ХХХ
Май 201Хг.
В этом году с погодой стало происходить что-то странное с самого начала. С января. То ударял мороз. То начинал падать снег. Немного теплело, но делалась метель. Пурга мелкими колючими снежинками била прямо в лицо. И когда мы с сестрой вечерами выгуливали Ника, нашего пса, не проходило и пяти минут, как кожу на щеках начинало ломить от холода. Раиса, всегда ёжилась, и глубокомысленно заявляла, что из-за ветра и высокой влажности мороз чувствуется острее. А потом вдруг в течение дня снег начинал таять, и на дорогах образовывались лужи вперемешку с кашеобразной грязью. За ночь подмораживало, кругом застывали ледяные колдобины невероятных размеров. А тротуары местами превращались в каток для шорт-трека. И так из недели в неделю. Рая, готовясь к очередному докладу, вроде бы случайно нашла в интернете шутку о том, что январь с апрелем в этом году решили сутки через трое поработать. Показала нам. Никто почему-то не смеялся. Батя сказал только, что очень верно подмечено.
В феврале погода стала налаживаться. По крайней мере, как уверяли синоптики, начала соответствовать климатическим нормам. Но на мой вкус было слишком холодно. И малоснежно. А вот в марте быстро пришло тепло. Деньки стояли ясные, пригожие. Все расслабились. Нам даже домашние задания стали задавать поменьше. И вдруг пришёл апрель. Ударили морозы. Начались снегопады, замела вьюга. Начался четвёртый месяц зимы. Рая показала шутку из интернета: «если пойдёте в лес за подснежниками и увидите там двенадцать месяцев у костра, попросите братцу Апрелю вообще больше не наливать!» На этот раз не смешно было даже ей самой.
И вот в такой апрельский понедельник мы сидели на первом уроке. Это была география. За окном мело так, что глаз не различал здания на противоположной стороне нашей узкой улочки. А в классной комнате было жарко и даже душновато. Но никто не просил открыть окно. Мы все с таким титаническим трудном сегодня с утра встали из своих тёплых постелек, заставили себя намотать на шею шарфы, натянуть на головы шапки и выйти – таки на улицу в такую непогоду. Да не просто выйти, пойти в школу. Но вот мы пришли. Скинули тяжелые зимние куртки и сапоги. Собрались в классе, который показался таким уютным, угрелись и начали засыпать. Михаил Анатольевич, видя наши лица, пожалел нас, и дал задания по контурным картам. А сам пристроился тихо в углу за своим столом. И не делал замечаний, даже если видел, что кто-то болтает шепотом, или долго смотрит в окно. Я как раз засмотрелся на зимнюю сказку, когда дверь распахнулась, и в кабинет бодрым шагом проследовала Анна Никитична. Невысокая, грузная, уже довольно пожилая, наша директриса выглядела разрумянившейся (вероятно от того, что быстро поднялась по лестнице от своего кабинета на первом этаже до третьего, где расположены основные учебные классы). И особенно воодушевлённой. Даже какой-то более молодой и бодрой, чем обычно. Её эмоциональный подъём был тем заметнее на контрасте с нашей общей вялостью. Мы встали медленно, как случайно ожившие по воле злого колдуна, набитые соломой тюфяки. И даже Михаил Анатольевич, поднявшийся слишком резко, опёрся рукой на учительский стол, вероятно испытывая лёгкое головокружение.
А Анна Никитична продолжала стоять ровно посередине классной комнаты, приветствуя нас не только словами, но и своей широкой улыбкой. Потом, глядя в глаза Кате, отличнице и победительнице всевозможных олимпиад, перешедшей к нам из другой школы в этом учебном году, начала говорить:
- У нас есть традиция: каждый год примерно за месяц до майских праздников мы объявляем конкурс эссе ко Дню Победы…
Я покосился на залепленное снегом окно. Никак не верилось, что уже весна, и всего через месяц зацветут сирень и нарциссы.
А всё-таки на дворе было уже шестое апреля. И подоконник нашей соседки тети Вали уже давно был загромождён подрастающей рассадой помидоров и сладкого перца. В этом году не чувствовалось весны, она не летала в воздухе с испарениями от тающего снега, но она… нет, не приближалась, уже была, и уверенно тянула за собой конец учебного года, годовые контрольные, экзамены, и как первый предвестник всей предстоящей головной боли, этот самый конкурс эссе.
Каждый год Анна Никитична в начале апреля лично обходила абсолютно все классы в школе, объявляя о начале состязания. А кто-то из старшеклассников рисовал от руки каждый год новый красочный информационный плакат, извещавший всё о том же. На написание эссе, обычно отводилось около трёх недель. Все ученики с пятого по одиннадцатый классы должны были участвовать обязательно. Учащиеся младших классов – по желанию. Всем обязательно ставили оценки. Обычно пятёрки, редко четверки, и то последним двоечникам. Авторы лучших ста работ получали почётные грамоты. Малышне грамоты вручали почти всегда. Чтобы поощрить их дерзать и дальше. Авторы трёх лучших работ награждались так называемыми «памятными призами». Как правило, чем-то не дорогим и не нужным: блокнотами, альбомами для рисования или пеналами.
Рая своё первое эссе написала еще в первом классе. У нас с сестрой восемь лет разницы, поэтому, как Раиса прыгала от радости, получив свою первую почётную грамоту, я могу знать только со слов родителей. Во втором классе Рая заболела в апреле и в конкурсе не участвовала. Зато на следующий год, не много не мало, заняла третье место, очень трогательно описав, как наша мама плачет каждый год, когда смотрит «А зори здесь тихие». Еще через год снова была почетная грамота. Но на этот раз Райка плакала, потому что для неё это уже был шаг назад. И напрасно родители старательно разубеждали сестру, говорили, что до пятого класса грамоты дают всем. А потом этот лист бумаги еще нужно заслужить.
Стоит отметить, что сестра ни разу не оставалась без своей грамоты. А в девятом классе заняла второе место, написав, как в детские годы, когда все её подруги мечтали стать фотомоделями, певицами и актрисами, хотела стать солдатом. Родину мечтала защищать. Раз у папы нет сына. И даже уже после моего рождения, однажды поссорилась с родителями, заявив, что после школы поедет поступать в Военную Медицинскую Академию. И за эту чушь ей присудили второе место!
На первое место Раиса поднялась лишь однажды. И до сих пор считает это одним из самых крупных достижений в своей жизни. Гордится. Случилось это уже, когда Рая училась в одиннадцатом классе. Недели две что-то молча обдумывала. Ходила сама не своя. А потом, пришла в один вечер домой. Позвонила бабушке. Часа два с ней проговорила. Села за письменный стол и за одну ночь написала. Историю о том, как у нашей прабабушки ушли на фронт муж, трое сыновей, и дочь – радисткой. Как она их ждала, как взяла к себе в дом бывшую тёщу своего мужа. Та осталась одна. Дочь (первая жена нашего прадеда) умерла, два сына тоже уходили на войну. И вот прабабка наша взяла в дом чужого немощного человека, чтобы не померла пожилая женщина с голоду, не замерзла без дров. И Рая всё это описывала, и как прабабушка ждала своих мужчин. Всё, что бабушка помнила. То, что прадед брал Берлин. И то, как все вернулись домой. Кроме самого старшего бабушкиного брата – Ивана, который еще до войны успел окончить лётное училище. И геройски погиб в небе над Польшей. Был сбит, но дабы не попасть в плен врагу, не выпрыгнул из горящего самолёта, а направил его в самый тыл немцев.
Написала Рая об этом. Взяла эпиграфом слова из известной песни:
«Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат с фотографий увядших глядят.
Этот взгляд, словно высший суд для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть»
Написала. Закончила. Отложила листки бумаги и ручку. И давай реветь. Мама к ней подбежала, обнимает, целует. Спрашивает: «ты почему плачешь?» Рая объяснила, что сама растрогалась до глубины души. Впечатлилась судьбой бабушки, прабабушки, её детей, погибшего Ивана. Да еще и так хотелось занять призовое место. Но этому не быть. Потому что одиннадцатиклассникам обычно не дают призовых мест. Они самые старшие. С них самый строгий спрос.
И вдруг присуждают Райке первое место. Рая отличница, староста класса, одна из лучших учениц во всей школе. И это был красивый, яркий прощальный аккорд. Перед выпуском из школы и поступлением в медицинский институт.
Правда, еще были выпускные экзамены. На которых Рая несколько раз чуть не умерла от страха. Но сдала очень хорошо. И поступила, куда хотела. А запомнилось и учителям, и Раискиным одноклассникам, и родителям и ей самой больше всего – это самое первое место на конкурсе эссе. Мама даже спросила сестру, почему Рая столько лет писала о чём-то другом, а не об истории собственной семьи. Неужели берегла напоследок? И тут Раиса выдала. Всех убила наповал своим ответом. Сказала, что давно об этом задумывала написать, но духу не хватало. Потому что это очень личное. Этого я так и не смог понять. Рая десять лет строчила о маме, о папе, даже о себе. А о прадеде с прабабкой, это оказалось слишком личное.
А еще я с первого класса школы так и не смог понять, как можно придумать приличное эссе, и получить за него хотя бы грамоту, если твоя старшая сестра уже «выела» все, о чем ты сам мог бы написать. И сделала она это со всей усидчивостью и педантичностью, на какие только способна такая занудная отличница и домашняя девочка, как Рая.
В младшей школе эссе я не писал. Чем страшно расстроил маму. Но в прошлом году я пришёл в пятый класс, и деваться было уже некуда. Целый месяц в апреле большинство разговоров было в основном только про эссе. Кто-то давал почитать друзьям свои наброски, кто-то наоборот - старательно прятал все черновики, опасаясь плагиата. И мне казалось, что все постоянно смотрят на меня. Потому что как раз в прошлом году моя сестра, уходя, взяла главный приз. И я никак не мог избавиться от ужасного ощущения, что все от меня ждут чего-то особенного. И самое ужасное, что действительно ждали. Если не в школе, так дома. Мама каждый вечер за ужином спрашивала, как продвигается работа над эссе. И даже батя предложил помочь, если чем сможет. И я очень скоро был сыт по горло всеми этими разговорами. Приблизительно за неделю до последнего срока подачи эссе, я было, даже так отчаялся, что попросил Раю мне помочь. Но сестра уже была занята подготовкой к летней сессии. У неё зачёты шли один за другим. Так что Раиса устало отмахнулась от меня, сказала, что ей никто никогда не помогал. И я тоже свои эссе писать должен сам.
Вообще-то мы с Раей очень любим друг друга. И раньше сестрица никогда и не в чём мне не отказывала. Всегда помогала делать уроки. Да и просто выручала, чем могла. Так что я был неприятно удивлён. И совсем пал духом.
На следующий день мы с моим лучшим другом возвращались с тренировки. И как-то самой собой заговорили про эссе. Это было удивительно, потому что всё последнее время я старательно избегал этой темы и в школе, и на занятиях спортом. И Дима поддерживал меня. Как мог. Как умел. Его поддержка заключалась в том, что он тоже никак и никогда не затрагивал в разговорах тему конкурса. Но в тот вечер я понял, что поговорить необходимо. Кажется даже, я первый заговорил об этом, сказал, что понятия не имею, что делать. Как говорится, слово за слово. Разговорились. Димон предположил, что написать нужно то, что все обычно говорят, и хотят слышать. Сама Анна Никитична оповещая о начале конкурса, во вступительном слове говорит что-то подобное. Каждый раз. О том, почему эту войну называют Великой. Почему нельзя забывать о ней. Почему это так важно.
На том и порешили. И еще три вечера подряд я добросовестно выписывал свой «шедевр». Но чем больше я старался, тем сильнее мне казалось, что я изобретаю велосипед.
Рая внимательно прочитала моё эссе и исправила все ошибки. Ей не понравилось. Но она ничего не сказала. Только головой покачала. Сдал работу в последний день. Получил пять за русский язык. И пять за литературу. И всё. Даже грамоту не дали. Мама расстроилась.
И вот теперь всё начнётся снова. Снова все будут говорить только об этом целый месяц. Начнётся массовое помешательство во всей школе. Все забудут о контрольной по геометрии, запланированной на следующую среду. Никто, наверное, даже к лабораторным по химии готовиться не будет. А трудовик (неслыханное дело) будет отпускать со своих уроков пораньше.
Меня так огорчила эта мысль, что я прослушал почти всё, что говорила Анна Никитична. Услышал только, как она, заканчивая своё короткое выступление, сказала, что работы мы должны успеть сдать до двадцать восьмого апреля своим учителям русского языка и литературы. Итоги конкурса, как обычно будут подведены на праздничном утреннике в последний рабочий день перед выходными. Восьмого мая. Тогда же состоится вручение призов и грамот. Директриса пожелала нам хорошего дня и поспешила в другой класс.
Мы снова сели на свои места. Катя, худая, как тростиночка, прямая, как струна, в задумчивости начала что-то записывать в свой блокнот. Я подумал, что не удивлюсь, если в этом году победит Катя. У них с Раей даже, пожалуй, есть что-то общее.
Другие девочки тоже начали шушукаться. Некоторые перегибались друг к другу через проход между рядами парт. В этот момент меня дружески толкнул локтём Дима:
- Что, брат, пришла беда, откуда не ждали?
Я закатил глаза, и сказал, как обычно говорят в голливудских фильмах:
- Давай не будем об этом!
К концу учебного дня рядом со входом в школьный гардероб уже висел яркий плакат. Проходя мимо, я приложил все душевные силы, чтобы не смотреть на него и на группу девушек, класса из девятого, столпившихся рядом. Димон тоже старательно глядел в другую сторону, изображая безразличное лицо.
Мы молча вышли из школы. И я не выдержал:
- Слушай, ведь выше головы не пригнешь! Так?
-Так.
- Может быть, знаешь, написать за пару часов опять такую же лабуду, а? И писать потом каждый год одно и тоже. Разными словами. Вообще, поелику, не впрягаться ни в какую конкурсную борьбу. Писать так, чтобы было понятно: отвяжитесь от меня. Все это быстро поймут и привыкнут. И не будут ничего требовать и ждать…
-… и вся эта возня с конкурсом не будет раздражать, потому что нам с тобой будет всё равно априори – кивал Дима.
- Да! – воскликнул я, радуясь нашему идеальному взаимопониманию.
Но тут Димка меня удивил.
- Нет, брат, знаешь, я не согласен.
-???
- Мы с тобой в прошлом году промахнулись. Знаешь, что мне мама сказала? Что мы были очень сильно нацелены на результат. И забыли, что на самом деле делаем. Писали про гордость, а этой самой гордости не ощущали. А нас от неё должно было просто распирать. Нас не тронул ни героизм солдат, ни слёзы жен и матерей, о которых мы писали. Помню, что сам тебе сказал, что надо написать то, что все хотят. Помнишь?
- Помню…
- Я маме этого не говорил, но она сама как-то догадалась, почувствовала. Сказала, что мы как современные пиарщики – рекламщики попытались рассчитать что-то. Вложили много головы, мыслей. А душу не вложили. Поэтому тексты получились добротные, грамотные. А не цепляют. Так оно или нет, я не знаю.
- Всё это женская лирика, Дим. – Перебил я. – Мне Раиска примерно тоже самое говорила. Что сердце тянется к сердцу. Мол, если хочешь, чтобы читатель сердцем отреагировал на твоё эссе, сердцем и пиши. А как? Биологи, вон, вообще утверждают, что сердце, это просто мышечный орган, который качает кровь по организму. И оно не может трепетать от любви, или сжаться от боли. И им можно писать в одном случае – бери куриное или говяжье и вози по бумаге. Только толку мало будет. Но женщины всегда и всё романтизируют. Так батя говорит. Мы с ним в этом вопросе согласны.
-Романтизируют… Лирика… Может быть. Но я тебе так скажу. Не ошибается тот, кто ничего не делает. В этом году надо всё сделать по-другому.
- И как?
- Папа сказал, еще в прошлом году, что творить нужно не для других. Для себя. Чтобы самому было интересно, и писать, и читать, и друзьям дать прочесть. Надо писать о том, что действительно берёт за душу именно тебя.
Я совсем растерялся.
- Осталось только понять, что меня берет за душу. Кроме этого коллективного психоза. И где она у меня, вообще, душа эта. Помнишь старую шутку про расположение души под мочевым пузырём?
Дальше мы шли молча. Думали, каждый о своём. Наверное, о душе, и что может за неё взять. Честно признаться, меня начинало раздражать, что я вынужден думать о том, что меня, вообще-то не увлекает. И выводила из равновесия мысль, что я позволяю себя втянуть в эту бестолковую суету, которая мне не близка и не дорога. Словно бы я баран, который послушно шагает за всем стадом, невесть куда. Мысль о баранах была особенно болезненная. И страшно было подумать, что прошёл всего только один день, а я уже выбит из колеи.
Оставалось только одно: усилием воли выкинуть из головы все неприятные и чужеродные мне мысли. И сказать себе: «этот месяц просто нужно пережить». Я надеялся, что приду домой, пообедаю, и спокойно сяду за домашнюю работу по алгебре. Но не тут-то было. У Раи отменилась последняя пара. Она была уже дома. И, самое страшное, сестра уже знала о начале конкурса. Потому что по дороге домой от метро, встретила вездесущую тётю Галю, только что забравшую из школы своего сына – первоклассника. Так что я уже знал, о чем мы будем говорить всей семьёй за ужином. Вернее, думал, что знаю.
На самом деле, про предстоящее написание эссе мы почти не говорили. Мама только спросила, когда его надо сдать. Рая поинтересовалась, есть ли у меня уже какие-то идеи. А батя снова предложил свою помощь «если что». И тут вдруг разговор переключился. Мама сообщила, что хочет в ближайшую субботу пригласить на чай свою новую знакомую, с которой познакомилась в автошколе.
Отцу это явно не понравилось, он ничего не сказал, но скривился.
Матушка заметила его выражения лица. Я думал, она, как обычно, тоже промолчит. Но нет, глядя куда-то в потолок маменька несколько ехидно произнесла:
- Вот, что интересно: тебя нельзя назвать некомпанейским, или не гостеприимным. Ты радушный хозяин. Но моих девочек почему-то не любишь у нас дома встречать.
-Девочек? Может быть, поэтому и не люблю, что всем твоим «девочкам» за сорок, они все худые как жерди и такие же высокие, а ходят на высоченных шпильках. Носят, как говорится, мини до пупка и декольте до пояса. И всё в основном розовое и красное. Красятся, как индейцы, выходящие на тропу войны. В солярии жарятся, как копчёные курицы. Безделушками обвешиваются, как новогодние ёлки. Когти накладные, ресницы наклеенные, волосы крашенные. Губы… и не только – силиконом накачены…
- Что же плохого в том, что женщина в любом возрасте, в том числе и хорошо за тридцать, даже за сорок хочет оставаться женщиной? Красивой, привлекательной, яркой…- парировала мама.
- В том то и дело. Нужно оставаться женщиной. Самой собой. Какой тебя природа вылепила. А у них ничего своего, естественного, природного не осталось. Всё накладное и искусственное. И внешность такая. И мысли. И разговоры. Налетят, как саранча. И стрекочут. Да всё о тряпках, побрякушках, шопинге. И о том, что еще подтянуть, и где еще подкачать.
- Обычные женские разговоры…
- Да у Раисы с сокурсницами разговоры живее и интереснее. А всё потому, что они еще молодые. Не испорченные.
-А я, значит, испорченная? - Мама не злилась, скорее подтрунивала над батей, но я чувствовал уже, что к субботе обстановка накалится обязательно.
- Ты нет. – Отец отвечал, стараясь оставаться спокойным, - Но ты подумай. Почему они говорят только о том, что им интересно. Никогда тебя не спросят, как у Раи успехи в институте. Как Андрюха учится. Как у твоей матери здоровье. А когда ты в больницу попала к тебе из них никто не пришёл. Даже не звонили.
-Да сколько же раз повторять! – Мама, кажется, неожиданно, и впрямь начала терять терпение. - Марина была в отпуске на море, Яна в командировке в Финляндии. У Женьки – квартальный отчет. И вообще, у меня был всего-навсего аппендицит. Мы в двадцать первом веке живём. Рая не даст соврать, аппендицит теперь часто вообще эндоскопически удаляют!
-эдно… что?
-Эндоскопически – вмешалась Рая - это, когда разрез не делают, а только маленькие дырочки. Через них вводят специальные лампочки и инструменты. И делают операцию, малой кровью, так сказать. Только аппендэктомию вряд ли так будут делать.
- Это почему же? – Удивилась мама.
- Потому что аппендицит - это всегда гнойно воспалительный процесс, а если гангренозный – то и того хуже. Нужно при операции хорошо брюшную полость санировать, чтобы перитонита не было. А эндоскопически это практически невозможно выполнить.
-Санировать? – Повторил батя, будто пробуя слово на вкус и явно не понимая его, но мама папу не услышала.
-Всё равно. Аппендицит в наше время - плёвая операция. Еще чего не хватало, чтобы все вокруг всё бросали, меняли свои планы и бежали ко мне со всех ног из-за этого.
Батя всё еще выглядел сбитым с толку, но нашел, что сказать:
-Я тебе этот пример привёл по одной простой причине. Хотел заметить, что когда тебе что-то будет нужно, никого из твоих подружек рядом не окажется.
Мама молча встала из-за стола со своей пустой тарелкой и понесла её в раковину. Райка тоже доела, и тоже встала. Ей захотелось разрядить обстановку, поэтому, сестра задорно улыбнулась и сказала:
- Для того чтобы всегда быть рядом есть семья. Мы друг у друга есть. Разве нам кто-то еще нужен.
Это был не вопрос, а утверждение.
Батя посмотрел на Раю, на маму, на меня и молча кивнул.
В субботу я проснулся часов в одиннадцать. Мама уже ушла на занятия по вождению. Раиска только что успела умыться и почистить зубы. Папа сидел на кухне и допивал чай. Поняв, что оба его ребёнка проснулись, он стал торопить нас завтракать. Нужно было еще успеть убраться до прихода мамы с гостьей.
Пока Райка оттирала на кухне плиту, мы вдвоём стирали пыль со всех горизонтальных поверхностей в комнатах и множества мелочей, на них стоящих. Батя не переставал ворчать: «и почему у нашей мамы все подруги на одно лицо, почему она себе таких людей в друзья выбирает…»
Когда уборка была окончена, Рая сходила в душ и надела чистое домашние платье. Мы с отцом тоже слегка охорошились. И все трое, как говорится, с чистой шеей, присели на кухне.
Ждать гостей долго не пришлось.
Однако, дорого бы я отдал за то, чтобы увидеть наши лица, когда в открытую дверь за мамой грациозно не вошла, а буквально вплыла миловидная моложавая особа. Я точно знал, что ей чуть-чуть за сорок, но выглядела вошедшая не старше лет тридцати пяти. Она была среднего роста, полноватая и очень белокожая. Именно так я себе и представлял воплощение выражения «кровь с молоком». На её лице был очень умеренный макияж без применения карандашей и теней. Естественный румянец пробивался сквозь светлую пудру на её пухлых щеках. Вообще лицо маминой новой приятельницы казалось приятным, располагающим. Из-за своей ли нежной округлости, или ярко-голубых, глубоко посаженных глаз. Или первые мимические морщинки в уголках губ и век говорили, что она часто улыбается, и не скрывает свой возраст – не делает подтяжек, и никуда ничего не закачивает. Её волнистые от природы, не знавшие краски, темно-русые волосы, собранные в конский хвост на затылке своими кончиками касались середины лопаток.
Помогая нашей гостье переобуться, я заметил, что руки у неё ухоженные, кожа гладкая, ноготки коротенькие, заполированные. Блестят, а лаком не покрыты. Одета мамина приятельница была в строгий тёмный брючный костюм с белой блузкой рубашечного типа. На ногах – черные ботильоны с квадратным устойчивым каблуком не выше сантиметров пяти-шести.
Всё это настолько разительно отличалось о того, что батя привык видеть в качестве маминых подруг за двадцать один год супружеской жизни, что он даже не смог сдержать громкий резкий выдох. Почти ох. Но тут же взял себя в руки и засуетился. Начал накрывать на стол, поставил чайник, предложил тёте Лиле сварить кофе в джезве. Маму усадил за стол и велел расслабиться. По папе всегда видно, когда человек ему симпатичен.
Матушка сияла. И в тоже время, всё равно чувствовала себя немного скованной. Ощущалось, что ей очень хочется продолжить знакомство с тётей Лилей, общаться ближе и теплее, а посему важно, чтобы эта женщина понравилась нам, а мы ей. И мама ужасно боится неловких пауз в разговоре.
Всё что мы знали о тёте Лиле до сих пор, так этот то, что наша родительница была очарована ею с первой встречи. И говорила о своей новой знакомой постоянно. Матушка рассказывала, что девушка Лилия из автошколы образованная, интеллигентная, вдумчивая, степенная. Кажется нерасторопной, но всегда оказывается права. Вопросы задаёт только по делу, если кто-то ссорится, в чужие дрязги не влезает. Сплетен не собирает и не разносит. Вообще, всегда больше слушает, чем говорит.
Теперь мы и сами могли убедиться, что тётя Лиля хороший собеседник. Она согласилась на предложенный батей кофе, сказала, что очень любит натуральный и вообще не пьёт растворимый. Сама того не зная, гостья села на любимый батин конёк. И вот он уже стал рассказывать ей о своей любви ко всему здоровому, полезному и натуральному. А она слушала. Но не молча. Вовремя подбадривала своего визави то кивком, то вежливой короткой репликой. И папа всё больше воодушевлялся и раскрепощался, чувствуя интерес и поддержку.
Потом тётя Лиля разговорилась с Раей. У них тем для разговоров оказалось и вовсе, хоть отбавляй. Мы и не знали, что наша гостья врач – ревматолог, окончила тот же медицинский институт, в котором теперь учится Раиска. А когда это выяснилось, что тут началось. У сестры глаза загорелись, и она давай рассказывать то про лекции по физиологии, то про анатомичку, то про чашки Петри и микробиологию.
Тем удивительнее было для меня то, что тётя Лиля как-то невзначай по ходу разговора умудрялась и ко мне проявить интерес.
Мы уже сидели за столом все впятером, допивая, кто чай, кто кофе. Было как-то особенно душевно и уютно в нашем кругу. По-семейному, как будто не сидела среди нас персона, которую трое из четверых членов семьи час назад увидели первый раз в жизни. Я уже почти не чувствовал смущения перед новым человеком, но посматривал на тётю Лилю, как обычно глядят на новую симпатичную одноклассницу - украдкой. Такую мягкую, светлую, теплую. И мне ужасно захотелось поделиться с ней своими переживаниями и сомнениями по поводу конкурса эссе. Появилось ощущение, что уж она то точно сможет мне помочь. И только я об этом подумал, как тётя Лиля посмотрела на меня ласково, но как – то въедливо, проницательно… и спросила:
- Андрюша, а у тебя нет трудностей с учёбой?
Я растерялся. Уж не ведьма ли она, уж не читает ли мысли? Но не испугался. Наоборот, мне еще больше захотелось попросить помощи. Но вместо этого я почему-то сказал:
- У меня одна проблема: Рая очень сильно волнуется перед зачётами и экзаменами.
Сестра ойкнула. А я продолжил:
-Не к столу будет сказано, у неё бывает такая медвежья болезнь, что до института доехать становится целым делом. А в школе на выпускных экзаменах, она даже в туалете чуть в обморок не упала.
Раиска начала густо краснеть. Мама решила вмешаться:
-Дочка стесняется, хотя я считаю, что нет в этом ничего постыдного. У каждого человека своя реакция на стресс…
- … только тяжело Рае, и мы все за неё волнуемся – перебил маму я. И посмотрел на сестру, в надежде, что та не обиделась на меня за то, что я выдал нашей очаровательной гостье её страшную тайну. - Мама говорит, что вы очень мудрая и рассудительная. И всегда очень спокойная. Вот я и подумал, что вы знаете секрет самообладания.
Тётя Лиля усмехнулась, посмотрела на маму, потом на Раю, на меня, на батю, снова на меня, и сказала:
- Секрет самообладания, говоришь? А я ведь тоже в школьные и студенческие годы очень нервничала перед экзаменами. Сейчас в это сложно поверить, но все эти проблемы с головокружениями, тошнотой, полуобморочными состояниями и медвежьей болезнью мне хорошо знакомы.
-Вам?! – не поверил я.
- Как же Вам удалось всё это преодолеть? – поразилась Рая.
Тётя Лиля посмотрела на неё внимательно, затем заглянула мне прямо в глаза. Еще более цепко.
- Я редко об этом рассказываю. Но вам, пожалуй, расскажу. Вам обоим моя история пригодится. – Сказала тётя Лиля, и подмигнула мне заговорчески.
Батя неосознанно придвинул свой стул еще ближе к столу. И мы все затихли, предчувствуя совершенно особенное повествование.
ХХХ
Мои родители были врачами. Мама работала на скорой помощи, а папа – травматологом-ортопедом в многопрофильной больнице. Мне, наверное, следует сразу отметить, что они были очень разные по характерам и взглядам на жизнь. Но очень любили друг друга. Настоящие единство и борьба противоположностей в действии.
Родители оба были очень преданы своей специальности. Буквально жизни не представляли без медицины. Пришли работать до моего рождения, когда заработная плата врача считалась высокой, и не ушли из профессии даже в девяностые годы двадцатого века, когда большинство медиков были вынуждены, либо нищенствовать, либо работать на трёх работах.
В те годы изменения происходили очень быстро. И чаще, к сожалению, негативные. Еще совсем недавно врач скорой помощи мог всю жизнь отработать на линейной бригаде и ни разу не увидеть, ни наркомана, ни огнестрельной раны. И вдруг всё это стало чуть ли не ежедневной реальностью. Работа сотрудников скорой никогда не была чистой, и спокойной, но с тех пор она стала особенно грязной, тяжелой и опасной. А платили ничтожно мало. Но мама не уходила. Для неё уйти, означало предать. Своих коллег, пациентов, а главное, себя и свои убеждения. Впрочем, оставаться верной себе ей помогал мой отец. Зарабатывал в нашей семье, в основном, он. И основную прибыль приносили, разумеется, частные консультации. При этом, папа шутил, что он всегда работал, как деревенский колдун. В том смысле, что рекламы не давал, а пациенты сами к нему шли, передавая номер телефона из уст в уста. Определённых тарифов тоже не было. Отец мог вообще не взять денег с малоимущего пациента. Но бывало и так, что обеспеченный, как тогда говорили, «новый русский» клал на стол крупную сумму в долларах США.
Мама считала, что медицина – это грязный, каторжный и не благодарный труд, которым не заработаешь.
Папа был уверен, что хороший врач будет сыт всегда. Он, конечно, каждый раз добавлял к этому утверждению, что заработок врача, естественно, не сравнится с доходами от нефтяной вышки. Но на хлеб с маслом хватит.
Кроме того, отец любил повторять, что в медицине есть разные специализации. Есть потяжелее, как, к примеру, анестезиология-реаниматология. Все пациенты между жизнью и смертью. Их нужно не просто лечить, а выхаживать. Постоянно переворачивать с боку на бок, чтобы пролежней не было. Физически тяжело. И почти каждый день кто-то умирает. А это тяжело психологически.
Зато у патологоанатомов уже никто не умрёт и никто никуда не спешит. Но есть другие минусы.
Акушеры-гинекологи каждый день видят появление на свет новой жизни. Правда, когда эта самая жизнь из дежурства в дежурство появляется под истошный женский вопль во временной интервал с двух часов ночи до пяти утра, иной раз хочется послать всех окружающих и саму жизнь в то самое место, откуда она рождается. И пойти спать. Невозможно сохранить трепетность в быту.
А у дерматовенерологов почти никогда не бывает суточных дежурств. Им просто не зачем находиться в клинике ночью. От кожных болезней никогда не умирают, но, часто, и не вылечиваются. Поэтому, когда пациент находит хорошего врача-дерматолога, то становится его постоянным посетителем на долгие годы. Но не стоит думать, что всё так просто. В дерматологии очень трудно быть хорошим специалистом. Потому что там всё красное и всё чешется. На первый взгляд, даже врачу терапевту, а тем более хирургу, абсолютно все сыпи кажутся совершенно одинаковыми. Так что у дерматолога должен быть намётанный глаз и светлая голова. Папа говорил, что это хорошая специальность для сообразительной женщины, которая хочет и в медицине работать, и про семью не забывать.
Мама, рассуждения на тему, какие специальности для женщины хороши, а какие нет, не одобряла. Потому что ей, как самому известному в мировой литературе невротику, чудилась в этих разговорах призрачная тень дискриминации по половому признаку. Она, всегда слушала, хмыкала и напоминала, что её сокурсница Лена Кусакова – одна из лучших нейрохирургов в городе.
Вообще, родители постоянно обсуждали дома работу, как прошло дежурство у мамы, кто приходил к папе на приём. Рассказывали друг другу всё: смешное, грустное, интересное, непонятное, курьёзное, трагическое, бытовое, поучительное.
Не удивительно, что я в самом буквальном смысле слова, впитала увлечение медициной с молоком матери, и с детских лет мечтала стать врачом.
Мама была категорически против. Особенно после того, как наркоман на вызове, пытаясь отнять наркотики, ударил её по голове. И она чудом осталась жива. Отделалась простым сотрясением мозга. И вот что удивительно. Вышла с больничного, и снова была готова рисковать жизнью хоть каждый день. Ей предложили поработать какое-то время полусутками в дневное время, но мать настояла, чтобы ей продолжили ставить в графике только сутки. А мне такой участи не желала.
Папа, разумеется, на ситуацию смотрел иначе. Моим желанием стать врачом он махал у меня перед носом, как сладкой морковкой перед мордой осла. К примеру, когда было мне пять лет, летом усадил меня за букварь. Погода была жаркая, на речку хотелось до дрожи в коленках. А папа начал объяснять, что главный инструмент врача это не стетофонендоскоп, не шпатель, и даже не скальпель, а светлая голова и грамотная речь. Устная и письменная. Так что сейчас, я не просто начну учить буквы, как все дети, я сделаю первый шаг к своей будущей профессии. И от того, как старательно и успешно я начну делать эти первые шаги, зависит вся моя будущая профессиональная деятельность. Ведь не зря говорят, что как начнёшь, так и будет. Если с понедельника что-то не заладилось, то всю неделю удачу не жди. Или, как новый год встретишь, так весь год и проведешь.
Я поверила. И стала очень старательно готовится к школе. Уже в первом классе выяснилось, что у меня диграфия. Это такое нестрашное, но неприятное расстройство, при котором человек часто переставляет буквы в слове местами при письме. Я переставляла и буквы, и, бывало, целые слоги. Поэтому по русскому языку постоянно приносила плохие оценки. Хотя и правила знала хорошо, и словарные слова заучивала. Меня никогда не ругали. Но я сама грызла себя изнутри. Внушила себе страх, что из-за двойки за диктант могу не стать врачом. Я так переживала из-за оценок, что моя первая учительница стала давать мне конфетку, каждый раз, когда ставила два. Но добилась только того, что я возненавидела сладкое уже к концу третьей четверти во втором классе.
И чем старше я становилась, тем больше нервничала перед контрольными, и сильнее огорчалась после них. Даже оценка «хорошо» могла меня расстроить. Меня не могли утешить, слова, что «главное не субъективная оценка, а реальные знания». Потому что я знала, что в медицинские ВУЗы высокий конкурс. Знания это, конечно, хорошо. При всей самокритичности, даже я сама не могла не отметить, что со временем, я и писать стала достаточно грамотно, и читать полюбила, и даже в физике преуспела. И по другим предметам усвоение нового материла давалось мне довольно легко. «Но толку-то мне будет от этого всего, если из-за фатального невезения я провалю вступительные экзамены» - рассуждала я. Или при поступлении дело дойдёт до конкурса аттестатов. И мой будет не из лучших.
В институте стало еще хуже. Слишком поздно ко мне пришло осознание того, что в школе были все свои, родные. Каждый учитель каждого ученика знал в лицо. Все были в тебе заинтересованы, твои оценки были показателем их труда. Да, даже из человечности, любой педагог был готов помочь на экзамене, чем сможет, совсем юной нервничающей отличнице, которая, кажется, только вчера с огромным букетом дачных пионов пришла в эту школу первый раз в первый класс и выросла на его глазах.
А в ВУЗе всё иначе. Преподавать и читать лекции могут рядовые ассистенты кафедры. А экзамены принимают только профессора и доценты, которых, ты видишь на экзамене первый и последний раз. И они тебя тоже, соответственно. Они ничего тебе не дали, ничего в тебя не вложили, не сочувствуют тебе, не ощущают ответственности перед тобой. Многие даже живого человека в тебе не видят. Ты для них такой же рабочий материал, как для тебя тот вываренный в формалине труп, на котором ты изучаешь анатомию. Ты и сама знаешь, что это правильно. Если начнёшь видеть за трупом человека, который жил, страдал, а потом умер и почему-то остался непогребенным; вздумаешь задаваться вопросом, что привело его к такому концу, - никогда не ничего не выучишь и провалишь зачёт. Значит и у экзаменаторов так же. Им не нужно знать, кто ты, чем живёшь, кого любишь, что на сердце девичьем, о чем мечтаешь. Нужно прийти и принять экзамен. Оценить уровень знаний конкретного студента в рамках определённой программы по данному предмету. Всё. Никакой лирики.
Правда, бывали такие преподаватели, которые очень лояльно принимали экзамены. Как Николай Олегович, например. Дай ему Бог здоровья. Хороший человек. Всегда с пониманием относился к стрессу, в котором находится экзаменуемый. И старался увидеть в студенте лучшее. Если не блестящие знания, так желание знать, любовь к будущей профессии. Но таких, как он – единицы.
А у меня еще выявилось в студенчестве какое-то кошачье счастье. Вытяну билет, который хорошо знаю, так попаду к самому злостному преподавателю. Один раз выучила все вопросы из списка для самоподготовки, кроме двух. Один в начале листа был, другой в самом конце. Так они оба мне и попались. В одном билете. Помню, стою, глазам поверить не могу. Еле-еле на четыре выплыла. А один раз и билет хороший достался, и зачётку мою на моих глазах отнесли на стол к преподавательнице, про которую говорили, что она очень добрая, всем всегда пятёрки ставит. Я уже подумала, что мне впервые в жизни действительно повезло. Да не тут то было. Я пошла отвечать первой. Чувствовала себя уверенно… Эта дама мучала меня часа полтора. Другие преподаватели уже успели почти у всего потока экзамен принять, а я всё сидела. У неё уже зачётки других девочек забрали, потому что те извелись ждать своей очереди, а я всё сижу. Наконец, сказала она мне, что знания у меня слабые, на три, не выше. Но зачетка хорошая, троек нет пока. Вот и она не будет портить. И из жалости поставит мне четыре. Это было так унизительно, что я заплакала, едва выйдя из аудитории. И то едва хватило сил не разрыдаться перед моей обидчицей. А главное, это было не справедливо. Потому что я хорошо отвечала. А, с другой стороны, многие считают, что на «отлично» предмет знает только Бог. На «хорошо» - профессора и многоопытные преподаватели. Посредственные представители профессии – на «удовлетворительно». Ну а студенты – на всё остальное. И попробуй, поспорь. А всё-таки мне было не понятно, как человек, о котором я слышала только хорошее, мог так поступить. Не просто занизить оценку, а унизить меня, задеть в моей душе своей наигранной брезгливой жалостью самые чувствительные точки. Что пошло не так? Или поверить, что я так катастрофически плохо отвечала?
Уже позже, примерно через год я случайно узнала, что эта дама-профессор была старой девой, жила одна. И в ночь перед экзаменом у неё умер любимый кот.
Но апофеозом моего невезения можно считать наш первый государственный экзамен. Когда я училась «госов» было два. Финальный сдавался на шестом курсе и проходил в три этапа. В течение года мы сдавали практические навыки у постели больных. Затем в конце года писали объединённые тесты, содержащие вопросы по всем предметам за все годы обучения, включая общую химию, политологию и философию. Но основным этапом был устный экзамен. В билетах были вопросы и ситуационные задачи по трём основным дисциплинам: терапия, хирургические болезни и акушерство-гинекология.
Первый же гос. экзамен мы сдавали в зимнюю сессию на пятом курсе. По предмету, который тогда назывался «организация здравоохранения». Это была, своего рода, репетиция перед основным выпускным испытанием.
Предмет, надо сказать, давался нам сложно, потому что в нём было много статистики, а врачи с ней, как выясняется, не очень дружат. Тем не менее, мне как-то фартило. Курсовая работа, рождённая в муках, получилась на удивление толковой, самостоятельное статистическое исследование можно было не проводить – только написать к нему программу, но я опросила сокурсников, коллег родителей (состоявшихся врачей), а так же случайных людей на улице (без какого - либо медицинского образования) на предмет их отношения к эвтаназии и суицидам. Понастроила схем, таблиц и диаграмм. Получилось интересно. Моя преподавательница была в восторге.
Предэкзаменационные тесты тоже были написаны «без сучка и задоринки» с результатом девяносто восемь процентов правильных ответов. Это при том, что у меня были примерные варианты тестовых вопросов с правильными ответами, но я с ними даже ознакомиться не успела. Шла на тестирование, можно сказать, не подготовленная. И такой успех! Данное обстоятельство меня удивило и воодушевило. Потому что тестирования я традиционно со школы пишу не важно. Билет вытянула удачно, знала все вопросы в нём так, что от зубов отлетало.
И тут начинается страшная сказка. Сажусь к экзаменатору. Начинаю отвечать, с напором, на кураже. И вдруг он меня перебивает на полу слове. И говорит, что я всё не правильно рассказываю. И дальше у нас состоялся диалог примерно такой. Я ему говорю, что дважды два – это четыре. А он мне отвечает, что это не верно. Я ему показываю на белый лист бумаги, и говорю, что это – белое, а он опять, как попугай, повторяет, что нет, не верно. Я так растерялась. Никак не могла понять, что делать в такой ситуации, как бороться. А он тем временем меня отсадил за соседнюю парту, подумать. Сам вызвал девочку из параллельной группы. И всё повторилось как со мной. Только Даша знала чуть-чуть хуже и отвечала менее уверенно, сбилась и растерялась еще быстрее.
И вот говорит он ей:
-Хватит время терять, ставлю три.
Дашка в слёзы, она хорошисткой была. У неё пятёрок мало было, но и троек в зачётке не было ни одной. Для такой хорошей студентки по любому предмету получить три было бы, мягко говоря, неприятно. А тут не просто экзамен, а государственный. Трагедия. И начала Дарья его умолять:
-Пожалуйста, не ставьте, отсадите меня подумать, как Лилю.
Профессор преспокойно отвечает:
- Не могу, потому что у тебя оценка была между тройкой и четверкой, но я склонился к трояку. А у Лили твоей между тройкой и двойкой сейчас вопрос решается.
Честно скажу, я как это услышала, так мне захотелось встать и в окно выпрыгнуть. И выпрыгнула бы, да не высоко было – второй этаж.
Тем временем, Даша вышла со своим трояком вся в слезах. А я всё сидела и поверить не могла в происходящее. А ведь Дарья хуже меня отвечала. Получается, что всё наоборот? Чем лучше отвечаешь, тем хуже оценка? Слышу краем уха, как мой экзаменатор другому, без тени сомнения говорит:
-Терпеть не могу, когда эти наглецы пытаются сдать экзамен «на халяву», не заплатив.
А тот второй, смотрел на меня с жалостью, но молчал. У него на лице было написано, что он слышал, как хорошо я отвечала. Но, как говорится, «ворон ворону глаз не выклюет».
Мне хотелось встать и громко, на всю комнату сказать:
-Знаете, всё совсем наоборот. На студенческом жаргоне «сдать экзамен на халяву» - означает, получить хорошую оценку, не готовясь. По счастливому случаю. Или, как вы того желаете, заплатив экзаменатору. А когда студент честно готовится, учит, хорошо отвечает, но его заваливают, потому что хотят денег, это иначе называется. Это коррупция и взяточничество!
Ясное дело, что этот спич мне никак бы не помог. Даже, скорее, погубил бы окончательно. Но тут в зал вошла моя преподавательница. Она была молодая, хорошенькая женщина, дочь заведующего кафедрой. Поскольку работа над её диссертацией кипела полным ходом, эта милая особа вела группы, но еще не имела права принимать экзамены. Увидев меня, сидящую в предобморочном состоянии рядом с моим экзаменатором, она изменилась в лице. Подошла и молча забрала мою зачётку у него со стола. Через пять минут лаборантка увела меня в другую комнату, к женщине профессору. На радостях, я не отвечала, а тараторила, как с цепи сорвалась, забыв обо всём на свете, кроме своего билета. Но меня никто не слушал. С благодушной улыбкой эта чудесная дама поставила мне «отлично». И снова мне не верилось. Весь остаток дня моё настроение менялось, как по синусоиде, от безудержной радости, до отчаянной истерики, и полного физического и морального истощения в итоге. В какой-то момент меня начало мутить. Кто-то напоил меня кефиром, чтобы желудок не бунтовал… и меня развезло. Думала, что до дома не доеду.
Разумеется, сдавать основной, финальный государственный выпускной экзамен после этого было страшно вдвойне. Хотя, не ошибусь, если скажу, что абсолютному большинству сокурсников он тоже не давал покоя весь год. У нас по курсу ходила шутка: «пять минут позора – и ты врач». И по мере приближения лета, эту фразу мы повторяли друг другу всё чаще, как мантру.
Наконец, учебный год окончился, вот уже и тесты написаны. На руках у меня была справка с нашей кафедры, подтверждавшая, что меня берут на следующие два учебных года в ординатуру. С этим документом я и отправилась в деканат, деливший одно здание с клиникой урологии. На выходе машинально захватила свежий номер студенческой газеты. Рассеяно пробежала расфокусированным взглядом первую страницу, не вчитываясь. Там было что-то про встречу выпускников нашей альма-матер кого-то года в связи с юбилеем выпуска. Я не обратила внимания. Отвлеклась, потому что моя сокурсница, выходила из клиники. Она поддежуривала медсестрой в одном из отделений. Помню, у меня мелькнула мысль: «что это за курс такой, что о его юбилее пишут в газете?», но, устремившись к Оле, сбилась, машинально убрала газету в пакет, и мы вмести пошли к метро.
-Нервничаешь? – Спросила меня Ольга.
-Еще как. – Вздохнула я.
-Да брось. Посмотри на себя, вокруг, на нас всех. Мы оканчиваем лучший медицинский ВУЗ столицы, получили прекрасное образование. Сколько всего мы видели, сколько пережили за шесть лет. И радости были, и унижения. Сколько ругани мы слышали от методисток, сколько ночей было проведено без сна над конспектами и учебниками, потому что дня было мало. А сколько романов мы крутили за шесть лет. Помнишь, как Оксана с Юркой на втором курсе впервые поцеловались в анатомичке. Прямо над трупом.
Мы засмеялись.
-А как Юра с парнями пили пиво на лекции через трубочку?- поддержала я.
-О, да! А как у нас лягушки улизнули из аквариума на физиологии?
-…И мы полдня бегали их собирали по всей кафедре вместе со старшей лаборанткой!
Воспоминания полились из нас рекой. И мы всё шли, и всё говорили друг другу радостно новое «А помнишь?»
-…А как вы с Оксанкой занимались йогой в старом лекционном зале на лекции по госпитальной хирургии на задних рядах.
-А ведь всю лекцию так скоротали. Хорошо там было. Только пыльно.
-А лекция скучная. На факультетской хирургии на порядок лучше читали. После этого на госпиталку можно было вообще не ходить.
-Но мы ходили, потому что порядочные студенты… были.
-Только всегда своими делами занимались, если качество лекции оставляло желать лучшего.
-И, как в песне «были нам свидетелями строгими клиники, больницы, роддома». – На меня накатило романтическое настроение.
-Это верно – соглашалась Ольга, - вот и думай об этом. А еще о том, что мы уже всё знаем, всё умеем, только опыта поднабраться. А экзамен – это последнее испытание на пути к новой жизни. Заканчивается наше студенчество. Верно, эти годы были трудными, и мы не понимали, как другие могут считать, что это лучшие годы в жизни. Но мы еще будем по ним скучать, вот увидишь.
-В сентябре следующего учебного года не соберёмся вместе, не придём всей толпой в деканат. Каждый в своё Богоугодное заведение пойдёт. У каждого будет своя жизнь. – Начала я нудеть.
-Но мы обязательно будем общаться! Шесть лет были вместе в горе и в радости. Шутка ли! Не каждый брак столько продержится, сколько мы выдержали плечом к плечу. Я буду урологом, Саша – кардиологом, Нина – гематологом, Машка – в онкологию всё-таки решилась. Ты станешь ревматологом, Русланчик хирургом, наверное, абдоминальным, да? Юрка аллергологом, Серый в неврологию идёт. Оксана психиатрию в итоге выбрала. Будем друг другу пациентов присылать.
- Да, а к Оксанке сами пойдем, когда накроет нас синдром хронической усталости.
И опять мы обе прыснули одновременно.
- Ну, уж нет, я к Оксане не пойду! – продолжая хихикать, запротестовала Оля. – Она девушка решительная, витаминки назначать не станет, - сразу ухнет антидепрессантами.
Светило солнце. Погода стояла теплая, комфортная. И всё казалось весёлым и позитивным, лёгким и правильным. Все трудности преодолимыми, все печали далёкими и нереальными. Очень хотелось быть энергичной, и радоваться жизни, этому молодому, только что начавшемуся лету, голубому небу, золотым лучам солнца, сочной зелени вокруг. И я высказала эти мысли вслух. Олик была довольна моим настроем.
-Поддерживаю категорически! – Воскликнула она. – Мы молодые, трудолюбивые, въедливые. И у нас начинается новая жизнь. Пусть заканчивается студенчество, пусть его уже не вернуть. Мы начинаем новый путь – молодых врачей. Он не будет простым, нам не будет легко. Но у нас столько всего впереди. И в профессии, и просто в жизни. Защищенные диссертации, вылеченные пациенты, строгие наставники, новые лекарства и методы лечения, будущие мужья, дети, семьи. Да даже просто: вот такие солнечные дни, с синим небом и изумрудной травой на газоне. Запомни этот момент. Здесь и сейчас. Почувствуй, как это. Вспомни, как мы весь учебный год вспоминаем последний день летней практики, потому что это тот день, когда все летние каникулы еще впереди. Вот точно так же теперь. Будешь вспоминать на пенсии, сидя в кресле-качалке у камина, день своего последнего экзамена в институте, как лучший в твоей жизни. Потому что тогда всё было еще впереди.
От таких разговоров мы совсем воодушевились. И даже не хотелось расставаться. Но Ольга пошла в метро. А я дальше, к «Дому Медицинской книги» через дорогу. Хотела прикупить там маленькую книжку – шпаргалку по ЭКГ.
Последние дни перед экзаменом пролетели очень быстро. Подготовка была мучительной и бесполезной. Если не вредной. Потому что нельзя объять необъятное, невозможно повторить за короткий срок всё, чему тебя пытались научить в течение шести лет по трём столпам медицины. Да еще и тогда, когда ты уже выбрала свою узкую специализацию и точно знаешь, что девяносто процентам этих знаний со временем суждено кануть в великую Лету.
Накануне у меня хватило ума прекратить самоистязание, и лечь спать пораньше. Но сон долго не шёл ко мне. А проснулась я часа в четыре утра. И больше не смогла заснуть. Ворочалась с боку на бок, взборонила простыню. Тревожность моя нарастала, лежать без движения становилось не выносимо, глаза сами открылись. Пришлось встать и пойти в душ. Затем я нарезала себе помидоров с огурцами, пожарила омлет, сварила кофе. Старалась не торопиться, кушать медленно, спокойно. Но меня уже начинало трясти. Не руки или ноги, а всё тело содрогалось от мелкой дрожи, как трансформаторная будка. Кусок не лез в горло, но я себя заставляла, потому что знала, что на нервной почве у меня обязательно заболит желудок. А если он еще и пустым будет, это случится быстрее, и боль будет интенсивнее. Поставив пустую тарелку в раковину, я взяла не допитый, еще тёплый кофе и вышла на балкон. И только тогда заметила, что, оказывается, погода испортилась: стало прохладнее, серые тучи затянули небо, накрапывал дождь, и всё вокруг казалось каким-то блёклым и унылым. Даже молоденькие, светло-зелёные листья клёна, умытые, летним дождиком, не выглядели свежими и чистыми, а казались какими-то усталыми и подвявшими.
Я вдыхала влажный воздух, и, пытаясь поймать то настроение, которое было у меня в день разговора с Олей, повторяла себе её слова снова и снова. Мне двадцать два года. Я взрослая, но молодая. Я смелая, я умная, я образованная. Я смелая. Да! Я смелая! Я ничего в этой жизни не боюсь, кроме чёртовых экзаменов. Я так много знаю, так много умею. Уже сейчас. А сколько еще придёт с опытом. И у меня всё впереди. Ординатура, даст Бог, аспирантура, карьера, самодостаточность. Любовь, конечно же. Я так его люблю. И то, что не сложилось у студентки, обязательно сложится у молодого врача. Я буду хорошим врачом. Обязательно. Я так долго к этому шла. Сколько себя помню. Всю жизнь. Я буду такой же романтичной, преданной профессии до последней капли крови, как мама. И такой же рассудительной, старательной, хваткой и практичной, как папа. А когда-нибудь у меня будут дети. Хотя бы одно дитё. А лучше двое. И они тоже будут любить медицину, как я. И будут врачами. Как я. Нет, лучше меня.
Учиться было так трудно. Когда мои одноклассницы подрабатывали продавцами-консультантами «два через два», зависали ночами в клубах, устраивали свою личную жизнь, выходили замуж, рожали детей, я не успевала поесть, недосыпала и мечтала изобрести капельницу с кофе. Временами мне казалось, что это невыносимо. Что сама жизнь ускользает от меня. Права ли я была или нет, но вот сейчас я стаю на пороге чего-то нового и грандиозного. К черту сомнения! Жизнь начинается сейчас, с получения диплома о высшем медицинском образовании. И вся она впереди.
Однако, как-то не помогало самовнушение. И я начала малодушно помышлять об успокоительном. Тем более, что волшебные таблеточки (рецептурные транквилизаторы), принесённые моей одногруппницей Оксаной из отделения пограничной психической патологии, где она подрабатывала ночной медсестрой, соблазнительно лежали в холодильнике, рядом с яйцами и кремом от прыщей. Однако же, я была уже достаточно грамотной, чтобы понимать – выпью, и голова обязательно начнёт соображать хуже. А вот уймётся ли тревога, или нет, - это еще вопрос.
Дома мне не сиделось, вышла раньше. С собой в рюкзачке тащила большой справочник по терапии. Тысяча двадцать три страницы. «Зачем?!» - мысленно восклицала я. И даже я сама не могла понять. Потому что пронести такую «шпаргалочку» на государственный экзамен не представлялось возможным. Да и повторить хоть что-то вряд ли будет время. А если и будет. Что повторять? Какую, из огромного количества тем? Наверное, этот талмуд я взяла в качестве амулета.
В метро меня первый и последний раз в жизни укачало. Вышла на подгибающихся ногах и медленно пошла в сторону Пироговской улицы, на которой стояло высокое серо-зелёное здание, много лет назад прозванное «больницей на шесть сот коек». В моё время в нём размещалось несколько клиник и кафедр альма-матер. На втором этаже в главном лекционном зале шестисот коечной больницы в девять утра нас должны были начать экзаменовать. Можно было направиться наискосок, давно знакомыми дворами, мимо столовой с загадочным названием «электро-луч», которую мы любовно прозвали «рак желудка», но посещали регулярно. Там было не очень вкусно, но бюджетно, порции большие, и очереди отсутствовали. Выбери я такой маршрут, и вышла бы ваккурат к нужному мне корпусу. Но я предпочла прогуляться через парк, перейти Пироговку рядом с памятником Сеченову и пройтись по любимой улице мимо старого здания ректората и кафедры кожных болезней в сторону монастыря.
Тучи, тем временем, излились дождём, стали совсем светлыми, но никак не хотели расходиться. Едва накрапывало, воздух был свеж, солнечные лучи никак не могли пробиться к земле, но чувствовалось, что скоро распогодится. И я расстегнула тоненькую кожаную косуху, которую накинула с утра. В парке было тихо и безлюдно. Веяло спокойствием. Но с каждым шагом мне становилось всю тяжелее. Чувство нежелания идти на экзамен, страха, отторжения сделались такими сильными, что меня начало тошнить физически. Я подошла к светофору на Пироговке, остановилась и стала судорожно искать в сумке сотовый телефон. Мне пришла в голову спасительная мысль позвонить кому-нибудь из сокурсников. Даже если они еще у метро, или уже там, на крылечке больницы, не надо меня встречать. Просто поговорите со мной. Я буду говорить с вами и идти, за голосом, как по ниточке. И дойду. А иначе, просто упаду, так мне худо.
И тут меня как током ударило. Нет. Как молния поразила с небес. Дыхание перехватило, тело застыло, и я не могла пошевелиться. На другой стороне улицы, за бронзовым бюстом Ивана Михайловича у памятника воинам-медикам, выпускникам и преподавателям первого Московского Медицинского Института, погибшим в Великой Отечественной Войне, столпилось человек двадцать. Или тридцать, мне было не разглядеть. Их головы были так седы, что казались белее моего белого халата, прихваченного с собой на экзамен, на всякий случай. Многих сгорбил старческий остеопороз, а у иных спина была столь прямая, что и я бы позавидовала. И у всех без исключения, лацканы пиджаков, как иконостасы, были усыпаны орденами и медалями.
Мысли со скоростью света стали мелькать в моей голове. Перед внутренним взором, всплыла первая страница студенческой газеты, которую я видела, но так и не прочитала. И сейчас, я читала с неё, как с принт-скрина. Юбилейная встреча наших выпускников тысяча девятьсот сорок первого года состоится в день их курса… двадцать второго июня…
Боже! Я уже всё поняла, но мысленно сама себя спрашивала: «Какое сегодня число?!» И сама отвечала. За всё мое невезение, все страхи и обиды, что я перенесла в студенчестве, судьба вознаградила меня бесценным подарком. Я должна была сдавать свой выпускной государственный экзамен двадцать второго июня две тысячи шестого года. И вот, я стояла и понимала, что ровно шестьдесят пять лет назад началась война. И я смотрю через улицу на тех, кто шестьдесят пять лет назад был на моём месте. Им тоже было чуть-чуть за двадцать. Они так же учились, любили, жили, мечтали. И у кого-то из них, быть может, так же как у меня сегодня, в тот день был последний экзамен. И казалось, что будет карьера, диссертация, любовь, семья, дети, тихая старость родителей, благодарные пациенты… и вся жизнь впереди. Но для них завтра была война. Я смотрела, как они гнут спину в пояс, возлагая цветы к памятнику в виде красного креста. Молча. Скольких близких и любимых друзей они потеряли? Сколько выпускников сорок первого года дожило до первой годовщины своего выпуска?
Слёзы навернулись на глаза. И какими же мелочными, ничтожными и позорными показались мне все мои страхи.
Не сразу я обрела способность двигаться. Помню, как шла по моей родной, любимой улице, глядя в серое небо. А слёзы катились по щекам градом. Но не помню, какой билет вытянула, и кому сдавала. Мне было всё равно. Я не нервничала больше.
С тех пор я никогда в жизни не трусила перед экзаменами. А сдавать их приходилось еще много: всевозможные тестирования в ординатуре, вступительные экзамены в аспирантуру, кандидатские минимумы. Потом я ходила на курсы английского языка, и сдавала экзамен для получения международного сертификата.
Если вдруг кто-то рядом начинает паниковать, и я чувствую, что волнение понемногу и мне начинает передаваться, сразу вспоминаю тот день, свой стыд, свои слёзы на Пироговской улице. И становлюсь спокойной, как каменное изваяние Александра Македонского.
ХХХ
Тётя Лиля замолчала. Последние минуты рассказа её голос подрагивал, а глаза стали ярче и увлажнились. У мамы тоже выступили слёзы. У бати дрожали губы. Рая закрыла лицо руками.
А у меня ком стоял в горле. Что я говорил Димке недавно? «Сердце это мышечный орган, который качает кровь по организму, оно не может трепетать и сжиматься»? А теперь я чувствовал трепет в левой половине грудной клетки. И было от него больно, и тепло одновременно. И это чувство я не променял бы ни на что на свете.
ХХХ
Тринадцатого апреля Рая сдавала какой-то важный зачет с оценкой. Несмотря на несчастливое число, сестра не волновалась. Ни капельки. Сдала на «отлично».
Всем выпускникам
Медицинских ВУЗов и
Училищ
1941 года…