«Андрюха, сознавайся, ведь это ты записал Григория в кулаки, кроме тебя некому».
«Нет, что вы, что вы, мы с Гришкой дружно жили, не по один год я батрачил у него летами. Кормил он хорошо, но работать заставлял не приведи Господь».
«Так раскулачивали – то его вы с Матреной и Трефеной. У тебя до сих пор Гришкин стол в избе стоит, наверное, еще чего припрятано, кайся, дело прошлое, простим». «Чего каяться, нас пригласили описывать имущество, куда деваться было, а стол я выкупил у комиссии».
«За сколько выкупил – то, денег у тебя тогда не было и теперь не больше».
«Вы пожалели, значит, Гришку, а ведь он дармоед, у него вон сколько батраков работало».
«Это Гришка – то дармоед, уж ты – то знаешь, как он сам и семейство работали. Ты так никогда не работал, всё, где полегче ищешь, да он по нынешним меркам Герой труда, а не дармоед, вся семья по твоей милости сгинула, а ты вон пенсию персональную хлопотать вздумал, за заслуги перед революцией, говоришь».
«Нет, на Гришку не я донес, я сам на тебя думал, Ириней, ведь это с ним из – за поля в Завограх спорил, ты и донес».
«Не такой я человек, чтобы доносить, я уж лучше прямо скажу, в глаза, а в эти годы, когда раскулачивали его, я Беломорский канал копал в лагерях, тоже, думаю, по твоему доносу из зависти: свою дочь я не отдал за твоего сына. Этого не хватало мне с тобой породниться. Шел бы ты Андрюха от нас подале».