Кукла

7 апреля.
Пожалуй, я счастлив. А впрочем, какие могут быть сомнения – я совершенно счастлив.
Раннее утро, меня будит солнце. Я встаю на нагретый лучами пол, и старый паркет приятно поскрипывает под ногами. Милый, с детства знакомый звук!
Снилось мне что-то необыкновенно приятное – что-то такое, после чего остается неопределенное, слегка томящее чувство – не радость, не грусть, а нечто совершенно особенное, неуловимое словом. Что мне снилось? Увы, хрупкая субстанция сновидений рассыпается в пыль под действием солнечного света. Память о снах ненадежна, и запомнил я всего-то лишь радугу над полем, петляющую дорогу и удаляющегося велосипедиста на ней. Когда реальное, не снящееся солнце коснулось моих век, они были мокры от слез. Думаю, велосипедист – это отец. А мама – это все остальное: небо, поле, радуга.
Я помню такое же утро, только не в городе, а на даче. Мне совсем еще немного лет. Лучи прошивают насквозь старую занавеску. Я осторожно отодвигаю ее край. Там, за окном волнуется листва и ждет меня таинственный и радостный мир. Впереди огромный день и огромная, едва початая жизнь…
Сегодня мне двадцать шесть. И нет никаких сомнений: я счастлив, я совершенно счастлив.

Вечером я перечитал написанное и остался доволен. Утро было действительно упоительное. О, если бы я знал, что ждет меня всего через четверть часа! Если бы я знал, какое невероятное количество сумасшедших встретится мне в день моего рождения!

Псих первый

Не успел я и чаю попить, как в дверь позвонили. В дверном глазке круглилась морда соседа из сорок восьмой. Как же его… Артур, Артем, Архип… Кажется, переводчик с японского. Всегда здоровается первым, но без особой доброжелательности. Педант, зануда, в общем, тип пренеприятный. Живет один, если не считать морской свинки в аквариуме. Судя по хрустальному звону в мусорных мешках, регулярно совершает возлияния.
Зачем я открыл? Говорили же мне, что у него неладно с головой! Подслеповатая старушка Дарья Дмитриевна из пятьдесят первой так и сказала: «Он бывает не в себе». Башка круглая, безволосая – как кокосовый орех, маленькие очечки, рыжая щетина – он без церемоний шагнул через порог, хотя я вовсе не приглашал его войти. С минуту он мрачно смотрел на меня, а потом…
Последний раз я дрался в восьмом классе. В нежном возрасте это переживается как-то легче… У этого интеллектуала оказался довольно мощный кулак. А у меня – неважная реакция. Встать на ноги он мне не дал – сразу навалился, сдавил потными клешнями горло… Все-таки, эти сумасшедшие обладают невероятной физической силой. Даже мне с моими данными пришлось приложить немало усилий, чтобы высвободиться.
– Я знаю, кто ты! – он хрипел так, как будто душили не меня, а его.
Я схватил валявшуюся рядом бутсу и стал лупить его шипами по голове. Он зарычал, как раненый медведь, и хватка его ослабла. Вскоре сверху уже был я. Хрустнули утлые очечки. На лестнице послышался пронзительный женский крик и тяжелый топот, что предвещало близкий финал поединка. Впрочем, противник мой быстро выдохся – судя по амбре из его рта, он много курит.
– Я знаю, кто ты! – повторял он.
Сразу несколько рук подхватили меня, как ребенка. Никогда не думал, что наша полиция работает столь оперативно. Нас обоих поставили лицом к стенке и энергично обхлопали, хотя на мне почти не было одежды – только шорты и футболка.
– Кто хозяин квартиры? – вопрошал грозный бас за спиной.
– Он хозяин! – прорезался голос Дарьи Дмитриевны, многократно усиленный эхом на лестничной клетке.
– Он, он хозяин! – это уже кричала Лиля.

Она и вызвала полицию. Поднималась по лестнице и услышала шум возни. А во дворе как раз наряд забирал какого-то алкаша.
– Я так испугалась,  – сказала она, когда соседа увели.
– Не плачь ты, ради Бога! Все позади, – хорохорился я, хотя весь еще дрожал от ярости.
Она тоже долго не могла успокоиться. Наконец, повеселела.
– Ну ладно… С днем рождения, Жорик!
Я умылся, успокоился и мы сели пить кофе на балконе – для начала апреля было на удивление тепло. Внизу шумел весенний проспект. Ветер ревниво тормошил ее короткую – под мальчика стрижку. Она достала из сумки прямоугольный сверток, перевязанный синей ленточкой. Я с хрустом разорвал упаковочную бумагу и ахнул.
– Зачем ты так потратилась? Это же последняя модель.
– Зато всегда будешь на связи.
Я притянул ее к себе и поцеловал ее заплаканные глаза.
– Чего хотел этот псих?
– Чтобы понять это, надо тоже быть психом.
– Как ты себя чувствуешь? Болит что-нибудь? Давай я посмотрю.
– Не беспокойся. Все в порядке.
 
На самом деле в порядке было далеко не все. После удара в лицо у меня побаливала голова, а главное – обжигающая боль заливала всю правую часть груди. Я не исключал, что навалившись на меня всей своей тушей, мой дорогой сосед мог сломать мне ребра. На худой конец какая-то кость могла дать трещину. Конечно, сам Бог велел пожаловаться Лиле – она как-никак, врач, хотя и детский. Посоветовала бы что-нибудь. Но я предпочел отмолчаться.
Когда Лиля ушла, в дверь снова позвонили – на этот раз с визитом пожаловала Дарья Дмитриевна.
– Я всегда говорила, что он того… Тоже мне, самурай… Ну как вы, Георгий?
От нее я скрывать не стал. Сердобольная старушка заохала и велела мне срочно отправляться в поликлинику, к хирургу Владиславу Мечиславовичу, имя которого она произнесла с благоговением.
– Главное не перепутайте имя и отчество, – напутствовала она. – Это исключительно одаренный врач. Он еще вашу мамочку лечил…

Псих второй

Уже выйдя на улицу, я вдруг понял, что не знаю, где находится поликлиника. Я вообще не помню, когда был в ней последний раз. Хорошо быть молодым и здоровым, но черт побери… Да и родная улица в то утро показалась мне как будто незнакомой – вот что делает с человеком весна. Бывает с вами такое? Идешь, смотришь на человеческие лица, и все тебе кажется полным абсурда. Но абсурда веселого, весеннего.
Побродив и поспрашивав прохожих, я, наконец, вошел в торжественное здание с облупившимися колоннами и пристроился в очередь к окошку с надписью «Регистратура». Мимо ходили люди. Мрачный мужик с загипсованной и обмотанной полиэтиленовым пакетом ногой грозно сверкнул глазами в мою сторону – как будто это я его покалечил. Молодая хорошенькая козочка гордо несла перед собой баночку с мочой. Экономная старушка рылась в мусорном ведре, ища использованные бахилы.
– Вашей карточки нет, – невозмутимо констатировала белоснежная женщина за стеклом, порывшись в столь же белоснежном шкафу.
– Так-таки и нет?
– Так-таки и нет, – прогнусавила густо накрашенная напарница Белоснежки. – Наверняка домой забирали. Лежит там у вас где-нибудь. А может, вообще потеряли… Я бы штрафовала за это, ей-богу!
– Фамилия знакомая, а карточки нет… – морщила красивый лоб Белоснежка. – Подождите, я выпишу вам новую.

Легендарного Владислава Мечиславовича в тот день не было, меня принял врач помоложе. Белесый, рыхлый, с заспанными водянистыми глазами без ресниц, он производил малоприятное впечатление. Ощупав холодными пальцами мою помятую плоть, эскулап вздохнул:
– Идите в шестнадцатый кабинет, на томографию. Потом со снимками ко мне.   
Через полчаса, отсидев небольшую очередь в коридоре, я сунул ему снимки. Реакция эскулапа была, мягко говоря, странной. Изучая результаты обследования, он нервически засмеялся, потом надолго впал в ступор.
– Доктор, я буду жить? – попытался сострить я.
Придя в себя, врач буркнул что-то и глупо улыбнулся. Судя по всему, мои ребра были целы. Хирург выписал какие-то бумажки, при этом руки его дрожали.
– Вам больничный нужен? – спросил он, хихикнув.
«Скорее, больничный нужен вам», – хотелось сказать в ответ.

В полдень снова пришла Лиля. Принесла продукты для праздничного стола.
– Буду делать оливье. Любишь?
– С докторской колбасой? Обожаю.
Оливье – это из детства. Мама всегда готовила его на Новый год. На мой день рождения тоже. Лиля как будто прочитала мои мысли и посмотрела в сторону маминой комнаты. С тех пор, как мамы не стало, эта комната неприкосновенна. Не сдвинут с места ни один предмет. Очки так и лежат на прикроватном столике. Рядом с «Мадам Бовари» и упаковкой лекарств. Комната заперта на ключ. Где он лежит, я не помню…
– Ты бы хоть пыль там вытер. Накопилось, наверное.
Нет, пусть пыль, пусть… Пока комната заперта, мне кажется, что мама – там, что она вот-вот позовет меня и попросит заварить чаю.
– Ты думаешь, я того… Как мой утренний визитер?
– Ничего я не думаю.
– У каждого свои тараканы…
– Ты поэт. Тебе можно иметь тараканов. Почитаешь мне что-нибудь из последнего?
Я прочитал кое-что свежее, потом мы немного полежали на диване – просто полежали, без возни. Держа меня за руку, Лиля вспоминала, как в прошлом году мы ездили на Черное море дикарями. Сгорели тогда оба в первый же день, мазались кефиром, валялись в палатке с высокой температурой. А все-таки было здорово. Гитара, котелок над костром, закат… Этим летом надо будет обязательно поехать куда-нибудь.

Псих третий, главный

Бог любит троицу, и третьим сумасшедшим, с которым я переведался в этот странный день, оказался Макс Огарков. Точнее, он заявился уже ночью, после того, как Лиля ушла на дежурство. Увидев его на пороге, я спросил:
– Ты что, бухать начал?
Из кармана его грязного плаща торчало горлышко коньячной бутылки. Впрочем, и без этой детали было видно, что с моим школьным другом что-то не так. Он сильно осунулся. Можно сказать, постарел. Его давно не мытые волосы торчали пучками в разные стороны. Под глазами синели мешки. Небритые щеки подрагивали. Таким Макса я никогда не видел. В школе он слыл чистоплюем и аккуратистом. Мама называла его «денди», и ему это льстило. Он любил повторять пушкинское: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Сколько его помню, Макс не расставался с маникюрной пилочкой. Теперь на его пальцы было страшно взглянуть – ногти были обгрызены чуть ли не до корней.
– Что с тобой, Макс?
– Я не Макс. А впрочем, называйте меня, как вам удобно. Вы одни?
Не то было странно, что старый друг обращался ко мне на «вы», а то, что в его тоне сквозили плохо скрываемые нотки презрения. Так разговаривают с человеком, которого считают неизмеримо ниже себя. Он явно на что-то обиделся. Но на что?
– Вы одни? – нетерпеливо переспросил он.
– Мы одни, Макс.
– В смысле – «мы»? Она тоже здесь?
В его глазах блеснул испуг.
– Лилька ушла. У нее дежурство. Извини, от праздничного ужина мало что осталось. Но ты ведь без приглашения…
Упоминание о моем дне рождения вызвало у Макса ироническую усмешку.
– Так, так… Сколько же вам стукнуло? – спросил он, бесцеремонно проходя на кухню в заляпанных грязью остроносых туфлях.
– Столько же, сколько и тебе. Ты чего в таком виде, клоун?
Оглядевшись, он поставил на стол бутылку.
– Будете?
– Ты же знаешь, я не пью.
Он засмеялся – как-то страдальчески, со всхлипами.
– Вы не пьете? Конечно! И есть вам незачем. Дайте подумать… Не пьете вы из-за спортивного режима. Вы же, если не ошибаюсь, футболист-любитель? Поэт, спортсмен – в общем, супермен!
– Макс, ты пьян. Я тебя сейчас выпру. Час ночи. Я уже ложиться собрался.
– Спать вам тоже незачем. Вы же не человек…
Я тряхнул его за плечо.
– Всё, всё, всё… Молчу, молчу. Это…  Жорик… Поздравить пришел. Да-с…
Он сел, извлек из кармана бутылку и сделал большой глоток. Потом закрутил крышку и водворил бутылку на прежнее место.
– Никто не должен знать о том, что я приходил…
Я торжественно пообещал сохранить его визит в тайне и поставил чайник на плиту.
Некоторое время Макс был собой. Расспрашивал о моих делах, говорил мне «ты». Мы вспомнили школьное прошлое, перемыли кости общим знакомым. А потом, после третьей чашки крепкого чая, он опять стал чудить. Придвинулся ко мне, схватил за руку.
– Послушайте… Вы, действительно, думаете, что я – ваш школьный друг, да?
Был второй час ночи, я очень хотел спать.
– Ради Бога, только выслушайте меня. Дайте мне пятнадцать… Десять минут! – он стал жалок, я всерьез испугался, что он упадет передо мной на колени. – На самом деле меня зовут Андрей. И видите вы меня первый раз в жизни. Если о «жизни» применительно к вам вообще говорить уместно...
– Пять минут, и ты уходишь, – оборвал его я. У меня снова начинала побаливать голова. Да и боль в ушибленном боку не унималась.
– Хорошо, хорошо… – затараторил гость. – Выслушайте меня внимательно. Я, правда, не уверен в целесообразности моего визита… Но выслушайте, вы поймете – я знаю, вы можете понимать, вы способны. То, что я вам сейчас скажу, прозвучит очень странно…
– Короче, Склифосовский!
– Хорошо, хорошо, перехожу к сути. Дело в том, что вы… не человек. Вы – кукла.
Я расхохотался, хотя мне было не до смеха.
– Кукла Маша, кукла Даша? Макс, сегодня не первое число, а седьмое. Ты опоздал.
– Извольте не перебивать! – его лицо сделалось страшным. – Так вот… Вы – кукла. Человекоподобный робот. Андроид. И создал вас я.

Последние слова были произнесены не без гордости. Мне вдруг стало грустно. Я понял, что это не розыгрыш, не пьяное дурачество, а чистой воды сумасшествие. В лучшем случае – алкогольный психоз. Надо было срочно решить, что со всем этим делать. «Где-то в квартире был справочник по психиатрии… – крутилось в моей голове. – Стоп. Нельзя его выпускать в таком состоянии. Надо вызвать бригаду… А с другой стороны – сдать друга детства в психушку… Не комильфо. Надо постараться его не раздражать. Пусть успокоится».
– Значит, ты меня создал… Спасибо, папочка.
– Ну, не только я. Тут целый институт работал. Создать абсолютное подобие человека – это задача! Я пять лет этому проекту отдал, и когда все было почти готово, меня бортанули. Понимаешь, старик, наш отдел разогнали, и твоей доводкой занимались совершенно другие люди. Я даже не знаю, что сейчас в твоей голове… Правда, судя по тому, что твои так называемые «детские воспоминания» остались при тебе и ты меня «помнишь», базовые загрузки они не тронули.
– Да, черт возьми, Макс, я тебя помню, – я изо всех сил старался говорить спокойно, но у меня не очень-то получалось. – Помню нормальным человеком. А таким вот не помню совсем. Ты с какого дуба рухнул, параноик?
Я надеялся, что Макс, наконец, рассмеется и перестанет нести чепуху. Но, по-видимому, насчет паранойи я не ошибся.
– Повторяю, вы – не человек, а робот, сделанный по образу и подобию реального человека. В ваш искусственный мозг загружены сконструированные воспоминания, в том числе – о друге детства Максиме Огаркове. Просто мой облик, мой голос, даже мой запах были использованы для создания соответствующего модуля в вашей памяти. На самом же деле вы видите меня впервые. Даже с мамой вашей вы никогда не виделись.
– Маму не тронь, скотина! – я вскочил и поднес кулак к его носу.
– Простите… Я сам программировал вас. Любовь к матери – одно из ваших базовых «чувств». Мы вообще хотели создать… хорошего человека. Романтика. Тонкого лирика. Вы ведь стихи пишете?
– Ты это прекрасно знаешь. В прошлом году я посылал тебе кое-что. Ты мне что-то там такое… благожелательное в ответ написал. Тоже мне, критик. Извини, Макс, но в стихах ты разбираешься, как свинья в апельсинах.
– Да, да… Потому что я ученый, а не… А вы-то думаете, что вы – поэт? Как бы не так. Всё, что вы пишете, уже давно написано. Другими авторами. Мы прошерстили Интернет и напичкали вашу голову более или менее сносными текстами. Они «рождаются» в вас по мере наступления тех или иных эмоциональных состояний. К сожалению, научить робота сочинять нормальные человеческие стихи мы пока не умеем. Вот с прозой легче. Дневник-то ведете?
– Веду, Макс, веду. И ты это знаешь.
– Конечно, знаю. Ведь это тоже моя придумка. Это я вмонтировал в вас эту привычку. А что? По-моему, это остроумно. Робот, ведущий дневник, описывающий свои мысли, эмоции, состояния… Нам было важно фиксировать вашу рефлексию. Покажете дневники?
– Обойдешься…
Я был растерян. Конечно, Макс порол горячку. Но в этом бреду была своя дьявольская логика. Впрочем, если почитать специальную литературу, наверняка этому найдется объяснение.
– Макс, давай закругляться. Если останешься, я тебе на полу постелю.
– Только не говорите, что у вас завтра тренировка. Вы думаете, вы – спортсмен? Да вы никогда не видели футбольного мяча, ваша нога не ступала на футбольное поле. Хотя, при необходимости сможете сыграть, и довольно успешно.
Слышать это было унизительно.
– Скотина ты! Да я с пятого класса…
– С какого еще класса! Ваша активная самостоятельная «жизнь» длится считанные дни. Еще совсем недавно ваша белковая тушка, надо полагать, покоилась в ванне с питательным раствором, как в «Матрице», помните? Да помните, помните, я лично закачивал в вас воспоминания о якобы просмотренных вами фильмах, прочитанных книгах. Вы и Гете «читали», и Борхеса, и Мильтона. А Пушкина так почти всего наизусть…
Я взял его за руку.
– Хорошо, Макс. Я робот. Усталый робот. Я жутко хочу спать, понимаешь? Зачем, собственно, ты пришел ко мне в час ночи?
К этому вопросу он был явно не готов.
– Видите ли… – он высвободил руку и сунул ее в карман. – Как бы это вам объяснить… Сегодня утром я случайно увидел вас в толпе. Не понимаю, как они допустили, что вы вышли из дома… Я проследил за вами. Кстати, вы были в поликлинике – вас там что, осматривали?
– Мне делали рентген…
Макс расхохотался, как оперный злодей. 
– Представляю, каково было удивление врачей. Нет, мы конечно, постарались сделать вас похожим на человека не только внешне, но ваше внутреннее строение все-таки кое в чем отличается. Бедные эскулапы… Тут и спятить недолго.
Отсмеявшись, он внезапно сник. Я решил подыграть ему.
– Хорошо, Макс. Простите, Андрей. Ну а мой внешний облик? Меня тут все соседи в лицо знают.
– За основу был взят реальный человек. Который, видимо, и жил здесь. Я его не выбирал. Его привели к нам. Высокий, белокурый, хорошее лицо, телосложение. Футболист. Мы его обмерили. У него тогда еще мать умерла, он денег на памятник хотел заработать. Ну так вот… Парень получил гонорар и ушел. Кое-что из его биографии мы использовали. Например… Ладно, об этом не буду.
– И где он теперь?
– Гниет где-нибудь в лесу. А возможно, здесь.
– Где – здесь?
– В этой квартире. Выносить труп – дело хлопотное. Не удивлюсь, если его разрезали на мелкие кусочки и растворили в кислоте прямо на этой кухне. А кости сложили под кроватью.
После этих слов я окончательно убедился в том, что имею дело с тяжелой формой бреда. Только воспаленное воображение глубоко больного человека могло породить такие фантазии. Бедный Макс, безумный Макс!
Между тем он продолжал.
– Я давно подозревал, что меня и мою команду используют втемную для реализации каких-то чудовищных планов. Наша работа была глубоко засекречена, мы работали по двенадцать часов в сутки. А потом… Пришла новая команда, а нас раскидали по другим проектам, взяв подписку о неразглашении. Вы ведь были не единственным экземпляром. Я лично работал еще над пятью куклами… Простите, мы вас так называли. Но вы были моим любимым детищем.
– Хорошо. У вас есть версия? Зачем я, прости Господи, робот, поселен в эту квартиру вместо настоящего владельца?
Он пожал плечами. Он не знал.
– Кто же знает… Может быть, истинная ваша задача –  совершение теракта… С вашего балкона прекрасно простреливается проспект. Расстрелять правительственный кортеж, например… Или набить эту халупу взрывчаткой, мешками с сибирской язвой и в один прекрасный день… Впрочем, нет, это как-то банально. Для этого сгодился бы и человек. Мало ли на свете фанатиков! Не исключаю, что вас поселили сюда с какой-то более изощренной целью. Возможно, вы не единственная подсадная утка. Заменить реальных людей роботами на всех уровнях социума, внедрить их во властные структуры, например.
– Макс, по-моему, ты насмотрелся фантастики. Тебе надо отдохнуть. А главное, не пить больше.
Макс не слушал. Он покосился на новый айфон, лежавший на подоконнике.
– Что это?
– Лилькин подарок.   
– Понятно… Они контролируют вас через это устройство. Не исключено, что нас сейчас прослушивают. А вообще – советую вам остерегаться своей «возлюбленной». Лилька? Хм… Лилит… Кстати, это она?
Он указал пальцем на портрет Лили. Это моя любимая фотография. Я сам сделал ее позапрошлым летом на даче. У Лили тогда еще были длинные волосы. В тот день мы впервые…
– Что ж, у вас есть вкус. Вернее, у них… О том, кто она на самом деле, можно только догадываться. Поймите, ваши общие романтические «воспоминания», да и сама ваша любовь к ней – это тоже результат программирования. Уверен, настоящее знакомство с вашей подругой произошло совсем недавно. Возможно, сегодня вы видели ее впервые – как и меня.
– Разве роботы могут любить? – запальчиво спросил я.
– Любовь – это определенная комбинация нейронных связей в головном мозгу. Сильную привязанность к вещи, к живому объекту можно запрограммировать. К матери, например…
– Не смей об этом.
– Хорошо, хорошо… О маме вашей не буду. Хотя, она – всего лишь фантом, как и рано умерший отец. Кстати, ее комната по-прежнему заперта?
– Тебя это не касается.
Макс глотнул еще коньяка, крякнул и изъявил желание закусить лимоном. Лимона не было, я положил перед ним остатки принесенного Лилей шоколада.
– Знаете, эта причуда с неприкосновенной комнатой тоже вложена в вашу голову мной, –продолжал он, жадно жуя. – Правда, сама идея мне не принадлежит. Идею спустили «сверху». И теперь я начинаю догадываться, зачем. Там, в этой комнате что-то есть. Не удивляйтесь, если обнаружите там собственный расчлененный труп в формалине. И еще что-нибудь – например, ядерную боеголовку. А впрочем, вам туда войти не судьба. Сама возможность этого действия заблокирована в вашем «сознании». Табу.
Он постучал пальцем по темени.
– Ничего там нет. Я сам запирал ее после того, как мама…
– Конечно, конечно… Но это  ваше «воспоминание» сформировал лично я.  Шаблонно и сентиментально. «Мадам Бовари» на прикроватном столике, очки, лекарства, портреты на стенах. Угадал? Я вмонтировал все это в ваш мозг.
– Понять бы зачем.
– Чтобы было достовернее – издержки романтического сознания, туда-сюда. Уж коли лепим куклу сентиментального поэта, так и тараканы у этой куклы должны быть соответствующие. Черт возьми, давайте ее откроем! Вы увидите, там все по-другому. Никакого романа на столике. Дайте ключ!
Он вскочил и заметался по квартире. Мне стоило больших трудов угомонить его и затащить обратно на кухню. Он устало взглянул на меня и усмехнулся:
– Да вижу я… Ничему ты не веришь. Почти как человек.
Мне стало жаль его. Бледный, полубольной, смертельно уставший, он сидел передо мной, уронив голову в свои сухие длиннопалые ладони и всхлипывал – то ли плакал, то ли смеялся. Его надо было успокоить, умиротворить.
– Макс… То есть Андрей… А зачем вообще понадобилось меня «лепить», как вы говорите, именно таким? Ну, поэтом, романтиком?
– Не знаю, – растерянно сказал он. – Возможно, в рамках эксперимента планировалось понаблюдать, как куклы с разными ментальными «багажами», жизненными установками будут взаимодействовать друг с другом. Куклы ведь были очень разные. Интроверты и экстраверты. Романтики и прагматики. Мизантропы и гуманисты. Жизнелюбы и монахи в миру. Был даже тип с уголовным прошлым. Его накачивали блатными песнями. Знаете, это очень забавно, когда робот ботает по фене, как матерый уркаган.
Макс засмеялся, но веселье было недолгим. Он резко помрачнел и сказал:
– На нас… На тех, кто вас создал, открыта охота. Те, кто работал в проекте, исчезают один за другим. Одного сбила машина, другой вышел за сигаретами и пропал. Я боюсь, Георгий.
Я решил подловить Макса на противоречиях. Его железная логика дала сбой, и это надо было использовать.
– Тогда совершенно непонятно, почему вы пришли сюда. Если все, что вы рассказали сейчас – правда, вы подвергаете себя большой опасности.
Вопреки ожиданиям, это его не смутило. Он как-то странно улыбнулся и сделал неопределенный жест – плавно взмахнул рукой.
– Человек часто руководствуется иррациональными мотивами. Признаюсь честно, я сам не знаю, зачем я здесь. Может быть, я просто соскучился? Все-таки, столько работал над вами. Мне ваше лицо даже снилось потом.
Несколько минут мы молчали. Макс допивал коньяк. Я мысленно прикидывал, сколько часов мне осталось спать. Пора было сворачиваться. Что-то подсказывало, что эмоциональное возбуждение моего ненормального гостя должно было сойти на нет, сменившись упадком сил и сонливостью.
– Получается, меня вообще нет? – с деланной задумчивостью спросил я.
Он поднял голову и прищурившись, посмотрел мне в глаза.
– Как вам сказать… – Макс зевнул. – Это вопрос философский. Вы чувствуете, вы помните, вы даже любите…
«Надо постелить ему на полу. Но как спать в одной квартире с сумасшедшим?», – размышлял я.
– Некто, вернее, нечто мыслит, мечтает, чувствует боль, и не только физическую, – одновременно говорил я. – Значит, это нечто существует, и оно – человек.
– И все-таки, вы – машина… Вернее, биологическая кукла. Да, вы чувствуете, грезите, предаетесь воспоминаниям, но не как мы, люди – иначе.
Еще секунду назад совершенно вялый, он резко встал и схватил со стола разделочный нож. Я вскочил и попятился к окну.
–  Я вам сейчас докажу. Дайте руку! Проколите палец, у вас даже кровь не настоящая.
Я схватил табуретку и приготовился контратаковать. Помедлив, Макс сунул нож в карман, резко развернулся и пошел к выходу. На пороге он обернулся.
– По большому счету мне бы надо вас уничтожить. Я знаю ваши слабые места. Но боюсь, этим уже ничего не добьешься. Все зашло уже слишком далеко. Прощайте, кукла!

Заснуть после всего произошедшего было трудно. Я долго ворочался в постели, потом взял свой новенький айфон и набрал Лилю.
– Это весеннее обострение, – сказала она, зевнув в трубку. – Сейчас таких много по городу ходит. Ложись и спи.
Голос Лили – мягкий, нежный всегда действует на меня умиротворяюще. Я лег и заснул. Во сне я видел площадь, наполненную заводными куклами. Они двигались, смешно и жутко передвигая негнущиеся ноги. Те, у кого заканчивался завод, останавливались, да так и оставались стоять в нелепых позах. В конце концов, вся улица оказалась заставлена неподвижными пешеходами. Как будто собрали в одном месте все манекены мира.

А Макс, похоже, действительно съехал с катушек.

Утром следующего дня в криминальных новостях показали человека в плаще и остроносых туфлях. Он лежал на асфальте среди мусора и как будто спал. Его растрепанная голова покоилась в черной маслянистой луже.
– Дерзкое нападение на наряд полиции произошло минувшей ночью в центре города, – бесстрастно сообщала телеведущая. – Неизвестный в ответ на требование наряда предъявить документы набросился на правоохранителей с ножом, тяжело ранив одного из них. Сотрудникам ДПС пришлось открыть огонь на поражение. Личность нападавшего устанавливается.
Я вцепился в кресло, вглядываясь в телевизионную картинку. Плащ, ботинки… Нет, к счастью, это был не он. Другое лицо. Бородка. Тоже, наверное, сумасшедший.
О бедный, бедный Макс! Возможно, было бы лучше, если бы это был он… Наверное, лучше так, чем всю жизнь в потемках, в лабиринте собственного безумия. Не дай мне Бог сойти с ума… Вечером надо будет позвонить ему. Может, он пришел в себя, может, болезнь отступила? Подколю его как-нибудь, скажу, что звонит ему его любимая кукла.
…А ведь было несколько секунд, когда я чуть было не поверил в то, что он говорил мне.
В эти несколько секунд я испытал... Страх? Да, я вдруг подумал: неужели я, неужели вся моя жизнь – фикция? Неужели у меня не было детства с бабочками, корабликами в лужах, с банкой, полной головастиков, с обожженными крапивой коленками? Не было морского прибоя, августовского звездопада, стрекозы, севшей на Лилино золотистое плечо? Когда все это с кем-то происходило, меня просто не было? Меня и сейчас нет? Есть лишь машина, заводная кукла, напичканная искусственными воспоминаниями. Откуда я знаю про заводных кукол? Кто вложил в меня это? Кукла наследника Тутти… Три толстяка… Старая потрепанная книжка с картинками. Бабушка читала в детстве. Значит, и бабушки не было? Ее голоса, который я до сих пор помню, не было? Бежали ребята, рассыпали пшеницу, курицы клюют, петухам не дают… Я Колобок, колобок, я по коробу скребен, по сусекам метен…
Нет, но каков бред! Или это был розыгрыш? Если Макс все это нарочно… Морду надо бить за такие розыгрыши. А все сомнения решаются очень просто. Я поищу ключ и отопру мамину комнату. Пыли в ней за три года, наверное, накопилось тьма-тьмущая. Тьма-тьмущая… Так она говорила. Но если верить Максу, ничего она мне не говорила и вообще никогда не существовала. Что я увижу там, в ее комнате? Свой собственный труп, мелко нарезанный, как салат оливье? А что если там, за дверью вообще ничего нет? Только кирпичная стена?
Господи, я тоже начинаю сходить с ума. Лучшее средство сохранить рассудок – активный образ жизни, спорт и творчество.  И немедленно позвонить Лиле. Она скажет что-нибудь ободряющее. Да, она засмеется и скажет: «Ну вот. У тебя тоже весеннее обострение».