Пытаюсь вспомнить хотя бы небольшой кусочек из моего детства и понимаю, что у меня это не получается, да и вряд ли получится. Нет, я всё-таки кое-что помню. Хорошо так и отчётливо помню. Девочка с крабом на голове. Какое необычное сочетание слов для описания человека. Иногда мне начинает казаться, у меня вообще не было детства, следовательно, и младенцем я не был. Моя жизнь начинается с 17 лет. Но, что же было со мной до этого времени. Неужели координатная ось высчитывающая годы моей жизни начинается с этого обыкновенного числа 17. Может и так, но ОНА, хранясь в проспиртованных нейронах моего вялого мозга, говорит об обратном.
Я встретил её зимой, когда красная ртуть в градуснике опускается до своей самой нижней точки и подниматься чуть выше, в ближайшее время, и не думает. Что и говорить холод был жуткий. Я укутался в самую тёплую куртку. Снег, который выпал утром, уже успел утрамбоваться ногами прохожих. На часах было 8 утра. По этой тропинке ходят часто и не единожды за короткий день и длинную ночь. Я смотрел под ноги на чужие следы. Пытался даже ходить по ним, но они были не частыми, да и ноги мои были короткими как березовые прутики. Я задерживал голубой воздух в лёгких, пытаясь согреть его, а после быстро выпускал и так раз за разом. Было очень трудно удержать тепло, но по привычке оно держалось само собой. Сегодня был обычный декабрьский день, утро, я иду в школу.
А потом я увидел её. Я просто не мог не заметить её боковым зрением, как бы низко я не опустил голову. Я видел её пару мгновений, но успел запомнить, то, как она выглядела. Потом мы разошлись. Я пошёл дальше, в спину ей не смотрел, не верил, что она вообще была.
Я шёл и думал не о том, откуда она взялась и почему у неё на голове был маленький игрушечный краб, но о том, как её открытые плечи не покрылись мурашками при минус 34 градусах. Я запомнил всё, что я увидел. Она была низенькой, как и я, но весила она несколько больше, в её взгляде (да я встретился с ней взглядом) была здоровая радость некоторая деловитость. Её маленькое личико с голубыми раскосыми глазками было спрятано среди волос. Они были густыми и длинными, они,наверное, даже были больше её самой… Я не мог сказать тогда точно, некоторое сомнение всё же было во мне в тот момент.
Маленькое, кукольное, как и она сама, платьице было узким, но оно не сдавливало её пухленькое тельце. Каким-то образом, сохранившийся детский жирок, не сжимался под тугими петлями платья, которые ей затянула гнилая ведьма-старуха из её сказочного мира. Она не чувствовала себя скованно в движениях. Она шла плавно и отрывисто скорее даже парила, когда подолы платья вишнёвого цвета щекотали ей кожу сквозь тончайшую ткань маленьких сапог.
Я смаковал на розовом нёбе эти короткие пять секунд, приближая к себе некоторые интересные детали, и рассуждал об их назначении в этой подвижной картине. Но к концу уроков в школе стало уже не видно этих миленьких штучек, через день платье было просто однотонным, красным, через 2 лицо стало просто необычным лицом, красивым… А потом это воспоминание ужалось в одну строку рукописного текста, как срочная телеграмма, хоть их и нет уже как сто лет.
«Видел девочку с крабом на голове. Кто такая не знаю. Был декабрь. Холодно».
Я думал, что уже забыл о ней всё! Её не стало почти совсем. Но затем эти воспоминания разархивировались, и всё стало видно, как и 10 лет назад. Кем же стала эта девочка с крабом на голове, кем она станет потом? Тогда она была старше меня примерно на один год, сейчас ей значит лет восемнадцать. Как и всё девчонке в этом возрасте она сейчас особенно прекрасна
Иногда когда гнилая старуха уходит на базар в центре города, девочка с крабом на голове принимает ванну в их маленькой избушке в лесу у города. Солнце проникает в просторную комнату, где она моется сквозь слюдяные окошки. Она умывает своё голое тело водой, затем натирает себя мылом из молочного жира козьего молока и щелочью из мутной склянки. Волосы становятся невесомыми и витают вокруг неё, как маленькие крупинки пыли, что блестят на солнце. Маленький игрушечный краб уже помыт тем же мылом. Её детские голубые раскосые глазки стали чуть темнее цветом. Они стали синими, словно застоявшиеся озёрные воды в лесу. Глаза наклонились в сторону, они вовсе не стали прямыми как у нас у всех, но сохранили свой наклон, а значит, и её волшебство. Губы стали спелыми как сливы, и как сливы стали лиловыми. О как она прекрасна в это время! И я верю в то, что она останется такой навеки вечные, бесконечные. Она не постареет и не станет такой как её старуха-мать. Она будет вечно молодой, будет всегда держать игрушечного краба морских цветов на своих волнистых волосах. Она будет бродить по своим сосновым лесам, и находить двери в такие миры, как мой, а может даже более сказочные чем её собственный.
Ну а что я? Что же я? Я ведь не найду таких дверей в своём лесу. Наверное, всё дело в том, что мой лес одинокий и маленький, он как капля в сибирских степях, а её лес одинокий и бесконечный, всё равно, что и её жизнь. А может всё дело в неё, в её волосах в губах… Или в крабе? Да нет, это просто пластмасса. И мне никогда не узнать в чем её волшебство, ведь она случайно забыла дорожку к той двери в мой мир. Или же он показался ей слишком холодным и суровым. Не знаю, чёрт!
Ну, вот я опять забыл о себе. Я забыл о себе даже на бумаге, а что говорить о том, когда я думаю.
Сегодня я был на уличном катке один. Потом придя домой сплюнул тёплую лужицу соплей вперемешку с угольной сажей. Ветра не было уже дней шесть. Воздух застоялся и уплотнился с выхлопными газами подержанных машин. Холодно как на забытом всеми Плутоне. Через полгода перееду в город с населением в 20 раз большим, чем в моём. Грязный воздух в этом городе утрамбовался почти, что как вода и в этой воде я буду плавать. Между домом и университетом, между домом и работой, между домом и моргом. Но вот интересно вспомню ли я о ней, перед тем как поплыву на спине в морг. Вспомню ли я о той, что видел лишь 5 мгновений (да и то не факт, что это были детские галлюцинации)? Предстанет ли передо мной та сказка, которую я сочинил о ней, о девочке с крабом на голове и её вечно ворчливой мамаше-ведьме. Нет, я не думаю, что это произойдёт со мной, когда я буду умирать. Я буду думать о чём-то более земном и приземлённом. В агонии смерти я буду думать о своей прошедшей агонии жизни, которая пронесётся передом мной быстро как грузовой состав с Запада на Восток. Меня и нет уже.