4
I look inside myself and see my heart is black
I see my red door and it has been painted black
Maybe then I'll fade away and not have to face the facts
It's not easy facin' up when your whole world is black
(Paint It Black « The Rolling Stones»)
Проснулся мгновенно, едва качнулись доски пола.
- Назовись.
- Рубенс.
Утес щелкнул фонариком, чтобы разогнать чердачную тьму, увидел, как отец затаскивает увесистый мешок, толкает к стене. Потом на четвереньках пробрался к своему спальнику и буквально рухнул в горизонталь.
- Что, всех нарисовал?
- Не знаю. Устал. Плохо мне чего-то.
- Ты хоть ел?
- Так… - от одной мысли о еде к горлу подкатил душный ком тошноты.
- Не ел, значит. Никуда не годится.
Утес вытащил из рюкзака термос, потряс. Пустой.
- Тошнит?
Рубенс кивнул.
- Это от «бус». А есть нужно, даже если не хочется.
Сталкер снова заглянул в рюкзак, вытащил пачку «быстрой» лапши, начал крошить в термос. Кивнул в сторону мешка:
- Ты что же это? Решил на братьях-сталкерах по мелочи подзаработать?
- Нет. Ты что! Я просто так рисую. В альбоме страниц мало, а это все – чтоб у барыги на бумагу и карандаши обменять. Добровольные пожертвования.
- Ну ваще, - уж чего-чего, а такой тяги к прекрасному Утес от своих товарищей не ожидал. – И нафига им портреты вдруг понадобились?
- Да вот, придумали штуку такую. Уходит сталкер, а портрет свой оставляет на стене в крайней лачуге. Если возвращается – снимает. Не возвращается – так хоть портрет от него остается, и продолжает он вроде как существовать и за товарищами приглядывать со стены.
- Ты придумал?
- Не. Само как-то… Типа коллективный разум идею породил. - Рубенс поднялся с лежака, вытащил из рюкзака последний альбом. – Еще двадцать четыре листа осталось, а там и к барыге ходоков можно отправить…
- А за артефактом идти передумал?
- Нет. Жду, когда ты вопросы все решишь.
- С неделю точно в поселке оставаться. Раньше – никак.
- Почему? – Рубенс снова лег.
- Человека жду. Напарника. Это - во-первых. А во-вторых, Выброс скоро. На днях.
- Откуда знаешь?
- Чую.
Рубенс тут же вспомнил лицо сына, там, у Периметра. Не человеческое лицо. Поэтому поверил сразу, что – да, чует, и Выброс будет. Рисуя сталкеров, художник слушал и запоминал. Обрывки баек, разговоров… - все это уже сложилось в голове в некую картину происходящего в Зоне Отчуждения.
- Надо тогда сталкеров предупредить…
- Кому надо – тот и без меня про Выброс знает. Так что молчи. - Он высыпал в термос оставшиеся в упаковке крошки: – Пойду кипятком разживусь.
«Так и угробить отца родного не долго. Как же я так не доглядел, дурак!» Ругая себя последними словами, у ближайшего костра спросил кипятка, залил в термос, поспешил обратно. Кто-то окликнул:
- Утес!
- Я, - повернулся, пытаясь разглядеть говорившего.
- Трехпалый здесь. В баре.
- Понял. Благодарю.
Вернулся в лачугу, растормошил задремавшего Рубенса. Заставил себя терпеливо ждать, пока тот ест, медленно, через силу, без аппетита. А сам думал о напарнике, сидящем в баре. С Трехпалым он с самой первой своей ходки. Отмычкой. Но сумел себя показать, и в следующую же ходку шел на равных, напарником, что удивило многих, давно знакомых с Трехпалым. Тот сталкерил, пожалуй, с самых первых дней от сотворения Зоны. Всегда один, молчаливый, угрюмый. Не было у него ни друзей, ни врагов. Вторые пропадали раньше, чем понимали, что стали его врагами. По этой причине не было желающих набиваться в друзья или спутники. К тому же Трехпалый – сиделец. По какой статье, и отбыл ли полный срок, никто не знал. Оттого сторонились. Мало ли.
Утесу на прошлое напарника было фиолетово. Настоящее куда важнее. В ходке они понимали друг друга без разговоров. Достаточно жеста, взгляда, кивка. Иногда ходка затягивалась не на одну неделю, и сталкеры за это время не говорили друг другу ни слова. Это молчание не тяготило, а наоборот, с каждой ходкой словно клеем все крепче связывало напарников. Но стоило вернуться из похода, как становились чужими, били друг другу морды, даже до поножовщины доходило, но всегда кто-то из сталкерской братии оказывался рядом, успевал растащить Утеса и Трехпалого подальше друг от друга…
- Все, Утес. Больше не влазит, хоть стреляй, - Рубенс завинтил крышку на термосе. – Потом доем.
- Спи тогда, - вытащил из рюкзака последнюю бутыль со спиртным, - утром буду.
В баре как всегда не протолкнуться. Только за столиком, где Трехпалый, пусто, словно неведомая сила никого к нему не подпускает. Утес протиснулся между беспорядочно расставленных стульев, кому-то приветственно махнул рукой.
С минуту молча смотрели друг на друга. Трехпалый как обычно крутил левой рукой пустой стопарик, опрокинутый набок. Резко остановил:
- Какого хрена за Периметр полез?
- Клиента встречал. Хороший куш светит, не стал отказывать.
Правой покалеченной рукой Трехпалый резко схватил Утеса за грудки, притянул, зашипел сквозь зубы:
- Кому, падла, гонишь? За лоха меня держишь? Видал я твоего клиента. Знаю эту породу. У таких денег не бывает, интеллигенция вшивая, бессеребряники.
Утес рванул в сторону руку напарника, тут же замахнулся, но Трехпалый перехватил кулак, летящий в лицо. Так боролись некоторое время: Утес все давил кулаком, пытаясь протолкнуть его вперед, Трехпалый удерживал левой, не давая нанести удар.
- Он не вшивый. Не смей так, - Утес опустил руку.
- А ты не гони.
За одним из столиков вдруг вспыхнула потасовка. Полетели на пол кружки, разбилась о чью-то голову порожняя бутылка. Трехпалый презрительно глянул на происходящее:
- Пойдем, может, повечерим у костра? Не могу все эти хари видеть.
Встали, вышли.
Костерок соорудили в стороне от глаз людских. Утес вытащил из-за пазухи бутыль, от ремня на поясе отстегнул карабин с прицепленной кружкой. Трехпалый - из кармана стопарик. Приняли.
- Рад, что живой ты, бродяга. Думал, не свидимся. –Сталкер принялся мастерить самокрутку: - И как ты за Периметром не сдох – удивляюсь.
- Да, мог и сдохнуть. Если бы не клиент, висел бы сейчас на «колючке», простреленный во всех направлениях… Только не понял, из-за чего.
- Тебе же Болотник ясно сказал – ни ногой за Периметр, а ты полез…
- Не помню, чтоб с ним встречался. А тем более говорил.
Трехпалый удивленно приподнял бровь:
- Да ладно! Ты при памяти тогда был. Вроде.
- Выходит, нет.
Утес закрыл глаза, сжал пальцами виски, пытаясь вспомнить. Да, что-то было, но это что-то больше походило на рисунок, хорошо затертый ластиком.
Трехпалый толкнул напарника под локоть:
- Не насилуй мозг. Плесни-ка лучше.
- Напомнишь про Болотника?
- Давай- ка тогда на чистоту. Я тебе про Болотного Доктора, ты мне – про клиента, все как есть?
Утес так и так собирался рассказать Трехпалому про отца. Никому он больше не мог доверить роль проводника в предстоящей ходке. Поэтому кивнул, особо не раздумывая.
Наполнил стопку, в кружку себе плеснул чуть. Разговор предстоял важный, поэтому голова должна быть ясной.
- Так что там доктор говорил?
- Года два назад, помнишь, на болотах промышляли? Я еще на обратном пути чуть в «студне» не сгинул. Да и вообще, бестолковой ходка получилась. Толком и не надыбали ничего…
- Было такое.
- Вот тогда ты к Болотнику и попал на стол операционный. Мы уже в обрат с болота стали выбираться, когда из снайперки тебя гнида какая-то подсняла. Так и не нашел я ту суку.
- Жаль.
- Нашел об чем жалеть. Короче, взвалил я на себя тушку твою и к Болотному Доктору поволок, вдруг не откажет? Какая ему разница – мута или человека врачевать?
- Про него всякое говорят. Не каждому помогает.
- Ну, не отказал значит, раз сидим мы сейчас рядом и водочку попиваем. Плесни еще, в горле пересохло с непривычки столько говорить.
Утес тут же наполнил стопку.
- В дом он меня не пустил, оставил на ступеньке дожидаться. Я покемарил пока, потом галету пожевал, самокрутку себе позволил…
- Короче, Склифосовский.
- Короче, долго я там, на ступеньке той просидел. Потом Болотник вышел, сказал, что если до утра не окочуришься – значит, потопчешь еще Зону. Угол мне выделил для ночевки. А утром ты сам ко мне подошел, ногой пнул, типа хорош загорать, пора в путь.
- Веришь, нет, Трехпалый, не помню ничего, - Утес не выдержал, все же плеснул себе с пол кружки, на одном дыхании влил.
- Вот что и странно. Доктор еще сказал, что, мол, вместо сердца у тебя теперь кусок артефакта, и если ты за Периметр сунешься – все, кирдык тебе. Я еще подумал – шутит, а потом понял – нифига он не съюморил.
Утес просунул руку под куртку. Прижал к груди. А вдруг и в самом деле не бьется там ничего? Но сердце стучало по ребрам как всегда…
- Напугал.
- А чего пугаешься? Неужели сам не заметил, как другим стал?
- Это как я, интересно, должен был заметить?
- Ну, к примеру, ты датчиком аномалий когда последний раз пользовался?
Утес задумался. Получалось, что после той ходки датчик даже в руки не брал. Не нужен он стал как-то сам собой. Чуял сталкер аномалии, словно видел их внутренним каким-то зрением…
- Так-то. Я сразу приметил, да молчал. И мысли не было, что ты про Доктора не помнишь. Вот и про Выброс ты заранее знаешь, и чудной такой всегда после него…
Утес снова кивнул. После Выброса ему казалось, будто тело накачано газировкой, все пузырится внутри, щекочет. А еще, что он будто как шарик на веревочке. Перережь её - и все – ветер Зоны унесет куда-нибудь за Припять…
Выпили еще, вытянули по папироске. Утес рассказал все об отце.
- Плохая затея. Отговори его. Пусть в деревне остается, рисует. А мы с тобой уйдем за артефактом. Только весь хабар помимо – чур мой.
- Не уговорится он, такой отец человек: если что надумал – не отступится…
- Тогда иди с ним сам, я – пас. Идти опять же на болота придется…
Утес знал, что Трехпалый так и ответит. Знал. Но все же…
- Твой отец – значит и забота исключительно твоя. После Выброса сразу и идите. Путь не близкий. Повезет, может, и с Болотником встретишься. Узнаешь, что же он такое с тобой сотворил.
- А надо? Меньше знаешь – крепче спишь.
- Кстати, вздремнуть мне не мешает. Ты как хошь, а я спать пойду. Бывай.
Трехпалый хлопнул Утеса по плечу, встал и двинулся в сторону лачуг. «Иди, Утес, иди с батей своим сам. А я следом. На всяк случай…»
продолжение http://www.proza.ru/2016/03/06/438