На пасху день выдался теплый, даже жаркий. Церковка, вымытая и вычищенная, звонила с самого утра. Бабаня с вечера пошла, святить куличи, крашеные яйца, и вернулась только к утру, еле живая от усталости. Растолкала Гришку, усадила полусонного за стол – разговеться освященной снедью.
-Вы ложились бы, бабаня, отдохнули, а то сегодня суматошный день будет, свадьба, как никак.
-У кого свадьба, тот пусть и вертится,- отрезала бабаня, - ишь ты, жалельщик! Поспите, бабаня, крутиться придется!- передразнила она внука
Гришка знал, сейчас с бабкой лучше не спорить: устала, ей сейчас всё не в нос будет. Отдохнёт – всё сделает как надо. Он вяло сжевал яйцо, запил глотком воды и улегся в ещё не остывшую постель. Перед утром ему успел присниться сон. Видит он себя, в какой-то странной компании люди там были Гришке незнакомые, никто не обращал на него внимания, каждый был сам по себе: пил, ел, веселился. Когда заиграла какая-то заунывная музыка, всё, разбившись по парам, стали танцевать. Один Гришка остался без пары. Он, растерянно, толкается среди танцующих гостей, подыскивая себе пару. Вдруг в комнату входит Семенюк, Гришка от радости, что увидел хоть одно знакомое лицо, бросился его обнимать, целовать. Ну вот, с ним-то он и станцует. Гришка берет Семенюка за талию и начинает с ним кружиться. Он заметил, что вокруг них уже никто не танцует, все с осуждением смотрят в их сторону. Только тут Гришка заметил, что стоит он перед всей компанией абсолютно голый. Семенюка уже рядом нет: «Куда же он мог деться,- с досадой подумал Гришка, и… проснулся.
« Ну и сон, - вспоминая подробности, проворчал Гришка,- если очень захочешь – такого не сплетешь».
Новый день принес новые заботы, и сон как-то стерся у него из памяти. Свадьбу решили играть в Гришкином дворе, так экономнее. Да и дворик Польки, и сама хатка, не вместили бы и десятка гостей. В сущности, гостей было немного: родни, считай, что не было ни у того, не у другого, а знакомых набралось человек двадцать. Из сельсовета обещали прийти человек пять во главе с Семенюком, оба Гришкины дружбаны с женами, Филя и Митяй. Обещал быть крёстный Гришки - Афанасий Пряхин с женой. Дед Ерофей со своей Матреной Савельевной, да давние Гришкины подруги, Марьяна, разбитная Натаха и Нинка Веселова – зазноба Семенюка.
Откуда-то из-за перевала приехала Полькина крестная. Полька никогда не слышала о ней, и не знала до сих пор о её существовании. Но однажды, уже после смерти Щепницы, крестная неожиданно появилась в Полькиной хатёнке. Она представилась:
-Принимай, Поля, я – твоя крёстная!
Она долго расспрашивала про Щепницу, как умирала, что говорила, и цепко обшаривала глазами комнату, как-будто искала что-то. Полька была рада любой родне, поэтому крёстную позвала на свадьбу, как единственного родного человека: «Вот и славно, что крестная объявилась,- думала она,- будет, кому меня жениху передать».
Посаженная мать приехала не с пустыми руками: две большие сумки оттягивали плечи своей тяжестью. Были здесь: колбасы, грибочки, копченая грудинка, всякой снеди навезла щедрая крёстная. Но самый дорогой подарок – это белый репсовый полушалок с кистями из белого шелка:
-Теперь, Полюшка, ты будешь настоящей невестой,- крестная, как фокусник, достала из своей бездонной сумки бережно завернутый в платок новенький восковой венок. Ни одна восковая тычинка не была измята, ни один листочек не погнут,- на-ка, держи, доченька,- пропела она, довольная произведённым впечатлением,- пусть не думают, что раз сирота, то и обогреть некому. Ты ещё будешь, как королевна, у меня.
Крёстная осторожно спросила Польку:
-А что же, баба тебе ничего не оставила? - та, занятая обновками, небрежно ответила:
-А что у неё было? Барахла узелок, да старый котелок.
-И где же ты её барахло хранишь? Память ведь, как не говори!- затаив дыхание, продолжала выпытывать крёстная.
-Да в сарае, в старом сундуке, вместе со старьем всяким лежит. Так баба велела. Да зачем вам оно?
-Мне-то не за чем, я думала, может на свадьбу тебе, что сгодилось бы. Ну, если говоришь, что там рухлядь, то пусть лежит себе, где лежит.
Крестная любовно оглядела принаряженную Польку:
-Ну, куколка! Ни дать, ни взять – куколка! - Полька, видя её непритворное восхищение, и сама поверила в свою неотразимость.
Часов в десять утра за невестой пожаловал жених. В сельсоветовских дрожках сидели: сам Гришка, причёсанный и приодетый: малиновая рубаха на выпуск, черные чесучовые брюки, заправленные, в начищенные до блеска, хромовые сапоги. Если бы кто-то присмотрелся внимательно, то без труда бы заметил, что все эти вещи принадлежали разным хозяевам, и встретились друг с другом, случайно, на Гришкиной свадьбе. Малиновая рубаха была маловата, брюки висели кулем, а сапоги были позаимствованы у Нечипоренко. Чтобы выделить жениха среди прочих, Натаха прицепила ему на картуз алый самодельный цветок. Гришка вначале возражал против цветка, а потом махнул рукой: «Цепляйте, что хотите!»
Подъехав к Полькиной хатёнке, Нечипоренко осадил лошадь, в гриву которой также вплели ленты из разноцветной бумаги. Вперед пустили деда Ерофея, который долго и нудно плел про голубицу и сокола, пока Гришка, которому надоело это слушать, скомандовал:
-Хватит, дед, антимонию разводить! Всё это бабке своей расскажешь!- и, обращаясь, к зардевшейся, нарядной Польке, сказал: «Пора, кралечка, ты моя, едем».
Он бережно взял Польку под локоть, и повел к телеге:
"Ну, вот и все,- подумала Полька,- прощай, моя старая хатка, прежняя беззаботная жизнь",- из глазок Польки скатилось по щеке несколько слезинок.
-Ты чего?- обеспокоенно спросил Гришка.
-Ничего, ничего, - затараторила крестная, - невестам положено плакать, покидая родной дом.
-Ну, коли положено, пускай поплачет! - Гришка, уже в который раз за сегодняшнее утро, согласился с чужим мнением.
Ради такого важного события, Семенюк сменил привычную военную гимнастерку на городской костюм, в котором чувствовал себя немного скованно. Новая обязанность регистрировать молодоженов - была непривычной для него.
Когда вошел Гришка под ручку с принаряженной Полькой, Семенюк не сразу нашел нужные для такого случая слова. Он бесцельно перекладывал бумагу с места на место, брал в руки ручку, и обратно возвращал её на стол. Глянул на Польку, быстро опустил глаза: «Это и моей Настёнке было бы столько же, сколько вот этому воробышку, стоящему рядом с Гришкой. Эх, судьба окаянная, всю жизнь в один момент перечеркнула!»
За одну секунду перед Семенюком промелькнула картина той, прошедшей жизни. Его семейное счастье, когда-то оборвалось в один миг. Летом они с женой и дочерью отдыхали у родителей Маши на Волге. Они любили заплывать на лодке на середину красавицы реки, и любоваться волжскими пейзажами. Это были самые счастливые минуты их жизни. Любовь в гармонии с природой, давала те редкие минуты умиротворения, безмятежности, ради которых стоило жить на этом свете.
В тот день они не смогли оставить пятилетнюю Настю с дедушкой и бабушкой. Старики ушли на юбилей к приятелю, пришлось взять Настенку с собой. Ничего не предвещало несчастья. Река была спокойная, в отдалении небольшой пароходик дымил трубой, да кричали чайки, деля добычу. Возвращаться не хотелось: «Пока пароходик приблизится, успею отплыть,- беспечно подумал Семенюк, оглядываясь, на приближающийся пароход. Какая беспечность! Он заторопился развернуть лодку в направлении берега, и, резко вывернув весло, выдернул его из уключины. Весло отлетело и шлепнулось на воду в метрах трех-четырех от лодки. Семенюк тщетно старался с помощью одного весла справиться с течением реки. Пароходик гнал волну, гудел, просил уступить ему дорогу:
-Я сейчас, Маша, подниму весло, сиди смирно, родная, не бойся, я мигом! - Прокричал он жене, прыгая за борт лодки. Встречная волна мешала плыть, весло, которое казалось вот оно, рукой подать, уплывало всё дальше и дальше. Шлепанье винта о воду становилось слышнее, на палубе пароходика забегали люди, жестикулируя руками. Они что-то кричали, но звук голосов тонул в шуме винта, было видно, как открывались и вновь закрывались их, беззвучно кричащие рты:
-Прыгай, Маша, бери ребенка и прыгай, плыви подальше от лодки! Давай, родная моя, хорошая моя, любимая! Не бойся! - но Маша сидела, словно оцепенев, прижав к себе ребёнка. Она завороженно смотрела на приближающееся судно. Все произошло в доли секунды. Пароход, успевший сбавить ход, прошел почти вплотную с лодкой. Степан закрыл глаза, а когда открыл, то увидел, овальное днище лодки, и остановившийся пароход. Силы оставили его. Судорога свела ногу, он начал тонуть. С судна кинули спасательный круг, прыгнули два матроса. Они тормошили Семенюка, спрашивая, сколько человек было с ним в лодке:
-Жена и дочка - едва слышно прошептал он. Слезы слепили глаза, не давая разглядеть гладь реки. Матросы ныряли, и всякий раз, возвращаясь с пустыми руками:
-Наверное, течение унесло. Надо ловить подалее, у разлива. Может быть на мель где, вынесет тела,- деловито рассуждали они.
"Тела? Это о ком они говорят" – Степан не сразу сообразил, что речь идёт о его самых родных людях – Маше и Настенке. Лодка потихоньку покачивалась на волнах, неподалеку от места катастрофы. Степана подняли на борт суденышка. Он все рвался прыгнуть за борт, и кричал:
-Маша, Маша, не уходи! Как же я один без вас?
Семенюк очнулся от легкого похлопывания по плечу. На него смотрели непонимающие глаза Гришки:
- Ты что же, Ефимыч, разволновался эдак-то?- заметив повлажневшие глаза Семенюка, встревоженно спросил Гришка,- что так волноваться-то, свадьба, она свадьба и есть – судьба решается, жизня другая настаёт.
Кое-как, сказав напутственное слово молодым, Семенюк подал Польке свидетельство о регистрации. Повертев бумажку в руках, Полька подумала, что поп в церкви венчает лучше, праздничнее: там тебе и венцы несут, и свечи горят, и певчие поют. А тут: бу-бу-бу-бу-бу – и бумажку в зубы, всё, - муж и жена! Она посмотрела на Гришку, тот был весьма доволен, что всё так быстро скрутилось, и теперь можно сесть за стол и, наконец-то, расслабиться.
«И все же в церкви лучше»- смиряясь, подумала Полька.
Гришка пригласил всех к себе в гости. Из сельсовета шли по улице пешком: таков обычай – невесту ведут напоказ сельчанам. «Хорошо, что дом Гришки недалеко от сельсовета! А то ведь куда деваться-то от любопытных глаз? Так и сверлят тебя, так и сверлят!»- думала Полька.
В доме Григория дым шёл коромыслом. В огороде поставили два больших казана, где Нинка и Натаха варили свадебное угощение. В одном жарилось мясо, порубленное большими кусками, в другом пропитывалась сладким мясным соком картошка. Столы поставили во дворе под зацветающей яблоней: и тень и красота одновременно. На столах уже расставили закуски и бутылки с казенной водкой. Как и обещал Семенюк, на свадьбу Гришки сельсовет выделил барана и купил ящик водки,- всё остальное доставали сами. Около плетня выставились любопытные соседки: таков обычай. На молодую невесту идут смотреть все, кто этого пожелает. В толпе женщин, празднично одетых в честь Пасхи, можно было увидеть и старую Сычиху:
«А этой-то, что здесь надобно? - неприязненно подумала бабаня, мельком оглядев стайку соседок,- от её языка только сраму не оберёшься! Скоро должны подойти молодые с этой, как её там теперь называют? Тьфу, и не запомнишь даже! Обвенчались бы, как люди, в церкви! Так нет, надо им кострычиться в сельсовете! Слово-то, какое, прости Господи! Не выговоришь даже!"
Баба Анна забыла уже, что обещала внуку не ударить пальцем о палец на его свадьбе. Она по-хозяйски распоряжалась молодухами, помогавшими готовить. Покрикивала на старую Потапиху, бесцельно вертевшуюся под ногами. Бабка Потапиха была ровесницей и единственной подругой бабы Анны. Сама Анна Карповна больше ценила в своей подруге её сговорчивый нрав, нежели испытывала к ней дружескую привязанность. Они, даже внешне, были полной противоположностью друг другу. Бабаня – высокая, жилистая, темнокожая, а Потапиха – беленькая, румяная, эдакая шанежка, только сморщенная и беззубая. Видя, как баба Анна старается накинуть на икону полотенце, Потапиха не утерпела и, подскочив к подруге, что-то быстро зашептала ей на ухо, шамкая беззубым ртом. Бабаня её выслушала, отерла тыльной стороной ладони капельки слюны со щеки и с досадой, оттолкнув Потапиху рукой, воскликнула:
-Да не встревай ты! Не встревай, Христа ради! Куда тебя не просят! Без тебя нигде вода не посвятится! Я что же, первый день на свете живу? Не знаю, с какого бока к кому подойти?
Потапиха, обидевшись на такое обхождение, направилась к калитке, всем своим видом давая понять, что обходиться так с ней она не позволит даже самой лучшей подруге. Но у самой калитки, видя, что её никто не останавливает, не уговаривает вернуться, передумала: «И что же это я, себя буду лишать такого угощения ради этой чокнутой? Не дождется!» - и она решительно повернула от калитки назад во двор.
В это время, кто-то из дежуривших ребятишек, закричал:
- Ведут! Вон, Польку ведут!
Все пришло в движение. Бабаня с иконой в руках встала перед входом в дом. Рядом с ней с хлебом и солью на расшитом рушнике, встал Гришкин крестный – Афанасий Егорович Пряхин. Перед ними простелили полушубок, на который по обычаю, должны встать молодые для благословения.
Когда показались молодые в сопровождении гостей и любопытных, из толпы раздался зычный голос Сычихи:
-Люди! Гляньте! А на невесте-то краденая пара! Провалиться мне на этом месте, если это не Нюркины кофта и юбка!
На Сычиху зашикали, а Филя-Баклан попытался оттеснить строптивую бабу от плетня. Но она всё кричала и кричала своё:
-Мироеды! Грабители! Вот она какая, их справедливость! Чужими юбками свои жопы прикрывают!
Бабы пробовали сомневаться в этом, мол, как сравнить пышнотелую Нюрку и мышеподобную Польку? Размеры-то разные!
Но Сычиха, устало махнув рукой, ответила:
- Кто же из большого малое не сделает? Соображайте!
Бабы сообразили, и потихоньку, судача о том, что не будет доли у такой пары, разошлись по домам, не дожидаясь положенной чарки. Крик Сычихи, полосонул Польку по живому, но она, быстро взяв себя в руки, как ни в чём ни бывало, шагнула через порог навстречу своей новой, ещё неизвестной жизни.
Благословив молодых, баба Анна, улучив минуту, спросила Польку:
-Что это там Сычиха орала? Какая пара краденная?
На что Полька, не моргнув глазом, ответила:
-Нюрка продала мне свою пару, а Сычихе, видно, не сказала. Вот она теперь и придирается: украла, мол, одежину у Нюрки. Пущай сами меж собой разбираются, что мне до них?
А Гришке недовольно высказала:
-Мог бы предупредить меня, что одежка краденная! А то видишь, как всё оборачивается!
-Ладно, Поля кто её слухает, эту полоумную? Не порть себе и мне веселию! Когда ещё доведется вот так погулять?
Молодых и гостей пригласили к праздничным столам. Крестная Польки, когда гости уже заняли отведенные им места, стала доставать из своих сумок и расставлять на столах, привезённые ею угощения. Каждое из них гости встречали одобрительным гулом. Крестная расцветала на глазах, весь её облик, как бы говорил: «А что, и мы не лыком шиты! Кое-что да значим!»
Бабане сразу не пришлась по вкусу эта самозванка со своим показушеством, но она, скрепя себя, молчала. По правую руку от жениха посадили Семенюка, как самого почтенного гостя. Рядом с Полькой села её крестная, все остальные расселись так, как кто пожелал. Митяй и Филя, Гришкины дружбаны смирно сидели под присмотром своих жён. Нинка и Натаха подавали на столы, снуя вокруг гостей с тарелками. Проходя мимо Гришки, Натаха, как бы невзначай, старалась задеть его бедром, или ненадолго прижаться к нему грудью. Полька видела её фокусы, но терпела, понимая, что скандалом дело не решишь, а всё это со временем обсыплется, как труха никчёмная.
Первый тост произнес Семенюк, и подарил Гришке свой серебряный портсигар. Все гости по очереди вставали и одаривали молодых выпивя положенную чарку. Выпив, вдруг, изумленно таращили глаза и уверяли, что питье горько, и надо бы его подсластить.
Гришка вспомнил бабанины слова: «Нацелуешься еще!» - когда в двадцатый раз поцеловал свою суженую. Гости заметно захмелели. Послышался женский смех, шутки. Всё приглядывались друг к другу, свадьба начинала входить в свой самый приятный период, когда официальная часть уже позади, а впереди ещё уйма времени, чтобы есть, пить и веселиться. Столы получились богатыми, когда закончилась казённая водка, на смену ей, в тех же бутылках появился разведённый спирт, который Польке, по знакомству, привезла её подельница. Гости, казалось, не заметили подмены: спирт, так спирт – дают надо пить. Когда гости насытились, кто-то попробовал затянуть песню, о вечном бродяге с Сахалина. Еще не совсем осовевший, дед Ерофей принес свою виды видавшую трехрядку. Непослушными пальцами начал играть какой-то мотив, но дело заканчивалось на вступлении в мелодию, а дальше у деда не выходило. Гости разочарованно отворачивались от горе-музыканта:
-Дай-ка, мне, дедушка, твою музыку,- вдруг сказала Полькина крёстная.- Попробую, может у меня что выйдет?- и протянула руки к гармошке.
-Ни-ни, и не тяни свои руки, не дам! Музыка – это не бабье дело, она мужской руки требует!
Гости зашумели на Ерофея, сам, мол, не можешь, так дай, пусть человек попробует:
-Какой же она человек?!- брызгая слюной, горячился Ерофей,- она же баба! Вот испортит гармонию, тогда что?
Но, возражение деда потонуло в одобрительном гуле голосов. Из-под толстеньких, как колбаски, пальцев крестной, вдруг полилась задушевная мелодия. «Коробочку» сменила «Полька», «Барыню», «Цыганочка». Вскоре вся компания задушевно пела, плясала, веселилась. Но, какая свадьба без происшествий?
Дед Ерофей, воспылав чувствами к Натахе, норовил ущипнуть её за локоток. Натаха хохотала, отбиваясь от старика. Савельевна, видя такое вероломство деда, вцепилась ему в бок своей костлявой пятерней, стараясь оттянуть его от лакомого кусочка, каким была для того Натаха:
-Сдурела, старая!- отпихивал бабку дед,- всю жизнь, как колода, на ногах! Гулять буду! Пусти! Плащаница старая! Но Савельевну угрозами было не взять, уже через полчаса дед, спотыкаясь и охая, трусил вслед за нею домой. Уложив супруга проспаться, Савельевна вернулась на свадьбу. Подойдя к калитке, она на минутку замешкалась: ей показалось, что за сарайчиками кто-то мелькнул: «Может, кто «до ветру» пошёл? - предположила Савельевна. Её внимание тут же было занято другим: в два голоса, удивительно ладно и душевно, пели баба Анна и Потаповна. Старая распря была забыта, и они, обнявшись, старательно выводили: «Летят утки,- начинала баба Анна,- и два гуся,- подхватывала приятным низким голосом Потаповна,- кого люблю – не дождуся»- на одном дыхании выводили певуньи. Когда песня кончилась, все сидели погрустневшие, каждый думал о своём. Чтобы разрядить обстановку, крестная, оставив дедову гармонь, нараспев произнесла:
- Что-то в горле дребенчит, надо горло промочить - промочить!
Все заулыбались и дружно потянулись к своим чаркам. Тут жена Фильки Баклана, Клавдия, обнаружила, что муженек куда-то исчез:
-Гриша,- крикнула она через стол жениху,- ты Фильку случайно не видел?
-Так, ить, за сараями кто-то шарашится. Может, Филька и есть? - подала голос Савельевна.
Клавдия быстренько вскочила, и уже через минуту из-за сарая донёсся её пронзительный визг:
-Ишь ты, гад, полосатый, что удумал! Что же ты, паразит, вытворяешь! Стыда у тебя нет, чёрт ты, ненасытный!
Из-за сарая вывернулся Филька, на ходу застегивая брюки. Женская фигурка, показавшаяся на минутой позже, кинулась вон со двора. Все, узнав в беглянке Марьяну, ахнули: «Кто бы мог подумать!»
-Эй, Филя, иди сюда, - кричали, гогоча мужики, - иди, мы в обиду дружбана не дадим!
-Иду я, а они развалились прямо на земле и милуются, - вне себя от ярости, кричала Клавдия, брызгая слюной, – как скоты, какие, без стыда и совести!
У-у, рожа, твоя, бесстыжая! – кинулась она к подошедшему Филе, бессильно размахивая кулаками перед его пьяной физиономией. – Так бы и порешила, гада ползучего! Все люди, как люди, а этот…
Она, не найдя подходящего слова, ткнула мужа в загорбок.
-Но-но! Ты, легче у меня, легче! Не дал Бог жабе хвоста, а то бы она всю траву перетолочила! Наливай, браток, - обратился Филя к Митяю. Митька с готовностью кинулся исполнять его просьбу.
Марьяна так и не вернулась: было стыдно перед гостями, и с Клавдией не хотелось встречаться. У давних соперниц были свои, особые счёты.
Глава 2.
Полька заметила, что Семенюк скучает и почти ничего не пьет. Она решила исправить положение и подсела к Гришкиному начальнику:
-И что же вы, Степан Ефимович, такой безрадостный? Свадьба ведь! Угощаем плохо, забыли про вас с этой неприятностью? Не обращайте внимания: это у Фили с женой часто происходит.
В голосе Польки, послышались участливые нотки. Не было намека на кокетливость, она, каким-то внутренним чутьем, поняла состояние Семенюка. Поняла, что этому одинокому человеку нужны сейчас не бабья навязчивость и слезливость, а простое человеческое участие:
-Я – невеста, не пью, а вы почему? Я вот что собираюсь вам сказать, Степан Ефимович: спасибо вам за моего Гришу! Вы для него, всё одно, что брат родной! Любит он вас, уважает! Он ведь такой суматошный мой Гриша: все драки его, и все попойки. А как с вами стал рядом находиться: совсем другим стал! Спасибо, Степан Ефимович! За ваше здоровье! Всех вам благ!
Налив в граненый стакан спирта, Полька поднесла его Семенюку.
Семенюк хотел было возразить, сказать, что он давно уже не пьёт, что такое количество спиртного, для него смерти подобно. Но, как отказать женщине, да к тому же, невесте? Полька так напомнила ему погибшую дочку, Настёнку: такая же хрупкая и беззащитная! Он, приняв из рук Польки стакан, отпил больше половины: жар тот час перехватил горло, Семенюк закашлялся. Он сумел заметить, что Полька только омочила губы и отставила свою рюмку:
- Нет, нет, Степан Ефимович, - запротестовала Полька, - так не по-нашенски! Так дело не пойдет: за такой тост – пьют до дна! Не оставляйте в нашем доме зла! Выпейте, всё до донышка!
Она насильно заставила Семенюка взять недопитый стакан и услужливо поднесла закуску. Председатель поморщился, но послушно выпил. Вскоре он уже пожалел, что дал уговорить себя, но было уже поздно. Фигуры людей стали двигаться медленно, становились размытыми и, все вокруг зашаталось, теряя равновесие. Ноги отяжелели, и голова стала неимоверно тяжелой и клонилась к столу. Семенюк уронил голову на стол, едва не угодив в тарелку с холодцом. Верная Нинка Веселова, видя, что начальнику нужна помощь, подскочила к нему, и, как ребенка, стала уговаривать его подняться:
-Это кто у нас, такой пьяненький? Такой тяжёленький? Кому пора идти баиньки? Сейчас, сейчас, пойдем домой, да и в постельку!
-Не-е-надо, Нина Пантелеевна! Мне вашей помощи не требуется! – каким-то невероятным усилием, Семенюк поднялся из-за стола, отстранив от себя Нинку. И пошёл, шатаясь из стороны в сторону, но не в калитку, чтобы пройти по улице, а направился в сад, чтобы дойти до дома задами. Никто и не подумал его остановить: раз пошел человек, значит, так ему нужно.
-Подумаешь! – фыркнула ему вслед, обиженная Нинка. Как спать, так я нужна, а перед людьми признать, так такие мы гордые!
Натаха, подхватила жалобу подруги и добавила в адрес вероломных мужиков:
-А ну их, кобелей треклятых! Все они одним миром мазаны! Мой Гришка, вон тоже золотые горы сулил, когда спать мостился, а как до дела дошло, так краше Польки никого не нашел! Сама видишь, на кого меня променял, мышу безродную выбрал!
И подруги, обнявшись, заревели в два голоса, скорыми пьяными слезами, каким завтра и объяснения не будет.
Полька видела, как Семенюк пошел в сад, догадалась, что домой ему идти вдоль оврага, а овраг-то до краев полон воды! А, что если… Темнеет, вон за столами и лампу уже засветили. Она нашла Гришку в компании закадычных друзей, наклонившись, что-то шепнула ему на ухо. Гришка, послушно поднялся и пошел вслед за Полькой. Друзья недовольно загудели, но Гришка, обернувшись, успокоил их:
-Я на минуту, вон жена меня к себе требует!
Вслед ему полетели недвусмысленные намеки.
Гришка, быстрым шагом, направился сначала в сад, затем на берег опасного оврага: он ясно помнил, что Полька послала его догнать и проводить Семенюка домой. Гришка пошёл за ним. В сгущающихся сумерках он заметил чью-то одинокую фигуру, и поспешил догнать её. Гришка видел, что фигура то приближается к краю оврага, почти вплотную, то удаляется на значительное расстояние: «Здорово нарезался председатель, - усмехнулся Гришка, - кто же его так улестил? Чтобы Семенюк сам так напился?! На него это что-то непохоже. Не ровен час, ещё в овраг свалится!" – Гришка добавил шагу.
Прошло немного времени и Гришка снова появился во дворе. Но если бы кто внимательно пригляделся к жениху, то заметил бы и его бледность, и трясущиеся руки. Но, вся компания была в подпитии, а во дворе уже стемнело. Гришка подошёл к дружкам и, схватив бутылку, налил себе полный стакан и залпом выпил, жадно, едва переведя дух. Дружбаны одобрительно загудели и налили себе тоже по полному стакану. Откуда-то появилась Полька и одними глазами спросила: «Ну?» Гришка, неопределенно пожал плечами: «Не догнал: нет его нигде, как корова языком слизала!»
Он отодвинул Польку и ринулся в толпу танцующих гостей, вскоре раздался его отчаянный пьяный крик:
-И-их, жя, ражяжя! Ражяжею пахнет!
Натаха по-хозяйски заметила:
-Коли про ражяжю запел, то считай, что готов!
Обернувшись к Польке, злорадно заметила:
- Принимай, суженного! Вот тебе и первая брачная ночь! Так будет часто: уж кто-кто, а я-то Гришку, как облупленного знаю!
Полька, сделала вид, что не расслышала едкого комментария Натахи, сейчас её мысли были заняты другим обстоятельством. Тем более, что ответ на свой вопрос из путаной фразы Гришки она так и не получила. Расспрашивать его о подробностях прилюдно не стала, решила: проспится, сам обо всем расскажет! Она была рада, что отсутствие Гришки было недолгим, а это значит, никем не замеченным.
Гришка, мутным взглядом обвел компанию, среди которой только что отплясывал. Вдруг, он взмахнул руками, словно грозя кому-то и, не удержав равновесия, рухнул, как подрубленный, на руки Фили и Митяя, которые, к счастью, оказались рядом. Митяй крякнул от неожиданности, но пьяного дружка удержал:
- Здоровый, чертяка! Филя, подсоби! - он поискал глазами Польку, и, увидев, крикнул ей, хозяйка, куда мужика-то волочь?
- В комнату давайте, он, давеча, там прилаживался соснуть, да я не позволила, - зачастила Полька, - сначала людей нужно проводить, а потом уже спать устраиваться!
Полька указывала мужикам дорогу, не переставая причитать:
- Ой, сердешный мой, должно с радости так набрался!
- Хомут обмывает! – ржали дружки, - к неволе ведь, помаленьку привыкают! Отшебуршил дружбан! Любо было над нами ржать, пускай теперь над собой посмеётся! А ты, Полька, не грусти: коли в брачную ночь одна осталась, только позови, каждый из нас тебе послужить готов!
- Все бы вам охальничать, жеребцы стоялые! – смущаясь, ответила Полька, - вы лучше дружка раздеть помогите. Ненароком порвет чужую одежду, чем рассчитываться за неё будем?
Мужики с шутками, быстро сдернули с Гришки свадебный наряд, оставив его в одном исподнем белье. Полька укрыла мужа покрывалом и вслед за мужиками вышла из комнаты. Уже в дверях она услышала голос бабани, обращенный к гостям:
-Ну, гости дорогие, не надоели ли вам хозяева? Погуляли, пошумели, пора и честь знать. Завтра утром молодайка вас похмелит. А сейчас идите по домам: стемнело уж, скоро вообще ничего не видно будет. Выпивши, можно и покалечиться, в темноте-то! Нам со снохой еще и прибрать со столов надо. Натаха с Нинкой останутся да и подсобят нам.
-А может в хату перебраться? Стол мы мигом перенесем! – запротестовали мужики. Только ведь веселие началось!
-Какая вам веселия, - повысила голос бабаня, - говорю же вам стемнело уже! Вон и хозяин замертво свалился. А в хате у нас тесно: две бабы не разминутся, а не то, что такой табун!
Завтра, завтра – милости просим!
Мужики, недовольно ворча, один за другим потянулись со двора: их голоса ещё долго звучали в тёплом весеннем воздухе, а затем стихли. Нинка с Натахой помогли собрать со столов оставшуюся пищу: завтра разогреется и будет весьма кстати. Полька аккуратно сливала спиртное, она брала и недопитые стопки: "Не отравятся, в одной бутылке – все перемешается и гожее будет, не выливать же добро!"
Грязную посуду ставили в кухне: молодая завтра ни свет, ни заря всё вымыть должна и новые столы собрать.
"Началось, - с грустью подумала Полька, - оглянуться не успеешь, как дети пойдут. Вот, выходит, что в девках только и пожила вольно".
Выражение "в девках", заставило Польку усмехнуться:"Пока ещё девка, может до дому податься? Пропади оно всё пропадом. И это замужество тоже! - она усмехнулась, вспомнив Филькино определение – «хомут». - Это она хомут? Это мужик, тот воз, который всю жизнь, баба в гору тянет изо всех сил! Похоже, что это бабы - безотказные лошади!"
Полькин монолог был прерван, появившейся крестной, которая где-то немного соснула, чтобы прийти в надлежащий вид. Полька совсем о ней забыла: ночевать крестной она наметила в своей избушке. На дворе темно, кто проводит её? Крестная, словно угадав причину Полькиного беспокойства, заговорила о ночлеге сама:
- Ты, доченька, за меня не беспокойся. Я в твоей хатке заночую, как дойти – помню, где ключ – знаю. Вот, выходит, тебе одной морокой меньше. Завтра раненько – я в дорогу. Дом у меня остался без хозяина, а время сейчас сама знаешь, какое! Сегодня день у тебя такой суматошный был, забот полон рот. Ничего, моя голубка, завтра всё образуется. Я с тобой прощаюсь, меня не ищи – я на одном месте долго не сижу – всё больше в разъездах. Соскучусь: сама тебя навещу!
И крестная, поцеловав Польку в щеку, растворилась в темноте. Полька облегченно вздохнула: хорошо, что ещё одна забота с плеч! Полька, расставшись с крестной, первый раз за все время задала себе вопрос: "Кто она такая, эта крестная? Так вроде бы она ласковая, добрая, подарками одарила, на свадьбе вместо матери сидела. А такое чувство, что она, какая-то ненастоящая, что ли! Появилась ниоткуда и ушла в никуда. Что ей от меня нужно было?"
Размышления Польки прервал насмешливый голос бабани:
-Ты корову доить сегодня думаешь?
-Сейчас, только переоденусь. Где у вас подойник? Вы коровке хлебушка берёте?
Голос бабани смягчился. Она кивком головы указала на скамейку, где стоял подойник:
-Хлеб не забудь солью посыпать.
Переодеваясь в старенькое платье, Полька слышала, как заходится в богатырском храпе Гришка. И опять обида, холодной рукой сдавила горло, слезы подступили к глазам. Она постаралась справиться с этой слабостью, только глубокий, прерывистый вздох вырвался из её груди. Вновь промелькнула тревожная мысль: «Что там у них с Семенюком вышло? Ничего толком не объяснил, или не захотел? Проспится – сам расскажет, что об этом гадать, не зная сути!»
Взяв подойник, кусок хлеба, посыпанный солью, Полька вышла во двор. Еще днём она заметила бабанин халат, висевший на гвоздике. Она быстро облачилась в него, сноровисто закатала длинные рукава: корова, почует дух хозяйки и отдаст молоко. Недаром она всё детство провела рядом с коровами, многие секреты для неё были открыты. Когда Полька, вернувшись, поставила на лавку ведро с молоком, бабаня ревниво заглянула в подойник, ведро было даже полнее обычного. Про себя бабаня отметила, что капризная Майка признала в Польке хозяйку и допустила к себе, и молока прибавила: «Конечно, - рассудила бабаня, руки-то не чета моим: молодые и проворные!»
-Давай-ка, невестушка, с посудой нынче управимся: завтра ведь, как рано ни встань – все одно со всеми делами не управиться. Завтра, эти ненасытные ни свет, ни заря явятся. Похмелиться им невтерпеж будет!
Бабаня, кряхтя, вышла во двор, появилась она с ведерком полным сухого кизяка:
- Вот, возьми, затопим печку, нагреем воды, да и сами согреемся. Не знаю, как ты, а меня до самых косточек, прохлада пронимает! Твой муженек, сегодня, тебя не нагреет. Ты потерпи: для мужиков женитьба, это все одно, что в крепостные попасть…
- А для баб? – тихо спросила Полька.
- Для баб? – бабаня усмехнулась, - для баб и того хуже! Поживешь – сама узнаешь!
Коли меж вами уже все было, так чего же серчать? Выпил мужик лишку.
- Ничего меж нами не было! Не люблю я так-то: не по-людски! – как могла спокойнее ответила Полька.
-Вон, как! – только и смогла проговорить бабаня, – впервые в её голосе промелькнула нотка уважения к Польке, - когда так, то молодец! Люблю, когда девки себя до свадьбы соблюсти могут. Ты, видать, с характером, коли моему варнаку не поддалась!
Ничего так не сближает, как общее дело, хотя посуду мыли, молча, но былой отчужденности уже не чувствовалось.
Глава 3.
Полька, вошла в спальню, совсем измотанная. Сейчас не до утех: приклонить бы голову куда-нибудь, да соснуть, хотя бы часа три-четыре! Но, куда же ей прилечь? Полька огляделась, при слабом свете лампы она различила кровать, на которой, развалясь, храпел Гришка. У окна небольшой круглый столик, на него была свалена вся одежда мужа. Столик был изящный, покрытый лаком:
«Городской стол-то!» - про себя отметила Полька.
Напротив кровати, у стены, стоял большой сундук, выпуклая крышка была сплошь оббита полосами жести: для крепости. Рядом с сундуком приметила она небольшую лавку: но лавка была очень узкой, на ней даже Польке, не уместиться. Из всего увиденного более подходящим для сна был только сундук. Она сдернула с Гришки покрывало и постелила на сундуке для себя. Полька поворочалась, приноравливаясь к непривычному ложу, и уже через полчаса спала крепким сном.
Под утро ей приснился странный сон. Видит она себя маленькой лет пяти-шести, снова они с матерью находятся у Зюнина, в коровнике. Матери не видно, но Полька знает, что она где-то поблизости. Полька сидит в коровьих яслях, в руках у неё самодельная кукла, которую сшила для неё мать. Вдруг над самой её головой послышалось громкое сопение. Полька подняла глаза и увидела перед собой большого быка, мышастого цвета. Бык стоял над яслями, нагнув голову, и смотрел на Польку. Она от страха не могла крикнуть, чтобы позвать на помощь мать, из её горла вылетали какие-то свистящие звуки. Большие рога нависли над ней, Полька, крепко зажмурив глаза, приготовилась к худшему. А бык, тем временем, раскорячив ноги, стал мочиться. Брызги мочи, едкий запах душной волной захлестнули Польку. Она, приоткрыв глаза, увидела, как огромная лужа, быстро растекалась, приближаясь к ней. Проснулась Полька внезапно от собственного крика. То, что она увидела, заставило её содрогнуться от отвращения. Прямо перед ней, раскачиваясь и мыча, стоял Гришка и мочился прямо на сундук. Все это он проделывал, не открывая глаз.
Облегчившись, он добрел до кровати и ухнул досыпать. Сквозь окно скупо сочился рассвет, весной светает быстро. Полька сидела на сундуке, уткнув голову в колени: от запаха мочи её мутило. Хотелось выть: «А ну, как всю жизнь вот так придётся? Долгим тогда мне бабий век покажется! Не ошиблась ли старая знахарка, одобрив её выбор? Кстати, давно она молчит, как в рот воды набрала: за столько время ни единого словечка! Может, обиделась на что, если на том свете разрешают обижаться! Пойду, подою корову, всё время быстрее пройдёт, что сидеть в этой вони, а там видно будет, как торжество завершить!»
Бабаня не спала. Она сидела на печи, свесив старческие, худые ноги. Увидев Польку, удивилась:
- А тебе что не лежится в тепле? Корову доить рано. Али стряслось что?
- Стряслось, - буркнула Полька, едва сдерживая слезы. – Сходите в комнату, там сами увидите.
- Да ить, пойду, конечно, пойду! Коли не говоришь, так сама погляжу, что вас мир не берёт!
Бабаня кряхтя, слезла с печки, обула войлочные чуни и, согнувшись, пошла в комнату молодых.
Полька вздрогнула от её гневного рыка:
-А ну, паршивец, вставай! Варнак, пьянчуга, треклятый! Позорить меня удумал? Ты у меня эти сцаки языком лизать будешь! Ай-ай-ай! Все половики залил, словно бык!
Полька усмехнулась, слушая, как бабка охаживает внука. Через несколько минут очумелый со сна и похмелья Гришка, пулей выскочил во двор. Увидев Польку, он, кажется, начал соображать, где он находится и что предшествовало его бурному пробуждению. Полька ожидала, что Гришка не будет знать, куда глаза девать от стыда, кинется просить у неё прощение. А он, приходя в себя, тревожно спросил:
- Поля, а Семенюка спасли?
Видя, что Полька смотрит на него непонимающим взглядом, испугался. Он начал трясти её худенькие плечики и кричать:
- Ну, что молчишь? Я тебя спрашиваю: Степана Ефимовича из оврага вытащили?
-А как он туда попал? – в голосе Польки сквозило неподдельное изумление, - ты столкнул? Ты ведь об этом ничего не сказал, Гриша: жахнул стакан спирта и пошел веселиться. А потом упал спьяну, вот и всё! Не молчи, Гриша, миленький, вспоминай, как всё вышло меж вами!
- А чего мне вспоминать, я всё хорошо помню! Выскочил я за Семенюком, когда ты меня послала проводить его. Смотрю, он задами, да по над оврагом домой идёт. Гляжу, идёт по самому краю и мотает его из стороны в сторону. Ну, думаю, не поспею, оступится! Я его окликнул: «Подожди, Степан Ефимович!» Он повернулся ко мне и не удержался, упал со всего маху в воду. Ты не поверишь, Поля, его так крутануло, как будто кинул кто, нарочно. Сама знаешь, как там глубоко и берега крутые самому не выбраться, а пьяному и подавно. Когда я подбежал, веришь мне, все ровнехонько в том месте, где он упал, только пузырьки в одном месте идут. Побоялся я, Поля, лезть спасать его. Я тоже ведь, выпимши. А ну, как его не спасу и сам потону! Вот и побежал я мужиков звать. Бегу, а сам думаю: а если мне не поверят, что так оно случилось! Что тогда? Испугался я, Поля! Вот потому, видно, никому и не сказал…
- А ты точно помнишь, что никому не сказал о том?
- Только тебе, Поля, а так вроде бы никому.
- А мне что сказал? Толи не догнал, толи не видел, разбери-пойми тебя пьяного!
- Что делать, Поля? Ведь засудят! И разбираться никто не будет. Прощай моя вольная жизнь! А может, и того хуже: порешат меня в тюрьме-то! – заметался Гришка.
-Не засудят, - вдруг подала голос, невесть, откуда взявшаяся бабаня,- ты же ведь не убивец, нет? Вот, выходит, всё по несчастью и произошло!
Полька, обернувшись, увидела, что в дверях стоит бабаня. Она, очевидно, слышала весь их разговор. Таиться от неё теперь не имело смысла:
-Вот что, - решительно сказала Полька, - что произошло, то произошло! Пока никто не знает, где Семенюк и что с ним. А как обнаружится, так сказ один: был на свадьбе, пьяный ушёл домой. Как, что произошло, кто же то знает? Никто и не заметил, что Гриши не было. Я его от дружков увела, я и скажу зачем, если про то меня спросят! Мало ли, какие у невесты к жениху вопросы есть. – Полька, переведя дух, продолжала давать указания, - пьяные все были, кто запомнил, отлучался ты и куда, может по нужде в сад ходил. А что перепил и сам свалился, это все гости подтвердят. Главное, нам держаться вместе и держать язык за зубами.
Полька выразительно глянула на бабаню, та перехватив её взгляд, обиженно заметила:
- Свой придержи! А за мой язык – не боись! Как ты в наш дом пришла, так и всё началось, то одно, то другое!
И бабаня стала демонстративно выбрасывать проссатые половики во двор: «Вот, мол, полюбуйтесь, люди добрые, чем на старости лет заниматься приходится!»
Полька, не обращая внимания, на растерянность Гришки и на выбрыки бабани, скомандовала:
- Гриша, иди управь корову, я сейчас доить её буду. А вы, бабаня, бросьте психовать, лучше печь растопите. Ничего не случилось, всё у нас хорошо, как всегда. Скоро гости собираться начнут, их нужно хорошо встретить! Вот и давайте, веселее, чтобы ни у кого даже мысли не возникло, что мы чем-то встревожены!
Слушая Польку, Гришка повеселел, всё, что произошло вчера, теперь показалось ему не таким страшным, главное, правильно всё представить, если будут спрашивать. Он спохватился, что стоит посреди двора в исподнем белье, и, по привычке спросил, обращаясь к бабане:
- Бабаня, дайте мне порты и рубаху, не пойду же я управляться в исподнем?
- У женки и спрашивай! Теперь она твой командир и приказчик! А бабаня ништо, её можно ни во что не ставить! – отрезала строптивая старуха.
Полька тяжело вздохнула и пошла искать мужу одежду.
Гости ждать себя не заставили. Сначала потянулись мужики: бабы, видно, управляли хозяйство. Мужикам не терпелось опохмелиться. Дед Ерошка просунул в калитку закопченную печную заслонку, постучал о неё толкушкой для картошки, обернутой в тряпку, а затем, ухмыляясь, показался сам. Этот обычай на Руси, ведётся испокон веков: если утром молодая проспит, то её лицо пришедшие гости мажут сажей. Вот дед Ероха и пришел исполнить этот самый ритуал, да осечка вышла. Дворик был уже чисто выметен, столы собраны, самовар, томясь жаром, испускал легкое облачко дыма. Полька, которую надеялся застать врасплох Ероха, прибранная, нарядная, улыбаясь, приглашала дорогих гостей во двор:
-Здравствуйте, хозяева! Али не ложились отдыхать со вчерашнего?
-Ради вас, ради вас старались! – рассыпалась в любезности Полька.
Бабаня нахохлившаяся, как ворона под дождем, не разжимала плотно сомкнутых губ:
«Ишь, ты! – думала она о Польке, - голодранка, безродная! Вот и отодвинула, - хозяйка!»
Дед Ероха, видя, что баба Анна не в духе, задевать её побоялся: знал, наверняка, что в такую минуту под руку Анне Карповне лучше не попадаться. Польку, в глубине души жалел: нрав у бабы Анны крутой – не у всякого мужика такой сыщется!
Гости продолжали подходить. Последними пришли Митяй с женой и крёстный Гришки Пряхин Афанасий. Пряхин сначала пропустил в калитку свою жену Ксению, а затем степенно вошел сам. С первого взгляда было ясно, что он очень дорожит своей женой, на первый взгляд, ничем, в общем-то, неприметной. Да и она не спускает с мужа своего преданного взгляда. Гришка, разогревавший в котле остатки вчерашнего мяса, поймал себя на мысли, что, видя такую преданность завидует крестному: "Вот бы мне так с Фросей! - язык, помимо его воли, выговорил дорогое имя вслух. Имя той, что занозой засело где-то под сердцем и нет-нет, да и напоминало о себе в самые неподходящие моменты. - Теперь к Фросе все дорожки заказаны: теперь у меня собственная краля, разлюбезная Пелагея Кузьминична!»
Гришка, суетился, рассаживая гостей, а сам украдкой бросал взгляд на калитку, словно ждал кого-то. Хотя и знал, что тот, кого он ждет, надеясь на чудо, уже никогда не перешагнет порог его калитки. Когда все уже сидели за столами, пришел Филя Баклан, к лицу которого, словно приклеилась нагловатая ухмылка. Дружки встретили его одобрительными возгласами. Полька, видя, что Баклан заходит один, спросила:
-Филя, а Клавдия где? Неужели не придёт?
-У Клашки глаз что-то вспух: соринка, знать, попала. Всю ночь примочки прикладывала, к утру только, едва видеть начала. Куда же мне с таким пугалом идти? Пущай дом сторожит!
Мужики, поняв намек, одобрительно засмеялись. И только старая Потапиха, до сей поры не заметная, тихо сказала, как бы сама себе:
- Избил наверно, лиходей! Своя рыла в пухе, так он свой срам на безвинной бабе вымещает!
На минуту воцарилась тишина, все смущенно молчали, каждый по-своему принимал эти слова. Возникшую неловкость заслонило появление Ничипоренко. Вслед за ним, ни мало не смущаясь, появилась и Марьяна.
Ничипоренко, желая сгладить появление провинившейся Марьяны, громко произнес:
-А мы с Марьяной подходим и думаем: что-то тихо во дворе? Свадьба здесь или похороны? Молчат все, насупились, не поют и не смеются!
При упоминании о похоронах, Гришка вздрогнул, а старушки часто закрестились, зашикали на Ничипоренко, мол, что мелешь, напраслину, накликаешь ещё беду-то!
-Это, что же ты, Николай Егорович, к чужой бабе на ночлег попал, заплутал, не иначе?- ядовито осведомился Филя. - Чужое дело доделать решил: мне вчерась помешали, так ты подоспел точно в срок!
- Ты, Филька, видно с Клавкой меня спутал? – Марьяна гневно полыхнула взглядом в сторону Фили, - что тебе встревать-то? Здесь твоего интересу нет! Это ты правильно заметил, Филя, чужая я баба, ничейная! С кем мне любо – с тем и знаюсь! Человека на ссору не толкай, если я начну говорить – тошно тебе будет! Уразумел, Филюшка? – осадила Баклана Марьяна.
-То-то я удивился, что наш Ничипоренко со свадьбы рановато ушел: думаю, плохо стало человеку, а он вона на кого глазом стрельнул! – желая снять возникшее напряжение, Гришка говорил бодро, стараясь, все сказанное, перевести в шутку. – А Степана Ефимовича, ты, часом не видел? Тяжелый он вчера домой пошёл, все ли ладно с ним? – голос Гришки чуть подрагивал, но звучал естественно.
-И, правда, что-то нет его, - поддержала мужа Полька, в её голосе сквозила искренняя озабоченность. – Может, кто-нибудь сходил бы за ним?
-Да и Нинки с Натахой ещё нет, - заметил Пряхин, - может он с ними двумя всю ночь управлялся?
Шутка получилась неудачная, никто из гостей её не поддержал.
-Не похоже это на него, - встревожено проговорил Ничипоренко,- он чужих углов не любит. Разве что до дома дойти не мог? – Ничипоренко решительно встал с лавки, - пойду, поищу его: нагнали вы на меня страху.
-Погоди, Егорович, - остановил его Гришка, выпей стопочку, да закуси. А там, глядишь, и девчата подойдут: они должны знать, где находится Степан Ефимович. Вряд ли Нинка его одного такого пьяного домой отпустит. Да ты, присядь, присядь, чего вскочил?
Слова Гришки подействовали, Ничипоренко сел обратно за стол, застолье пошло своим чередом.
- Польша, вдруг не своим голосом крикнул дед Ероха, куда это твоя толстомясая крёстная мою гармонию подевала? Не ухайдакала, случаем?
-Нет, дедушка, - смеясь, ответила Полька, - ничегошеньки твоей гармошке не сделалось, в кухне она, на топчане лежит!
- А где же сама сваха? То-то я гляжу, никто не мельтешит перед глазами! – ехидно вставила баба Анна. – Тиканула, чай, чтобы не надорваться. Хитрющая, страсть: погуляла всласть, да в кусты шасть!
Баба Анна засмеялась своему умению говорить складно.
Польке стало обидно за крёстную: кабы не её наряды, да угощение, что на их свадьбе и было бы путного? Даже музыку и то крестная обеспечила! Да бабане перечить: все одно, что вилкой холодец есть. В рот не попадет - и намаешься попусту!
Полька, чтобы не затевать перебранку, ответила просто и без всякого вызова:
- Домой ей далече добираться, вот, и уехала спозаранку! Просила извинять её.
Едва Полька договорила, скрипнув открылась калитка, все дружно повернули головы на скрип.
Пришла Савельевна, жена деда Ерохи. Матрена Савельевна, видно торопилась попасть на свадьбу, что подтверждала небрежность её наряда: один край длинной темной юбки, оказался зажат поясом передника, в следствии чего обнажились застиранные женские панталоны, перед гостями предстала забавная картина. Простой ситцевый платок, был одет маленьким концом на «улицу». От быстрой ходьбы, редкие седые волосы, выбились наружу, придавая Савельевне сходство с известным персонажем из народной сказки:
"Как проснулась, так и прибежала, не промыв глаз, эвон, кисляки за ночь в углах насохли! – неприязненно подумала о Савельевне баба Анна. - Хочь бы штаны свои срамные прикрыла. Чучундра! Как есть чучундра!"
Усаживая Савельевну, Полька незаметно одернула ей юбку, подала чистую стопку и ложку. Она поймала недобрый взгляд, который кинула бабаня на Савельевну, Польке захотелось услужить старухе, чтобы тем самым досадить бабане. Помимо того, Полька знала, что Савельевна ничего не забывает ни доброе, ни худое: придет время и за все отплатит. Врагов Польке хватало, зачем плодить новых?
- Спасибо, Полюшка, - пропела Савельевна, оценив Полькину деликатность. Она удобнее уселась на лавке и спросила, обращаясь ко всем сразу, - а что этих шалашовок, ещё нету? Я смотрю, и председатель наш сельсоветовский не торопится! Ох, и пьянущий он вчера домой пошел, как грязь прямо, хоть бы добрел без проишествиев. Вот тебе и антиллигент, а как водку пить, мужику не уступит!
У калитки послышались чьи-то шаги, шорох юбок и разговор, перемежаемый легким смешком. Дед Ероха, приподнявшись, насторожился, как кот, почуявший мышь:
- Охолонь, - больно щипнула его Савельевна, - а не то скоренько домой провожу! Там Дружок скучает без тебя, поди?
Дружком звали их собаку, которая была такая же старая, как и ее хозяин:
-А я чего? Просто слухаю, ктой-то там идет! – оправдывался дед, опускаясь на лавку.
Первой в калитку вошла Натаха, бабенка ладная, сдобная, в самом расцвете бабьих сил и возможностей. Большие, васильковые глаза смотрели открыто, излучая приветливость. Светлая коса была скручена на затылке узлом и оттягивала голову Натахи назад, тем самым придавая её хозяйке несколько высокомерный вид. Высокий рост, скрадывал полноту:
«Ну, чисто королева! – подумала баба Анна, - была бы степеннее, так чего и желать-то для Гришки? Он и валандался с Натахой долго, а выбрал себе эту мышу неприметную!»
Следом за Натахой в проеме калитки показалось конопатое лицо Нинки Веселовой. Она была полной противоположностью своей подруги. Пухленькая, на коротких ножках, конопатая. У Нинки все было золотисто-рыжего цвета: волос, брови и кожа. Даже глаза у Нинки были цвета осеннего меда! Нинка была старше Натахи, незамужняя: по деревенским меркам – уже вековуха. Баба безвредная и добрая:
- Нина, - обратился к ней Ничипоренко, - ты была сегодня у Степана Ефимовича? Что-то не нравиться мне вся эта история с его уходом: никто его не видел и ничего не слышал. Как в воду канул человек!
-Не, не ходила, - ответила Нинка, - я думала, что он сюда придет: и поест тут, опохмелится! Он мне вчера сказал, что не нуждается в моей помощи, а я чего ж буду навязываться? Да куда он денется? Сидит, небойсь, как сыч, в своей комнате, и карточки разглядывает!
-Какие карточки? – не понял Митяй, - он, что сам с собой в карты играет?
- Да нет, не карты, а фотографии: там его жена и дочка сняты. Он как-то их на столе забыл, вот, я и разглядела. Жена у него красивая, а дочка маленькая и худенькая такая: плотвичка в шляпке. Глаза у обоих большущие. Там на карточке и Степан Ефимович другой: веселый, улыбается. Здесь он таким ни разу не был. Счастливый он там с ними.
-А что же здесь он живет без семьи? – полюбопытствовал Афанасий Пряхин.
- Утонули они, жена с дочкой, - неохотно пояснил Ничипоренко. Давно это было, теперь его дочка невестой уже была бы, как Гришина Поля.
Лицо Нинки сделалось печальным, на глаза навернулись слезы. Все за столом почему-то примолкли:
-И чего это мы о нем, как о покойнике заговорили? – Ничипоренко, казалось, в чём-то укоряет сам себя. - Ефимыч – человек хороший, добрый. Как семью потерял, так на себя махнул рукой, может, и в наших краях оттого очутился. Вот и улыбаться перестал, до улыбок при таком повороте в жизни? Пойду я, домой к нему схожу: тревожно мне что-то.
- Я с тобой, Николай, - неожиданно для себя самого, сказал Гришка. – Мне ведь, Ефимыч, заместо старшего брата, - пояснил он свое решение.
- Ты, Гриша, жених сегодня,- улыбнулся ему Ничипоренко, - вот и охраняй свою невесту. Я один схожу, а если, что-то не так, дам вам знать. Нашел или… - Ничипоренко не договорил, словно боялся, в каком-то суеверном страхе накликать не желаемое событие.
Глава 4.
Как только за Ничипоренко захлопнулась калитка, все заговорили разом: посыпались догадки одна диковиннее другой, но во всех суждениях обходилась стороной тема смерти. Один только дед Ероха, со своей стариковской непосредственностью высказал то, что крутилось на уме у многих: « Коли задами домой пошел, значит, над оврагом. А ежели ещё и пьяный, то и искать его нужно там. Из полного оврага, даже трезвый человек без помощи не всегда выберется!»
За напоминание дружно пожелали деду Ерохе «типун» на его язык и замахали на него руками. Веселья явно не получалось. Все стали вспоминать: сколько людей и скота погибло в этом страшном месте. Неужели ещё одной жертвой станет больше?
Полька старалась изо всех сил повернуть мысли гостей в безопасное русло, но они постоянно прорываясь, возвращали разговор к печальной теме. Ни блины, которые хозяйка успела напечь к приходу гостей, ни лапша с последней курицей, не смогли соперничать с той тревогой, которая поселилась в людских душах. В поселке запахло бедой.
Гости, поев и похмелившись, стали прощаться, благодаря хозяев за хлеб-соль. Их не удерживали: приличие было соблюдено, хозяева свою миссию выполнили, а там – вольному воля!
Баба Анна, провожая старую Потапиху до калитки, не удержалась от возможности ещё раз обвинить Польку:
-Вот видишь, подруга, где это видано, чтобы гости, на второй день свадьбы до обеда не досидели? Поубегали, белым днем! Их, бывало и за полночь не выгонишь, а тут… - баба Анна безнадежно махнула рукой, - не будет у них жизни, вот увидишь! Ежели с первого дня всё наперекос пошло, какая она жизнь-то будет? Известно, какая - пропащая!
Со столов убирали все. Пищи осталось много: бабаня ворчала, что извели столько продуктов - и всё без толку! Это какую же утробу надобно, чтобы доесть всё, что осталось. На дворе теплынь, где хранить всё обилие продуктов? Полька не возражала бабане, потому что просто не слушала её ворчание: мысли Польки были совсем о другом. А думалось Польке вот о чем: дело-то ясное, что Семенюка скоро найдут. Мужики баграми овраг прошарят и найдут, или сам всплывет. Мертвый начальник уже ни на что не гож. Кого же посадят на его место? Надо Гришке подсказать, чтобы не прятался от начальства, а показал рвение в деле. Может, и дадут какую-то должность при новом начальстве? Полька надеялась, что той грамоты, какою разжился Гришка у Нечипоренко, ему вполне хватит для работы. Чего там много писать? Тут башкой кумекать надо, это они с Гришкой смогут на пару-то! Покойный Семенюк, что за председатель был: ни тебе скомандовать, ни потребовать. Вон, как Гришкиных дружбанов распустил, да и самого Гришку тоже: работать – так через пень-колоду, а, украсть, где что плохо лежит или подраться, тут уж они первые!
-Поля,- вывел её из задумчивости Гришкин голос,- вы тут с бабаней пока хозяйничайте, а я сбегаю, узнаю, как там дела разворачиваются.
-А чего узнавать? Что тебе там глаза мозолить? Не дай Бог подумают, что тебе что-то известно. Сиди дома – это самое правильное. Какой же жених без особой надобности от невесты убегает на второй день свадьбы? Другого бы крючьями от койки не оторвали, а мой сам убегает,- недовольно отчитывала мужа Полька.- К тому же,- насмешливо добавила она,- долго мне в девках-то куковать?
-Сейчас только все думки об энтом самом,- ехидно вставила бабаня.
Ей хотелось, чтобы внук сейчас выпрягся, как строптивый конь, стукнул кулаком по столу, и настоял на своем. Чтобы эта мыша со страху в нору забралась и не выглядывала из неё подольше! Бабаня даже заулыбалась, представив себе, улепетывающую Польку. Но её улыбка быстро угасла, когда послышался покорный, соглашающийся голос Гришки:
-Как скажешь, Поля, тебе оно, конечно, видней.
За делами незаметно подкрался вечер. Бабаня, кряхтя, влезла на теплую печь. Весной днём солнышко пригревает, а вот вечера, здесь, в Денисовке, ещё холодные. Пусть молодые управляются, решила она для себя, а с неё уже хватит толкотни. Полька хоть и не люба ей, но надо отдать ей должное, бабью работу знает хорошо, проворная, все сама видит, что нужно сделать, а это – самое главное.
Подоив Майку, Полька отцедила молоко и разогрела кое-что на ужин. Бабаня есть отказалась, ссылаясь на усталость. Не успели они сесть за стол, как послышались чьи-то торопливые шаги. Собачонка гавкнула и замолчала, значит, не чужой идёт. Хозяева переглянулись: кого это несёт в эдакую пору, а главное, с чем? В дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения войти, в кухоньку порывисто шагнул Нечипоренко:
-Ну, Григорий,- с порога обратился он к Гришке,- беда, брат! Пропал Семенюк! Всю деревню обошли, кажись, нет дома, где бы мы не спрашивали о нём. И везде одно и то же: «Не видели, не знаем!» Как в воду канул!- Нечипоренко запнулся, кажется, что-то мелькнуло в его голове. Он, как бы для себя, повторил,- канул, канул.… Вот что, Гриша, сегодня уже поздно, а завтра собирай мужиков - и к оврагу. Возьмите багры, будем искать в овраге. Чем черт не шутит? В жизни всё случается. Ну, так я пошел.
-Садитесь, Николай Егорович, с нами вечерять. - на украинский манер пригласила Полька, подставляя к столу ещё одну табуретку. Но Нечипоренко, поблагодарив их за приглашение, удалился, так же быстро, как и появился.
В комнате повисло тягостное молчание. Полька нарушила его первая, произнесла фразу, не обращаясь ни к кому конкретно:
-Судить за боязнь нельзя, оно так, да как ещё на это посмотреть. С другой стороны, если бы ты не струсил, может человек и жив бы остался…
-Замолчи!- фальцетом крикнул Гришка,- кто тебя поймет окаянную, то она одному научает, то на другое намекает. Какое тебе дело до этого? Сиди и сопи в две сопелки…
-Да я, Гриша, так, к слову: разные думки одолевают. Как бы не дознался кто, люди они, знаешь, из мухи слона сделают,- миролюбиво произнесла Полька.
Наскоро поев, они, всё ещё нахохлившиеся, отправились в спальню. Полька стелила постель, Гришка рядом переминался с ноги на ногу: пол без половиков неприятно холодил ноги. Полька заговорила первой:
-Завтра, Гриша, перевезем мою постель. Она у меня, куда лучше этой. Да и так нужно забрать оттуда кое-что, а то растащат, как дознаются, что дом бесхозный стоит.
- Забыла, что завтра будет? – недовольно ответил Гришка.
Он подошел к Польке, обнял со спины её худенькие плечики: "Не Натахины, конечно", - с тоской подумалось ему. А вслух сказал:
- Вот, свадьба наша кончилась, теперь ты меня не прогонишь?
- Не прогоню. – смущенно прошептала Полька, поворачиваясь к мужу лицом. Она обвила его шею руками, - ох, Гриша, и что это мы, словно чужие друг дружке? Будто век прожили уже, вот и поругаться успели! Ласки хочется, Гришенька, любви хочется!
- Кому же её не хочется? - вопросом ответил Гришка. - Будет сейчас, Поля, и то, и другое: не миловать же мне тебя при бабане? Сейчас мы одни, так и начнем.
Польке хотелось кричать от его непонимания, трясти его за плечи до тех пор, пока до него не дойдет, что она - не корова в стойле, а он - не бык-осеменитель. Это тем нежности не надобны. Но она решила покориться и не мешать ему, чтобы не отвратить от себя в такую минуту. Полька быстро расстегнула пуговицы на кофте, сняла юбку и осталась в одной самодельной сорочке:
-Ты, Поля, всё снимай с себя, чтобы одежда не мешала, всё, как есть,- поглядывая на жену масляными глазками, приказал Гришка.
-Догола, что ли? – нерешительно произнесла Полька.
- Как есть догола, - согласно закивал головой Гришка, - не путаться же мне в твоих рубашках. В этой рубахе я и не найду тебя, - попытался сострить он.
- Коли захочешь – то найдёшь! – сухо отрезала Полька, - если у других находил, то и у меня не заблудишься!
Гришка виновато крякнул и нырнул под одеяло, он крепко зажмурил глаза и представил себе улыбающееся лицо Фроси, роскошную грудь Натахи. Обнимая жену, он, наконец, почувствовал тот желанный толчок, который и послужил сигналом к действию. Сопя и путаясь в подоле Полькиной рубахи, он нащупал стройные, худенькие ноги Польки, и, предвкушая близкое удовольствие, уже не сдерживая себя, навалился на неё всем телом.
Нельзя сказать, что Полька не знала, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они спят в одной кровати. Женщины, с которыми она ходила на прополку колхозных огородов, охотно делились друг с дружкой самыми сокровенными тайнами из области супружеской жизни. Их не останавливала пикантность ситуации, видя смущение Польки, посмеивались: «Слушай, Полька, да запоминай! Скоро и тебе перед каким -нибудь мужиком юбки задирать придется». Полька краснела, но от компании не отходила, как губка впитывала все бабьи россказни. И в её представлении об этом действе, сложилось своё представление, как о чём-то стыдном, но и приятном. Каково же было её удивление, когда сопящий Гришка бесцеремонно вторгся в её святая святых да еще и причинил ей немалую боль! Она уперлась в его грудь локтями и попробовала сбросить его с себя. Но, Гришка, сильнее придавив её, прохрипел:
-Лежи, Поля, не выворачивайся, а то если упадёт, тогда чем я тебя бабой сделаю?
-Не нужно, не делай! Пусти меня, больно ведь! Потом, как-нибудь сделаешь! – шипела Полька, молотя его по лицу и плечам маленькими кулачками.
Гришка ещё поёрзал между её ног, и как-то странно дёрнувшись, наконец-то, затих. С минуту он лежал, рядом с Полькой, тяжело дыша. Полька осторожно провела пальцами в том месте, из которого только что убрался Гришка, и ощутила что-то неприятно-липкое и теплое: «Чего это он налил? – с опаской подумала Полька, - вот дуры бабы и что же в этом хорошего? Срамота одна!»
Гришка, не открывая глаз, пробормотал:
- Встань, Поля, возьми тряпицу, оботри себя и меня тоже.
-Что вытереть? – не сразу поняла Полька.
- Что-что! То, что по ляжкам бежит! – раздражаясь от её недогадливости, буркнул Гришка.
А потом, уразумев, что для жены всё это внове, уже мягче пояснил:
-Так надо, Поля, это из нас, мужиков выходит, без этого детей не бывает. Он ласково привлек к себе Польку и поцеловал в губы:
«Наконец-то, сподобился!» - подумала Полька.
-Гришь, - осторожно касаясь Гришкиного достоинства тряпицей, осведомилась Полька, - а бабы меж собой говорили, что вот это приятно? А у меня только щиплет всё и болит. Как же это у всех по-другому выходит?
Гришка, приподнявшись на локте, насмешливо ответил ей:
- Глупенькая! Так у них уже все путя разъезженные, вот, всё по-другому и выходит. А я у тебя их только прокладывал! До тебя я дел с девками не имел, не связывался. А с бабами оно куда проще. С девкой деликатность нужна.
-Ну и деликатность, - вспоминая произошедшее соитие, усмехнулась Полька. - Навалился, как бык бешенный: ни охнуть, ни вздохнуть!
-Спи, Поля, утречком я к тебе снова наведаюсь, вот, только передохну!
-Это ты, что же, утро и вечер меня мучить будешь? – испуганно спросила Полька
- Погоди, маленько, ещё и просить о том станешь! - Гришка засмеялся, повернулся на бок лицом к стене и мгновенно уснул.
Полька долго ворочалась: пробовала ложиться и так, и эдак, но уснуть так и не могла. Гришка стал всхрапывать. И уже в который раз за этот день Польке подумалось: «Не поторопилась ли я со своим замужеством?» Полька вздохнула, хотела лечь удобнее, но раскинувшийся Гришка занимал большую часть кровати. Полька пробовала отодвинуть его ближе к стене, но Гришка только мычал во сне и не двигался с места. Тогда Полька стала трясти его за плечо в надежде, что проснувшись, он, наконец, даст ей место на кровати. Но Гришка, не открывая глаз, пробормотал:
-Ну чего тебе? Спи, Фрося, спи, моя ясноглазая,- и захрапел с новой силой.
Полька похолодела: «Фрося? Ясноглазая? Вот это новость, так новость!»
Если бы Гриша упомянул имя Натахи, она бы нисколько не обеспокоилась: но Фрося Калгатина – эта тайная любовь половины мужиков поселка… Польке, на мгновение, стало страшно, но уже в следующую минуту она лихорадочно соображала, какие меры ей надо предпринять, чтобы обезвредить соперницу: «Ишь ты, мало ей Порфирия, так ещё и Гришку присушить успела?!»
Польке почему-то казалось, что Порфирия у неё отбила именно Фрося, ей не хотелось признаться, что Сычёв на неё, Польку, никогда даже не смотрел.
"Ну, погоди,- посылая угрозу храпящему Гришке, думала Полька,- я с тобой рассчитаюсь за обман, ты у меня, муженек, еще повьёшься, как щегол в силках. Какой кавалер нашелся! Фрося! Ясноглазая! Меня лишний раз и не приголубит, бабаню он стесняется! А Фроську тайком любить не стыдно? У, аспид!"- и Полька изо всей силы ткнула Гришку кулаком в бок. Тот перевернулся, освобождая ей место. Полька прилегла, слезы градом посыпались из ее глаз-бусинок. Скапливаясь в глазницах, они растекались по всему лицу, попадали даже за уши. Полька слизывала соленую влагу с губ, и жалость к себе удушливой волной обволакивала всё её тело: «Завтра соберусь и уйду! Пока из моей хатки ничего не тронуто. Уйду! Живи тут со своей каргой - бабаней! Она хоть кого со свету сживет! Веди ей, Натаху, Фроську, кого хошь!»
И только тут Полька сообразила, что Фрося никогда не будет Гришкиной: не допустит Калгатин, чтобы единственная доченька голодранцу досталась. Он, глядишь, и Порфишке-то от ворот поворот даст. И, уже успокоившись, подумала, а вдруг я уже дитё от Гришки зачала? Была ведь с ним! Ну, уйду, сама без отца байбачкой росла, так ещё и своему ребенку такую же долю уготовлю. Нет, не будет этого! Плохо он знает свою женку! Я по-иному все сделаю: ничегошеньки ему не скажу, и виду не подам, что знаю его думки. Я их вытравлю из его дурной башки! Железом каленым выжгу! Он у меня забудет, как и зовут её! А не только, что иное! Но, если не трогать Гришку, так значит, нужно убрать Фроську? Убрать! Она же не вещь какая-нибудь – передвинул и забыл. Убить её что ли? - какая-то злая мысль продолжала вести Польку по дорожке, выбранной крепнущей местью. – Нет, убивать нельзя! Посадят в тюрьму, за такое-то дело. Нет, извести её нужно,- наконец, нашла Полька нужное слово. Извести! Вот, когда пригодятся ей бабкины вещи: среди них, Полька знала это наверняка, есть книжки, а в них-то всё прописано, как и что нужно говорить и делать, чтобы извести эту проклятущую! Завтра же, она сходит к себе на подворье и возьмет всё это. Сон, наконец, сморил её. Она, свернувшись клубком, уснула под боком у вероломного Гришки.
Глава 5.
Утро выдалось беспокойным. Управившись, Гришка пошел выполнять поручения Нечипоренко. И вскоре, вдоль оврага, заходили мужики с баграми, обшаривая овраг, начиная от Гришкиной усадьбы и далее. Вся эта процедура заняла немного времени: Семенюка обнаружили в двухстах метрах от Гришкиного дома. Мужики выволокли на осклизлый берег труп того, кто совсем ещё недавно, был самым главным человеком в Денисовке, её властью. Да и просто - живым и здоровым председателем сельсовета. Осматривая уже вздувшийся и измазанный грязью труп, мужики обнаружили на виске у Семенюка небольшую рваную ранку. Это делало версию о несчастном случае сомнительной. Значит, кто-то встретил Семенюка в нетрезвом виде, ударил его чем-то в висок, и столкнул в овраг. Мужики начали было искать предмет, которым ударили председателя, но, прибежавший Нечипоренко отогнал всех с места происшествия: чтобы не затоптали следы – или другие важные улики.
- Какие следы?- изумились мужики,- здесь уже не раз стадо прошло! - но возражать не стали и покорно отошли дальше.
Весть о гибели председателя сельсовета мгновенно облетела весь поселок: в каждом доме обсуждалась эта новость, и выдвигались версии убийства одна чудовищней другой. Так, Калгатин, Фросин отец, услыхав про это, сказал просто:
- Почему же убийство? Мало в этом овраге, по весне, скотины перетонуло? Попадет, сердешная в овраг, а выбраться - никак. А у скотины-то сил поболее, чем у человека! Да ещё такого вот – в стельку пьяного.
И на возражения сельчан, что председатель, прежде чем утонул, был раненый, он также логично объяснил:
- А про камни-то что забыли? Вот, то-то и оно! Их в овраге тьма тьмущая! Торчат, из стенок, как у черта зубы! Упал и поранился! Может быть, поэтому и выбраться не смог. А вы сразу – убийство! Кому это надо? В тюрьму кому охота?
В тюрьму не хотелось никому, и односельчане охотно приняли версию Калгатина, как основную. Теперь каждый освещал это событие с Калгатинской точки зрения. Труп Семенюка погрузили на телегу, и в сопровождении Нечипоренко, увезли в город: там, по словам Николая Егоровича, есть такой доктор, который сразу определит – убийство это или несчастный случай.
Печальная миссия выпала Нечипоренко. Сказать, что они были с Семенюком большими друзьями, было нельзя, а вот хорошими товарищами – это да. Интеллигентный, добрый, справедливый человек – таким его знал Нечипоренко. Он до сих пор не мог понять, каким злым ветром занесло Семенюка сюда, в Денисовку. В свое время, Семенюк неохотно объяснял это одним словом – служба.
Сам Нечипоренко был разведён, разъехались они с женой два года тому назад, осталась маленькая дочь, которая при редких появлениях отца в их доме, пугливо пряталась за материнскую юбку, и не хотела подойти к нему поближе. Сейчас, думал Нечипоренко, если выпадает удобный случай, нужно бы ему проведать дочь. Семенюк, в свое время, услышав, что у Нечипоренко растет дочь без отца, коротко осведомился: «Иного решения не могло быть?»
И, получив отрицательный ответ, помрачнел, но больше к этому вопросу не возвращался. Как мог объяснить ему Нечипоренко, что частые отлучки по делам службы, привели к тому, что жена его, то ли от скуки, то ли ему на зло, завела себе любезного дружка, из военных. Из города в село переезжать наотрез отказалась. Так получилось, что по вине разных обстоятельств, они оказались с Семенюком в одинаковой ситуации. А теперь он остался совсем один. Семенюк ушёл к тем, кто были для него самыми дорогими людьми. Нечипоренко с досадой подумал, что ему придется в городе ходить по многим инстанциям, объяснять, оправдываться, а может быть, и защищаться.
Нечипоренко был видным, можно даже сказать, породистым мужчиной. Продолговатое лицо, заостренное к низу, тонкий, с красиво очерченными ноздрями нос, большие карие глаза, окаймленные пушистыми ресницами. Брови, ровные, густые. Только тонкие губы, всегда крепко сжатые, придавали его красивому, открытому лицу некую неприступность, а временами – брезгливость. Он мало улыбался: причиной всему был и скрытный характер, и некрасивые, передние зубы.
Но, несмотря на эти недостатки, Нечипоренко имел успех у многих женщин: "У многих,- думал с горечью он,- да не у всех. У собственной жены понимания не нашел". Жену он свою любил, той мучительной любовью, которая не доставляет радости ни тому, кто любит, и не тому, кого любят. Поэтому жена и нашла себе другого спутника жизни.
Нечипоренко усмехнулся, представив рядом со своей миловидной женой этого, как он считал, Богом обиженного человека. Усмешка получилась горькой.
Пока Гришка отсутствовал, Полька, предупредив бабаню, пошла, на свое старое подворье. Хатка её сиротливо глядела в лицо хозяйке маленькими оконцами, в которых золотистыми бликами, играли, отражаясь, солнечные лучи. Защемило сердце, комок встал в горле. Полька постояла, справляясь с подступившей слабостью. Ключ был на месте, под небольшим чурбаком у сарая. Не заходя в хату, Полька прямиком отправилась в сарай. Дверь сарая запиралась на самодельную задвижку, и открыть её можно было без труда. Несмотря на нелегкую, а порой и голодную жизнь, воровства в деревне было мало: в людях ещё было живо понятие, что воровство – это тяжелый грех. С огородов иногда воровали овощи, но вся деревня знала, что это делали, так называемые чужаки, забредшие в их поселок с низов. Полька отодвинула задвижку, дверь, тихо скрипнув, сама приоткрылась навстречу хозяйке. Войдя в сарай, Полька прямиком отправилась к старому, изъеденному шашелем, бабкиному сундуку. Последний раз, Полька открывала его после смерти бабы Щепницы, когда искала мешок под картошку. Она точно помнит, что узел с бабкиными вещами лежал там, не тронутый ничьей рукой. Она нетерпеливо подняла крышку сундука, и облегченно вздохнула – узел был на месте. Полька торопливо развязала его и вздрогнула: в нем оказалась рухлядь из этого же самого сундука. Бабкины книги и другие ритуальные вещи, которыми она пользовалась при ворожбе, бесследно исчезли: «Кто мог взять?- мысли беспорядочно завертелись в Полькиной голове,- ну, баба, миленькая, не сердись, подскажи мне, кто это сотворил?» - мысленно вопрошала она старую бабку Щепницу.
И, неожиданно, в её памяти стало всплывать и приобретать реальные очертания, улыбающееся лицо крёстной. Полька только теперь поняла, что означали эти взгляды крестной: скользкие и неуловимые, её настойчивые расспросы о бабкиных вещах. Она вспоминала, как щебетала крестная: «Доченька, куколка! Вот, ведьма, всё выпытала, вытянула, как удой рыбку! Да ведь она и впрямь ведьма!- Полька ощутила озноб, пробежавший по телу, - ишь ты, добрая крёстная! Вот, зачем ты приходила! Потому-то и велела себя не разыскивать! Понятное дело!»
Посетовав, Полька отправилась в хату. Ей навстречу, из распахнувшейся двери, вылетела ворона, едва не угодив Польке прямо в лицо:
- Кыш, ты, нечистая! Как ты попала в хату? - изумилась Полька.
Так и не найдя подходящего объяснения, вошла в комнату. Все было на своих местах, только окно и пол рядом с ним были загажены вороньим пометом: «Крестная ночевала, это её рук дело! А может быть, ворона, которая чуть не выбила мне глаза, это и есть сама крёстная?»
Понимая беспочвенность своих предположений, Полька все же в страхе попятилась к дверям. Постояв немного в проеме дверей, и, не обнаружив ничего опасного, она опять вошла в комнату. Надо было все убрать, вымыть, чтобы и духу этого здесь не было,- неприязненно подумала она о крёстной, принимаясь за уборку. Полька с усердием терла, скоблила, мыла пол в своей хатенке. Устав, присела на свою кровать, но вспомнив, что на ней два дня тому назад спала крестная, вскочила: она осмотрела и перетрясла всю постель. Но постель была прежней: чистой и родной. Солнышко, поднимаясь выше, ярким пятном лежало на подушке. Полька почувствовала, как она устала. Вчерашняя сумасшедшая ночь, и сегодняшние волнения, выбили её из привычной колеи. Ей вдруг захотелось лечь на постель и забыть всё случившееся за последнее время. Она так и сделала. Не успела Полька приклонить голову на нагретую солнцем подушку, как уже спала крепким сном.
Видится ей сон, будто сидит она, здесь же, в своей комнате, за столом. Откуда ни возьмись, в комнате появляется баба Щепница. Не обращая на Польку никакого внимания, она начинает заглядывать во все углы: под кровать, как-будто что-то ищет. Польке непонятно, как Щепница прошла сквозь закрытую на крючок дверь. Она пытается спросить у бабы об этом, но не может выдавить из себя ни слова. Пробует встать, но ноги её не слушают. Щепница оборачивается и сурово смотрит на неё. Полька на мысленном уровне понимает, что бабка ищёт свой узелок, и очень ею недовольна. Польке стало ещё страшнее, ужас окончательно парализовал её волю. Не найдя своего добра, Щепница круто повернулась, и Полька увидела, что она приближается к ней с протянутыми руками: «Она же мертвая!- мелькнуло в голове у Польки,- а ну, как утащит меня к себе?»
И Полька крепко зажмурила глаза, прикрыв голову обеими ладонями. Вскоре, по шуму вокруг неё, Полька поняла: что-то изменилось в комнате. Когда она осмелилась открыть глаза, то увидела, что Щепница отбивается от вороны, которую Полька только что выпустила из комнаты: « А эта, как здесь очутилась? - подумала Полька о вороне,- чудеса какие-то происходят!» А ворона, тем временем, теснила Щепницу к двери, стараясь клюнуть её в глаз. Наконец, Щепница сдалась, и так же бесшумно исчезла, как и появилась. Ворона исчезла вслед за ней. По чьей-то воле, Полька мысленно перенеслась в чей-то огород, и увидела следующее: ей навстречу идет босоногая миловидная девушка с ведерком: «За картошкой»,- про себя отметила Полька. Вдруг девушка вскрикивает, и хватается за ногу: из маленькой ранки алой струйкой стекает кровь. На земле, между рядками картофеля, Полька видит, ржавые грабли, старые, без черенка. Внезапно Полька узнает в девушке Фросю. Полька рванулась к ней, и… проснулась. За окном хохотала ворона.
«Что это было?- вспоминая сон, подумала Полька,- почему все сплелось в один клубок?»
Какая-то тайная мыслишка, просачиваясь в её разум, уже начинала там свою недобрую работу. Польке так и не удалось определить время, сколько она проспала. Судя по солнцу: часа два-три. Она собрала кое-какие вещички в узелок, и, заперев хатку, быстро пошла к Гришкиному дому.
Бабаня встретила её выговором, но Полька всё ещё под впечатлением своего сновидения, не обратила на её упреки особого внимания.
Она быстренько забросила принесенный узелок в комнату, надела фартук и принялась готовить обед. Плита от кизяка разогрелась быстро, и чугунок, с куском солонины, вскоре закипел, распространяя вокруг себя тот неповторимый запах сырости, какой издает при варке засоленное впрок мясо. Пока уваривалось мясо, Полька быстро начистила картошки, кожура из-под ножа сходила тонкая, кружевная, и бабаня залюбовалась работой снохи: "Ишь ты, ловко-то как! Словно кружево плетет!" Появилось все, что нужно для борща. Запах от варева распространялся далеко за пределы их подворья. Дед Ерофей, проходивший неподалеку, втягивая волосатыми ноздрями аппетитный дух, пробормотал: «Эх, язви её! Знать, мастерица борщ-то варит! Знатный, видать, борщец!»
Жаль, что Полька не слышала этот немудрячий комплимент. Она сидела у обеденного стола, и машинально, уже в который раз, вытирала одну и ту же ложку. Бабаня, наблюдавшая за ней, с тревогой подумала:
«Не случилось ли чего? Какая-то сумная она пришла. Ни словечка не сказала»
Она, дотронувшись до Полькиного плеча, участливо спросила:
-Не случилось ли чего, Поля? Что-то ты какая-то не в себе? Смотрю, молчишь, а руки-то места себе не найдут. Сказывай, что там стряслось!
Услышав участие в голосе бабани, Полька едва не начала рассказывать ей всё своё приключение, но, словно спохватившись, досадливо махнула рукой:
-Ничего не случилось, в хатенке моей кто-то побывал, да в сарае кое-что пропало, ну я и расстроилась:
-Ну, это уже как водится,- облегченно вздохнула бабаня,- коли, хозяев нет, так воры тут, как тут. И много пограбили?
-Нет, кое-что по мелочи: лопату, грабли старые без черенка,- неожиданно для себя соврала Полька,- а в хате больше переворотили. Вот и пришлось мне всё прибирать да перемывать, из-за этого и задержалась.
-Это водку, какие-то пьянчуги забулдыжные искали. А что же еще у тебя взять?- резюмировала бабаня.
Полька была рада, что сдержалась: «Мягко стелешь,- думала она, слушая разглагольствования бабани,- да спать потом жестко будет! Разве поймёт она всё то, что мне пережить довелось? И так всё косится, думает, что я Гришку её разлюбезного присушила. А тут события, которые происходят, ещё чище присушки будут! Совсем заест, коли про то узнает. А если тот сон сбудется? Щепница переживает за свое добро, это понятно. А причем тут Фроська, грабли? А что, если и на самом деле им в картошку грабли кинуть? Что из того дальше будет?»
За этими рассуждениями Польку и застал Гришка, вернувшийся с поисков пропавшего председателя. Расстроенный, он мыл руки, и рассказывал женщинам о случившемся. Когда он дошел в своем рассказе до места, где говорилось о ране на виске Семенюка, Полька, облегченно вздохнув, сказала:
-Вот, видишь, Гриша, зря ты себя винил, что ему не помог. Потому-то он сердешный и не выкарабкался: знать, сознания от удара лишился. Кто же знал такое?
-Ты знала. Помнишь, когда ездили картошку сажать, так ты мне всю дорогу про утопшего начальника буровила? Вот и накаркала. Как теперь ещё обойдется: Нечипоренко в город его повёз, экспертизу доктор будет делать, определять, убийство это или нет. Как всё аукнется – один Бог знает,- зло ответил Гришка.
-А ещё про мой язык говоришь, тебе самой надо на свой язычок замок повесить. Молчаливая жена – клад, а болтливая – сущий ад! Так-то, сношенька,- язвительно заметила бабаня, довольная, что Гришка не сплоховал, а дал отповедь этой мыше.
Бабаня была из тех людей, которые считают себя вправе поучать всех вокруг себя. Зато каждое замечание в свой адрес, воспринимает, как кровную обиду. Полька, несмотря на молодость, в людях разбираться научилась: она умела приспособиться к любому человеку, а вот с бабаней что-то заедало, не получалось. Уже много позднее, она поняла, что настоящей причиной бабкиной неприязни к ней был Гришка, который был для бабани единственной важной зацепкой на этом свете: и внук, и сын, и единственный смысл жизни. Вот и не хотела старая отдавать его никому. Хотя и знала, что это неправильно по отношению к Польке, а ничего сделать с собой не могла. Ревность отравила не одну людскую жизнь, и беды наделала не в одной семье. Польке было и жаль бабаню, и в тоже время, брала обида: «За что она так со мной?»
Коли бы достало у бабы Анны ума, быть мягче с Полькой, ласковее, так не было бы рядом с ней души более преданной и заботливой, чем Полька. Вот и захлопнулась дверка Полькиного сердца, не встретив любви и понимания, ни у мужа, ни у свекрови:
«Вот рожу ребеночка,- думала Полька,- зацелую его, замилую, пылинке не дам на него упасть!»
Полька стояла, блаженно улыбаясь, будто уже чувствовала у своей груди теплый ласковый комочек:
-Ты чего ощерилась-то,- откуда-то издалека пробился к ней командирский голос бабани,- мужика слухать надо, да исполнять его указы, а она стоит, губы растянула, как та Шуня-дурочка.
Шуня - была местная, слабоумная женщина неопределенного возраста, вечно грязная и нечесаная, она бродила около дворов, кормилась тем, что давали, ночевала там, куда пускали. Сравнивая Польку с Шуней, бабаня хотела показать снохе её неприглядность: мол, гордиться нечем, что ты, что деревенская бродяжка – одного поля ягоды, без роду и племени.
Не обращая внимания на полоснувшую обиду, Полька ласково обратилась к Гришке, не ответив бабане ни единым словечком:
-Обедать будешь? Борщ теперь уже упрел. Садись, сейчас соберу на стол. Она умышленно не пригласила за стол свекровь и та, поняв это, демонстративно вышла во двор.
-Бабаню позови,- устало попросил Гришка,- а то ведь никому житья не даст до вечера.
Полька вышла во двор, бабаня бесцельно стояла у плетня. Заслышав за спиной шаги, стала быстро переворачивать сушившиеся половики:
-Бабаня, пойдемте обедать, мы только вас дожидаемся…
-Какая я тебе бабаня? Твоя баба вон, на погосте,- ответила баба Анна Польке.
Полька поняла, что бабаня намекает ей на Щепницу, но виду не подала.
-Как мне вас звать-величать тогда?- смиренно спросила она бабу Анну.
- Анна Карповна я,- коротко ответила та.
В комнате сидел насупившийся Гришка. Если бы он только знал, что женитьба принесет ему столько хлопот, ни за что бы, не женился: «И что делать со старой? Совсем из ума выжила! Зажигала бедную Польку»,- с тоской размышлял он.
Во время обеда все молчали: борщ был вкусным, со сметаной, с первым зеленым луком. Хлеб, который испекла баба Анна в отсутствие Польки, ещё дышал теплой душистой негой. Чтобы скрасить повисшее в комнате молчание, Полька, придав лицу веселый вид, спросила:
-Как у вас такой вкусный хлеб получается, Анна Карповна? Научите меня такой печь. А то у меня так не выходит.
-А чего же тебя Щепница не научила? Али учила, да не тому, вам, поди, и не до хлеба было!- строптиво отрезала бабаня.
Полька еще не успела ответить, как Гришка, только принявшийся хлебать борщ, стукнул ложкой об стол и крикнул через стол бабке:
-Какая вас муха укусила, бабаня? Чего вы к Польке все придираетесь? Всё не, по-вашему, да не так! Что вам ещё нужно? Вон, борщ сварила,- и Гришка, зачерпнув ложку борща, отправил его в рот,- вы такой уже не сварите. Сидите тихо, доживайте на покое свой век!
Полька сидела, опустив глаза. В нетронутой тарелке остывал борщ. Слезы, готовые скатиться по щекам, копились на темных, похожих на спелую смородину, глазах. Бабаня сначала опешила от такой наглости внука: «Вот тебе и вахлак! Заговорил! Ишь ты, поучать её, бабу Анну, вздумал!»
А вслух же, усмехнувшись, спросила:
-Что, внучок, закуковала ночная кукушка? Теперь слышал, как она кукует?
И, не дожидаясь ответа Гришки, встала из-за стола.
- Благодарствуйте за хлеб-соль,- в пояс поклонилась она Польке, и с достоинством выплыла из кухни.
Полька посмотрела на не съеденный борщ, взглянула на Гришку, и вздохнула:
-Ешь, Поля, пускай охолонет маленько,- сказал Гришка,- да подумает.
И, видя, огорченное лицо Польки, добавил, как бы извиняясь за бабку:
- Ты потерпи, Поля, маленько, не два же века ей жить. Она одна у меня, Поля, понимаешь? Полька не ответила, а только согласно кивнула головой.
Доев борщ, Гришка поднялся из-за стола:
-Вкусный борщ, Поля,- поблагодарил он, целуя жену в щеку,- теперь, после такого вот обеда, да в постелю бы, а?
Полька, смутившись, замахала на него руками. Гришка, смеясь, уже шагнул за порог, но, словно что-то вспомнив, вернулся:
-А чего это ты бабаню Анной Карповной кличешь? Если мне бабаня, то и тебе так же все одно.
-Велено так было,- не вдаваясь в подробности, ответила Полька.
-Эх, ма!- только и нашелся Гришка.
http://www.proza.ru/2016/03/04/280