Что такое, в сущности, идея тысячелетнего царства, этого Эдема, другого мира?
Все, что в наши времена пишется и что стоит читать, настояно на этой ностальгии.
За всем этим (потому что «за» всегда что-нибудь да есть, надо согласиться, это – ведущая идея современного мышления).- Рай, другой мир, поруганная невинность, которую, обливаясь слезами, ищут вслепую..
Так или иначе, но все его ищут, все хотят открыть дверь, чтобы войти и возрадоваться.
И дело не в Эдеме, не столько в самом нём. Просто хочется, чтобы позади остались реактивные самолеты, физиономию надоевшего, скучными историями, товарища, или шефа, который изо дня в день твердит что тебе делать, или кассира.
И чтобы не надо было больше просыпаться по звонку будильника, и ненужными стали медицинские термометры и шприцы, и не выгнали бы на пенсию пинком под зад. Подумать только: сорок лет натирать мозоли на заднице, чтобы в последний миг было не так больно, а все равно больно. Носок ботинка и пинок, все равно вонзается больнее, чем можно бы. Впивается в несчастный зад бухгалтера, или политика какого, а может профессора литературы, или медицинской сестры.
Короче говоря, homo sapiens ищет дверь не затем, чтобы войти в тысячелетнее царство, но лишь для того, чтобы запереть дверь за собой и, словно пес, с удовольствием вильнуть задом, зная, что пинок этой сучьей жизни остался за дверью, и ботинок колотит в запертую дверь. А ты можешь вздохнуть спокойно и расслабиться, не поджимать свой бедный зад. Можешь распрямиться и спокойно пройтись по саду, глядя на цветочки. Можешь сесть и смотреть на облако хоть пять тысяч лет, а то и все двадцать тысяч, если такое возможно, и никто на тебя не рассердится. Можешь вообще оставаться тут, и смотреть на цветочки-облачки сколько влезет.
По временам в легионе тех, кто, как ни старается, не может защитить свой зад от ударов, находятся такие - которые не только хотели бы запереть дверь, чтобы уберечься от пинков во всех трех традиционных измерениях. Не говоря о тех, что получаем от сознания самого что ни на есть прогнившего принципа самодостаточного разума и прочей бесконечной чепуховины, но, кроме того, эти субъекты, как и другие сумасшедшие, верят, что нас в этом мире нет. Что наши предки-гиганты запустили нас против течения, и отсюда надо выбираться, если не хочешь кончить свои дни конной статуей или образцовым дедом, которого приводят внукам в пример, и что ничего еще не потеряно, пока есть мужество заявить, что все потеряно и надо начинать с нуля. Как те знаменитые рабочие, которые в 1907 году одним прекрасным августовским днем поняли: туннель Монте-Браско взял неверное направление и они в конце отклонятся на пятнадцать метров от встречного туннеля, который рыли югославские рабочие, вышедшие из Дубливны. И что же сделали эти замечательные рабочие? Замечательные рабочие поднялись на поверхность, и, просидев несколько дней и ночей в тавернах Пьемонта и обдумав все, принялись на свой страх и риск рыть в другой части Браско, и рыли, не заботясь о югославских рабочих, четыре месяца и пять дней, в результате чего вышли в южной части Дубливны, немало удивив отставного школьного учителя, который увидел, как они выходят на свет возле его дома, у самой ванной комнаты. Пример, достойный похвалы, и этому примеру должны были бы последовать и рабочие из Дубливны (правда, надо заметить, что замечательные рабочие никому не сообщили о своих намерениях), последовать вместо того, чтобы упрямо идти на соединение с несуществующим туннелем, чем, скажем прямо, занимаются столькие поэты, опасно высовывающиеся из окон гостиной среди ночи.
Пожалуй, есть один выход, и этот выход должен бы стать входом. Пожалуй, есть тысячелетнее царство, но если бежать от вражеских пуль, то крепости не возьмешь.
И по сей день наш век бежит от тысячи разных вещей, ищет двери и порою их вышибает. Что происходит потом – неизвестно, возможно, кто-то и видел, но потом одни погибли и тотчас же стерлись великим забвением, другие удовольствовались крошечным бегством, миленьким домиком в предместье, научным или литературным занятием, туризмом. Бегства планируются, имеются технологии и расчеты их изготовления при помощи модулора или формулы нейлона. Есть неразумные, продолжающие верить, что одним из способов может стать пьянка, или травка-наркотик, или гомосексуализм – любая вещь, возможно, великолепная или ничтожная сама по себе, однако глупо восхвалять ее как систему или как ключ к искомому царству.
Возможно, есть другой мир, внутри этого, но мы не найдем его, если станем выкраивать его очертания из баснословно беспорядочного нагромождения наших дней и жизней, мы не найдем его ни в атрофированных, ни в гипертрофированных формах нашей жизни. Этот мир не существует, его надо создавать, как птицу-феникс. Этот мир находится в нашем, подобно тому как вода – в кислороде.
Скажем, так: мир этот – некая фигура, которую надо прочесть. И только прочтя, поймем, как ее воссоздать. Кому нужен словарь сам по себе? Если же в результате сложных алхимических манипуляций, вследствие диффузии и смеси простых вещей возникнет Беатриче на берегу реки, возможно ли не предощутить то, что, в свою очередь, способно из этого родиться?
Сколь бессмысленны занятия человека, самого себя приукрашивающего, повторяющего бесконечно свой двухнедельный распорядок: та же еда, и дела все те же, но сызнова, и газета одна и та же, и не меняющиеся принципы в неизменных обстоятельствах.
Может быть, и есть тысячелетнее царство, но если бы когда-нибудь мы оказались в нем, если бы стали им, то оно бы перестало так называться. Даже если не отнимать у времени подстегивающего хлыста истории. Даже если не отбросить ворох всяких «даже», мы все равно по-прежнему будем принимать красоту за цель, и мир на земле за предел желаний.
Так и оставаясь блуждать, по эту сторону двери, где, по сути, не всегда и плохо. И очень многие находят жизнь вполне удовлетворительной. Духи приятными, жалованье хорошим, литературу высокохудожественной, звук стереофоническим, а раз так, зачем волноваться, поскольку мир, по-видимому, все-таки конечен, а история приближается к своей оптимальной точке, род человеческий из средних веков вступает сразу в эру кибернетики.
И надо быть круглым дураком, надо быть поэтом, надо витать в облаках, чтобы больше пяти минут тратить на подобные ностальгические заскоки, с которыми можно покончить в один момент. Каждое совещание управляющих международных фирм или ученых мужей, каждый новый искусственный спутник, гормон или атомный реактор постепенно приканчивают лживые надежды. И царство-то само, наверное, из пластика, как пить дать, из пластика. И дело не в этом, что новый мир обернется оруэлловским или хакслиановским кошмаром.
Все будет гораздо хуже: это будет уютненький мир по вкусу его обитателей, где не будет клопов и неграмотных. А куры – гигантских размеров и, наверное, по восемнадцати ножек каждая. И все изысканное; ванны с телеуправлением и разноцветной водой, для каждого дня недели свой цвет, все на самом высоком уровне в соответствии с требованиями национальной службы санитарии и гигиены. И у каждого в комнате по телевизору, например, лучшие тропические пейзажи – жителям Рейкьявика, изображения пейзажей зимы – для гаванцев. Хитроумная компенсация для каждого, чтобы утихомирить любое возможное недовольство.
Другими словами, мир, полностью удовлетворяющий людей разумных.
А останется ли в нем хотя бы один неразумный?
Где-нибудь, в забытом всеми углу, останется все-таки след забытого царства. И всякая насильственная смерть будет карой за воспоминание о том царстве. И в чьем-нибудь смехе, в чьей-то слезе вновь оживет царство. Не похоже, чтобы человек кончил тем, что убьет человека. Он уйдет от этого – он вцепится в рукоятку электронной машины, в руль звездной ракеты, отпрыгнет в сторону, а там будь что будет. Можно убить все, только не тоску по царству, она – в цвете наших глаз, в каждой нашей любви, во всем, что способно породить бурю в нашей душе, что нас расковывает и нас обманывает. Wishful thinking , может быть; однако это еще одно возможное определение бесперого двуногого.