Д энд Д часть 1 дураки и дороги

 
От автора
 

Уважаемые читатели, читательницы, а также те, кто
ещё не умеет читать и кому эту сказку читают на ночь
родители! 
Пожалуй, первое, что приходит на ум, так это слова
благодарности за то, что читаете книгу не с первой главы,
как это делают все нормальные люди, а с первой
страницы, как это принято у людей интеллигентных.
Разница-то — она, может, и невелика, а многие так и
вовсе не заметят, да только ведь суть-то от этого не
меняется. Для интеллигентных людей и самому писать
приятно, да и просто пообщаться — за радость. Да и не
только! 
Вот вы, может быть, не замечали, а между тем
образованные люди даже и ругаются образованно — по-научному.

Биолог какой-нибудь, к примеру, наступит в потёмках
на хвост бобру или об ёжика какого спотыкнётся и вместо
того, чтоб по-нашему — по-русски, возьмёт да и ляпнет
по-своему: «Э-ээ б…ботанический сад…», ну, или там
зиготой какой-нибудь — клоакообразной обзовёт. И вроде
как и не ругался.
А вот ежели химик какой-нибудь в пробирках чтонибудь

перепутает, то тоже по-своему: «Ангидрид-твою в
перекись марганца…» или «Й-йодистый барий!» И тоже
вроде как и не ругался.
У лингвистов — как что ни случись, так сразу и
«эп…пическая сила!», а то и вовсе: «пишись оно всё
прописью!»
 А вот о врачах говорить не буду, потому как они чего
не скажут — всё равно ругательство получается.
Бывает, конечно, что и простые люди под
интеллигентных притворяются посредством
несвойственного ихнему статусу выражения эмоций, но
это скорее исключение. Хотя в теперешнее время и среди
дворников учёные степени случаются, и среди
сантехников.
А вот политики в этом плане от простого народа
недалеко ушли. Они по большей части пролетарские
ругательства употребляют —  видимо, образованности не
хватает.
Тут вот, может, кто подумает, что это я рекламой
ругательств занимаюсь, а вот и нет! Как раз наоборот —
образования. Собственно, и книжка-то у меня научная
получилась, и ежели в кои веки археологи какие в нашей
деревне раскопки удумают учинить, то книжка моя
добрую службу для науки может сослужить, конечно,
ежели к тому времени образование вовсе не отменят.
Но вы, кстати, не подумайте. Ежели у вас
интеллигенции всё-таки не хватает, то эту книжку тоже
читать можно, потому как книжке — ей же без разницы.
Она как раз наоборот — любит грязные страницы, в
отличие от хозяина своего. В философском, конечно,
смысле, а не в смысле — рыбу заворачивали, потому что
для завёртывания рыбы у нас в стране и без книжек всё
продумано. Одни вон выборы чего стоят. Уж столько
рыбозаворачивательного материала… Впрочем, что-то я
отвлёкся.
Да. За язык мой вы уж тоже меня извините, потому
как человек я сельскохозяйственный и всяким там
новомодным словечкам не обучен. В общем, говорить
буду по-старинке — как меня мать с отцом да жизнь
обучили.
Ну, что ещё сказать? Предупредить, наверное, надо.
Дело в том, что вряд ли вы найдёте в этой книжке
положительных героев, чьими поступками можно
гордиться, чьему примеру можно подражать и следовать.
Да и упаси вас бог от подобной перспективы…
Откровенно говоря, я и сам такими героями
недоволен, да только что поделать? Всех хороших-то,
поди, давно уже порасхватали. Вот и приходится
довольствоваться чем осталось и мириться с ихними
пьянками, гулянками и прочими безобразиями.
Меня, в общем-то, и самого это смущает, потому как
обязательно найдётся среди читателей тот, кто после
слова «пьянка» захлопнет книгу и более к прочтению не
вернётся. «Ну куда это годится? — скажет он. — Что же
это за сказка такая? Всё пьют да пьют! Ни конца ни края.
Сказка — она добрая должна быть, поучительная, а тут —
ужастик какой-то получается, да ещё с явным
клиническим оттенком! И ни одного положительного
героя!»
Что ж, пожалуй, вынужден согласиться. Принимаю,
так сказать, упрёк в чистом виде, но уж и вы согласитесь!
Думаете, легко писать о всяких там негодяях, тунеядцах и
лоботрясах, если не сказать хуже?
Это о порядочных героях писать легко. Сиди себе да
приписывай им всякую святость, особенно ту, о которой
сам мечтаешь, но то ли руки не доходят, то ли доходят, но
одних рук маловато будет. Невелика разница. Про
хороших-то пишешь — так и сам себя хорошим
ощущаешь, да и другие тоже. Ведь не может же плохой
человек писать вразрез со своим мировоззрением.
А вот о негодяях да пьяницах сложнее. Этак и
вопросы могут всякие возникнуть. «Откудова, — спросят,
— он про них так хорошо знает? Уж не алкоголик ли
сам?», а я хоть и не святой, но меру свою знаю, хоть и по
паспорту — русский. А про вино я так считаю! Это без ума
да без меры — плохо, а вот ежели в меру да с умом — то
греха большого нет. Бывает, что даже и наоборот —
помогает. Да чего там! Вот, кстати, случай был весною.
Мужики на работе зарплату получили и дай, думают,
жёнам приятное сделаем. Не будем сегодня напиваться
как скотины, а замест того — просто на кино сходим.
Проголосовали, естественно, и ввиду большинства
голосов как есть отправились за билетами.
О чём был фильм — с точностью сказать не могу, да и
важности в этом нет! А важно то, что домой воротились
раньше обычного. И вот тут-то и началось…
Приходят, значит, мужики наши домой после
культурно проведённого досуга, а их мало того что в такое
время ещё не ждут, так ещё и в таком виде совсем не
ожидают.
Смотрят на них жёны удивлёнными глазами — кто
затылок чешет, кто бигуди, а в мозгу всё равно не
срастается. «Может, зарплату не дали? — напрашивается
спасительный вариант. — Или потерял?» — а он: «На
тебе, дорогая, любимая! И вот ещё — премия». 
Она уж и с расспросами всякими, а он, гад, ни в какую
не признаётся. Твердит себе одно, мол, в кино ходил и
вкратце рассказывает сюжет.
Ну, жёнам-то, естественно, не до сюжета. Тут семья,
можно сказать, рушится на глазах, а что с этим делать,
она и не знает. А вот с другими жёнами посовещаться —
ума хоть и хватает, но вот гордости — нет, потому как
вдруг окажется, что он у неё один такой, что все
остальные домой, как положено, на рогах приползли или
вообще… только ещё собираются подползти. Тут, знаете
ли, не одними сочувствиями попахивает, но и
соболезнованиями! Да и ясности это всё равно не добавит.
Нинка скажет, что он к Верке ходил, а Верка — что к
Нинке, а если трубку Прасковья Ильинична ненароком
возьмёт — так на иконе побожится, что к обоим и по
очереди. Женская-то солидарность — она мужской не
чета…
А мужики-то чуют, в чём их обвинить хотят, но как с
этим бороться, тоже понятия не имеют. Вот если бы они
действительно откуда-то слева пришли, то, понятное
дело, подготовились бы. Дело-то нехитрое. Руки об
рельсы потёр, лицо да куртку измазал и ври себе
спокойненько, что машину чинил. За куртку, конечно,
влетит, но это же мелочи. А тут, прямо скажу — полный
цугцванг. Это по-научному.
Держатся, конечно, наши мужики, как могут. Кто как.
Были кто и врать начинают, потому как терпежу
выслушивать не хватает, были и помудрее. Один сказал,
что поспорил с бригадой, что в зарплату ни капли в рот не
возьмёт. Теперь думает, как доказать, что домой трезвым
пришёл. Может, в поликлинику сходить — анализы какие
сдать? Ну, жена-то, само собой, помочь норовит, мол,
ежели хочешь, сейчас же всем перезвоню и всем жёнам
похвастаюсь, что ты у меня такой умница — как
стёклышко. Но мужику-то этого разве надо? Вычислит
сразу. «Нет! — говорит, — ты лучше мне молока на работу
собери. Они-то завтра все с пивом придут, а я с молоком.
Для мужика это наипервейшее доказательство…»
Были и совсем уж мудрые. Перед подъездом четвёрку
залудил, с порога дыхнул, и пока жена форточки от
запаха открывает — юрк под одеяло. Но это исключение.
А жёны уж и так и сяк! И понюхают, и волосы с
одежды проанализируют, и деньги пересчитают — всё
сходится! Даже больше! Тут у любой порядочной бабы
паника начнётся.
И вот, значит, только муж уснёт — они шасть в
прихожую и по карманам. А в кармане-то — как есть
вещественное доказательство! Неоспоримое! Билетик
лежит — от кинофильма. Ну всё! Так и есть! Любовницу
завёл! Вот же он — неопровержимый аргумент!
Нормальный-то человек билетик ещё на улице выкинет, а
этот — кобель похотливый, в кармане принёс. Значит,
боялся, что жена заподозрит — алиби себе подготовил.
Ну, понятное дело, сами на кухню бегут, достают
заначки, что некогда у мужиков перепрятали и до
рассвета глушат горькую.
А уж чего только они за это время не передумают. Уж
и что похудеть, может, или косметику какую новую
попробовать? Готовить, может научиться?..
 А может, что соседка ему про Степан Лаврентича
рассказала, а он, стало быть, отомстить решил?.. А были и
такие, которые подошли к шкафу и шёпотом в щёлочку:
«Степан Лаврентич, вылезайте — мой уснул…»
Ну, в общем, кое-как мужики до утра дотянули и
поскорей на работу — даже не позавтракав. 
А на работе мат-перемат. Крановщик — глухонемой, и
тот руками по-особому машет. Каждый норовит
рассказать, в каком именно гробу он видел этот
синематограф и что закапывать этот гроб следует рядом с
гробом того, кто в него сходить предложил.
Кончилось, естественно, тем, что по всеобщему
одобрению день зарплаты хоть и на день позже, но всё
равно отметить следует.
А на следующую зарплату кто-то из коллег пошутить
удумал: «А что, — говорит, — мужики, может, в театр
рванём в честь зарплаты?» 
Но он успел спрятаться.
Сели мужики — по-нашему, по-обычному. Стол
накрыли, закуски порезали, бригадир помнится, даже
тост сказал. Дословно не помню, но смысл передам.
«Театр, — говорит он, — это дело хорошее, но
семейные ценности — прежде всего!»

Вот и делайте выводы сами, хотя, пожалуй, что меня
опять куда-то в сторону занесло. Ну да ничего. Со мной
это бывает. Привыкайте.
А что касательно книжки, так чего о ней
рассказывать? Сами, чай, грамотные, так что — читайте…
Да. Вот ещё что. Ввиду боязни уголовного
преследования на всякий случай официально заявляю,
что все герои произведения являются вымышленными, а
любое поразительное или абсолютное сходство с реально
существующими является мелким недоразумением.
Особо хочу отметить, что при написании книги ни одно
животное серьёзно не пострадало, а те, кто и пострадал,
благополучно вылечены и поставлены на лапы благодаря
средствам народной медицины. 
Ну, и, пожалуй, последнее. Ежели кто-либо из
читателей, читая мою книжку, уснул и проехал свою
остановку, так я что могу сказать? Радуйтесь — скорее
всего, вам досталось сидячее место… 
Ладно. Пора уж и рассказ рассказывать. Только начну
я, пожалуй, издалека, а уж где граница между сказкой и
романом, так это уж вы сами устанавливайте…
 

Краткое, хотя и не очень точное
содержание книги
 

Слон был большой и сильный. Пил он очень много, но
безрезультатно. Слона спасал исключительно чистый
спирт. 
Медведь тоже был большой и тоже сильный, но всё же
меньше слона, да и слабее его гораздо. Зато пил он столько
же. Он был настолько неуклюжим, что можно было и не
пить. Но он всё равно пил. Пил много часто и в запое
иногда забывал про зимнюю спячку. Весной или летом он
про неё вспоминал, но было уже поздно. Медведь сильно
огорчался и снова уходил в запой.   
Заяц был косой, и не только по природе. Пил он много
и часто, причём что попало, где попало и с кем попало.
Одним словом — лишь только капля в пасть попала... 
А попадало, надо сказать, ему всегда, и не только
капля и не только в рот. Однажды он недолил медведю, и
ему попало в челюсть, а когда он в таком виде приполз
домой, то ему попало ещё и в ухо. Ему попало бы и в другое
ухо, если б зайчиха чуть порасторопней искала скалку, а
так — заяц успел хлопнуть дверью и убежать к суслику
искать смысл жизни. 
Суслик был очень добрым и отзывчивым. Он всегда
помогал зайцу найти смысл жизни. В этот раз он тоже не
оставил друга в беде. Выпив сначала для храбрости, потом
за здоровье, потом за удачные поиски, потом на посошок,
потом ещё четыре раза на посошок, потом почему-то за
родителей невесты, друзья отправились в путь. 
Нечего и говорить, что смысл жизни снова был найден
и, , видимо, даже перепрятан, но вот запомнить место
друзья так и не смогли...
Бобёр был не глупым, но трусливым. Пил он мало,
потому что боялся утонуть, но всё равно — ни одна пьянка
без него не обходилась. Звери всегда брали его с собой.
Иногда в знак уважения (ведь это он прогрыз трубу на
ликёро-водочном заводе), а иной раз просто — вместо
открывалки. 
Хомяк пил мало, но ему хватало. Хватало — потому что
он никогда не закусывал. А не закусывал — потому что
однажды уже закусил лишнего. Несмотря на то что
закуски в тот раз не хватило глухарю, обиделся медведь.
Он зажал хомяку пасть и дунул в одному медведю
известное отверстие. 
Глаза хомяка нашли хоть и не сразу, но помыли и,
предположительно не перепутав, затолкали обратно, а
лопнувшие щеки продезинфицировали водкой и зашили.
Зашивать, к сожалению, доверили кроту, а тот шил хоть и
аккуратно, но насквозь и обе сразу. 
Утром ошибку, конечно, заметили, но было уже
поздно. Щёки срослись намертво. Добрые звери
извинились перед хомяком, а медведь в утешение подарил
ему соломинку. Хомяку подарок очень понравился. С
полчаса он пытался выразить свою благодарность, но то ли
никак не мог найти нужных слов, то ли нужные слова
никак не могли найти выход из его рта… 
Лиса не была ни хитрой, ни умной, ни глупой. Лиса
была просто мягкой и пушистой. А ещё она была
резиновой. Её звери подарили волку на день рождения.
Лиса не пила. Её вообще очень редко надували.   
Волк был серым, но пил по-чёрному. Волка никогда не
мучило похмелье. А всё потому, что похмелье мучает
только тех, кто не опохмеляется, а волк за своим здоровьем
следил всегда. Укрепление здоровья начинала утренняя
пробежка до магазина. Дневная — подкрепляла его ещё
больше, а вечерняя закрепляла окончательно. Иногда,
правда, здоровье всё равно требовало подкрепления, и
приходилось посылать зайца, потому, что черепаха не
успевала до закрытия, а хорёк по дороге разбавлял водку
водой.
Хорька вообще в лесу недолюбливали, но звери были
очень добрыми и поэтому терпели его. Однажды — на дне
рождения медведя, ему даже доверили разливать. Вообщето

медведь результат разлива так и не оценил, но зато 
дятел был хорошим доктором, и поэтому лапы у хорька
прижились, правда, в том же месте, в которое их ему
вставили.   
С тех пор, хорёк больше не мог спать на спине и
любоваться звёздами, как его друг ёжик. Впрочем, ёжик
тоже редко любовался звёздами. Он вообще не любил
коньяк. Он любил настойку на одному ему известных
грибках. После неё он обычно засыпал на пеньке. 
Однажды медведь не заметил ежа и сел на пенёк, или,
вернее, на ежа. А ещё вернее, сначала сел, а потом вдруг
взлетел, потому, что ёжик был очень колючим. 
Вот если бы медведь взлетел на чуточку повыше, то,
может быть, ёжик и успел бы сбегать в магазин до его
приземления, а так... Ёжику ещё повезло, что медведю
понравилась настойка на грибах, но всё равно пришлось
пообещать побриться.   
Бритвы в лесу, конечно же, ни у кого не было, но ёжик
недолго ходил колючим. Добрые звери пожалели его и
выщипали все колючки. Ёжик сразу стал гладким и
перестал колоться, но потом начал опять. Да-а! Великая
вещь — привычка. Добрые звери и тут пришли на помощь.
Они отняли у него шприц и оторвали все лапы. 
Что было с ёжиком дальше — неизвестно, но говорят,
что он катался по лесу и пел какую-то песню. Якобы он
ушёл от какой-то бабушки, дедушки, медведя, волка, зайца
и прочих. Ну, насчёт бабушки и дедушки врать не буду, а
вот насчёт прочих — он, пожалуй, преувеличил. 
Козёл был просто — козёл. И по названию, и по
убеждениям. Выпить козёл любил. В основном на халяву.
И, кстати, все его шестеро братьев тоже. Бывало, поймают
в лесу какого-нибудь заезжего зверя, оберут до нитки да
всё пропьют.   
Помнится, однажды, медведь нанял за литровину двух
бобров из соседнего леса, чтобы крышу в берлоге
починили. И вот — когда работа была почти закончена,
нагрянул козёл со всеми своими родственниками. Они
отняли у бобров водку, а самих их избили и выгнали
обратно. 
Узнал об этом медведь — осерчал и пошёл к козлам
разбираться. А те сидят у себя в избушке преспокойненько,
медвежью водку попивают и в домино козла забивают.
Надо сказать, что медведь тоже любил забивать козла. Он
тут же подсел к ним и забил одного. Потом подумал и
забил ещё одного, а потом, уже не думая, покалечил ещё
двух. Он забил бы и остальных, но эти хитрые твари
залезли под печку и прямо оттуда объявили ему войну. 
Хотел было медведь обрадоваться и уже печку начал
разбирать, но эти сволочи бессовестные взяли и сдались в
плен, а потом, опираясь на Женевскую конвенцию,
потребовали вежливого обращения с военнопленными. 
К стыду своему, конвенции этой медведь не читал и на
всякий случай поверил, но эти, как уже упоминалось,
сволочи, опираясь на всё ту же конвенцию, потребовали
ещё и трёхразового питания, и … 
Дослушивать требования заключённых медведь не
стал и один раз, но сильно конвенцию-таки нарушил. 
Караси были не то чтобы непьющими, просто у них не
получалось. Два раза звери пытались напоить их, но
течение было слишком быстрым. Добрые звери решили
помочь карасям. Они выловили одного и  утопили в ведре
с водкой. 
Карась, однако, оказался очень хитрым. Он взял да и
не утонул, мало того, когда у зверей кончилась выпивка, он
наотрез отказался освобождать ёмкость, решив тем самым
не только проблему выпивки, но и закуски. 
Лось был ... Впрочем, это отдельная история.
Лев был царём. Но это тоже отдельная история.
Самым добрым в лесу был лесник. Он давно пропил
ружьё, фуражку и кордон и вот уже третий год зимовал в
пустующей по случаю берлоге…
 
Часть первая
 
Глава 1 — в которой ничего ещё непонятно
 
В тёмно-синем лесу нежно трепетали осины. Редкая
сентябрьская листва с лёгким шелестом опадала с дубовколдунов

на, свежескошенную зайцами, траву. Мягкое
осеннее солнышко лениво припекало полуголые
верхушки деревьев и с тоской поглядывало на
проплывающую мимо тучу в тайной надежде спрятаться
за ней и подремать часок-другой. 
«Ага! Щ-щас!» — предугадала туча солнечные
намерения и, видимо, договорившись с ветром, изменила
маршрут. 
Видя, как рушатся мечты, солнце обречённо
вздохнуло и прибавило жару. Близился полдень…
Полдень в нашем лесу официально праздником не
считался, а потому отмечался редко. Были тому и
серьёзные основания — он всегда слишком поздно
начинался. Может, какие иностранные звери и сидели бы
и дожидались, но только не наши. Наши привыкли, что
праздник всегда начинается с того момента, когда его
начинали праздновать, а праздновать начинали строго по
требованию души, которая зачастую пользовалась своим
привилегированным положением и начинала просить
праздника уже спозаранку. Таким образом, жизнь в лесу
по утрам частенько носила праздничный характер.
Кстати, об утре. Утро в тот день выдалось обычное —
заурядное. Ничем приметным оно не отличалось. У нас
таких утр — иной раз за одну неделю бывает аж по семь
штук, а где, может, и больше. В общем, всё как всегда — за
исключением разве что маленькой детали. Помнится,
едва рассвело, по лесу слух прокатился, что лось во
всеуслышание объявил себя белкой.
Казалось бы, ну кому какое дело? Пускай объявляет
себя хоть африканским страусом. Так ведь нет же. Белки
нажаловались медведю, а тот в свою очередь как
истинный гарант лесной конституции после
непродолжительного раздумья вызвал лося на лобное
место, дабы учинить справедливое разбирательство и
поставить выскочку на место. 
К полудню на центральной поляне действительно
собралась толпа зверей. Все, кто мог слететься, сбежаться,
сползтись — или использовать какой-нибудь другой
метод передвижения, не преминули поучаствовать в
действе, а то и внести во что-нибудь свою лепту. 
Расположились поудобней — согласно
установленному в лесу порядку, коий хоть и в редких
случаях, но всё-таки соблюдался. По крайней мере, когда
устанавливал его медведь, ну, или подобные форсмажорные
обстоятельства.


Устремив взоры на середину, звери молча с нескрываемым

интересом дожидались начала процесса. В
нависшей над поляной тишине крылось что-то недоброе.
Не то сильная буря, не то грандиозная пьянка… 

— Так! А чего-то я не понял! Чего это вы тут все
собрались? — неожиданно нарушил тишину невесть
откуда взявшийся и как всегда опоздавший ёжик. 
В выражении его глаз без труда читалось, что как раз
его-то о предстоящем в известность не поставили, а в
остальной части морды прослеживалось ещё и желание,
чтобы все или хотя бы кто-нибудь об этом сильно и
немедленно пожалел.
 Ёжик укоризненно обвёл толпу глазами, но ответа
так и не получил. Задумчиво почесав затылок, что явно
свидетельствовало о наличии в голове мозгов, он громко
шмыгнул носом и, работая локтями, предпринял
отчаянную попытку пробраться к середине. 
А в центре поляны тем временем творилось что-то
непонятное. Медведь, уперев в бока обе свои огромные
лапы, с глазами, полными негодования, нарезал круги вокруг

неподвижно стоящего лося, всем видом своим
олицетворяющего идеал невинности и, собственно, готовность
за этот самый идеал пострадать.
 — Я тебя, лось, последний раз, лось, спрашиваю, лось,
— вдумчиво и членораздельно экзаменовал медведь лося,
особо акцентируя принадлежность последнего к
семейству парнокопытных.
Конечно, если бы подобный вопрос прозвучал гденибудь

в европейском суде, то любой мало-мальски
грамотный адвокат немедленно опротестовал бы оный,
как содержащий в себе подсказку, но поскольку
уголовная практика в нашем лесу была на уровне
отечественной, данный изъян судопроизводства никого
даже не насторожил.
 — Кто ты, лось, на самом деле, лось?.. А… лось? —
закончил наконец свой невероятнейший вопрос медведь,
и при этом энергия, высвободившаяся  по окончании
составления вопроса, до предела сжала его кулаки. 
— Белка! — ни секунды не колеблясь, отрапортовал
лось и не сподобился даже головы повернуть к
экзаменатору.   
— Кто-кто, блин? Ну-ка, давай! Чтоб все слышали!
— А тут что! Все глухие, что ли? — презрительно
усмехнулся лось, а для особо глухих ещё раз повторил: —
Белка! — и в качестве неоспоримого аргумента
немедленно сожрал целую горсть заранее припасённых
орехов.   
— Баран! — констатировал факт медведь. 
— Нет! Белка! — поправил лось. 
— Сволочь! — игнорировал поправку медведь. 
— Деспот! — парировал лось.
Медведь снова упёр лапы в бока и, раздражённо
хмыкнув, продолжил свой обход.
     * * *
Крот усиленно перебирал лапами. Шутка ли —
медведь лес собирает. Что-то наверняка стряслось. Нет,
опаздывать никак нельзя. Надо поторопиться.
Передвигаться ве рхом, конечно, было быстрее, но низом
всё-таки привычнее. Пару раз он выбирался на
поверхность, чтобы сориентироваться, и снова уходил под
землю. К полудню он докопал до излучины реки. 
Отсюда до центральной поляны было рукой подать,
но река в этом месте делала большой крюк, и такой же
крюк предстояло сделать ему. Обстоятельство это сильно
расстроило крота, ведь по всему было видно, что он
опаздывает, а пропустить что-то важное ему очень уж не
хотелось. 
— А не срезать ли мне? — почему-то вслух подумал
крот. 
Он почесал лоб и покосился по сторонам, как бы
желая услышать одобрение своей идеи, а заодно и
разделить ответственность за возможные последствия.
Рядом, как назло, никого не оказалось, и поэтому
пришлось тяжело вздохнуть. Какие-то смутные сомнения
завертелись, правда, в голове, но, пристыжённые, быстро
её покинули. 
— А-а! Была не была! — всё так же вслух протянул
крот, взвалив бремя ответственности на себя. Он юркнул
под землю, но прежде чем начинать копать, на всякий
случай трижды сплюнул через левое плечо. 
   * * *
— Да чего тут, нафиг, происходит-то? — поинтересо-
вался ёжик, наткнувшись на озадаченного волка. Для
солидности он упёр лапы в бока и скорчил откровенно
уголовную рожу. 
— Отстань, репейник! — не сподобился волк обратить
на него внимания и ещё больше вытянул шею. 
Оскорблённый ёж состроил злобную гримасу. Глаза
его налились кровью и впились в волчий затылок, всем
своим видом показывая, что он стоит перед сложнейшей
дилеммой, а именно — набить обидчику морду или набить

ему морду в другой раз. Минуту продолжалось
противостояние, но милосердие взяло-таки верх. 
Не ожидавший подобного от милосердия, ёжик
грустно выдохнул и, не разжимая кулаков, двинулся
дальше. 

   * * *
— Ну, хорошо! Ты — белка, — продолжал свой допрос
медведь. — Но тогда скажи мне, белка, вот это вот у тебя
что? А? — он ткнул жирным когтем в лосиные рога и, не
отводя когтя, окинул победоносным взглядом толпу.
Неотвратимость разоблачения тут же расцвела на его
лице в виде самодовольной улыбки, но лось с лёгкостью
отразил атаку.   
— Волосы! —  аккуратно поправил он копытом
причёску и гордо помотал шевелюрой. 
Не ожидавший такого простого объяснения медведь
громко проглотил ком в горле и самопроизвольно
опустился на одну из своих конечностей. В тот же миг его
самодовольная улыбка, самым наглым образом перекочевала
с медвежьего лица на лицо лосебелки…
    * * *
 — Косой, чего там творится? — ёжик ткнул зайца
кулаком в бок. — Мне не видно.
Заяц покосился на ежа вечно испуганным взглядом.
— Я вообще-то не уверен, но, сдаётся мне, сейчас
будут бить лося.
— Ух ты! Всем лесом! Класс! — Глаза ёжика
заблестели. — А где очередь? Кто крайний?
— Ну, судя по тому, что бить будут лося, —
рассудительно предположил заяц, — он как раз и есть
«крайний».   
Блеск в глазах потух. Желание занимать очередь, тем
более за лосем, неожиданно покинуло ежа. 
 — Мм-да, — разочарованно произнёс он и после
секундного раздумья движение продолжил. 
 
   * * *
С минуту медведь сидел неподвижно, вглядываясь в
ветвистые локоны беличьей причёски. Он чувствовал, что
теряет инициативу, но что делать дальше не знал. Чтобы
как-то потянуть время, он почесал затылок, изображая
глубокое раздумье, но, в отличие от ёжика, это вовсе не
свидетельствовало о наличии в голове каких-либо
мыслей. Боясь, что это будет замечено, медведь начал
действовать и с тайной надеждой ткнул когтем в копыта.
— А это? 
— Когти! — тут же не растерялся лось и, задрав
копыто, продемонстрировал собравшимся новый фасон
маникюра. 
— Ага, когти, — повторил про себя медведь и даже сам
почувствовал, что исчерпал все аргументы. 
 На этот раз пауза грозила затянуться надолго, а ведь
пауза при наступлении, как вы сами понимаете,
равносильна капитуляции. Оставалась, конечно, тайная
надежда уповать на вмешательство извне, но сограждане
его, как назло, активности не проявляли и даже,
напротив, вперив в него любопытные взгляды, молчаливо
дожидались начала мордобоя.
Медведь беззвучно выдохнул, тайно проклиная
подобную консолидацию, и от безысходности снова
почесал затылок. Он и сам уже собирался
консолидироваться с остальными, но ситуацию, как
нельзя кстати, спас ёжик, добравшийся-таки до середины
поляны. 
— О… здоро во, Миш! Вот ты где. А я было пол-леса
оббегал. Всё тебя искал. Да и куда ж это, думаю, медведь
запропал, а ты вон оно где. Уж насилу отыскал. 
Ёжик дружественно похлопал сидящего медведя по
спине, витиевато сощурился и, посмотрев ему прямо в
глаза, поинтересовался:
— Ну что, кого сегодня бить будем? Этого, что ли?
Ёжья голова медленно повернулась и взглядом
смерила жертву от когтей до кончиков волос. На
мгновение и медведю показалось, что в словах ежа
крылась определённая доля истины. Ощутив наконец
хоть какую-то поддержку, ему самому вдруг ужасно
захотелось заехать лосю промеж «волос», да так, чтобы он
«когти» откинул. Он уже вставал, чтобы привести мечту в
исполнение, как вдруг другая — не менее гениальная идея
посетила его отчаявшийся было мозг. 
— Ну-ка, посторонись-ка! С мысли только сбиваешь!
Медведь лапой отодвинул ежа в сторону и медленно
повернул голову к лосю. Очень медленно. Я б даже сказал
— очень-очень! Медвежья морда прям-таки
расплющилось в ехидной улыбке:
— Так, значит, когти, говоришь? 
— Когти, когти! — ещё, не подозревая беды,
подтвердил лось и утвердительно помотал головой. 
— По деревьям, значит, лазить любишь — за
шишками?
— И за орехами, — расширил лось круг своих
гастрономических пристрастий. 
— Вот и чудненько. Полезай!
Теперь лось медленно повернул голову. Я б сказал,
очень медленно. Даже медленней, чем в прошлый раз
медведь и, видимо, почуяв неладное, на всякий случай
уточнил:
— Куда?
— На дерево!
— Это ещё зачем?
— Зачем, зачем! За орехами! — не удержался от смеха
медведь и, предвкушая грандиозное зрелище, втянул
голову и с нескрываемым удовольствием потёр друг о
дружку лапы.
— Ну нет. Не полезу! — запротестовал лось, явно
давая понять, что это невиданное дело — чтобы белки
медведю за орехами лазили. 
— Полезешь.
— Не полезу!
— Ещё как полезешь! — позлорадничал медведь.
— Да не полезу я, и всё тут! Я, если хотите знать,
травоядная белка, — попытался отмазаться лось, но
медведь отмазку не принял, а в качестве контраргумента
просто погладил лапой живот. 
— А я тогда — белкоядный медведь!
Аргумент показался лосю вполне убедительным.
Настаивать на его подтверждении он не стал, а посему
был вынужден подчиниться грубой силе.

     * * *
Дерево выбрали на просеке, чтобы всем было видно.
Сказать по правде, дерево это было не совсем обычным
или даже весьма странным. Ни листьев, ни веток, ни
сучков на нём не было. Не было на нём и коры,
вследствие чего породу определить не удалось. В лесу
вообще было мало таких деревьев, и все, кстати, росли
исключительно на просеке, видимо, какой-то южный
сорт. Можно, конечно, было выбрать дерево и повыше, и
посучкастей, но для чистоты эксперимента решено было
остановиться на этом. 
— Так! Господа! Момент истины! —
прокомментировал предстоящее событие ёжик. —
Единственный в мире бесплатный аттракцион —
«дереволазающая лосебелка». Спешите… — ёжик осёкся.
— Миш, а докуда ему надо долезть? 
— Чего докуда? — не понял медведь.
— Ну как же! Надо установить границу. Ну, границу,
докуда ему надо долезть, чтобы попытка была
засчитанной, — разъяснил необходимость установления
границы ёжик. 
— А вон пусть до макушки лезет — до самых верёвок.
— Ну нет! До верёвок — это уж слишком. Поперву
пусть хотя бы до половины, — вступился за лося ёж.
— А ничего и не слишком! — возразил медведь. — Раз
уж он белка, так ему это на раз, а если не белка!.. —
медвежья лапа сжалась в кулак и ударила в ладонь, — то
его и половина не спасёт. 
— Ну, как знаешь, Миш, как знаешь. Моё дело
предложить, — согласился с очевидным ёжик и молча
растворился в толпе. 
Толпа как-то неожиданно оживилась, словно появление

ежа внесло какую-то интригу. То тут, то там стали
слышаться споры, ругань и прочие атрибуты его
присутствия: 
— Да и на четверть не залезет! — предположил хорёк.
— Как знать! Вдруг он действительно белка, — не
согласился  с ним кабан.
— Да какая, блин, белка? Баран! — выругался волк.
 
— Позвольте, — вставил баран, — баран — это я. И на
правах копытного ответственно заявляю, что природой не
предусмотрено лазить по деревьям… 
— Ну это ты кому другому рассказывай! — вмешался
филин. — Вот в Гималаях, например, бараны по горам
лазят. А уж по деревьям — так это им раз плюнуть…
— Ага! Щ-щас! — не поверил филину олень. — Может,
они ещё и яйца высиживают?      
 — Да что яйца? — усмехнулся хорёк. — Они ещё и
гнёзда вьют, а на зиму в тёплые края улетают.
— Да тьфу на вас! — обиделся филин. — Говорят же
вам!..
Медведь долго терпел всю эту бесполезную болтовню,
но, наконец, ему это наскучило, и он отборным рыком
призвал зверей к порядку, коий в скором времени и был
установлен. Воцарившуюся тишину нарушали только
алчные крики  ёжика:
— Ставочки, делаем ставочки, господа... Три к
одному… Кто не успел поставить на белку? 
— Умолкни, репейник! — прорычал медведь, да так,
словно они с ежом никогда вместе не пили. Глаза его
налились кровью, и ёжику ничего не оставалось, как
объявить, что все ставки сделаны. 
Теперь все взгляды леса обратились на белку… или на
лося (ну, это кто как делал ставки) … и на медведя,
который уже собирался делать отмашку. Он последний
раз ехидно улыбнулся и уже занёс лапу, но его снова
прервал ёжик:
— Давай, милый, у тебя три попытки.
— Какие ещё три попытки? — тут же возмутился мед-
ведь. — Ты у меня сейчас следующим полезешь! Я здесь
правила придумываю! — Да нужны мне ваши три
попытки! — спас ёжика лось. — Мне и одной достаточно. 
Он важно подошёл к дереву, смерил его презрительным

взглядом, а потом таким же одарил толпу. Пару раз
он демонстративно присел, пяток раз отжался, встал,
подёргал плечами и повертел шеей. Раздался громкий
хруст суставов, заставивший всех зверей одновременно
вздрогнуть, но сам же лось остался хрустом вполне
доволен и даже повторил процедуру ещё раз. Затем он
уселся на землю и прицельно плюнул на каждое из
четырёх копыт. Тщательно размазав мокроту, он глубоко
вдохнул и закрыл глаза. Минуту длилось молчание.
— Давай, милый! Не подведи! — прервал медитацию
ёжик голосом, знающим порядок ставок.   
И вот тут, по свидетельству очевидцев, и произошло
первое чудо. Уж и не знаю, не то это действительно была
белка, не то лосю очень не хотелось подводить ёжика, но с
необычайной лёгкостью перебирая копытами, лось в
один миг оказался на вершине дерева.
— Белка! — выдохнул весь лес разом.
— Твою мать! — выдохнул медведь.
 Но не успели они вдохнуть, как произошло и второе
чудо. С диким — далеко не беличьим писком белка
вспорхнула с вершины дерева и… 
И приземлилась в десятке метров от него. 
— Ну, точно — белка… белка, да и только… да,
никаких сомнений… однозначно — белка… — наперебой
вдохнул лес.
— Летяга, — пошёл чуть дальше в своих
размышлениях медведь.
— Тьфу! — смачно сплюнула с верхушки сосны другая
— маленькая белка и от обиды запустила в новую
родственницу шишкой.
И при всём при этом одного только ёжика
насторожил тот факт, что искры из глаз у белки
посыпались задолго до того, как она воткнулась в землю,
но анализировать сей факт в данную минуту оказалось
недопустимым. 
— Та-ак, кто ставил на лося?..
Ёжик затерялся в толпе.
А толпа тем временем плотным кольцом обступила
неподвижно сидящую белку и рассматривала её с
нескрываемым любопытством.  Посмотреть
действительно было на что. 
 От удара о землю причёска белки слегка
попортилась, а, точнее сказать, отвалилась вовсе и вела
теперь самостоятельный образ жизни, невзирая на
причитания бывшей хозяйки. Впрочем, и причитаниями
это назвать было нельзя, потому как губы вроде бы и
шевелились, а вот звуков никаких они не издавали,
отчего морда у белки казалась ужасно глупой и смешной.
Общее впечатление дополняли ещё и глаза, тщетно
пытавшиеся отыскать орбиту, и лапы, поочерёдно
указывающие на дерево. Смысла жестикуляции никто,
конечно, не понял, но дерево на всякий случай решили
осмотреть.
Осмотр длился недолго и, как и предполагалось,
ничего особенного не обнаружил. Ну, если только не
считать одной маленькой таблички. Было в ней что-то
странное. Взять хотя бы этот чёрный обезьяний череп с
двумя обглоданными берцовыми костями наперекрест,
или эта непонятная полустёртая иностранная надпись
под ними. В общем, картинка никудышная, да и читать в
лесу всё равно мало кто умел. Филина, конечно,
попросили перевести, но тот долго щурился, подбирая
слова, — не вле… не влез… убь… — и, в конце концов,
плюнул на это дело и объявил, что смысл данной фрески
утерян. 
— Может, тут могила обезьяны? — предположил ктото
из зверей.
— Может, и так, — сочли предположение логичным
другие звери.
— Долазилась, — всех мудрее предположила
новоиспечённая белка, потирая лапками место, где ещё
недавно торчали рога.   
И тем не менее все вопросы были решены, все сомнения

рассеяны, и звери, чувствуя, что самое интересное
уже позади, начали потихоньку расходиться, наперебой
обсуждая, как это белке удалось вымахать под два метра.
Из всеобщей болтовни выделялись лишь крики ёжика:
«Волк, имей совесть, ты же ставил на лося!.. Какие,
нафиг, свидетели?.. Какой, нафиг, заяц!.. Да чего он мог
увидеть своими глазами?.. Да в гробу я видел…»    
Ёжик мог долго перечислять чего ещё, кроме зайца,
он видел в гробу, но какие-то обстоятельства неожиданно
заставили его замолчать. 
Просека потихоньку опустела.

   * * *
Крот без устали перебирал лапами, не уставая удив-
ляться — копать становилось всё легче и легче, легче и
легче, легче и легче!.. И вдруг… 
Земля поплыла под лапами. Какое-то зловещее
журчание гулким эхом пролетело по тоннелю и
наполнило его ужасом. «Ой», — подумал крот. Журчание
усилилось. «Ой, ой, ой», — подумал крот. В тоннеле
повеяло болотной тиной, а журчание переросло вдруг в
рёв мощного потока. Лапы крота неожиданно
почувствовали холодную влажность, и та судорогой
пробежала по позвоночнику. «Ой, ой, ой, ой», — подумал
крот напоследок и во всё горло заорал:
— Спасите, помогите, тону! 
Вода стремительно стала заполнять тоннель. Изви-
лины в голове крота зашевелились так быстро, что на
мгновение приоткрылись глаза. В тоннеле, конечно, было
темно, и он так ничего и не увидел, зато сообразил, что
надо срочно что-то делать. В следующий момент он
сообразил, что делать, собственно, он ничего не умеет, ну,
кроме как копать. Но зато копать… 
 
Глава 2 — в которой не только ничего не понятно, но и
все герои куда-то разбрелись

Медведь молча подошёл к неподвижно сидящей
белке и ткнул её лапой в плечо. Реакции не последовало.
Секунду поколебавшись, он опять ткнул лапой. 
— Ну, ты, это — ладно, без обиды, — он порылся в
кармане и вытащил оттуда пол-литра, — держи, — и снова
ткнул белку, но уже бутылкой. 
Белка опять не отреагировала.
— Да ладно, будет тебе дуться. Ну, с кем не бывает.
Старый ведь стал — слепой. Да и ты, сказать, во как
вымахал… махала. 
 Медведь поставил бутылку на землю и ногой
тихонько пододвинул её к белке. Он хотел ещё что-то
сказать, но его нагло и бесцеремонно перебил ёжик,
решивший-таки все проблемы тотализатора: 
— Эх, молодец белка! А ведь я с самого начала в тебя
верил и вот даже ни капельки не сомневался. Да и чего ж
тут сомневаться, когда сразу видно, что ты белка — только
большая, — пояснил ёж. — А эти — дурачьё: «Лось, лось».
Ладно хоть не сусликом обозвали. Да они и лосей-то этих
отродясь не вида ли. А я так сразу, как увидел тебя, так и
подумал: «Какая красивая белка, должно быть
породистая!» А эти!.. Тьфу! Вот в соседнем лесу тебе
обязательно поверят, нужно будет туда на следующей
неделе сгонять, — начал издалека свою речь ёжик. 
Новоиспечённая белка не отреагировала. Она попрежнему

продолжала сидеть и бубнить себе что-то под
нос. Не то китайский алфавит, не то таблицу умножения…
— А я ведь, по правде сказать, всю жизнь мечтал
белкой стать, — не обратил на это внимания ёжик. — Даа!
Вот только ростом,сам понимаешь,да и колючки.— Он подозрительно
щурился на ярком солнце, прикрывая
лапой глаза. — Ну, что скажешь, дело верное — выручку
пополам, — подошёл он наконец к сути вопроса и,
протискиваясь между бутылкой и белкой, дружественно
похлопал последнюю по спине.   
— Ты это… того! — вмешался медведь, не уловивший
смысла ежовых слов и от этого предчувствуя, что его
сейчас обдурят. Он медленно повернул голову в сторону
ёжика и нахмурился.    
— Ну, с медведем, конечно, придётся поделиться, —
предусмотрительно поправился ёжик, — он будет ставки
принимать. 
 Идея поделиться с медведем — в обмен на приём
ставок не показалась ему расточительной, но тот от этого
лишь запутался окончательно. Куда идти? Чего
принимать? Непонятно. Но мысль о том, что с ним кто-то,
чем-то поделится, его успокоила.
Спокойствие медведя поразительным образом тут же
передалось ежу и, пододвинув бутылку  к себе поближе,
он вольготно растянулся на траве.
 — Ну, так как, белка, принимаешь предложение? — С
этими словами ёжик самым наглым образом откупорил
бутылку и, продолжая щуриться и не убирая лапы от глаз,
сделал большой глоток, после чего сощурился ещё
больше. — Белка, спишь, что ли? Предлагаю это дело
обсудить. 
Он смачно выдохнул, потряс головой и протянул
было бутылку компаньонше, но повстречался глазами с
медведем и тут же исправил свою ошибку.
 Запах спиртного, по-видимому, слегка оживил белку.
Она повернула голову и перестала бубнить. 
 — Ну! Что скажешь? Белка! — тут же воспользовался
ситуацией ёжик. 
 — Кто?
Белка недоуменно покосилась на ёжика, и тому на
мгновение показалось, что подобное обращение её даже
оскорбило.
 — Чего кто? Я говорю, в соседний лес — на
следующей неделе. Миш, скажи.
Медведь сказать не успел, а последующий вопрос так
и вовсе на определённое время лишил его дара речи. 
— Ты к кому обращаешься? Какая я тебе белка? —
подозрительно попросила уточнить белка и с
любопытством приготовилась почерпнуть информацию.
Теперь ёжик посмотрел на неё с недоумением и, не
отрывая взгляда, пошарил лапой в поисках бутылки. Не
нашёл, вздохнул и обречённо почесал затылок. 
 — Ну как же? Ты же только что… — попытался он
подобрать слова, но в итоге так и не смог
сформулировать, — на дерево…
 — Я не белка! — снова перестал быть белкой лось и с
чувством собственного достоинства отвернулся. 
Последовала пауза, в ходе которой ёжик счёл
необходимым переглянуться с медведем и, мысленно
заручившись его поддержкой, продолжил: 
— Здрасте! А кто ж ты тогда? Ёжик, что ли? Или
медведь, может? — состроумничал он.      
 — Нет. Лошадь я!
 Медведь поперхнулся водкой. 
 — Кто-кто?
 — Лошадь я. Во!
В доказательство белка взяла да и сожрала целый
пучок травы, а медведь, соответственно, окончательно
пришёл к выводу, что его дурят. Он сердито посмотрел на
белку, потом на ёжика, потом перевёл взгляд на бутылку,
а потом повторил всё снова, видимо, пытаясь догадаться,
поделились с ним уже или ещё нет. Потом он почесал
затылок, потом почесал ещё раз, а потом залпом допил
остатки водки. 
— Ми-иш, — протянул испуганно ёжик, — Миш,
опять, что ли, лес собирать? Миш, Ми-иш, — он в
растерянности убрал лапу от глаз, обнажив тем самым
крупный увесистый синяк.   
— А? — скорее промычал, нежели переспросил
медведь, и глаза его медленно налились кровью. 
— Я говорю, лес собирать? Или как? Миш, собирать
лес-то? Или как?   
— Или как! — ответил, наконец, медведь, но каким-то
подозрительным голосом. Он медленно повернул голову
к лошади, прищурился и сжал кулаки: 
— Так, стало быть, лошадь? — не то спросил, не то
просто законстатировал факт медведь, но в любом случае,
не дожидаясь ответа, смачно плюнул на кулак и с размаху
саданул новоиспечённую лошадь по макушке.
 Раздался только сдавленный звук, и голова лошади
от удара вошла в землю по самые ноги. 
— Тоже мне! Лошадь! — усмехнулся медведь.
Он опустился на четвереньки, громко сплюнул и
медленно побрёл к лесу, а вот ёжик выдержал короткую
паузу и, презрительно фыркнув, с размаху лошадь пнул. 
— Да! Тоже мне!
Потом он пнул её с другой стороны, но и этого ему
показалось мало. Он разбежался, подпрыгнул что есть
мочи, на лету умудрился свернуться клубком и воткнулся
лошади точно возле хвоста. 
Нервная дрожь пробежала по телу скакуна, отчего
голова его ещё глубже улезла в землю, утянув за собой
передние ноги.
Заложив одну руку за спину, а другой, подперев
подбородок, ёжик вопрошающе хмыкнул и с умным
видом со всех сторон обошёл сей постыдный монумент. В
какой-то момент чувство истинного ценителя искусства
возобладало над ним, и со словами «Угу!» он выдрал с
корнем пару одуванчиков и пристроил их к одному месту.
 
Изваяние, по-видимому, художественным вкусом не
обладало и посему приняло сие действо как жестокое
надругательство над памятником, и потому с особым
отчаянием принялось тем самым местом вертеть в
попытке освободиться от архитектурных излишеств.   
Одуванчики же, наоборот, с лёгкостью приняли
новую среду обитания и, успешно прижились. 
Обойдя напоследок своё творение и, видимо,
оставшись довольным собственным вкладом в искусство,
ёжик благородно скрестил на груди лапы, покивал
головой и, спохватившись, побежал догонять медведя. 
— Ну, это было лишнее, — не одобрил медведь его
выдумку, когда тела их поравнялись.  — Достаточно с
него… неё и так.
— А вот и не хватит! — отказался мириться с
достаточностью ёжик.  За такие дела ещё и не такое положено.
— Положено, не положено, а это было лишнее…
— А вот и не лишнее…
— А я говорю, лишнее…
Так, поддерживая дружескую беседу, компания
удалилась.

        * * *   
Крот даже не думал, что может копать так быстро.
Впрочем, думать ему было и некогда — зловещее
журчание позади него добра не предвещало. Беда
заключалась ещё и в том, что он не знал, в какую сторону
рыть. Он рыл наугад, потому как все стрелки компаса в
его голове показывали единственное направление —
прочь от этого безумного журчания, а поскольку таковое
доносилося отовсюду, крот просто метался из стороны в
сторону.
 Тем не менее мастерство брало своё, и за первый час
он оторвался от погони как минимум на три корпуса. Но и
усталость брала своё, и за второй час вода отыграла
полтора. Положение становилось катастрофическим —
крота могло спасти только чудо.
И чудо произошло. Земля под лапами неожиданно
размягчилась, и те молниеносно провалились в пустоту.
«Вот она — поверхность», — облегчённо выдохнул крот и
радостно высунул из дыры голову, но разочарование
постигло его незамедлительно. Это была не поверхность
— это была чья-то нора.  И, по всей видимости,
обитаемая.
— О, крот, здорово! — раздался в темноте знакомый
голос. 
От неожиданности крот совсем потерял ориентир, но
зато, надо отдать должное, сообразил, что дальше можно
уже не копать, а просто бежать. 
— Выход где? — спросил он у голоса.
— Это что, вместо здрасте? — обиделся голос.
— Сваливай отсюда! — попытался спасти хомяка крот.
— Ну, знаешь, припёрся в гости, стену проломил и
ещё ругается, — не оценил хомяк душевного порыва.
— Да какие, нафиг, гости! Вали отсюда быстрей! —
паническим голосом крикнул крот и, секунду
поколебавшись, свернул направо. — А гости, кстати, там
— сзади, — крикнул он убегая. 
— Да ну? А кто? — поинтересовался хомяк.
— Караси, — уже издали прокричал крот.
— Караси, караси, — насмехаясь, продублировало эхо,
и крот почувствовал, как пространство вокруг него
расширилось и превратилось в огромную залу. Вдобавок
ко всему в воздухе запахло свежим горохом, овсом и
пшеницей. 
— Тьфу, блин, склад! — понял крот ошибочность
выбора направления. Он хотел повернуть назад, но по
доносившемуся отборному мату хомяка догадался, что
путь назад отрезан. 
Как кошка, без разбегу он бросился на стену и,
помогая себе всеми четырьмя лапами, начал рыть новый
путь к отступлению… 
 
 * * *

А ёжик тем временем всеми силами и, практически
успешно, пытался  подействовать медведю на нервы:
— Нет, ну это что ж творится-то? А? Совсем, блин,
распоясались эти белки. Ну, никакого житья от них в лесу.
Я так думаю! Собрать всех этих белок и провести с ними,
так сказать, разъяснительную беседу…   
Но медведь шёл напролом и на болтовню
запыхавшегося ёжика не обращал никакого внимания.
 
— А кто не поймёт, того выгнать, нафиг, из леса, а то,
чего доброго, завтра все белки объявят себя ежами. И что
тогда нам — честным ёжикам делать? А? Орехи, что ли,
грызть? Нет, надо этому положить конец! Решительно и
бесповоротно! А колючки у них есть? А? Я спрашиваю,
колючки. А клубком они? А? Могут они клубком?
Правильно! Не могут. А всё почему? А всё потому, что
никакие они, нафиг, не ёжики, а мошенники все и
аферисты. Всех их надо из леса и волка заодно, —
закончил ёжик и почесал подбитый глаз.   
— О-ой, да заткнись ты, репейник! — только и сделал
что огрызнулся медведь и, махнув лапой, добавил: — И
без тебя тошно.
— Тошно, говоришь? Ну, так это дело можно…
— Заткнись, говорю.
— Так я что? Я только…
— Заткнись! 
С минуту они шли молча. Медведь был зол, а
навстречу, как назло, никто не попадался. Неожиданно он
остановился, медленно повернул голову и окинул
злобным взглядом ёжика, который умудрился по дороге
насобирать мухоморов и прицепить их к колючкам,
отчего стал похожим на рождественскую ёлку. Медведь
нахмурился и прикинул в уме, кому будет больнее, если
заехать этой ёлке по макушке. Оценив свои шансы как
50/50, он тяжело вздохнул и, проклиная в душе какой-то
из законов физики, двинулся дальше.
Вообще-то, сказать, что медведь хорошо знал физику,
было бы неправдой. Медведь физики не знал. Скажу
больше! Медведь не знал ещё и химии, и биологии, и
истории. Математику он знал, но только на уровне
количества когтей, а вот географию — так наравне с
физикой. С ученьем у него вообще как-то не заладилось,
причём с самого первого дня. 
Можно, конечно, обвинять его в тунеядстве,
лоботрясовстве и прочих синонимах, но в оправдание
надо сказать, что ему просто не повезло с педагогом. Уж
такой слабый педагог ему достался, что просто жуть. А уж
трусливый, что и слов нет.
Бывало, возьмёт да и спросит медведя:
— А сколько будет пятью три?
А тот как встанет, как почешет затылок и отвечает:
— Восемь, ну, или девять.
— А что если подумать? — не унимался селезень.
— А если подумать, тогда сто, — вершил чудеса
арифметики медведь.
— Ну, а если хорошенько подумать? — рисковал
нарваться на неприятности учитель.
— Ну, а если хорошенько подумать… — медведь брал
одной лапой селезня за горло, а вторую, сжав в кулак,
давал понюхать: — То мне оно без разницы! 
— Правильно, правильно! — сдавленным голосом
кричал учитель и, получив тумака, прятал голову под
крыло. Про алфавит, естественно, медведя вообще не
спрашивали.
Самое любопытное, так это, пожалуй, то, что какихлибо

сожалений или угрызений совести по этому поводу
он не испытывал, как, впрочем, и по всем остальным
поводам тоже, но школьные свои годы всегда вспоминал с
ностальгией. Первый учитель, первый звонок, первый
проигранный в карты портфель, первая — без закуски
бутылка портвейна и медведица Маша на соседней
парте…   
Медведь ещё многое мог припомнить из той —
весёлой, беззаботной жизни, но на самом интересном
месте его трепетные воспоминания наглым образом
прервал ёжик, который, кстати, учился не намного
лучше: 
— Ну, что ж, — хотел было что-то сказать он, но
медведь отреагировал мгновенно и тут же нашёл предлог
снять стресс. Лапа его резко выпрямилась и, не целясь,
заехала ежу точно промеж глаз.
— Аа-й! Ты чего? — судорожно проорал ёжик и
обеими лапами схватился за отшибленный нос.
— Так ведь я тебе говорил «заткнись»? — добродушно
и с трудно скрываемым удовольствием, разъяснил
причину медведь и, почуяв, как на душе у него
действительно полегчало, продолжил движение.
— Ну, спасибо! — поблагодарил ёж, удаляющуюся
фигуру и помахал ей вслед кулаком. — Нечего сказать!
Тоже мне, друг называется! Да зачем я вообще за тобой
увязался! Да если б я только знал, что тебе не интересно,
что волк недавно объявил себя медведем… 
— Чего? — резко остановился медведь и, уперев лапы
в бока, медленно повернулся. 
— Чего, чего! Я говорю, если б я знал, что тебе не
интересно, что волк объявил себя медведем, то вообще бы
с тобой не пошёл, — и тоже упёр лапы в бока. 
— Так чего ж ты, репейник, сразу об этом не сказал?
— Я не сказал? Звери добрые, да вы только
послушайте! Это я-то и не сказал? — ёжик обиженно
помотал головой. — Так, ведь я бы и сказал, да ты ж слова
выговорить не даёшь. Одно только от тебя и слышно —
заткнись да заткнись… 
— Ладно, — перебил медведь, — не врёшь? А то я твою
колючую морду знаю. 
— Я вру? Да что ж это делается? Я, так сказать, как
другу — спасти, так сказать, репутацию, а меня за это
«мордой», — окончательно обиделся ёжик и, видимо, от
обиды, сорвал со спины мухомор и откусил сочный кусок.
 
— Опять грибы жрёшь? — сконфузился медведь. Повидимому,

один их вид наводил его на какие-то
тревожные воспоминания. 
— Да нет, Миш, эти не как в прошлый раз, эти
спелые.
— Ага! В прошлый раз тоже спелые были, —
сконфузился медведь ещё больше. — То-то тебя с двух
грибков-то… 
— Да будет тебе. Это ж я просто на голодный желудок
— вот и впал в прострацию, — немедленно оправдался
ёжик. 
— Ага! — усмехнулся медведь. — Вот как раз, в эту — в
прострацию. Точно подметил. Два дня, помнится, из
кустов не вылазил. Всё простраться не мог. 
— Ой, да вот вечно ты, Миш. На-ка вот лучше
попробуй, — ёжик отломил кусочек и протянул другу. 
— Ну уж нет! Сам это жри! Мне оно как-то и без
прострации неплохо, — отверг предложение медведь и
подошёл вплотную.
— Вот зря ты так, Миш! Ну, вот нет в тебе никакого
философского подходу. А в кустах-то — это же я
специально. Это ж… какое очищение организма, а? А
кусты после этого, а? Видал, как разрослись?  — Ладно.
Уймись, — сменил медведь тему разговора. — Про волка
сам слышал?
— Сам не слышал. Врать не буду. Заяц рассказывал.
Он говорил, будто мол, волк говорит, что надоело мол,
мне быть волком, говорит, и вообще, говорит, раз такие
дела в лесу пошли, раз, говорит, белкам дозволено быть
конями, то я тогда, говорит, буду медведем. Да, — ёжик
утвердительно закивал головой, — точно, медведем. 
— Хэ! — усмехнулся медведь и недоверчиво покачал
головой, ясно давая понять, что в эту чушь он верить не
собирается. — А я-то тогда кто? 
— Так, а это! А медведь, говорит, пусть теперь будет
этим, как его, — ёжик перебрал в уме различные
варианты и остановился на суслике. — Сусликом. Да,
точно, сусликом. 
— Чего? — проревел медведь, явно понимая, что его
только что оскорбили, но кто именно — волк, заяц или
ёж, ещё не определившись. — Это я-то? Сусликом? Да я!
Ну, сейчас я кому-то все рога поотшибаю.
Он сделал шаг по направлению к ежу, но ввиду
наглости заявления и абсолютно серьёзной морды
последнего решил-таки на время ему поверить:
— Точно не врёшь?
— Я что? На самоубийцу похож?
Вообще-то медведь живьём самоубийц ни разу в
жизни не видел, но, мысленно представив такового в
образе ежа, как-то судорожно замотал головой и тому не
позавидовал.
 — Ладно! Где этот волк? Пойдём рога отшибать, но
если наврал… — медведь так медленно погрозил когтем,
что ёжик подавился мухомором. 
 — С чего бы это мне врать-то? — откашлялся он. — А
вот с рогами, Миш, ты, пожалуй, погорячился. С рогами,
наверное, не получится. Но ход мыслей у тебя абсолютно
правильный. 
— Получится, не получится! Не получится, так
живьём, блин, в землю закопаю. Может уже начинать
могилу рыть.
— Ну нет, — не согласился ёж с бесполезным
растрачиванием энергии, — могилу — это как-то непрактично.

Пускай лучше берлогу тебе выроет. Старая-то всё
равно потерялась.
Медведь вздохнул. Рубанул ёжик прямо по живому.
Нет, конечно же, она не совсем потерялась. По-трезвому
он бы её обязательно нашёл. Уж, чего там. Чай не иголка
какая, в конце концов. А найти-то действительно стоило.
Всё-таки жилище добротное — меблированное. Почитай,
один только стул венский на литровину потянет, а то и
больше. А если дверь поставить, так там и зимовать
можно…
— Ладно. Сначала сходим волку морду набьём, а
потом, как раз трезвый, и берлогу отыщем. В общем, там
разберёмся, — медведь махнул лапой. — Так где,
говоришь, волк-то? Дорогу знаешь? 
— Нет, Миш, вот ты обидеть, что ли, хочешь? Да у
кого в лесу ни спроси, любой скажет, что вот лучше ежа
дорог в лесу никто не знает. 
— Так чего тогда стоишь?
— Так вот же я и иду. Он тут, Миш, недалеко — возле
речки, на поляне. Медвежество, стало быть, своё
обмывает. А суслика этого, говорит — ну, в смысле тебя, я
говорит, и приглашать не буду. Так и говорит. Да! Не
буду, мол, и всё. Потому, как, говорит, не ро вня он мне
теперь — суслик этот. Пускай, говорит, он теперь с
этими… Как их? С бобрами водку пьёт. Потому как ему это
теперь в самый раз.
— Так и сказал?
— Ей-ей. Слово в слово, — подтвердил ёж, смахнув со
спины очередной мухомор. 
— Ну, я сейчас из него самого суслика сделаю.
— Во-во! Это справедливо.
— Причем горбатого суслика!
— Ой, Миш, вот за что я тебя всегда уважал, так это за
справедливость.
— А, то! Медведем говорит… Ну, я ему… Далеко ещё?
— Да нет, тут рукой подать, — настроение у ёжика
заметно поднялось. — А ещё лучше, Миш, двугорбым. Да,
точно, двугорбым — как верблюда. 
— Как кого? — остановился медведь.
— Ну, как этого — верблюда. Ну, помнишь, вчера
бобёр рассказывал?
— Тебе рассказывал?   
— Да нет же — всем. Ну, пиво вчера пили, помнишь?
— Пиво? Пиво помню. Верблюда — верблюда нет, не
помню. Путаешь ты чего-то. Вот про азберг, помню,
рассказывал.
— Какой ещё азберг?
— А такой! Огромный. Который в океане-море живёт,
— пояснил медведь, — он ещё под землю прячется, а
сверху одна маковка остаётся.
— А это ещё зачем? — не понял смысла ёж.
— Да как же зачем. Оно и так понятно. К примеру,
спрятался он весь под землю, а сверху одна маковка
только. И сидит. А мимо, к примеру, заяц идёт. Видит
маковку. А маковку-то чего бояться? Так вот, он к ней
возьми и подойди, а то, глядишь ещё, и потрогать
вздумает. А тут азберг из-под земли как выпрыгнет и
зайцу по морде хрясть.
— Ну, знаешь, — уничтожил чужеродный талант
ёжик, — так-то и я могу. Да чего там, — он
пренебрежительно махнул рукой. — Я вот, помнится на
прошлой неделе тоже — иду по лесу к лисе — морковь
продавать. Смотрю, заяц. Ну, я за дерево-то спрятался, а
морковину одну взял да и высунул наружу. Заяц увидал —
обрадовался и только, значит, к дереву-то подходит,
чтобы чужую, кровно заработанную морковину
прикарманить, а я ему — прямо из-за дерева этой же
морковиной по морде хрясть…
— Подожди! — остановился медведь. — Так, стало
быть, это на тебя заяц жаловался, что его кто-то
морковиной напугал — да так, что он оба ведра водки
разлил?
— А может, Миш, я чего и путаю. Да, пожалуй! Делото
когда
было,
—
поспешил
оправдаться
ёжик,
продолжая

движение.

Он повернул голову и невинным голосом
поинтересовался: — А ты, чего, Миш, остановился-то?
Или передумал?
— Я то?
Договорить ему не дали.
— Так вот! О чём уж я? Ах, да, бобёр, говорю, после
азберга рассказывал ещё и про верблюда — корабля
пустыни.
«Верблюда… Корабля… Пустыни…» — повторил про
себя медведь незнакомые слова. Из всех трёх понятным
было только второе. И хотя он ни разу в жизни этого
самого корабля не видел, смысл его представлялся
довольно ясно, потому, как первая часть слова росла
почти на каждом дереве, а вторая так и вовсе вопросов не
вызывала… 
— А-а, вон ты про что, — соврал медведь. — А я сразуто

и не понял. — Он притворно махнул рукой и
возобновил движение, про себя, однако, отметив, что
первый раз об этом слышит. 
 Признаваться в собственной безграмотности в
медвежьи планы не входило, и потому некоторое время
компания шла молча, но любопытство брало-таки своё.
 
— Слушай! — не выдержало в конце концов любопытство.

— Никак в толк не возьму, чего там этот верблюд с
этой пустыней делает?
— Да кто его знает? — повёл плечами ёж. — Неважно
это.
— Как же это неважно? — удивился медведь. — А что
тогда важно? 
Ёжик остановился.
— Важно то, что этот верблюд за раз — два ведра
выпить может.
— Эко удивил. Этак и я могу.
— Можешь — да не можешь! 
— Чегой-то это не могу? Да запросто!
— А вот и не запросто. Он ведь как? Он эти вёдра
залпом выпивает и не закусывает! — многозначительно
пояснил ёж, явно позавидовав не то верблюду, не то его
возможностям.
Медведь удивился.   
 — Что, совсем?   
— Да, знаешь. У них — у верблюдов, принято так, —
знающе разъяснил ёж. — Раз! И двух вёдер как не бывало.
— Подожди. А два ведра — это на одного или на двоих
— с пустыней? — засомневался медведь. 
— Да нет же! На одного! А с пустыней, стало быть,
четыре.
— Ну, это ты врёшь! — не поверил медведь, однако в
глубине души верблюда зауважал. 
— А вот и не вру — точно говорю. Мало того, он эти
два ведра выпивает, а потом две недели ни капли в рот.
Ни-ни!
— То есть как — две недели? Это что — совсем, что ли,
ни капли?
 — Да говорят же тебе! Ни капли! Ну, если только там
воду… или молоко. Сила воли, — заключил ёжик. 
Подобная информация никак не укладывалась в
медвежьем мозгу. Он попробовал представить себе, как
какой-то верблюд выпивает два ведра водки не
закусывая, но у него не получилось. То есть не вот чтобы
совсем не получилось. Не получилось представить
верблюда, а два ведра водки представились легко и даже
охотно. Вот только водка в них была налита с горкой и
горка эта свисала набок, словно горб. 
Медведь фыркнул и помотал головой, пытаясь избавиться

от видения. Попытка удалась, хотя ясности всё
равно не добавила.
— Слушай, — поинтересовался он, — а горбы у него
откуда взялись? 
— Да я это, и сам точно не понял, хотя… если
подумать… Вот ежели б вчера заяц пришёл бы и оба ведра
один выпил.
— Это как это один? — возмутился медведь.
— Как, как? А вот так — залпом!
— Да я б ему…
— Вот-вот! — не дал договорить ёжик. — И верблюду
так же.
— А! Ну да, так-то оно, конечно, — удивился медведь
простоте объяснения. Как же это он сам не догадался до
этого. — Подожди, а второй горб тогда откуда? 
— Ну, трудно сказать, наверное, с первого раза не
понял.
— Да, это, пожалуй! — согласился медведь.
Некоторое время друзья шли молча. Каждый думал о
своём.
    * * *
Вода безжалостно преследовала крота, она бурлила,
хлюпала и даже пускала пузыри. Положение становилось
катастрофическим. Крота могло спасти только новое
чудо. 
И чудо произошло и во-второй раз. Теперь его лапы
провалились в гораздо просторный тоннель, и, что самое
главное, в конце этого тоннеля он увидел свет. 
Свет в конце тоннеля. Из последних сил крот
бросился к этому самому свету, не веря в привалившее
счастье, хотя какие-то тревожные мысли в его голову всё
же закрались. Где-то чего-то про этот самый свет от когото
он
уже
когда-то
слышал.
Но,
к
счастью,
не
запомнил,
а

потому
выбрал
абсолютно
правильное
направление.


— Земля, — выдохнул он изнемождённо, высовывая
голову из чьей-то норы. В этот момент вода догнала его
задние лапы и… и непонятно почему остановилась. Кроту
хватило сил только выбраться из норы и на всякий случай
подняться на ближайший бугорок. Там он рухнул без
сил…
 
Глава 3 — в которой не только ничего непонятно, а герои
куда-то разбрелись, но они ещё и потерялись 
               
— Ещё немного, Миш. Во-он за тем косогором. Да,
точно, узнаю местность. Вон же и дерево.
— Да тут, блин, кругом одни деревья.
— Э, не скажи. Это у вас — медведей, все деревья
одинаковые, на самом же деле они все разные. Я вот
каждое помню. Где веточка сломанная, где листочек, а
где и мхом поросло. Эх, люблю я природу! — заключил
ёжик, доедая очередной мухомор. — Если б вот не дела,
растянулся бы где-нибудь под кусточком — отдохнул бы,
— с надеждой в голосе предложил он и искусственно
зевнул. 
— Иди, иди давай, — обломил его медведь и на
всякий случай придал ёжьему телу ускорительного
тумака. — Дело ждёт. 
Помогло. Ёжик прекратил зевать и обречённо
продолжил движение. 
Вообще-то он помнил, что шли они по какому-то
важному делу, но то ли свежий воздух так действовал, то
ли грибочки несвежие попались. В общем, что шли — он
помнил, а вот куда — забыл. То есть не вот чтобы
полностью забыл, но некоторые детали из головы
повылетали напрочь.
Тайком, чтобы медведь не заметил, он собрался с
мыслями. Медведь не заметил. Он вообще думал о своём.
 
— Я вот тут подумал, — поделился он мыслями, —
пожалуй, что я этому волку три горба поставлю. 
При слове «волк» память к ёжику вернулась сама
собой, он облегченно вдохнул, а потом ещё облегчённей
выдохнул и тот же час разговор поддержал. 
— Нет, Миш! Три, пожалуй, не уберутся, если только
маленькие, — высказал он свои сомнения по поводу
геометрической несоразмерности предметов. 
— Ничего, как-нибудь ужмём, — не расстроился
медведь и, один из редких случаев, блеснул остроумием:
— В крайнем случае два первых обломаем.
Довольный своей шуткой медведь расхохотался, а
ёжик оценил медвежий юмор по достоинству и
присоединился к хохочущему другу. Хохотали они долго
и до слёз, а потом каждый представил себе двугорбого
волка. Правда, представил каждый по-своему… 
Медведю привиделось пышное застолье. Все звери
наливают себе стаканы до самых краёв, а у него — у
медведя огромная кружка. Тут вдруг подходит двугорбый
волк и говорит: 
— Налейте мне тоже, а то во рту пересохло. 
А медведь ему: 
— Не положено тебе — две недели тебе не пить, если
только воду или молоко.
 — Так я уж и так целый месяц не пью, — чуть не
расплакался волк. 
— Всё равно! Не положено, да и вёдер нет, —
оправдался медведь.
— Ну пожалуйста, ну хоть капельку, — взмолился
волк.
— Не положено! — съехидничал медведь…
 
Ёжик представил себе другую картину.
Река, на берегу реки раскинулась пустыня, а в центре
её лежит волк кверху брюхом и пытается перевернуться.
И всё б ничего, но два огромных горба его всё время
перевешивают, и никак у него не получается. А из реки
караси морды свои повысовывали, смотрят на волка,
хохочут и плюются. Рядом валяются два пустых ведра. 
Увидал волк ёжика, заплакал и взмолился:
— Ёжинька, миленький — помоги.
— Как бы не фиг! — усмехнулся ёжик.
— Ну, пожалуйста.
— Пожалуйста? — прям-таки вознегодовал ёжик. — А
это что? — он ткнул себя когтем в синяк под глазом. — А?
И вообще, ты на кого, сволочь, ставки делал? А? 
— Сознаюсь, сознаюсь, — поспешил оправдаться волк,
— грех на душу не возьму. На лося ставил, — и состроил
физиономию грешника, замученного угрызениями
совести.
— Ну, вот и подело м тебе, — заключил ёжик и
развернулся, чтобы уйти. 
— Да что же, Ежинька, помирать мне тут, что ли? —
взахлёб разрыдался волк. 
— А мне оно без разницы, — равнодушно закончил
разговор ёж. — Да! И вёдра твои я тоже забираю, потому
как тебе они теперь не нужны совсем… 
* * * 
 
Крот нежился в лучах заходящего солнца и мысленно
рассуждал о своих сегодняшних приключениях: «Да, с
хомяком, конечно, неудобно получилось… и ещё с кем-то,
— он перевёл взгляд с неба на спасительную нору. —
Перед хомяком надо будет извиниться. Может, даже
подарить ему чего-нибудь…» 
 Дорассуждать ему не дали. Звонкий противный голос
откуда-то издали встрял в его размышления, оставив тем
самым хомяка без подарка.   
— Так, дети, всё, хватит! Сколько можно? Весь день
играете — надо и меру знать, — скомандовал голос.   
— Ну мам, ну пожалуйста, мы ещё не накупались, —
наперебой кричали лисята.
— Никаких купаний! Всё, хватит, быстро в нору!
«Ой!» — подумал крот, и тотчас же открыл закон
всемирного приваливания счастья. Закон, в общем-то,
был бесхитростным и заключался в следующем: «Ежели
кому-то в кои-то веки привалило счастье, то, стало быть,
от кое-кого-то в те же самые веки оно отвалило». 
Закон показался ему весьма разумным и
действенным, и из опасения, что лисе внезапно тоже
может привалить счастье в виде ужина из крота, ужин
немедленно свалил под землю. 

   * * *
— Так вот же, почти и пришли! Да, точно, узнаю мест-
ность. Вот же и овраг, а вон за тем перелеском как раз и
есть река. Нет, ну вот как приятно всё-таки побродить вот
так вот по знакомым местам, насладиться, так сказать,
ароматом родной природы, молодость вспомнить. Вот, ты
Миш, помнишь свою молодость?
— Ты, блин, мне зубы не заговаривай! —
категорически отказался предаваться воспоминаниям
медведь. — Полдня уже плутаем, а толку — крот
наплакал! 
— Ну так и что ж с того? Я ведь и не говорил, что
здесь близко. Волки, они ведь знаешь как? Заберутся к
чёрту на кулички, и ищи их там свищи. И вообще, я
всегда не доверял этим волкам. Нету от них в лесу ну
никакого проку, а вернее сказать, вред от них один. Моя б
воля — выгнал бы из лесу… 
— А я б, акромя волков, ещё б кой-кого выгнал.
— А вот это, Миш, ты зря, — чуть не подавился
грибком ёжик. Он остановился и укоризненно посмотрел
медведю прямо в глаза. — Это ты, Миш, неподумавши,
обидно слушать даже. Я к нему со всей душой, всё, так
сказать, для друга. Вот надо ему волка найти —
пожалуйста, вот хоть всю ночь буду за тобой ходить, а
волка найти помогу. 
— Э, э? Это кто это тут за кем ходит? А? — едва не
остолбенел медведь. 
Чего-чего, а подобной наглости он никак не ожидал и
от неожиданности впал в ступор. А вот ёжик, видимо,
проморгал застопоренное состояние ведомого и потому
сбежать не успел. Только глаза виновато поднял и тут же
почувствовал, как две огромные лапы медленно и не без
обаяния обхватили его горло. 
— Ты что, сволочь небритая, заблудился, что ли? —
довольно успешно попытался выйти из ступора медведь.
— Заблудился, сволочь?! 
— Миш, Миш, ты чего? — сдавленно запричитал
ёжик, и тотчас же почувствовал отсутствие гравитации.
Медведь с лёгкостью приподнял его и по отдельности
заглянул ему сначала в левый глаз, а потом в правый. К
сожалению, хоть какой-нибудь поясняющей информации
обнаружить в них не удалось, а из выражения лица на еже
вообще была только глупая улыбка. Пришлось к
отсутствию гравитации присовокупить ещё и
турбулентность, в результате которой с того обвалились
остатки мухоморов.
— Сколько раз тебе повторять, не жри ты эту гадость!
— свирепо прошипел медведь и с трудом уговорил себя не
сжимать ладони. — А ну, говори! Где мы сейчас? И река
где? И вообще! Заблудился, гад?
— Да подожди ты. Да поставь. Да что ты как
разнервничался, — не то попытался успокоить, не то
освободиться ёжик, — сейчас сориентируюсь. 
— Ах, тебе ещё и сориентироваться нужно?
— Ну да! Что я, по-твоему? Я ведь всегда… Сначала
сориентируюсь, а уж потом и выводы делаю. Да-а. А ты
как думал? К тому же как я буду тебе показывать, когда я
в воздухе вишу?
Медведь, может, и не счёл аргумент убедительным,
но всё же аккуратно — за шкирку вернул ежа на землю.
— Попробуй у меня только…
— Миша, Миша! Не надо! Тут ведь оно знаешь как?
Тут ведь надо обстоятельно…
— Ах, обстоятельно? — перебил медведь и, приблизил
к ежиному носу огромный кулак. — Ну так вот тебе!
Нюхай! Только смотри — обстоятельно нюхай! А то ведь
оно знаешь как? 
— Миша, Миша, подожди! Не надо резких движений.
Я сейчас, я мигом, я быстро.
 Ёжик отчаянно завертел головой и, насколько мог,
попытался вернуть себе выражение лица. 
— А ты попробуй только «не быстро!» Блин! Полдня!
Да какое там! Стемнело уже!.. 
— Так! Мох справа. Полярная звезда на месте,
муравейник вот. Так, всё понятно! — победоносно
заключил ёж и ткнул лапой в темноту. — Север там! 
Последовала угрожающая пауза.
— Да ты что, гад, издеваешься? — не на шутку
рассвирепел медведь. — На кой ляд мне твой север! Там
холодно! Ты мне реку покажи или волка. Заблудился, гад,
сознавайся! Полдня… да какое там! Уже и полночи
кругами ходим! 
— Да что ты, Миш? Это ж я так — специально.
Обходной манёвр…
— Ах, ты ещё и специально? Да я тебе этот манёвр…
 
— Стратегия, Миш, понимаешь? Стратегия. Фактор
внезапности… 
— Я тебе сейчас этот фактор оторву…
— Миш, с фланга зайдём…
— И сожрать заставлю…
— Врасплох, понимаешь…
— Аа-ай! — вдруг донёсся откуда-то снизу голос, не
принадлежавший ни ёжику, ни медведю.
— Я тебе покажу ай! — не обратил на это внимания
медведь.
— Спасайся, кто может! — взвизгнул ёжик и нырнул в
кусты.
— Поздно! Поздно спасаться…
— С морды слезьте! — опять послышался всё тот же
ничейный голос.
Медведь неожиданно остыл.
— Кто это тут? — спросил он у голоса.
— Это я — кабан Пятак. С морды слезьте.
— А ты что тут делаешь?
— Живу я здесь. Ну, слезьте, что ли.
— А ты чего её мне под ноги суёшь?
— Так я и не сую — я спал, — оправдался кабан.
— А я тебе говорил, чтоб к моей берлоге и близко не
подходил?
— А я и не подходил. Ну слезьте с морды!
Медведь секунду подумал и нехотя поднял ногу.
Кабан тут же вытащил отдавленную морду и с визгом
шарахнулся в сторону.
— Вали, вали, сволочь! — проводил его
презрительным взглядом медведь и повернул голову
обратно.
Мышцы лица его напряглись в злобной гримасе и уж
было, отыскали взглядом известные кусты, как вдруг
неожиданно опомнились и прокричали кабану вдогонку:
— Стой, сволочь! Река где? 
Ответа не последовало. Быстро удаляющийся треск
ломающихся сучьев обречённо возвестил ему о том, что
кабан уже далеко.
— Сволочь! — ещё раз крикнул вдогонку медведь и
сплюнул в его сторону. 
В воздухе неожиданно повисла тишина, и на медведя
она подействовала гнетуще. Один, ночью, в лесу, трезвый.
Непривычность ситуации окончательно охолодила его.
Он мучительно присел на четвереньки, громко вздохнул и
лапой вытер со лба пот.
— Ладно. Где ты там? — пробурчал он, обращаясь к
кустам. — Вылезай.
— А… а бить не будешь? — осведомились кусты.
— Не буду, вылезай.
Хотя слова медведя прозвучали не совсем убеди-
тельно, ёжик всё-таки вылез из своего убежища и робко
подошёл к медведю.
— А чего это ты на него? Он вроде как ни в чём не
виноват. 
— Да сволочь он!
— Да-а? А говорят, вы с ним раньше друзьями были.
 
— Были, да сплыли!
— А говорят, не разлей вода.
— Врут! Так, приятели.
— Что ж так? Вроде нормальный кабан, — заступился
было за него ёжик, хотя в глубине души кабана жутко
ненавидел. — Я и грехов-то особых за ним не припомню.
Или, может, случилось чего, чего я не знаю? 
— Да уж случилось!
— Это из-за самогонного аппарата, что ли?
— Да аппарат тут ни при чём.
Медведь устало вытер со лба испарину и краем глаза
поймал любопытный взгляд ежа.
— За мёдом мы с ним пошли. Заяц сказал, что из мёда
самый крепкий самогон, — разъяснил он суть конфликта.
— Ну, это и ежу понятно, — заверил медведя в
собственной осведомлённости ёжик и покивал головой.
— Ну-у да, — согласился медведь. — Так вот. И
поднялся я, значит, на воздушном шаре, а тут эти —
пчёлы. Да злючие такие — аж жуть. Ну, я ему и кричу:
«Пятачок, в шар стреляй…»
— А он чего?
— Чего, чего! — Медведь глубоко вздохнул. — Шрам у
меня на …опе видел? Сволочь! — он повернулся к ёжику
спиной и нагнулся. — Видишь? 
— Да тут темно вроде. Не разобрать, — поворотил
носом ёжик и сморщил физиономию, а медведь тут же
вошёл в положение и, не разгибаясь, задом попятился к
ёжику.
— Сейчас. Поближе подойду. Видно?
Последнее, что ёжик увидел, это нечто, надвигающе-
еся на него, как показалось, со всех сторон. Когда же это
«нечто» приблизилось совсем близко и вот оно, самое
время было разглядеть пресловутый шрам, случилось
другое нечто, причём первое нечто, по сравнению со
вторым оказалось-таки ничтожным.
Под ноги медведю попался им же в ярости поломанный
сук,
и
он
…
он
не
удержал
равновесия.

 
— А! Твою мать! — громко отозвалось, внезапно
разбуженное эхо. 
— Угу! Фыр-пыр! — повторило оно ещё какой-то
странный звук, но как-то неуверенно и даже само в
конечном счёте засомневалось в точности передачи
информации. 
Потом были и ещё крики — высокохудожественные,
богатые афоризмами и сравнениями, но повторять их по
этическим соображениям эхо (впервые в жизни)
постеснялось.
Смысл их, однако, вкратце был таков.
Тот, что погромче, обвинял другого в том, что он
сделал всё нарочно и специально. И корягу подбросил, и
клубком, стало быть, свернулся. И что за это он должен
ему как минимум литр.
 А второй с ним якобы соглашался. Что, мол, ага и
что, мол, конечно. Что, мол, он всю жизнь мечтал, чтобы
ему на голову сел кто-нибудь своей грязной и вонючей
задницей. И что никакого литра он отдавать не намерен,
и что раз уж на то пошло, ему самому должны как
минимум два.   
А первый кричал, что нечего было иголки свои распушать.

И за такие дела он должен ещё как минимум литр.
 
А второй отвечал, что иголки у него как растут, так и
растут и в таких делах его не слушаются. И, что, в общем,
первый сам виноват, а так он одного только страху
натерпелся — литра на три. 
А первый его как будто не слушал и кричал, что он
сволочь колючая и что от него теперь плохо пахнет. А за
это с него ещё один литр. 
А второй как будто возмущался, что у первого нет ни
стыда ни совести, что он обижает маленьких и что, в
общем, он ещё литр должен. 
А первый кричал, что у второго совести ещё меньше,
что ему, можно сказать, жизнь спасли, а это тянет ещё на
полтора литра. А второй кричал, что это не считается
и вообще его неправильно спасали. Нужно было просто
аккуратно потянуть за ноги, а не палкой отшибать и само
собой, за это должны проставиться. А если ещё вспомнить
вчерашнее…   
Часа через полтора, когда ёжик должен был медведю
три ведра, два стакана и полрюмки (правда, по версии
ёжика только последнее), а медведь ёжику — четыре
ведра три бутылки и две стопки, спор неожиданно
прервал невесть откуда взявшийся бобёр.    
— Вы чего рафгалделифь? — пробурчал он странным
шепелявым голосом. — Вефь леф на уфы пофтавили. Чего
вам не фпитфя?
Последовала пауза, необходимая, , видимо, для
переваривания информации. 
— Чёй-то ты? — опомнился первым медведь. — Чёйто
ты
шепелявишь?

 
— Ты фто — ифдеваеффя? А кто фтера моими фубами
пиво открывал? А? Да ефё хвафталфя, мол, вон какая у
меня открывалка.
Медведь виновато улыбнулся и, почесав затылок,
покосился на ёжика. 
— А мы что, вчера ещё и пиво пили?
— Не мы, а ты! Выпил вчера всё пиво и драться начал,
— напомнил ёж.
— Вот, вот! А меня так по голове фтукнул, фто я опять
пробку проглотил. Фнаеф как больно?
— Ой, да ладно ты, всякое бывает, — несколько
смутился медведь. — Оно ведь, знаешь, кто старое
помянет — тому, знаешь…
— Фнаю, фнаю, — перебил бобёр, — но я фнаю только
про глаф, а у тебя оно ефё и в ноф, и в ухо.   
— Ну, не серчай, пройдет.
— Пройдёт? Так уфе профла — наполовину, —
уточнил бобёр, потерев ладонью живот, — но меня больфе
волнует, как она будет выходить. 
А тут и ёжик заступился за друга.
— Ну, хватит уже, он же извинился. К тому же сам
виноват, нечего пробки во рту держать. Я вот, например,
никогда пробки в рот не кладу, да и не зачем, от этого
одни проблемы.
— Да пофол ты куда подальфе! — обиделся бобёр. —
И, кфтати, чевой-то от тебя так пахнет? В фмыфле
нехорофо, — он пошмыгал носом и демонстративно
отвернулся. 
— Дурак ты, бобёр! — попытался выкрутиться ёжик.
— Это ж мазь такая специальная, от комаров. Намазался,
и ни один комар близко не подлетит. 
Медведь удивлённо вылупился на ежа в твёрдой
уверенности, что тот врёт, но то ли из вежливости, а то ли
из-за лени промолчал. А вот бобёр напротив — усомнился
в чудодейственности мази. 
 — Комар-то, мофет, и не подлетит, — охотно
согласился он, — а вот мухи…
— Мухи, мухи. Чо ты нам зубы заговариваешь? —
осведомился ёж и предпочёл сменить тему. — Скажи
лучше, до реки далеко? 
А вот смена темы бобра почему-то расстроила. Даже
больше, чем пробка. Он только лапы в стороны развёл.
— Фам бы хотел уфнать! Утром было недалеко, а
теперь вот и не фнаю.
Теперь смена темы почему-то расстроила медведя.
— То есть как это — не знаю! Что значит «утром
недалеко», а теперь?..
— Да чего ж тут непонятного, — быстрее всех
разобрался в ситуации ёжик. — Всё, по-моему, яснее
ясного! Он заблудился! 
— Да фами вы фаблудились! — опять обиделся бобёр.
 
— Мы? Нет, ну замечательно, ну ничего не скажешь.
Он, значит, реку найти не может, а заблудились мы. 
— Да! — подтвердил медведь.
— Да ещё говорит, что утром, значит, недалеко, а
сейчас, вроде, как и не знает. Ты это брось, ты это — имей
мужество признаться. Так, мол, и так, заблудился, и всё
тут. 
— Да! — опять подтвердил медведь.
— И как это у него так получается… утром, значит,
была, а теперь тогда чего?
— Да! Теперь чего? — продублировал вопрос медведь.
 
— А ничего! — обиделся совсем бобёр. — Совсем
ничего! Уфла куда-то!
— Хэ! — усмехнулся ёж. — Ну, ты даёшь. Да как же
она могла уйти, у нее, поди, и ног-то нет? Миш, скажи.
 — Да! — подтвердил медведь, но уже менее уверенно.
 
— А я почём фнаю? Уфла куда-то и всё. Одна только
дырка в дне и офталафь.
— Какая ещё дырка?
— Круглая! Во-от такая, — бобёр раздвинул руки в
стороны, демонстрируя её размер. — Это ф надо! Вфё лето
плотину фтроил, а тут на тебе! Пойду ефё пофмотрю,
мофет, вернулась, — с этими словами он медленно
повернулся и побрёл в одному ему известную сторону,
бормоча по дороге какие-то ругательства, охая и вздыхая.
— Да, Миш! Видно, здо рово ты ему вчера приложил,
— произнёс ёжик вполголоса и покрутил когтем у виска.
 
— Пожалуй, — согласился медведь. — Странно,
однако ж. Ну, нору там свою или берлогу (было пару раз,
— тайком признался он себе), но чтоб реку! — Медведь
глубоко вздохнул: — Не-ет, нельзя ему пить, — огласил он
сам собой напрашивающийся вывод, и уже молча друзья
проводили взглядом недавнего собеседника, пока тот и
вовсе не исчез в сумраке давно уже наступившей ночи. 
В последующей далее паузе могло показаться, что
бобёр был их самым лучшим другом и провожали они его
не на поиски реки, а в какое-то далёкое, неведомое
путешествие, возвратиться из которого ему, возможно,
было не суждено. Но в действительности же всё оказалось
гораздо проще — каждый из нашей компании просто
использовал паузу для собственных размышлений.
Причём нельзя утверждать, что в размышлениях этих не
было места опасениям. 
Все в лесу достоверно знали, что лучше бобра реку не
знал никто. Он и ел с ней, и пил, и спал тоже с ней. Одним
словом он с ней жил, и кому, стало быть, как не ему
суждено было бы первым заметить её отсутствие. И
теперь, когда бобёр не может найти реку, о шансах других
вообще можно даже не думать. 
Однако тезис этот был сторонами благополучно
отвергнут, и на то у каждой имелись собственные доводы.
Медведь, скажем, готов был поклясться, что причина
столь затянувшихся поисков и так известна, что причина
эта сидит сейчас преспокойненько справа от него и
ухмыляется и что неплохо было бы садануть этой
причине по причинному месту и как минимум — чётное
количество раз. К тому же процентное соотношение на
тот момент выглядело более благоприятно, а точнее,
70/30 в пользу медведя. 
Ёжик же с подобными мыслями был не согласен в
корне. Он, напротив, обвинял во всём медведя — взбрело
же тому в голову затевать какие-то поиски, да ещё и
посреди ночи. 
 «Но-но! Ты за мыслями-то своими послеживай,
навигатор хренов! — ещё достаточно вежливо подумал
медведь. — Полночи меня по колдобинам разным водил,
и ещё я же у тебя и виноват».
 «Я водил? Звери добрые! Я его водил! Ага. На верёвочке!

— мысленно вознегодовал ёж и от удивления
принялся шарить лапами по воздуху. — На верёвочке,
знаешь, цыпа, цыпа, цыпа», — руки, наконец, нашли
опору на боках, а полураскрытые глаза снизу вверх, но
свысока посмотрели на медведя. 
Медведь успел почуять гнусные мысли ёжика, но
кулаков сжать не успел. 
 «Да ты сам за мной увязался! — победоносно подумал
ёж.
—
А
я,
если
хочешь
знать,
я
вообще
просто
гулял!

Да,

вот, перед сном, знаешь, решил, знаешь. Свежий
воздух, моцион, знаешь, по научному. Мне вообще —
дятел прописал…»
Что конкретно прописал дятел, так и осталось
невыясненным, ибо в следующий же момент медведь
проглотил ком в горле, сжал кулаки и тут же изменил
рецепт доктора, прописав кроме прогулок ещё кое-чего.
Лекарство подействовало незамедлительно, но только на
мысли пациента. Язык же его, напротив, высвободившись
от мозговых оков, понёс, на свою беду, пагубные для себя
и своего хозяина речи. 
 Впоследствии ёжик не раз жалел о предоставлении
языку суверенитета и не раз укорял себя за то, что не
согласился с обвинениями медведя (тот обвинил ежа в
потере ориентира, на что ёж ответил, что это гораздо
лучше, чем потеря ориентации). Напоминание же о
медведице, которая много лет назад забрала детей и
ушла, окончательно поставило точку в его судьбе.
Задетый за живое медведь, тут же поклялся поймать ежа
и на практике, доходчиво объяснить, что такое потеря
(нет, не медведицы) — ориентации… 
Велик и могуч русский язык, но в свете передачи
дальнейших событий и он оказался бессильным. В ту ночь
в лесу разразилась катастрофа воистину вселесского
масштаба, получившая название часа «икс». Казалось,
земля дрожала под ногами, и эта нервная дрожь
передавалась всему с ней соприкасающемуся. 
В ту ночь дрожало всё, и аккомпанировала дрожанию
божественная по исполнению и неслыханная по
содержанию музыка. Выражение «поле брани» лишь
здесь обрело свой истинный смысл. Старожилы
поговаривают, что даже эхо, перед тем как что-то
повторить, не веря своим ушам, дважды переспрашивало,
а когда получило и в свой адрес порцию отборных
комплиментов, обиделось и до весны ни с кем не
разговаривало. 
Шума было столько, что все как один лесные обитатели

уверовали в конец света. Причём, в уже
наступивший конец. 
Паники не было, ибо бежать было бессмысленно и
некуда. Всем было понятно, что конец наступил сразу
везде, и крики первого мученика чётко о том
свидетельствовали. В нерешительности, скрестив лапы на
груди и шепча, кто какую знал молитву, звери безропотно
встречали апокалипсис. 
Больше всех во встрече апокалипсиса преуспел заяц,
ибо, трижды прочтя «Отче наш иже еси в нашем леси»,
смиренно раскаялся во всех своих грехах и исповедался
зайчихе, при этом попросив скорейшего отпущения
грехов и немедленного причащения. 
Богопослушная зайчиха не менее смиренно
выслушала исповедь, также трижды прочла «Отче наш» и
скалкой отпустила некоторую часть грехов. Остальные
она пообещала отпустить после конца света. Причащать
отказалась вовсе. 
Конец света настал как-то неожиданно и безболезненно.

К удивлению всех, тот свет оказался очень
похожим на этот, только жуткая тишина непривычно
давила на уши. Осмотревшись по сторонам, звери поняли
ещё и то, что они попали на тот свет всем скопом и вместе
с обстановкой, что, в свою очередь, всех порадовало,
кроме зайца, конечно. Открыв глаза и увидев свою
зайчиху со скалкой, он понял, что молитвы не
подействовали. А когда зайчиха принялась отпускать ему
остатки грехов, он понял, что попал в ад… 
 
Глава 4 — в которой ясности не прибавилось, но зато
появились тенденции к прояснению 

Крот не любил ночевать в незнакомых местах и
обычно всегда возвращался домой. Сегодня же был
случай особый. Никогда ещё он не испытывал столько
впечатлений за раз, и избыток этих самых впечатлений
заставлял его срочно с кем-нибудь этими самыми
впечатлениями поделиться. Всех ближе делиться
впечатлениями было с сусликом. К нему-то крот и направился,

аккуратно разгребая землю и подозрительно
останавливаясь, если земля вдруг становилась рыхлой.
Неожиданно что-то мягкое преградило ему путь. 
— Ой, кто это тут? — крот втянул носом. — Лось, ты?
 
— Я не лось, — обиделось что-то мягкое.
— Странно, а пахнешь лосем, — сказал крот,
мысленно списав ошибку на усталость.    
— Кем хочу — тем и пахну! — резонно нагрубило что-
то мягкое.
— Ну да, ну да, — согласился было крот, но, несмотря
на то что впечатлений на сегодня было достаточно,
любопытство все-таки пересилило. — Так, а кто же ты
тогда? — осведомился он. 
— Страус я, вот! — ответил страус, но почему-то
лосиным голосом.
Крот покопошился в мозгах, пытаясь припомнить,
как пахнут страусы, но ничего не обнаружил и опять-таки,
на всякий случай, поверил.   
— А это — голову ты зачем под землю?.. 
— Обычай у нас такой! — холодно отрезал страус.
«Странный обычай», — подумал крот, но судить
строго не стал, мало ли у кого какой обычай. Он хотел
спросить ещё что-то, но не решился и, вежливо
попрощавшись, аккуратно стал копать обходной тоннель,
стараясь при этом не потревожить доселе невиданного
зверя.   
Тут неожиданно выяснилось, что страусы особо не
отличаются ни тактом, ни манерами, и в доказательство
тот немедленно попытался спровоцировать конфликт.
    
— А вот землёй швыряться вовсе и необязательно!
— А я вовсе и не швыряюсь, — попробовал
отвертеться крот.
— А вот и швыряешься! — не получилось отвертеться
у крота.
— А вот и не швыряюсь!
— Ещё как швыряешься!
— Я не швыряюсь, я так рою.
— Роют не так, так швыряются, — доходчиво
объяснил разницу страус.
— А как же тогда роют?
— Ну, я же говорю, не так.
— А по-другому я не умею, — посетовал крот.
— Плохо! — пожурил страус. — Учиться надо.
— Так ведь ещё дед мой, потом отец… — опять начал
оправдываться крот.
— Э-э! — протянул страус и усмехнулся, — архаизм —
пережитки прошлого.
— Чего, чего? — переспросил крот.
— Эх ты, темнота. Ладно уж! Так и быть! Научу! —
сжалился страус. — Смотри…
Теперь трудно сказать, то ли это случайное стечение
обстоятельств, то ли какой-то хитроумно продуманный
план, но именно на этих словах час «икс» застал и эту
компанию. Причем не просто застал, а, можно сказать,
спровоцировал невиданный доселе мастер-класс
реактивной копки. 
Ситуацию усугубил ещё и комар, только что чудом
вырвавшийся из пасти лягушки и посему пребывавший в
хорошем настроении. Он с бешеной скоростью мчался по
лесу, выставив вперёд своё грозное жало, и сам, не
заметив того, воткнулся в странный бугорок, пахнущий
потом и одуванчиками. В этот самый момент в лесу и
началось светопреставление. 
Кстати, теперь самое время признаться читателю в
небольшой ошибке. На самом деле были в лесу звери,
которые не поверили в конец света. Их, правда, было не
так много: глухарь, который по причине полной глухоты
продолжал сидеть на самой высокой ветке огромного
дуба, крот, который приписал и шум, и дрожь земли
новому способу копки, и, пожалуй, страус. Тот просто
испугался и бросился бежать, но бежать в той же позе, в
которой до этого стоял.
А вот способ бегства, принятый кротом за демонстрацию

мастер-класса, заслуживает, пожалуй, отдельного
внимания. 
Видавший виды крот застыл с открытым ртом и
раскрывшимися от удивления глазами. Страус, издавая
страшные звуки, причем на два голоса (один низкий,
срывающийся с баса, то на хрип, то на баритон, другой
высокий, плавно переходящий с фальцета в дискант),
сотрясая землю, врылся в грунт. Затем он сжался, а затем
скрылся за горизонтом, оставив за собой только шлейф
свежевскопанной земли. 
За долгое время пребывания под землёй крот
научился видеть в темноте, и умение это позволило ему
успеть разглядеть особенность нового способа рытья.
Секрет оказался на удивление прост.
 Крот даже расстроился при мысли о том, что способ
этот не пришёл ему в голову раньше. Подосадовав
минуту-другую, он принял решение новый способ
немедленно опробовать, для чего выбрался на
поверхность. 
Выбравшись, он первым делом осмотрелся по сторонам,
в
надежде
увидеть
своего
нового
учителя,
но
тот,
повидимому,

был уже далеко, хотя издаваемые им
страшные звуки слышны были так же отчётливо. 
Стараясь не обращать на них внимания, крот
загадочно вздохнул, почесал затылок и принял
оскорбительную позу. То есть закопался по пояс в землю,
оставив снаружи лишь задние лапы и часть тела, к ним
прилегающую. 
Закончив приготовления, он сам себе дал команду и
попробовал. К удивлению его, ничего не получилось. Он
попробовал ещё раз. Результат остался неизменным. 
«Странно», — подумал крот. По его мнению, всё было
выполнено безукоризненно. В конце концов он же сам
только что видел, как это делал страус. Тот копал только
передними лапами, а задними он скакал по
свежевскопанному да ещё со скоростью, дающей фору
самому резвому ахалтекинскому жеребцу. 
— Ничего не понимаю!
Он попробовал ещё раз, затем ещё. «Нет, что-то тут
не так», — без педагога все попытки оказались тщетными.
Озарение пришло само собой. «Звуки — эти
страшные звуки, он же кричит когда роет…»
Догадка обнадёжила крота. Он набрал в лёгкие
побольше воздуха, зажмурился и с криком «А-а!», врылся
в землю. 
Не помогло.
Крот едва успел выплюнуть набившуюся в рот землю,
как с противоположной стороны раздалось цоканье
копыт, и в густом облаке пыли нарисовался силуэт
страуса. Мгновение, и он оказался на том же самом месте,
откуда полчаса назад стартовал. В ту же секунду дрожь
земли исчезла, и в обрушившейся на лес тишине было
слышно, как разжались стальные челюсти, до смерти
перепуганного комара, и тот замертво упал в траву. 
— Охренеть! — произнёс крот. Его челюсть отвисла,
лапы подкосились, и он в изумлении уставился на сенсея.
 

* * *   
Тут, пожалуй, самое время поведать читателю о
настоящей причине затишья. Она оказалась довольно
банальной. Просто компания наша изрядно подустала и,
исчерпав в результате весь свой богатый лексикон,
несколько успокоилась и даже вступила друг с другом в
переговоры. Хотя можно ли назвать это переговорами —
не знаю. Суть их сводилась, всего-навсего к установлению
размеров моральной — с одной и физической — с другой
стороны компенсаций. 
Конечно, по мнению ёжика, размеры компенсации
были несоизмеримы с полученными им моральными и
физическими увечьями, но спорить он больше не
решился и потому остался должен медведю ящик водки.
Зато отвоевал за собой право разливать и сдать посуду.
 
 На этом страсти улеглись окончательно, и уже в
дружественной обстановке совместными усилиями был
выработан стратегический план действий. 
Согласно плану необходимо было срочно найти реку,
волка и выпить. Ничего особо стратегического в плане,
конечно, не было, потому как необходимость поиска реки
была очевидна и ранее, а теперь ещё и удвоилась (по
гигиеническим соображениям). Найти волка было делом
чести, а третье вообще не обсуждалось. 
Безукоризненным, однако, план назвать было нельзя.
Один изъян таки присутствовал. Поиски необходимо
было начинать, а вернее, продолжать в каком-нибудь
направлении. Причём желательно в известном
направлении, а направления эти, как назло, все до одного
перепутались. После короткого раздумья решено было
отправиться по пути наименьшего сопротивления — то
есть под горку. И к немалому изумлению путников, лес в
скором времени действительно расступился, и взору их
представилась знакомая картина. Внизу, прямо перед
ними, укутанная густым туманом, текла река. 
— Кажись, пришли, — не поверил медведь
собственным глазам.
— Ну, точно, так и есть — она, родимая, — подбодрил
его ёжик и ускорил шаг. 
На сердце у медведя тут же отлегло. Он огляделся по
сторонам в надежде увидеть шумное застолье, но ничего
подобного не обнаружил. Ко всему над рекой стояла
гробовая тишина. Даже лягушки, которые вечно галдели
ночи напролёт, почему-то не подавали признаков жизни.
 
— Кажись, опоздали, — расстроился медведь.
— Чегой-то мы опоздали? Вовсе мы и не опоздали. Я
бы даже сказал, совсем вовремя, — успокоил его ёж.
— А чего тогда тихо так?
— Так, нажрались, небось, и дрыхнут, поди. Тут, брат,
искать надо.
— Хэ! Искать. Да где ж тут искать? Туман-то… смотри
какой!
— Эка невидаль — туман, — усмехнулся ёжик, — да
туман для ежа — это ж дом родной, — и первым скрылся в
тумане. — Ты только осторожней, Миш. В воду не свались.
Вода холоднющая.
— Поучи ещё, — пробурчал медведь и нехотя отправился
вслед
за
другом.
Вернее,
не
успел
отправиться.

 
Он и шага сделать не успел, как…
— А-аа! Твою мать! — прорезал тишину медвежий
вопль.
— Миша, Миша, греби к берегу, — поспешил на
помощь ёжик.
— Какому, блин, берегу?
— К ближайшему, Миш, к ближайшему.
— Да к какому, нафиг, берегу! Я не в воду упал! Тут
коряга, блин, да ещё какая-то сволочь траншею
выкопала. 
Медведь с трудом поднялся с земли, держа что-то в
руке, а другой потирая ушибленный лоб. 
— Вот она, блин, коряга, блин! — показал он ежу
причину своих несчастий. 
— Да-а. Здоровая, — согласился тот.
— А я про что!
 Медведь взвесил корягу в лапе и уж замахнулся было
зашвырнуть её подальше в реку, но внезапно
остановился.
 — А чего-то я не понял. Штука какая-то знакомая, —
он повертел её в лапах, пытаясь рассмотреть получше, и
даже прищурился. — Где-то я её уже видел. 
— Ой, да мало ли тут коряг по берегу валяется.
Пойдём, Миш!
— Нет, подожди. Я её точно где-то видел.
— Угу. Понятно. Дежавю, — сумничал ёжик.
Медведь медленно повернул голову и посмотрел на
ежа, по выражению лица которого попытался
определить, было ли то оскорблением или нет.
Определить не удалось. Выражение отсутствовало.
Медведь молча смирился со своим невежеством и
повернул голову обратно.
— Нет, определённо где-то видел, — он переложил
корягу в другую лапу, а освободившейся почесал затылок. 
— Ой, да  бог с ней, — не разделил любопытства ёжик,
— бросай её, нафиг! Пошли!
— Сейчас, сейчас, — закончил чесать затылок медведь
и совершенно неожиданно приставил корягу к
почёсанному месту. — Твою мать! Да это же беличьи рога,
— осенило его вдруг.   
Ёжик повернулся к медведю и, задрав голову, удивлённо
смерил
их
взглядом.

— Действительно, рога, — согласился он с очевидным
и убедительно покивал головой. 
Медведь тоже покивал головой и тут же на собственной
шкуре
ощутил
всё
неудобство
их
ношения.

— А тяжеленные-то! Как она только с ними.
— Кстати, тебе идут, — то ли пошутил, то ли
сподхалимничал ёжик, — а интересно, кто их сюда
приволок? 
— Да! Интересно, — медведь ещё раз осмотрел рога.
Ошибки не было. 
— Ладно, потом разберёмся.
— Да, пожалуй, — и медведь с размаху зашвырнул
рога в реку.
Вопреки ожиданиям, хотя я, пожалуй,
преувеличиваю — никаких ожиданий не было, но тем не
менее — всплеска не последовало. Зато вместо него
раздался чей-то до боли знакомый голос: 
— Эй, наверху! Нельзя ли поосторожней?
Медведь с ежом переглянулись.
— Ты это слышал? — поинтересовался ёж.
Вместо ответа медведь повернулся и крикнул в туман.
— Это кто это тут эйкает?
— Это я! — ответил голос.
— Кто это — я? — не понял медведь.
— Я! Страус! — ответил страус, но почему-то лосиным
голосом.
Медведь озадаченно посмотрел на ёжика, словно
ожидая от него каких-то объяснений, но тот только развёл
лапы в стороны и пожал плечами. 
— А чего ты эйкаешь? — продолжил медведь
разговор.
— А чего ты кидаешься? — прям- таки наехал
незнакомец.
Медведь снова посмотрел на ежа, как бы желая
услышать от него что-нибудь вроде: «Миш, да что ты с
ним цацкаешься? Иди и набей ему морду!», но ёжик ещё с
прошлого раза стоял с распростёртыми лапами и
втянутыми плечами. Не получив никакой поддержки,
медведь состорожничал. 
— Да я это — как его, нечаянно, — на всякий случай
оправдался он, но исключительно из уважения к
незнакомому зверю. 
— За нечаянно — бьют отчаянно! — начинал наглеть
незнакомец.
Медведь опешил. Подобной наглости он не ожидал и
уж тем более от какого-то там страуса. День вообще как-то
не задался. Сначала белка всю жизнь лосем
притворялась, потом реку искали, и вот на тебе! Ещё и
страус какой-то! 
— Ой, что-то сдаётся мне, что нас сейчас бить будут, —
шёпотом предположил ёжик, теребя медвежью лапу. 
— Да тихо ты! — так же шёпотом пробурчал медведь,
а вслух сказал: — Ну, ты это — извини. 
— Всех извинять — извинений не напасёшься! — не
угомонялся страус.   
— Ну, всё! Точно! Будут бить! — не осталось сомнений
у ежа. 
 У медведя они тоже вдруг начали рассеиваться, и
чтобы хоть как-то отсрочить процедуру, он
поинтересовался у монстра. 
— А вы к нам, стало быть, надолго?
— Куда это — к вам? — вконец обнаглел, видимо, уже
освоившийся гость.
— Ну, я это, в смысле — где вы жить-то собираетесь?
 
— Так дома! — увильнул от ответа страус.
— Хитёр, зверюга! Такого голыми лапами не
возьмёшь, — прошептал ёжик.
— Да тихо ты! Услышит! — показал ежу кулак
медведь.
— Да чего тихо-то! Валить надо, Миш! Хвостом чую —
надо валить!
— Да, подожди ты! Авось обойдётся.
— Да уж конечно — обойдётся. Слишком дорого
обойдётся.
Медвежий кулак молча опустился ежу на морду и с
силой сжал её. Морда скривилась и замолчала.
— А мы вот тут, — продолжил медведь, — идём
выпить там, закусить. Я вот подумал, не побрезгуйте с
нами. 
— А закусить у вас чего? — поинтересовался страус и
неслышно облизнулся. 
— Так… это, — медведь ткнул кулаком с зажатой в нём
ёжьей мордой в первую попавшуюся сторону, — вон —
яблоки везде растут.
— Кислятина! — перебила зверюга, ясно давая
понять, что ей чужда вегетарианская кухня. 
— Так это — тоже не вопрос. Сейчас за зайцем
пошлём… 
— За зайцем? — снова перебил страус, — ну нет. Я
зайцами не закусываю. Они же такие маленькие,
пушистые... а вот перекусить, кстати, не помешало бы.
Целый день ничего не ел. Я б, наверно, целого слона
сейчас сожрал. 
Хотя сказано это было как бы между прочим, медведь
явственно понял, что гость обращался именно к нему. В
растерянности медвежьи кулаки разжались, и ёжья морда
обрела свободу.   
— Так вот куда слон делся! — выпалила она, едва
коснувшись земли. — Да уж! Такому зайцами закусывать
— только мараться. Зайца ему и облизнуться не хватит.
 
— А кто это там ещё? — услышал страус голос ежа.
Ёж зажал свой рот ладонью, проклиная себя за то, что
сунулся в разговор гиганта, но понимая, что причитать
уже поздно, моментально отреагировал. 
— Это я! Очень маленький и очень пушистый ёжик, —
представился он. — Вам, наверное, меня  не видно, а это
все потому, что я очень уж маленький и уж очень
пушистый. Знаете такой… ну как вам объяснить? Ну…
тощенький такой — кожа да кости. А ещё, знаете ли, я на
зайца очень похож. Только вот чуть поменьше и чуть
попушистей. Да-а. Мы с ним даже родственники. Я и зову
его даже «мой большой брат». 
Медведь с удивлением наблюдал, как, вря на каждом
слове, но тем не менее успешно отмазывался ёжик. Сам
он врать не умел и, наверное, поэтому не любил, но в
данной ситуации он сильно об этом пожалел. Глядя на
довольную морду ежа, он тоже решил притвориться чемнибудь

поменьше, и идею ему подсказал лёгкий ветерок,
который неизвестно откуда выпорхнул на поляну и даже
немного разогнал туман.
— Ой! — хриплым голосом пискнул медведь. —
Кажется, ураган начинается. Побегу-ка я быстрее в лес, за
дерево схвачусь. А то унесёт, как в прошлый раз. Опять до
дома три недели возвращаться.
— Ой! И я, пожалуй тоже, — тут же подмазался к идее
ёж, — а то нам — ежам, вообще. В прошлый раз и ураган
послабже был, а меня так в самую Австралию унесло.
Месяц до дома добирался.
Ёжик тут же поведал гостю душещипательную
историю, как он отчаянно плутал средь незнакомых гор и
морей и лишь в районе Бермудского треугольника, уже
попрощавшись с жизнью, случайно зацепился за
попутную стрекозу. Он хотел ещё поведать о двух
землетрясениях и одном извержении вулкана, но кто-то
из аудитории перебил его ещё на встрече с морскими
пиратами.
— Ну, репейник, ну, ты загнул! Сам, небось, дальше
брода и не хаживал, — испортил ему легенду откуда ни
возьмись взявшийся крот, — вот умора, — он схватился за
живот и расхохотался.
— Тьфу ты! — сплюнул в его сторону ёж. — Крот, ты,
что ли?
— Нет, это не я, — прохихикал крот, — это маленький
и очень пушистый осёл. Такой маленький, что тебе,
наверно, и не видно.
— Э, э-э! Смешно! Дать бы тебе промеж рогов, чтоб не
притворялся кем ни попадя.
— Это кто это из нас притворялся? — не понял крот.
— Да чего его слушать, Миш! Давай накостыляем, —
внёс ёжик конструктивное предложение.
— Да с удовольствием, — поддержал инициативу
медведь и тотчас же направился к обидчику.
— Э, э. Вы чего? — не понял юмора крот.
— А нечего было каким-то страусом притворяться, —
разъяснил приговор ёжик.
— Да! — подтвердил медведь. — Чуть не напугал.
Расстояние между враждующими стало стремительно
сокращаться. Казалось бы, самое время кроту юркнуть
под землю и несправедливой участи избежать, но и сил
уже не оставалось, да и падать в грязь лицом перед
наставником, очень уж не хотелось. Ещё больше не
хотелось разве что быть побитым, а потому на всякий
случай крот прошмыгнул под мощные лапы страуса и,
постучав по ним кулаком, попытался привлечь в качестве
союзника их хозяина.
— Страус, страус, — выпалил он умоляюще, — ну, хоть
ты им скажи.
— Страус, страус, — передразнил ёж, — мы два раза на
одну шутку не ловимся.
— Да. И за страуса ещё получишь, — умножил
перспективы медведь.
— Страус! — заорал крот уже в истерике и отчаянно
забарабанил по тому всеми лапами сразу. — Ну, что ты
стоишь как вкопанный?
Реакции не последовало. Проклиная в душе
одновременно всех ежей, медведей и страусов да,
пожалуй, ещё свои мелкие габариты, крот предпринял
бессмысленную попытку к бегству. Попытка оказалась
как столь бессмысленной, так и столь безрезультатной.
Мощная медвежья лапа одним движением отрезала ему
все пути к отступлению, а другим движением, даже не
сжимаясь в кулак, занеслась над его головой.
О чём в это мгновение успел подумать крот, да и
успел ли он вообще о чём-то подумать, осталось
неизвестным, так как процедуру сию на самом
интересном месте прервал какой-то голос, доносящийся
точно не из крота.
— Ну, мы жрать-то сегодня будем? Или как?
Морда медведя неожиданно вытянулась и
повернулась в сторону проголодавшегося, а занесённая
лапа изобразила какой-то замысловатый жест и на
всякий случай медленно и ласково потрепала крота по
шкирке. На мгновение в голову его закралась надежда,
что это ёжик по свойской своей натуре хотел закончить
шутку, но тот, вылетев из тумана с обезумевшими от
страха глазами, данное предположение опроверг, а
вместо алиби спрятался за медведем и задрожал.
Ещё не веря в своё спасение, крот удивлённо хмыкнул
и, мысленно признав поспешность, проклятье со страуса
таки отозвал. Остальных же милосердие его по
независимым причинам не коснулось.
Медведь тоже мысленно признал, что поспешил, и
опять же на всякий случай успокоил полуживого крота.
— Что испугался? Ну, ну. Не бойся. Ты же знаешь — я
маленьких не бью. Это ж я так — пошутил.
— Ну и шуточки у тебя, — выдохнул успокоившийся
крот, но проклятья так и не снял.
Надо сказать, что на этом интерес к мелким грызунам
у медведя пропал окончательно, но взамен вернулся
интерес к страусам.
— Ёжик, — полушёпотом обратился он к другу, — иди
сходи, посмотри, кто там разговаривает.
Вместо ответа тот посмотрел на него как на идиота и
даже не стал крутить когтем у виска.
А вот медведю показалось невежливым игнорировать
его просьбы, и хотя пинок получился довольно ласковым,
но зато точности его могли бы позавидовать любые
отечественные футболисты. Ёжик даже ойкнуть не успел,
как очутился аккурат возле страуса.
Уж и не знаю, успел ли он этого самого страуса
разглядеть, а скорее всего, что нет, потому как от страха
он ещё в полёте так сильно свернулся клубком, что едва
сам себе нос не испачкал.
А вот страусы, как тут же выяснилось, тоже прекрасно
владеют футбольной техникой. Он не глядя мотнул
какой-то из своих конечностей, и медведь чуть не
пропустил гол.
— Ну как, разглядел? — первым делом
поинтересовался он, пытаясь не обращать внимания на
вонзившиеся в лапы колючки.
— Положи на место! — ответил ёж, видимо, не
собирающийся делиться полезной информацией.
А тут ещё и страус о себе напомнил.
— Так я не понял! Мы жрать-то будем? — послышался
его взволнованный голос, причём в этот раз отчётливо
давая понять, что над землёй находится не всё его
туловище. Что как минимум та его часть, к которой
прикреплён рот, находится где-то под землёй.
— Так вот он какой, азберг, — сдерживая дрожь,
прошептал ёж, вперив испуганный взгляд в медведя. Тот
неожиданно быстро догадался, что тот имеет в виду, и
обречённо проглотил ком в горле.
А страус, видимо, услышал, как кто-то что-то глотает.
— Я не понял! Вы там что? Без меня жрёте?
— Мы? Нет! — хором оправдались все, включая крота.
— Чего вы там мямлите? — расстроился страус. — Ну
ка подойдите поближе.
«Ну вот. Ну вот и всё», — опять хором подумали наши
товарищи, правда, теперь уже без крота. Они в
нерешительности посмотрели друг на друга, любезно
предоставляя друг другу право идти первым, но, благо, их
опередил крот. Он радостно подбежал к учителю и,
исполненный гордости, представил тому гостей.
— Вот, знакомьтесь. Это наш местный медведь, —
ткнул он лапой в медведя, — а это, — ткнул он лапой в
ежа, — наш ёж. Тоже местный. Только копать они вообще
не умеют.
— Начисто! — поспешил подтвердить это ёж. — У
меня даже и лопаты нет.
— А я так вообще земли боюсь, — добавил медведь, —
и лопаты у меня тоже нет.
— Да какая нафиг лопата! — усмехнулся крот. —
Видели бы вы…
— Нет. Не видели, — опять на всякий случай
опередил события ёж.
— Да! — подтвердил медведь, — в смысле нет — не
видели. Туман уж больно густой.
— Да понятно, что не видели, — огрызнулся крот. —
Впрочем… — он повернулся к страусу и, почесав
подбородок, вежливо попросил: — Страус, а ты не мог бы
ещё раз показать. А то действительно — туман. Да и я бы с
удовольствием посмотрел.
— А я так всю жизнь мечтал увидеть, — поспешил
подмазаться ёжик.
— И я, — добавил медведь, — тоже мечтал. И тоже всю
жизнь.
Тайная надежда промелькнула в мозгах у ёжика:
«Сейчас эта зверюга начнёт копать, а я под шумок и
улизну». 
У медведя тоже в мозги закралась мысль: «А ведь
сейчас эта зверюга начнёт копать, а этот гад под шумок и
улизнёт». Он краем глаза посмотрел на ежа и ловким
движением подхватил того на руки.
— Ну-у нет! Что-то неохота, — ответил страус, — да и
устал я уже.
— Ну, хоть немножечко, — попытался упросить крот.
— Да, хоть самую малость, — присоединился к
просьбе ёжик, впрочем, уже не видя никаких перспектив.
— Да говорят же вам — устал, — наотрез отказался
страус.
Уж и не знаю. То ли страус действительно устал, то ли
у азбергов была такая манера охотиться, но от
демонстрации копки он нахально уклонился, чем снова
вверг нашу компанию в затруднительное положение.
Крот и здесь, не ведая того, пришёл на помощь.
— Слышь, медведь! Всё спросить тебя хотел. А ты
зачем вчера здесь лес собирал?
Ещё не успев переключиться на новую тему, медведь
недоверчиво посмотрел на крота.
— Ты чего несёшь-то? — ответил за него ёж.
— Да! — поддакнул медведь. — Здесь я точно никого
не собирал, — и искоса посмотрел на крота.
— Блин! Вот сорока — сволочь, — обиделся тот на
сороку. — Это что ж это? Выходит я за зря? — припомнил
он о каких-то одному ему известных, событиях,
углубиться в которые ему, впрочем, не позволили.
— Нет. Я, конечно, собирал. Но не здесь. А на
центральной поляне, — пояснил медведь.
Теперь крот посмотрел на медведя искоса.
— Хм, — подозрительно хмыкнул он, — а мы, по-
твоему, где находимся? Вон же — поляна, — он ткнул
лапой в сторону, — а вот же и просека, — указал он
почему-то на страуса.
Полученную информацию медведь переваривал
долго, и по всему было видно, что что-то в мозгу его
никак не срасталось. В надежде прояснения он обратил
взгляд на зажатого в ладони ёжика, но тот не только не
прояснил, но ещё и запутал, покрутив для начала когтями
у виска, а затем изобразив что-то круглое и постучав
кулаком по голове.
«Сам ты», — подумал медведь и тоже постучал по
голове чему-то круглому, зажатому в ладони.
Дальнейший анализ ситуации он проводил уже
самостоятельно и наконец что-то у него начало
срастаться.
— Подождите, а где тогда лошадь?
— Сожрал! — тут же предположил ёжик, ещё не
догадываясь о грядущих неприятностях.
— А при чём тут лошадь? — не понял крот.
Медведь не ответил. Вместо того он вплотную
подошёл к страусу и, прищурившись, попытался
заглянуть тому в глаза. Ёжик тоже попытался заглянуть в
глаза, но не страусу, а медведю — ибо неожиданно, к
великому несчастью, признал некогда им же посаженные
одуванчики. «Ну, это было лишнее», — прозвучал в его
голове медвежий голос, с коим теперь ёжик полностью
согласился и, умоляя судьбу, чтобы та немедленно
высвободила его из крепких медвежьих лап, попытался
свернуться в клубок.
Судьба, как оказалось, пребывала в приятном
расположении и потому в просьбе не отказала, надоумив
медведя на применение излюбленного и часто
действенного способа. Внемля ей, он почесал затылок.
Помогло. Причём обоим, ибо чесать затылок ежом
оказалось больно. Айкнув, медведь сконфузился и стряс с
ладони ёжика, а ладонь приложил обратно к почёсанному
месту.
Несмотря на то что приземление назвать мягким
было нельзя, ёжик не проронил ни звука. Выпучив глаза
и сжав для верности лапою пасть, он юркнул меж
агрессивно настроенных медвежьих лап, забежал за
страуса и огляделся по сторонам, пытаясь выбрать
наилучший путь бегства. И он бы сбежал, оставив крота
один на один с медвежьей яростью, если бы не ветер,
который в этот раз подул сильнее и напрочь разогнал
остатки тумана.
Картина, открывшаяся всеобщему взору, не столько
потрясла ежа сколько взбесила медведя.
— Твою мать! — одновременно высказались оба, но с
разными интонациями.
Освещаемые яркой луной, они стояли посреди
просеки — точь-в-точь у того самого дерева, на которое
недавно лазил лось. Тут же валялись и его рога, которые
потеряли актуальность, когда тот стал белкой, и само
собой, тут же торчала из-под земли — недовкопанная
лошадь и… про одуванчики повторяться не будем.
— Это что ж получается? — сам себе разъяснил
обстановку медведь. — Выходит, что мы всю ночь плутали
и в результате пришли, туда же, откуда…
Что-то страшное попыталось отыскать глазами
ёжика.
Убежать от медведя в условиях полной видимости не
представлялось возможным, и потому единственной
возможностью спасения было призвать кого-нибудь на
помощь. 
Выбор был невелик, ибо рассматривать в качестве
союзника страуса было по меньшей мере глупо,
рассчитывать на помощь крота смешно, а надеяться на
Господа Бога вообще маловероятно. Можно, конечно,
было рассчитывать на милосердие, но это явно не в этой
жизни.
— Миша, Миша! Ты же только что говорил, что
маленьких не бьёшь, — впрочем, без малейшей надежды
напомнил ёжик, — вот же и крот подтвердит.
— Чего!? Впервые слышу! — выразил возмущение тот.
— Да как же ты впервые слышишь? Миш, посмотри
на эту лживую рожу, — попытался располовинить
медвежий гнев ёж.
— Ты лучше на свою рожу посмотри, — ответил крот,
— а заодно запомни, какой она была при жизни.
— Вот значит как! Сговорились! — истерично кричал
ёжик, пятясь назад.
— Нет! Это не мы сговорились. Это ты договорился, —
лаконично объяснил медведь и, сжав кулак, занёс его над
ежом.
— Миша, ты же не ударишь маленького и очень,
очень колючего зверька, — заорал напоследок ёжик и
зажмурился.
Медведь задумался. Напоминание о колючках
отсрочило процедуру. Но ненадолго. Громко хмыкнув, он
почесал затылок и, осенённый, тут же подобрал с земли
тяжёлые лосиные рога.
— Я — нет, — подарил надежду он, — а вот они…
Не успел ёжик расщуриться, как медведь, смачно
плюнув на рога, вскинул их, подобно бейсбольной бите
и… надежду отобрал.
— Фить! — просвистело что-то мимо крота и,
воткнувшись колючками, застряло аккурат над двумя
перекрещёнными костями, что красовались на
непонятной табличке на известном дереве.
— Хорошо пошёл! — зааплодировал крот, напрасно
привлеча к себе внимание медведя. 
— Так, страус, говоришь? — повернулся тот к кроту и,
сделав шаг, ещё раз замахнулся рогами.
Крот и до этого уже знал, что умеет копать очень
быстро, но что настолько быстро…
Видя, как цель растворилась в недрах земли, медведь
издал истошный вопль и, дабы не растрачивать энергию
попусту, развернулся и переломил рога о полувкопанного
страуса. Затем он издал ещё вопль, что определённо был
истошней первого и, отстучав себе грудь кулаками,
обречённо покинул просеку.
Едва он ушёл, на землю медленно опустились
одуванчики, вылетевшие от удара с корнем, и хотя они
приземлились точно на это же место, клумбы на нём они
уже не обнаружили.
Спустя минуту из земли показалась плачущая голова
крота, в глазах которой читалась тяжёлая горечь утраты
реактивного способа копки. Чуть помедлив, он вылез на
поверхность полностью и, сложив лапы на груди,
вздохнул. По всему было видно, что что-то внутри него не
желает мириться с тяжёлой утратой и что это что-то
начинает над остатками крота превалировать.
— Учитель! — в конце концов яростно произнёс он. —
Я спасу тебя!
С этими словами он врылся в землю возле
предполагаемого места нахождения головы. Потом снова
морда его высунулась на поверхность и, оглядевшись
вокруг, добавила:
 — Или похороню…
 
Глава 5 — в которой наконец-то появляется интрига

Медведь шёл к реке, хотя теперь он уже не знал,
зачем ему это нужно. Нахождение её вряд ли порадовало
бы его, но, возможно, эта мелочь хоть сколь-либо
оправдала бы все его бесполезные похождения. Много раз
он зарекался не слушать этого колючего ёжика, много раз
он обещал повыдергать тому все колючки и уже который
раз сожалел о несделанном.
Яркая луна освещала знакомую тропу и наводила
такую гремучую тоску, что хотелось выть. Несколько раз
он останавливался, тряс мордой в попытке изгнать
желание и снова продолжал движение. Хотелось есть,
хотелось спать и хотелось выпить, и он уже не знал, чего
именно хотелось больше. И это было неважно. Он просто
шёл. Шёл к конечной точке своего маршрута. Шёл, чтобы
закончить этот длинный день и больше никогда о нём не
вспоминать.

     * * *
— Учитель, — крот разгребал лапами уплотнённую
землю, — учитель, я спасу тебя, ты только дыши.
 «Угу. Как же! И чем это он вообще, интересно,
дышит, если голова под землёй, а на поверхности
только… только хвостосодержащая часть тела», — думал
свысока пригвождённый, вернее прииголенный ёжик, а
крот бесполезно суетился вокруг страусосодержащих
приисков.
— Я спасу тебя, — не уставал повторять он, то там, то
здесь отшвыривая кусочки земли и плечом не то
подталкивал, не то раскачивал страуса.
— Ты б лучше меня спас, — дал ему более
благоразумный совет ёж, — а я б тебе тогда помог. Это,
как говорится, ты мне, я — тебе.
Тут было бы нелишним сказать, что имеются в
современном фольклоре определённые выражения, не
нашедшие внутреннего понимания и поддержки
звериных масс, оттого давно уже списанные в разряд
алогизмов и прочих рудиментов, обязательному
исполнению не подлежащих. 
Такие устаревшие выражения-уроды, как «Сам
погибай, но товарища выручай», или «Лучше умереть с
другом, чем жить со врагом», во избежание калеченья
психики в нашем лесу считались оппортунистическими, и
подобная иносказательность всячески не
приветствовалась.
Были выражения, которые откровенно вызывали
недоумение: «Завтрак съешь сам, обедом поделись с
другом, а ужин отдай врагу», а некоторые — «Скажи мне
кто твой друг, и я скажу, кто ты» — откровенно считались
оскорблением. 
Конечно, смысл последнего оспаривать трудно, к
тому же иногда оно работало безотказно. С козлами — в
частности. С ними акромя самих себя, всё равно никто не
дружил, но вот с другими зверями допускались и
разночтения, ибо с медведем, например, дружить хотели
все, а вот считать себя каким-либо хомяком или сусликом
тот отказывался категорически.
Проблема эта, конечно, крайне серьёзная и
подразумевает отдельного углублённого повествования,
но давайте не будем отвлекаться, а то можем
незапланированно остаться без одного из наших
персонажей…
— Я спасу тебя, и мы с тобой отомстим… — проявил
сознательность и даже во время нашего
разглагольствования, продолжал спасать страуса крот.
— Да кто ж тебя учил так страусов спасать? А? — всё
равно продолжал учить спасать страусов
проигнорированный ёжик. — Где ж это видано, чтоб
страусов так спасали? 
— Ещё немного, учитель, ещё чуть-чуть, — не
обращал внимания на критику крот.
— Вот идио-от. Да что ж ты делаешь?.. Да куда?.. А это
ещё зачем?.. Стой, болван! Угробишь! Глаза б мои не
глядели…
Тут и крот как раз немножечко устал и во время
краткого перевода духа, счёл небезосновательным
нахамить ежу.
— Ну так слезь и отвернись, — сухо отрезал он и
ехидно прищурился.
— Здрасте! Да как же я слезу? Ты что, не видишь — я
застрял. — Ёжик помахал в воздухе всеми четырьмя
лапами, но плюнуть в сторону крота не решился.
— А ты отстрянь, — резонно посоветовал крот, не
меняя прищуренности.
В этот раз ёжик точно бы в него плюнул, но, как
назло, в пасти у него пересохло.
— Издеваешься? Говорю ж тебе — не могу. Колючки,
блин, слишком глубоко в дерево…
— Тогда отстань, — не дал договорить крот.
Положение ежа потихоньку начинало не отличаться
от страусового, с той лишь небольшой разницей, что
последнего в итоге можно было не хоронить, а первого —
только не отпевать.
— Крот, послушай меня внимательно, — понял всю
бедственность своего положения ёжик…
— Отстань.
— Да ты только послушай…
— Молчи уж лучше.
— Да как же я могу молчать, когда невинное
животное гибнет, так сказать, из-за глупости спасателя!
Ну-ка! Помоги лучше спуститься — я тебе сам покажу. Я
этих страусов, за свою жизнь столько понаспасался, что…
да что там! Я тут на днях кенгуру спасал и ещё азберг.
— Чего? Кого?
— Кого, кого! Азберг, говорю!
— Какой азберг? — помотал головой крот. — Не
азберг, а айсберг.
— А я как сказал?
— А ты сказал азберг.
— Ну, знаешь! Я просто так сильно воткнулся, что
некоторые буквы позабыл.
— Оно и видно. — Крот повертел лапой у виска,
сплюнул и вернулся к раскопкам. — И говорил ты с ним,
пожалуй, на айзбержьем языке, — предположил он
углубляясь.
— Каком ещё айзбержьем? На нашем говорил — на
лесном. Айсберги — они ведь, знаешь какие
интеллигентные, у нас в лесу и подавно что таких нет.
Крот высунул любопытную морду и смерил ежа
недоверчивым взглядом.
— Ну, и о чём же вы с ним разговаривали, и как он
вообще здесь оказался, он же в океане-море живёт.
— Конечно! Конечно, в океане-море, — не возражал
ёжик. — Просто заблудился — с перепоя, а я ему дорогу-то
и подскажи.
— А ты что ж, и дорогу знаешь к океан-морю? — не
поверил крот.
— А там и знать нечего! Тоже мне проблема. У нас все
реки туда впадают, — пригодилась ежу когда-то краем уха
услышанная информация. 
В голове у крота что-то срослось. Он сам себе одобрительно

кивнул, потом подумал о чём-то, потом
припомнил дневные приключения, потом пожалел
айсберг, потом понадеялся на то, что айсберг успел
добраться до дома до того, как река изменила свой
маршрут, потом понадеялся на то, что даже если айсберг
и не успел добраться до дома, то в общем-то невелика
беда, и наконец сделал вывод, что он — ни в чем не
виноват. В твёрдом убеждении он повернулся к ёжику.
— Ну! И чего ты предлагаешь?
— Ну, для начала снять меня с дерева.
— Щ-щас-с! — обозначил временной диапазон снятия
крот. — По существу давай!
Ёжик прищурился, что-то взвесил в мозгу и с
требованиями согласился.
— Ладно. Помогу. Но только из любви к страусам.
Значит, смотри. Страус большой?
— Большой.
— Один ты его вытащить не сможешь?
— Да я и с тобой его не вытащу.
— Правильно, — кивнул ёжик, — а значит, страус
должен выбраться сам.
— Ну, знаешь. До этого я как-нибудь и сам бы
додумался.
— Не перебивай, а слушай, когда тебе умные ежи
умные советы советуют.
— Так ты пока ничего умного и не посоветовал.
— Так ты и не перебивай! Смотри. Рассуждаем
дальше. Раз страус должен выбраться сам, значит, нужно
выкопать перед ним лестницу. И до самого дерева, чтобы
он мог за дерево ухватиться и вылезти. Ну, что понял?
Дурья твоя башка!
Дурья башка была немедленно почёсана, от чего в
ней сразу же зашевелились мозги. Мозги данный план
проанализировали и пришли к выводу с ним согласиться.
— Ну, да! Пожалуй, пойдёт, — высказал одобрение
крот.
— А то! — возгордился планом ёжик. — Ну, давай,
снимай теперь меня.
— Так, а как я тебя сниму? Я до тебя и не достану.
Разве только палкой попробовать.
— Ну, давай хоть палкой, — вздохнув, согласился ёж.
Выбирать варианты ему не приходилось, а если б и
пришлось, то это, пожалуй, был бы наилучшим. К тому
же и кроту понравился.
— Сейчас! Это я с удовольствием, — заключил он, и
ежу ничего не осталось, кроме как, вися на дереве,
наблюдать за выбором орудия спасения.
— Вон там, по-моему, нормальная, а эту выбрось —
слишком маленькая, — попытался он скоординировать
процесс, но крот ясно дал понять, что в советах не
нуждается.
— А по мне, так в самый раз, — ультимативно заявил
он, взвесил палку в руке и, прицелившись, запустил в
ежа.
Палка со свистом пролетела возле уха и шмякнулась о
дерево.
— Э-э! Ты чего, гад, делаешь? — заорал ёж,
недовольный ходом спасения.
— Да сам вижу, что промазал, — расстроенно
успокоил крот, — легковатая попалась, сейчас поздоровее
возьму.
— Чего? Да ты совсем охренел? Я кричу — ты чего,
гад, делаешь?
— Да сейчас, сейчас. Вот эта пойдёт, — выбрал он
корягу потяжелее и повторил процедуру.
— Ай! — заорал ёж и схватился за отшибленное ухо.
— Ну как? — осведомился крот. — Попал?
— Иди к чёрту! Стрелок ворошиловский.
— Сейчас. Вот этой уж точно попаду.
Третья палка была хоть и не больше второй, но угодив
ежу точно в нос, заставила того вскинуть головой. Острые
колючки как гвозди прошибли мягкую древесину и тоже
застряли. Морда при этом вытянулась, лишив хозяина
возможности разговаривать.
— Ну, как теперь? — поинтересовался крот
результатами спасательной деятельности.
Ёжик, как мог, покосился на крота, зацепив краем
глаза остатки страуса. Какие-то неприятные аналогии
неожиданно всплыли в мозгу и, пересилив боль, он на
всякий случай заключил:
— Ну, да. Пожалуй, так лучше, я даже думаю, что
больше не надо.
— А то давай, ещё разок попробую. Может, камнями
лучше?
— Нет! Нет! Достаточно. Вон лучше страуса спасай, —
долетел до крота крик о помощи.
— Ну, не хочешь, как хочешь, — равнодушно ответил
крот и сменил объект спасения.

* * *
Медведь сидел на берегу реки. Его полуслипшиеся не
то от счастья, не то от усталости глаза как-то нежно и
трепетно осматривали знакомое с детства русло. Здесь, у
воды, по-прежнему стоял туман. Ветер не трогал его.
Казалось наоборот — он согнал его с полян и просек сюда
— в низину и здесь им играл. 
Туман гулял свободно и раздольно, то поднимаясь
вверх, гонимый восходящим потоком, то пышными
клубами падал вниз, скрывая волны и растворяя берега.
И во всём этом чувствовалось что-то такое, что
невозможно оспорить. Что-то такое, что можно только
принять. Принять со всеми излишествами и всеми брешами.

Принять как неразделимое целое, и лишь
принявши, почувствовать себя частью этого целого.
 Медведь всматривался во всё это с какой-то детской
неподдельной улыбкой, той улыбкой, которой в другое бы
время постеснялся, той, которая исходит не из глубин
сознания, приспособленной к окружению и
обстоятельствам, а неосознанной, неконтролируемой. Он
просто улыбался.
Он не видел реки, но это было неважно. Он знал, что
она там — внизу. Что она никуда не делась и не могла, что
она всегда была, есть и будет, ибо так уж устроено
природой. Он знал, что порядок этот никто и никогда не
изменит, что реки будут течь, ветры дуть, а зимы
сменяться вёснами.
Он закрыл глаза, но в сознании продолжала стоять
всё та же удивительная и не ценимая ранее картина. Он
не видел, как с ветки клёна оторвался багровый лист и,
подхваченный ветром закружился в прощальном танце
увядания. Он не видел этих замысловатых па, он не знал,
что лист оторвался и умер, он не почувствовал, как, уже
мёртвый, он опустился ему на плечо. Он спал… 

         * * *
Обойдя с важным видом место предполагаемых
раскопок и, измерив шагами соответствующие длины,
крот приступил к работе. Реактивный способ копки,
подумав, он решил сохранить в тайне, потому как способ
этот до конца им не освоен, а позориться перед ежом
дюже не хотелось. 
Начал по старинке, но уже через несколько минут
понял, что такими темпами страуса не спасти.
Поразмыслив немного, он решил план
подкорректировать и для начала прокопать только
отверстие к голове страуса, чтобы тот не задохнулся, а
остальное в крайнем случае можно докопать и завтра.
Приблизительно на половине пути он снова
подкорректировал план, решив, что можно докопать и
послезавтра, а то и вообще не докапывать. «Пусть, —
думал он, — торчит здесь, пока не расскажет все секреты
копки, а уж там я его, может, и откопаю. Придётся,
правда, кормить его два раза в день и воды приносить, ну
да ладно — ради такого дела можно. Впрочем, двух раз,
пожалуй, тоже многовато. Хватит с него и одного».
Заканчивал тоннель он уже в полном отсутствии
благородства. 
Когда последний кусок земли был благополучно
вышвырнут наружу, по тоннелю пронёсся глубокий
протяжный вдох, едва не засосавший и самого крота. 
— Дыши, дыши, — вернулась к кроту толика
милосердия. — Воздух сегодня, — он втянул носом, —
наисвежайший.
— Да уж, — присоединился к пожеланию ёжик, —
кстати, носом-то оно и правильнее будет. 
— Да уж, да уж! — в свою очередь присоединился к
присоединению крот и ответственно помотал мордой. —
Кстати, может, пошире прокопать? 
Вместо ответа послышалось только какое-то неясное
шебуршание. 
— Страус, ты живой? — задал крот глупый вопрос, но
страус ответил ещё глупей и даже не без доли
любопытства.
— Где?
Ответ поставил в тупик.
— Чего где? — не понял крот и вопросительно
заглянул в лунку.
— Где страус? — снова полюбопытствовала лунка.
— Здрасте! — выдержав паузу, сам с собой
поздоровался крот. — Ты чего, страус, себя не узнаёшь?
Страус тоже выдержал паузу и не то с гордостью, а не
то с обидой ответил:
— Я не страус. Я червяк!
«У-у», — подумал о чём-то ёжик и попытался
улыбнуться.
«Бедный. Бредит, — тяжело вздохнул крот. — Надо
вытаскивать, а то, чего доброго, ласты отбросит, или
копыта откинет, или, чего у них там — у страусов, жабры
склеит. И не видать мне тогда секретов». 
Положение осложнилось. Конечно, нужно было чтото

решать, да только что можно было придумать? Его
скромные возможности и маленькие габариты ставили
операцию спасения под сомнение. Помощи ждать было
неоткуда, а время работало явно не на него. Необходимо
было какое-то альтернативное решение, и от решения
этого зависело — успеет страус передать секреты мастерства
или
нет.

Раздираемый жуткими сомнениями, крот решился.
Медленно повернувшись к учителю спиной, он бросил
тучный взгляд на слабо видневшийся свет в конце
тоннеля, затем наклонился и, так же медленно выкопал
углубление для передней части туловища. Несколько раз
он глубоко вздохнул и, наполнив лёгкие, наклонился.
— Ничего, что я к вам спиной? — полюбопытствовал
он у учителя и на этом счёл приготовления
законченными.
А ёжик в это время отчаянными усилиями пытался
высвободиться из злополучного дерева. Он даже уже
умудрился вытащить одну лапу и теперь, неистово болтая
ею взад и вперёд, расшатывал крепкое сцепление. 
Уже намечался явный прогресс. Уже появился
небольшой люфт, как из дырки в земле, словно из
гигантского рупора, вырвался наружу небывалой боли
крик, и земля вспенилась. От испуга ёж так рванул
конечности, что добрая половина колючек выткнулась из
дерева, а недобрая половина выткнулась из ёжика. Уж не
знаю, от боли ли или от страха, но ёж свернулся в клубок
и заорал:
— Помогите, спасите! Страус крота сожрал.
Он высунул из клубка глаз и, заметив, что бурлящая
земля медленно, но верно приближается к его дереву,
высунул ещё и лапу. Нет. В бога ёжик, конечно, не верил,
но на всякий случай осенил землю знаменьем. 
Не помогло. Земля по-прежнему ревела и
разлеталась во все стороны, оставляя за собой приличной
ширины канаву. Добравшись до дерева, или, вернее,
упершись в него, земля остановилась, а когда пыль осела,
из неё вылез сияющий от радости и гордости крот. Способ
работал.
— Ну как? Видал? — скрестив лапы на груди, спросил
он у ежа в надежде услышать от того возгласы удивления
и восхищения, но ёж  ответить не успел.
Пленившее его дерево издало подозрительный скрип,
и повреждённая корневая система дала сбой. Дерево
качнулось, отчего верёвки, которыми были связаны все
представители его вида, натянулись и запели. 
Песня оказалась короткой и невнятной. Верёвки и те
не успели насладиться ею. Сначала нижняя, а следом и
верхняя пшикнули и, испустив сноп искр, порвались.
Описав в воздухе замысловатую дугу и продолжая
угрожающе искрить, освещая испуганную и виноватую
морды ежа и крота соответственно, они быстро
разобрались с ситуацией и, вычислив обидчика, отлетели
в его сторону.
Вообще-то до этого крот особой реакцией не
отличался, но, видимо, таланты его имели свойство
раскрываться только в экстренных ситуациях. В общем,
крот успел отскочить… 
Крот успел. Страус — нет.
Верёвки, как ядовитые змеи, впились в страуса и,
жужжа и стрекоча, принялись жалить и кусать невинную
плоть. Истошный сдавленный крик вырвался из
страусиной глотки, и в воздухе запахло жареным.
Последнее, что видел ёжик, это глаза. Налитые кровью,
глаза вепря, готового порвать всё живое, встретившееся
на пути. Глаза, которые и врагу в страшном сне не
посоветовал бы увидеть, которые, он знал, будут
преследовать его всю оставшуюся жизнь. 
Того, что произошло следом, он уже не видел. От
страха он потерял сознание.
А вот крот сознания не терял. Он потерял совесть и
потому смотрел на происходящее с долей цинизма, время
от времени убеждая себя — «это не я, они сами». В конце
концов он набрался смелости, или, скорее, наглости, и
подошёл к краю канавы.
— Ты уж извини, страус. Я бы и рад помочь, но с
детства верёвок боюсь. Я же ведь не такой смелый, как ты.
Крот потупил взгляд и, тщательно скрывая
выворачивающуюся наружу улыбку, как бы невзначай,
добавил: 
— Но ты не беспокойся! Я твой способ освоил.
Сохраню. И потомкам передам. И ещё обязательно в честь
тебя его назову.
На этих словах крот лукаво улыбнулся и,
отвернувшись, зашагал прочь, но, пройдя пару метров,
всё же остановился и подумал: «Как-то не по-зверски
получается. Что уж я… изверг какой?..» Он пристыжённо
вздохнул и, потупив глаза, вернулся к канаве.
— Извини, учитель. Сам не знаю, что нашло. Никогда
бы себе этого не простил.
С этими словами крот наклонился и бросил на
страуса три щепотки земли, затем сложил на груди лапы
и воздал к небу глаза. Губы прошептали что-то невнятное,
и, уже отворачиваясь, крот страуса перекрестил.
То, что заставило крота обернуться обратно, обычно
классифицируется выражением — «ни в сказке сказать,
ни пером описать», потому, сомневаясь в точности
передачи, попробую.
Земля — она не то чтобы встала на дыбы. Скорее всё
остальное, испугавшись, присело. Лапы страуса,
воспарившего над землёй, перебирали с такой скоростью,
что казалось — он жонглирует ею, не давая опуститься
вниз, а мощный звучный рёв его, обтрясший звуковой
волной всю росу, даже эхо заставил заикаться. Шерсть на
голове его встала дыбом, а искры, сыпавшиеся не то из
глаз, не то изо рта, так ярко осветили окрестности, что
пристыжённое солнце с виновато заспанной
физиономией на час раньше вылезло из-за макушек
деревьев.
— Вот что крест животворящий делает, — смог лишь
выдавить из себя крот.
Когда всё закончилось, глазам его предстала
ужасающая воображение картина. Вперив в него два
злобных горящих глаза, перед ним стояло нечто, по
размерам схожее с огромным лосем, и лишь отсутствие
рогов и торчащая клочьями грива выдавали в нём
свирепого хищника.
— Страус, ты чего? — запинающимся голосом
промямлил крот, пятясь назад.
— Кто? Как ты меня назвал? Страус? — прогремела
зверюга.
— Ой, ой, ой! Извини! Червяк! — тут же поправился
крот.
— Что?
Зверь сделал шаг в его сторону и с силой прижал
копытом к земле его хвост.
— Какой я тебе червяк, смерд? Ты, смотри, с кем
разговариваешь! Я лев!
 Грозно рыкнув, лев помотал гривой и угрожающе
приблизил к кроту свою пасть.
«Уж лучше бы ты белкой оставался. Или на худой
конец — лошадью, — подумал про себя, висящий на
дереве клубок, всячески пытаясь спрятаться за ствол. —
Только б не заметил, сволочь».
Лев, может быть, и не заметил бы, кабы не одно
обстоятельство. Тень от дерева, за которую всячески
пытался зацепиться насмерть перепуганный крот,
предательски свидетельствовала о наличии в нём
инородного тела, ориентировочно круглой формы.
Львиная пасть медленно, не меняя гримасы,
повернулась в его сторону и как-то неприятно
улыбнулась.
— А-а! И ты здесь! — обрадовалась она случайной
встрече и, выпустив из копыт крота, бесшумной походкой
подкралась к ежу.
— Здравствуй…те, — виновато улыбнулся ёжик,
наблюдая, как крот, воспользовавшись моментом,
улепётывает.
— И тебе не хворать, — с притворной заботой
прошипел лев и ткнул копытом в ствол.
Последняя капля капнула в море равновесия, и
дерево, заскрипевши, рухнуло. Рухнуло аккурат над
зиявшей в земле котловиной, образовав над ней
своеобразный мост. Мягкой поступью хищник преодолел
половину бревна и, свесив голову над пропастью, вежливо
поинтересовался.
— Висишь?
— Висю, — посчитал невежливым не отвечать ёжик.
— Крепко висишь?
— Крепко.
— Ну, повиси пока. Сначала этого догоню, а там и с
тобой поразговариваем, — отсрочил процедуру лев. — Всё
прощу…
— Вот спасибо, Лёвушка! Вот спасибо! — не дослушал
льва ёж. — Да здравствует наш лев! Самый гуманный лев
в мире!
— Всё прощу, — продолжил лев, — кроме
одуванчиков… 

* * *
 Неожиданный шум разбудил медведя. Вообще-то
какой-то внутренний будильник подсказывал ему, что до
рассвета ещё целый час, но медведь всегда не доверял
будильникам и всегда доверял собственным глазам.
Открыв их по очереди, он потянулся, расставил лапы в
стороны и, широко зевнув, потряс головой. Потом
вытянул шею. Потом потряс головой ещё раз,
зажмурился и ещё раз потряс головой. Потом глаза
округлил, лапами схватился за потрясённую голову, а
пасть так и оставил в открытом положении.

 Реки не было…
 
Глава 6 — в которой к интриге добавляются интриганы
 
Весть о том, что река куда-то подевалась, быстро
облетела весь лес. Вещь неприятная, что тут говорить. Ни
тебе умыться, ни в зеркало посмотреть, а уж про то, что
многие звери по утрам страшно завидовали тем, у кого
нет сушняка, так об этом и упоминать не стоит. 
Вообще-то, сказать, что подобного с рекой никогда не
случалось, было бы неправдой. Всякое бывало. В какое
лето засушливое и полностью пересыхала или мельчала
так, что и суслик без разбега… но происходило это всегда
летом и постепенно. 
Кстати, существовал даже и комплекс мер по
сохранению водопоя и специальный водопойный кодекс.
Помнится, даже негласная договорённость была — у
водопоя никому морды не бить, и нарушивший её карался
по всей строгости военного времени. По решению
координационного совета могли даже на три дня лишить
опохмеления, а в отдельных случаях — и на неделю. До
этого, правда, не доходило — уж слишком жестокая мера,
но чего только не сделаешь для поддержания порядка.
В общем, с ситуацией звери столкнулись не вполне
привычной, ибо было в этой пропаже нечто не
согласовывающееся с прежними.
Во-первых, пропала она как-то уж слишком резко и
сразу вся. Вчера была, а сегодня — бац, и нет. Да и не
сезон. Осень выдалась хоть и не очень дождливая, но и не
такая уж засушливая, чтоб рекам пересыхать. Одним
словом — сплошные загадки и разочарования.
Была, впрочем, и отдушина. Поутру слух по лесу
прокатился, что у бобра осталось немного воды, и потому
звери хочешь не хочешь, но кто поодиночке, а кто и
толпами отправились к нему. Тут уж ничего не попишешь
— перед сушняком все в лесу были равны одинаково.
А бобёр, как вы помните, первым заметил пропажу
реки и первым же отправился на её поиски, но, как вы
сами понимаете, так ничего и не обнаружил. Нашёл разве
что небольшую заводь возле омута, огородил её брёвнами
и попытался всячески уберечь от нападок всяких там
лягушек, пиявок и прочих любителей халявы.
Безрезультатно.
 А уж когда с рассветом к заводи начали собираться
остальные, бобёр и вовсе оставил эту бесполезную затею
и, мысленно проклиная отсутствие у сограждан совести,
впервые в жизни решил до чёртиков напиться.
Чёртики, как и следовало ожидать, идею эту всецело
поддержали, но вот чего бобёр ожидать не мог, так это
того, что напиться они захотят именно из его заводи да
ещё и всех оставшихся на попойку пригласят. 
В общем, следовало принимать экстренные меры, и
меры были приняты.
 А обеспечение этих самых мер в столь трудный для
леса час возложил на себя, со всеобщего согласия,
медведь. Он чинно расхаживался промеж живой очереди
и словом, а когда и подзатыльником призывал
страждущих к дисциплине. 
— Так, хорёк, глотки делай пореже!.. Выдра, ты чего
тут мусолишь?.. Эй, ты, с хоботом! 
— Это не хобот — это соломинка, — оправдывался
хомяк.
— А по мне так без разницы! Куда без очереди прёшь?
— Так пить очень хочется!
— А на то он и закон, чтоб для всех одинаково, —
доходчиво разъяснил медведь и ногой отодвинул
незаконопослушную зверюгу. 
От обиды хомяк попытался надуть щёки, но
безуспешно. Поломав от злости о колено соломинку, он
ушёл занимать очередь, а медведь тут же отыскал ещё
одного нарушителя. 
— Э, э, верблюд! Ты тут чего — самый умный, что ли?
 
— Я не верблюд. Я сурок, — отказался становиться
верблюдом сурок и даже сделал вид что обиделся, но
медведь тут же сделал вид, что ему по барабану.
— А чего тогда с вёдрами припёрся?
Пристыженный сурок поставил оба ведра на землю и
жалобно посмотрел на медведя. Губы его неестественно
задрожали, а глаза, готовые в случае отказа немедленно
разреветься, заблестели. 
 — У меня их семеро. Вчера только родились, и жена
ещё. Сказала, чтоб без воды и не возвращался. 
Многодетный папаша обречённо всхлипнул,
шмыгнул носом и виновато опустил голову. 
— Попить бы.
— Ладно! Чёрт с тобой! Налей одно, — в конце концов
разжалобился медведь и не заметил, как сурок тайком
зачерпнул и второе.
— Э, э! Козёл! Страх, что ли, потерял? Куда второй
раз? 
— Так я-то ещё не пил, — состроил возмущённую
физиономию козёл и приготовился обвинить медведя в
неумении считать, — это, наверное, кто-нибудь из братьев
был. 
— Да мне по барабану! Я вас уже семь штук
пропустил, а вас всего семь штук и есть. Стало быть,
расчёт окончен! 
Медвежья лапа размахнулась и быстро обломила, не
успевшего озвучить обвинения халявщика.
Посрамлённый козёл вынужден был покинуть водопой,
исподтишка, однако, погрозив медведю копытом. 
Медведь и сам приложился раз несколько и без
очереди, но претензий на этот счёт никто не высказал. 
Так — потихоньку накопившаяся за ночь жажда была
полностью утолена, и в лесу настал момент истины. 
Призадумались звери. Не похоже это было на
природный катаклизм. Налицо был факт преступления,
причём преступления дерзкого и доселе неслыханного, а
потому лесным уголовным кодексом не
регламентированного. 
Кто и зачем мог спереть реку — в мозгу не
укладывалось, а то, что укладывалось в мозгу, никоим
образом решению проблемы не способствовало. Одно
только было ясно — искать надобно.
Поиски решено было начать немедленно…
— Предлагаю на время поисков ввести в лесу сухой
закон! — разумно предложил бурундук, но, памятуя о
вышесказанном соглашении, у водопоя его бить не стали.
Семеро козлов, правда, настаивали на мнении, что раз
водопой спёрли, то, значит, они не у водопоя, а потому и
соглашение недействительно, но обворованные звери их
проигнорировали и занялись делами поважнее. 
Общим собранием было сформировано три поисковоспасательные

группы, две из которых были именно
поисковыми, а третья — спасательная.
Первая из них, возглавляемая бобром, должна была
отправиться вверх по течению бывшей реки, вторая под
предводительством оленя — вниз, третью отправили за
водкой.
Поисково-спасательная операция, получившая
кодовое название «Ё» (видимо, чтобы никто не догадался,
хотя, возможно, что это была и аббревиатура), должна
была закончиться в полдень — на этом же самом месте,
общим сбором. Руководство операцией было возложено
на медведя, которому надлежало оставаться у заводи и
координировать работу всех групп. 
Так же решено было оставить с медведем глухаря, в
обязанности которого входило в случае успеха одной из
групп оповестить об этом другую, а семерых козлов ввиду
отсутствия толка решили оставить охранять заводь. 
Медведь лично проверил готовность личного состава
к намеченной операции, разослал ворон для
рекогносцировки местности, а затем, так же лично
проверил каждого на знание пароля и отзыва. Вообще-то
зачем это было нужно, так никто и не понял, но зато со
стороны выглядело так эффектно, что оставшись
довольным, он дал, наконец, сигнал к началу операции.
Операция началась. Обе группы медленно и важно
разбрелись по намеченным маршрутам, соблюдая
оговорённую тишину. Через какое-то время они скрылись
из вида, и на берегу остались лишь медведь да его глухой
заместитель. 
Поначалу медведь затеял с глухарём какую-то беседу,
но по причине глухоты собеседника затею эту оставил, и
мало-помалу им начала овладевать какая-то странная
тоска.
 В борьбе с этой тоской он несколько раз прошёлся
туда-сюда вдоль берега, заложив для важности лапы за
спину. Не помогло. Вдобавок к тоске прибавилась ещё и
сонливость. Он ускорил шаг. Снова не помогло, а
вдобавок к тоске и сонливости присоединилась одышка.
Лёгкая утренняя гимнастика вместо бодрости добавила
усталость, и все последующие действия рассматривались
организмом не иначе как издевательство. 
В борьбе с организмом медведь встряхнул головой и,
приложив лапу ко лбу, прищурился. Он просто хотел
посмотреть в сторону ухода первой группы, но глаза
хитрости не поняли и прищурились совсем.
 Организм, как и следовало ожидать, вообще
истолковал данный манёвр по-своему и тут же уснул, не
поставив об этом в известность вестибулярный аппарат.
Не успел медведь забыть, куда и зачем он смотрел, как
берег покачнулся и сильно шарахнул его по морде.
Сонливость на мгновение улетучилась, зато на смену ей
пришло ощущение дискомфорта в области челюсти. Он
медленно встал, потирая лапой разбитый нос и,
проклиная в душе свою нелёгкую долю, выругался.
Руководящая роль давалась с трудом. 
В противоположенную сторону он смотрел уже не
прищуриваясь, но и там так ничего и не увидел.
 Отсутствие вестей от групп действовало ему на
нервы, а отсутствие третьей группы расстроило
окончательно. Ещё пару минут он походил вдоль берега, а
затем, видимо, вспомнив о важности своего положения,
перепоручил это занятие глухарю. 
Глухарь принял это как должное и тут же сменил
медведя на вахте, а тот в свою очередь поднялся на
ближайший пригорок и развалился на мягкой траве.
Последнее, что он услышал, перед тем как заснуть, это
ругань козлов у заводи: «Я видел! Он мухлюет! Чипер за
сдачу!» 
* * *
Олень был искусным предводителем. К тому же он
был высок, красив и честолюбив. Голову его окаймляли
большие, ветвистые и изысканные по красоте рога, но в
животном мире это вовсе ничего не означает. 
Несмотря на свою молодость, олень отличался
незаурядным умом и потому сразу же начал с главного,
объяснив своей группе, что главное в поисках — это,
собственно, скорость. 
В доказательство своей теории им было приведено
несколько всем известных и, само собой, неоспоримых
афоризмов, как то: «Кто успел — тот и съел», «Семеро
одного не ждут», «Куй железо, пока горячо» и «Раньше
сядешь — раньше выпьешь». Он хотел ещё сказать, что и у
кошек тоже всё как-то быстро получается, но запутался в
формулировке, ибо точно не знал, про кошек эта
пословица или про кроликов. 
В любом случае доказательств, по его мнению, было
предостаточно, и, напомнив ещё раз о важности миссии и
о том, что путь предстоит неблизкий, приказал зверям
избавиться от балласта, дабы ничто не мешало оной
миссии выполнению. Затем он попросил всех бежать
строем и держаться как можно плотнее, ибо ждать они
никого не собираются. Напомнил, что следующий привал
через двадцать километров, глубоко вздохнул и дал
галоп. Группа безропотно последовала за своим
предводителем…
Группа бобра, состоящая из более мелких зверей, не
могла сравниться в скорости с оленьей, да к этому и не
стремилась. Бобёр не отличался тщеславием и с
лёгкостью отдал бы лавры первенства нахождения реки
кому угодно. Его волновал только результат, во имя
достижения которого он готов был пожертвовать даже
своей группой. 
Надо также отметить, что предводителем он был не
менее искусным, нежели его коллега, с единственной
лишь разницей в выборе стратегии. 
 По его глубокому убеждению, главным в поисках
была неторопливость и выдержка, о чём бесспорно
свидетельствовали приведённые им в качестве
доказательства элементы народного фольклора. А
именно: «Поспешишь — людей насмешишь», «Тише
едешь — дальше будешь» и «Спешка нужна только при
ловле блох». Он хотел ещё добавить в качестве основного
аргумента, что быстро бывает только у… но тут он
повстречался глазами с кроликом и из чувства
врождённой деликатности посчитал, что аргументов
достаточно.   
— Запомните! — напутствовал он подчинённых
шепелявым голосом. — В деле сыска спешность
недопустима. Нужно внимательнейшим образом оглядеть
всё окружающее пространство, ибо любое преступление
имеет след, и если этот след обнаружить, то по нему
можно будет и преступников найти, реку похитивших, а
то и саму реку. Поэтому надо всё пристально
рассматривать и примечать любые изменения
окружающего ландшафта, будь то сломанная ветка или
помятая трава. 
Так же немаловажное значение имеет работа со
свидетелями, поэтому с особой тщательностью нужно
переворачивать камни и расспрашивать червяков на
предмет, не видел ли кто чего. И вот ещё что! Никак мне
покоя не даёт. Мотив. У каждого преступления должен
быть свой мотив. Кому, скажем, выгодно исчезновение
реки? А? 
 Звери замешкались. Вопрос определённо застал их
врасплох. Видя подобную реакцию, бобёр не преминул
воспользоваться ситуацией и, блеснув эрудицией,
предложил собственную версию. 
— Шерше ля фам!
Он поднял вверх указательный палец и свысока
посмотрел на подчинённых. Подчинённые не
отреагировали. Мало того, большинство из них вообще
приняли данное словосочетание за новый синоним слова
«идиоты», а вследствие того, что водопой был уже далеко,
никто, даже сам Господь Бог не смог бы поручиться за
неприкосновенность бобриной морды. 
— Чего это ты там шершепелявишь? — сощурил
морду сурок и упёр лапы в бока.
— Да! Какая там ещё, лафа? — поддержал сурка хорёк
и потребовал разъяснений.
— Так в подобных ситуациях выражаются
французские бобры, — поспешил оправдаться наш бобёр,
— что в переводе означает «ищите самку». 
— Точно! — тут же забыл об оскорблении сурок. — Без
баб тут явно не обошлось!
«Точно, точно!», «Да, как пить дать!», «Да ясен пень!
— наперебой проявили солидарность остальные. — И куда
они могли её подевать?», «Да!», «И на кой ляд им это
надо?» 
— Слышь, бобёр! А что там, кстати, по этому поводу
твои французские бобры говорят? — продолжил сурок.
 
— А ничего не говорят, — не оставил никакой
надежды бобёр и тяжело вздохнул. — Вот только «шерше
ля фам» — и всё! 
— Да! Скудноватый язык, — посетовал сурок.
— Пожалуй, — согласился бобёр и, затаив глубокую
обиду на своих французских родственников, которые в
трудный час не просто не пришли на помощь, но и
добавили загадок в итак непростом деле, дал команду
рассредоточиться по берегу. 
Команда была выполнена беспрекословно, и звери,
исполненные чувством ответственности, разбрелись
согласно предусмотренной диспозиции.   
Все кусты, трава и камни были незамедлительно
обследованы. Последние перевёрнуты, а подкаменные
обитатели допрошены. 
 «Попался ворюга!..», «Куда, сволочь, реку подевал?..
— разносилось то с оной стороны, то с другой. — Ну что? В
молчанку играть будем?..» — по-своему поняли важность
работы со свидетелями звери. 
Впрочем, ясности это не добавило. Растерянные
червяки в непонимании мотали хвостами и валили всё на
пиявок. Пиявки валили всё на лягушек, а те, в свою
очередь, обвиняли во всём кузнечиков. Думаю, не надо
объяснять, что кузнечики всё, естественно, отрицали и
валили на червяков. Одним словом, круг замыкался, и без
очной ставки разобраться было совершенно невозможно.
В тупиковом направлении поиски продолжались. Лелея
слепую надежду, звери обследовали русло.   
Один только сурок, сочтя, видимо, свои
криминалистические таланты минимальными, ушёл
обследовать дальние кусты и больше оттуда не вернулся...
 
 
Глава 7 — в которой посредством дипломатической
миссии появляется ещё одна интрига   

Ёжик был злой, голодный и охрипший. Кто помог
ему выткнуться из дерева — осталось загадкой, но теперь
он шёл по лесу, проклиная солнечный свет и удивляясь
неестественной тишине. Лес, казалось, вымер — ни шума,
ни гама, ни драки. В какой-то момент ему даже стало
жутко, и он, набрав побольше воздуха, крикнул: «Эге-геге-гей!
Есть
кто
живой?»

Ответа не последовало, но в большей степени
напугало его другое. Ему не ответило эхо.   
Панический страх овладел всем его телом, и, как и
подобает ежам в подобных ситуациях, он рухнул на землю
и свернулся клубком.
Внутри клубка оказалось не менее страшно, и
свидетельством тому — клубок сейчас же начал ёрзать и
извиваться, пока, наконец, из него не высунулась лапа.
Лапа боязливо ощупала поверхность земли и,
убедившись, что та по-прежнему на месте, дала сигнал
другим частям тела. Вслед за лапой наружу медленно
вылез нос, а затем и глаз. Глаз осторожно, как бы
стараясь остаться незамеченным, покосился на тень, а
лапа, видимо, заранее с глазом договорившись, эту тень
ощупала. Тень тоже была на месте. Вздох облегчения
вырвался из клубка наружу, и тот развернулся. 
— Ну, слава богу. Стало быть, живой.
Присутствие тени таинственным образом обнадёжило
ёжика. Он понемногу успокоился, но вместе с тем начал
ощущать голод и жажду. Вскоре к голоду и жажде
присоединилась и головная боль, которая, правда,
отступила, едва до него донеслись знакомые голоса, суть
которых за вычетом всех непотребных слов сводилась к
тому, что карты краплёные и что все вокруг козлы. Голоса
подействовали на ежа, как полная луна на сомнамбулу.
Забыв обо всём на свете, он помчался им навстречу.
Едва прибежав на берег реки, он остановился,
выпучил глаза и потерял дар речи. 
За свою долгую жизнь он повидал немало. Бывало,
что утки прилетали с юга на Рождество, бывало, лоси по
деревьям лазили, но такого, чтоб река куда-нибудь
пропала, он не припоминал. 
Постояв в нерешительности минуту-другую и
внимательно осмотревшись по сторонам, он обнаружил
кроме матерящихся козлов, спящего медведя и глухаря, с
важным видом расхаживающего по берегу. Что-то
подсказало ежу, что глухарь владеет ситуацией, и, не
медля ни секунды, он прямиком направился к нему.
Медведя ёжик предусмотрительно обежал подальше.
 Глухарь ежу почему-то обрадовался, видимо, ему
наскучило одному бродить по берегу. Однако
предложение присоединиться к нему ёжик отверг, а
вместо того выспросил, что тут без него произошло. 
Пояснив вкратце в чём суть дела, глухарь на правах
медвежьего заместителя хотел было отослать ёжика на
помощь одной из групп, но не успел. Ёжик сам отослал
глухаря, причём куда дальше. Глухарь хоть и не
расслышал слов, но по губам уловил их смысл, после чего
обиделся и объявил ежу бойкот.
Бойкот ёжик отправил по тому же адресу, а сам,
состроив серьёзную морду, направился к ничего не
подозревающему медведю.
— Спишь? — заорал он что есть мочи прямо на ухо
спящему.
— А? Что? Где?
Спросонья медведь закашлялся. В попытке стряхнуть
остатки сна он помотал головой, а встретив глазами
вопиюще победоносную морду ежа, крепко зажмурился и
помотал ещё раз. Не помогло. Тот определённо стоял
перед ним, уперев лапы в бока, и к тому же в морде его
читалось обострённое чувство справедливости.
— Спишь, говорю? А другие вкалывать должны?
— Ты, что ли, завкалывался, репейник? — припомнил
медведь позорную кличку. 
— Я, между прочим, своё отыскал! Пускай теперь
другие поищут! Вот только вопрос. Что как и они тоже не
найдут? Ты их тоже всех на дерево, как меня? А?   
— Ты своё по заслугам получил.
Медведь явно хотел проигнорировать диалог и
демонстративно перевернулся на другой бок, но его
оппонент моментально отреагировал и перебежал на
другую сторону. 
— По заслугам? — он прям-таки подавился от
негодования. — Да реку, между прочим, ещё вчера
свистнули! Вчера! И как же тогда, спрашивается, я мог её
найти? А? Как можно найти то, чего нет? А? Как? Да ты
вообще знаешь, как трудно искать реку в тёмном лесу,
особенно если её там нет! — заключил ёж, неожиданно
приняв конфуцианство. 
Медведь не нашёлся что ответить. Он почесал по
привычке затылок и сопоставил услышанные доводы с
реальностью. В действительности получалось как-то
нехорошо. 
— Да если б эту реку никто не свистнул, да я б её, да в
два счёта. Но ведь реки-то не было. И бобёр тебе говорил.
Ведь говорил же? — напирал ёжик. 
— Ну, так ведь… — начал было оправдываться
медведь, но запнулся. Он как-то не привык
оправдываться, а тут... 
С одной стороны, ёж был абсолютно прав, но хуже
того — он и с другой стороны тоже был прав. Как ни
тяжело было с этим смириться, но неправоту свою
пришлось признать и в знак извинения списать ежу полящика
долга.


Справедливость, казалось бы, восторжествовала, но
ежа сей факт не очень-то обрадовал. 
— Пол-ящика? Да это просто издевательство! —
вознегодовал он, — я всю ночь, на дереве — распятым! Да
меня за это вообще должны канонизировать! Пол-ящика!
Да я только слёз горьких, аж два ведра! А страху, а?
Страху сколько натерпелся! И ведь никто, никто! Все меня
бросили, все отвернулись! — Ёжик шмыгнул носом,
крупная капля скатилась по щеке и смешалась с росой.
Медведю ничего не оставалось делать. Он тяжко
вздохнул и списал остаток долга.
Казалось, пора бы ежу на этом остановиться, но,
воодушевлённый победами на переговорном фронте, он
вошёл в раж. Его понесло. 
С полной страдания мордой он начал рассказывать о
нелёгкой доле распятых зверей, сильно рискуя при этом
лишиться не только всех своих завоеваний, но и влезть в
очередные долги. Лишь по счастливому случаю участь его
была спасена невесть откуда взявшейся делегацией из
соседнего леса. Та стояла на противоположном берегу и,
маша  белым флагом, призывала стороны к переговорам.
 
Предложение о переговорах медведь принял с
радостью и немедленно — с трудно скрываемым
удовольствием отправил на встречу с той делегацией
свою, состоящую, правда, из одного только ежа. 
Тот хотел было от дипломатической миссии
отвертеться, но, понюхав огромный кулак, согласился и
нехотя, но отправился  навстречу соседям. 
Избавившись таким образом от надоедливого
собеседника, медведь умилённо закрыл глаза и вздохнул
спокойно.   
А вот соседская делегация, по всей видимости,
особым спокойствием не отличалась и с каждой минутой
жестикулировала всё отчаянней и отчаянней. Пришлось
на всякий случай поторопиться.
— Ой, да иду я! Иду! — крикнул ёжик, спустившись к
реке, и осторожно пощупал ногой наполовину высохшее
русло. 
Убедившись в безопасности, он сделал шаг, но,
пройдя десяток метров, внезапно остановился и
огляделся вокруг. Потом тайком взглянул на медведя,
который пристально наблюдал за ним с берега и как бы
невзначай что-то вдавил ногой в ил. Другой ногой он
аккуратно это заровнял и, осенённый, видимо, какой-то
приятной мыслью, стремглав бросился навстречу
соседям, крича на бегу: 
— Стойте где стоите! Сам подойду.
Нельзя сказать, что поведение ежа не удивило
медведя. Плохое зрение хоть и не позволило ему
разглядеть ежиную находку, но заинтересовало не на
шутку. Он спустился со своей смотровой точки к самому
берегу и внимательно осмотрел дно. Ничего
примечательного на дне он не увидел, а спросить было
уже не у кого — ёж был далеко. Медведю ничего не
оставалось, кроме как сидеть и дожидаться его
возвращения, что, собственно, он и сделал, развалившись
неподалёку. 
А ёжик тем временем давно преодолел намеченное
расстояние и рьяно вступил в переговоры.
Тут нужно отдать ему должное, ибо переговорщиком
он был отменным, а если речь шла ещё и о какой выгоде,
тут ему вообще не было равных. В данном случае выгода
была налицо. 
Как неожиданно выяснилось — сушняк овладевал и
соседним лесом, а ихний бобёр ввечеру нажрался и
заводи не отгородил, за что, впрочем, его уже
поколотили. Тем не менее проблемы это не решило, и
посему соседи испросили разрешения приложиться к
заводи существующей, чем вызвали бурю негодования со
стороны ежа. 
Тот красочно, в подробностях, упустив, правда, все
неприятные моменты, обрисовал им, как сам лично, взяв
в подмогу одного только медведя, толку от которого,
конечно же, не было никакого, всю ночь напролёт искал
пропажу.
 Потом он, голодный, озябший, в кромешной темноте
продираясь сквозь колючие кусты, искал след
похитителей и таки нашёл его. Потом поведал о
трёхчасовой погоне и о битве с похитителями, коих было
несметное множество. Как он яростно и отчаянно
бросался на вражье полчище, разрывая их в клочья и
оставляя за собой горы трупов. В доказательство он
продемонстрировал следы той яростной битвы, которые
— поменьше под левым глазом и побольше под правым —
были на лицо. Или, вернее, на морде. 
Потом рассказал, как силы постепенно покидали его,
а врагов всё прибавлялось и прибавлялось. Как в конце
концов они были вынуждены отступить и вернуться
назад, чтобы спасти хоть то, что осталось. Нечего уже и
говорить, что до рассвета он, само собой, валил лес и
таскал тяжёлые брёвна для заводи. 
В заключение ёжик отметил, что чертовски устал, а
вместо того чтоб воспользоваться заслуженным отдыхом,
вынужден вести беспредметные разговоры с толпой
халявщиков. 
Звери внимательно выслушали ежа и, несмотря на то,
что не все полностью поверили ему, из чувства
дипломатического такта промолчали. Некоторые даже
выразили ему свои сочувствия и заверили, что ни о какой
халяве речи не шло. Что речь, собственно, шла о
справедливом обмене, и в доказательство тому выставили
на предмет торга два ведра водки.
 Предмет торга ёжика не разочаровал и, прочитав
краткую лекцию о вреде алкоголизма и дефиците
пресной воды в современном мире, он предложил
оформить сделку в пропорциях один к одному.
Когда к соседям вернулся дар речи,
дипломатического такта и след простыл, а ихний барсук,
в лексиконе которого вообще не было приличных слов,
присовокупил к своему лексикону ещё и слово ёж — как
синоним. Ну и в конце, естественно, ежа приписали к
известной национальности, а пропорции меньше чем
один к десяти даже обсуждать отказались. 
Тут опять надо отдать ежу должное, ибо он не
растерялся и тоже, отбросив дипломатический такт,
указал соседям место, добавив заодно к лексикону
барсука ещё несколько слов, доселе тому неизвестных. 
Всё время, пока шли переговоры, с другого берега за
ними пристально наблюдал медведь. Он нетерпеливо
расхаживался туда-сюда, пытаясь определить, о чём шла
речь. Он прикладывал лапу к уху и морщил от
напряжения брови, но всё было безрезультатно. Пару раз
он порывался присоединиться к переговорщикам, но
каждый раз вспоминал о руководстве операцией и
возвращался на рабочее место. 
Время от времени отдельные слова, а то и обрывки
фраз долетали до его уха, но то были слова, сказанные
заведомо громче других, а потому смысловой нагрузкой
не обременённые. По ним, однако, можно было
определить о накале страстей и, как следствие, о
серьёзности обсуждаемой проблемы. Медведь сильно
нервничал и с нетерпением ожидал развязки, которая в
скором времени и произошла. 
Обратно ёжик шёл, насвистывая, что
свидетельствовало о хорошем настроении. Переговоры,
по его мнению, закончились успешно и вдобавок без
жертв и кровопролития. 
Конечная точка была поставлена. Причём,
поставлена на пропорции один к восьми, что в свою
очередь, можно было считать достижением.
Предвкушение праздника переполняло его через край.
 
Медведь, видя насвистывающего ёжика, тоже слегка
успокоился, ибо по довольной физиономии того
определил, что дипломатическая миссия удалась. 
— Ну-у? — выдавил он из себя любопытнейший
вопрос, едва ёжик приблизился достаточно.   
— А то! — так же несуразно ответил тот и, будто бы не
замечая медведя, просвистел мимо него. 
— Чего — а то? — не понял медведь и пустился за
ежом вдогонку.
— А чего ну? — надерзил ёж, даже не поворачиваясь.
 
— Хватит умничать! — остудил медведь его пыл. —
Рассказывай давай, чего вы там расшумелись! 
Ёжик лениво остановился и упёр в бок только одну
лапу, а второй демонстративно пригладил иголки.
— Расшумелись, расшумелись! Вовсе мы и не
расшумелись. Просто переговоры у нас были — важные!
 
— Какие ещё переговоры?
— Ну, я же говорю — важные! Дела там всякие
государственные обсуждали, — неторопливо отчитался
ёж, зевая. — Внебюджетные фонды, антимонопольные
соглашения, так — по бартеру кое-что.
Из всего вышесказанного медведь не понял ни
единого слова, но отдадим ему должное — выкрутился
довольно ловко.
— Ну, это понятно, — кивнул он головой и тоже
зевнул. — Тебя, в общем-то, за тем и посылали! Кстати.
Договорился до чего-нибудь?
— Да уж известно, что договорился! Кто ж, как не я,
договориться-то может? Вот кто другой, может, и не
договорился бы, а я…
Ёжик собирался было пуститься в пространственные
рассуждения о сложностях дипломатической работы, но
его нос тут же упёрся в знакомый кулак. 
— А вот этого не надо. Не надо, Миш, — он осторожно
отодвинул кулак лапой. — Вечно ты так. Слова сказать не
даёшь, а как что случись, так вот тебе и пожалуйста —
иди, давай, ёжик лес спасай. А я, между прочим, в
отличие от некоторых, — явно намекнул на кое-кого
ёжик, — дело своё сделал, и не просто сделал, а ещё как
сделал.    
 — Да какое, блин дело! — потерял терпение медведь
и кроме кулаков сжал ещё и зубы. 
— Ну что ты нервничаешь, Миш? Вот же я и говорю. А
чем ругаться, ты лучше мне вот что скажи. Что это у нас
за служба такая объявилась? И где она у нас находится?
 
— Какая, блин, ещё служба? — потерянное терпение
медведя теперь ещё и лопнуло. 
— А такая! Служба! Которая разных там идиотов по
лесам распределяет. И этих, там — всяких жлобов, скряг и
халявщиков!
— Ну и где же она? — тоже озадачился медведь. Он и
слыхом о такой службе не слыхивал, но если бы
неожиданно выяснилось, что ёж является её
председателем — поверил бы безоговорочно.
— Так вот же я и спрашиваю, где? — не подтвердилось
председательство ежа. — И как вообще она умудрилась
всех скупердяев в соседний лес распределить? А?
— Это, как это так? — не смог вникнуть медвежий ум в
суть вопроса. 
— А я тебе о чём? Это ж, блин, одни барыги
собрались. Прям невозможно вести переговоры. 
— А чего им надо-то было?
— Да уж известно чего — водички нашей на халяву!
 
— Ну, уж это им дудки! — медведь сложил из когтей
незамысловатую фигуру и, плюнув на неё, потряс ей в
воздухе.
— Вот и я говорю — никакой вам халявы. У нас,
говорю, все водные запасы строго регламентированы. 
 — Во, во!
— Самим бы, говорю, до зимы продержаться.
Медведь обречённо вздохнул.
— До зимы, пожалуй, не хватит.
— А я про что? Стратегический запас, говорю. Стало
быть, разбазаривать никак не возможно. Если там только
поменять — на водку! 
Ёжик вопросительно посмотрел на медведя, желая
увидеть в его глазах одобрение и то, естественно
оказалось на месте, мало того, видно было, как медвежьи
глаза заблестели, и одобрение вместе с нервной дрожью
распространилось по всему телу. В завершение, он
облизал губы и с надеждой в голосе вопросил: 
— Ну? 
— Что ну? Я ж говорю — жлобы одни! Говорят:
«Двадцать вёдер воды — на ведро водки».
— Ну? — опять проголосил медведь, но более
задумчиво.
— Да что ну? Я им говорю — двенадцать, и ни глотком
больше. Ой, Миш, видел бы ты, что тут началось. Уж они
и упрашивали меня и уговаривали — а я ни в какую. Уж
даже угрожали мне — а я на своём. Двенадцать говорю, и
всё! Ни капли больше не накинул. В общем, на том и
порешили, — соврал ёжик, прикарманив себе добрую
долю общественного достояния.   
— Это ты правильно! Молодец! — медведь дружески
потрепал его по затылку. Настроение у него явно
улучшилось. Жизнь определённо налаживалась. — Ведь
можешь же, когда захочешь.
— Обижаешь, — ответил ёжик и своей лапой
отстранил от головы медвежью. 
— Ладно, полно тебе. Хорошо придумал. Кстати, надо
бы послать к ним кого. А то чего время-то тянуть. Вода-то,
она знаешь, как испаряется, — медведь ехидно
прищурился. — Я бы сам, конечно, сходил, но у меня вон,
— он махнул головой в сторону заводи и обомлел. Жизнь
налаживалась куда стремительней, чем он предполагал,
ибо соседи уже сами несли водку, и не одно ведро, а
целых два. Лёгкий ветерок донёс до него блаженный
аромат и тем заставил проглотить очередной ком в горле.
 
Тут выяснилось, что козлы тоже обладают недюжим
обонянием. Ещё издали, учуяв водку, они бросили карты
и выстроились в шеренгу, держа равнение на вёдра и вотвот
готовые
отдать
под
козырёк.

 Когда же интересующая их процессия совершенно
непредвиденно проследовала мимо них, дисциплина в
строю резко пошатнулась. Налицо выявились
откровенные факты саботажа, а те, в свою очередь,
вылились в единое требование сменить караул. 
У заводи поднялся страшный шум, прервавшийся
лишь единожды, когда нёсший ведро с водкой енот уже
на подступах к берегу обо что-то споткнулся и только в
последний момент умудрился-таки ведро спасти. 
В одно мгновение звери, находящиеся в радиусе
поражения спиртоносного запаха, все как один
остолбенели, ибо прецедент имел ценой огромное
количество нервных клеток, которые по утверждению
мудрого филина, не имели совести восстанавливаться.
Лишь когда процессия благополучно вышла на берег, оба
леса облегчённо вздохнули.
В торжественной обстановке, состроив, насколько
возможно, серьёзную морду, медведь принял оба ведра и
для важности дважды (сначала слева направо, потом
справа налево) их пересчитал. Оставшись довольным
подсчетом, он одобрительно кивнул и сказал: «Угу», а
ёжик помахал над ведром ладонью и, втянув носом
водочный запах, утвердительно фыркнул и «угу»
подтвердил. 
На этом интерес к визитёрам с их стороны пропал, и
те отправились восвояси, сообщив напоследок, что вёдра
тоже можно оставить себе. Никто уже не заметил, как,
пройдя по высохшему руслу с десяток метров, гости
неожиданно остановились и хитро между собой
переглянулись, а енот вполголоса о чём-то сообщил
своему напарнику. Напарник кивком головы с ним
согласился, и оба ускорили шаг. Вскоре они
присоединились ко второй своей группе, которая под
предводительством сурка организованно направлялась к
заводи, сжимая в лапах пустые вёдра. 
— У меня смотрите там! Не жульничать — лично
считать буду! — крикнул им с берега медведь, мысленно
пробуя умножить двенадцать на два, но когтей
неожиданно не хватило. 
Ёжик хотел было предложить свою помощь в
осуществлении контроля, но вовремя опомнился. И было
на то пара веских оснований. Во-первых, стоило бы ему
подойти к заводи, как козлы, приняв это за смену
караула, немедленно бы разбежались, а охранять её
вместо них ежу совсем не хотелось. Вторая причина, куда
весомей первой, стояла рядом и выдыхалась. 
Тем не менее пускать процесс водозабора на самотёк
было недозволительно, а доверять его козлам было
сродни выпрашиванию у них молока. Умная мысль
пришла как нельзя кстати. 
— Миш, ты б пошёл туда — проконтролировал, а то
ведь, сам знаешь — от этих чертей чего угодно можно
ожидать.
— Да ладно, я и отсюда посчитаю.
— Нет, нет, Миш. Это ж жулики. Да я на все сто
уверен — чего-нибудь они да удумали. Уж больно легко
согласились.
Медведь задумчиво посмотрел на ежа, чей абсолютно
серьёзный вид не предполагал недосказанности и
действительно выражал тревогу.
— Думаешь? — спросил он у серьёзного вида.
Ёжик молча, но не менее красноречиво покивал
головой.
— Ну, ладно, — вздохнул медведь, — схожу, пожалуй,
— и хоть и нехотя, но привстал и устало поковылял к
заводи. 
— Иди, иди, Миш, — благословил его ёжик вдогонку,
— а за водку ты не беспокойся — я её покараулю. 
При слове водка медведь резко остановился. Какие-то
тревожные мысли посетили вдруг его голову. Он
обернулся. 
— А караульщик-то из тебя неважный. Случись чего,
и не отобьёшься. 
— Ой, да что ж тут может случиться? — пожалел
ёжик, что напомнил о водке. 
— Ну, мало ли. — Медведь что-то прикинул в мозгу,
потом сам же с этим согласился и закончил: — Пожалуй,
я её с собой возьму. 
«Тьфу, ты! — расстроился ёжик. — Ведь сам же
подсказал идиоту». 
А медведь тем временем подхватил вёдра и
отправился к заводи…
 
Глава 8 — в которой интриги начинают переплетаться

Пропорционально тому, как медведь с вёдрами
приближался к заводи, росло настроение и у козлов. Они
заранее спрятали колоду карт и, поматерясь немного,
дисциплинированно выстроились в очередь.
— Это вот ты, Миш, правильно решил, — высказался
один из них, едва медведь подошёл поближе. — Сперва
надо охрану напоить как наиболее ценную часть
общества.
Медведь отвечать не стал. Он просто поставил вёдра
на землю и из освободившихся лап скомбинировал
обидную фигуру. 
Козлы расстроились, зато повеселели соседи, а
некоторые даже тайком облизнулись. 
Медведь обломил и этих, заявив решительно, что
никакой халявы не будет и что он как раз и пришёл сюда,
чтобы таковой не допустить.
— Какая халява? — сделал вид, что обиделся барсук.
— Всё по-честному — как договаривались.
— Вот-вот! — подхватил соседский волк. — Мы свои
обязательства выполнили — очередь за вами.
— Мы от своих тоже не отказываемся, — вставил
медведь, — так что набирайте свои вёдра и проваливайте.
— Сейчас, сейчас, — притворно улыбнулся барсук, —
мы ж всё понимаем.
— Только смотрите у меня, — пригрозил медведь, —
дурить вздумаете — так насухую отсюда уйдёте.
— Да нет, Миш, что ты. Тебя дурить — здоровья не
хватит, — пробурчал волк и ностальгически ощупал бока,
— уж как договорились, так пусть и будет — по восемь
вёдер воды за ведро водки.
— Чего? — рыкнул медведь. — Какие, на хрен, восемь!
Или, думаете, я считать не умею? Сказано ясно — по
двенадцать, вот и набирайте по двенадцать.
Соседские звери переглянулись, а некоторые даже,
чуя подвох, почесали затылок. Только барсук как-то хитро
прищурился и, подойдя к медведю успокоил.
— Да ты не слушай никого, Миш. Это ж бестолочи.
Они два плюс два сложить не могут — где уж там
двенадцать. Давай ка лучше вдвоём с тобой считать.
— Да, — согласился медведь, — давай лучше вдвоём.
— Итак, — начал барсук, — стало быть, нам надо
двенадцать вёдер помножить на два. Верно?
— Ага, — подтвердил медведь.
— А двенадцать на два — стало быть, будет, стало
быть, будет, — барсук быстро окинул взглядом и
пересчитал все принесённые вёдра, стало быть, будет —
тридцать семь. Правильно?
— Правильно, — подтвердил медведь.
— Так! Волк! Давай, быстро набираем вёдра, —
скомандовал барсук, — и валим отсюда, — добавил он
шёпотом.
Волк оказался на редкость сообразительным и
исполнил команду точь-в-точь. Всего пара
подзатыльников понадобилось, чтобы все тридцать семь
вёдер оказались наполненными.
— Ну, вот видишь, никакого обмана. Всё как есть — на
твоих глазах, — лукаво отрапортовал барсук, — так что
разрешите откланяться.
Барсук даже вежливо поклонился, показав пример
остальным. Многие не замедлили расплыться в
реверансе, причём делали они это с такой противной
улыбкой на лице, что медведь заподозрил неладное.
— Кланяться подождите! — сурово прервал он
церемонию. — Ведра — на землю. Пересчитывать будем!
— Миша! Как же так? — обиженно прохрипел барсук.
— Откуда такое недоверие?
— Меня ещё никто так не оскорблял, — чуть не
расплакался волк.
— Нечто мы жулики какие? — надул губы и
отвернулся лис.
— Ничего! Переживёте, — равнодушно ответил
медведь и, подойдя поближе скомандовал: — Ну-ка, вёдра
покучнее.
Под всеобщий гул неодобрения вёдра всё-таки
скомпоновали, и отсчёт начался.
— Раз, два, три, четыре, — загибал когти медведь,
громко выговаривая каждое число, — пять, шесть, семь,
восемь.
На десяти когти кончились, а вёдра остались.
Вот уж чем-чем, а блеснуть неграмотностью медведю
не хотелось, потому на следующем ведре он нарочито
закашлялся и дальнейший счёт продолжил уже про себя.
Толстые когти поочерёдно тыкали в вёдра, губы делали
вид, что считают, а абсолютно серьёзное выражение
морды некоторых заставило даже вздрогнуть, когда
указательный палец указал на двадцать пятое ведро.
Когда же палец благополучно миновал критическую
точку, звери облегчённо выдохнули, а уже где-то на
тридцать втором ведре на их лица вернулась нахальная
улыбка.
Пересчитав, или, вернее, протыкав когтями все вёдра,
медведь почесал макушку и огляделся. Судя по мордам,
его, как пить дать, надули, но где крылся подвох, он так и
не догадался.
— Ладно, валите, — махнул он лапой, довольный хотя
бы тем, что никто не заметил, что считать он умеет только
до десяти. 
Два раза повторять никому не пришлось. Звери
дружно подхватили добычу и спешно побрели восвояси.
Медведь тоже не стал рассиживаться и, подхватив
водку, повернул на родину, а заметив, как с поисков
возвращаются обе группы, ещё и прибавил хода.
Минуя заводь, он повстречался с четырнадцатью
идиотскими глазами и семью таким же улыбками.
Тратить на них время он не хотел, но, почувствовав это, у
козлов началась паника.
— Миш, а мы-то как же? — хором заголосили они. —
Ты караул-то менять собираешься?
Медведь недружелюбно вздохнул и, ясно понимая их
требования, поставил одно ведро на землю.
— Ладно. Давайте, только по быстрому.
Уговаривать никого не пришлось. Спустя секунду
первая козлиная морда окунулась в сосуд.
В следующее мгновение истошный сип вырвался из
груди отпившего, и, отскочив от ведра, тот рухнул на
землю. 
— Отравили! — просипел дегустатор и схватился за
горло. Конечности его забились в конвульсиях, а
соседские звери резко прибавили ходу.
— Что за хрень? — не понял происходящего медведь.
— А ты сам попробуй, — неожиданно бодрым голосом
посоветовал отравленный.
В другой раз медведь, может, и не решился бы, но
сработал рефлекс. Он не мог отказать, когда его просят
попробовать водку.
Не без доли осторожности ведро приблизилось к его
морде и сразу же полегчало на два глотка. В следующую
секунду оно полетело в сторону и, ударившись о землю,
избавилось от содержимого. Второе ведро в точности
повторило судьбу первого.
— Вода! В обоих! — на вдохе произнёс медведь,
выяснив, наконец, суть подвоха.
— Подменили, твари! — расстроил братьев
отравленный.
То, что медведи умеют бегать — знают все, а то, что
голодные медведи умеют бегать очень быстро, тоже знают
все. Но вот как бегают голодные, трезвые, обворованные
и униженные медведи — лучше спросить в соседнем лесу.
И ведь главное — он не стал растрачивать силы на всякие
там крики и ругань, а просто дал низкий старт и, как
пуля, вылетевшая из ружья, стал стремительно сокращать
дистанцию. 
— Миш, ты только всех не жри. На закуску чегонибудь

оставь, — успели дать резонные советы козлы и в
предвкушении зрелища расселись поудобнее.
Уж и не знаю, что больше напугало соседей. То ли
блеск в глазах приближающегося, то ли бурные
аплодисменты козлов, но в любом случае все они
побросали вёдра и кинулись врассыпную. Какое-то время
лис, ни за что не желавший расставаться с добычей,
пытался вскарабкаться на склон, но, оглянувшись, понял,
что только привлёк к себе внимание, и от затеи отказался.
Вёдра он вопреки всему не бросил, как все остальные, а
бережно поставил, явно означив тем их ценность.
Как ни удивительно, но догнать кого-либо медведю
так и не удалось. Правильно говорится — за двумя
зайцами… Да и лазить по склону вдруг стало лень.
Впрочем, было и другое объяснение. Бережно
оставленные лисом вёдра источали спасительный запах,
или в данном случае я бы сказал — аромат.
Уходить, конечно, без добычи не хотелось, а
возвращённую водку считать добычей было неправильно,
потому медведь быстро подозвал козлов, и те собрали
разбросанные по берегу вёдра. Обзаведясь трофеями,
компания выдвинулась к дому, и весь, благо недолгий,
путь медведь был вынужден слушать ругань какого-то
козла, которому досталось тащить не пять, как у всех, а
шесть вёдер.

* * *
В безмолвной тишине, окружив единственное, к тому
же неполное, ведро воды и потупив погрустневшие, хотя
и не побитые, морды, соседские звери проводили
взглядом неприятеля. Эмоций не было. Все они были
потрачены на берегу. Осталось только непреодолимое
желание отомстить, опохмелиться или хотя бы попить.
Взвесив лапой неполное ведро, барсук обречённо
вздохнул и прошипел:
— Ну, медведь! Ты за это ещё заплатишь!
 
* * *
Под гром аплодисментов медведь с козлами
подходил к родному берегу. Аплодировали все, кроме
ёжика. Тот считал, что невелика заслуга отнять несколько
вёдер у обезвоженной мелюзги, да и, собственно,
началось-то всё с него, а о его дипломатической роли
никто и не вспомнил.
Козлы вообще почувствовали себя на седьмом небе.
Они наперебой кланялись и норовили пожать всем лапы.
От рукопожатия ёжик тоже отказался.
— Ладно. Хватит вам, — надоело наконец медведю, —
скажите лучше, как прошли поиски.
— Да что поиски, — перебил его волк, — лучше
расскажи, чего они там натворили, что даже тебя
взбесило.
— Так это известно чего, — тут же вставили козлы, —
они ж вон его чуть не отравили, — и шестеро копыт
указали на пострадавшего.
— Тьфу! — сплюнул в их сторону медведь и исправил
причину. — Водку они спёрли.
Причина тут же была признана весомой, и даже
высказались предположения, что за такое неплохо бы и
войну объявить, но в свете других проблем, решено было
с этим делом повременить.
— Ладно, хорош трепаться! — угомонил товарищей
медведь, вспомнив о своей главенствующей роли. —
Давайте лучше — докладывайте.
Первым отрапортовал олень. По его глубокому
убеждению, поиски прошли удачно, и хотя реку найти не
удалось, зато удалось установить, что на ближайшие
сорок километров вниз по течению её нет, что, в свою
очередь, сильно сужает район поиска. В заключение он
добавил, что группа вернулась в полном составе, что
жертв и разрушений нет, и на этом передал слово своему
коллеге. А сам занял очередь к ведру, или, вернее сказать,
эту очередь образовал, а ещё точнее — возглавил. 
Речь бобра была не столь оптимистичной и не столь
масштабной, но сводилась к тому же. Вверх по течению,
правда, всего на один километр, реку обнаружить не
удалось, зато удалось обнаружить дырку в дне. К
глубокому его сожалению, в отсутствие крота и
светлячков исследовать её не представилось возможным,
хотя, на его взгляд, она-то и заслуживает особого
внимания. В завершение, потупив голову и едва не
выдавив слезу, он сообщил, что, несмотря на все
предпринятые меры безопасности, жертв избежать всетаки

не удалось. В ходе проведения операции при
невыясненных обстоятельствах без вести пропал верный
друг, товарищ и брат — сурок. Поиски его так же
оказались безрезультатными, что, в свою очередь,
приводит к печальным выводам о наметившейся в лесу
тенденции к всеобщему пропаданию, сначала реки —
потом зверей. Развив тему, он заявил, что не удивится,
ежели с утра не обнаружит и самого себя. После этого он
решительным шагом направился к ведру и, оттеснив
других, занял очередь прямо за оленем.
 В другое время он не был особо охотлив до выпивки
из-за боязни утонуть, но теперь ввиду отсутствия реки
боязнью можно было пренебречь. 
Единственным положительным моментом его речи
была весть о том, что на ближайшей яблоне созрели
яблоки, кои в качестве закуски немедленно были
принесены. 
Выслушивать третью группу как бы изначально не
предполагалось, но заяц-таки настоял и поведал
присутствующим душещипательную историю о том, как,
возвращаясь с задания, обременённый тяжёлой ношей,
он вдруг подвергся вероломному нападению
неприятелей. Возглавлял неприятелей не кто иной, как
барсук из соседнего леса. Злодеи отняли у него два ведра
водки, а на просьбу вернуть хотя бы вёдра ответили
отказом. Вследствие сего пришлось снова возвращаться —
сначала за вёдрами, потом за водкой, а потом — уже по
другому (в целях конспирации) маршруту сюда, почему,
собственно, и задержался.
Рассказом своим заяц ввёл зверей в оцепенение.
Подобной дерзости от соседей не припоминал никто. 
— Подождите! — первым опомнился ёжик. — Это что
же тогда получается? Выходит, что они того — нахаляву
хотели? А?   
Вторым опомнился медведь и, отстранив очередь,
подозвал зайца к вёдрам, где тут же устроил ему очную
ставку.
Хотя все вёдра в лесу были с одного и того же склада
(деревенский сторож однажды забыл его запереть), заяц с
ходу опознал первое. Потом внимательно осмотрел
другое, обошёл его со всех сторон, понюхал, сделал для
пущей уверенности пару глотков и тут же признал и
второе, решив тем самым судьбу соседей…   
 
Глава 9 — в которой переплетение интриг приводит к
началу военных действий

Войну со всеобщего согласия решено было перенести
на завтра, дабы собраться с силами и снять нервный
стресс. К снятию стресса приступили немедленно. 
По устоявшейся традиции все пьянки в лесу
проходили в четыре этапа. Откуда взялась эта традиция —
никто теперь и не помнил, что, впрочем, не мешало её
соблюдать. Пропажа реки несколько подкорректировала
эту схему, но, в общем-то, особых отступлений от
традиций замечено не было. 
На первом этапе, как правило, у всех зверей
одновременно или хотя бы у одного из них возникало
желание выпить. 
Вторым этапом следовало единодушное данного
желания одобрение, вследствие чего немедленно
посылался гонец.
Следующим этапом заяц получал по ушам за то, что
слишком долго бегал, но не сильно — на случай, если
второй этап, что, кстати, тоже входило в традицию,
придётся повторить. 
После всех этих формальностей начиналось
непосредственно и само действие. А вот что это было за
действие, пожалуй, стоит отметить особо. Редкая
кавказская свадьба могла сравниться с ним в
изысканности тостов, а любая, даже самая удачная
тамадиная шутка меркла в сравнении с рассказами
бурундука о возвращении после очередной попойки в
своё дупло или рассказом зайца о том, как он спрятал от
зайчихи скалку, а кочергу забыл. В общем, веселье
продолжалось до тех пор, пока последний из
присутствовавших не отрубался. На этом третий этап
заканчивался. 
Четвёртым этапом (не путать с первым), как правило,
у всех зверей одновременно или хотя бы у одного из них
возникало желание опохмелиться. Далее, на мой взгляд,
тема в развитии не нуждается. 
Как я уже говорил, пропажа реки несколько
подкорректировала характер мероприятия, вследствие
чего — заяц сохранил свои уши в неприкосновенности, и
мало того, ему как лицу пострадавшему дозволено было
выпить вторым. Первым, естественно (кстати, тоже
входило в традицию) пил медведь.
Тосты особым разнообразием не отличались. В
основном звери использовали старые — давно
проверенные. Среди новых, пожалуй, можно упомянуть
лишь «За отмену Женевской конвенции (предложил
медведь) и «За занесение ежей в Красную книгу» (кто
предложил — не помню).
В общем, проходило всё как всегда — без излишеств.
Только вот предстоящая война где-то там, в глубине
больно саднила и не давала душе развернуться на
полную, отчего уже через пару вёдер на поляне стало както
скучновато.


     *  *  *
А тем временем барсук из соседнего леса важно
расхаживал по берегу перед строем своих соплеменников
и настоятельно истолковывал им необходимость
вступления в войну. 
В условиях надвигающегося катаклизма война
представлялась абсолютно неизбежной, и начало её было
лишь делом времени. Голод ли, жажда ли, а вернее, и то и
другое сразу сделают своё чёрное дело, ибо война и
катаклизмы всегда предшествуют друг другу.
Катаклизмы порождают засуху. Засуха порождает
жажду, жажда — желание, а желание — зависть. Зависть
порождает вражду, вражда — войну, а та, естественно,
катаклизмы. Собственно именно так, по его мнению, и
происходит круговорот катаклизмов в природе.
Должно заметить, что подобные пессимистические
настроения поддерживали далеко не все. Были и более
пессимистические.
— Да как же с ними воевать? У них же численное
превосходство, — мысленно дезертировал заяц. — Их к
нашему как раз вдвое будет.
— А на то голова и дана — чтоб воевать не числом, а
умением, — парировал барсук.
— Какое уж тут умение. У нас в лесу и медведя своего
нет, — поддержал зайца сурок.
— А оно нам и не к чему! Да и им авось тоже не
пригодится. Вот смотрите…
Сказать барсуку не дали. На середину выдвинулся
старый мудрый олень и, укоризненно помотав
единственным рогом, приструнил подстрекателя.
— Хватит чушь всякую молоть! Зверей только
баламутишь…
Почему у оленя был только один рог — знали только
двое: медведь из соседнего леса и собственно сам олень,
но ввиду забывчивости первого и исключительной
скромности последнего оба предпочитали хранить сие в
тайне.
— Выдумываешь здесь чёрт знает чего, вместо того
чтоб делом заняться.
— А я, блин, что — не дело говорю? — возмутился
барсук.
— Дело — это воду надо искать, а ты тут козни
строишь, Че Гевара Блин Хренов!..
Кто и когда дал барсуку такую кличку — никто не
знал, равно как никто не знал и что она означает. Звери
давно бы уж дали ему новую — понятную, но, как уже
было сказано ранее, привычка — великая вещь. Звери
привыкли и продолжали звать его — Блин Хренов, а
иногда, в особых случаях, называли его полным именем
— Че Гевара Блин Хренов.
— А мне и выдумывать нечего, — оскалил зубы барсук
и метнул в миротворца презрительный взгляд.
— А раз нечего, — перебил олень, — то и не
выдумывай. Давайте голосовать! Кто за войну —
перебирайтесь к барсуку, а кто против — становитесь за
мной.
Звери зашевелились. Они вообще любили играть в
демократию. В этот момент каждый из них ощущал свою
значимость, и многие даже сделали вид, что серьёзно
раздумывают над выбором. Так или иначе, но игра скоро
всем наскучила, и все как один выстроились в две
шеренги за спиной оленя.
— Ну вот и славненько, вопрос решён, — спокойно
сказал олень и развернулся, чтобы уйти.
— Что? Решён? Трусы! Попрятались все за спину —
как зайчата. Да мне стыдно быть вашим
главнокомандующим. Поджали свои хвосты…
Он хотел было продемонстрировать все свои
лингвистические познания, но неожиданно на плечо ему
сел верный друг — соратник, а по совместительству ещё и
адъютант — стриж. Немного пошептавшись, тот мотнул
головой и снова улетел, а барсук, несколько сбитый с
мысли, не нашёл ничего умнее, чем продолжить свои
ругательства сначала.
Минут через пять он наконец добрался до сути
вопроса и всё вышесказанное подытожил:
— Ну, глядите сами! 
Барсук спустился с берега пониже — туда, где не
успевший ещё высохнуть песок образовывал ровную
гладкую поверхность. 
— Да! Не спорю! На их стороне численное
превосходство. 
 И он нацарапал на песке длинную жирную полоску.
— Но на нашей стороне внезапность!
И перечеркнул эту полоску так, что та стала походить
на могильный крест.
— У них медведь, — ещё полоска, — а у нас тактика, —
ещё крест…
Далее следовало перечисление недостатков
противника и собственных достоинств, к коим также
относилось и наличие верховного главнокомандующего.
По мере накопления на песке могильных крестов —
сначала волк, потом кабан, а потом и все остальные
переметнулись на сторону барсука, и у оленя за спиной
остался один-единственный тушканчик. Тут как раз
возвратился и стриж, который, как выяснилось, летал на
соседний берег, и, судя по его довольной физиономии,
слетал удачно.
— Ну, как самочувствие? — тут же осведомился
барсук.
— Нормально, — отрапортовал тот, — я и не устал ни
капельки.
— Идиот! — оскорбил его самочувствие барсук. — Я не
про тебя спрашиваю, а про противника.
— А-а! — дошло до стрижа. — Пьяные в навоз! Два
ведра уже вылакали.
— А медведь как себя чувствует?
— Держится.
— Молодец, — одобрил барсук, уважающий серьёзных
противников, — а водка-то у них ещё осталась?
— Во! — стриж чиркнул ребром крыла по горлу, — два
ведра ещё.
А тут и волк неожиданно вмешался в разговор.
— Я так думаю, пора переходить к военным
действиям. Заодно и водку отобьём.
— А тебе, Хвост, слова никто не давал, — огрызнулся
барсук и указал тому на место в строю. — Рано ещё.
Подождём. Пусть нажрутся поосновательней. А уж
пьяный медведь — не воин. — Барсучья морда расплылась
в коварной улыбке и, повернувшись к оленю, важно
добавила: — Это и будет наш козырь.
Олень тут же пораскинул мозгами, почесал для
верности копытом единственный рог и при наличии
таких козырей решил вистовать.
— Ну ладно. На этот раз, соглашусь, — сухо сказал он
и, растолкав всех, влез в начало строя.
— Кхе! — лукаво усмехнулся бурундук, оставшийся
стоять в гордом одиночестве.
— А ты чего там? Улизнуть собрался? — воинственно
поинтересовался волк.
— Да нет. Что вы. Я просто… Это... Мне нельзя, —
толково разъяснил он ситуацию.
— Это с какого тебе перепугу нельзя? — не стал
вникать в разъяснения барсук.
— Ну, это… Как его? Забыл. Я — этот. Ну, который там
против насилия всякого, против войны.
— Идиот, что ли?
— Да нет! Я просто. Ну. Ну, я же говорю, забыл. Вот
помню только, что как-то на букву «с» начинается.
— Сионист? — предположил кабан.
— Да нет! Или, может, на «м».
— Мазохист? — снова предложил кабан.
— Да нет же!
— Мудак?
— Да нет же говорю! — терялся в догадках бурундук.
— Там без оскорблений было, и, кажется на «а».
— Олигофрен? — выдвинул свою версию заяц, но ему
простительно. Он и в буквах не разбирался и уж тем более
в значениях.
— Сам ты — олигофрен, — совсем расстроился
бурундук. — Ну, это тот, которому по идейным
соображениям воевать нельзя. На «б», что ли, или на «в».
Или, может, быть на «п».
На «п» — звери тут же предложили очень
убедительную версию. Версия, действительно делала его к
армейской службе совершенно непригодным, но
бурундук от неё моментально открестился, заявив, что у
него есть и жена, и любовница. Он даже собрался было
рассказать какую-то забавную историю о своих любовных
похождениях, но был грубо перебит волком.
— Ну ты, ловелас хренов, хорош мозги пудрить. Раз не
можешь вспомнить, то становись в строй, а не то меня
сейчас обвинят в зоофилии.
— Понятно. Чего уж тут непонятного, — тяжело
вздохнул бурундук и побрёл в конец строя, на ходу
проклиная склероз и недостатки лесного кодекса, в коем
зоофилизм уголовно не преследовался.
Когда последняя брешь в строю заполнилась, барсук
приступил к подробному инструктажу своего войска.
— Друзья! Задача перед нами стоит не из лёгких. В
столь трудный для родины час от каждого из вас
потребуется терпение, мужество и полная самоотдача. От
дисциплины и слаженности действий зависит не только
наше с вами будущее, но и будущее всей нашей
цивилизации. Битва предстоит не на жизнь, а на смерть,
так что, если есть среди вас сомневающиеся в собственной
храбрости, пускай скажут об этом заранее.
Он важно обошёл строй и каждому заглянул в глаза.
Хотя храбрости ни в одном глазу обнаружить не
удалось, осмотром барсук остался доволен, ибо явных
признаков трусости там тоже не оказалось. Сделав
многозначительную паузу, он взобрался на старый пень
и, не желая более тянуть время, приступил к инструктажу.
— Итак! План «А»…
 
* * *
А на другом берегу всё шло по расписанию. Два ведра
уже присоединились к трофейным, а в третьем не хватало
четверти. Зверей понемногу разморило, и по старинному
обычаю, заведённому ещё дедами, началась передышка.
Передышки в лесу бывали двух типов. Первая —
устраивала всех, а вторая устраивала всех, кроме зайца.
Он в это время бегал за очередной порцией спиртного.
Нечего и говорить, что обычно превалировал второй тип
передышек, но тем радостней для зайца был первый. В
этот раз, как вы понимаете, заяц остался доволен, так как
впервые с начала июня мог позволить себе расслабиться. 
Другие звери тоже могли себе это позволить и
позволили, а некоторые, так даже и преуспели, отчего
передышка плавно переросла в сонное царство.
Требовалось срочное вмешательство извне.
— Что-то тоскливо стало. Может, споём? — первым
предложил побороться со скукой кабан.
— Запросто! — тут же согласился доктор и затянул:
  Чёрный дятел,
  что ты вьёшься…
  Над колючей головой, — подхватил ёжик.
  Ты добычи
  не дождёшься —
  чёрный дятел, я не твой…

— Нет, чего-то не то. Вы б ещё «Степь да степь»
затянули, — посетовал ёжик, — и так тоска дремучая.
— Точно! — согласился волк и сменил репертуар:
  Степь да степь кругом.
  Путь лежит далёк.
  В той степи глухой
  замерзает волк…

С волком спорить не хотелось, и, покинув хор, ёжик
подошёл к ведру. Плеснув себе в стакан, он огляделся в
поисках закуски, но обнаружил лишь последнее яблоко.
Встав аккурат над ним, ёж незаметно присел и нацепил
его себе на колючки.
  И набравшись сил,
  чуя смертный час...
  Выпил, закусил… — опять подключился
ёжик, отковыривая яблоко.
  Волк в последний раз…

И налитый стакан отправился по назначению, а
яблоко ловко подпрыгнуло в ёжьих лапах, и, смачно
фыркнув, тот запихал его в пасть. 
— Э, э! — тут же спохватился енот. — Ты, это —
неправильно закусываешь.
Песня оборвалась.
— А ты меня поучи, — нагрубил ёжик, — закусывать.
Учитель нашёлся. Ты вон, если на то пошло, водку тоже
неправильно пьёшь, я ж тебя не учу. 
— Это последнее, — сурово объяснился енот.
— Так что ж с того? — развёл лапами ёж. — Или у нас
в лесу закон какой вышел, что последнее яблоко нужно с
другой стороны есть? Или, может, его сначала облизывать
надо? А?   
— Так не поступают.
— Ой, ой, ой. Тоже мне. Чем критиковать давай лучше
разливай. А то, нашёлся критик. 
— Я-то разолью. А вот закусывать-то чем?
— Да плевать мне! А-то, закусываешь, видишь ли,
неправильно! — не унимался ёж. — Впрочем, если это
кому-то мешает жить, то я готов… — Он бросил лукавый
взгляд на енота, — готов, право, пойти на уступки. Давай я
буду за тебя правильно пить, а ты, стало быть, будешь за
меня правильно закусывать. 
 Хотя в предложении ёжика и прослеживалось
рациональное зерно, но отклика оно не получило. Более
того — енот в грубой форме отделил зёрна от плевел, а
водку от ёжика, чем до глубины души того оскорбил. И в
завершение всему распоясавшийся енот рассказал всему
лесу, как неделю назад тот уже перевёл зазря целое ведро
общественного достояния, поспорив с сусликом на
предмет вместительности желудка.   
Признаться, в тот раз ёжик действительно
погорячился, не договорившись с желудком заранее.
Ввиду собственной неосведомлённости, последний
наотрез отказался принимать содержимое ведра и в
усугубление своих позиций отторгнул и всё ранее
принятое. 
Напоминание о данном инциденте задело ежа за
живое. 
— Да, я. Да, мне. Да, ведро это — да раз плюнуть. У
меня — знаешь какой желудок? Знаешь какой? Не чета
твоему. Он у меня гвозди прямо со шляпками
переваривает. А с орехов я и вообще кожуры не счищаю.
 
— Ну, вот и закусывай своими орехами, —
позлорадничал енот, — а яблоки не трожь!      
 — Да и не нужны они мне вовсе — яблоки ваши. Я и
без яблоков могу — в отличие от некоторых… 
Ёжик презрительно фыркнул и отвернулся, как бы
давая понять, что разговор окончен. Он демонстративно
подошёл к ведру, сделал несколько больших глотков и
смачно выдохнув, потряс головой. Голова его, видимо,
давно ожидала подобного движения и теперь в знак
благодарности подала хозяину какую-то мысль. Глаза его
забегали, а ехидная улыбка коснулась ежиных ушей.   
Улыбка не осталась незамеченной. Эту улыбку в лесу
знали все. Обычно она предвещала какую-нибудь
бредовую идею. В лучшем случае. В худшем — этих идей
было как минимум несколько. Не зная, чего ожидать от
будущего, лес на мгновение замер, а ёжик не стал томить
ожиданием и тишиной мгновенно воспользовался.   
— Идея! — прошептал он коварным голосом и,
видимо, от осознания собственной гениальности радостно
подпрыгнул и поаплодировал себе в ладоши. —
Гениальная идея! Давайте играть в верблюда. У нас как
раз два ведра осталось. Чур, первым верблюдом, — он
покосил глазами, явно выбирая жертву, — будет енот! 
— Нет! — заорал медведь, придвигая к себе вёдра. —
Первым буду я. 
— Да! Чего это я буду каким-то верблюдом. Мне и
енотом неплохо, — тоже возмутился енот, не
разобравшись в правилах игры.
— Ну, подожди, Миш. В твоих способностях никто не
сомневается. Ты у нас в лесу — наипервейший верблюд, —
доходчиво разъяснил ёжик. — А вот этого выскочку надо
бы проучить. А-то, блин, сам пить не умеет и другим не
даёт.
— Ну, знаешь. За это можно и по морде, —
прищурился енот. 
— Ой, ой, ой! Испугалися. Смелый, гляжу, стал
больно. А сам помнится, третьего лета… Ой, Миш!
Помнишь, третьего лета? — ёжик ткнул медведя лапой и
залился звонким смехом. — Этот болван на пруд с
дубиной ходил — отражение своё пугать? А потом скулил
на весь лес, что у того, который сидит в пруду, дубина
больше. 
— А! Точно! Припоминаю, — хлопнул в ладоши
медведь и улыбнулся, а енот смерил ёжика враждебным
взглядом и исподтишка показал ему кулак. 
— Да я ж тогда ещё маленький был, — попытался
оправдаться он и нахмурился.
Ёжик этого жеста не заметил, а если и заметил, то нисколько

не смутился. Он катался по земле, давясь от
смеха, и подстрекал к подобному остальных. 
— Ну, да, конечно, маленький. Вот если б ты его
сейчас повстречал, ты б ему точно трёпку задал. А тогда!
 
— Да говорю ж — маленький был!
Нахлынувшие воспоминания оживили обстановку.
 
— Подожди, Миш. А, по-моему, он не один был, —
припомнил ещё какую-то деталь ёж.
— Ой, да я уж и не помню. Хотя вроде бы был с ним
кто-то, — засомневался медведь.
— Да не вроде, а точно был. — Ёжик повернулся к
еноту. — Эй, енот, а кто с тобой был-то?
— Да пошёл ты! — огрызнулся тот, наотрез
отказавшись сдавать компаньона.
— Чего ты обижаешься? Или я неправду говорю?
— А ты за собой лучше вспоминай! 
— А мне и вспоминать-то нечего, — легко парировал
ёжик.
— Оно, конечно, нечего! А кто в прошлом году с
мышом и жабом гостиницу строил? А?   
— Да ты чего вспоминаешь-то? Прекрасная гостиница
была.
— Да то-то и оно, что была. Первый постоялец, — енот
мотнул головой в сторону медведя, — и одни руины
остались. А ещё хвастался на весь лес —
«шестизвёздочная — люкс…» Название-то придумал —
«Терем-теремок». 
— Да-а. Маловатая была гостиница, — подтвердил
медведь.
— А вот и не маловатая, — оправдался в свою очередь
ёжик, — просто постоялец попался дюже буйный. И
нетрезвый, — он покосился на медведя и на всякий
случай поправился, — слегка. И вообще! Не тебе судить о
моих архитектурных талантах. Ты вон лучше водку пей.
Хотя, — он махнул рукой, — где уж тебе. А, кстати, Миш, я
знаю, почему он боится пить из ведра. 
— Да вовсе я и не боюсь!
— Да боишься — просто не сознаешься.
— Да-а? Ну, и чего тогда я там боюсь? Раз уж ты такой
умный. Уж не утонуть ли? — енот презрительно
усмехнулся, посчитав, что загубил единственную
правдоподобную версию, но ёжик отыскал более
интересную.
— Да уж это известно чего! — скривил он не менее
презрительную морду и, дождавшись полнейшего
внимания, громогласно заявил: — Ты боишься, что у того,
который сидит в ведре, палка больше.   
Залп хохота потряс верхушки деревьев. И без того
редкие кроны задрожали и оголились. Дятел от смеха
вывалился из между делом выдолбленного дупла, у
хомяка разлепились некогда неправильно сшитые щёки,
а козлы забыли алфавит. Остальные звери разделились
приблизительно на две половины. Одна из них просто
стала заикаться, а вторая так и вовсе потеряла дар речи.
Медведь, относящийся к первой, размазал по морде слёзы
и, не переставая ржать, пододвинул ведро еноту.
— Ты там это — оглядись сперва, — он зажал свою
морду лапами, видимо, опасаясь, что щёки могут не
выдержать и лопнуть. — А ещё лучше, — он повернул
голову и крикнул оленю: — Эй, олень, притащи-ка ему
дубину поздоровше. А то мало ли чего. 
После этого медведь больше уже не мог рисковать
щеками и присоединился ко второй половине. 
— А-а-а-а т-т-ты-ы л-л-лучше, — заикнулся олень,
попытавшись примкнуть к первой группе. Попытка с
треском провалилась. Он, несомненно, хотел дать какойто

очень полезный совет, но тот, к сожалению, затерялся
в приступе гомерического хохота и потому остался
тайной. 
Олень попытался остановить приступ. Уперев
огромные рога в землю и расставив пошире ноги, он
заткнул пасть копытом. Морда немедленно отреагировала
на ущемление прав и в агонии откусила половину копыта.
Наблюдавший за этим бобёр повалился на землю и,
застучав по ней лапами, фыркнул так, что выдул из пасти
лишь утром сделанные деревянные коронки. Описав в
воздухе дугу, выплюнутые протезы шмякнулись о дерево
и раскололись.   
Веселье грозило перерасти в паранойю.
Во всём лесу не смеялось только двое: ёжик и,
собственно, понятно кто. Первый, правда, едва
сдерживаясь, пытался докончить шутку, а верней всего, её
усугубить. Расхаживая по опушке и пытаясь выбрать
оппоненту дубину покрепче, он искоса поглядывал то на
него, то на остальных. Серьёзная морда его лишь
добавляла всеобщего веселья, чего, собственно, он и
добивался. Ежу вообще нравилось быть в центре
внимания, особенно в подобных случаях. 
Выбрав, наконец, огромную, едва приподъёмную
корягу, он сочувственно подошёл к еноту и вручил тому
инструмент. 
— Вот, держи. Специально для тебя выбирал, —
произнёс он с участием, — с такой к любому ведру не
страшно подойти. 
Ежья морда в тот момент источала такую
благопристойность, что енот даже не решился в неё
плюнуть. Однако участия он всё-таки не оценил, и мало
того, в нелицеприятной форме разъяснил ежу
родственную связь между ними посредству ёжьей матери,
коя в своё время не особо блюла свою честь. После этого
он отправился и к другим зверям, чьи матери, как
оказалось, мало чем отличались от ёжьей, и
соответственно тоже принадлежали к числу его
родственников. Впрочем, зверей подобное откровение
ничуть не расстроило, и в довершение всего те
предложили ещё и тост за родственные узы, чем
окончательно вывели енота из себя. 
— А-а-а-а!.. — заорал он, твёрдым шагом направляясь
к ведру, да так громко заорал, что на мгновение переорал
всех своих гогочущих соплеменников. — Ничего я не
боюсь! 
Обиженный, он громко выдохнул и опустил в ведро
голову. Равномерное хлюпанье немедленно
засвидетельствовало о его решимости принять вызов.   
А ёжик как будто только этого и ждал. Моментально
вскарабкавшись на пенёк, он поднял лапу и приложил
палец к губам, давая понять, что все должны замолчать. 
Несмотря на активное сопротивление организма,
звери вняли-таки его просьбе, и спустя некоторое время в
лесу установилась относительная тишина. 
Тишина в лесу, надо сказать, была явлением
нечастым и, как правило, очень быстро заканчивалась.
Ещё реже тишина заканчивалась тишиной, а так чтобы
тишина вообще не заканчивалась — такого не бывало
вообще. Обычно она просто служила предвестником
какого-либо события. Бывало, даже зверь какой
заслышит, гуляючи по лесу, тишину и сразу шасть туда —
и точно. Событие. А поскольку любое событие в лесу
отмечалось, думаю, нет необходимости объяснять
насколько высоко тишина ценилась.   
Однако, несмотря на всю свою ценность, отдавать ей
главенствующую роль в плеяде ценностей было бы
несправедливо, ибо в природе существовали и иные
ценности ценность которых невозможно переоценить. В
частности, существовал и безусловный фаворит — водка.
Её, кстати, оставалось всего около двух вёдер, и расточать
драгоценную попусту никому не хотелось. Впрочем, заяц
свою работу знал, а понаблюдать за енотом того стоило.
 
Пить енот умел. Об этом знал весь лес. Но — с
закуской. Об этом лес тоже знал. В данный же момент
ситуация складывалась презабавнейшая, хотя и
предсказуемая. Всем было понятно, чем это закончится, а
волк даже мысленно помолился: «Только б не в ведро».
Вот что, кстати, любопытно, так это то, что водку пил
енот, а все остальные ему не завидовали. Какое там.
Некоторые даже сочувствовали. 
— Ставочки. Делаем ставочки господа, —
послышалось в толпе, но зверям было не до этого.
Близилась кульминация, и, не желая её пропустить, все
внимательно следили за убыванием водки в ведре.
Наконец в ведре почувствовалось замешательство,
свидетельствовавшее об апогее противоречий. Голова,
видимо, не могла уже пить по старому, а желудок —
принимать что-то новое. С очумелыми от ужаса глазами
енот вытащил-таки морду из ведра и представил её на суд
общественности.
— Де-сять, — загадочно прокомментировал ёжик, —
де-вять…
Общественность отреагировала аплодисментами,
хотя сам не пойму — еноту или ежу.
— Во-семь…
 
* * *
— Эй, вы! Дебилы! — барсук состроил страшную
гримасу и выпучил глаза. — Я же сказал, по многу не
пить. Губы смочили, и вперёд!
Он быстро вычислил из утоляющих жажду жертву и с
размаху пнул выхухоля в зад, а когда тот захлебнулся и
закашлялся, заехал ещё и по голове. Сработало. Причём
сушняк пропал сразу у всех.
— Идиоты! — оскорбил он всех напоследок, и дал
команду занять боевой строй. — Первый взвод — за
волком, второй — за гадюком, третий — за мной — попластунски
вперё-од…


Звери закряхтели, нехотя, похватали маскировочные
кусты с ветками, но, отдадим им должное, матерясь
исключительно про себя, приняли известное положение.
— Марш! — докомандовал барсук, и небольшая
рощица кустарников продолжила форсирование русла.
Взвод волка плавно огибал неприятеля справа,
гадючий — слева, а себе барсук выбрал самое главное —
центральное направление. Замысел, в общем-то, был
нехитрым. Стриж вовремя донёс информацию об
обуявшей всех тоске и жалобных песнопениях, которые в
любом лесу всегда предшествовали крепкому здоровому
сну. Оставалось только малость подождать, и дело, в
общем-то, было уже в шляпе, но небольшую коррективу
внесла жажда.
Поскольку заводь давно уже никто не охранял,
возможность напиться на халяву, пусть даже простой
воды, выглядела уж слишком заманчиво. Барсук,
конечно, протестовал, даже зачем-то поставил этот
вопрос на голосование, но в итоге сам был вынужден
подчиниться мнению большинства.
— Ладно! Чёрт с вами! Дармоеды! Но смотрите у меня
— по многу не пейте, а то и до берега не доползёте, и уж
ежели кого приспичит — пеняйте на себя…
Несмотря на жёсткие неоднократные
предупреждения барсука, звери все-таки ослушались и у
заводи оторвались по-полной. Ползков через десять они,
конечно, об этом пожалели, а бобёр, прихвативший с
собой ещё и наполненную бутылку, был вынужден
тяжело вздохнуть и прикопать её в ил.
Лишь тушканчик с хомяком, которым попить вообще
не досталось, продолжали прекрасно себя чувствовать и
даже нашли в себе силы для беседы.
— А здорово он это — с кустами придумал. Талант! —
восхитился талантом предводителя хомяк и
многозначительно покивал головой.
Тушканчик, так и не вспомнивший на какую букву
начинается слово «пацифист», уважительно кивнул, но от
комментариев воздержался. 
— Этак они посмотрят, увидят, что по реке кусты
ползут, и не догадаются, что это мы, — разъяснил он суть
гениальности и дождался, когда оппонент с ним
согласится и кивнёт.
— А мы в это время их окружим и… бац! Бац! —
зажатой в лапе веткой хомяк мысленно отметелил
половину соседнего леса и было приготовился уже к
расправе над своим самым главным врагом — тамошним
хомяком, но чей-то хвост, заехавший ему самому по
загривку, избавил того от неминуемой участи.
— Тьфу! — выплюнул из пасти ветку гадюк. —
Разговорчики в строю!
— Так мы что? — обижено запричитал хомяк. — Мы ж
наоборот — восхищаемся, так сказать, нашей стратегией.
тушканчик, скажи! 
— Заткнулись оба! — не дал тушканчику и слова
сказать гадюк. И тут же пригрозил обоим трибуналом: —
Смотрите у меня! Если из-за ваших разговорчиков нас
обнаружат — сам лично шкуру с вас спущу! С обоих!
Понятно? 
Хомяк молча кивнул, в душе, однако, подумав:
«Бывают же такие гады!», а тушканчик не стал ни кивать,
ни думать. Он просто ещё больше утвердился в
пацифизме, хотя это все равно не помогло ему вспомнить
букву.
 
А ведь до вражеского берега оставалось каких-нибудь
десяток ползков.

      * * * 
— Се-емь…
Голова енота заподозрила что-то неладное.
— Ше-есть…
Внешность енота ответственно подтвердила, что
голова его заподозрила что-то неладное.
— Пя-ать…
Енот судорожно обхватил лапой живот, а другой
тщательно зажал пасть, начинающую подавать
самостоятельные признаки жизнедеятельности.
— Четы-ыре…
Пасть активно отреагировала на ущемление своих
прав и призвала на помощь остальные части организма,
отчего енота тут же пробрала икота. 
С замиранием сердца наблюдали звери, как
раздувающиеся ей в такт щёки в конце концов перестали
принимать исходное положение и образовали прямо на
морде два огромных пузыря, которые в комплекте с
непомерно выпученными глазами напоминали не то
набор биллиардных шаров, не то о встрече с дикими
пчёлами. 
— Три-и-и, — улыбка у ежа становилась всё шире и
шире, голос, на удивление, всё тоньше и тоньше, а морда,
так вообще — всё довольнее и довольнее. Задней лапой он
в нетерпении забарабанил по пеньку, а переднюю поднял
вверх, готовый дать отмашку. — Два-а-а…
А вот у енота — почти наоборот, ну, или вернее —
почти что то же самое. Вот только всё шире и шире у него
становилась морда, голос, правда внутренний, всё
недовольней и недовольней, а стебельки от глаз, на
удивление, всё тоньше и тоньше. При этом сами глаза
источали такое удивление, словно енот поутру обнаружил
свою жену в Красной книге, а сам же при этом — остался в
чёрном списке. Манипуляции передних лап, к
сожалению, рассмотреть не удалось — они затерялись
между щёк, но зато относительно задних — полная
ясность.
 Они не стали ждать никакой отмашки и, включив
какую-то из очень высоких скоростей, газанули и под
одобрительные аплодисменты и хохот соплеменников
понесли енота по пути наименьшего сопротивления —
под гору. К реке. Отсутствие или наличие последней, как
вы сами уже догадались, им вообще не рассматривалось. 
— Фальстарт! — яростно заорал вдогонку
возмущённый ёжик и запоздало махнул рукой.
Поздно. Из-под обрыва уже слышался
наижутчайший мат вперемешку с предлогами, союзами и
междометьями, отчего даже у медведя по спине
проползла незапланированная мурашка...

     * * *
Мурашек, как неожиданно выяснилось, оказалось
куда больше предполагаемого, а скорость
распространения ареала их обитания лишь по незнанию
не вызвала ни у кого ни страха, ни опасений. 
Вторая по значимости мурашка нарочито медленно и,
я бы даже сказал, вызывающе проползла по спине
барсука, который к тому времени как раз собирался дать
команду к началу штурма, но ввиду того, что противник
перешёл в наступление сам, причём незапланированно и
раньше его самого, попросту растерялся.
Он испуганно огляделся по сторонам в надежде не
увидеть надвигающегося с флангов неприятеля, но,
вместо того чтоб порадоваться, не обнаружив таковых,
только окончательно запутался. Подобная тактика
военных действий как-то не вписывалась в привычный
порядок ведения боя. Да чего уж там. Хоть и нехотя, но
барсук вынужден был признать, что недооценил
противника. Что внезапность его нападения
действительно застала его врасплох и при этом на самом
неудачном участке местности, простреливаемом со всех
сторон. «Влипли», — мысленно капитулировал
главнокомандующий и поочерёдно заморгал глазами.
А вот волк подобного пессимизма не разделял.
— Во везуха! — расслышал барсук его радостный
голос и, повернув в его сторону голову, увидел, как тот
отбросил в сторону маскировочные кусты и в нетерпении
потёр лапы. — Уж если даже енот напоролся так, что в
одиночку на батальон прёт, то об остальных можно даже
не беспокоится.
Волк приподнялся в полный рост, небрежно отпинул
в сторону куст и уж было собрался отдать своему взводу
приказ перейти в наступление, но матерный шёпот
барсука, причём без предлогов, союзов и междометий, так
сказать, в чистом виде, заставил его повременить.
— Сдурел, болван! Не видишь, что ли? Это они нас из
укрытия выманивают, а основные силы небось по
флангам рассредоточили, — продолжил барсук уже на
обычном языке. — Им — гадам только и надо, чтоб мы
себя обнаружили, а там уж, — барсук обвёл лапой
окрестности, — мы тут, как на ладони!
Волк проглотил в горле ком, опасливо огляделся по
сторонам, а заготовленной к началу атаки лапой просто
почесал затылок. Затем он пораскинул мозгами или по
крайней мере сделал вид, что пораскинул, и подавил в
себе полководческие наклонности. 
— И чего тогда? Отступаем, что ли? — шёпотом
осведомился он и испуганно поднял преждевременно
поруганные кусты.
— Идиот! — отказался отступать барсук и грозно
добавил: — Ждём! Для начала надо выяснить их
стратегию…
Стратегию выяснить так и не удалось. Мало того,
судьба преподнесла задачку посерьёзней, ибо
раздираемый воплями енот с вытаращенными глазами
успешно промчался мимо осаждавших, не сподобившись
не только затеять драку, но даже и попросту — плюнуть на
не к месту точащие кусты. Спустя минуту, ко всеобщему
изумлению, он уже мужественно штурмовал
противоположный берег, а спустя ещё пару минут и вовсе
скрылся из вида.
— Я не понял. Это чего такое было? — первым
пришёл в себя от изумления волк. Он вылез из своего
укрытия и растерянно опустил лапы. — Барсук, я говорю,
чего это было-то?
— Да чтоб меня! — не внёс ясности барсук и тоже
опустил ветки. Ну, знавала история случаи, когда
противник прорывал оборону, но вот чтоб противник
атаку прорывал — такого его воспалённый мозг
припомнить отказался.
А тут ещё и змей подполз. И тоже в полупаническом
настроении.
— Ш-што за ш-шутки, ш-шуруп мне в печень! —
недовольно зашипел гадюк. — Нас ш-што, прямо спереди
обош-шли? Мы теперь ш-што — в тылу получается?
Тут и волка тоже паника охватила. Не зная, с какой
стороны теперь прикрываться кустами, он в конце концов
плюнул на незнание и, выбросив ветки, во всю мощь
прогорланил:
— Спасайся кто может! Окружили!
— Ш-шуруп мне в ш-шопу! Тикаем! — поддержал его
ещё кто-то, и наступление приняло обратный характер.
— Спокойствие! — попытался переорать всех меньше
других поддавшийся панике барсук. — План «А»
провалился! Переходим к плану «Б»!
План «Б», собственно ничего нецензурного не
содержал. Это вообще была аббревиатура, производная
часть которой происходила из огромного количества
разбросанных по руслу стеклянных ёмкостей, некогда
служивших вместилищем известных напитков. План был
принят безоговорочно и немедленно исполнен. Похватав,
кто сколько сумел пустых бутылок, звери радостно
бросились обратно — к своему родному берегу, впопыхах
не успев проанализировать, что их родина уже пара
минут как занята неприятелем.
Дезертировали молча, и лишь один тушканчик,
неожиданно вспомнивший о названии своего жизненного
кредо, щедро поделился информацией с волком.
— Я вспомнил! — радостно прокричал он. — Я —
пацифист, — на что кроме удара в лоб последовала
жёсткая критика пацифизма.
 
Глава 10 — в которой военные действия приходится
отложить на неопределённый срок

К счастью ли, а может что и наоборот — к несчастью,
но на другом берегу позорного бегства соседей не
заметили. Их в этот момент больше интересовало другое
— успел енот испортить содержимое ведра или же можно
допивать не фильтруя.
Опытный глаз дятла ответственно осмотрел ёмкость
на предмет консистенции вкраплений и, к великой
радости ожидавших, сообщил, что по медицинским
критериям противопоказаний к употреблению нет.
— Не успел! — важно заверил он и, дабы избежать
подозрений или паче того — обвинений в некомпетенции,
самолично произвёл дегустацию.
Тщательно следивший за тщательностью проведения
экспертизы волк на протяжении всей процедуры изрядно
нервничал и то протягивал, то снова убирал свой стакан
и, лишь убедившись, что жидкость вошла в дятла без
задёва, облегчённо выдохнул и подтвердил:
— Чистоган! Фильтрование отменяется, — и по такому
случаю разрешил суслику обратно надеть штаны. 
Несколько покрасневший суслик тоже облегчённо
выдохнул, надел штаны и принял свой естественный цвет,
а волк как наиболее испереживавшаяся сторона ещё и
успел прописать ежу противоотёчных таблеток. 
Веселье продолжилось. В обычном режиме. А долю
енота, на мой взгляд, абсолютно справедливо вытребовал
себе ёжик…

* * *
А вот на соседнем берегу творилось воистину
безобразие. Вот как только звери вернулись на
оккупированную территорию, так оно тут же и началось,
причём в самом безобразном виде…
Тут, наверное, нелишним будет отметить, что все
безобразия в нашем лесу, а равно и в соседнем,
начинались или заканчивались с поиска виноватых.
Кстати, то, что виноватые и виновные — это не одно и то
же, тоже будет не лишним отметить.
Разница-то она только на первый взгляд невелика, но
если вдуматься юридически… 
Ведь виноватые — это, как правило, те, которых ищут,
а виновные — те, кого наказывают. Иногда вместо
виноватых, иногда — за компанию с ними. Впрочем, не
будем вдаваться в тонкости юриспруденции. По чести
скажу, неблагодарное это занятие и, хотя к безобразиям
относится наипервейшим образом, упомянуто будет лишь
касательно.
А по окончании поисков виноватых безобразия
продолжали продолжаться, поскольку таковых
необходимо было наказать, а по окончании наказания —
возобновлялись, так как наказанными чаще всего
оказывались не те, кто виноват, а те, кто меньше всего
сопротивлялся.
Таким образом, жизнь в лесу частенько состояла из
одних сплошных безобразий, о чём, впрочем, вы и сами,
наверное, начинаете подозревать.
В этот раз отступлений от обычаев замечено не было.
Тут тебе и ругань, и мордобой, и всё как положено. Это у
людей после драки кулаками не машут, а у зверей —
запросто. Да и драки-то, по сути, не было! Вот, кстати, за
отсутствие драки и нашли первого виноватого.
Барсук, конечно, возмущался как мог, но судебная
практика в лесу была на высочайшем уровне. Уйти от
наказания не удалось. И командирам взводов тоже. Даже
тушканчик забыл, что он вспомнил, что он пацифист, и
тоже пару раз приложился к валяющемуся на земле
волку. Остальных правосудие признало невиновными.
Как бы ни было справедливо правосудие, но такова
уж его печальная особенность — оно всегда оставляет
после себя пустоту. Какую-то неопределённость,
недосказанность — недовольство!
Одним, кажется, что наказали не тех, другим — что
наказали недостаточно. Третьим кажется, что наказали
хоть и достаточно, но всё равно не тех, а четвёртым — что
наказали хоть и не тех, но всё равно недостаточно! А уж
про пятых, вместо которых, собственно, недостаточно и
наказали других, я вообще помалкиваю.
Одним словом, любой процесс всегда оставляет за
собой множество недовольных, которые в свою очередь
составляют базовую основу дальнейшего безобразия. А
вот те, кто по каким-нибудь причинам составлены не
были вынуждены составлять ту скорбную массу, на
которую дальнейшие безобразия и будут
распространяться прежде всего.
В этот раз, как вы сами, наверное, догадались,
несоставленных не было вообще.
Если бы не стриж, который и военные действия, и
торжество правосудия пропустил, я б вообще не знал, как
всё это описывать. Вовремя, в общем, подоспел.
— Братва! Что там творится! — выпалил он, едва
приземлившись. — Вы себе не представляете!
Первым притворился, что не представляет больше
других, барсук.
— Подождите! — убрал он лапы от морды и потёр
расквашенный нос. — Дайте стрижу высказаться!
Остальные не представляющие как-то машинально
повиновались и автоматически повернули в стрижиную
сторону головы.
— Там такое творится!.. Такое!.. Там енот!..
Рассказ стрижа действительно оказался очень
интересным. Некоторые даже посмеялись… из них
некоторые — над енотом. Остальные ржали над барсуком,
волком и гадюком, видимо, так сильно правосудие ещё
никогда не ошибалось. 
А уж троица-то наша как возмущалась! В особенности
гадюк. И в особенности за то, что хотели проверить,
отрастёт ли у него новый хвост, как у ящерицы, или нет.
Он, конечно, знал, что на ослабленный спиртным
организм змеиный яд плохо действует, но всё равно
пообещал подкараулить всех поодиночке трезвыми и
перекусать.
Волк — просто матерился и махал кулаками, а барсук
— мало того, что вытребовал себе в виде контрибуции,
очередное воинское звание — генералиссимус, но ещё и
дискуссию устроил на тему торжества правосудия.
По его сугубо личному мнению, выражение
«торжество правосудия» хоть и является нецензурным, но
свойственно только отсталому демократическому устою,
коий к ихнему лесу никакого касательства не имеет, а
посему до лжно быть заменённым на вполне созвучное,
но абсолютно противоположное по смыслу — «торжество
справедливости».
К великому сожалению, утверждение данное в
тёмных умах соплеменников отклика не нашло, отчего
пришлось плавно и даже практически без мата перейти к
делам более насущным.
Само собой, что от открытых военных действий в
итоге решили отказаться в пользу партизанского
движения, а вот кто должен был стать первой жертвой, я,
пожалуй, и говорить не буду. Скажу только, что миссия
обещала быть интересной, познавательной, дышащей
благородством и новизной.
Последнее — в особенности! Потому что обычно
виноватых выбирали среди присутствующих, а не
гонялись за чужеродным енотом по собственному лесу. 
Лишь на немного миссию пришлось отложить, дабы
выяснить не помышляют ли остальные соседи чего
недоброго в их сторону.
— Да какое там! — махнул крылом стриж. — Им
сейчас не до помышлений, а если какие и есть, так
сводятся к тому — чем завтра утром похмеляться. 
— Так они и в прошлый раз вроде как не помышляли!
— не согласился со стрижом волк и поставил соседские
непомышления под сомнение.
— Нет! — категорично отрезал стриж. — И речи быть
не может! Они ещё откуда-то водки притащили и теперь
будят зайца, чтобы набить ему морду, потому что,
видимо, его очередь опохмелкой запасаться, а он
нажрался, сволочь, и отрубился.
А вот это была уже совсем приятная новость. Звери
даже поаплодировали количественному уменьшению
противника, а равно увеличению его головной боли.
И лишь барсук, в военной тактике разбирающийся
лучше остальных, торопиться с выводами не стал.
— А может, это у них стратегия такая — отвлекающий
манёвр?
Но стриж, ссылаясь на то, что в разведке он не
первый год, данные подозрения отверг начисто.
— Да какое там! Они, когда за переход на осеннее
время пили, я рискнул и очередь к ведру занял, так они
даже и не заметили — налили и мне тоже…
Тут и у остальных настроение поднялось и даже
завидовать стрижу особо не стали. Пожурили, конечно, за
пьянство в рабочее время, но сильно бить не решились,
потому что за хорошие новости в лесу наказывали редко и
в основном не тех, кто эти самые новости приносил.
— Ладно! Чёрт с ним! — пожалел стрижа барсук и
предложил более интересную альтернативу. — Давайте-ка
лучше енота отловим и порвём на множество
несимметричных частей, а там, глядишь, и у этих, — он
мотнул презрительной гримасой в сторону соседнего леса,
— похмелье начнётся. Пьяных-то какой резон бить? Того
гляди, и не поймут, что им по брюлам настучали, а то и
того хуже — подумают с утра, что сами меж собой
передрались!
— Точно! — согласился волк. — Сначала енота! А уж
утром я сам лично помогу одной мучающейся от
похмелья медвежьей роже — отмучиться окончательно.
— И ежа побрить надо! — подключились и другие. —
Но только ниже пояса! Чтоб клубком сворачиваться
аморально было…
— А зайцу — уши морским узлом завязать!
— Точно!..
— И желательно вокруг берёзы!..
Долго ещё на том берегу обсуждались всевозможные
варианты жестокой мести, но да не будем отвлекаться на
пустую болтовню, а лучше перенесёмся на берег
противоположный, где, как и не врал стриж,
действительно возникла маленькая проблемка…

* * * 
— Ой, да ладно, Миш! Чего уж мы — сами, что ль, не
дойдём? — практически пристыдил медведя ёж. 
Медведь категорично помотал головой.
— Ну уж нет! Я и дороги не знаю, а на тебя надеяться,
— он презрительно махнул лапой и отвернулся. — Знаю я,
как ты всякие там жидкости ищешь.
— Вот только не начинай, Миш! Про реку мы с тобой
уже обсудили, а уж трубу эту и детёныш найдёт. К ней
знаешь, какая тропа протоптана?
С последним доводом даже абсолютно пьяный
медвежий мозг согласился не раздумывая. Повернув
голову к ежу, медведь утвердительно помотал гримасой,
вздохнул и собрался попытаться встать.
— Впрочем, пожалуй, ты прав.
— Да тут недалеко, Миш. Уж если даже заяц за
полчаса туда-обратно успевает, то мы с тобой — минут за
двадцать управимся. А вообще я думаю, что надо
центральную поляну поближе к трубе переносить, а то
надейся тут на всяких зайцев, а они — на тебе! Дрыхнут!
Медведь многозначительно почесал дерево, к стволу
которого облокотился головой, и решил опять
согласиться.
— Ладно. Что уж мы, действительно. Вот только дай я
этой сволочи ушастой хоть напоследок…
Он уже отыскал её глазами и начал вставать, как ктото

колючий предостерёг его от плохо обдуманных
действий.
— Миша! Не порти нам зайца. Пригодится ещё! С
утра кто побежит?
Данное опасение, по мнению медведя, тоже не было
лишено гениальности, и единственную альтернативу,
которую он смог внести:
— Ну, тогда… А на посошок?..
На посошок продлился — чуть ли не полведра…
 
Глава 11 — в которой чуть не опровергается закон
математики о кратчайшем расстоянии между точками 

— Миша.
— Ёжик.
— Я не понял.
— Чего?
— Ничего.
— Аналогично.
— Миша.
— Ёжик.
— Ты не понял.
— Я тоже.
— Нет, Миш, подожди. Мы куда шли?
— Туда, — подумавши, предположил медведь и,
скрестив на груди лапы, указал пару приблизительных
направлений. 
— Правильно, — подтвердил ёжик, — а зачем мы туда
шли?
— Обижаешь! — покачал головой медведь. — Мы
идём пить водку. 
— Правильно, — опять подтвердил ёжик, — но тогда
зачем мы к тебе пришли? 
— Ну, раз пришли, значит, — медведь очередной раз
задумался, и на этот раз задумка удалась. — Значит, мы
ещё можем ходить! А раз мы ещё можем ходить — значит,
мы ещё трезвые, — закончил он логическую цепочку. 
— Правильно, — снова подтвердил ёжик и
одобрительно мотнул головой. — А у тебя есть чего
выпить? 
— А у меня всё есть! — похвастался медведь. 
— Тогда наливай! — облизнулся ёжик, но медведь тут
же себе напротиворечил и развёл лапы в стороны. 
— А у меня ничего нет.
— А тогда зачем мы к тебе пришли?
— А мы ко мне не пришли.
— А вот и пришли.
— А вот и не пришли.
— А тогда чья это берлога?
Ёжик ткнул лапой в сторону некого приземистого
сооружения, которое по нелепости исполнения лишь
издали напоминало жилище.
Посмотрев глупым взглядом сначала на ежа, потом
на его вытянутую лапу, потом на то, на что эта лапа
показывала, медведь пришёл в неописуемый восторг, ибо
в этом нехитром сооружении сейчас же признал
собственную берлогу. Морда его так и просияла от
радости. 
Как долго и трепетно ждал он этого волнующего
момента. От избытка чувств захотелось даже хлопнуть в
ладоши, но ладоши душевного порыва не поняли и
промахнулись. Не сильно расстроенный этим
обстоятельством, медведь подмигнул ёжику всей
физиономией сразу и, приглашающе мотнув головой,
скомандовал: 
— Заходи!
Он сам первым сделал шаг, как бы указывая дорогу,
за что незамедлительно и поплатился, ибо голова его
неожиданно перевесила всё остальное и с грохотом
полетела вниз. Естественно, что всё остальное к голове тут
же присоединилось и всю тяжесть падения разделило с
ней поровну. Ну, или почти поровну, потому как, отсчитав
подбородком некоторое количество ступеней, голова
вдруг обнаружила ещё и какое-то незапланированное
препятствие ориентировочно геометрической формы. 
В полночной тишине раздался только глухой звук, да
и тот тут же сменился невнятной матерщиной.
— Миша, Миша! Ты живой? — тут же проявил участие
ёжик, но медведь в ответ сформулировал своё состояние
как-то отдалённо. 
— Вообще-то не уверен…
— Плохо, Миш, плохо! — тут же посетовал ёж. — Уж в
чём-чём, а в этом вопросе нужно быть всегда уверенным.
Впрочем, — скорее себя успокоил он, — раз голова
разговаривает — значит, как минимум голова жива.
— Так вот насчёт головы-то я как раз и сомневаюсь, —
снова послышалось снизу. — Она у меня во что-то
воткнулась.
Чья-то колючая морда тут же нависла над
лестничным проёмом и даже сделала вид, что пытается в
нём что-то рассмотреть. Смотрины, видимо, не удались.
— Ай-яй-яй. Аккуратней надо, — всё равно на всякий
случай посочувствовала она, но тут же в правильности
сочувствий засомневалась. — Подожди. А в чего это она у
тебя могла воткнуться? У тебя, помнится, и втыкаться-то
не во что было.   
 — А она — воткнулась! 
Медведь с трудом поднял воткнувшееся место и
диким усилием воли приоткрыл один глаз. Не то от
удивления, не то из солидарности с первым второй
открылся самостоятельно. Увиденное — явно его
расстроило. 
— Слышь, ёжик! А мне вообще сдаётся, что это не моя
берлога.
— Ну, здрасте! Скажешь тоже! — скорее удивился тот.
— А кроме твоих берлог у нас в лесу других нет.
— Может, и нет, — согласился медведь, — но только у
моей дверей отродясь не было, а тут есть. 
Ёжик высунулся ещё больше и, сощурив морду, потёр
глаза. Увиденное расстроило и его. 
— Ну ни фига себе! Кажись, точно! Есть!
Он помотал головой в надежде отогнать гал-
люцинацию, но в результате к одной двери прибавилась
ещё одна. Тяжело вздохнув, он заключил: 
— Так и есть, дверь! И кажется, их там две штуки. 
— Во-во! А на моей ни одной не было.
— Странно, — посетовал ёж, — а на вид так твоя.
— На вид-то оно вроде моя, и на нюх… — медведь
втянул носом, вырывающийся сквозь дверную щель,
запах перегара, — тоже моя, но с другой стороны… 
— А вот с другой стороны, Миш, — перебил ёжик, —
мы её ещё не видели. Так что для начала надо б её обойти
и обсмотреть.
Предложение показалось медведю вполне разумным.
 
— Точно! — не раздумывая согласился он и
выкарабкался наружу. — Ты, давай, обходи её справа, — и
ткнул когтем в левую сторону, — а я слева.
— Угу, — мотнул головой ёж и пополз в указанном
направлении.
— На той стороне встретимся, — крикнул медведь
вдогонку и последовал в сторону противоположенную.
Задача, собственно, представлялась несложной —
обойти и посмотреть. Мысленно с какими-либо
трудностями она не сочеталась, но, как выяснилось,
только на первый взгляд. На второй взгляд всё оказалось
гораздо сложней. Организм, видимо, не принял
отклонений прежнего маршрута и все время норовил
куда-то свернуть. Лапы поочерёдно не слушались, а
голова так вообще предательски пыталась уснуть. 
Обстоятельства усугублялись ещё и тем, что оба
взгляда — и первый, и второй — виделись одновременно,
отчего все окружающие предметы приобретали некую
двойственную структуру, чем вводили медведя в
заблуждение. 
Смотрел он, к примеру, на окно, крышу или другую
какую асимметричную конструкцию, и вроде как по
конфигурации — «моя», а вот по количеству — ну никак
не совпадает. И окон больше, и крыш почему-то две, да и
лес в округе, сказать, намного чаще. 
Подсознание мысленно разделило медведя на две
половинки. Одну — считавшую берлогу своей и другую —
факт принадлежности отрицавшую. Вдобавок обе
половинки находились между собой в состоянии
гражданской войны, и отзвуки междоусобицы то и дело
отдавались стрельбой в ушах и урчанием в сохраняющем
нейтралитет желудке. 
Так, раздираемый жуткими сомнениями и повторяя
поочерёдно: «Моя» — «Не моя», — медведь сам не
заметил, как сделал полный оборот и вернулся в исходное
положение. Свидетельством тому стал повторный отсчёт
подбородком ступеней. 
Сверив их количество с ранее запомненным, половинка

медведя, считавшая недвижимость своей, не
открывая рта, сказала: «Моя!» Другая половинка,
настроенная более пессимистично, с трудом открыла
неприподъёмные веки и, увидев всё ту же дверь, данное
заключение опротестовала: «Не моя!» 
На этом медвежьи силы покинули хозяина, и он,
несмотря на нелепое положение тела, уснул, забыв
придать значение тому факту, что, сделав полный оборот,
почему-то так и не встретился с ежом.
А вот тут как раз интересная штука произошла. Я
имею в виду — в научном смысле…
Тот, кто мало-мальски знаком с процессом
опьянения, а вернее, с его медицинским аспектом, легко
представит себе, как алкоголь, миновав ротовую полость,
устремляется в недра организма, подгоняемый
естественной силой тяжести, с одной стороны, и
сокращением мышц пищеглотки (далее глотательное
движение) — с другой. Глотательное движение
одновременно создаёт разность давления в пищеводе,
которое впоследствии выравнивается по средствам
глубокого выдоха. Силой трения о стенки сосудов в
данном случае можно пренебречь.
Таким незатейливым образом спиртосодержащая
жидкость довольно беспрепятственно добирается до
желудка, что, впрочем, не является самоцелью, а лишь
служит промежуточным звеном сложного процесса.
На втором этапе ферменты желудочно-кишечного
сока расщепляют алкоголь до необходимой для усвоения
консистенции, и через сложные лабиринты сосудов тот
попадает в кровь.
Третий этап — пожалуй, самый важный, ибо на нём
алкоголь, используя попутное движение крови, достигает
конечной точки своего маршрута, а именно мозга, о чём
немедленно сигнализирует организму. Среди
оповещённых в первую очередь отметим язык и нижние
(задние) конечности.
Дальнейшее действие алкоголя у каждого отдельно
взятого индивидуума проявляется по-разному, и, к
сожалению, формат издания не позволяет описать даже
малую часть вариантов, но попробуем теперь применить
всё вышесказанное к нашему герою.
 О том, как алкоголь попал в его ротовую полость
нужды рассказывать нет, поэтому перейдём сразу к
третьему этапу. 
Многих, конечно может возмутить такая
непоследовательность. Многие подумают, что второй этап
я специально пропускаю по неким этическим
соображениям, но поспешу оправдаться. Второй этап
пропустил не я — медведь. Не специально, конечно, но
заострить на том внимание следует.   
Виной тому явилось не стандартное для данной
процедуры положение тела. Вот если бы медведь был
чуточку потрезвее — возможно, он открыл бы новый
способ более быстрого опьянения, но поскольку
состояние его путалось между определениями «в стельку»
и «в дупель», не говоря уже о более нелицеприятном
сравнении, то данное изобретение он попросту профукал. 
И всё-таки хоть и нечаянно, но один раз он им
воспользовался — и надо сказать весьма успешно. А всё
потому, что, находясь в положении «головой вниз»,
алкоголь счёл излишним плутать по лабиринтам сосудов
и стёк сразу в мозг. Причём в полном объёме, отчего
мозгам, хотя и привыкшим к подобному соседству,
пришлось потесниться, благо места хватило всем. 
Но работать в подобной обстановке мозг, естественно,
наотрез отказался и отключился, оставив нерешёнными
как минимум две проблемы. Во-первых — чья это
берлога? И — куда подевался ёжик?

* * *
Сколько лежал медведь в таком положении — неизвестно.

Очнулся он лишь оттого, что что-то круглое и
колючее воткнулось в него в районе третьей ступеньки.
Он хотел было закричать от боли, но сил хватило только
зажмуриться. 
Сколько он пролежал в таком положении, тоже не
известно, но иглорефлексотерапия таки подействовала, и
нахлынувший прилив сил позволил ему слегка помотать
задом. 
Мотки прошли успешно. Недовоткнутый аппликатор
расшатался и, проклиная сейсмическую активность, из
медведя выткнулся. Скатившись по спине и, стукнувшись
носом о всё ту же самую дверь, он мучительно застонал и
превратился в ежа. 
Не открывая глаз, ёжик с трудом развернулся и,
потянув лапы, громко икнул.   
— Уже, что ли, весна? — непонятно у кого спросил он
зевая. Видимо, состояние анабиоза не спешило с ним
расставаться. 
— Хуже, — напугав, ответила ему огромная чёрная
масса и, естественно, медвежьим голосом. 
Мгновенно отскочив в сторону и помотав головой,
ёжик уставился на массу, одновременно пытаясь
представить, что, собственно, может быть хуже весны, но
масса вдруг неожиданно открыла глаза и превратилась в
медведя. 
Обстоятельство это ежа несколько успокоило, и он
даже пришёл в себя. Память нехотя вернула его к
прежним событиям, и вопрос весны тут же стал
неактуальным. Зато на смену ему пришёл другой. 
— А обо что это я так? — ёж потёр лапой
расквашенный нос, а заодно и высморкался. 
— Сначала — об меня, — попытался почесать лапой
зад медведь, но ввиду бесперспективности данную
попытку оставил. — Потом об неё, — он хотел, было
мотнуть головой в сторону двери, но и эта попытка
оказалась бесперспективной.   
Несмотря на неудачный моток, ёжик догадался, о чём
шла речь, и медленно повернул голову в сторону
треклятой двери.
— Да-а, — просверлил он её насквозь мутным
взглядом. — Так, стало быть, дверь! А двери-то точно не
было?   
— Точно, — нехотя и с некоторой долей обречённости
подтвердил медведь, тут же размечтавшись, что ёжик
найдёт сему несоответствию какое-нибудь разумное
объяснение.
Однако у ежа на этом интерес к двери закончился, и
он поспешно сменил тему: 
— Ну, ладно. Дверь и дверь…  А ты чего вот так-то —
вверх тормашками? 
В ответ прозвучал лишь многозначительный вздох,
который, невзирая на всю лаконичность, содержал в себе
всю боль животного мира за и их в итоге испортивший
квартирный вопрос, а также ещё много разной полезной
информации. 
Вздох был истолкован верно, и, присев из солидарности

на землю, ёжик тоже вздохнул. В его вздохе, правда,
не было ни угрызений совести, ни жалоб на никчёмную
жизнь, но что было точно, так это сетование на разбитый
нос и дикую головную боль.
— Миш, а может, ну её — берлогу твою. Пойдём
лучше опохмелимся, — предложил он, и сам того не
ведая, сотворил чудо... 
Кстати… вот то, что словом можно за собой полки
повести — истина древняя, хотя, на мой взгляд, довольно
спорная. Мне, например, ни одного такого слова на ум не
приходит. Да и, по правде сказать, что же это за слово
такое, чтобы сказал — и целый полк, ну или хотя бы рота
за тобой — в неизвестном направлении. 
Нет, видится мне, что этому полку нужно хотя бы в
двух словах объяснить что, куда и зачем, а отсюда и
вывод, что слов должно быть хотя бы два. А уж двумя
словами — так это каждый. Это запросто. Тут даже не
только полк, а хоть целая дивизия. Причем, даже напрочь
состоящая из контуженных. Исключение составляют
разве что слепоглухонемые инвалиды колясочники, и то
при условии, что колясок у них нет. 
Двумя словами — это никаких затруднений.
Построил, к примеру, полк и сказал им, причём неважно
даже в каком падеже и наклонении: «Идите,
опохмелитесь», или даже совсем: «Пойду, опохмелюсь».
И уж будьте уверенны, что весь полк последует за вами
как один. Хоть куда! Да хоть на край света! В этом,
собственно и состоит величие и могущество русского
языка. 
В нашем же случае, предложение опохмелиться
обладало ещё и целебной силой, ибо едва смысл его
дошёл до медвежьих мозгов, тело его вновь обрело
подвижность и поразительную гибкость. Благодаря
последней, оно немедленно перевернулось головой вверх,
а ногами соответственно вниз и почти без труда
преодолело половину лестничного марша. На этом,
правда, чудодейственные свойства заметно поубавились. 
Остановившись в нерешительности, он задумчиво
скривил морду, повертел ею по сторонам и отдал голову
на почесание. Отеческие места ни как не хотели отпускать
родственника, а, возможно, и само провиденье вмешалось
в сей неконтролируемый процесс. Тяжело вздохнув,
медведь насупился и медленно спустился вниз. 
Проходя мимо ёжика, который к тому времени уже
осилил первую ступеньку, он бросил на того стыдливый
взгляд, а ёжик презрительно фыркнул, заподозрив, повидимому,

в медвежьих действиях свершившийся факт
дезертирства. 
— Э-э, Миш! Ты чего?
— Чего-чего! Чего мы тут с тобой? Моя — не моя!
Какая, блин, разница? В конце-то концов, кто в лесу
медведь? — дал медведь вполне исчерпывающий ответ и,
подойдя вплотную к двери, дёрнул ручку.
 Дверь, нехотя поддалась, и, когда глаза привыкли к
темноте, им открылась знакомая, но слегка подзабытая
картина. 
В углу по-прежнему стояла кровать, устланная
мягкой чуть подопревшей соломой. Дубовый стол о трёх
ножках всё так же возвышался в изголовье, подпёртый к
стене берёзовым поленом. Четвёртая ножка, сломанная,
как и раньше валялась под столом. 
Куча грязной посуды, сваленная горкой в углу,
продолжала хранить на себе следы пенициллина, и лишь
старинного антикварного стула, выменянного когда-то у
волка на пол-литра, глаза отыскать не смогли. 
Нежные воспоминания нахлынули вдруг на медведя
и одолели. Мгновение, и из глаз его крупной каплей
покатилась слеза. Пробежав по щеке, она спрыгнула на
грудь, потом на живот и, ощутив невесомость полёта,
приземлилась точно на нос ежу. 
Ёж фыркнул и замотал головой, отчего голова
мгновенно закружилась и чуть было не упала в обморок,
но в последний момент ёжьи когти спасли ситуацию,
вцепившись в стоящие неподалёку медвежьи лапы.
Волнение тут же передалось медведю, и тот очнулся от
сладких грёз. 
Он прошёл вперёд и, очутившись на середине,
радостно вдохнул отеческий воздух.
— Это ж… — хотел он что-то сказать, но от волнения
так и не смог закончить.
 Ёжик машинально проследовал за товарищем и так
же пристально оглядел окружающие предметы. Внезапно
в глазах его загорелся какой-то странный огонёк, а губы
непроизвольно облизнулись. Проявив завидную прыть,
он в мгновение ока оказался на столе, загородив спиной
открытую, но непочатую бутылку водки. 
— Моя! — радостно выдохнул медведь, отчего ёж даже
занервничал. 
— Это вот ты, Миш, имеешь в виду берлогу? — с
надеждой в голосе спросил он. 
Медведь покосился на того недоумевающим
взглядом, словно спрашивая, чего же ещё можно иметь в
виду, и сделал шаг вправо. Ёжик, загадочно улыбаясь,
тоже немного передвинулся, но, не рассчитав, споткнулся
о стоящий рядом стакан и с грохотом полетел вниз. 
— Ой, Миш! Больно-то как! — попытался он привлечь
медвежье внимание к себе и тем самым отвлечь от
оставшейся без  присмотра бутылки, но было поздно.
Манёвр с грохотом провалился.    
 — Ну, точно, моя! — расцвёл медведь и торопливо
подошёл к столу. Огромная лапа с лёгкостью смахнула
бутылку и поднесла к носу. Насладившись спасительным
ароматом, она довольно причмокнула и тут же
запрокинулась, а монотонное бульканье тут же заставило
ежа забыть о боли. 
— Миш, я её первый нашёл.
— Всё, что ты нашёл в моём доме — моё, — спокойно
отрезал медведь и, поставив бутылку обратно, в
очередной раз убедился, что опохмелка творит чудеса.
    
 Воспользовавшись безнадзорностью бутылки, ёжик
снова взобрался на стол, отлил себе полстакана и, осушив,
данное влияние на организм подтвердил:
— Эх! Хорошо! 
— Да, Хорошо! — присел на кровать медведь и,
ощупав лапой подстилку, развалился на соломе. —  Вот
так бы всю жизнь прожил.
— Этак бы каждый, — согласился ёж. — Вот только
закусить бы — для полного счастья. У тебя случайно
ничего тут не завалялось? 
— Сам посмотри. Оно бы не помешало, — зевнул
медведь и , потянувшись, опробовал задом прочность
кровати. 
Ёжик деловито ошарил глазами берлогу, но ничего,
кроме двух ярких цветных упаковок, внимание его не
привлекло. 
Он приподнял одну, понюхал, потряс и опасливо
повертел в лапах. Упаковка вызывающе пахла
подсолнечником, но это, пожалуй, единственное, что
выдавало в ней съедобность. 
— А тут, Миш, у тебя чего такое?
— Где? — полусонным голосом переспросил медведь
и покосился одним глазом. Потом покосился вторым,
потом повернул голову, а потом встал и подошёл к столу.
— А тут у меня… не знаю.
 Он взял вторую пачку, тоже понюхал и переглянулся
с недоумевающим ежом. Яркая аппетитная упаковка
отпугивающее похрустывала, но чувство голода уже
вынесло ей суровый приговор. Ещё раз вдохнув аромат
подсолнечника, медведь, почесал затылок и целиком
затолкнул её в пасть. 
Раздался лёгкий хлопок, и на зубах что-то приятно
захрустело.
— У-у! Вкусно! Солененькие, — он одобряюще
замотал головой  и, проглотив остатки, запил всё водкой. 
Когда водка была проглочена, медведь понял, что
перепутал последовательность, но было уже поздно —
закуска кончилась. Он досадно икнул и покосился на
вторую пачку, но ёжик с силой прижал её к груди.
— Дай немного — закусить, — вежливо позавидовал
медведь, но ёжик интонацию голоса уловил и даже
позлорадствовал.
— Ещё чего! Да где ж это видано, чтобы закуску
водкой запивали. Вот когда наоборот, то всё понятно, но
когда сначала закуску, а потом …   
— Ну, дай хоть кожуры, — перебил медведь. — Она всё
равно жёсткая. 
— Ну вот ещё! Кожуры ему подавай! Да если хочешь
знать, то кожура, она как раз самая вкусная и есть. И
полезная тоже. Самая. И витаминов одних в ней знаешь
сколько? У-у-у! Целая уйма. 
— Да говорю ж тебе — жёсткая!
— Так так оно только для зубов пользительней. Ты уж
как хочешь думай, а кожуры отдать не могу. Нет — никак
не могу. Вот косточками — ладно, поделюсь. Да хоть все
забирай. 
Ёжик дёрнул упаковку, и косточки с шумом
рассыпались по столу. Не успел он и глазом моргнуть, как
медведь сгрёб их лапой себе в пасть и, в глубине души
улыбнувшись, проглотил. 
Ёжик тоже в глубине души улыбнулся, и, кстати, тоже
по этому же поводу. Вдобавок положение у него было
несколько выгоднее, чем у медведя, ибо свою долю водки
тот уже выпил и свою долю закуски уже закусил. Некая
бравада, по разумению ёжика, теперь была в самый раз.
 
— Ой, Миш! Вот никакой в тебе культуры пития.
Хряпнул водки, набил пасть закусью и доволен, —
раскритиковал он торопливость друга. 
— Так, а чего там пузырёчничать? — не согласился
медведь и снова водрузился на кровать.
— Нет, Миш. Вот ничего ты в этом деле не
понимаешь. Пить — оно, Миш, с удовольствием надо, —
толково объяснил ёжик и, насколько возможно, это самое
удовольствие изобразил.
Медведь, по-видимому, в удовольствиях разбирался
слабо, а в ежиных удовольствиях так и вовсе не
разбирался, но это всё равно нисколько не помешало ему
возмутиться. 
— Ха! А я всегда пью с удовольствием, и закусываю,
кстати, тоже! — опротестовал он критику, а заодно и
предупредил будущий упрёк.
А ежу, по всей вероятности, только этого и надо было.
Он даже духом воспрял.
— И это, Миш, ты называешь удовольствием? Да с
тобой, Миш, в приличное заведение заходить стыдно.
Удовольствие, Миш, если хочешь знать, как раз и
заключается не в скорости пития, а в её отсутствии. Да
чего там говорить! Вот смотри! 
Грациозно горцанув по столу, ёжик состроил
интеллигентную морду, вылил в стакан остатки водки и,
поболтав их, оценивающе прищурил глаз. Затем он
незаметно выдохнул и, прильнув сосуд к губам, пригубил.
Всё так же морща морду, он одобрительно закивал, ясно
давая понять, что вкусил — нечто на удивление вкусное
или полезное, и лишь затем, выдержав паузу, запихал в
пасть хрустящую кожуру.
Вкус кожуры, как выяснилось, резко контрастировал
и с яркой упаковкой, и с её ароматным запахом. Да чего
уж там! Кожура оказалась попросту несъедобной.
А вот теперь медведь счёл, что некоторая бравада не
повредит.
— Здорово это у тебя получается. Аж глаз радуется.
Особенно кожурой закусывать. — Он демонстративно
поаплодировал и усмехнулся, — я, пожалуй, теперь и от
орехов кожуру не буду выбрасывать. Мне оно, конечно, ни
к чему, но тебе на закуску сгодится. Да и для зубов
пользительно. А уж витаминов в ней, — добавил он,
потягиваясь, — целая уйма… а то и больше…
Вместо благодарности в его адрес тут же посыпались
обвинения в отсутствии стыда, совести и хоть какой
маломальской порядочности. 
Медведь спорить не стал. Он просто позевал,
потянулся и откинул лапы в стороны, чем оскорбил ежа
до глубины.
Высказав добрую половину всех известных ему
ругательств, ёжик попытался тоже забраться на кровать,
но медведь лапой отказался делить с ним ложе.
Пришлось ежу вспоминать оставшуюся половину
ругательств (хотя несколько раз он повторялся).
Медведь ёжика не слышал. Он был занят решением
как минимум трёх насущных проблем: куда делся стул,
откуда взялась водка и кто в конце концов поставил эту
чёртову дверь? Вывод напрашивался сам собой. Кто-то
здесь был. 
Конечно, можно было предположить, что стул забрал
волк, а в качестве компенсации вернул водку, однако
данное предположение не выдерживало никакой
критики. Поверить в то, что волку вдруг понадобился его
бывший стул, было ещё возможно, но чтобы он из-за
этого расстался с водкой… 
Нет. Надо было искать другое объяснение. Да и
дверей, кстати, волк делать не умеет. 
«Бобёр! Он один у нас двери умеет делать. Ну, так и
есть, пришёл он, значит, по какому-то важному делу, поллитру

вон с собой принёс, открыл даже. Ждал-ждал, а
меня всё нету. Ну и от скуки, значит, решил дверь
сделать…» 
Взгляд медведя упал на место, где некогда стоял стул,
и он мысленно прибавил: «Из подручных материалов». В
этом случае вроде как всё становилось на свои места. «А
потом, значит, он не дождался и ушёл…» 
— Миш, а нафига тебе эта фиговина? — испортил
размышления ёжик, который изговорив весь словарный
запас, принялся осматривать берлогу. 
— А это, — медведь нехотя открыл глаза и уставился
на незнакомую штуковину. — Ага, значит, он с собой ещё
и фиговину принёс, — домыслил он вслух. 
— Кто это он? — ничего не понял ёж.
— Да-а, бобёр, — махнул лапой медведь. — Он заходил
тут на днях. Водки вот принёс, дверь вот тоже поставил.
 
— Ну, ни фига себе! Это что-то новенькое. Пришел,
значит, дверь смастерил и за это ещё пол-литру. Ты,
Миш, случаем, не сильно — об эту дверь-то? 
— Да отстань ты! — медведь скривил морду и махнул
лапой. Ему очень не хотелось, чтобы единственная
правдоподобная версия разбилась о стену сомнений. 
— Да как же отстань, Миш, ты чего несёшь-то? А? Ну
что бобёр заходил — это я ещё поверю. Ну, что дверь
поставил, тоже ещё куда ни шло, но чтобы он за это ещё и
пол-литрой проставился! Это уж извините. Да если б у нас
в лесу такие дела творились, то я б давно себе и дверь
поставил, и полы деревянные настелил. Форточку бы ещё
врезал.    
— А кто же тогда у нас в лесу дверь может поставить?
— разозлился медведь. 
— Подожди, — остановил его ёжик. — А вокруг дома я
б забор поставил резной и калитку тоже. Да. И ещё
лавочку, и ещё скворечник.
— Тьфу ты! Идиот! — не дал мысленно доразорить
бобра медведь. 
— Ой, ой, ой! От идиота и слышу! — ёж постучал
когтем по виску.
— Да говорю ж тебе! — свирепел медведь. — Он
пришёл, водки принёс, открыл вот даже, и пока меня
ждал… а тут сквозняк как раз был, вот он значит, из стула
дверь-то и сделал. Чтоб не дуло, — доходчиво разъяснил
медведь. 
— Из стула? — засомневался ёж. — Дверь?
— Ну говорю же, из стула! Чай, стул оно тоже дерево.
 
— Да сам ты дерево! Ты на дверь-то посмотри. У неё
уж и петли-то все проржавели. Она тут как есть не первый
год стоит, а водка — она свежая. 
 Ёжик опять постучал когтем по виску, давая другу
понять, что его версия абсолютно несостоятельна.   
Медведь сконфузился. Выслушивать подобные речи
было неприятно, но что самое ужасное — возразить было
нечем. Где-то в глубине души он и сам понимал, что всё
это полный бред, что никакой бобёр сюда не заходил и уж
тем более никакой водки не оставлял. Медведь вообще
сомневался, что в лесу нашёлся бы хоть кто-то, кто мог
откупорить бутылку и забыть её выпить. 
Последнее обстоятельство не столько настораживало,
сколько пугало его. Пугало так, как пугает всё
неизведанное, всё необъяснимое, ибо в борьбе с
необъяснимым — всегда побеждают предрассудки. 
Кстати, с предрассудками в лесу все как есть боролись
одинаково. При этом природа предрассудков и
обстоятельства их возникновения ровно никакой роли не
играли, к тому же борьба, как правило, всегда
заканчивалась безоговорочной капитуляцией
противника. 
Не желая изменять традиции, медвежья лапа
рефлекторно потянулась к бутылке и, нащупав таковую,
отточенным движением вставила в точно предназначенное

для этого отверстие. Пасть причмокнула раз
другой и неожиданно застыла в нелепой гримасе. Из
бутылки вылилось лишь пара недопитых капель. 
Медвежьи челюсти с силой сжали горлышко, лелея
призрачную надежду, что водка вовсе и не кончилась, а
просто по какой-то причине застряла и теперь с трудом
пробивает путь к его горлу. Что вот-вот живительная
влага преодолеет преграду и бурным фонтаном изольётся
в его недра… 
Надежда умерла первой. Бутылка предательски
оказалась пустой. Безумный страх овладел медвежьим
телом. Он не пугался так, даже когда первый раз
повстречался с инопланетянами. История это, конечно,
отдельная, но отметим, что маленькие зелёненькие
зверёчки зачастую посещали и его и других, а однажды
даже было зафиксировано их массовое посещение. 
Появились они, помнится, как и всегда, в разгар
пьянки. Крохотные такие — суетливые. Лазили там везде,
то по стенам, то по потолку, а то и вообще где ни попадя,
видимо, собирали доказательства существования иных
цивилизаций. 
Что странного — так это то, что пить они вроде как
завсегда отказывались, а наутро, когда все звери
проснулись, обнаружилась недостача четырёх вёдер
водки. 
Уж и не знаю. То ли они дождались, пока все уснут и
угомонили её, то ли просто забрали с собой, но только ни
водки, ни инопланетян. Ладно, хоть они её без вёдер
забрали. Вёдра в лесу вообще относились к предметам
первой необходимости. Без вёдер оно в лесу куда? Без
вёдер оно в лесу никуда. Кстати, кроме водки, в лесу в тот
день ничего больше и не пропало, да и ту по решению
общего собрания решено было просто списать на
гостеприимство. 
В остальные разы они посещали зверей как-то
поодиночке и в разных составах. К примеру, к кабану
чаще всего наведывались маленькие зелёненькие
белочки, к волку — тушканчики, и лишь ёжик внешний
вид пришельцев тщательно скрывал. 
Естественно, что языков инопланетных в лесу никто
не знал, и потому пообщаться с ними толком никому не
удавалось, хотя волк один раз наврал, что поймал одного
и всю ночь играл с ним в карты. Помнится даже,
последний проигрался в пух и прах и, улетая домой,
остался должен две бутылки водки и восемь соток земли
на солнечной стороне Марса, но подтверждений тому
волк так и не представил. 
В завершение отметим, что вреда от них практически
никакого не было, если только не считать, что наутро
после посещения жутко болела голова. Объяснялось это,
естественно, исходящим от них повышенным фоном
радиации, и, думаю, не надо объяснять, что
радионуклиды из организма в лесу выводились обычным
способом. 
 
Глава 12 — в которой появляются инопланетяне

Страх сделал своё постыдное дело. Не в привычном,
конечно, понимании, а в переносном смысле. Просто
голова тут же протрезвилась, а мысли в результате
подверглись прояснению. А уж с прояснёнными-то
мыслями любой дурак догадается, что что-то здесь
нечисто.
Уж и не знаю, случайно ли, нет ли, но первым делом
протрезвлённая голова отыскала глазами пустую бутылку
и ахнула. А всё потому, что хотя она и не умела читать, но
как пишется слово «водка», геометрически представляла.
Да и какого цвета буквы — тоже.
Вторым делом голова пригнулась к бутылке поближе,
вытаращила глаза и, рассмотрев этикетку, громко икнула.
Во всех последующих действиях участия она уже не
принимала. 
— Ёжик, — сказала она напоследок, перед тем как
перестать предпринимать действия. — А чего это за водку
мы с тобой сейчас выпили? И самое главное — чью?
А ёжья голова, видимо, ещё не подверглась
прояснению и потому суть вопроса проигнорировала.
— Да какая к чёрту разница. Всё равно больше не
осталось, — посетовала она и тяжело вздохнула.
Однако вытянутая медвежья морда и вытаращенные
глаза её всё-таки заинтересовали.
— А ты чего уставился-то? Бутылки, что ль, никогда
не видел?
Медведь промолчал, по-прежнему занятый
изучением этикетки.
— Да чего ты там увидел-то?
Заинтригованный ёжик в конце концов не выдержал,
вскарабкался на стол и попытался сымитировать
медвежью позу. Тоже вытянул морду вперёд, глаза
округлил… или, вернее, просто вытянул морду, а глаза
округлились уже сами.
— Чего-то я не понял, — чего-то не понял он, потряс
мордой и попытался вопросительно переглянуться с
медведем.
 Попытка с треском провалилась — того словно
столбняк ударил. Так и застыл в нелепой позе. Разве что
челюсть слегка отвисла.
У ёжика тоже чуть не отвисла, потому как только
теперь он обратил внимание на некое несоответствие
привычных надписей с имевшимися. Да и наклейка
ровно приклеена. Тут хочешь не хочешь, а на всякий
случай понюхаешь…
Повертев бутылку в руках, ёжик набрался мужества и
осторожно втянул в себя остатки аромата.
— Странно, — тут же заключил он. — Пахнет-то вроде
водкой, но вот только чует моё сердце, что не наша это —
не лесная. 
И следом присовокупил к уже озвученному запаху
ещё один. 
— И вообще! Сдаётся мне, что тут явно контрабандой
попахивает. Кстати, а кто у нас в лесу контрабандой
занимается? Ну, кроме меня, конечно. 
А медведь не то чтобы вопроса не понял — скорее, он
его и не расслышал, а просто повернулся к ежу, потому
что больше поворачиваться было не к кому.
А ёжик хоть и понял, что повернулись к нему
нечаянно, но на всякий случай предпочёл отвертеться.
— Но это не я. Не надо на меня так смотреть. И
вообще! Кому это могло прийти в голову устраивать
контрабандистский склад в берлоге у медведя? —
осведомился он для смены темы о наличии в лесу
самоубийц.
Тут и медведь немного пришёл в себя.
— Да-а. Чертовщи на какая-то.
— Так вот же и я говорю — чертовщина! Да и склад
какой-то чертовски убогий — всего одна бутылка. Слушай,
Миш, а может, ещё где посмотреть? Мало ли?
Ёжик первым пробежался по столу, то и дело
свешивая морду вниз и вглядываясь в беспорядок. А у
медведя хватило мозгов лишь заглянуть под стол.
Дела у контрабандистов, по всей видимости, шли
хуже некуда. Не то что водки — даже пива не оказалось.
Или хотя бы браги…
В общем, расстроилась наша компания и
чрезвычайно искренне контрабандистам
посочувствовала.
Последующий осмотр они производили уже спустя
рукава и без малейшей надежды на справедливость.
Справедливость, естественно, так и не наступила.
В горестных чувствах медведь плюнул на это дело,
обречённо махнул лапой и уселся на кровать, а ёжик ещё
немного порыскал по углам и к плевку присоединился.
Вообще-то, сказать, что он так ничего и не обнаружил
было бы преувеличением. Заинтересовала его немного
стоя щая в углу палка с почти невидимой верёвочкой,
пёрышком и ещё чем-то, но радость находки если и была,
то не была им проявлена, хотя затылок почесать
пришлось.
— Да-а, — посетовал он. — Кругом одни загадки.
Кстати, Миш, а дальше-то чего мы делать будем? А то я
уже трезветь начинаю. От нервов.
Теперь пришла медвежья очередь чесать
затылок, но, как и в прежние разы, ни к чему
конкретному данное действие не возымело. Мало
того, убив в себе остатки полководчества, медведь,
мягко выражаясь, предложил сретироваться.
— Слышь, ёжик, что-то сдаётся мне, что валить
отсюда надо. И чем быстрее — тем лучше.
Ёжик аж чуть слюной не подавился.
— Да ты что, Миш. В своём уме? Как это валить? Ты
эти упаднические настроения брось! Тут, можно сказать,
налицо захват территории, а он тут нюни распускает! 
— Так, а чего тогда делать-то? — признался в
бессилии медведь и даже лапы в стороны раздвинул както
панически.

— Чего-чего! Действовать надо. Уж и так понятно.
— А вот и непонятно! Как тут действовать-то? Когда
ничего непонятно.
Видя, что инициатива плавно перешла к нему, ёжик
важно задрал нос и, уперев лапы в бока важно заявил:
— Засада!
— В смысле? — не понял медведь.
— В смысле, в смысле, — гнусаво передразнил ёжик.
— В смысле засаду надо устроить — на предмет поимки
захватчика. Он, стало быть, придёт, а мы его тут как тут —
тёпленького. 
— Ну, точно! — не дал договорить медведь. — Он
придёт, а мы его за рога и в стойло! 
— Нет, за рога, пожалуй, не получится, — высказал
сомнения ёж.
— Почему это не получится?
— А потому и не получится, что рогов у него,
пожалуй, нет.
— Ну, это ещё неизвестно, — махнул лапой медведь.
 
— Да как сказать. Ладно, не время сейчас. Давай
засаду устраивать, — скомандовал ёж. — Ты лезь под
кровать, а я под стол, — разъяснил он диспозицию. 
— Угу, — немедленно согласился медведь и
подкарабкался под ложе, а ёжик занял место согласно
распределению. 
Засада началась.
С одной стороны занятие это вроде бы и нехитрое.
Лежи себе полёживай. Хочешь — ворон считай, хочешь —
баклуши околачивай, а хочешь — так и вообще в ус не
дуй. Другой раз медведь бы точно порадовался подобному
мероприятию, но в этот раз что-то как-то не заладилось.
И места маловато — не развернуться, и скукота — аж до
зевоты. 
Медведь предложил было перенести место засады из
«под» кровати — «на» кровать, но лишь натолкнулся на
несправедливую критику, обвинения в демаскировке и
прочую стену непонимания. Пришлось ему мириться с
подкроватной теснотой и с завистью посматривать на
ёжика, который вольготно устроился под столом. Тот,
водрузив своё тело на сломанную ножку,
преспокойненько вытянул морду и, свесив обе пары лап
довольно закатил глаза. 
Засада так бы и продолжалась, но то ли медведю
надоело завидовать, то ли надоело засадничать, а может,
и просто из опасения уснуть и пропустить что-то важное,
он затеял беседу.
— Ёжик, слышь? А что ты там про без рогов говорил?
— донеслось из под кровати.    
— Да тихо ты! Спугнёшь, — промямлил тот сонным
голосом.
— Кого? — недопонял медведь.
— Да кабана! Кого ж ещё? — ответил ёж.
— Кабан-то тут при чём?
— Да так. Есть у меня кое-какие соображения.
— Ну так давай — вываливай свои соображения.
Ёжик нехотя приподнялся на локтях и, толково
рассудив, что отдохнуть ему всё равно не дадут, начал
издалека.   
— Миш, ты что-нибудь про дедуктивный метод
слыхал?
Вместо ответа медведь высунул из-под кровати
голову, нахмурил лоб и вполне вероятно, что сжал
кулаки, потому как он всегда так поступал, когда
услышанная информация не уживалась с его
мировосприятием.
— Так! Понятно, — поспешил сделать выводы ёжик,
но начал совсем издалека. — Миш, помнишь шарик,
который прошлым летом у кабана из задницы
вытаскивали. Ну, маленький такой — тяжёлый. 
 — Ну, вроде помню, — допустил медведь.
 — Так вот! Шарик этот висит сейчас на верёвке —
той, что к палке привязана, — ёжик указал когтем на угол.
 
— Ну, и что из этого?
— Да как что! Чего ж тут непонятного! Кабан же
говорил, что оставит его себе на память как реликвию —
вот и оставил. А чтобы не потерять, он, стало быть, его на
верёвку привязал. 
— А палка тогда зачем? — засомневался медведь.
— Ну, это просто. Шарик ведь и с верёвкой можно
потерять. Вот он, значит, к палке его и привязал. С
палкой-то, оно потерять гораздо сложнее. 
Медведь пораскинул мозгами и тут же согласился:
— Ну, я же говорил — сволочь.
— И наконец — последнее и неопровержимое
доказательство, — сам не заметив того, ёжик покинул
укрытие и теперь, заложив лапы за спину, важно
расхаживал по берлоге. — Куда лучше всего положить
нужную вещь, чтобы её не потерять? А? — Он заглянул
под кровать. 
— Ну, не знаю, — донеслось оттуда, — куда на дерево,
может, повыше. 
— Вариант! — задумался ёжик. — Но не лучший.
Чтобы нужную вещь не потерять — нужно её вообще не
трогать, а оставить дома.
— Тоже вариант, — согласился медведь.
— А теперь завершаем логическую цепочку!
 Ёжик поднял вверх указательный палец.
— Что мы имеем? А имеем мы шарик на палочке,
который, как установлено следствием, принадлежит
кабану Пятаку. Кроме того, также доказано, что кабан
оставил шарик дома — чтобы не потерять. Или, скажем, в
том месте, которое он считает своим домом. А раз он
считает берлогу своим домом, то-о? — ёжик снова
заглянул под кровать. 
— То, значит, он сволочь! — закончил медведь мысль.
 
— Нет, — ёжик помотал головой, — то, значит, он и
есть…   
— Сволочь — она и есть сволочь! — продолжил
медведь, по-прежнему придерживаясь собственной
концепции. 
— Он и есть захватчик, — поправил его ёжик,
впрочем, вовсе ему и не противореча. — Трудно с тобой!
 
— Да уж как есть! — медведь с грохотом выкарабкался
из под кровати, благо дубовое ложе оказалось крепким. —
Пошли! Найдём эту сволочь! Ты знаешь, где она живёт?
 
— Остынь, Миш! Я же тебе только что… Она же тут
живёт.
— А! Ну да! — согласился медведь с очевидным. —
Только пока мы здесь, она сюда не сунется. Учует. 
— Ничего, — успокоил друга ёж, — мы и в другом
месте можем засаду устроить. Вон, кстати, прямо около
входа кусты.
— Точно! — обрадовался медведь. — Пойдём, устроим
ему! Или нет, подожди, — он медленно покосил головой,
угрожающе посмотрел на ёжика и со свирепой гримасой
направился в его сторону. Тот успел зажмуриться и
прикрыть лапами испуганную морду, но огромная масса
благодушно проследовала мимо него и выместила злость
на невинно стоявшей в углу палке с привязанным к ней
шариком. Раздался лёгкий хруст, и длина палки вдвое
сократилась. Ещё хруст — и пропорционально
сокращению увеличилось количество палок. Ещё хруст —
и… 
Дослушивать хрустение ёжик не стал и на всякий
случай выбежал на улицу. 
Разобравшись с палкой, медведь собрался, было
последовать за другом, но на пороге его вдруг посетила
гениальная мысль. Ведь кроме шарика кабан привязал к
палке ещё и пёрышко с каким-то крючком, а раз так, то
значит, что он и их боялся потерять, а стало быть, они ему
тоже были очень дороги. 
Ехидно улыбнувшись, медведь сам себе сказал: «Угу»,
— и тотчас же отомстил за пропажу стула. Перо он
переломил пополам — точно по красной линии, а крючок
просто — аккуратненько разогнул коготком. Оставшись
довольным свершившимся правосудием, морда его
расплылось в умиротворённой улыбке, а на душе сразу
полегчало — да так, что наверх он поднимался, почти не
касаясь ступеней. 
А  ёжик тому времени уже успел выбрать новое место
дислокации, что аккурат напротив входа в берлогу. В этот
раз место оказалось очень удачным. И сидеть удобно, и не
видно, и вход как на ладони. Медведь выбрал ствол
потолще и облокотился на него, а ёжик сгрёб лапой сухую
листву и соорудил себе перину. Шлёпнувшись на неё, он
вдохнул полной грудью. После душного прогорклого
воздуха берлоги лесной подействовал опохмеляюще. 
— Интересно, — задумчиво произнёс он, раскинув
лапы в стороны, — чего это он там ещё кроме шарика
привязал? Перо какое-то. Вроде из задницы только
шарик вынимали. И крючок этот. Такой острый.
Интересно… 
— Нет. Уже не интересно, — перебил его медведь.
— Почему ж это? Надо будет… 
— Нет. Уже не надо, — перебил он снова, ехидно
улыбнувшись.
Что медведю не интересно и почему это уже не надо
— ёжик так и не узнал. Зато оценил идею привязывать
нужные вещи — чтобы не потерять. 
— А ведь здорово Пятак придумал. Этак привязал — и
уж точно не потеряешь. 
— Ерунда! — опротестовал новшество медведь.
— С верёвкой-то не потеряешь.
— Это ещё почему?
— А я что-то не помню, чтобы у нас в лесу кто-нибудь
верёвки терял, — безапелляционно заявил ёж.
— Ну и что! Зато находили. А кстати если верёвка
нашлась — значит, её кто-то потерял. И к тому же… как
сейчас помню, — медведь оживился, — давно было. Сова
как-то верёвку нашла и ослу на день рождения подарила.
А осёл-то спьяну-то и пошути. Мол, вот спасибо. Да ведь
это же мой хвост. Я его аккурат на прошлой неделе
потерял.   
А старуха обрадовалась — мол, вот как удружила.
Представляешь картину? Все, значит с водкой, а она с
верёвкой. 
— Ага! — подтвердил ёжик. — Она б ещё мыло
захватила. 
— Нет. А самое смешное, что наутро на весь лес
растрезвонила, что осёл хвост потерял. 
— И главное, сначала — просто потерял, потом — по
пьяни потерял, а потом, что и вовсе — пропил. Ладно.
Слышал я это уж тысячу раз. Да я и сам там был! Кстати,
Миш, ты тоже хорош. Тоже отчудил по полной.
— А я-то чего? Я всё как положено. Я, помнится, ослу
здоровенный горшок медовухи принёс. 
— Принёс? — ёжик чуть не лопнул от смеха.
— Да! — подтвердил медведь. — Это у меня была
самая большая ёмкость.
— Нет, ёмкость-то оно конечно. Ёмкость большая, —
закивал головой ёж, — да только ты эту ёмкость не
принёс, а прикатил. Причём абсолютно пустую. Ещё
оправдывался, что, мол, по дороге расплескалось, а сам на
ногах еле стоишь, и медовухой от тебя разит, что комары
не подлетают. 
— Да ладно. Отпил-то немного…
— Тихо! — прервал вдруг воспоминания ёж. — Кажись
идёт кто-то!
А в лесу действительно послышался шум
ломающихся веток и голос — странный и непонятный.
Медведь замолчал и напряг слух. Пасть его чуть
подёрнулась, глаза изобразили нервный тик и заблестели
неестественно живым огоньком. Сначала — по привычке
зачесался нос, но потом сразу же кулаки. 
— Ну вот, голубчик, — обратился он в темноту, —
сейчас ты у меня узнаешь, где встречают раки Новый год.
Медвежья лапа ощупала кулак, и лишь чудом под
этот самый кулак не подвернулся ёжик.
— Миш, Миш, а можно я ему первым врежу? А то
после тебя как-то уже не интересно, — предложил он
внести изменения в очерёдность, но медведь на
провокацию не поддался.
— Обойдёшься! — сурово обрезал он. — Вот если б
кабан в твоей норе поселился, то запросто, а тут — я
морда пострадавшая.
— Ну, Миш, ну хоть один разочек.
— После меня! — огрызнулся медведь и закашлялся.
— Потише, Миш. А то спугнёшь ненароком, и вся
операция скоту под хвост.
Доводы показались разумными, и медведь прикрыл
пасть лапой.
А шум тем временем приближался — из чего были
сделаны выводы, что кабан держит курс на берлогу,
однако количество шума странным образом не
соответствовало лёгкой поступи кабана.
Друзья переглянулись.
— Он не один, — предположил ёжик.
— Да по мне хоть дюжина, — не разделил опасений
медведь.
— Дюжина не дюжина, но с кем это но? Я что-то голос
не узнаю.
 Поковыряв в ухе, и встряхнув головой, ёжик
выставил первое вперёд и от напряжения прищурился. До
его слуха донёсся какой-то явно неизвестный диалект. Ко
всему и сам голос был грубый и несвязанный. 
Не говоря ни слова, друзья переглянулись опять и, уж
точно совсем не договариваясь, одновременно пожали
плечами. Засада начала переставать быть томной и
скучной. 
А неприятель тем временем хотя ничего и не знал об
ожидавшей его засаде, но какое-то внутреннее чутьё, по
всей видимости, подсказало ему не торопиться навстречу
собственной гибели. Чутью своему тот, очевидно, доверял
полностью и посему приближался исключительно
медленно.
У ёжика даже чуть нервы не кончились. Ему так не
терпелось высунуть голову и посмотреть на незнакомца,
но первая и она же единственная попытка это сделать тут
же пресеклась подзатыльником. От обиды ёж надул щёки,
посмотрел на обидчика, вздохнул и лишь в целях
конспирации промолчал. 
А медведь по-прежнему лежал неподвижно, хотя
прекрасно было видно, что каждый мускул на его
могучем теле донельзя напряжён. Подобно свирепому
хищнику, каковыми, кстати, были все без исключения его
родственники, он вжался в землю, готовый в любую
секунду прыгнуть и решить чью-то судьбу. 
«Матерь божья! А ведь он ещё и голодный», — не то
пожалел кабана, не то испугался, что в медведе проснулся
инстинкт охотника, ёжик. Он глупо улыбнулся и от греха
подальше зажал себе пасть лапой. Засада начинала
принимать завершающую стадию.
До сих пор считалось, что самое медленное животное
на свете — это черепаха. Ошибочно, я вам скажу,
считалось. Кабан переплюнул её на раз. Мало того — по
мере его приближения стало совершенно очевидным, что
приближается он по какой-то зигзагообразной
траектории, отчего голос его доносился то справа, то
слева. 
— Следы путает, гад! — шёпотом возмутился ёж.
— Да-а, хитёр, зараза, — подкивнул медведь. — А чего
это он бормочет-то? Я что-то ни слова не разберу.
— Да и я тоже в толк не возьму. Тарабарщина какая-
то — набор букв! — ёжик скривил нос и недоумевающей
физиономией переглянулся с медведем.
Медведь изобразил на лице задумчивость, словно
пытаясь чего-то сообразить, но соображение явно не
удалось. Видимо, голова за последнее время привыкла
соображать только на двоих, на троих и т. д. 
А ко всему ещё и голос этот вражий — окончательно
потерял совесть и, словно издеваясь над всеми, вдруг взял
и запел. На всё том же непонятном языке:    
— Разлука ты-ы, разлука…
— Чего? — тут же скривил морду медведь.
— Ну, это уже, извините, свинство! — тоже
возмутился ёж, — я вот даже по пьяни, и то на родном
языке разговариваю. И пою тоже. 
— И я, — присоединился к проклятью медведь не
менее ежа возмущённый надругательством над
отечественной культурой и самобытностью. 
А вот голос к медвежьим чаяньям остался
равнодушен и начал откровенно распоясываться.
— Никто нас не разлучит…
— Да ты гляди чего, гад, вытворяет. Морда
диссидентская. Сейчас мы тебя отучим иностранщину
распевать, — предложил немедленно ввести цензуру
ёжик. 
— Да! — с радостью принял предложение медведь, —
у меня уже терпение лопается. 
— У тебя лопается? А у меня, Миш, оно уже давно
лопнуло. Это ж куда годится-то? А? Я просто в шоке. Тут
прям анархия какая-то…
— Лишь мать сыра земля… — продолжал издеваться
голос.
— Тут явно, — ёжик поднял указательный коготь и
сделал паузу, — попахивает революцией. 
— Точно! — медведь втянул носом, и хотя и не знал,
как пахнут революции, но всё равно подтвердил: —
Попахивает. От него, кстати, всегда воняло. 
А голос тем временем закончил одну песню и тут же
принялся распевать другую — ещё более похабную. От
первой же её строчки у приятелей мороз по коже
пробежался.    
 — Ой, мороз, мороз… — завыл кабан всё тем же
иностранным баритоном. — Не морозь меня…
Понятное дело, что тут уже все нервы понатянулись,
полопались и закончились, и лишь в целях конспирации
друзья приберегли все громкие ругательства на потом.
В общем, развязки они дожидались в обстановке,
накалённой до предела.
Наконец их терпение было вознаграждено, и через
каких-нибудь полчаса в ярком свете луны из кустов на
поляну вывалилось — что-то… 
Успевший было радостно вдохнуть медведь
разочарованно выдохнул. Нижняя челюсть его
вопросительно отвисла и заклинила в идиотском
положении, а глаза, покинув привычное местоположение,
водрузились на лоб. Повернув голову в сторону ёжика, он
застал морду последнего с точно такою же
конфигурацией. Молча пожав плечами и помотав друг
другу головами, друзья снова уставились на нечто. 
Описание нечта с чем-либо виданным ранее никак не
совпадало и уж тем более не подходило под описание
кабана. То был какой-то новый — неизвестный науке
зверь. Задние лапы — гораздо длиннее передних, шея
короткая, морда приплюснутая. Ни рогов, ни копыт у него
не было, а хвост если и был, то терялся в складках
разноцветной, торчащей клочьями шерсти. Но что более
странно — на шее у него болталась огромная серая сумка,
из которой почему-то торчали ветки свежего укропа.
— О-ой, ревни-ивая… — радостно проорала зверюга и,
не замечая ничего вокруг, проползла прямо мимо кустов,
где затаилась наша компания. Очерчивая на земле
замысловатые зигзаги и, не переставая петь, она
добралась-таки до берлоги, и радость её нахождения не
осталась-таки незамеченной. — Я приду домо-ой — на
закате дня…
Попытка спуститься по лестнице оказалась для неё не
более успешной, нежели ранее у медведя, вследствие чего
пришлось даже несколько изменить текст песни, вставив
в неё пару-тройку фразеологизмов, но справедливости
ради отметим, что необходимость вставления всяких там
фразеологизмов присуща всем зверям — независимо от
ареала их обитания, рода деятельности, конфессии и так
далее. Не важна и ситуация, в которой они были
употреблены, а также и их количество на единицу
печатных слов. Отсутствие же смысловой нагрузки делает
их употребление приемлемым, а то и полезным всюду — и
без какого-либо искажения основной мысли. 
Поскольку в нашем конкретном случае никакой
основной мысли не было, как, впрочем, и мысли вообще
— слова эти просто компенсировали зверюге, только что
полученную при падении шишку. Пара других помогла
подняться, а пара ещё других — помогла открыть дверь.
 
И лишь только когда невиданный зверь скрылся из
виду — компания наша облегчённо вздохнула. 
— Ты это видел? — выдавил из себя медведь.
Тяжёлый ком в его горле наконец-то сжался и провалился
вовнутрь. 
— Спрашиваешь. Да на всю жизнь запомню, —
исключил возможность массовой галлюцинации ёжик. —
Не каждый день с инопланетянами встречаешься… 
— Какими ещё инопланетянами? — не понял медведь.
— Я говорю, чего это за зверь такой — невиданный? 
— Да, да, — не слушая медведя, закивал головой ёж, —
не врал филин. Ой, не врал. И сумка, и лапы. Ой, не врал.
 
— Э, э. У тебя чего с мозгами-то? При чём тут филин?
— медведь потрогал лапой ёжий лоб. — Ёжик! Тебя
спрашиваю. 
— Так вот ты какой — кенгуру, — задумчиво заключил
тот, отстранив медвежью лапу своей. 
— А при чём тут кенгуру? — совсем запутался
медведь. 
— Ну, как при чём? — очнулся от грёз ёж. — Сумку
видел?
— Ну, видел. И что с того?
— А то и с того! Помнишь, филин рассказывал, что на
далёкой планете Австралии живут такие звери, у которых
сумка на шее?
— Чего ж. Конечно помню. Мы ещё зайцу хотели
сумку на брюхо пришить, а то чего он всё порожняком
бегает. С сумкой-то оно и закуски по дороге набрать
можно. 
— Так вот, Миш, если хочешь знать — зверюга эта
инопланетная как раз и есть кенгуру. Так сказать,
собственной персоной. Прилетела, стало быть, и жилище
твоё оприходовала.   
— Да чего ты привязался со своей кенгурой?
— Так, а чего уж тут? Тут, Миш, факты налицо. А
факты — оно, Миш, штука серьёзная.
— Ой. Да не собираюсь я с тобой спорить, — махнул
лапой медведь, не собираясь спорить с ежом.
Но тот, как выяснилось, спорить тоже не собирался.
 
— А тут, Миш и спорить нечего, — презрительно
фыркнул ёж. —  Лапы передние короче задних. Сумка на
брюхе. Всё как филин рассказывал. 
— А хвост?
— А что хвост?
— Так филин говорил, что у кенгуры ещё и хвост
большой, — припомнил медведь важное обстоятельство.
 
— Ой, Миш. Вот сколько живу — не устаю тебе
поражаться, — изничтожил обстоятельство ёж. — Филин
этой кенгуры никогда не видал. А мы с тобой — только
что. Вот и думай сам, кому ты больше веришь — филину
или собственным глазам? 
Медведь задумчиво вытянул морду. С одной стороны,
филин вроде как зверь порядочный — зря трепаться не
будет, но с другой стороны, вроде как сам видел. 
В мозгу что-то вдруг перепуталось, заплелось и
заблудилось.
Нет, страха как такового перед кенгурой он не
испытывал. Чего уж там! Судя по внешнему виду, зверюга
вполне безобидная. Тут скорее сказалось отсутствие
опыта в общении с инопланетными существами. В
особенности — опыта вежливого общения. Пришлось
понадеяться на опыт друга.
— Слышь, ёжик, а чего нам теперь делать-то? —
растерянно выдавил он из себя и с надеждой уставился на
ежа.
Тот, как выяснилось, и не собирался лишать медведя
последней надежды.
— Что делать, что делать? — важно передразнил он. —
Я так думаю! Зверюга эта — вегетарианская. Видел, укроп
собирает. К тому же ни рогов, ни копыт… Нет! Я конечно
межпланетных конфликтов не одобряю, но ей-богу! Мало
того что прилетела — не проставилась, так ещё и
жилплощадь отхряпала. И вообще! Похабщину всякую
распевает. Тут однозначно! Надо морду бить! 
— Морду? Морду-то оно, конечно, можно, —
нерешительно согласился медведь, — только вот боязно
что-то. 
— Да чего там бояться? — ёжик придал голосу шапкозакидательное

настроение. — Я ж говорю — ни рогов, ни
копыт. Хвоста вот тоже — сам же видел. 
— Да я, в общем-то, не против, просто ты, помнится,
хотел ему первым по морде съездить. А так — что? Так — я
не против.
— Э-э, нет! — тут же возмутился ёжик. Это уж
извольте. Мы — ёжики, если хочешь знать, народ мирный
и принципиальный. И один из главных принципов у нас
— это не бить морды инопланетянам. К тому же если бы
он в моей норе поселился, то тут конечно… тут бы я и не
возражал, но…
 Он хотел привести ещё пару веских аргументов, но
грубая медвежья лапа вытолкнула его из кустов. 
До сих пор считалось, что самое быстрое животное на
свете — это гепард. Ошибочно считалось. По крайней
мере в тот миг гепард был посрамлён. Оставшись один на
один с берлогой, маленький беззащитный ёжик не
испугался и не растерялся, а вернее, не успел ни того ни
другого. Лапы его самостоятельно дали себе команду и,
лишь чиркнув кончиками когтей по земле, в мгновенье
ока очутили хозяина  в исходное положение. 
Повторная попытка выдворения ёжика из кустов
была заведомо ими пресечена посредством вцепления в
первую попавшуюся медвежью конечность. А вот третью
попытку выдворения прервал уже кенгуру. 
Дверь берлоги с грохотом отворилась, и тот буквально
вылетел из неё. 
Первое, что бросилось в глаза — отсутствие сумки.
Второе — что внешний вид инопланетянина резко
преобразился. Теперь он не казался таким уж
безобидным, ибо, встав на задние лапы, явно увеличился
в размере. Черты лица приобрели страшное угрожающее
выражение, глаза загорелись, а в правой его лапе блеснул
длинный острый металлический коготь. 
— Суки! — заорало существо на всё том же диалекте.
— Порежу, падлы! Кто выжрал мою водку? 
В истерике кенгуру царапнул когтем по ближайшим
кустам и те, как подрезанные разлетелись в стороны.
Выместив злость ещё на нескольких насаждениях, он
снова спустился в берлогу.
Конечно, смысла его слов наши друзья не поняли, но,
признаться, существуют такие слова, что на всех языках
звучат одинаково. В частности слово «водку» переводить
нецелесообразно и, я бы даже сказал глупо, отчего можно
сделать вывод, что смысл его слов, пусть не в полном
объёме, но был понятен.
— По-моему, он сердится, — дрожащим голосом
предположил ёж, так и не успевший отцепиться от
медвежьей лапы. — Как бы…
Договорить он не успел. Дикий вопль раздался из
берлоги, и в этот раз дверь с треском слетела с петель. В
обнажившемся проёме тут же образовалось дикое
свирепое существо и, обхватив голову лапами заорало.
— Суки!.. Падлы!.. Вышел на полчаса — укропа
нарвать!.. Сухарики!.. Две пачки!.. Убью!..
Существо снова скрылось в берлоге, видимо, для
продолжения подсчётов убытков, а ёж немедленно
воспользовался его отсутствием и предложил
скоординированный план действий.
— Ой, Миш. Сдаётся мне, что пора отсюдова тикать.
— Отцепись, сволочь, — полушёпотом прошипел
медведь, готовый оспорить первенство идеи и отчаянно
затряс лапой.
— Не могу! Я боюсь.
— А удочка!.. Удочка моя!.. Суки!.. Кому, мать твою,
удочка помешала?.. — снова вышел и из берлоги и из себя
вконец разорённый кенгуру.
Он вылетел из жилища, держа в лапах ту самую палку
с верёвкой, которой недавно отомстил медведь, и,
небрежно замахнувшись, забросил её в кусты. 
Как вы сами, наверное, уже догадались, кусты
оказались обитаемыми, но в отличие от обитателей не
пострадали абсолютно. Тяжёлый свинцовый шарик
пришёлся ежу аккурат по макушке, а пятая его точка
ощутила резкое болезненное покалывание. Сжав от боли
зубы, он мучительно подавил в себе крик и ещё сильнее
вжался в медвежью лапу. Тому, в результате, тоже
пришлось подавить в себе крик.
А зверюга тем временем всё продолжала буйствовать.
Покрошив всё в округе и разметав покрошенное по
окрестностям, она ревела и орала, приближаясь с каждым
словом всё ближе и ближе к нашим героям.
— Мудак!.. Во мудак, мать твою!.. По кой хрен ружьё
пропил?.. Сейчас бы пошмалял всё вокруг…
 Наконец, зверюга приблизилась на уже такое
опасное расстояние, что медлить дальше было нельзя.
Трудно сказать, что послужило причиной, и почему
из всех возможных вариантов бегства медведь выбрал
вертикальный, но ёжик вдруг почувствовал, как земля
уходит из-под ног и хоть и рывками, но довольно быстро
от него удаляется. В считанные секунды медведь оказался
на верхушке дерева и, обхватив ту со всей силы, задрожал.
Дрожь немедленно передалась и ежу, и дереву, отчего
последнее рассталось с листьями, а первый — прикусил
язык. Последней, кому дрожь тоже передалась, была
палка. Вместе с верёвкой, шариком и пополам
переломленным пёрышком…
 
Глава 13 — в которой инопланетяне начинают
размножаться
Сколько наша компания провела на дереве —
неизвестно, но судя по тому, что к моменту их
приземления они практически в совершенстве овладели
иностранным языком, можно предположить, что
посиделки их затянулись. Впрочем, я могу и
преувеличивать. Ещё неизвестно насколько сам кенгуру
знал родной язык, а выучили они только те слова, что он
повторял чаще других, но всё равно отдадим им должное.
Никакого акцента за ними замечено не было.
Спустились они лишь тогда, когда мощный зверюжий
храп возвестил об окончании обучения и соответственно о
появившейся возможности смыться. 
Бесшумно, стараясь не проронить ни звука и не
поломать ни единой веточки, медведь перебирал лапами
по привыкшему к вибрации стволу. Коснувшись земли, он
наконец-то облегчённо выдохнул, а ёжик так ещё и
избавился от мучительного довеска. В душе пообещав
вернуться и довесок растоптать, он смачно на него
сплюнул и на цыпочках проследовал за уже удалившимся
товарищем.
Лишь удалившись на приличное расстояние, наши
герои начали помалу приходить в себя, и первым
пришедшим, естественно, оказался ёж.
— Нет, Миш, а всё-таки здорово мы от неё удрали, —
заметно повеселел он.
— Ну так! Знамо дело! — охотно согласился медведь.
Судя по вернувшейся неуклюжести, дрожь в его коленях
поутихла.
— Я вот так думаю, — продолжил ёж, — вот кто другой
так не удрал бы и вовсе, а то и вообще просидел бы на
дереве до самого утра. 
— Да уж, это как пить дать! — подтвердил медведь.
— И вот откуда, Миш, я удивляюсь, в тебе столько
храбрости? Другой бы вот точно побоялся с дерева
слазить. Да что там! Я, признаться, и сам поначалу
побаивался. Да-а, — ёж покивал головой, — оно ведь… я
по деревьям-то не очень. Так, если только приспичит. Да
и отец мой тоже — как-то не очень, и дед мой... Да чего уж
там! У нас в роду вообще как-то не принято.
— А мне, так нормально, — похвастался медведь. — И
отец мой, и дед прекрасно лазили. А прадед, так вообще —
только по ночам и слазил.
— А что так?
— Хэ! Видел бы ты мою прабабку.
— А-а! Ну, да. Наслышан...
Силы потихонечку начали возвращаться. Теперь,
когда все трудности остались далеко позади, самое время
было подумать и о насущном.
О насущном было немедленно подумано.
— Миш, я вот тут подумал — неплохо было бы это
дело отметить, — напомнил о насущном ёжик.
— И я про то! — охотно согласился медведь. — И
согреться заодно, а то я там даже замёрз дрожамши.
— Вот уж ничего удивительного, — не удивился ёжик.
— Ты вот, Миш, может, не знаешь, а между тем ежели
сильно дрожать, то можно даже и простудиться.
— Ну, это ты загнул.
— Да ничего и не загнул. Тут не только простудиться
— воспаление лёгких подхватить на раз.
— Да, ну. Не верю я во всё это, — пренебрежительно
махнул лапой медведь. — Уж если только насморк, да и то
— в крайнем случае.
— А вот и не в крайнем! Прошлой зимой помнится —
я на пеньке уснул, а погода была — холоднючая. Я до утра
так надрожался, что дятел еле вылечил.
— Чего ты мелешь-то? Помню я прекрасно, —
перебил медведь, — чай, при мне было. И простудился ты
не от того, что дрожал, а просто от холода.
— Ну конечно, — возразил ёжик, — ты-то не
простудился, а рядом же спал, да ещё и на снегу. А я хоть
и на пеньке — а простудился.
— Так ты же примёрз к этому пеньку — вот она и
причина.
— Стоп, стоп, Миш. Примёрз или не примёрз — это
роли не играет.
— Да как же не играет? Нужду надо вовремя
справлять. А то — всем лесом на твою задницу дышали —
чтоб оттаяло. 
— Зато нажрались вусмерть, а мне только губы
смачивали.
— Ну уж это не ко мне претензии. Как доктор
прописал — так и делали. Это дятел сказал, что надо
сперва водки выпить, а потом на твой зад дышать. Кстати,
— развёл лапами медведь, — чем ты недоволен?
Сработало же.
— А чем тут довольным-то быть? Тоже мне — доктор
Айболит. А я ведь говорил, что такие вещи без анестезии
не делают, а этот: «Больной, лежите — вам нельзя». Сам
последний стакан выжрал, а мне только задницу помазал.
— Ну, знаешь. Сам виноват.
— Да что ты заладил — виноват, виноват, — уже
пожалел о воспоминании ёжик и, чтобы не видеть
довольную, улыбающуюся физиономию товарища,
обогнал его.
— Ты вот скажи лучше. Что мы с этой кенгурой делать
будем?
Медведь потупился. Улыбка спала с его лица, и даже
чесать затылок не захотелось. По всему было видно, что
решения проблемы он не знал, и более того — сама мысль
о том, что данная проблема существует — тяготила его.
Признаваться в этом, конечно же, тоже не хотелось, но
давать повод заподозрить себя в трусости не хотелось тем
более, потому, тщательно подобрав в голове слова, он
прокашлялся и, глядя куда-то в небо, изрёк:
— Тут оно конечно, надо бы. А то ведь…
действительно. Куда это годится…
На этих словах он хотел было остановиться и топнуть
лапой, но не успел. Ёж остановился чуть раньше, и
медведь, наткнувшись на его колючую спину, с грохотом
воткнулся мордой в землю.
— Твою мать! Ты что, ходить разучился? — далеко не
вежливо поинтересовался он, вставая. Сощурившись от
боли, медведь потёр лапой нос и помотал мордой.
Однако ёжик вопрос проигнорировал, а вместо ответа
указал когтем куда-то в сторону.
— Ещё один... Одна... Один… Кенгуру.
Повинуясь инстинкту самосохранения, медведь
медленно перевёл взгляд в обозначенную сторону и
обомлел. На пригорке, уперев лапы в бока и злобно
щетинясь, стояло очередное нечто — только маленькое. 
Внешний вид новоявленного, за исключением разве
что размера в точности соответствовал тому —
инопланетному. Задние лапы его были, как и в прошлом
случае, длиннее передних, ни хвоста, ни рогов и не
прочих признаков принадлежности к земной
цивилизации не наблюдалось, и что уж точно выдавало в
нём гуманоида, так это висящая на шее сумка с
торчащими из неё ветками укропа.
В этот раз медведь опередил товарища и первым
пришёл в себя. Проглотив очередной ком, он посмотрел
на оцепеневшего ёжика и тихонечко подтолкнул того
лапой.
— Ну, ни хрена себе! Оно что, уже размножаться
начало?
— Валим? — не разделил любопытства ёжик и
умоляюще покосился на медведя.
— Ну, в принципе, я не против. Давай завалим. А то
так отомстить хочется.
— Да какое — мстить? Я говорю валим отсюда, пока
нам самим не наваляли.
— Да кто ввалит? Этот, что ли? — медведь
презрительно ткнул когтем в кенгурёнка и даже не
посмотрел в его сторону.
— Этот, не этот, — не одобрил браваду ёж, — какая
разница? Да и кто знает, сколько их там. Может, эта
кенгура по всему лесу яиц понаоткладывала.
— Да вроде один.
— Вроде не вроде, а рисковать я не собираюсь, —
наотрез отказался рисковать ёж. — У меня, если хочешь
знать, ещё жизненные планы имеются, а к тому же где
детёныш — там наверняка и мамаша ошивается. Мамаши
— они знаешь какие?
С последним доводом медведь согласился не
раздумывая. Он и сам некогда страдал от назойливого
внимания родительницы и в данной ситуации счёл эту
вероятность вполне вероятной.
— Ну, тогда, пожалуй, сваливаем, — членораздельно
прошептал он и, бесшумно развернувшись, показал другу
пример. Пример, естественно, оказался достойным
подражания, отчего и был немедленно подражён.
А вот кенгурёныш то ли прочувствовал своё
преимущество, то ли просто решил призвать
родственников, дабы те улицезрели факт капитуляции, а,
может, что и ещё чего-нибудь, но с глумливой улыбкой,
которая хоть и не была заметна в темноте, забарабанил
кулачками по сумке с укропом и визгливым голосом
завопил (естественно на иностранном языке):
— У-лю-лю-лю-лю!
Хотя наши друзья данный язык и освоили, но то ли от
волнения, то ли от испуга, но перевести данную
комбинацию букв не смогли. Остановившись, они
синхронно повернули головы и, увидев, как враг,
закончив изминать укроп, вальяжно направляется в их
сторону, дали галоп.
Галоп не получился. Медвежьи лапы впопыхах
воткнулись во что-то очень колючее и сильно кряхтящее,
отчего не удержали равновесие и, откровенно говоря,
подвели туловище. В следующий момент оба дезертира
очутились на спине и, неуклюже перебирая лапами,
попятились назад.
— Миш, сделай что-нибудь, — умоляюще прошептал
ёж и неудачно попробовал встать.
— Чего сделать-то? — икнул медведь и тоже
попробовал.
— Ну, я не знаю. Поговори, что ли, с ним.
— Да о чём с ним разговаривать?
— Да хоть о погоде!
А кенгурёныш наступал и делал это с таким
превосходством, что единственным путём непосрамления
действительно оставался диалог. В тайной надежде
медведь покосился на товарища, но, не найдя в том
никакой поддержки, обречённо вздохнул и, собрав
остатки мужества, продекларировал недавно заученную
иностранную фразу.
— Вот народ пошёл! Мать вашу! Стул — почеловечески
пропить
не
дают!..

— Разлука ты разлука... — тут же подхватил и ёж, явно
давая понять, что и элементы инопланетного фольклора
им тоже не чужды.
Кенгурёныш остановился, и как-то подозрительно
склонив на бок голову, на чистом лесном языке спросил:
— Чего?
— Чужая сторона... — немедленно продолжил ёж.
— Ну, держитесь, суки! Поймаю того, кто мою удочку
сломал — на конфетти порву... — закончил медведь.
— А-а, — многозначительно помотал мордой
кенгурёныш и голосом, подозрительно напоминающим
сусличий, добавил: — Всё с вами ясно. Опять грибочков
нажрались. Ну ладно — этот, — гуманоид махнул лапой на
ежа, — а ты-то, Миш, зачем эту гадость употребляешь?
Медведь с ежом переглянулись и перестали
ретироваться, а кенгурёныш, воспользовавшись таковым
обстоятельством, вплотную приблизился к компании и,
важно выпятив вперёд грудь с висящей на ней старой
потрёпанной сумкой, остановился.
— Тьфу ты! — тут же выматерился ёжик. — Идиот!
Чуть не напугал!
— Ну, суслик! Вздуть бы тебя! — добавил медведь,
вставая.
— А за что? — выразил недоумение суслик и
недоумевающе развёл лапы в стороны.
— А за то, что ходишь тут, как болван. Зверей
смущаешь, — доходчиво разъяснил причину ёж. — Чего
ты вырядился, как кенгуру?
— Как кто? — не понял суслик.
— Где ты вообще взял эту сумку?
— Так заяц дал. Просил спрятать подальше, а тут,
видишь, и пригодилась.
— Для чего пригодилась? Укроп, что ли, в лапах
донести не мог? — усмехнулся медведь.
— Да нет! Это маскировка такая, — пояснил суслик.
— И от кого же ты тут маскируешься? — тоже
усмехнулся ёжик. — От комаров, что ли?
— Да нет! Война же всё-таки.
Слово «война» подействовало на умы разрушительно,
отчего (не помню, правда, в какой последовательности)
было икнуто — два раза, проглочено комов в горле — две
штуки, почёсано затылков — две штуки, хором вспомнена
сусличья мать — одна штука. 
Напоследок друзья наши переглянулись
обвинительными взглядами и ещё раз хором напомнили
суслику, что он не сирота.
— Твою мать!
— Да чего вы всё мать да мать? — расстроился суслик.
— Или так нажрались, что и про войну забыли?
— Твою мать! — тут же выкрутился ёжик. — Ты
посмотри на него, Миш! Тут война идёт, а он в шута
горохового рядится!
— Да ничего и не в шута! Это камуфляж такой, —
оправдался суслик.
— Хорош камуфляж! Нечего сказать, — одобрил
камуфляж ёжик и усмехнулся. — Ты, скажи мне, чем
думал, когда эту сумку на брюхо напяливал? А? Что как
ползком ползти придётся, а сумка возьмёт и зацепится? 
— Да! — немедленно подтвердил медведь
нецелесообразность напяливания сумок, — что тогда?
— А тогда — пока он её отцепляет, огребёт по полной
программе, — ответил за суслика ёж. — И это, я вам
скажу, ещё в лучшем случае.
— А я что-то как-то и не подумал, — признался в
невежестве суслик и поник головой.
— Не подумал он, — укоризненно покачал головой ёж
и махнул лапой. — Вот так всегда. Как чего отчебучить —
так это они пожалуйста, а как головой подумать — так это
за них ёжик отдувайся. 
— И медведь! — внёс важное уточнение медведь и
состроил подобающую моменту физиономию.
Пристыжённый суслик виновато поёжился и
робкими движениями начал снимать с шеи предмет
маскировки, однако ёжик и так посчитал их разговор
чересчур затянувшимся и потерял к тому интерес. Все
обвинения в его сторону были уже высказаны, а обвинить
суслика ещё в чём-нибудь было не в чем, вследствие чего
ёж просто поспешил от него избавиться.
— Ладно уж. На первый раз прощаем, — махнул он
лапой. — Но смотри у меня. Больше чтоб никаких
фокусов. Дуй давай домой, переодевайся и в строй, а то,
так вы никогда не соберётесь.
— И не опаздывай! — добавил медведь, тоже
потерявший интерес к собеседнику.
— Ага. Я мигом, — тут же пообещал исправиться
суслик и было уже юркнул в кусты, но неожиданно
обернулся и, видимо, сам заподозрив что-то,
поинтересовался:
— А сами-то вы чего не в строю?
— Да потому и не в строю, что потому что вместо того,
чтобы стоять в строю, вынуждены бегать по лесу да
всяких там сусликов собирать, — доходчиво огрызнулся
ёжик.
— И кабанов тоже всяких, — дополнил список
дезертиров медведь и тоже огрызнулся.
— Да я что? Я ничего. Я так просто. На всякий случай,
— увильнул от ответственности суслик и вовремя смылся.
Едва он смылся, медведь потрогал лапой лоб и,
закатив глаза, ею же пригладил макушку. Потом он
помотал мордой и, покосившись на ежа, тяжело
выдохнул.
— Надо же. Что-то у меня совсем из головы вылетело.
Про войну забыл.
— А у меня так и не вылетало. Я вот всегда помнил, —
тут же похвастался памятью ёжик и надменно посмотрел
на товарища.
Медведь спорить не стал. Он просто прищурился и,
медленно нагнувшись, посмотрел ежу в глаза. 
Глаза тотчас же округлились и надменность
растеряли.
— Помнил, помнил, Миш. Помнил, помнил, а потом
раз и тоже забыл.
Паритет был восстановлен, и медведь выпрямился.
— Ладно. Надо дуть к реке. Может, ещё не все
собрались.
— Если бы! — не разделил оптимизма вздохнувший
ёжик. — Они, поди, и не расходились.
    Он обречённо посмотрел на товарища, но увидел
лишь в точности такой же взгляд. Ответить было нечего.
В предрассветной тишине раздались только два глубоких
вздоха, да и те тут же сменились звуком удаляющихся
шагов.
 
Глава 14 —в которой кой-кому явно не повезло

Последний пригорок дался с трудом.
— Ну ни фига себе! — ёжью морду исказило дикое
возмущение. — Это чего же это? А? Мы тут с тобой как эти
— как правильные. Ни свет ни заря, а они тут на тебе!
Дрыхнут! Прям, Миш, слов не хватает!
 Ёжик упёр лапы в бока и ожидающе посмотрел на
товарища.
— Я говорю, прям слов не хватает!
У медведя тоже не нашлось слов, а вернее, он их и не
искал. Нет, в глубине души он, конечно, был со всем
согласен, однако возмущаться не стал, предпочтя
несколько иную стратегию. 
— Ну-ка ты! Тихо! Повремени, — прохрипел медведь
полушёпотом и прижал указательный коготь к губам.
Убедившись, что жест его увиден, он молча опустился на
четвереньки и начал ощупывать землю. 
Ёжик скривил морду, пытаясь определить причину
столь несвоевременного милосердия, но так ничего и не
сообразил. Он уж собирался было подумать, что война
отменяется и что медведь решил попросту вздремнуть,
как вдруг смысл медвежьей комбинации принял
разумные очертания. Тому, надо сказать, немало
поспособствовал скрежет ощупываемого ведра.
— А! Ну да, — одобрил он шёпотом план действий и,
опустившись на четвереньки, тут же примкнул к другу.
 
— Пустое, блин! — первым принёс плохую весть
медведь. Он поднялся в полный рост и, держа ведро
подобно урне с прахом покойного, тяжело вздохнул. 
— Так. Без паники, — не разделил траура ёжик. — У
нас их было: так, значит, заяц два притащил, два — эти, —
он указал когтем на соседний лес, — и суслик ещё
проставлялся и, по-моему, ещё кто-то. 
Ёж задумчиво почесал макушку, но кто именно и за
что, так и не вспомнил. 
— Так хомяку же щёки обмывали, — напомнил
медведь улыбнувшись. Не то от воспоминания об удачной
обмывке, не то просто оттого, что надежда опять
вернулась, ясность мыслей в нём снова возобладала. —
Так. Будем проверять все. Ты туда, — скомандовал он
когтем, — а я здесь. 
— Угу, — беспрекословно подчинился ёж и уже спустя
минуту упёрся носом в предмет поиска. 
Сначала он просто встал, потом встал на цыпочки,
заглянул, а потом и вовсе засунул в ведро обрадованную
физиономию.
Голова радовалась недолго и высунулась из ведра уже
чем-то расстроенной. Вслед за головой он запустил в него
лапу и пошарил поглубже, а там уж и совсем —
запрокинул его прямо над раскрытой пастью. Результата
не последовало. Он потряс ведро. Бестолку. Ни одна
капля не пролилась —  видимо, ведро ещё с вечера было
тщательно вылизано. Окончательно расстроившись, ёжик
повернул голову и застал друга за точно такой же
процедурой. 
— У тебя как? — спросил он медведя.
— А-а! — ответил медведь и махнул лапой. — А у тебя?
 
В ответ ёж постучал когтем по своему ведру и развёл в
стороны лапы. Ведро само отрапортовало гулким звуком.
Медведь воспринял известие очередным вздохом.
Шансы таяли на глазах. Конечно, надежда ещё
оставалась, но теперь и в самом предмете поиска начали
проявляться меркантильные нотки. Уж больно захотелось
каждому добраться до оставшихся вёдер первым. 
Как всем давным-давно известно, необходимость
обостряет чувства. В особенности, как выяснилось, это
относится к разным там ежам и всяким там медведям. По
крайней мере в тот момент оба сориентировались
молниеносно и практически одновременно обнаружили
около пенька два непроверенных объекта. Радовать друг
друга своими находками оба, естественно, повременили и
даже сделали вид, что вроде как ничего и не заметили.
Однако два коварных плана уже созрели в их, требующих
опохмеления, головах. Ёжик попытался схитрить первым
и, глядя медведю прямо в глаза, предложил:
— Миш. Ты давай вон в тех кустах посмотри, — он
указал лапой в противоположенную сторону, — а я здесь
пошарю. 
— Ага, щ-щас, — обломил его медведь. — Давай лучше
ты в тех кустах, а я — здесь.
— Да я уже тут начал, — опять схитрил ёж и ползком
начал пробираться к пеньку. 
— И я уже тут начал, — не уступил медведь и
последовал вдогонку. 
Молча, как заправские разведчики, соперники
подползли к пеньку и окружили его со всех сторон. Глаза
их встретились и застыли в тревожном противостоянии.
Тела, как у ковбоев, готовых к смертельной схватке,
вытянулись и напряглись. Когти судорожно щекотали
воздух, словно выискивая подходящий момент, чтобы
вцепиться в добычу. 
«Я их первый увидел», — нагло подумал ёжик, не
отрывая глаз от медведя. 
«А мне плевать», — ещё наглее подумал медведь.
«А плеваться — это некультурно», — попытался
приобщить товарища к культуре ёжик.
«А мне и на культуру — плевать», — пожелал остаться
невоспитанным медведь.
Противостояние могло бы длиться долго, но вёдра,
обладающие каким-то особым магнетизмом, стали
постепенно сманивать их взгляды. Первым покосился на
них медведь, но тут же возвратил взгляд в исходное
положение. Ёжик не замедлил проверить, на что
покосился медведь, и тоже вернул взгляд обратно.
Медведь, в свою очередь, проверил, чего там проверяет
ёжик, а тот полюбопытствовал, правильно ли медведь это
проверяет. Так, в общем-то, мал-помалу дуэль и
завершилась. Не в силах больше заниматься всякой
ерундой, медведь протянул лапы к первому ведру. 
Ёжик, в свою очередь, хотел, было потянуться к
другому, но внезапно в его мозгу обострилось чувство
тревоги. Что как медвежье ведро окажется полным, а его
пустым? К чувству тревоги тут же присоединилось
чувство несправедливости. В результате душевных
терзаний лапы ежа сами изменили траекторию и таки
успели вцепиться в ведро медведя, повиснув в прямом
смысле на евоной ручке. 
Находясь в предэйфорийном состоянии, медведь
манёвра не заметил, а потому поднял ведро вместе с
висящим на нём ёжиком.
— Тяжёлое! — законстатировал он удачу и
заулыбался. 
 Обрадовавшись тому, что не ошибся, ёжик ещё
сильнее сжал ручку и даже попытался подтянуться, но
медведь, словно чуя подвох, поболтал ведром из стороны
в сторону, отчего ёж отбил себе пузо и прикусил язык. 
— Плещется! — одобрил медведь звук и, открыв
пасть, тут же запрокинул ёмкость… 
 А вот здесь, не лишним будет отметить, что при
среднестатистическом запрокидывании любого вида
ёмкостей вместе с ёмкостью и практически всегда
запрокидывается ёмкостная ручка, что несомненно и
тоже практически всегда действует на нервы
запрокидывателя и заставляет его употреблять
непотребные выражения. 
В нашем случае, как вы сами наверное уже
догадались,  исключения не произошло, ибо, очутившись
в положении нестабильной устойчивости, ёжик впал в
панический ужас и, как и подобает представителям его
вида, не умеющим стоять на передних лапах, попросту
свернулся клубком. 
Далее в ход событий вмешалась и ручка. Явно
знакомая с законами притяжения, она подалась вниз и на
мгновение, зависнув в воздухе, со всего маху саданула
медведя по носу прицепившимся к ней клубком. 
Помнится, не так давно медведь обещал ежу
повыдергать все колючки и вот теперь на себе лично
испытал, чем грозят несвоевременные исполнения
обещаний. Острые иглы вонзились в мягкую плоть
аккурат по всему периметру носа. 
В мгновение ока оба медвежьих глаза очутились на
лбу, а хриплый истошный крик застрял где-то на
подступах к горлу. 
Судорожным движением медведь отбросил ведро и
вцепился в пресловутый клубок лапами. Манёвр тут же
пришлось признать неудачным. Мало того что колючки с
такою же лёгкостью впились в лапы, так ещё и ведро,
крепко удерживаемое ежом, описало в воздухе дугу и
заехало ему по затылку. Удар оказался достаточно
сильным, чтобы вытолкнуть застрявший в горле крик.
— Мать! — не то позвал на помощь, не то попытался
выругаться медведь. Он откинул в стороны исколотые
лапы и со всей дури замотал головой. Результат расстроил
его ещё больше. Мало того что ёжик прекрасно справился
с ролью шарнира, так ещё и ведро, воинственно
позвякивая, настучало ему по обеим ухам.
Если бы ещё вчера кто-нибудь сказал медведю, что
ёжик настучит ему ведром по ушам — то он бы в лучшем
случае не поверил, а в худшем — сам бы настучал этому
пророку по ушам. А вот если бы кто-нибудь сказал то же
самое ёжику — то он тоже бы в лучшем случае не поверил,
а в худшем помог бы медведю настучать пророку по
ушам. К счастью пророка, пророка в отечестве не
оказалось, а вот к несчастью медведя в лесу оказалась
пророчица. 
Как из небытия в опухшем мозгу медведя родилось
видение. Оно медленно выплыло из тумана и приняло
ясные очертания медведицы. Та стояла, насупив брови, и
укоризненным взглядом смотрела ему прямо в глаза.
Маленький медвежонок, держась за лапу матери, стоял
рядом. «Опять нажрался, скотина! — презрительно
восклицала медведица. — Каждый день по ведру
выжираешь! Вот попомни мои слова! Придёт время! Ктонибудь

настучит тебе этим ведром по ушам!» — С этими
словами она развернулась и, увлекая за собой сына,
растворилась в тумане. Лишь неизвестно откуда
взявшееся эхо неестественно громогласно и даже, как
будто издеваясь, повторило: «Попомни мои слова.
Попомни!»
Медведь в исступлении помотал головой, пытаясь
избавиться не столько от ёжика со своим ведром, сколько
от видения. Ведро, естественно, с лёгкостью повторило
знакомую ему процедуру, но боли медведь уже не
чувствовал. 
Придя в себя, он ловко — на лету подхватил ведро и,
чуть приподняв над головой, заглянул в зажмуренные
глаза ежа. Медведю не потребовалось большого ума,
чтобы обнаружить в этой наглой морде элемент сговора с
медведицей. 
— Так вот значит как? — прозвучал коварнейший
вопрос. — Ну держись, кактус! Сейчас будем из тебя
текилу жмать.   
Далее последовали уже осмысленные действия.
Зажав крепко-накрепко задними лапами ведро, а
передние уперев в колени, медведь резко выпрямился и
застыл — видимо, в ожидании чуда. 
Не то чтобы чудо не произошло, скорей даже
произошло, но только совсем другое чудо —
незапланированное.
Вместо того чтобы выткнуться из носа и
преспокойненько размазаться по ведру, ёжик только
растянулся втрое против прежнего и, подобно натянутой
струне, мелодично зарезонировал — то ли си бемоль, то
ли ре диез. 
Музыкальной грамоте медведь обучен не был. А всё
по причине того, что в детстве ему на ухо наступил кто-то
из родственников, хотя должно сказать, что он и до этого
особой тяги к искусству не испытывал. Пожалуй, даже,
что не реши эту проблему родственники — он и сам бы
пообступал себе уши, потому как чего только не сделаешь,
чтобы не учить сольфеджио. Одним словом, не оценил он
музыкального таланта друга, а в двух словах ещё и
раскритиковал и презрел. — Так ты ещё и музыку
затеял? — покачал головой медведь, щурясь от внезапно
напомнившей о себе боли. — А ну, вытыкайся, гад
резиновый! 
— Не могу, — не открывая рта, ответил ёж, — я
застрял. 
— Тогда отстрявай, — приказал медведь.
— Не могу. Я, кажется, прирос.
Медведь чуть не отпустил ведро. Перспектива ходить
остаток жизни с ежом на носу его категорически не
устраивала.
— Издеваешься, гад! Ну-ну. Сейчас посмотрим, как ты
прирос. Кстати, представляешь, с какой силой ты в это
ведро влетишь, когда выткнешься? — позлорадствовал
медведь, отводя голову назад.   
— Ерунда, — ополовинил опасность ёжик, —
максимум сотрясение мозга. 
— Максимум? — переспросил медведь. — Э, нет,
милый! Рано или поздно тебе из этого ведра придётся
вылезти, а уж тут, — медведь попытался усмехнуться и,
сев на землю, упёрся в ведро задними лапами, — уж тут я
тебе гарантирую. Минимум — сотрясение, а верней
всего… 
Как уже недавно говорилось, ёжик не любил
предсказаний. А заодно с ними и предсказателей не
жаловал. В общем, не стал он дослушивать медведя и,
мечтая лишь о том, чтобы отрикошетить куда-нибудь в
кусты, ведро отпустил. 
Звук оборванной струны прорезал тишину и,
превратившись в лязганье покатившегося по склону
ведра, благополучно удалился, а обрётшее вдруг свободу,
ёжье тело отпружинило так, что вместо обычного клубка
свернулось в рулет. 
Не успел медведь зажмуриться, как рулет выткнулся
из носа и, прошмыгнув по переносице, больно ударил его
в лоб и так-таки и отрикошетил в ближайшие кусты… 
Бытует мнение, что к каждому существу на свете
приставлен свой ангел-хранитель. Что именно он в
урочный час воздерживает нас от всяких там ошибок и
разных там глупостей. Кроме того, в обязанности его
входит ещё и оберегать своего подопечного от тоже
всяких там напастий и прочих катаклизмов. 
Так это или нет — судить не нам, но вот что
абсолютно точно, так это то, что ангел-хранитель медведя
в данной ситуации попросту схалтурил, а то и паче того —
устроил себе выходной. Уж и не знаю, оплачивает им ктонибудь

больничные, но попадись он тогда медведю под
руку — инвалидность ему была бы гарантирована.
Кстати, об инвалидности. Мы тут за рассуждениями
забыли, а между тем она грозила и ещё кой-кому. И,
пожалуй, даже в большей степени. А всё потому, что
медведь успел-таки краем глаза приметить в какие кусты
отрикошетил ёжик, и, движимый теперь не столько
чувством мести, сколько жаждой справедливого
возмездия, немедленно к ним и направился, имея при
себе твёрдые намерения, присвоить тому вторую группу
инвалидности.
Движение не осталось незамеченным. Почуяв
неладное, кусты тихо икнули и задрожали.
— Слабовато дрожишь, — не оценил душевных
волнений медведь. — Это ж ты так дрожишь — словно мне
просто на ногу наступил.
Кусты тут же исправили свою ошибку и задрожали
сильнее.
— Ну, вот так ещё куда ни шло, — продолжал
заговаривать зубы медведь, готовясь к броску, — но всё
равно слабовато. Это ты так дрожишь, словно мне в
рюмку плюнул.
Кусты снова исправились и стали ходить ходуном,
изображая уже не нервную дрожь, а настоящий
панический ужас.
— Вот. Другое дело, — хитро улыбнулся медведь и
резким движением засунул в кусты лапу.
Дрожь в кустах моментально стихла и, как ему
показалось, хихикнула и переместилась в соседние.
Медведь досадно сплюнул и помотал головой,
пытаясь стряхнуть галлюцинацию. Ошибки не было.
Кусты оказались пустыми. На всякий случай он ещё раз
пошарил в них, а ничего не обнаружив, раздвинул.
Убедившись, что ёжик в очередной раз его надул, медведь
помрачнел, яростно фыркнул и с лёгкостью вырвал
проклятые кусты с корнем.
Ёжик же, отдадим ему должное, как выяснилось, и не
собирался попадаться ему под горячую лапу. Он вообще
— преспокойненько лежал себе за пригорком и
длиннющею палкой шевелил близрастущие насаждения,
сожалея лишь о том, что никто со стороны не может
оценить его выдающейся смекалки.
Думаю, не обязательно рассказывать, что через
каких-нибудь пару минут лесному генофонду был нанесён
сокрушительный и непоправимый удар, но ежа поймать
так и не удалось. 
Вконец озверевший медведь выместил напоследок
злость на ведре, мощными лапами придав тому форму
греческой вазы и, осыпая проклятьями всех
представителей колючеобразных, направился на поляну. 
Проходя мимо некогда проигнорированного и им, и
ежом ведра, он собрался было и ему придать реликтовую
форму, но ангел-хранитель ведра, в отличие от
предыдущего, не только прекрасно справился со своими
обязанностями, но и надоумил медведя сперва
побултыхать ведро.
Ежели в природе и существовало что-нибудь, на что
медведь мог понадеяться, так это уж точно не на то, что
ведро окажется не пустым. Громкое бульканье и плеск по
важности уступили место лишь живительному аромату.
Нечего и говорить, что булькало ведро недолго, но с
трудноскрываемым наслаждением. Единственным,
сравнимым по приятности звуком для медведя в тот
момент оказался вздох негодования и матерный шёпот из
кустов, но придать ему значения он так и не успел.
Голова его благодарно загудела, ноги подкосились, а
опустевшее ведро вывалилось из уже спящих рук.
Остатками зрения он успел заметить, как какая-то
колючая сволочь нервно выбежала из кустов и
попыталась поймать ведро, но осмыслить это так же не
удалось, ибо мысли его к тому времени блуждали уже гдето
далеко
—
в
периферийной
зоне
сознания.

Первое, что приснилось медведю, это чей-то
обезумевший голос: «Вот гад плюшевый! Хоть бы
глоточек оставил…», но сны он никогда не запоминал…
Опечаленный событиями ёжик молча вылизал ведро,
сплюнул с губ песок и в полной уверенности, что медведь
наутро ничего не вспомнит, с размаху пнул того по
хребтине, потревожив нечаянно кнопку, ответственную за
включение храпа.
Повторное тревоженье потревоженной с целью
храповыключения, успехом не увенчалось.
Выключающую кнопку удалось обнаружить лишь раз на
двадцатый — в районе подбородка.

А враг тем временем не дремал…
 
 
Глава 15 — в которой храбрость, мужество и
чувство долга не упоминаются
— Да ты совсем охренел, Че Гевара Хрен Моржовый!
— нечаянно перепутал имя генералиссимуса
привязанный к дереву енот. — Какой я тебе, к чертям
собачим, диверсант? Я, можно сказать, как раз наоборот
— эмигрант-перебежчик, скрывающийся от несправедливого
гонения
и
притеснений
бывших
соплеменников!

Недорепрессированный отчаянно колотил лапами о
ствол, корчил рожу и всячески пытался высвободиться.
— Молчи, морда шпионская! — усомнился в его
лояльности барсук, а на оскорбление даже и внимания не
обратил. 
А вот енот обратил и даже вознегодовал по этому
поводу.
— Да какая, блин, я тебе морда! Да я сам к вам
пришёл! Сам! По доброй, так сказать, воле! Чтобы, так
сказать, предупредить, огородить от грядущих
неприятностей… в память, так сказать, о нашем добрососедском
отношении…

— Ага! Конечно! Ври-заливай! — подключился к
усомнению волк и тут же открестился от любых, в том
числе и добрососедских отношений. — Ты эти бредни вон
— тушканчику рассказывай. Он у нас тоже — на букву «п».
Давай, колись лучше, чего вы там, на соседнем берегу
против нас удумали!
— Да ничего мы не удумали! — отказался колоться
енот, но на всякий случай уточнил: — Вернее, я не удумал
ничего, а вот от этих — сволочей, любой подлянки можно
ожидать. Хотя, без меня — так сказать, без мозгового
центра, вряд ли у них что-нибудь получится…
Енот даже хотел клятвенно побожиться в этом, но
отвязывать его от дерева звери всё равно наотрез
отказались. 
— Да чего его слушать! Чует моё сердце, что он в
несознанку идёт! — авторитетно заявил волк и, временно
взяв на себя инициативу, внёс рационализаторское
предложение: — Тут дело ясное — пытать нужно!
А вот здесь, по свидетельству науки, произошло
событие, как нельзя лучше подтверждающее закон
сохранения гримас, потому как глаза енота расширились
прямо пропорционально коварному прищуру остальных
зверей, чья лукавая улыбка расплылась обратно пропорционально
углу
отвисания
енотовой
челюсти.

— Э, э! Чё за беспредел! — прямо с отвисшей
челюстью завозмущался он и незаметно поджал хвост. —
Вас что — Женевская конвенция не касается? Или
забыли? Пытать военнопленных строго-настрого категорически
запрещается!

— Чего? — переспросил волк, как оказалось, всегда не
доверявший Женевским конвенциям. — Кому это там
чего запрещается?
Он хотел было отвесить военнопленному знатного
тумака, но перед тем на всякий случай решил заручиться
взглядом барсука. 
Барсук молча сжал зубы, вздохнул и обречённо
покивал мордой.
— Правду говорит. Нельзя военнопленных пытать.
Енот облегчённо выдохнул.
— Вот-вот! А я что говорил? Так что убери от меня
свои поганые лапы, волчара позорный…
— Военнопленных — нельзя, — продолжил барсук, —
а вот насчёт всяких там шпионов и диверсантов — там
ничего не сказано.
— Ага! — радостно потёр лапы волк, видимо, сочтя
Женевскую конвенцию вполне безвредной. — Что я
говорил?
А тут и другие подключились.
— Да на мыло его…
— Лучше три шкуры спустить…
— Три не получится…
— Ну, тогда одну, но три раза…
И гадюк не устоял:
— А лучш-ше ш-шишку ему ш-шошновую засунем в
ш-шо…
— Тихо! — урезонил аппетит однолесян барсук. —
Пытать будем цивилизованно! С учётом достижений
отечественной цивилизации. Так! Какие будут
цивилизованные предложения?
— Так яш-ш толькош-што предлош-шил…
— Я сказал — цивилизованно! А засовывать шишки —
это архаизм какой-то, к тому же не совсем гигиенично…
И лишь тушканчик всё это время терпеливо объяснял
еноту, что на букву «п» — это значит пацифист, а не то,
что он подумал.
А вот волк всецело поддержал гадюка:
— Зверьё! Раз уж так вышло! Раз уж не получается
ему шишку засунуть, так давайте тогда её затолкаем! Чур,
я первый!
Звери тут же зашумели и начали обсуждать новое
предложение. Кроме оленя.
— Нечего тут обсуждать! — ответственно заявил он. —
Прав барсук! К тому же с точки зрения логики — разницы
нет. Засунуть... затолкать — какая ему разница?
— Э-э, нет! — тут же опротестовал отсутствие разницы
волк. — Разница большая! Можно сказать, огромная!
Потому как слово «засунуть» в этимологическом смысле
подразумевает, что он не будет сопротивляться, а вот
слово «затолкать»…
— Уймитесь-ка все! — остановил беспредел олень. —
Давайте лучше по-старинке — просто морду набьём, и
хватит с него.
— Правильно! — поддержал поддержание традиций
привязанный. — Уж лучше морду мне набейте. И-и всё-о!
А вот тут — прям конфуз какой-то приключился.
Заподозрили звери чего-то неладное. Виданное ли дело,
чтобы пленники требовали набития собственной морды.
Некоторые даже переглянулись вопросительно.
— А ты чего это тут поддакиваешь? — не понял олень.
— Да! Действительно! — тоже не понял волк.
Тут даже и барсук передумал.
— Ну, вообще-то, если хорошенько подумать, то не
такой уж и архаизм…
— Вот, вот! — согласился волк. — А потом ещё и морду
ему набьём…
Тут уж и енот запаниковал и голосом, непригодным к
кастрации, завопил:
— А-аа! Ладно! Чёрт с вами! Сознаюсь! Как на духу!
Дело-то, в общем, нехитрое. Пока, значит, вы тут
собираетесь меня пытать, соседи ваши вас со всех сторон
окружают. Вот, собственно, и весь план…
Даже тушканчик пожалел, что он пацифист и, сменив
убеждения, влепил еноту звонкую пощёчину. А отвисшую
челюсть первым поправил барсук.
— Звери добрые! Так это что ж получается? Нас опять
надули?.. что ли?
— Что ли, опять! — уверенно закивал привязанный. —
Только прошу заметить, что я сам признался — без
применения, так сказать, грубой силы. По доброй, так
сказать, воле. В память о наших добрососедских
отношениях…
Но его уже никто не слушал. Звери как один начали
озираться по сторонам — в поисках скрытых полчищ
врага, однако ни полчищ, ни даже намёков на то в
предрассветной темноте так и не обнаружилось. Да и как
обнаружить? Ведь темнота — она хотя и предрассветная,
но в первую очередь всё-таки темнота. Это только небо
вроде бы посветлело немного, а в лесу по-прежнему хоть
глаз выколи. 
В общем, спокойствия это не прибавило. Да ещё и
енот внёс в своё признание усугубляющее уточнение:
— Они просто сигнала от меня ждут. Вот как получат
сигнал, так и пойдут всё крушить да потчивать. Мокрого
места от вас не оставят. У них, помнится, по плану
намечалось полное истребление противника, а
территории ваши они в аренду собирались сдавать — по
два литра за гектар, и это я вам скажу ещё божеская
цена… Э, э! Ты чего задумал? Ну-ка положи дубину на
место…
Но волка, видимо, меньше всего интересовали планы
противника. Он попросту приблизился к еноту вплотную
и, глядя куда-то поверх него, безразлично
поинтересовался:
— И что же это за сигнал такой? Слово какое-нибудь
тайное? Или жест?
При этом он так многозначительно постукал дубиной
по свободной лапе, что енот тотчас же признал в нём
страшное видение двухлетней давности.
— Ну? Так что за сигнал?
С каждым взмахом дубины амплитуда её
увеличивалась, и уже взмахов через пять-шесть та
приняла угрожающее положение. 
Выражение морды волка тоже не сулило ничего
хорошего, видимо, бог милосердия в это самое время
вышел покурить и, кстати, застал в курилке ентова
ангела-хранителя.
Уж и не знаю, наказывают ли в небесной канцелярии
за отлынивание от своих обязанностей или, может, в
должности понижают, но думаю, следовало бы. Ладно
ещё бог здравого смысла подстраховал коллег и устами
барсука, чья роль в главнокомандовании была
незаслуженно забыта, енота спас.
Барсук мухой пролетел промеж собеседников, на лету
успев зажать пленнику рот, а другой лапой — оттолкнуть
волка.
— Э! Чё за беспредел! — естественно, тут же
возмутился волк, но ему и договорить не дали.
— Ты что? Совсем сдурел, что ли? Сейчас он скажет
это слово, а эти, — барсук мотнул головй в сторону
соседского берега, — подумают, что это он им сигнал
подаёт. И что тогда? А? Панихиду заказывать по твоей
милости?
Моментально озадаченный волк прямо дубиной
почесал затылок, словно пытаясь сопоставить факты, но
быстро заблудился в собственных же извилинах. Видимо,
бог сообразительности тоже питал пагубное пристрастие
к никотину.
Так или иначе, но ошибку свою пришлось всё-таки
признать, хотя с дубиной расставаться было жалко.
— Ладно! Понял я! — кивнул он мордой и в знак
соблюдения субординации передал дубину барсуку. —
Чего уж тут непонятного? Ты первый. Но, чур, я тогда
второй!
Барсук дубину взял, но вовсе не для греховного
воплощения деяний, а как раз наоборот — от греха
подальше.
А потом он ненавязчиво всмотрелся в якобы
просветлённую сознанием волчью физиономию и в двух
неприличных словах объяснил ей, где находится
развилка в сознании, на которой волчьи мозги сразу же
после рождения выбрали тупиковый путь развития.
В отличие от хозяина, мозги не обиделись, а вот волк
счёл себя глубоко оскорблённым и даже оправдания себе
начал придумывать.
— Да ладно тебе! Чего сразу — идиот? Может, он
вообще блефует? Ты на рожу-то его посмотри.
А вот этот вопрос интересовал, пожалуй, не только
барсука. И уж точно — в первую очередь. Енотова рожа
тут же стала предметом глубочайшего рассмотрения, и
вероятность обмана сама собою допустилась.
Нет, барсук конечно, и сам это понимал, но для
порядка объяснил всем, что рисковать, как и
манипулировать непроверенными сведениями — опасно.
А в заключение — отправил на неприятельскую сторону
стрижа.
Этот манёвр, по общему мнению, был признан
удачным, ибо приближал всех не только к необходимому
пониманию на предмет «можно уже бить енота или ещё
нет?», но и давал философское объяснение на вопрос «не
пора ли уже паниковать?»
Стриж взмыл в ожидающее появления солнца небо, и
минуты до его возвращения наполнились нервными
нотками…

 *  *  * 
Ёжик стоял на бугре и с важным видом оглядывал
поляну. Недобуженных по самым скромным подсчётам,
оставалось с десяток, а совсем не буженным, не считая
медведя, остался один лишь волк. 
— Ёжик, — услышал он вдруг тихий голос суслика, —
слышь, а на войну всем идти обязательно? 
Ёжик повернул голову и, изобразив на лице
презрение, поинтересовался: 
— А ты чего ж это? Откосить, что ли удумал?
— Да нет! Что ты! — поспешил оправдаться суслик. —
Просто. Ну, посмотри на меня, — суслик поставил себя на
обозрение и для верности несколько раз повернулся. 
— Ну и что? — не понял ёж и усмехнулся. — Суслик
как суслик. Чего смотреть-то? 
— Да нет, — снова оправдался суслик, — я не про это.
Я имею в виду, что — посмотри, какой я маленький, да и
опыту военного совсем никакого.   
— Что значит никакого? Совсем, что ли? — не
поверил ёжик. 
— Как есть совсем! — обречённо вздохнул суслик. —
Вот я и думаю — какой с меня прок? 
— Ну, как какой прок? Очень даже…
 Тут ёжик задумался и, судя по расплывчатости
физиономии — о чём-то очень неприличном.
 — Подожди! Так ты что ж это — на войне ни разу не
был?
— Ну-у, в общем, — суслик пожал плечами и отвёл в
сторону глаза. — Как-то не приходилось. 
— Ой, да это ж ерунда. Пара пустяков.
Обстоятельство это ежа ничуть не смутило. Мало
того, он почему-то даже обрадовался и тут же счёл
священным долгом — поделиться своим богатым
военным опытом.      
— Ну-у, это мы сейчас. Это мы мигом!
Он дружески положил лапу суслику на плечо и
заговорщицким голосом неизвестно у кого спросил:
— Тут ведь главное что?
— Что? — не менее заговорщицки повторил
призывник и приготовился услышать какую-то страшную
тайну, знание которой наверняка превращает даже
самого маленького, слабого и робкого в большого,
сильного и свирепого.
— Главное — это сила мысли! Да-а! — ёжик помотал
головой. — Ну и духа, конечно. Оно ведь как? Врага нужно
сначала победить мысленно, а там уж, почитай, что
полдела сделано.
— Как это мысленно? — не понял суслик.
— Ну да элементарно. Вот смотри.
Ёжик мудрёно сощурился и преподал первый урок.
— Сперва — выбираешь себе жертву, ну, в смысле
противника. Потом — мысленно подходишь к ней — в
смысле к нему и прямо без здрасти — хрясть по морде!
Тоже мысленно. Потом в живот — бац, потом по почкам
— на, потом по печени, а потом коленом со всего размаху
между ног…
— Чего? — неожиданно возмутился суслик. — Самцу?
Между ног? Нет! Я на это не подпишусь! Не по-зверски
это.
— Тьфу-ты! — расстроился ёжик, почувствовав
бесполезность занятий. — Я ж говорю тебе — мысленно. А
мысленно — можно.
— А я и мысленно не хочу! — запротестовал суслик.
Видя его настойчивость, ёжик смягчился и после
недолгих размышлений уступил.
— Ну ладно. Бог с ним. Хватит с него и по печени. Но
главное — чтобы всё достоверно представить. Представил
— почитай, полдела… Я ж тебе уже говорил, — напомнил
ёжик. — А уж когда мысленно представил, когда
мысленно он валяется у тебя в ногах и просит пощады, то
вот тут уж смело и подходи к нему…
— Мысленно? — уточнил суслик.
— Нет! Теперь уже по-настоящему, — обломил ёжик,
— по-настоящему подходишь и прям так в глаза ему.
Ёжик набрал в пасть побольше воздуха, сжал кулаки,
состроил откровенно бандитскую физиономию, встал на
цыпочки и, глядя в глаза суслику, что есть мочи заорал:
— Стоять, сука! Бояться, сука!
Далее он добавил ещё с десяток сочных выражений,
кои по этическим соображениям мы повторять не будем,
а потом, как ни в чём не бывало, улыбнулся и спросил:
— Ну как? Всё понял?
До смерти перепуганный суслик неуверенно мотнул
головой, что, впрочем, вовсе ни о чём не
свидетельствовало, а в довершение он ещё громко икнул
и, заикаясь, отметил:
— Здорово это у тебя… Я чуть было не обделался со
страху.
— Ну так! — принял комплимент ёжик.
Он выпятил грудь вперёд и не заметил, как суслик на
всякий случай провёл лапой по ногам, желая
удостовериться, действительно ли он «чуть» не
обделался. Удостоверившись, он густо покраснел и на
всякий случай результаты проверки скрыл.
А ёжик тем временем, воодушевлённый
произведённым впечатлением, оглянулся по сторонам. К
сожалению, дикий вопль его, кроме как на суслика, ни на
кого не подействовал, а то и вовсе был проигнорирован.
Во всяком случае недобуженных меньше не стало, а волк
так и вообще мирно подрыхивал и, видя, по-видимому,
какие-то приятные сновидения, во сне кряхтел,
облизывался, чмокал, смачно выдыхал, щурился и тряс
головой.
— Ну, подожди, — шёпотом подумал ёж, — сейчас,
сейчас я тебе приснюсь.
Он демонстративно сплюнул в его сторону,
унизительно растёр плевок ногой и обратился уже к
суслику: 
— Ну что ж. Посмотрим, как ты усвоил урок. Давай! —
ёжик дружески похлопал ученика по плечу. —
Сосредоточься, представь кого надо и… в общем, как я.
 Если кто из читателей пробовал с похмелья
сосредоточиться, тот без труда поймёт насколько трудная,
и я бы даже сказал, бесперспективная задача выпала на
сусличьи плечи. Доподлинно известно, что в подобной
ситуации все силы организма уже сосредоточены, и уж
точно не на какой-нибудь ерунде, а на самом что ни на
есть насущном. Жажда насущного жестока и коварна.
Великую силу скрывает она под тонкой оболочкой
сознания, и оболочка эта крепка и непоколебима.
В общем, с сосредоточием пришлось ещё повозиться.
И лишь только когда дружеское похлопывание лапой по
плечу сместилось на порядок ниже и сменило конечность,
таковое было-таки достигнуто. 
Конечно, сусличья сосредоточенность в корне
отличалась от ежиной и, чего греха таить, по всем
параметрам ей уступала, но для первого раза была
сочтена вполне достаточной и соответственно вполне
приемлемой. Зажмурив глаза, суслик наконец-то
собрался с силами, встал в позу боксёра, втянул шею в
туловище и, не разжмуриваясь представил… Мысленно
представил себе врага. Секунду поколебавшись, он-таки
нашёл в себе силы, подошёл к нему и прямо так, без
здрасти, мысленно влепил ему пощёчину. Потом он
мысленно заглянул во вражеские глаза и полушёпотом
проблеял: 
— Стоять… бояться…
— Нет, нет, нет, — в тот же миг прервал обучение
ёжик. — Так дело не пойдёт. Тоже мне. Я ж разве тебе так
показывал? Что ты тут промямлил? Я и не расслышал
даже.
— Так я же как ты, — поспешил оправдаться суслик.
— Ты как я? — округлил глаза ёж. — Да ты как не я.
Уж как кто ты, не знаю, но что не как я, так это точно. Я
тебе громко показывал, а ты… тьфу, — он негодующе
покрутил головой и разочарованным голосом уточнил. —
Ты хоть по морде-то ему съездил?
— Угу. Два раза, — не моргнув соврал суслик.
— Ну хоть это слава богу. А по печени?
— А по печени?.. — переспросил суслик и опустил
голову. — По печени нет.
— Твою мать! — рассердился ёжик. — Я тут учу его
тут, опытом тут делюсь, практически бесплатно. Каких-то
пол-литра за занятие, а он на тебе.
— Да нет… да он... да я... — попытался оправдаться
суслик. — Я просто не знаю, где эта самая — печень.
— Здрасти, — не дал договорить ему ёж, — нет, ну
замечательно денёк начинается. Из всех зверей в лесу я
выбрал в ученики самого что ни на есть бестолкового.
Хорош студент. В животе она! — наконец просветил
суслика ёж, но постучал кулаком почему-то по голове.
— Так в живот-то я стукнул, — возмутился уже суслик.
— А чего тогда ты мне голову морочишь? Не знаю…
да я… да он… Так бы сразу и сказал, а то... — ёжик на
секунду осёкся: — А ты, кстати, кого представлял-то?
— Так, тебя.
— К-к-как меня? — неожиданно заболел заиканием
ёж и схватился за виртуально отбитую печень, готовый
немедленно высказать своё отношение к фантазёру. 
Однако отношения ёжик так почему-то и не высказал
— и даже, напротив, одобрительно покивал головой и
сообщил, что первая часть учебной программы сдана на
отлично, что он даже и не ожидал такого великолепного
результата и что в некотором смысле он им даже
гордится. 
— Ну что ж, я вижу, теория усвоена тобой
замечательно. Думаю, самое время... — недобрый взгляд
покосился в сторону мирно дремлющего волка, — самое
время перейти от теории к практике. Вот и твоё первое
задание, — заговорщицки произнёс он и, обхватив
суслика за плечи, развернул головой к спящему. 
— В смысле? Волк, что ли? — не захотел смиряться
даже с мыслью об этом суслик.
— А чем тебе волк не нравится? — состроил
недоумение на лице ёж.
— Так он же сожрёт! — откровенно поделился
опасениями суслик.
— Ну, знаешь! Волков бояться — в лес не ходить.
— Так, а как не бояться? Он ведь вон какой большой.
— А ты представь, что это ты большой, а волк —
маленький.
— И что, получится?
— Спрашиваешь! Да я в прошлом году по этой
методике слону так понавтыкал, что больше его никто и
не видел.
Хотя сказано это было довольно убедительно,
решительности суслику это ничуть не прибавило.
— Всё равно страшновато как-то, — не разделил он
оптимизма.
— Глаза бояться — лапы делают, — напомнил ёжик
известную истину и одобрительно помотал головой, — так
что давай. И всё в точности — как учили.
Он развернул упирающегося суслика в нужную
сторону и тихонечко подтолкнул его навстречу подвигу.
— А может, не надо? 
— Надо, суслик. Надо.
— Да я как-то так сразу не могу. Да и башка трещит —
аж жуть.
— Ну знаешь! Башка — она у всех трещит, а
тренироваться на то и надо, чтобы у всех бошки трещали,
— неправильно сформулировал хорошую мысль ёжик. —
Давай сосредоточься и… давай!
Суслик обречённо вздохнул и сосредоточился.
С минуту ещё он томил ежа в ожидании, что его
грандиозный метод будет на ком-нибудь опробован и… и
не сдюжил.
— Нет! Как хочешь, а на волке экспериментировать
не буду, — пошёл на попятную суслик.
— То есть как это не буду? — чуть не протрезвел от
разочарования ёж.
— А вот так! Не буду, и всё! Лучше сам ещё раз
покажи — на волке, — он ткнул когтем в спящего. 
— Да что ж это творится-то! Звери добрые! Учил-учил
его уму-разуму, а он — на тебе! Чёрной
неблагодарностью!..
— Да я всё равно плохо запомнил, — посетовал на
память суслик.
— Ну, хорошо, — тут же вошёл в положение ёжик, —
я тебе сейчас ещё раз всё повторю.
— На волке, — уточнил суслик.
— Да что ж это такое! Что ты к этому волку
привязался.
— А чем тебе волк не нравится? 
— Да волк-то здесь при чём? Чёрт ты малохольный!
Так бы и сказал сразу, что не хочешь учиться!
— Это почему же это не хочу? Ещё как хочу!
— Время только зря с тобой потратил!
— Это еще почему зря? Давай учи!
— Сам теперь учись! — ёжик махнул лапой. — Не
хочешь на волке, тогда вон… вон на берёзе учись!   
Громко сплюнув в его сторону и присовокупив
дюжину ругательств, ёжик развернулся и пошагал прочь.
Пройдя несколько шагов, он остановился и
повернулся обратно, но исключительно, чтобы
присовокупить к сказанному ещё несколько новых только
что вспомненных ругательств, а заодно и посмотреть, как
этот недотёпа тренируется на дереве. Увиденное
рассмешило его до слёз.
Подойдя к дереву, суслик весь скорёжился,
ссутулился и протяжным голосом, как бы извиняясь,
предложил тому не шевелиться.
— Стоять, — последовала пауза, и, лишь оглядевшись
вокруг и убедившись, что никто его не слышит, суслик
стыдливо оскорбил дерево, — сука. Бояться.
— Эй, суслик! — нарочито громко прокричал ёж. —
Ты смотри поосторожней. А то, не ровён час, ты таким
голосом всю рощу распугаешь.
Залившись громким смехом и держась за живот, он
окончательно отвернулся и пошагал восвояси.
А вот суслик воспринял критику на удивление
спокойно и, видимо, сделав соответствующие выводы,
повторил процедуру чуть громче и решительней. Потом
ещё громче. Потом ещё решительней. Потом ещё…
Ёжик этого уже не слышал. Он задумчиво стоял возле
спящего волка и терзался мыслями, с какой стороны
будить волка всех безопасней. Вариант с сусликом был,
конечно, идеальным, но, как выяснилось,
небезупречным, а между тем волка будить было надо, и
даже не столько потому, что медведь велел, а просто
потому, что все уже встали, а этот, зараза, дрыхнет.
Навернув несколько кругов, примеряясь то с одной,
то с другой стороны, ёжик не придумал ничего лучше,
кроме как дёрнуть волка за хвост. Волчья лапа
инстинктивно согнулась, описала в воздухе круг и так
удачно резко выпрямилась, что заехала ежу точно в лоб и
не наткнулась ни на одну колючку.
— Пожалуй, сегодня в реке найдут чьё-то
разорванное, искалеченное тело, — проанонсировал
сводку криминальных новостей полусонный голос.
Ёжик весь затрясся от злости и, убедившись, что волк
того не видит, показал ему кулак и провёл ребром ладони
по шее.
— И опознают его только по колючкам, —
зарезюмировал голос.
Ярый всплеск негодования отобразился на всём
ёжьем теле. Нервная дрожь пробежала от кончика носа до
самых пяток и ушла в землю. Потрясая в воздухе
дрожащим кулаком, он сжал зубы и, процедив сквозь них:
«Ну, ты сам напросился», — стремглав бросился к
медведю.
А медведь сидел на бугре всё в той же позе, в которой
мы его оставили. Безразличный взгляд его блуждал гдето

поверх происходящего, а мысли, если таковые и
имелись, вели свою деятельность самостоятельно и к
медведю неотносительно.
Растеребить его оказалось делом не из лёгких. Ёжик
даже взмок, прежде чем  удалось вернуть медведя в
реальность.
— Миша, Миша! Да очнись же ты! Беда! — сидя у
медведя на брюхе, ёж милостиво раздавал тому
пощёчины.
— А? Что? Чего? — наконец подал признаки жизни
медведь и, не понимая происходящего, встал. Распухший
нос несколько сузил размеры видимости, и он не сразу
заметил, повисшего на груди ежа.
— Беда, Миш, беда!
— Еда? Еда — это хорошо, — вдруг вспомнил о пустом
желудке медведь и пришёл в себя.
— Да не еда, Миш, а беда! А это как раз плохо, —
поправил ёж и, цепляясь за длинную шерсть, сполз на
землю.
— Какая ещё беда?
— Страшная, Миш. Я бы даже сказал страшнющая. И
вот ведь нет никакого способа с ней бороться, —
запричитал ёж. — Остаётся тебе только смириться с ней и
всю оставшуюся жизнь в смирении пресмыкаться.
— Э, э! Ты чего мелешь-то? Перед кем это я буду
пресмыкаться?
— Как, Миш! Ты разве не знаешь? — удивился ёжик.
— Так перед волком! Он же теперь у нас в лесу самый
сильный. Он уж всем и объявил. Сказал, что вы, мол, все
на войну отправляйтесь, а я, мол, пока тут посплю. У
меня, говорит ещё два важных сна не досмотрено. А ещё
говорит, что вы, мол, и тюфяка этого — плюшевого с
собой забирайте. Ну, это в смысле тебя, — пояснил ёж. —
А сам вон — видишь? Спит.
— Да он что! Охренел? — не поверил своим ушам
медведь и в одном из них тут же поковырял. — Я ему
сейчас сам лично приснюсь.
— Миш, Миш, подожди, — вмешался ёж, — может, не
надо? А то, не ровён час, осерчает. Гляди того, загрызёт.
— Загрызёт, — подтвердил медведь, — если останется
чем грызть.
— Ну, смотри, Миш. Потом не говори, что я тебя не
предупреждал.
— Да иди ты! — кинул медведь собеседнику и волевой
походкой направился к ничего не подозревающей жертве.
Подойдя почти вплотную, он даже слегка разбежался
и взмахом ноги быстро восстановил паритет. Удар
оказался такой силы, что волчье тело взмыло в воздух,
как пробка из шампанского, и, так и не успев
сгруппироваться, воткнулось мордой в ту самую берёзу,
которая по совместительству служила суслику учебным
пособием.
Первым, что увидел волк, открыв глаза, это
обезумевшие глаза суслика, впрочем, превосходно
вписывающиеся в его воинствующую гримасу.
— Стоять, сука! Бояться! — пересилил звон в ушах
свирепый сусличий голос.
— Суслик, суслик, подожди, не надо, — поджав хвост
и закрывая морду лапами, жалобно простонал волк.
Преодолевая дрожь в коленях, он медленно встал.
— Пасть порву! Моргалы выколю! Глаз на брюхо
натяну, — в душевном порыве продолжал суслик…
«Ну, ни фига себе! Надо же, сработало, — изумлённо
подумал ёжик и ехидно улыбнулся. — Ну, да и по делом
тебе!»
«Ну, ни фига себе! Надо же, сработало», — изумлённо
подумал суслик.
«Ну, ни фига себе!» — просто подумал волк.
Разобравшись с волком, медведь молча развернулся и
направился к счастливо улыбающемуся ежу, дабы
выяснить, куда запропастился заяц и всё ли готово к
войне.
К войне, естественно, всё уже давно было готово, а
судя по толпе зверей, молчаливо окружившей куст
ивняка, и заяц со своей миссией справился на отлично…
 
Глава 16 — в которой козёл чуть не заработал нимб
А солнышко тем временем хоть и не явно, но явно
выкарабкалось из-за горизонта. Низкие тугие облака не
давали рассмотреть его воочию, но света тем не менее в
лесу прибавилось ощутимо.
И тем страннее показалось, что стриж по возвращени
из разведки пролетел свою поляну, вследствие чего
вынужден был сделать дополнительный круг.
Приземление тоже прошло не совсем гладко. Слегка
подкачали шасси и, прочертив фюзеляжем по земле, он с
шелестом воткнулся в неё носом. Хвостовой отсек при
этом задрался и заехал стрижу по затылку.
А вот на выражении лица его это никак не
отразилось. Как было никаким — так и осталось. Разве
что глаза забегали не все вместе, а как-то по-отдельности
— видимо, следствие пережитой турбулентности.
— Тьфу! — первым делом выплюнул песок из клюва
шпион и, с глупым видом оглянувшись по сторонам, тут
же всех порадовал: — Мужики! Всё в порядке! 
После этого он попытался встать на лапки, но
получилось это лишь с третьего раза, да и то — не
считается, потому как встать удалось лишь на четыре
конечности. В довершение всего стриж конспиративно
икнул и чуть не вывалил наружу всё содержимое желудка.
Звери остолбенели. А волк так вообще чуть от зависти
не подавился.
— Ну ни хрена себе! Опять? — высказался он
мгновенно пересохшим горлом. — Да ты где, сволочь
пернатая, нажрался? А? Так! Народ! Чур, в следующий
раз я в разведку иду…
Он важно огляделся по сторонам и, убедившись, что
никто более на шпионство не претендует, облизнулся.
— Да подожди ты со своей разведкой, — отпихнул его
барсук и, подойдя к стрижу вплотную, заглянул тому в
глаза.
— Эй! — пощёлкал он когтями перед его носом.
Потом осторожно пошмыгал своим, озверинился следом
и в приступе гнева влепил стрижу тумака. — Так и есть,
зараза, нажрался!
— Во-во! И уже второй раз за одну войну, — напомнил
волк и подобрал знакомую дубину.
А стриж по какому-то внутреннему чутью вдруг
подозревать начал, что его в чём-то обвинить хотят, и на
всякий случай напомнил:
— Мужики! Да говорю ж вам, всё в порядке…
Но проверять добытую информацию звери так и не
стали. Выяснять, «что» и «у кого» в порядке, им даже и в
головы не пришло, а посему результаты разведки были
попросту аннулированы.
Вот тут-то и возникло очередное незапланированное
недопонимание, потому как намеченный порядок
действий пришёл в полный беспорядок и непонятно сразу
стало, чего теперь нужно делать и самое главное — чего
теперь делать не нужно.
Всех больше в недопонимании преуспел лис и
немедленно недопониманием своим поделился с
другими.
— Я чего-то недопонимаю, — почесал он затылок. —
Этого-то, — лис мотнул головой на енота, — уже можно
бить или опять рано?
А остальных, как оказалось, этот вопрос тоже
волновал не меньше, и все они как один вопросительно
уставились на генералиссимуса. Однако тот и сам давно
уже растерялся в догадках, отгадках и прочих
предположениях. Он как-то неуверенно помотал мордой,
отчего лесные жители тут же впали в депрессию и
расстроились окончательно. Пришлось волку снова брать
инициативу в свои лапы.
— Ну, давайте тогда хоть вот с этого начнём, — внёс
он альтернативное предложение и дубиной указал на
счастливо улыбающегося стрижа. — В воспитательных
целях!
Звери тут же засуетились, зашумели и начали лапы
друг о дружку потирать.
И вот, ну ей-богу! Сделали бы из стрижа ремкомплект
для перины, если б олень не вмешался. Он важно
вышагнул вперёд, заслонил своим мощным телом жертву
и, пригнув голову, выпятил вперёд единственный рог.
— Так! Ну-ка, уймитесь все! Никто стрижа бить не
будет! Я сказал!
Он медленно обвёл взглядом толпу и, презрительно
сплюнув в её сторону, пристыдил:
— Да как вам не стыдно? Как вам вообще такое в
голову могло прийти? Всем лесом бить беззащитную
пьяную птичку. Хоть бы головами своими тупыми
подумали! Ведь он мало того, что сейчас ничего не
почует, так ещё и назавтра ни об чём не вспомнит! Какое
уж тут воспитание? — Олень тяжело вздохнул, вздохом
своим, выразив всю боль и стыд за соплеменников,
головой покачал и заключил: — Нет! Надо ждать, пока
протрезвеет!
А вот спорить с этим никто как раз и не стал. Да и
действительно! Чего спорить? Пьяного-то колотить — так
это ж только нервы себе портить. Ни за что не
догадаешься — хватит уже его бить или ещё не хватит. 
В общем, проблема отпала, вернее, перенеслась на
завтра сама собой, хотя остальных проблем от этого
нисколечко не убавилось. Скорее, даже наоборот — ещё
больше стало, ибо окончательно отдалило всех от
реальности. 
Кого из зверей отдалило всех окончательней — даже
и предполагать не рискну. Общая деморализация
поголовья. С таким настроением не то чтобы войну
выиграть, но и в догонялки играть опасно.
А у волка так вообще паника началась. Он вышел на
середину, панически оглянулся, опустил лапы и развёл их
в стороны.
— Звери добрые! Так, а чего тогда нам вообще делать?
Это уже, знаете ли, не война получается, а издевательство
какое-то! Один — нажрался! Другой вообще — амулет
какой-то! Морды некому набить! И выпить нечего! Да я
вообще с вами не играю!
Тут, видимо, пришла очередь главнокомандовать
опять барсуку, хотя в этот раз, видит бог, он бы и сам с
радостью поменялся должностью с тушканчиком. Однако
сдавать позиции, по его мнению, было ещё рановато, а
авторитетом жертвовать и подавно не годилось.
Мысли его отчаянно запульсировали по всему телу,
подключив к процессу даже спинной мозг, но, видимо,
зря. Те в результате запутались окончательно, а мозги так
ещё и в полемику промеж собой вступили. В общем,
пришлось идти ва-банк.
— Что делать, что делать!? — гнусавым голосом
передразнил барсук волка и от безысходности ткнул
когтем в енота. — А вот этого пытать! Вот чего!
Звери медленно перевели взгляд на пленника, и в
глазах их впервые за сегодня промелькнул огонёк
удовлетворения.
— Правильно!.. Точно!.. Ш-шишку ему!.. — заголосил
весь лес разом, и все как один обступили привязанного.
В этот раз барсук никому инициативы проявлять не
позволил, потому как все чужие инициативы уже не
приводили ни к чему хорошему, а его ещё пока нет.
Он первым подбежал к пленнику и в двух словах
обозначил конечную цель пытки.
— Нужно во что бы то ни стало выпытать у него
сигнал тайный. Без сигнала враг атаковать не решится, а
стало быть, пока они этого сигнала ждут, у нас будет
время, чтобы обойти их с тылу и навалять им по-полной…
Ну, и ещё в двух словах установил очерёдность пытки.
 А енот хотя и отвык уже, что к нему проявляют
внимание, но зато не забыл ещё, что привязан к дереву,
дерево во вражеском лесу, а вражеский лес кишит
врагами.
Вообще-то отсрочивать процедуру особого смысла не
было. И так было понятно, что на выручку к нему всё
равно никто не придёт, но давайте всё-таки брать в расчёт
и географическое положение нашего леса.
Вот ежели б это был не наш лес, а, к примеру, какойнибудь

германский или французский, то тамошний енот
давно бы уже раскаялся во всех своих прегрешениях,
смирился бы с положением и отдал себя на растерзание
правосудию.
А вот ежели б наш лес где-нибудь в Японии
находился, так тамошний енот давно б уж откусил себе
язык, проглотил и подавился б насмерть, лишь бы честь
свою не замарать.
Уж и не знаю, повезло ли нашему еноту или нет, но
наш лес, в общем-то, у нас и находился, а потому всецело
подчинялся и местным обычаям, и местным традициям,
из которых тянуть за хвост кота, вола или прочую
живность — чуть ли не наипервейшая.
— Э, э! Подождите! — завопил привязанный,
интонацией голоса выдав начинающуюся панику. — Не
надо необдуманных действий! Я как морда
незаинтересованная считаю своим долгом предостеречь
вас от непоправимых ошибок…
— Это он-то морда незаинтересованная? — выразил
сомнение тушканчик, видимо, окончательно сменивший
идеологию. Усмехнувшись, он состроил злобную гримасу
и покачал головой, словно к ней у него была прикреплена
грива. — Волк, одолжи-ка палочку. Я его сейчас с
удовольствием заинтересую.
— Ага. Как же! — огрызнулся волк. — Я первым
очередь занимал. А ты у нас на букву «п» — стало быть,
последний.
Тушканчик злобно вздохнул, но вот выдохнул уже
вполне миролюбиво.
— Ну ладно хоть «последний», — буркнул он себе под
нос и пошёл занимать очередь согласно алфавиту, а енот
ещё и пристыдил волка за дискриминацию населения по
росту.
Волк в дискриминациях, по-видимому, разбирался
слабо, а то и вообще не разбирался. Сплюнул только в
енотову сторону да у барсука поинтересовался на предмет
«не пора ли уже начинать?» и «сколько можно тянуть
резину?».
Барсук, видимо, тоже в дискриминациях не
разбирался, и так как затягивать процесс явно было не в
его интересах, утвердительно кивнул.
А вот енотовы интересы, как оказалось, разнились с
барсучьими в корне.
— Э, э! Подождите! — снова завопил он. — Ну не
верите мне, так хоть мозгами своими пораскиньте! Ну,
предположим, скажу я вам — этот тайный знак, но ведь
эти-то, — он мотнул головой в сторону отчизны, — тоже
не дураки. Решат, что это сигнал к атаке, и всё — пиши
пропало. Мокрого места от вас не оставят. Кого на мех,
кого на горчичники, а кого и просто — змея запустят. Так
вот я и спрашиваю. Разве такой участи, друзья мои
верные, вы достойны? Разве такая судьба уготована вам
всемилостивейшей дланью провидения?..
Барсук молча выслушал тираду, пригнул голову,
сощурился, заглянул пленнику в глаза и по степени
наглости его взгляда попытался определить — можно уже
паниковать или ещё рановато.
А енот, по-видимому, догадался о тайном смысле
процедуры и с радостью подыграл.
— Нет. Ну я, конечно, могу вам сказать. Что мне
жалко, что ли? Да ради бога! Мне-то что? И пускай на вас
нападают. Пускай места от вас мокрого не оставят. Меня
заодно отвяжут…
Но барсук не зря носил звание генералиссимуса.
Енотову хитрость раскусил на раз. Он спокойно выслушал
каверзный прогноз, головой уныло покивал и, не меняя
выражения морды, обобщил вышесказанное.
— Ну что ж, мужики! Видно, действительно дела
наши плохи…
— Да ещё как плохи! — уточнил енот.
— Видно, действительно — безвыходная ситуация.
Барсук медленно повернул голову к соплеменникам,
улыбнулся ехидно и незаметно подмигнул.
— Но раз уж терять нам больше нечего, так давайте
напоследок хотя бы этого отхайдакаем. Волк, ты ещё
дубину свою не потерял? Начинай!
— Пусть даже и не надеется, — жадно усмехнулся
волк, продемонстрировав всем сбережённое имущество.
Он подошёл к пленнику, прищурил правый глаз и
замахнулся.
Дикий ужас отобразился в лице привязанного.
— Всё, всё, стоп! — панически заорал он, зажмурился
и вжался в ствол. — Сдаюсь! В смысле — колюсь! Не хотел
я, конечно, признаваться, но, видимо, судьба такая. Всё
как на духу расскажу. В общем, вот как только начнут
меня дубиной колошматить — так для них это как раз и
будет сигналом к наступлению…
Дубина медленно зависла в воздухе, задрожала,
потом затряслась, а потом с грохотом шмякнулась о
землю.
— Да что же это делается!? А? — вознегодовал от
досады волк и в расстройстве едва не расплакался. — Да я
так вообще не играю! Это что ж такое получается? А?
Этого — не бей, этого — не тронь! Да я в детском саду в
войнушку интересней играл! Это у вас получается не
войнушка, а дочки-матери какие-то!
Волчье тело затряслось в нервном надрыве, кулаки
сжались до хруста, а зубы едва не раздавили друг друга.
От переизбытка чувств очень сильно захотелось завыть,
но ещё больше захотелось выпить…
— Короче, надоело мне всё! — отпинул волк упавшую
дубину, и та, просвистев в воздухе, застряла где-то в
кустах. — Любезничайте тут без меня, сколько хотите, а я,
чур, в разведку иду. Так! Где у нас стакан?
Но напоследок, рискуя здоровьем соплеменников,
всё-таки плюнул от обиды в енота.
А звери, видимо, не поняли ещё своего бедственного
положения и непонимание своё немедленно отразили на
мордах. Так и стоял весь лес с отвисшими челюстями,
словно на сеансе одновременного лечения у
отоларинголога.
Нет. Барсук, конечно, попытался выправить
положение — даже за лапу волка схватил. Мол: «Постой!
Постой!», но волк лапу грубо отдёрнул, смастерил из
когтей дулю и, плюнув на неё, предъявил на всеобщее
обозрение. 
— Сами тут стойте! А я на разведку. И кстати! Про
шишку-то он ничего не говорил. Так что давайте, и
побыстрее.
Тут волк медленно повернул голову к оплёванному,
смерил того недружелюбным взглядом и внёс важнейшее
уточнение.
— Да! Вот ещё! Шишку лучше в пасть ему засуньте —
чтоб разговаривал поменьше. А то ещё выяснится, что и
это что-нибудь означает.
И со спокойной совестью повернулся к лесу задом, а в
другую сторону, соответственно, передом.
Внутреннее чутьё подсказало барсуку, что ситуацией
он больше не управляет, но изменить что-либо было уже
не в его силах. Впрочем, обстоятельства эти он принял
достойно, с честью и не без радости передал бразды
правления гадюку.
А вот тут и челюсти сразу начали отклиниваться, и
даже ясность мыслей в глазах появляться стала, а заяц —
так ещё и в рассудительности преуспел.
— Подожди, подожди! Волк! Так засунуть или
затолкать? — на всякий случай уточнил он, но тот только
равнодушно махнул лапой и, вырвав с корнем здоровый
куст ивняка, отправился на разведку…
— Ты тогда, если чего заметишь, сигнал подай.
Ладно? — растерянно крикнул ему вдогонку барсук и на
том окончательно сложил с себя главнокомандование.
— Ага, — пообещал отсигналиться волк, даже не
оборачиваясь. — Если что — я три раза волком провою…

 *  *  * 
Вообще-то волк в военном отношении числился
далеко не новичком, а уж на разведку сходить, так это
ему вообще было раз плюнуть. Вот только
обстоятельства нарисовались уж больно удручающие.
С одной стороны…
«Интересно, — думал он, медленно крадучись к
заводи, — а что если наврал енот? Что как пока я хожу
на разведку, эти сволочи действительно нападут? Силыто,

надо признать, неравные. Огребут соплеменники по
самое не могу».
При этих мыслях волчья морда тайком покосилась
на соплеменников и, обнаружив тех отчаянно
запихивающими еноту шишку, усмехнулась.
«…Впрочем, дело разведчика — это в первую
очередь наблюдать и не вмешиваться. К тому же сами
виноваты. Устроили тут плюрализм мнений! Вообще
надо конституцию менять… Интересно, а где стриж
умудрился нажраться? Может, у него возле заводи
припрятано? Взгляну, пожалуй, на всякий случай…»
И прикрываясь редкими кустами, пополз к заводи...
 
*  *  *
А противоположенная сторона леса жила тем
временем своим чередом…
— Да-а, Миш. — Ёжик покачал головой. — Ты
посмотри только на эту армию. Нет, ну это армия? А? Я
спрашиваю, вот это, — он подошёл к хомяку и с силой
вырвал у того из лап недопитый стакан водки, — армия?
Да это — я вообще не знаю что!
Ёжик обречённо вздохнул и, видимо, от отчаяния
опрокинул реквизированный стакан вовнутрь.
— Нет! Ну мало того что фактор внезапности утрачен
вчистую, так ещё и половина личного состава на лапах не
стоит.
— Слышь, Репей! Хорош нас лечить! — послышался
из строя уже окрепший голос волка. — Ну и что с того, что
половина? Чай, ещё дед мой говорил, что воевать надо не
числом, а умением.
— Умением? — от недоумения ёжьи колючки
растопырились во все стороны. — Это о каком таком
умении идёт речь? Да что вы вообще понимаете в
умении? Да вы вообще хоть чего-нибудь понимаете? — не
то спросил, не то попытался оскорбить ёж и,
демонстративно сплюнув в сторону необразованного
войска, повернулся к медведю.
— А нам и понимать не надо, — произнёс ему в спину
всё тот же голос, — уж морды набить я как-нибудь и без
образования сумею.
— Ага! Сумел один такой! — повернулся обратно
ёжик.
— Ну, уж тебе-то точно сумею. И даже с
удовольствием, — огрызнулся волк и, покинув строй,
обратился уже к соплеменникам: — Зверьё! Чего мы
вообще его слушаем? В командиры его мы вроде как не
выбирали, а самозванцев нам и задаром не надо!
— А точно! Чего это он нами раскомандовался? —
радушно подхватили остальные.
— Да набить ему морду! — внёс рационализаторское
предложение кабан.
— Правильно!
— Заодно и потренируемся, — одобрили план
учебного занятия козлы.
А вот здесь, скажем прямо, ёжик не на шутку
разнервничался и, перестраховавшись на всякий случай,
спрятался за медведя.
— Миш, Миш. Ты что, так и будешь стоять и ничего
не делать, пока войско твоё предаётся анархии и
разврату?
Он отчаянно зашевелил медвежью лапу и,
убедившись, что обратил на себя внимание, продолжил:
— Я говорю, Миш, войско взбунтовалось!
Усомнились, сволочи, в главенстве твоего руководства, а
также в этой — как её? В направленности и
эффективности стратегической линии твоего, так сказать,
правления…
— Чего? — переспросил медведь, нахмурившись, но,
скорее всего, не потому, что усомнился в ежиных словах, а
оттого, что как раз ни единого слова не уразумел. — Ты
сам-то понял, что сказал?
— А мне-то зачем понимать? — искренне удивился ёж
и повёл плечами. — Я ж это тебе сказал. Вот ты и
понимай. Хотя чего уж тут понимать? И так всё яснее
ясного. Я говорю, войско взбунтовалось, и сейчас,
наверное, тебя свергать начнут.
— Чего, чего? — снова переспросил медведь, но в этот
раз уже наоборот — не потому, что ничего не понял, а
оттого, что усомнился в наглости одного и отсутствии
страха у остальных соплеменников.
Уперев лапы в бока, он сердито прокашлялся и
прищуренным взглядом попытался определить, кто
охренел больше — ёж или остальные, но победила,
видимо, дружба, ибо определить, кто с кем и против кого
дружил, так и не удалось.
— Тьфу! — разочарованно сплюнул медведь и,
отпихнув ежа ногой, вышел на середину поляны. — Так!
Ну-ка заткнулись все! И это — построились!
Услышав команду, звери попримолкли немного,
головами промеж собой повертели и нехотя стали
изображать что-то вроде построения. И лишь один ёжик
проявил сознательность и, отчаянно курсируя между
шеренгами, пытался придать им геометрическую форму.
— Так, олень! Сдай на два шага назад... бобёр,
поменяйся с волком местами... выдр, плечи расправь... ай,
суки! Кто камнями кидается?
На этом ёжик счёл свою работу законченной, о чём
немедленно медведю и доложил:
— Ваше благородие, войско для проведения военных
действий и последующего взыскания контрибуции
построено! Можешь начинать командовать, — разрешил
он покомандовать медведю, а сам расположился справа от
него.
Хотел было медведь и его в строй определить, но
даже и пасти по этому поводу раскрыть не успел.
— Миш, давай начинай уже! Совет для начала какойнибудь

собери. Лазутчиков на тот берег отправь. Ну, мне
что, учить тебя что ли?
— Да пошёл ты. Учитель нашёлся! — огрызнулся
медведь, но негромко, чтобы не подумал кто, что он идёт
у ежа на поводу.
А вот на остальных рыкнул уже во всё горло.
— Так! Волк, бобёр и олень! Ко мне! Совет будем
держать. Военный.
Тут все сразу попритихли, а названные медленно, но
всё равно немедленно поковыляли к медведю.
— Вот это правильно, — одобрил ёжик план
руководства и искренне поприветствовал
вновьприбывших. — Так, располагайтесь, — указал он
лапой на пенёк. — Нам с вами предстоит решить
серьёзную задачу — разработать стратегический план
захвата вражеских территорий. Ну, чего встали?
Рассаживаемся!
Звери недоумённо переглянулись, но перечить не
стали и все, в том числе и медведь, расселись вокруг
пенька.
А вот ёжик, хоть и не был на военный совет
приглашённый, но, тем не менее, занял самое почётное
место.
Понятное дело, что волком по этому поводу тут же
было высказано недовольство, но ёжик немедленно
притворился медвежьим адъютантом и покидать
стратегический совет отказался наотрез. 
Медведю, по всей видимости, было лень принимать
чью-либо сторону, и он просто махнул на всё лапой, но
волк в уничижительной форме напомнил, что не
собирается делиться своими сокровенными мыслями с
вражьим прихвостнем, который, кстати, не более
получаса назад угощал водкой какого-то незнакомого
стрижа — очень, кстати, смахивающего на соседского. 
Ёжик, естественно, тут же опроверг подозрения,
заверив, что все его действия были согласованы с
руководством, но руководство, видимо, не знавшее о
согласовании, неожиданно проявило к нему интерес.
— Какого ещё стрижа? — поинтересовался медведь и
вопросительно уставился на ежа.
— А! Не бери в голову! — махнул лапой тот. — Это
стриж из соседнего леса опять пошпионить прилетал.
— Ага! Вот, вот! А я что говорил? — обрадовался волк
и спихнул изменника родины с пенька. — Да тебя за это
надо…
Волк хотел было предложить массу вариантов
экзекуции, но на ежиную сторону вдруг переметнулся
олень.
— Ну да! Я тоже на это внимание обратил. По-моему,
шикарный план — напоить вражеского лазутчика.
Но волк и с этим соглашаться категорически не
захотел.
— Да тоже мне, план! А что если он теперь врагу о
наших планах расскажет? Кстати, а какой у нас план?
— Да! Какой у нас план? — подключился к военному
совету и бобёр.
Тут моментально все озадачились, но олень не
уследил, видимо, за сменой темы и продолжил развивать
старую.
— Тоже мне, шпион! Да он наверняка и до дома-то не
долетел! Валяется где-нибудь посередине реки. Его
вообще только с третьего пинка удалось запустить
обратно. Я уж вообще подумал, что с нами жить
останется.
Медведь поддержал отказ от смены темы, однако
оленя слегка пожурил:
— Это, конечно, всё хорошо, но в следующий раз меня
запускать зовите. У меня он и с первого пинка долетит.
Кстати! А почему ты сказал, что он «опять» прилетал? Вы
его сколько раз уже запускали?
Тут и ёжик, и олень сделали абсолютно невинные
морды и клятвенно заверили, что это был единственный
раз. Что во все прошлые разы стриж улетел восвояси
самостоятельно — без посторонней помощи.
Однако медведь поверил не сразу.
— Какие ещё такие свояси? — уточнил он на всякий
случай и почесал затылок.
А ёжик в ответ только хмыкнул возмущённо да лапы в
стороны развёл.
— Ну, ты скажешь тоже, Миш! Какие? Такие? Да мало
ли у нас всяких там своясей! Улетел и улетел! Чего там
обсуждать-то? Давай лучше про войну что-нибудь
придумывать. А то — время идёт, а победу хотелось бы
ещё засветло обмыть…
А вот с этим и остальные немедленно согласились, а
бобёр так ещё и дельное предложение предложил.
— А пока мы будем тут совещаться, нужно когонибудь

в разведку послать, — деловито произнёс он и
вытянул вверх указательный коготь.
— Абсолютно с этим согласен! — тут же
присоединился к предложению ёж. — Предлагаю послать
волка…
Но потом ёжик внимательно изучил сложенную из
волчьих когтей комбинацию и изменил своё
предложение.
— Ну, или суслика можно.
На этот раз возражений никто не высказал, и суслик
немедленно был подозван к совещающимся.
— Ну что ж, суслик, — чинно похлопал его по плечу
ёжик, едва тот подошёл. — Вот и настал твой звёздный
час. Вручаем, так сказать, в твои лапы судьбу отечества,
ибо доверяем тебе миссию, от результатов которой
зависит результат войны... да чего уж там — судьба всего
зверинства. И выбрали мы для этой миссии самого
достойнейшего из нас — тебя…
На удивление, но в этот раз даже волк с медведем
признали сусличье превосходство, расступились перед
ним, лапу ему пожали и… в общем, выпроводили на
разведку.
А сами тупо уселись результатов разведки ожидать.
— Косой! Тащи сюда ведро…
   
*  *  *
А вот суслик в отличие от волка на разведку шёл
впервые, и мероприятие это в свете последних событий
его скорее забавляло. Конечно, здравый смысл
подсказывал ему, что для достижения цели необходимы и
определённые навыки, и какие-никакие усилия, но стакан
«для храбрости», видимо, не только сделал своё дело, но
и перестарался. 
В общем, суслик шёл на разведку открыто, с гордо
поднятой головой и полным презрением обстоятельств.
План разведывательной деятельности им было решено
придумывать по мере продвижения, а ещё лучше —
вообще потом, после того как он домечтает о том, как в
одиночку отметелил всех неприятелей и получил за это
причитающиеся почести.
К заводи он подходил, мысленно добивая уже
последнего из врагов — барсука, но вот тут-то как раз и
вышла заминка.
А всё потому, что ёжик хоть и обучил его вести боевые
действия, но вот что делать с поверженным противником,
так и не объяснил.
А вот ведь действительно! Мало кто из нас
представляет последовательность действий после
сиюминутного достижения цели. На достижение, как
правило, тратится столько энергии, можно сказать —
основная масса. А когда основная масса энергии
исчерпана, фитиль, как правило, угасает, если не сказать
тухнет. И тухнет зачастую вместе с результатом
достижений.
А уж что делать с протухшим — тут и образования не
нужно. Нет, можно, конечно прокипятить,
простерилизовать, иные действия предпринять по
восстановлению внешнего вида, да только ни одна
припарка розовощёкости покойнику не добавит.
Нет! Однозначно! В этом случае следует искать новую
жертву вожделения, что, в общем-то, проблем не
вызывает. Проблемой скорее является договориться с
предыдущей жертвой. Кстати, здесь вообще феномен
наблюдается, ибо речь о контрибуции если и идёт, то, как
правило, направлена она в сторону победителя. Вот и
подумаешь в другой раз — надо тебе это или нет?
Нет, можно, конечно, пойти по пути наименьшего
сопротивления, так сказать, Шекспировскими тропами.
Этот никогда по этому поводу не заморачивался. У него
обычай такой был: «Если не знаешь, о чём писать дальше
— надо просто отправить всех на тот свет», а там пускай
черти разбираются. И, кстати, добавил он этим чертям
работёнки за свою литературную карьеру! То, знаете ли,
отравит кого напоследок, то придушит, но лично моё
мнение — не наши это методы. И вообще! Пускай так
героями распоряжаются те, кто трагедии всякие пишут, а
у нас всё-таки — про заботу о ближнем… 
В общем, от замешательства у суслика даже во рту
пересохло.
«Ладно, — подумал он. — Пожалуй, сперва попью, а
там и разведкой займусь. Кстати, было бы неплохо
замаскироваться немного. Вот как раз и кусты
подходящие торчат…»
И не придав значения тому, что кусты эти почему-то
растут прямо посередине русла, суслик смело шагнул
навстречу опасности.
Внимательно следивший за его передвижением волк
даже облизнулся от внезапно привалившего счастья.
«Сначала языка возьму, а потом морду ему набью!
Или нет! Сначала набью морду, а потом и языка возьму!
Или нет… — совсем запутался он в реализации
привалившего. — А, чёрт с ним! Можно и
одновременно!..»
И с довольным видом сам вылез из кустов.
Нет. Ни дрожания коленок, ни ужаса в сусличьих
глазах он так и не увидел. Страх, если хотите, это вообще
дело сугубо трезвое, ибо нуждается, как минимум в
осмыслении или хотя бы осознании происходящего. Тут
дело другое.
Быстро сощурившись и усиленно поморгав обоими
глазами поочерёдно, суслик, напротив, пришёл в
неописуемый восторг и даже лапы друг о дружку потёр,
чем вызвал у волка откровенное недоумение.
А вот доуметь волк уже не успел …
— Стоять, сука! Бояться!.. — прокатился по руслу
протяжный, но свирепый голос суслика.
Ну, и далее всё как учили.
Ну, или почти как учили, потому что вслед за хорошо
отрепетированной прелюдией последовал мощный удар в
пах.
— Пасть порву! Моргалы выколю!..
— Караул! Засада!.. — только и смог прокричать
ошарашенный волк, вытянул морду, лапы сжал возле
пояса и рухнул как подкошенный на землю.
А вот суслик в порыве эйфории, видимо, забыл, что
шёл-то он всего лишь на разведку, и принялся отчаянно
добивать лежащего. И всё бы ладно, если б сам, так и
других взбаламутил…
— В атаку! — грозно скомандовал он непонятно кому,
однако зов его был услышан.
Почуяв не то свой смертный час, не то просто
сильную боль в области живота, волк выпятил глаза,
оскулился и чуть не проглотил язык.
Однако отдадим ему должное. Несмотря на боль,
сумел он всё-таки сосредоточиться, собрать в один
мощный кулак остатки былой силы, в другой кулак — всю
свою железную волю и прикрыть этими кулаками
наиболее уязвимые места.
— Спасите... помогите... топчут... — взвыл он
напоследок и, подобно ёжику, свернулся в калачик…

А вот на разных берегах услышанное восприняли по-
разному.
 *  *  * 
— Ой! Зверьё! Слышали? Кажется, волк завыл, —
похвастался острым слухом тушканчик и лапкой указал в
сторону русла.
Барсук недоверчиво покосился на слушателя и,
покачав головой, изменил первую букву в его названии.
— Идиот! — жёстко обрезал он. — Ты что, до трёх
считать не умеешь? Сказано же, что три раза волком
провоет. А не один…
Тут, правда, барсук и сам задумался и к идиотам тут
же приписал ещё и волка, потому как глупее сигнала в его
представлении и выдумать было невозможно. А ещё и
тушканчик — масла в огонь…
— А может остальные два раза он уже не успел?
И сложив лапки на груди, воздал небу траурный
взгляд.
Взгляд оказался заразительным, и зверьё как один
проконтролировали, куда это там тушканчик смотрит, но,
так и не обнаружив предмета рассмотрения, вернули
взгляды в предрассмотрительное положение. 
Первым из оцепенения вышел олень.
— Мужики, ерунда какая-то получается. Не к добру
это. Чует моё сердце, что там что-то нехорошее
произошло. Может, ещё кого на разведку послать?
— Щ-щас сползаю, — тут же откликнулся гадюк, и
барсук едва успел остановить его, наступив на хвост.
Гадюк сразу зашипел, принял угрожающую позу, но,
уперевшись этой позой в кулак барсука, обмяк и спрятал
язык на место.
— Ага, щ-щас, — поспешил объясниться барсук. — И
так уже одного командира потеряли. Правый фланг,
можно сказать, обезглавлен, а теперь и ты ещё? А что
если там действительно засада? Нет! В разведку если кого
и посылать — так наименее ценного члена армии. 
— Правильно! — всецело поддержал идею олень и
пристальным взглядом всмотрелся в морду каждого. —
Добровольцы есть?
— Ай! Чего ты пинаешься!? — как-то неожиданно
вылетел на середину поляны тушканчик и, потерев лапой
ушибленное место, показал лису кулак.
— Очень хорошо! — похвалил его за смелость барсук.
— Но этого, пожалуй, не потребуется.— Он сделал
непродолжительную паузу и неуверенно закончил: — Все
пойдём! Попьём заодно.
Звери переглянулись. В общем-то, никто даже и не
кивнул. Так — кто плечами пожал, кто лапы в сторону
расставил, но тем не менее возражений никто не
высказал.
— Ну, вот и хорошо, — оценил понимание барсук. —
Тогда, гадюк — ты слева, тушканчик — принимай правый
фланг, а я беру на себя центр. Ну что? Пошли?..

*  *  *
— Я чего-то не понял, Миш. Это вот чего там только
что было? — скривил физиономию ёж, сощурился и
поставил пустой стакан на пенёк.
 Медведь промолчал, но вместо него ответил волк,
который,  видимо, не хуже других слышал приказ к
наступлению.
— Хрень какая-то. Кажется, суслик наш кричал.
Может в засаду попал?
— Ну так и немудрено! — тут же отреагировал ёжик,
махнул лапой и в расстроенных чувствах схватился за
голову. — О-ой, блин… Вот доверь дураку богу молиться…
Ведь сказано же было! Пойти, разведать, прийти,
доложить! Чего тут непонятного? Зачем было на рожон
лезть?
Звери переглянулись. В каком-то смысле все с этим
были согласны, но памятуя, что для суслика это была
первая разведка, сильно ругать его не стали. Напротив
даже — оценив его скромный вклад в дело развития
военного искусства, предложили выпить за него не
чокаясь и переименовать в его честь просеку.
Естественно, что большинством голосов идея эта
была поддержана, но заяц почему-то с общим веяньем не
согласился.
— Да подождите вы хоронить его! Мне вообще
кажется, что это не он кричал «спасите, помогите»?
Голос-то вроде не сусличий был?
— Ну, знаешь! — усмехнулся ёжик. — Когда тебя
топчут — тут не только голос, но даже и внешний вид
меняется до неузнаваемости, но опять-таки повторяю, сам
виноват!
— Да что ты заладил? Виноват — не виноват! Я
вообще думаю, что не пить за него надо, а идти и
выручать зверя! А то не по-зверски как-то. Миш, скажи!
Медведь хотел было что-то сказать и даже
привставать для этого начал, но ёжик и тут его опередил.
— Чего это он должен тебе говорить? Тут и так всё
понятно! 
— А вот и не понятно! — отказался понимать заяц, а
из дружеских чувств его ещё и бобёр поддержал:
— Я тоже думаю, что с сусликом всё в порядке. Не
такой он зверь, чтобы просто так в лапы врагу даться! Это
он только с виду такой маленький и беззащитный, а в
глубине души — истинный боец и патриот! Надо идти
спасать его! — закончил он речь, подошёл к ведру и,
зачерпнув стакан, выпил.
А вот волк согласился с этим лишь частично. То есть с
тем, что суслик только с виду такой маленький и
беззащитный — безоговорочно, а вот с тем, что надо идти
его спасать…
«Уж если суслик там не справился, то мне там вообще
делать нечего! Вон — пускай лучше медведь идёт! А ещё
лучше — ёж».
А вот с этим не согласился уже ёжик.
— Да подождите вы! Сначала нужно дождаться, пока
суслик из разведки не придёт, потом проанализировать
разведданные, потом собрать военный совет, потом
разработать план наступления, а уж потом…
— Да хорош трындеть! — перебил его олень. — К тому
ж, может, он и не вернётся. Енот же не вернулся! А если
так дело дальше пойдёт, то нас всех поодиночке
перебьют. Миш, скажи!
На этот раз медведю отсидеться не удалось.
Пришлось закончить начатое раньше вставание,
прокашляться и почесать затылок.
— Ну, в общем-то, прав олень. Не по-зверски как-то
получается. К тому же, чего нам бояться-то? Попьём
заодно.
Медведь зевнул, потянулся, отряхнул шерсть от
прилипшей травы и внёс очень важное дополнение:
— Да, косой, у нас тут ещё ведро осталось — с собой
бери. Как-никак на правое дело идём — друга из беды
вызволять.
И дал команду к построению.
— Вот это ты, Миш, правильно рассудил! Вот я всегда
поражаюсь рациональности твоего мышления, — тут же
попытался подмазаться ёжик, но мохнатая лапа и ему
указала на место в строю.
Пришлось подчиниться грубой силе, ну и,
естественно, строй упомянутый возглавить. Хотя…
Сказать по правде, строя в привычном понимании
вообще не получилось. Так — толпа разношёрстная, но и
без того уже через каких-нибудь пару минут всё наше
отважное войско лениво спускалось по склону.
Первым, естественно, шёл медведь, неуклюже кряхтя,
вздыхая и следя себе под лапы.
Следом, молча, но тоже следя за тем, чтоб не
попасться под лапы медведю, шагал ёжик. 
Далее следовал заяц с ведром, а вот под лапы ему
следили как раз все остальные. Они тоже кряхтели,
тяжело вздыхали и охали, если заяц вдруг собирался
споткнуться и опрокинуть ношу, а один раз даже вовремя
подхватили его под локоть.
 Вообще, любое падение, связанное с зайцем, будь то
сам упал или на него кто-то свалился, в конечном итоге
могло отразиться на содержимом ведра, и потому за
зайцем на всякий случай не шёл никто. Но с другой
стороны, если уж таковому и суждено было случиться, то
находиться следовало от ведра подальше, вернее,
подальше от разгневанного медведя. В общем, остальные
спускались просто где придётся, как придётся и поодаль.
Ещё через пару минут спуск был успешно преодолён,
и дальнейший маршрут опасений уже не вызывал, но вот
облегчённо вздохнуть по этому поводу так никто и не
отважился. Мало того, открывшаяся ихним взорам
картина заставила всех попридержать язык за зубами.
К заводи подходили уже совсем молча, но вовсе не
потому, что соблюдали конспирацию, а просто оттого, что
увиденное лишило всех дара речи. Одновременно. Заяц
даже ведро на землю поставил, помотал головой и потёр
глаза. И было, надо сказать, отчего.
Самым странным из того, что показалось, это был
даже не суслик, отчаянно топчущий свернувшегося
калачиком волка, а расположившаяся по
противоположенную сторону заводи соседская армия. Та,
видимо, подошла к заводи немного раньше и, стало быть,
дар речи потеряла первее, но зато челюсти отвисли у
обеих армий одновременно.
 А суслик тем временем, как на батуте, отпрыгивал по
упругому клубку волка и в приступе мании величия орал:
— Левый фланг — за мной! Правый фланг — тоже за
мной! Пленных не брать! 
А волк под ним тоже в свою очередь орал, но только:
«ой, ай» и ещё изредка «помогите» или «караул».
Согласитесь, зрелище достойное внимания и уж тем
более недостойное прерывания, хотя звери из соседского
леса, пожалуй, так не думали. Впрочем, сами виноваты.
Вот если б они не думали об этом до того, как к заводи
спустилась медвежья армия, то, может, из этого и вышло
б чего-нибудь другое, но поскольку с недуманьем они
явно запоздали, то и вынуждены теперь были стоять-помалкивать
да
растениями
притворяться.

Так или иначе, но вскоре наблюдать за сусликом всем
надоело, к тому же он так ничего нового и не изобрёл,
хотя и пытался два раза сделать сальто. Сальто всё равно
не получилось, и звери постепенно начали приходить в
себя.
Первым, как вы уже догадались, пришёл в себя ёжик.
Он незаметно зачерпнул из ведра стакан и аккуратно
влил содержимое в ещё отвисшую челюсть. Челюстной
рефлекс сработал безошибочно, та захлопнулась и
препроводила принятое по назначению.
— Охренеть! — удивился он, икая, но все остальные
почему-то подумали, что это приказ, и безоговорочно его
исполнили.
А вот вторым пришедшим в себя, как вы ни за что не
догадаетесь, оказался тушканчик. Пожалуй, что он
вообще один из всего соседнего леса умудрился сохранить
хладнокровие и из патриотических чувств поделился им с
соплеменниками.
— Да что же это делается? Братья! — вскочил он на
однорогого оленя и, держась одной лапой за рог, поднял
вверх другую. — Братья мои верные! Други мои
бескорыстные! Доколе ж терпеть нам несправедливость и
притеснения недругов инобережных? Доколе привечать
да потчивать нечисть поганую, погрязшую в трясине
желаний своих алчных и стремлений своих пакостных?
Доколе уповать нам на милость басурман алкоголезависимых
да
в
землю
им
кланяться
пресмыкаюче?

Или не велика гордость наша неподкупная и
повсеместная, или не велика сила наша звериная, не
тверда воля наша непреклонная? Разве позволим мы в
трудный для отчизны час отступить перед силою тёмною
да дремучею?
Так не посрамим же земли нашей левобережной! Не
отдадим её врагу грязнолапому на потоптание, а себя на
поругание каверзное! Встанем как один стеною могучею и
неприступною супротив супостата коварного. Остановим
зверя лютого в стремлении его пагубном —
доминировать. 
А ежели суждено нам будет пройти долиною
смертной, так не убоимся же тьмы тьмущей, навстречу
идущей, а встретим её во всеоружии, и пусть трепещет
враг от гнева нашего праведного…
— Ну ни хрена себе, — отвлёкся ненадолго ёжик от
созерцания собственного поругания. — Ну тушкан даёт!
Это ж он не просто смертный приговор себе подписывает
— он его ещё и составляет. 
Тут даже суслик прервал акробатические упражнения
и уселся на волка поудобней.
А тушканчик настолько воодушевился процессом,
что, и сам того не заметив, влез на самую макушку рога и
даже лапами уже не держался.
— И пусть слава о подвиге нашем ратном разнесётся
по всем пустырям да окраинам. И пусть доблесть наша
бескорыстная яркими красками впишется в летописи
казённые. И пусть передаётся молва о нас из уст в уста, из
поколения в поколение.
И пускай бежит нечисть поджатохвостая от кары
предначертанной. Бежит — не оборачивается, сея позади
себя ужас кромешный, стыд и удобрения. И пускай
полчища их без счёту несметные…
— Живут долго и счастливо и передохнут в один день!
— неожиданно прервал его ёжик и, как бы извиняясь за
содеянное, вышагнул вперёд и виновато всем откланялся.
— Нет, нет. Я ничего. Я только уточнить хотел. — И
обратился уже к оратору: — Слышь, тушканчик, а вот ты
всё это прямо сейчас — на ходу придумал или заранее
подготовился?
Но не ответил ему тушканчик, а только посмотрел
свысока да с презрением когтем ткнул в его сторону.
— А ты, зверюга непристойная, зубы мне не
заговаривай, а лучше выходи на бой ратный да отведай
силушки богатырской. И пусть смерть твоя жуткая да
аморальная наперёд другим уроком будет, ибо
злодеяниям твоим причудливым сейчас конец настанет
ностальгический. Оттого и сердце в груди моей
колошматится, и кровь бурлит и клокочет...
Здесь, по мнению тушканчика, в самый раз было
постучать себя кулаками в грудь, что, собственно, он и
сделал. А вот народ расчувствовался сразу, да так, что
даже суслик нечаянно почесал волку за ухом.
Волк, конечно, тоже расчувствовался, но, почуяв в
том подвох,  на всякий случай замурлыкал.
А вот медведь то ли расчувствоваться позабыл, то ли
ещё что, но выставлять напоказ свои чувства не стал, а
как раз, пожалуй, наоборот. Воспользовавшись
временным расчувствованием, он набрал в лёгкие
воздуха, приосанился и молниеносным движением
ухватил оленя за рог.
— Так значит, говоришь: «Выходи на бой смертный»,
«бурлит и клокочет, говоришь»? — напомнил он об
только что озвученном предложении и с лёгкостью
придал рогу параллельное земле положение. 
А вот тушканчик, на удивление всем, вовсе и не
растерялся. Он с не меньшей лёгкостью спрыгнул с
трибуны, на лету умудрился исполнить тройное сальто
прогнувшись и в следующий момент очутиться уже на
заводи.
Пришлось оленю отдуваться самостоятельно.
— А-ай! — заорал он сдавленным голосом и
возмущённо скривил физиономию. — Я-то здесь при чём?
Я только средство передвижения. И у меня ничего не
бурлит. А уж если тебе подраться невтерпёж, так лучше
оратора этого отлови. Вон он — на бревне сидит, кстати,
он у нас вообще на букву «п»,— сдал он недавнего
пассажира.
— Да, да! Я его тоже вижу! — зачем-то подтвердил сей
факт ёжик, видимо, сочтя, что бить тушканчика будет
гораздо интересней. — И кстати, у него действительно
бурлит! И даже, по-моему, немного квакает.
— Чего квакает? — не сразу въехал в ситуацию
медведь и растерянно отпустил полуживого от страха
оленя.
— Да кто ж его знает, чего у него там квакает? — тоже
не въехал ёжик и на всякий случай покрутил когтем у
виска. — После такой пламенной речи я уже ничему не
удивлюсь.
Медведь тоже удивляться не стал, а просто твёрдой
поступью направился к заводи.
— Считай, что уже доквакался, — обозначил он
грядущую перспективу и с хрустом сжал кулаки. — Так на
букву «п», говоришь? Считай, что на «п» уже пришёл...
Вообще-то тушканчик понимал, что убежать от
медведя на открытой местности вряд ли удастся, но вот
перед смертью помотать его вокруг заводи было вполне
возможно.
Тем не менее силы всё равно оказались неравными, и
уже круге на третьем тушканчик вслух начал озвучивать
своё завещание.
Кому в конечном счёте должно было достаться его
дупло и восемь запасённых на зиму шишек, к сожалению,
так и осталось неизвестным. Медвежья лапа когтями
воткнулась перед его носом и преградила ему последний
путь к отступлению.
Пожалуй, что никто в этот момент и не заметил, как
гадюк осторожно подполз к барсуку и тихонечко шепнул
ему на ухо:
— Может, поможем?
Но барсук только лапой махнул.
— Да ладно. Ты что думаешь, что он без нас с
тушканчиком не справится?
Хотел было гадюк неуверенно пожать плечами, но
ввиду отсутствия таковых просто небрежно махнул
хвостом.
А вот над тушканчиком действительно сгустились
сумерки. Ёжику даже не пришло в голову предлагать
делать ставки. Исход поединка и так виделся всем
одинаково, и при этом одинаково предсказуемым. Спасти
бедолагу, пожалуй, мог только Господь Бог.
И вот, ну ей-богу, не знаю! То ли козлы тщательно
скрывали свою родословную, то ли Господь нечаянно
перепутал и вселился в одного из них, но данную
функцию осуществил именно он.
— Спасите! Помогите! — неожиданно заорал кто-то из
братьев, по всей видимости, всегда подозревавший о
своём божественном начале. — Тону!
И ловко водрузился на плечи к кабану, что, видимо,
свидетельствовало ещё и о родственных узах с богом
акробатики.
А вот бог плавания, по всей вероятности, был одинок
и родственников не имел. Вдобавок чувство юмора у него
было отвратительное…
Одним словом, кабан невнятно хрюкнул и не успел
моргнуть глазом, как на его спине тут же очутилось ещё
шестеро козлов.
— Спасите! Помогите! — заорал теперь уже кабан, а
козлы для чего-то стали приказывать ему мчаться к
берегу.
Звери — они не то чтобы не поверили, а просто из
любопытства повернули в его сторону головы и тут же и
обомлели. Все! Разом!
Даже тушканчик позабыл о приближающейся смерти
и обомлел вместе с другими.
А вот обомлевать долго не представлялось никакой
возможности
— Миша. Сдаётся мне, — опять первым из оцепенения
вышел ёжик, — что это не у тушканчика бурлит и
клокочет.
— А? — не успел выйти из оцепенения медведь и
оттого даже переспросить не сумел.
Но ёжик понял вопрос с первой буквы и тут же
конкретизировал:
— Я говорю, спасайся кто может! Река вернулась!
И одним ловким движением вскарабкался на самое
верхнее бревно заводи.
Не успел он облегчённо выдохнуть по этому поводу,
как река с шумным бульканьем обволокла зверям нижние
конечности и даже обрызгала счастливо улыбающуюся
морду бобра.
А вот тут-то и началась паника, потому что кабан в
конце концов не выдержал и повалил в воду всё
божественное семейство.
Нет. Бобёр с выдром и ондатром пытались, конечно,
всех успокоить, но козлы навели такой шухер, что уже
через минуту все звери как один оседлали заводь.
Расположились кто где, кто на ком, но претензий по
этому поводу ввиду обстоятельств так никто и не
выразил…
 
Краткий, хотя и не очень точный эпилог

Ещё никогда в жизни заяц не был так счастлив. За
спасённое во время наводнения ведро он практически
единодушно был приговорён к медали «За отвагу», а чуть
позднее получил ещё и орден «Дружбы народов». Кстати,
единственный проголосовавший против был лишён дозы,
и вдобавок, ему с радостью было обещано выщипывание
колючек.
Барсука пожурили немного, но простили ещё на
втором тосте. Тушканчика — на третьем.
Суслику пообещали выдать грамоту — потом, но зато
сразу доверили командовать бобрами в построении
спасательного ковчега.
Остальные чем-то особенным так и не отметились, да
это было и необязательным.
А потом ведро опустело, и зверям осталось последнее
утешение — поговорить по душам. 
Говорили долго, но в основном ни о чём. Так… Что-то
вроде…
— Да я вообще-то ничего личного, но вот суслик ваш
— эх и зверюга! — нажаловался соседский волк нашему, а
тот с уверенностью это подтвердил:
— Да я к нему и сам подходить боюсь! Во! Видал? —
указал он лапой на фингал под глазом, и оба тяжело
вздохнули. — Куда лес катится?..
Конечно, и без споров не обошлось и без ругани, но
до мордобоя дело всё равно не дошло…
В итоге утих и разговор, ибо темы себя исчерпали,
придумывать новые не хотелось, и к тому же, в глубине
сознания всех до единого мучил один и тот же вопрос,
озвученный в конце концов ежом.
— Зверьё! А я вот чего не понимаю. А где всё это
время была река?
Конечно, задумался над этим каждый, но высказать
свои предположения так никто и не решился…
И лишь тушканчик убедительно доказывал суслику,
что на «п» — это значит патриот, а не языком потрепать
гораздый…

Вот так вот, собственно, и закончилась эта ужасная
история. Хотя почему это закончилась? Вовсе она ещё и
не закончилась, а просто самое время познакомить вас и с
другими персонажами…