(Павел Ривилис о традициях, музыке, времени. Газета «Истоки жизни», N 9 (11), 2004)
Композитор Павел Ривилис в музыкальной культуре Молдовы - личность в своем роде уникальная. Замечательный молдавский симфонист, произведения которого звучали как в нашей стране, так и за ее пределами, удостаивались высочайшей оценки таких видных музыкальных деятелей нашего времени, как Д.Шостакович, Е.Светланов, Г. Рождественский. Блестящий эрудит, высочайшего уровня профессионал, в чем мы, студенты Академии музыки Молдовы, неоднократно убеждались на его увлекательнейших лекциях по композиции и истории оркестровых стилей. Видный педагог, о котором восторженно отзываются не только бывшие "курсанты" всесоюзных домов творчества, которых Павел Борисович консультировал в свое время, но и наши молдавские композиторы, прошедшие под его руководством курс профессионального обучения.
И все же не только упомянутое выше привлекает в нем меня и моих коллег. Общение с ним всегда тепло и несуетно, сумасшедший бег времени словно остается где-то далеко позади. Его служение Музыке по-рыцарски благородно, бескорыстно и начисто лишено потребительства и снобизма. Его произведения звучат всегда свежо и современно, размышления об искусстве тонки и неординарны, высказывания мудры, порой - ироничны. Его "афоризмы и максимы" уже давно живут своей, самостоятельной жизнью. Помню, на первом уроке по сочинению Павел Борисович предупредил меня: "Снежаночка, имейте в виду - я консерватор..." Позволю себе заменить эту жестковатую формулировку более точной - "хранитель традиций". Поэтому наша беседа - о традициях, о музыке, времени и...
О традициях и еврействе
С.П.: Соблюдались ли в вашей семье еврейские национальные традиции?
П.Р.: Наша семья праздновала Рош Ашана и Пэйсах. Дедушка тщательно готовился к этим праздникам. Будучи ребенком, я завороженно смотрел на эти приготовления, которые были похожи на театральное действо. Дед говорил на иврите, читал молитвы и знал, что за чем должно происходить... Я вырос несколько в иной атмосфере.
С.П.: Обращались ли Вы, осознанно или неосознанно, в своем творчестве к еврейской тематике?
П.Р.: В 64-м году мне довелось писать музыку к спектаклю по пьесе Г. Маларчука "Ероика". Ее главной героиней была революционерка Хая Лифшиц, поэтому обращение к мелодиям из еврейского фольклора было вполне закономерным и оправданным. В дальнейшем осознанно к этой тематике я не обращался (хотя мне было это интересно), так как то, что мне позже приходилось слышать, не соответствовало моим представлениям о том, как эта тематика должна быть претворена в серьезных жанрах. Я мечтаю попробовать сделать на еврейском материале нечто такое, что, на мой взгляд, должно быть.
Образцом для меня в этой области было творчество Моисея Вайнберга. Также эталоном мастерства стал для меня "Кадиш" Равеля. Это произведение дает такую планку уровня национального претворения, что все остальное кажется бессмысленной, примитивной и почти полупрофессиональной суетой.
С.П.: А в чем заключается эта планка?
П.Р.: В уровне ремесла и художественного воплощения.
С.П.: А в философском плане?
П.Р.: Это абстрактный вопрос. Все имеет смысл тогда, когда имеет художественный уровень.
С.П.: В 1948 году Шостакович посредством обращения к еврейской тематике в своем вокальном цикле "Из еврейской народной поэзии" поднял общечеловеческие проблемы...
П.Р.: Для меня сущность музыкального произведения национального фактора - в первую очередь все же музыкальная. Моя задача - сделать произведение "крепким", самостоятельно держащимся на ногах, словом, чтобы в нем присутствовали лишь ему присущие качества. А философия... Философия появится потом. Если я буду об этом думать изначально - грош цена моей работе.
С.П.: Многие ваши симфонические произведения имеют фольклорную основу. Что побудило вас обратиться к фольклору?
П.Р.: Наблюдая процесс внутри "фольклорных дел", я, к величайшему своему изумлению, обнаружил, что некоторые процессы, происходящие в молдавской национальной мелодике, идентичны процессам, происходящим в мировой музыкальной культуре, и в частности в творчестве Игоря Стравинского. Я решил совместить эти "технологии" с молдавским фольклором - и (смеется) "процесс пошел".
С.П.: Но ваше обращение к фольклору не заключается в решении чисто технологических задач...
П.Р.: Вопрос о побудительных моментах настолько тонок, что порой тяжело сформулировать причину. Это такая же загадка, как и любовь... Порой тяжело дать себе отчет, за что ты любишь человека... Достаточно какой-то мелочи, детали... Порой именно деталь рождает идею и побуждает к созданию музыкального произведения... Тяжело сказать, что первично, что вторично. Есть в этом определенная доля мистики.
С.П.: Изучали ли вы специально еврейский фольклор?
П.Р.: Изучал и по сей день изучаю. У меня есть очень много записей, помимо традиционных, вышедших еще в Советском Союзе (я имею в виду издание Береговского). Я изучал также молдавский, русский и даже тунисский фольклор. В молодые годы изучал казахский, армянский... Но не потому, что я такой всеядный. В этом феномене меня интересует механизм действия, скажем, почему в разных случаях один и тот же мелодический оборот звучит так или иначе. То же самое и с генетической основой: что происходит в материале мелоса, что делает его принадлежащим к национальному, определенному. Ведь так сложилось в истории музыкальной культуры, что очень большого количества образцов чисто еврейской музыки практически нет. В тех странах, среди народов которых жили евреи, они культурно "работали" в этой области. Поэтому разработка своего песенного жанра хоть и существует, но не везде имеет ярко выраженные особенности. Я ни в коем случае не утверждаю, что этого нет - это есть, но оно запрятано в колоссальном количестве образцов самой разной музыки - синагогальной, клезмерской, собственно народной. Просто этим делом надо заниматься очень серьезно, а не делать из этого бизнес или шоу…
С.П.: На Вашем рабочем столк стоит сборник “Пуримшпилей”. Чем Вас заинтересовал жанр еврейского народного театра?
П.Р.: Тем же, чем меня интересуют сказки братьев Гримм, Андерсена, Афанасьева. Когда ты имеешь широкое представление о каких-либо культурных явлениях вообще, интересны сравнения, сопоставления, поиск общего и различий. Это памятник мировой культуры, здесь нет сужения до рамок конкретной национальности.
О музыке и о времени
С.П : XX век прошел под знаком эксперимента. Что вы вкладываете в это понятие?
П.Р.: XX век, за исключением некоторых великих фигур - таких как Стравинский, Барток, Шостакович, Шенберг, Хиндемит, - этo свидетельство не эксперимента, а агонии упадка. Ведь музыка, как любое живое существо, как искусство, имеет период детства, старения и умирания. И попытки нарушить эту преемственность попросту бессмысленны. Никогда не соглашусь с некоторыми тезами наших апологетов, выдумавших постромантизм и т.д. Прошлое не реанимируешь, и именно великие фигуры, которых я исключил, дают надежду, что эволюция состоится.
Для меня эксперимент - это опять же в первую очередь вопрос детали. Каждый композитор XX века, в отличие от композиторов XIX, индивидуализирует не только идеи, но и технологии, создавая свой неповторимый стиль. Как-то я прочел изречение Тимирязева: "Дерево тратит свыше 90 % ресурсов, полученных от природы, на свою же конструкцию"...
С.П.: Самое, на ваш взгляд, парадоксальное явление в музыке XX века.
П.Р.: Пожалуй, это переход от ультрахроматики, усложненности музыкального языка, к ясной простоте, к примитивизму; примитивизму не как отсутствию мастерства, а как философии в искусстве. В живописи это творчество Пиросмани, в музыке - "Carmina Burana" Карла Орфа. Великий Стравинский, ревностно относившийся к новому в искусстве, не мог не "лягнуть" это явление, "обозвав" его "неандертальским стилем".
С.П.: Ваши творческие симпатии в музыке XX века.
П.Р.: С ходу очень сложно ответить на этот вопрос. В жизни любого музыканта бывают периоды, когда "любовь", условно говоря, переходит от одного автора, от одного произведения к другому. Чувство это очень субъективно. Пожалуй, это симфонии Малера и Шостаковича, почти все творчество Стравинского... Хотя (задумавшись)... с юношеских лет во мне безумный восторг вызывал Гайдн!
О жизни.
С.П.: В свое время Голда Меир сказала: "Пессимизм - это такая роскошь, которую евреи не могут себе позволить". Относится ли в какой-то степени это утверждение к вам?
П.Р.: Я не знаю, о ком думала Голда Меир, думала ли она о себе, но я этот пессимизм позволить себе могу. Моя молодость прошла в атмосфере того, что то что я пишу, нужно обществу. Было ощущение востребованности твоей деятельности. Были коллеги, наставники...
С.П.: Неужели все настолько безысходно?
П.Р.: Не знаю... Я часто думаю: смена XIX-XX столетий вызвала к жизни невероятное количество гениев: в музыке, литературе, живописи. Это было настоящее пиршество ума. Малер, Дебюсси, Римский-Корсаков - это были титаны. А сейчас что же получается - гора родила мышь?!
С.П.: Ваши произведения звучали во многих странах. Тем самым вы внесли такой культурный вклад в историю нашей страны, каким не каждый общественный деятель может похвалиться. Что вы вкладываете в понятие Родина?
П.Р.: Более коварного вопроса, Снежана, вы мне за все годы учебы не задавали...
Понятие Родина - это в первую очередь дорогие люди, которые тебя окружают, родители, друзья. Когда началась эта "свистопляска" с эмиграцией, я себе не мог представить, что не смогу встретиться с моим великим учителем Ю.А.Фортунатовым...
Здесь живет память о моих ушедших родителях, ушедших учителях. Помню, на мое 50-летие мой наставник Л.С.Гуров подарил мне свою фотокарточку с подписью (поймите меня правильно, я не кокетничаю) "Настоящему мэтру от мэтра прошлого"...
Это и есть Родина - круг общения, люди, с которыми ты вырос и жил. Все остальное - это следствие. Человек не может находиться вне социума. Представьте себе пусть даже суперпатриота, живущего на своей земле и чтобы вокруг не было людей. Я хочу посмотреть, как он ощутит на себе этот патриотизм!