2 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Утро. « Разочарованному сердцу всегда необходимо множество подтверждений. Одно услышанное из чьих-то уст никогда не вселит уверенность, не призовет Правду, чтобы та прилюдно признала все услышанное человеком, предъявила доказательства. Но порой разум желает обойтись без Открывательницы тайных домыслов, ведь ждать ее чаще всего бывает очень и очень долго. А успокоить взволновавшийся главный механизм тела нужно немедленно. Долгое пребывание в тревоге, в тоске вызывает «серую болезнь», люди называют ее меланхолией. Ее суть в том, что образовавшись лишь в сердце, она создает множество замкнутых кругов и те распространяются по каждой клетке организма, пока не доберутся до плохо защищенного светящегося шарика. И чтобы не допустить всего этого, различных последствий с коварством стоит как можно скорее найти хотя бы еще одно лицо, чье сознание находится в определенной, связанной истории, с той, которая была услышана. Чем больше подтверждений, тем ближе спокойствие. А на первый взгляд, кажется, что все совсем по-иному. Но если человеку предоставить правдивые факты, вызвать убедительность, то главный механизм постепенно смериться с тем, что долго растущие цветы, завяли, и теперь могут вырасти только новые, свежие и сильные стебли. Печаль в том, что в отличие от сердца, мало пережавшего, но довольно болезненно, душа опустошит все свои полки, станет перебирать письма, пока не поймет, что нельзя склеить порванную бумагу ровно в таком виде, в каком она была изначально.» - Аиде Михайловне срочно нужен был какой-либо человек, сумевший остановить беспокоится ее сердце. Ранним утром, еще пока спал старик, она пришла на завтрак в сумрачном настроении, увидела вдали коридора плотно прикрытые двери, и как за ними ходят человека два, три. На ней было то самое цветное платье, волосы убраны в легкий хвост, резинка держала пряди внизу. Она не сразу коснулась ручек дверей, прислонилась к стене, вглядываясь на накрытые не полностью столы. Заметила, как на дальнем не хватало вилки, на том самом столе, за которым обычном собираемся мы, приходим в середине завтрака, в отличие от Ольги, которая редко сталкивается с нами взглядами. Продолжая глядеть за стекло, она никак не могла отодвинуть слова Лешки про ее Архимея Петровича, но больше всего ей хотелось найти этому еще хоть одно подтверждение. Ведь нельзя поверить моментально тому юноше, находившемуся то ли в бреду, то ли в чистой реальности, в которой она ждала встречи с Химом больше двадцати лет. Но отчасти она все-таки верила его словам, его голосу, тому дрожащему голосу, в нем слышалось столько истинны, невидимой для лишних глаз. Но раз он сказал ей, этой гости ночи, отныне она больше не посторонний человек, и сама, Правда, Тишина позволили ей познакомиться с ним, с нашим героем. От этого всего у нее безумно болела голова, мысли крутились еще потому, что она не знала, с кем конкретно ей говорить.
Не прошло и двух секунд, как в открывшиеся двери вошел опередивший ее силуэт девушки в черной юбке, что не прикрывала колен, в рубашке с рисунком прыгающих леопардов. Девушка направилась к определённому столу, чтобы положить ключ с брелоком в виде шара, леопарды на спине плыли, становились широкими, а когда она остановились, то изображение замерло. Отодвинув спинку стула, что был направлен по направлению к голому окну, она случайно увидела ее, ту самую женщину, которую встретила вчера с Аринкой.
Не прошло и двух секунд, как в открывшиеся двери вошел опередивший ее силуэт девушки в черной юбке, что не прикрывала колен, в рубашке с рисунком прыгающих леопардов. Девушка направилась к определённому столу, чтобы положить ключ с брелоком в виде шара, леопарды на спине плыли, становились широкими, а когда она замерла, то изображение перестало вертеть рисунок. Отодвинув спинку стула, что был направлен по направлению к голому окну, она случайно увидела ее, ту самую женщину, которую встретила вчера с Аринкой. Она не ожидала виджеть ее так рано. Она отчетливо предполагала, что Аида Михайловна будет до часа дня будет целовать Архимея Петровича в нежные губы или просто разговаривать с ним, как тогда, в прошлые года, о которых Ольге рассказал сам старик. Но женщина выглядела не то, что бы потерянной, она с вдруг улыбнулась человеку, хранившему тайну, произнесла:
-Ты разреши мне рядом сесть, а после в разговоре отыскать всю весть. К тебе одной мне б обратиться, и чужду старость загнать в знакому вереницу. Нужны одни мне подтвержденья, что рвенье все мое напрасно было, по скудному теченью плыло.
-Конечно, отказать вам будет вовсе не уместно!- Ольга просто взглянула на нее, зашагала за плошкой с хлопьями какая-то счастливая, счастливая тем, что с ней только что говорила эта женщина, хоть какая-то женщина. И как она сказала, так мягко, так обычно говорила ты, и я буквально летала в аромате твоих сладким духов, так Арина раскрывала крылья души спокойным утром, спокойным...
Было ли это утро спокойным? Именно об этом желала говорить не вникшая окончательно в нашу историю, Идочка, присевшая тут же за стол. Она поддерживала ладонями подбородок, глядя, как в дверях виднеется проход. Через него с легкостью, если убрать все стены, можно увидеть их комнату, комнату Лешки, и то, как мысленно отлепляет побелку с потолка задумавшаяся Аида Михайловна. Есть ей совсем не хотелось, и было как-то неудобно, не смотря на то, что Степан Викторович позволил ей лакомиться этими чудными булочками с сахарной пудрой. Но в этот раз их пропустила мимо глаз даже Ольга, видимо она тоже решала разумом все это лишние: непонятные лица, улыбавшиеся щеки, и шаги, звонкие шаги, и все они были для нее не теми. Потому что и Ольга, и женщина ждали Лешку, нашего героя. Аида Михайловна, чтобы подойти, поговорить, девушка, чтобы увидеть, что он просто есть, и с ним все хорошо. Об этой тревоге она не рассказала еще не кому, между тем ждала пока в пустая плошка зальется струей теплого молока...
...Так вот если все-таки осмелиться разбить стены, то можно было увидеть, как Аринка стоя в ванной, расчесывала черные запутавшиеся волосы. Она держала деревянную расческу, отделяя одну прядь от другой, спустя пять секунд, она отложила ее на раковину, на голову одела белый, пластмассовый обруч. Ощутила, как носа коснулись коротенькие пряди, они обычно щекотали ей лицо, и Лешка, видя ее неудобство, убирал их за уши. Это были ее любимые, редкие моменты, но по утрам она вовсе ждала не их, она торопила время, чтобы как можно быстрее отправится на завтрак, не дать юноше вспомнить о ночи. Но кто сказал, что он не помнил ее? Он помнил, как пришла и женщина, как соблазн жутко смеясь, пытался утащить его в царство сна искусственным путем, а он, отказав ему, предпочел, еле убедив тело, настоящее погружение. В ту секунду, он стоял в своих любимых серых брюках, и синей рубашке с опущенными рукавами прямо перед зеркалом. Ох хмуро, впрочем, как и всегда оглядывал свое бледное лицо, застывшие глаза, зевнул, прикрыв рот левой рукой, которой случайно, а может и нет, открыл тот ящичек со сверкающей дозой приятствие. Глаза тут же поникли, перестали моргать, в них кажется, слетелась вся пыль с потолка, из обратной стороны зеркало, но только не из ванной, из которой негромко сказала черноволосая девушка:
- Мой милый друг, ну что идем? Готова я, готов и ты. По сторонам, пожалуй, посмотри, меня пойми, и в танце глаз ты закружи. Соскучилась я верно по глазам, по атмосфере явной, что создам. Нам стоит только выйти...
Договорив, она вышла из ванной комнаты, выключила свет, который вновь был дан Евпатории в шестом часу утра. Готовая улыбнуться, она остановилась в дверях, застала Лешку за очередной картиной, о которой ни с кем не делилась. Это происходило довольно часто, он, как и Тишина, говорил взглядом, нет, он лишь поднимал зрачки на нее, смотрел не сквозь, наоборот прямо, но так нежно, моля о том, о чем предпочитал просить именно ее, Аринку. И давно поняв ее отношение к нему, он стал, будто пользоваться этим чувством, живым чувством, ни в коем случае не игрой. Сколько раз после он ругал себя за это, но в те минуты, ни что не могло остановить его полные слепой надеждой, загоревшиеся кристаллы. В них было жарко, в физической оболочке холодно, как и Аринке. Правда, сейчас она отреагировала как-то спокойно, не стала чего-то говорить, убегать. И он не мог припомнить такого, чтобы она убежала, отвернувшись, как его мать. А ведь когда-то она влюбилась в него именно потому, что ее привлекло сострадание, но уже какую неделю она боялась этого, а когда оно приходило, то безутешно сдавалась, словами не шила покрывало, под которым раньше можно было спрятаться. Под ним есть шанс укрыться всегда, но Лешка ясно этого не хотел. Черноволосая девушка же в очередной раз склонилась к словам:
- Не говори о том, чего желаешь, и настроение мирное отодвигаешь. Давай еще секунду так, в порыве теплоты, предчувствуя все наступление грозы...Мне летом слишком дорог дождь, он кажется мне очень прост, и в то же время к сердцу не прирос. О нем я б говорила бесконечные часы, не собирая утренней росы. Но кажется, тебе все это скучно, и в грусти утопаешь грустно. Скажи, мне друг, любимый друг! Скажи, что хочешь сам, беседу заведи о чем угодно, как говорил когда-то сам Авраам. Библейских персонажей в детстве я любила, и книги без обложек била, страницы вовсе не щадила, как ты себя не пощадишь. А я не убегу, и слов коротких от тебя словлю!
- Ну, брось, Арина, это ж радость, она не в счастье больше мне, дары все так же отдает луне. А обо мне, а обо мне не сложены слова, в которых не было б тебя. Не стану я тебя просить, на что мне руки собствены хранить, когда я сам, я сам могу, и стенам может, покажу, не слабость и не силу. Наверное кое-что иное, не привлекающее чье-то горе, не отвлекающие и любовь. - он сказал это так же печально, как всегда. Пальцы уже просунул в полку, нащупав в темноте еще нетронутую стекляшку с закупоренным концом. Он поставил ее ровно на гладкий стол, после чего достал пластиковый шприц, чья острая игла была в плотном колпачке. Он и вправду был готов снять его, а дальше, дальше что? Вот, она стояла сбоку, прислонилась к стене, прикусила губы, от чего, на его удивление, он и никогда не трескались у нее, как у него. Ну почему Арина не пыталась остановить его, почему? Тут он замер, повернул голову в правую сторону, увидел, как девушка лишь смотрит на него, пытаясь проникнуть в бездну постоянства. Дрожащей правой рукой он взял вещицу, стены вспыхнули шёпотом, горьким разочарованием, балконная дверь не распахнулась. Все ждали, что будет дальше, ждали чего-то, чего толком не знали.
Долго Аринка смотреть на подобное не могла, потому сдавшись, она быстро подошла к Лешке. Впервые, наверно, за все время она грубо ткнула его в плечо, усадила на стул, и резко положив его руку на ровную поверхность, закатала рукав рубашки. Дальше ее движение стали машинальными, она пыталась отвлечь себя другим, например тем, почему в эту минуту не показалась Привязанность, и куда подевалась Тишенька. Но стоило ей отломить конец стекляшки, как она вынырнула из мыслей, стала избегать его голубых глаз, и изображения в зеркале...
Прикосновение случилось буквально через секунду. Боли от тонкой иглы не было так же, как и радости, но Алексей не мог оторвать глаза от сосредоточившейся, видно мучавшей себя отчаяньем, Аринки. Мгновенье кончилось, до полного удовлетворения оставалось десять минут, черноволосая девушка нервно положила шприц на конец стола, и, не обернувшись, зашагала вперед, туда, где о ней вспоминала Аида Михайловна...
Присевшая за стол Ольга с плошкой хлопьев и кружкой кофе, развеяла мысленное путешествие Аиды Михайловны по закоулкам вселенной в голове. Она дружелюбно протянула неглубокую, беленькую кружку женщине, как услышала от нее начало беседы:
- Хочу спросить тебя о том, о чем не ведали мне книги, однажды собираясь в том. И смею я предположить, слова и мысли отчасти все предупредить, о том, что может все таким уже странным показаться, но очень, очень ранним. И кто об этом говорит с утра? Тот шепчет на ухо: «Пора». Ему не в силах возразить, точней самой себе. Моя беседа будет не легка, безумия скорей всего полна. Но выслушай, предугадай, о том ли рассуждаю, на чем еще запрета нет, и пламенного не слыхать привета. Прости, что сразу к делу! Ну все же расскажу тебе...Свидетелем чего я ночью стала, не знать уж лучше никому, и к сердцу ярко я приму, что видела вчера одно я чудо. Как свет поник угрюмо головой, и кто-то вовсе не владел собой, у рук моих лежал в кровати, на что мне Тишина кивала кстати. Ее не видя сразу так, я бросила загадку вспять, хотела по началу отойти, спросить ее о всем вдвоем. Но вдруг уведя силуэт, цветной взволнованный потрет, осталась неприкаянно сидеть. И к девушке лицом я повернулась, в объятья нежности, покоя окунулась. Не вмиг, сообразив все правду, и как бы не было все странно, залил жестокий дождь веранду, на ней уж не было меня, но те, мне кажется, тонули.
Человек, хранившая тайну, сморщилась, плошку отодвинула на край стола, руки положила на мягкую скатерть. Внутри ее словно поранило острие, давно находившееся рядом, все время подгонявшее, но никак оно не могло коснуться ее физически. И тут она заговорила, быстро, не сводя взгляд, все то, что знала, держала в себе:
- И вот настала жуткая пора. И как же вы верны, точны, не упуская никаких деталей, вчера уж ночью вы не спали. Позвольте вы меня не прерывать, глазами стены не срубать, из кружки молока не выливать, и руки прятать сквозь невинный ряд. О них начну сначала! Но прежде брызну я рассказом, о том, как в милой стране разом нашлась с девчонка с мармеладом. Любила есть его она, а после приглашала в гости… Моя подруга, лучшим другом она была во всем прелестном чуде. Конечно, я сама его сломала, поверив старику, ведь он удачно думал обмануть Судьбу, начав в реальности стрельбу. Давно мы здесь, не бережём свою-то честь! Вот так однажды услыхала старика, его ужасный план сполна, чтоб мальчика, чтоб Лешку, как плошку с молоком опустошить, вернуть в прекрасный мир девчонку, не спрашивая про ее заведомую собачонку. Собачкой верной я была, и не ругала я года. О плате редко я мечтала! Но ведь шантаж- какая вещь, немудрено, что весь кровавый свет на нем построил яростный обет, кого-то в жертву принося. Он, он ваш старик! И что же предложил он мне? Вернуть ее хотел туда, где в полдень поднимается луна, игриво буквы выгоняя, от радости кусты ломая. И почему согласна стала я? Не знаю, право, без конца ловлю в глухих лесах слова. Шептал он мне тогда все ночи, не закрывая потрясающие очи, чтоб в руки я стекляшку забрала, и мнимо принесла ему, не скручивая руки самому. Он жертвой выбрал Лешку, а счастьем, радостью не детскую матрешку, какие в детстве были у всех нас. Он с холодом завел игру, и перекинул на ветру, к нему, в его несчастные глаза!
Она остановилась говорить внезапно, запнулась. Аида Михайловна требовательно, соединив ладони замочком произнесла:
- И кто же холод, этот враг, на неугомонности приляг? Скажи мне, милое дите, в моих словах одни ошибки, они не так уж робки, чтоб выбивать порывом стекла? Аринка друг, а перемены настроенья давно не строят у себя ограду, все четче подчиняюсь саду. А сад известно, кто, сад - тело. И в управленье вдруг эмоций, просил вчера глазами…
- Ну, вот и все! Ответ у вас, и крайних радостей он не припас.- печально проговорила Ольга, но облегчённо, что не пришлось говорить это слово на холодную букву «м».
Женщине оно было не нужно, главное, что сама Правда выглядывала из дверей коридора, выглядывали ее белые посланные круги. Они возникали всегда, и двигались к одежде избранного человека, если Открывательница тайных домыслов не могла прийти сама, но и не выступала против сказанных слов. Опустив голову, Аида Михайловна подняла ее через секунду, когда в эти самые, маленькие круги вошла Аринка. С черноволосой девушки будто стерли лицо, одели маску мрачности, призвав грусть тумана. Она шла, не видя, не слыша. Женщина наблюдала за ней взволнованно, пытаясь нащупать главный механизм ее тела. Ольга быстро заметила отвлеченность собеседницы, тоже развернулась в пол оборота. С мягкой улыбкой на лице она глядела на спешащую Аринку, которую знала, с которой мечтала заговорить, но ее останавливала совесть и множество недостойных причин.
- Алексей…- проговорила шёпотом человек, хранившая тайну, не переставая наблюдать за ними, сидя в пол-оборота, в ту минуту, когда юноша, догнав Аринку, резко остановил ее, схватив несильно за правое запястье.
Девушка остановилась, ощутила его знакомое дыхание, прикусила губы. Обернувшись, она провела взглядом по поднятому рукаву рубашки, по несильно видному следу от инъекции. Она немедленно взяла его руку, опустила второпях рукав, коснулась его горячих пальцев, и погрузилось в объятья белых, облепивших ее шаров. Лешка прекрасно продолжал молчать, смотрел на ее грустные, но до жути влюбленные глаза, влюбленные не в сочувствие, а в него. Аида Михайловна видела все это со стороны, да это видели многие, кто уже пришли на завтрак. Даже он, Архимей Петрович, бодро прошел мимо них, с обыкновенной мимикой на лице в шерстяной бардовой кофте. Как только Арина заметила его, она тут же сжав руку Лешки, направилась к столу, за которым давно сидела ты, резво смеясь со мной. Женщина заметила этот жест, как никто другой. Невольно подумала, в кого превратился ее Хим, когда его уже боится семнадцатилетняя девушка, а остальные обходят стороной, да и с какими идеями теперь живет тот, кем она болела двадцать лет. Нет, она болела Химом, талантливым музыкантом с большим будущим, а не Архимеем Петровичем, безумцем, затуманившим разум очередной девушке, такой как Ольге.
« Сердце, получившее хоть какие-то подтверждения, начинает, прежде всего, думать о том, что с ними делать. Может их получиться превратить в свежую землю для цветов? Разумеется, получиться. Но есть ли теперь смысл сажать новые расточки, усердно поливать их, когда никак не нельзя избавиться от прежних, истерзанных корней? Потому что в глазах, в глазах только они, и кривая улыбка разочарования, натянутая, пришитая к щекам улыбка. Ее долго е получится забыть, и нельзя утверждать, что это было последний знак внимания, который душа получила от дурного чувства».
***
2 декабря. 2018 год. Евпатория. День. « Принятие решения всегда является самым сложным процессом, которым занимается разум, непременно советуясь с душой. В этом вопросе он не может самостоятельно начать управлять действиями человека потому, что те не согласованы с требованиями придирчивой, чересчур обидчивой души. Те, звуки, которые исходят от светящегося шарика, н подобие вибрации проносятся по рукам, создают мурашки, они царапают самих себя внутри, и человеку становится холодно от безвыходности, полностью состоящей из иллюзии. И все верно, ведь ответы строится не только из мыслей, они берутся от сознания, которое находясь в какой-то короткой меланхолии, перестает усердно работать, сутки рассуждает с душой о том, от чего грустью наполняются легкие. И эту грусть следует, как можно быстрее выбросить наружу, за пределы человеческого тела или просто растопить ее так, как растапливают золотистый кусок масла на раскаленной сковороде. Чаще всего в лицо брызгают искры, эти самые искры появляются и внутри физической оболочки, когда душе, до крайности надоедают реплики сознания, и они зовет, зовет разум. Сердце безумно болит от того, что оно уже готово получить это решение, решение, от которого оно забьется еще сильнее, знать будет, для чего ему биться. Проносятся голоса, мысли шепчутся между собой, волнуясь за собственные роли, за то, во что им придется собираться, постепенно переодеваться, красить губы алой или траурной помадой. После чего он выступят открыто, вынесут приговором то решение физической оболочке.» - какое решение принять Аиде Михайловне она не находила какой час. Стоило начаться занятиям в Евпаторском Заведении, как она быстро направилась за калитку, прикрыла ее тихо, и перед ней открылся обыкновенный город, нежный, теплый, но чересчур сырой. Сырым он был не в плане климата, на всех его дорогах были, казалось, разбросаны чьи-то слезы, их слезы, людей, с которыми недавно познакомилась Идочка. Она шагала в лаковых сапогах рядом с красным бордюром, его цвет стал едким от мгновенно приземлившихся капель очередного дождя. Но тот не торопился вовсе прогонять эту одинокую, гуляющую женщину. Облака никак не могли построиться над ее головой, плыли, словно по просьбе Тишеньки на расстоянии друг от друга.
Единственное, от чего ей было легко, так это от воздуха, этой прохлады, принесенной с морского побережья. Оно было в тридцати шагах по левую от нее сторону, по бокам с одной стороны стелился пустой пляж, песочный пляж, еще не виднелись скалы. А по другую сторону изредка проезжали машины, забрызганные природной грязью, или блестящим металлом. Она вовсе не глядела по сторонам, выбрала прямую гладь. Изредка на дороге появлялись остановки, так, что она шла без всякого беспокойства, о том, как будет возвращаться в наше училище. Прошла Аида Михайловна остановок пять в бежевом пальтишке, что было плотно застегнуто на синие пуговицы, горло она оставила открытым, волосы, верно, собрала заколкой на макушке головы. Куда ее вело сердце? До безумия ей захотелось отдаться не пустоте, и пейзажам, а тому месту, где когда-то возле скал ее вынесли на руках Царицы моря и сама Черная Подруга едва не провела по ней черным крылом. Она помнила этот день четко, слышала и их слова, хотя те считали, что она находилась в ином пространстве. Но, нет, она по сей день слышала этот жесткий, невыносимо изысканный голос, он не пропадал из ее воспоминаний, как и слова Ольги. В голове никак не укладывалось то, что ее любимый Хим превратился в настоящего шантажиста и того, кто способен приучить человека к искусственной радости. Она не сталкивалась с ней ни разу, и Тишенька за все то время общения ни разу не показала на то, что есть такое в мире, что есть и Привязанность, и Пристрастие. А с такими людьми, как Лешка, она тоже не имела дело. Жутко удивилась тому, что первый раз в жизни во вчерашней ночи она испытала истинное сочувствие к этому потрясающему юноше с голубыми глазами. Его лицо застыло внутри нее, отвлечься чем-либо не помогала, потому продолжала идти, пока не наткнулась на скамью со спинкой, повернутой к морскому берегу. Оглянувшись, она не спеша присела на слегка мокрую поверхность, но пальто было теплым, и она не стала думать о том, что скоро замерзнет, может, промокнет.
Внезапно она подумала о том, закончились ли занятия у этого юноши и той девушки Аринки, и конечно у меня. Она не видела меня, только слышала о девочке, о девочке…Но разве я была девочкой, больше нет, да, и никто так не называл меня целую вечность. Наверно мысли все же пересекаются друг с другом. Ведь, лекция Архимея Петровича кончилась полчаса назад, и я бросилась искать эту женщину, уж больно мне хотелось увидеть человека из легенды, настоящей легенды. Найти ее, проследить путь, труда не составило. Стоило мне выйти из корпуса, проводив взглядом смеющегося Лешку и держащую его за руку Аринку, облегченно вздохнула, обратилась к Ветру. Он был никак Тишина, всегда знал, когда прийти, и с ним было легко договориться о чем-либо, и я не стала упускать возможность, чтобы не выспросить у него, где же Аида Михайловна Кружевальская. Тишенька не попалась мне на глаза, а вольный Ветер, воспринял отвести меня к ней, как должное Свидетеля многого.
Но идти пешком я не решилась, не любила надолго блуждать по скучной дороге. И стоило мне сойти на одной из остановок из коротенького автобуса с полосатыми окнами, под крышей этой остановки я увидела Ветра. Он кивнул мне головой, первый раз протянув руку в перчатке кремового цвета. Свидетель многого странно молчал, но я тут же коснулась его пальцев своей холодной ладонью. Идя с ним, я чувствовала себя той самой маленькой девочкой, защищенным ребёнком перед открытым морем. За быстрые шаги по шершавой дороге успела согреться в одном только малиновом, шерстяном свитере. Я постепенно приближалась к сидевшей спиной женщине с задумчивым профилем, глазами, устремленными в непробиваемую тишь. Но, нет, нарушить ее можно было с легкостью. Отпустив Ветра, не взглянув на его уверенное лицо, я беззвучно присела рядом на холодную поверхность скамьи. До лица, казалось, долетали мелкие крупинки соленой воды, но я ошибалась, это вновь голоса облаков, их слова, которые невозможно услышать, можно ощутить. Я вытерла правую щеку, развернулась так, что мои замершие колени в черных колготах смотрели на изысканные ноги Аиды Михайловны.
- Внезапностью я смела удивить, и неожиданность так звонко принудить прийти со мной туда, где вы, отчетливы, видны, но почему-то не смелы. Мое-то имя не знакомо, оно как будто в скорости времен давно расплывшись, ждет паром. Нашла я вас, конечно, не сама, и все уже стало неспроста. Передо мною дама из легенды, и как не впасть в восторг, остановив весь торг? А вы вот думали когда-то, о том, что там, вдали, в цветущей и морской стране, где говорят: « Смотри» и тут же догорают свечи, уничтожая светлые все речи? Не зная, как и что вон там, во дни пленяющей лени, сажусь я на колени, и так гляжу, что будто провожу сейчас. Кого, когда я провожу? Наверно мыслей плот или мечту. А после мачту подниму, и выгребу песок из сердца, чтоб билось сильно полностью оно, и телу было хорошо.- я произносила эти слова, никак не осмелившись взглянуть в эти любимые глаза Архимея Петровича, я остановилась на ее переносице, замолчала
- Не нужно предоставляться, когда и так на что есть слаться. Мне кажется, я знаю имя, победы имя хоть одно, и пусть пройдут года, мне все-равно. Какое облегченье, мне в робость не упасть, что вы пришли, хотите одиночество украсть. Давайте я продолжу, и расскажу я вам о том, как Ольга этим утром, забыв о хмуреньком дожде, как об одежде всей вины, присела, вспомнив дни. И честно, в ужасе каком-то, и в неуклюжей я потере, сижу сейчас, и морю руки выставляю напоказ. И море, верно, мне кричит: « Давно избавь себя от пыток, и расскажи все старику, чтоб больше не поймать росу». Но мне-то нравилась она, хладеющая вся роса, а тут вдруг долгу в совесть я забиться не хочу, от этого я больше не лечу. Зачем полеты в небо, когда уж на Земле живут такие люди без разума дожди, все поливающие тучи несчастных молодых шаров. Я буду откровенно с вами, и, наступая я самой себе на раны, хочу совета попросить, и лишний раз я подтвержденья получить. Мой старый Хим - мне солнцем был, теперь уж точно дождь, что прочность проверяет, чужие судьбы подставляет…- женщина не успела договорить, как я перебила я, повертев отрицательно головой.
- Не врите, помолчите! И голос Ветра ощутите, поймая луч иного света, что не был на сегодняшнем рассвете. Представлю миленький расклад, не привлекающий на первый взгляд. Судьба у нас одна, единственная в одеянье, и крутит шар земной она, не понимая большинства сполна. Зачем Отец ей дал такую власть, когда ей хочется не править, а с утречка бежать с оправой, оберегая облака, и клея заново…А впрочем отвлеклись, не делу придались! Скажите все ему, прочувствуйте свободу, прочтя не коротенькую оду. Но буду с вами я не лжива, не брошусь я порыву, когда не только он во всей историю виноват, что хочется не петь, а громко так реветь. Все началось с меня, но те, они, кажись, забыли, настроясь против старика. Вещицы принесла беспрекословно я, и те посмели прыгнуть в руки, как долго бы не длились муки, они теперь все у него. И Хим тут отчасти причем, а остальное дело в нем, в том юноше с русоволосой головой.- во время беседы я переключилась наблюдать за распадающимися волнами, и в один миг мне захотелось увидеть их ближе, ближе. Медленно приподнявшись, не обернувшись, я пошла по сырой земле вперед. Не могла я сомневаться в том, что Аида Михайловна устремиться за мной.
- И все же расскажу ему, что знаю, ничем ведь я не пренебрегаю. Во мне проснулась жалость, вчера впервые, с ней столкнувшись, я стала беспокойство поднимать, глаза намного шире открывать. Под шторами тяжелых век не спрячусь, в объятьях не расплачусь. – она шла за мной, пытаясь перекричать смешанный с холодом воздух. Мы уже вышли на песок, как я остановилась в восьми шагах от запаха зимней глубины, съевшей соленость на целую половину моря. Она продолжила, взяв меня за плечи, - Не знаю, что хочу сказать, но попытайся ты меня понять. Уезжать я больше не стремлюсь, в Москву я не вернусь…
- О милый город и земной такой!- не смогла сдержаться я, повернула голову в профиль, - Вы знаете, что с ним меня связало, навек к любви и к театру привязало? Наверно та игра, в воображение игра, любимые они, горели все, как точные огни. Не видела их вечность по собственным подсчетам, крутила деревянны цифры, пытаясь пропустить я искры. И вот теперь я увлеклась иными, и Лешкой, и Аринкой, и Танечкой моей. Но помню, помню верно, того, кого любила, и с честью в памяти хранила. Простите, имя не скажу, а то вы точно заплетете из волос косу.
- Ну, полно рассуждать, воспоминая переводить в картины небылиц, пытаясь приукрасить лица. Пойдем со мной туда, где с ропотом душевным, встают из моря те, кого не видят рыбаки, считая за русалок. А с Химом я поговорю, боюсь со скуки не умру…- она красиво засмеялась. Я обернулась, взглянула в ее грустные, но с крупинкой счастья глаза. Такие глаза были у Аринки, когда та лежала на кровати, гладила по голове успокоившегося Лешку. И мое сознание построило похожие мысли, что если Аида Михайловна эта та женщина, наша спасительница, способная мыслить разумнее всех нас.
В ней не было какой-то тайны, как загадки в тебе, и какого-то подвоха, жившего в Ольге. Про себя я не думала, в этой истории я сдавшаяся героиня, не способная вернуться в собственный мир. Не сводя с ней взгляда, я легко отказалась потому, что мечтала окунуться в сон, в сон в котором каждый день стал прибывать Лешка. Аринка часто рассказывала мне, как открывая двери комнаты, она видела его спящим на застеленной кровати, в серых брюках. А ведь недавно кончились занятия, и наши тетради пустовали без очередного переписанного конспекта, память без заученного материала.
- Вы отыщите скалы без меня, и просто так пройдите вы туда, куда зовут года! Надеюсь, я, что вы поймете, о том, о чем сложился разговор, немыслимый порой. Но знайте то, кто виноват, и знаете то, кто с виду истинный виновник, в реальности от клеветы совсем поник, и потому цветами не расшит. Наденьте плащ из правды, так плавно не гонитесь за запахом лаванды. Он здесь, он позади меня, откройте шире лишь глаза. И крикнете виновным птицам, что звезды те не сохранили, в испуге все той ночью обронили. Оставлю на короткие часы, а вы найдите все холсты, исписанные чертежами, как вашими мечтами. Порвите до конца, или склейте от лица…- договорив я отошла от нее, чувствуя, как ноги постепенно проваливаются в песок, но все же удерживаются.
Чувствуя, что она больше ничего не произнесет, я уверенно подняла ресницы к небу. Маленькая капля, беззащитная капля, летящая с огромной высота от тучи, приземлилась на край щеки. Я не стала вытирать ее, поняла, как вовремя закончила наш разговор. Мне не хотелось окончательно оставлять Аиду Михайловну, но уверенность в том, что Ветер проводит ее обратно, сговорилось во мне с желанием окунуться во вселенную покоя. Сознанию пора полетать, или может даже заглянуть в чужой сон, если конечно он будет открыт…
Опустив руки по бокам, побрела к дороге, никак не могла осознать слава незнакомки. Она непременно все расскажет старику, и что будет, что? И есть ли в этом смысл, если в Архимее Петровиче не жило никогда чувство, способное пробудить совесть. Между тем, я соскучилась по беседе с Аринкой, обычно, когда Алексей спит, мы шли в библиотеку, в которой находили тебя. Да, в ближайшее время темы беседы были довольно мрачные, но черноволосая девушка никогда не поддерживала их, о Лешке она говорить не любила. Выйдя на асфальт через минуту, обернулась.
Сеялась даль. Дождь усилился, разбивался о соленую воду, мочил мои золотистые волосы, но прежде всего, звал Тишину. Тишенька давно не навещала небо, и то билось в истерике, не в состояние злиться на Судьбу за то, что та сделала Свидетельницу многого вольной и непринужденной к какому-либо месту. Такой же свободной я находилась в своих мыслей, но после разговора и Идочкой начала сомневаться в этом из-за ее откровенного взгляда.
« Появившееся, одобренное главным механизмом тела, решение не вмиг выносится приговором. Потому что сначала его стоит составить из быстро менявшихся местами слов, которые только и делают, что заводят чехарду, забирают в себя значения друг друга. Какая нелепость, и раздражение появляются в сознание, когда то самостоятельно пытается предоставить сердцу отчетливо сложенные предложения. И когда те построятся во что-то целое, внятное, когда те оживут?».