Была только любовь. Сборник повестей и рассказов

Родителям моим посвящается

Из жизни ленинградской коммуналки
Повесть

Глава 1

Софья Сергеевна Арсеньева проснулась, открыла глаза и уставилась в потолок, давно не беленный, перевела взор на окно, за которым серело ленинградское небо, на тучи, готовые пролиться на головы горожан, и поняла, что ей не хочется вставать, не хочется начинать новый день, вообще ничего не хочется. Именно сегодня, когда ей стукнуло пятьдесят лет, ей стало совершенно ясно, что жизнь прожита зря, что она устала жить среди этих чужих людей, бороться с их хамством, невежеством, грязью. Ей все безумно надоело.
Ну почему на ее долю выпало столько горя? Мамочка умерла, рожая ее, и она всегда считала себя виновницей ее смерти.
Папочка, любивший жену и так и не женившийся больше, отдавал всю свою любовь дочери, несмотря на трудную морскую службу. Он ведь был не простым моряком, а адмиралом русского флота. Он погиб от рук анархистов.
Сергей Александрович Арсеньев встретил революцию с надеждой на лучшие времена для русского народа, которому он всегда искренне сочувствовал. Народу талантливому, но совершенно бесправному, подвергнутому бесчеловечной эксплуатации.
Почти сразу после революции адмирал освободил три комнаты из занимаемых его семьей семи, чтобы поселить в них семьи портовых рабочих.
Молоденькая Софья полностью разделяла взгляды отца, стараясь создать для этих людей самые хорошие условия. После гибели своего жениха на фронте Первой мировой войны она хотела всю себя отдать служению своему народу, своей стране.
Девушка с радостью устраивала быт дорогих соседей, помогала им возиться с детьми, учила детей грамоте, музыке, этике.
Соседи, казалось, платили ей тоже своим добрым расположением к ней.
Тут следует познакомить читателей с этими людьми.
Итак, адмирал Арсеньев добровольно создал из части занимаемого им дома коммунальную квартиру, предоставив свою площадь людям, которым практически не было где жить.
Семья Демьяновых: Ипполит Николаевич и Елена Анатольевна были первыми поселенцами в его квартире. Елена была в положении и очень тяжело переносила беременность.
Софья, окончившая Смольный институт благородных девиц, а теперь работающая в Смольном машинисткой, имевшая неплохие познания в медицине и в акушерстве, в частности, старалась использовать все свои знания для облегчения участи Елены.
Самая большая комната была отдана семье слесаря Воротникова Семена Васильевича. У них с женой Верой уже имелся годовалый сыночек – Володя. Заниматься этим ребенком для Софьи было большим счастьем.
В третьей комнате разместился инженер Соловьев Павел Матвеевич. Он жил один. У него признали туберкулез. Он страдал жуткими приступами кашля и невероятной слабостью. Но человеком он был прекрасным, а главное – талантливым инженером. К сожалению, он прожил всего семь лет после переезда в квартиру адмирала.
Последние дни своей жизни Павел Матвеевич нуждался в постоянном уходе. В качестве помощницы он пригласил свою дальнюю родственницу Зою, то ли племянницу двоюродного брата, то ли его падчерицу. После смерти Павла Матвеевича Софья помогла девушке прописаться и получить комнату родственника.
Именно эта девица стала первой головной болью Софьи и других соседей.
После гибели отца Софья всю свою любовь отдала детям соседей: дочери Елены и Ипполита, умершего, когда девочке было всего три годика, Нине и сыну Воротниковых – Володе.
Софья учила их грамоте, иностранным языкам, которыми она владела в совершенстве (французскому, английскому и немецкому, не столь безукоризненно она владела испанским и итальянским), музыке, танцам, этике, рисованию.
Человеком Софья была всесторонне развитым. Она сочиняла стихи, музыкальные пьесы, прекрасно рисовала и замечательно танцевала, прекрасно владела машинописью.
Дети ее обожали. Она была крестной матерью Нины, поэтому переживала за девочку не меньше Елены, особенно после смерти главы их семейства.
Успехи детей радовали ее чрезвычайно. Особенно впечатлял своими способностями маленький Владимир. Он схватывал все налету, прекрасно осваивал языки, и они с Софьей могли часами разговаривать на французском, читать вместе книги на английском и немецком. Мальчик был просто влюблен в свою молодую и красивую наставницу. Он старался ни в чем не разочаровывать ее. На половине Софьи он находился значительно больше, чем в комнате родителей.
Но шли годы, и Нина буквально выскочила замуж за простого рабочего парня, с которым познакомилась на танцах.
Иван Рябов не вызывал симпатии ни своим внешним видом, ни тем более манерами и поведением. Он любил выпить, покуролесить, неприлично сквернословил и считал, что таких буржуев, как Софья, следует ссылать на каторгу. Хотя на свадьбу своей крестной дочери эта «буржуйка» преподнесла молодым царский подарок – она освободила свой музыкальный салон, перевезла рояль в кабинет отца и подарила им комнату.
Однако Ивану Рябову этого было мало, он постоянно твердил своей жене, что «старуха» могла бы отдать им после рождения дочери Марии свою спальню. При этом он не стеснялся в выражениях, называя Софью то недорезанной буржуйкой, то старой ведьмой, а чаще и еще изощреннее.
К десяти годам его дочь Мария тоже считала Софью вредной старухой и вместе с отцом и соседкой Зоей всегда выступала против Софьи Сергеевны. И это несмотря на то, что именно Софья помогала бабушке Елене и ее матери Нине, материально поддерживая их семью.
Елена Анатольевна постоянно ссорилась с зятем и внучкой из-за их неблагодарности. Она говорила им, что всем хорошим в жизни их семья обязана Софье. Иван Рябов при этом заявлял:
– Вот потому вы и потратили на эту буржуйку в качестве домработницы всю свою жизнь.
– Я делаю это с радостью, из любви и благодарности к Софье, видя, как много она работает и как старается облегчить и украсить жизнь других людей.
Вот в такой обстановке и встретила свой юбилей Софья Сергеевна Арсеньева в мае 1941 года.
Следует заметить, что ее крестная дочь Нина как-то отдалилась от нее. Да и сама Софья тоже не стремилась к прежней близости. Муж Нины вызывал в ней чувство жалости к крестнице, хотя она никогда ничего не говорила Нине по поводу ее мужа.
Елена Анатольевна очень переживала за дочь, за ее неблагодарность и черствость по отношению к Софье. Сама она, не считаясь, оказывала услуги Софье: мыла квартиру в ее очередь, ходила за продуктами для соседки, часто готовила ужины и обеды для нее. Зять кипел от злости.
– Что твоя мать, – говорил он Нине, – крепостная у этой барыни?
Но Елена резко обрывала подобные разговоры.
Итак, приказав себе собраться и не распускать нюни, Софья поднялась и вышла на общую кухню, где Елена Анатольевна уже пекла ее любимый пирог по случаю дня рождения. Здесь же крутилась и Зоя.
Дня три назад Зоя жарила рыбу, а стол с остатками муки, в которой она рыбу обваливала, так и стоял грязным.
– Зоя, вам не кажется, что после приготовления рыбы стол следовало вымыть незамедлительно? Иначе у нас на кухне заведутся тараканы! Возможно, лично вас это не пугает, но позволю себе заметить, что вы живете не в отдельной квартире, а в коммунальной, где кухня у соседей, к сожалению, общая. Это обязывает всех нас соблюдать неизменно чистоту и порядок.
Софья не смогла сдержать себя и сделала это замечание соседке, прекрасно понимая, что та не станет прислушиваться к ее словам.
Елена тут же поддержала соседку.
– Кстати, – сказала она, – хочу вам напомнить, милая, что вы забыли вымыть полы, хотя ваша очередь уже на исходе.
Неряшливая Зоя, растрепанная, в старом рваном халате, огрызнулась:
– Когда будет время, тогда и вымою.
– Нет, дорогая соседка, – строго сказала Софья Сергеевна, – вы сделаете это сегодня же, иначе мы будем вынуждены обратиться в жилищную комиссию с просьбой лишить вас занимаемой площади. И еще, приглашая к себе на ночь мужчин, ведите себя тише воды, ниже травы, иначе за аморальное поведение вас могут попросить не только квартиру оставить, но и выехать из города.
Сказав это, Софья Сергеевна вышла из кухни.
– Сволочь! – вслед ей сказала Зоя.
– Прекратите! – оборвала ее Елена Анатольевна. – Учитесь жить по-человечески, – добавила она и тоже ушла в свою комнату.
– Вот жабы старые, чтобы вы сдохли скорее! – пробурчал Зоя, но быстро наполнила ведро водой и принялась мыть полы.
Войдя к себе, Софья постаралась сбросить с себя всю грязь коммунальных склок, но сегодня ей это никак не удавалось.
Она вдруг увидела себя в осеннем Биаррице.
Атлантический океан, его прозрачные, изумрудные волны, яркое синее небо и чувство невероятного счастья. Какое это было доброе и светлое время!
Первая любовь, первый поцелуй. Андрей – чудный принц! Всегда доброжелательный, подтянутый, неизменно вежливый со всеми.
Она увидела его, преклонившего колено и протянувшего ей букет чайных роз. Глаза его искрятся любовью и лаской, голос взволнованный.
– Будь моей женой, Софья! – торжественно произносит он.
И она отвечает:
– Я согласна!
В тот день состоялось их обручение.
А потом – Первая мировая война! И их мечтам не суждено было осуществиться.
Судьба баловала ее совсем недолго.
Итак, в квартире Арсеньева появилась дружная оппозиция Софье в лице Ивана Рябова, его дочери Марии и соседки Зои.
Елена Анатольевна всей душой любила свою соседку и поддерживала ее. На стороне Софьи всегда была семья Воротниковых, сын которых вообще за Софью готов был свою жизнь отдать.
В середине июня в квартире разгорелся нешуточный скандал.
Вернувшаяся раньше времени с работы Нина застукала в своей постели Ивана в объятиях Зойки. При этом наглая соседка без стеснения заявила:
– Мы с Иваном намерены пожениться. У нас скоро будет ребенок. Так что бери свою дочку в охапку, вали из этой комнаты к своей суке-мамочке!
Всего-то и делов: «Вали отсюда!».
Всегда сдержанная Елена Анатольевна, вышедшая на крики из своей комнаты, схватила швабру и ударила ею Зойку по голове. Та упала и взвыла от боли:
– Что ты стоишь, Иван, огрей эту старую сволочь и вышвырни ее из нашей комнаты!
Но Иван повел себя явно не по-рыцарски. Он наклонился к все еще лежащей на полу любовнице и врезал ей что было мочи в скулу. Та завизжала, как недорезанная свинья, а он прохрипел:
– Заткнись, паскуда! У б...! Не дождешься! Не верь ей, Ниночка! – взмолился он, встав перед женой на колени. – Эта сука ко мне сама в постель залезла. Неужели ты думаешь, мне такая б... нужна?
Нина стояла белая как мел. Она плюнула мужу в лицо и вышла, не сказав ни слова.
Пришедшая во время скандала из школы Мария с ужасом наблюдала эту сцену.
– Доченька! – бросился к ней Иван. – Я никогда вас с мамой не брошу. Не слушай эту тварь! – И он пнул лежащую на полу Зойку.
– Ты мне больше не отец! – со слезами на глазах ответила дочь.
Появившаяся на шум Софья Сергеевна усадила на стул Елену, еле стоявшую возле поверженной Зойки, налила ей воды и заставила женщину выпить ее. Затем она обратилась к Зое.
– Вставайте! Неужели вам не стыдно?! – спросила она, с презрением обращаясь к Ивану. – Даже своей дочери не постеснялись!
Иван вдруг опустил голову и заплакал.
– Да, я подонок! Простите меня, Софья Сергеевна!
Софья ничего не ответила, она обняла Елену и повела ее к себе. Мария выбежала за ними.
Избитая и оплеванная Зойка поползла к своей комнате.
В гостиной у Софьи с Еленой началась истерика. Софья дала ей валерьянки и приготовила по чашке чая.
Успокоившись, Елена сказала:
– Соня, я больше не в силах смотреть на все это! У меня нервы не выдерживают.
– Ты давно знала об их связи? – спросила та подругу.
– Да! – с горечью ответила Елена.
– Почему не поговорила с ним? Он же твой зять!
– Я не знала, как ему сказать. Боялась сорваться и влепить ему пощечину. Моя бы воля, я бы его на порог не пустила!
Софья задумалась: «Как все по;шло! Лучше уж всю жизнь быть одной, чем окунуться в такую грязь».
В комнату беззвучно вошла Нина. Она подошла к Софье и сказала:
– Простите меня, тетя Соня. Я знаю, какую боль причинила вам тем, что так отдалилась от вас. Причина здесь одна. Мне всегда было стыдно за мою семью перед вами. Но теперь я, наконец, свободна! Завтра же я подам на развод. Хочу заниматься музыкой! Вы мне поможете?
– Конечно, Нинок! – ответила Софья.
Нина подошла к матери и стала целовать ее волосы, лицо, руки.
– Прости меня! Я молчала во время ваших ссор, потому что боялась опуститься до его уровня и сказать что-нибудь гадкое.
– Господи! Неужели ты услышал мои молитвы? – сказала мать. – Сонечка, – обратилась она к своему самому близкому человеку. – Что бы мы без тебя делали? Я так благодарна Богу, что он послал нам тебя!
– Да брось ты, Елена! – сказала Софья.
В дверь постучали, и робко вошла Мария.
– Можно мне к вам?
– Заходи! – приветливо ответила хозяйка. Она быстро поставила на стол еще две чашки, печенье, сухофрукты и пригласила всех к столу. Женщины так и просидели в ее комнате до самой ночи.
А через день началась война.


Глава 2

Иван Рябов, выйдя из дома, не разбирая дороги побрел куда глаза глядят. На сердце было так тяжело, что он не находил себе места. Впервые в жизни он узнал, как может болеть душа, о присутствии которой он и не подозревал ранее. Сейчас он внезапно понял, что жить без семьи просто не сможет. Ему было нестерпимо стыдно перед женой и дочерью, перед тещей, которая не любила его, и он знал об этом. Но более всего ему почему-то было стыдно перед Софьей Сергеевной. С чего это, он и сам не мог понять.
Когда она вышла на кухню и с нескрываемой брезгливостью взглянула на него и эту гадину, его как будто кипятком окатили.
«Какое мне дело до ее мнения обо мне, она всегда меня презирала, – старался он успокоить себя. – Подумаешь, судья! Плевать я хотел на ее взгляды и слова!»
Но всем сердцем он чувствовал, что все это никому не нужная бравада, что он старается обмануть себя самого, что, несмотря на все гадости, которые он говорил о ней, нет на свете женщины более достойной уважения, чем она. Ему вдруг вспомнились все слова, которые он говорил о ней вместо благодарности за ее заботу о них, и он ощутил себя животным, омерзительным и ничтожным перед ее благородством, ее простой любовью к ближнему. Как эта чужая вроде бы женщина отдавала свое, чтобы им жилось лучше, устраивала им праздники, учила всему прекрасному детей, радовалась их счастью и успехам.
Именно это ее благородство и превосходство перед невежеством вызывало в нем ревность и ненависть за свою неспособность испытывать столь высокие чувства.
Он вдруг осознал это и содрогнулся от этого. «Да, в ее присутствии я ощущал себя пигмеем и старался мстить ей за ее благородство. Но она даже этого не замечала и платила постоянным желанием помочь».
Он не узнавал себя. «Что со мной?» – задавал себе вопрос, потрясенный этими мыслями Иван.
На кон была поставлена судьба его семейной жизни, а он думал о своем ничтожестве по сравнению с этой недосягаемой женщиной. Он даже был не в состоянии обругать Софью каким-нибудь скверным словом.
«Но ведь я мог бы добиться ее уважения, жить по ее принципам, даже дружить с ней.
Стараться жить по богоугодным принципам, как живет она, – поправил он себя. – Ведь моя жена, моя любимая жена, просто боготворит ее. Как она страдала от моих слов о ней! Я же знал это, но старался ее и тещу уязвить, позлить и делал все им назло. Вот ведь где корень моего падения. Как же я не понимал, что жене просто стыдно за меня, что именно поэтому она отгородилась от дорогого ей человека.
А я и рад был. “Моя взяла! Я победил!”
Но я проиграл. Жена презирает меня, дочь отказалась от меня.
Господи, хоть Ты не оставь меня грешника!» – взмолился он.
Ему было так горько, хоть в петлю лезь. Но все же на него сошло просветление. И это был шанс начать все сначала. «Да, это шанс стать человеком», – решил он.
Домой пока возвращаться нельзя. Поехать бы к матери в Сестрорецк, но денег на билет нет.
Размышляя таким образом, он огляделся вокруг и обнаружил, что сидит во дворе своего бывшего одноклассника Федора, с которым дружил в школе. «Вот кто может меня выручить», – подумал Иван и решительно направился к знакомой квартире.
Ему открыл сам Федор. Он так искренне обрадовался его приходу, что Ивану стало даже стыдно за то, что он столько лет не заходил к другу.
«Если бы ты знал, друг, – пришло ему внезапно в голову, – какой скотиной я стал, наверное, и руки бы не подал».
Федор провел его сразу на кухню, угостил чаем с бутербродами и сам предложил ему остаться у него ночевать.
– Мама на даче, – рассказывал Федор. – Куда тебе идти на ночь глядя, тем более после ссоры с женой.
– Слушай, а ты не мог бы мне помочь на даче забор поправить, а то я все маме обещаю, а дел на работе по горло и один за выходной я с этим делом вряд ли управлюсь. Может, махнуть нам вместе на дачу в выходной.
– С удовольствием, – радостно согласился Иван тому, что все так здорово у него устраивается.
– А ты, – сказал он другу, – отнесешь письмо моей Нинке? Я сегодня за ночь напишу ей, какой я гад, и пусть решает, что со мной делать.
– Да само собой, нет вопроса! – обрадовался хозяин. – Я ей расскажу, какой ты замечательный человек, – довольный, что Иван согласился ему помочь, говорил Федор.
– Вот это не надо! – грустно попросил Иван.
Друзья еще часок поболтали, вспомнили всех одноклассников и разошлись по комнатам. Зал и диван были отданы в распоряжение Ивана, а сам Федор улегся в комнате матушки.
Утром друзья отправились на вокзал и, приехав на дачу, быстро восстановили повалившийся забор.
Анастасия Ивановна – мать Федора – наготовила мужикам котлет, напекла пирогов и усадила за стол.
Федор предложил выпить пивка за то, чтобы забор хорошо стоял, но Анастасия Ивановна сказала, что забор пивом не обмывают, что по такому случаю не грех выпить по сто грамм водочки.
Дружно подняли стопки, но дверь дома внезапно распахнулась, и вбежала соседка Маруся.
– Анастасия Ивановна! – выкрикнула она. – Война началась! По радио объявили.
Поднялась суматоха, женщины плакали, а мужчины помчались на станцию, чтобы успеть попасть в военкомат.


Глава 3

Нина, как и обещала, написала заявление в суд на расторжение брака с Иваном. Поскольку день был выходной, то идти в суд она решила завтра с утра.
Софья Сергеевна посоветовала ей все же подумать получше, прежде чем окончательно рвать отношения.
– А чего думать-то? – сказала Нина. – Вот и ночевать домой не явился, значит, продолжает где-то гулять. Сколько можно терпеть? Нет, я уже давно все обдумала. Не хочу в этой грязи жить дальше.
Зойка из своей комнаты вообще не выходила. После того как Иван двинул ей по лицу, у нее оно все распухло. Голова болела так, что никакой аспирин не помогал. Она обмотала голову мокрым полотенцем и старалась лежать неподвижно, но боль не утихала. Ее душила обида, боль, злоба. Злоба на всех, на эту неудавшуюся жизнь, на недоумка-алкаша соседа, так по-свински обошедшегося с ней, на его тварь жену, на старую ведьму, тещу этого ублюдка, на всех мужиков вообще, имевших ее, но не желавших жениться на ней.
От таких мыслей голова просто разламывалась.
Ее мутило. Она кое-как поднялась с постели, налила из графина стакан воды, добавила ложку клюквенного варенья. Выпила. Ее вырвало тут же прямо на пол.
Крадучись, она пробралась в кухню, набрала ведро воды, чтобы вымыть комнату. Кое-как вымыла, и ее тут же снова вырвало.
Что делать? Сил никаких нет.
Она снова вымыла пол и опять все повторилось. Запах выполз из ее комнаты и распространился по квартире. Несчастная Зоя схватила одеколон и стала поливать полы в коридоре. Получилось еще хуже. Женщина опять набрала чистой воды для мытья полов, но новый приступ рвоты не дал ей осуществить задуманное. Тогда Зоя уселась на пол и завыла от досады, боли и приступов рвоты.
Софья задремала лишь под утро, проснулась от непонятных звуков и отвратительного запаха.
Ничего не понимая, она накинула халатик и вышла в коридор. Обрушившийся на нее запах чуть не лишил ее чувств. Закрыв нос платком и дойдя до комнаты Зои, Софья поняла, что и звуки, и запах исходят отсюда. За дверью то блевали, то выли.
– Что это, Господи? – в нерешительности остановилась она у двери соседки.
Тут кто-то тронул ее за локоть, и испугавшаяся Софья вскрикнула.
Оказалось, что это Елена, которая тоже не спала всю ночь и, услышав что-то подозрительное, решила проверить, все ли в порядке.
– Что там? – спросила она Софью.
– Не знаю, – ответила та. – Но эти звуки, эти запахи невыносимы.
Елена решительно толкнула дверь комнаты, и перед женщинами предстала неприглядная картина.
– Что с тобой? – спросила Елена Анатольевна.
Зойка замотала головой и замычала, не в силах оторваться от ведра.
– По-моему, у нее сотрясение мозга, – тут же определила состояние соседки Софья.
Вспомнив, как она ударила вчера шваброй по голове эту прелюбодейку, Елена с ужасом в глазах обратилась к Софье.
– Что же делать?
– Вызывать скорую помощь, – ответила та.
Телефона в квартире не было, пришлось бежать в дежурку к сторожу.
Приехавшая карета скорой помощи забрала несчастную Зою в больницу. Проводить ее поехали Софья и Володя, ее верный ученик и любящий ее мальчик. Правда, мальчику уже стукнуло 27 лет, и он работал в музыкальном театре, жил в общежитии, но по выходным дням возвращался к родителям. Воротниковы всегда с нетерпением ожидали свидания с сыном.
Елена осталась дома, чтобы убрать и привести в порядок квартиру. Помогала Нина.
А в полдень вся квартира узнала о начале Второй мировой войны.
Все внутренние неприятности и несчастья отошли в сторону. Всех объединила одна огромная общая Беда.
Из квартиры уходили на фронт трое мужчин: Иван Рябов и отец и сын Воротниковы.
Когда Софья собрала соседей на кухне, было решено искать Ивана.
Как и рассчитывали Семен Васильевич и Володя, в военкомате, куда они отправились сразу после того, как узнали о начале войны, они встретили Ивана Рябова. Стоя в очереди, мужчины и сообщили Ивану, что его ждут дома, чтобы по-людски проводить на фронт.
Получив документы, домой вернулись все вместе.
Нина встретила мужа без упреков и разговоров о его предательстве.
Вместе собрали чемодан и вышли к столу, который уже приготовили им женщины.
Расставание было печальным, но мужчины уверяли, что непременно вернуться живыми и здоровыми.
Софья вспомнила, как провожала своего жениха на фронт и как он точно так же просил за него не волноваться, но обязательно его дождаться.
Эта картина встала перед ее глазами, и она, удерживая слезы, просила уходящих на фронт мужчин беречь себя и писать как можно чаще.
Иван был даже рад такому повороту событий. Прощаясь, он поцеловал руку Софье Сергеевне и просил не оставлять его женщин без присмотра.
– Я на вас надеюсь, как на Бога, – сказал он. – И еще, простите меня великодушно, потому что вел я себя глупо, хотя, признаюсь честно, всегда мечтал, что мои женщины будут такими же, как Вы.
Софья лишь грустно улыбнулась в ответ и поцеловала Ивана в голову.
Она всех троих перекрестила со словами: «Храни вас Господь!».
На вокзале матери Владимира – Вере Ивановне – стало плохо с сердцем, и Софья, распрощавшись с отправляющимися на фронт мужчинами, увезла ее домой.
Ночью Софью вызвали в Смольный. Ее назначили руководителем группы стенографисток.
Теперь она уходила на работу с рассветом, а возвращалась поздно ночью.
7 сентября немцы взяли город в кольцо. Начались тяжелейшие для города 900 дней блокады.


Глава 4

Софья, пропадая целыми днями, а порой и ночами на работе, все же не могла заставить себя не думать о Зое.
Та находилась в больнице уже больше месяца, и Софья понимала, что с соседкой что-то не так.
Подстегивала ее к этим постоянным тревогам и Елена, не находившаяся себе места из-за чувства вины перед соседкой. Дважды она ездила с передачами к Зое в больницу, но та от встречи с ней отказывалась.
– Хоть бы с ребенком ничего не случилась! – со слезами на глазах делилась своими переживаниями Елена с Софьей. – Не поверишь. Я с утра до вечера молюсь, чтобы она скорее поправилась и ребенок родился здоровым!
В конце концов, отпросившись в обед со службы, Софья сама поехала в больницу.
Зоя вышла к ней вся отекшая, убитая и молчаливая. Живот ее был уже хорошо заметен.
На вопрос о здоровье сказала, что головные боли стали меньше, но врачи отказались сделать ей аборт, сославшись на большой срок беременности.
– И какой же срок? – поинтересовалась Софья.
– Около шести месяцев, – ответила Зоя. – Но я все равно освобожусь от него! – с невероятным упрямством заявила она.
– Не боишься стать убийцей своего сына? – с горечью спросила Софья.
– Не боюсь, потому что и сама жить не буду!
От ее слов у Софьи мурашки пошли по всему телу.
– Зоинька, одумайся, что ты говоришь! Это такое счастье – родить сына!
– Почему сына? – вяло поинтересовалась Зоя.
– Я вижу по тебе, – ответила Софья.
– Впрочем, мне это безразлично, я все равно не буду его рожать, – категорически заявила Зоя. – Мне рассчитывать на помощь нельзя. Отцу он не нужен, мне тем более.
– А кто отец, Зоя? – не удержалась от вопроса Софья.
– Честно скажу, не знаю.
– Но ты так конкретно обвинила в причастности к этому Ивана, даже не подумав о том, что у него семья.
– У всех семья, – зло сказала Зоя. – Только у меня ее нет и не будет.
– У меня тоже нет семьи, но я всех вас считаю своей семьей, – заметила Софья. – А у тебя она уже есть, ты не одна, вы с сыном вдвоем, значит, у вас уже есть семья.
– Не старайтесь, Софья Сергеевна! Я устала, пойду в палату, лягу, – и она, не попрощавшись с Софьей, повернулась, чтобы уйти, но Софья схватила ее за руку.
– Зоинька, роди его, – попросила она. – Все вместе мы его поднимем, вот увидишь!
– И не надейтесь! – вырвав руку, женщина устремилась в палату.
Софья не спала всю ночь. Вместе с Еленой они думали, как спасти Зою от греха и сберечь ее ребенка. Но так ничего и не придумали.
А через три дня Софье позвонили из больницы и попросили прийти кого-нибудь из родственников. Софья не могла уйти с работы, и поехала Елена.
Врач, лечащий Зою, сообщила, что больная пыталась ночью повеситься в туалете. Слава Богу, соседка по кровати, зная о желании Зои уйти из жизни, следила за ней и сообщила дежурной сестре, что Зоя давненько вышла из палаты и не появляется. Стали искать. Хорошо, вовремя сняли и отходили. С ребенком вроде тоже все в порядке.
– Ее лучше пока оставить у нас в больнице, – посоветовала она Елене. – За ней необходимо постоянно следить, у нее затянувшаяся депрессия. У нас все-таки всегда есть дежурные.
Елена согласилась с доктором, а что она могла поделать?
Софья выхлопотала для Зои дополнительный паек, как для беременной, и его доставляли в больницу. Главврач была очень признательна за это Софье.
В городе тем временем все больше людей умирало с голоду. Доктор даже намекнула Софье, что в создавшейся ситуации еще один едок городу не подарок. Что, может быть, и лучше бы сделать больной аборт.
– Но сроки слишком большие для этого, – удрученно посетовала она.
Пришлось Софье вновь обратиться к знакомому ювелиру.
На этот раз она отнесла ему старинный перстень с крупным изумрудом.
Борис Абрамович выслушал Софью и лишь головой покачал.
– Фамильное сокровище хотите ради такой женщины навсегда утратить. Подумайте, голубушка, зачем вам это?
– Я вас очень прошу, Борис Абрамович, достаньте мне за это кольцо все необходимое для младенца, включая кроватку, ванночку и питание.
И старый ювелир не подвел. Все это богатство было доставлено в комнату Зое уже через день.
– Только бы Зоя не подкачала! – как заклинание твердили Софья и Елена.
Когда через месяц Зою выписали из больницы, приехав домой и увидев приданное для младенца, она вроде бы смирилась со своей участью. Но тем не менее за ней нужен был глаз да глаз. Софья работала чуть ли не сутками и обеспечить присмотр не могла. Нину забрали рыть окопы за городом. Мария тушила снаряды, попадавшие в их дом.
Елене пришлось приглядывать за Зоей. Но на помощь приходила Вера Ивановна, которая из-за болезни сердца редко выходила из своей комнаты, особенно после получения похоронки на мужа – Семена Васильевича. Но видя, как трудно приходится Софье и Елене, она стала даже ночевать в комнате Зои, рассказывая той, как она ожидала появления своего сыночка, с какой радостью кормила его грудью, следила за его развитием.
Постепенно между этими женщинами установились очень доверительные отношения, несмотря на разницу в возрасте, образе жизни и образовании.
Зоя успокоилась, прекратила свои попытки покончить с собой и даже стала проявлять интерес к приготовлению вещей для младенца. Они, беседуя с Верой Ивановой, вязали малышу шапочки, пинетки и кофточки, распуская свои старые вещи. Даже Елена Анатольевна была допущена в этот кружок.
Однако доносить ребенка до положенного срока Зоя не сумела. Вешая белье, она упала со стула, и у нее начались преждевременные роды. Сын родился семимесячным.
Начались жуткие морозы, отопление в доме отсутствовало, и водопровод тоже уже не работал.
Когда Зою с младенцем привезли домой, стало понятно, что в таком холоде семимесячный ребенок долго не протянет.
Софья, не задумываясь, отдала Зое свою буржуйку. Но печурку еще и надо было чем-то топить.
Борис Абрамович достал Софье двенадцать поленьев дров, но их хватило совсем ненадолго.
В ход пошла старая мебель, книги и все, что могло гореть.
Вера Ивановна и Елена практически переселились в комнату Зои. Тем более что той пришлось выйти на работу до окончания декретного отпуска.
В связи с уходом на фронт почти всех мужчин на заводе работали женщины, старики и дети по 12–14 часов в сутки.
У Зои и так почти не было молока, но после выхода на работу оно совсем пропало.
С ребенком сидели соседки, поочередно ходившие на реку за водой, чтобы накормить и выкупать малыша, у которого до сих пор не было имени.
– Пора зарегистрировать сына, – как-то находясь дома, сказала Софья Зое.
– Как ты его хочешь назвать? – спросила она.
Все притихли, ожидая ответа.
– Валерой! – ответила Зоя.
– Ну вот и чудесно, – с облегчением сказала Софья. – Завтра же следует сходить и получить на Валерика документы. Ему тоже паек полагается.
Голодные и промерзшие женщины дружно поддержали ее.
И тут раздался звонок в дверь. Софья пошла открывать.
В квартиру вошел офицер с вещмешком за плечами и небольшой печуркой в руках. Он обнял и прижал к себе Софью, и они прошли в ее комнаты.
Все завороженно и с любопытством смотрели друг на друга, не решаясь спросить: «Кто это?».
Гость пробыл у Софьи до полуночи, все что-то мастеря и прилаживая, судя по ударам молотка и оживленным перемещениям Софьи из комнаты в чулан и обратно.
Потом она готовила на кухне чай, и они долго беседовали с гостем. В полночь Софья пошла проводить его до машины.
Все женщины тут же выскочили из комнаты Зои с вопросом:
– Кто это?
Софья с усмешкой смотрела на женщин.
– Угадайте! – смеясь, сказала она.
Но видя, что задачка им не под силу, обратилась к Елене.
– Но ты-то ведь прекрасно знаешь этого человека! – сказала она с укоризной.
– Я? – удивилась та. – Первый раз вижу! – заверила она соседей. – Но кто он? Не мучай, скажи, – обратилась она к подруге.
– Аркадий! – сообщила та. – Неужели не узнала? – с обидой спросила она Елену.
– Вот те крест! – перекрестилась та.
А Вера Ивановна улыбалась.
– Что, тот Аркадий, который все добивался вашей руки, Софья Сергеевна?
– Да, это он и есть. Он сегодня уезжает на фронт, – с гордостью за своего друга сказала Софья. – Вот привез и установил мне печурку. Теперь, Елена, ты сможешь спать у меня. Ну и подарочек нам привез, – радуясь и гордясь его добротой, сообщила она. – Прошу всех к столу, – и она широким жестом, которым всегда раньше приглашала гостей, обратилась к соседям.
В ее гостиной тлела остывающая печурка, и было намного теплее, чем на кухне. На столе стояли чайник и чашки, а на тарелках лежало по кусочку хлеба с маслом и по кусочку шоколада. До полночи пили чай, растягивая удовольствие, затем попросили Софью поиграть им на рояле. Вместе пели песни, угощались распечатанной пачкой печенья и были счастливы этим мгновением, хоть ненадолго возвратившим их к нормальной человеческой жизни.
Когда Вера Ивановна и Зоя ушли, Елена спросила:
– Аркадий опять просил стать его женой?
– Просил ждать его и писать ему!
– Ты обещала?
– Безусловно! – как само собой разумеющееся сообщила Софья.
Прошло еще два тяжелейших месяца. Зима никак не хотела сдавать свои позиции.
Как-то ночью, возвращаясь с работы, Софья подобрала двух детей, которым было по три-четыре года. Ни своего адреса, ни своей фамилии они не знали. Кое-как добились от них, что мама умерла, и они замерзли и ушли гулять одни, и что им очень страшно.
Елена растерла детей водкой, оставшейся у Софьи с лучших времен, согрела их, накормила пустым, из картофельной кожуры сваренным супчиком и уложила спать.
Разобрали они с Софьей, что одного зовут Сашенькой, а другого Виталиком.
Где искать их родных, женщины не знали. Решили, что Софья даст объявление на радио и в газету, может, кто откликнется.
– А пока нужно их приютить, – сказала Софья.
В квартире стало трое детей, не считая внучки Елены, которой исполнилось одиннадцать лет.
Весь свой паек, состоявший из хлеба и соленой воблы, Софья отдавала Елене, которая готовила суп из этой рыбы на всех обитателей квартиры.
Нина все еще работала на рытье окопов, и сердце Елены разрывалось от жалости и невозможности помочь ей хоть чем-то.
Раз в неделю Нина приезжала домой помыться и переодеть белье. Она никогда не ела дома, понимая, как голодно сейчас и взрослым, и детям. Но Елена постоянно старалась не съесть свою порцию и отложить ее для дочери. Раз в пару недель она добиралась к фронтовой полосе, чтобы принести дочери что-то из теплых вещей и немного еды.
Но однажды ночью Нину привезли домой на подводе. Одна рука перебинтована и висит на перевязи, в другой ведро с картошкой, которую она еле дотащила до подъезда.
Войдя в квартиру, Нина опустилась на пол, не в силах стоять, и потеряла сознание.
Софья, вышедшая на звуки открываемой двери, бросилась к ней. Она привела Нину в чувства с помощью нашатыря и стала разбинтовывать ей руку, расспрашивая, что случилось.
Елена тоже выскочила в коридор и, увидев раненую Нину, разрыдалась.
Софья на нее прикрикнула.
– Прекрати истерику! Дай лучше воды промыть рану и приготовь крепкий чай и хлеб.
Она умело занялась ее раной, усадила за стол, и пришедшая в себя Нина поведала им свою историю.
Оказалось, что вчера, копая окопы почти под носом у немцев, девушки обнаружили огороды дачников. Некоторые так и не были убраны осенью. Картошка на них, конечно, замерзла, но мороженная картошка лучше голода.
Поэтому Нина и еще одна девушка, Валя, решили ночью попробовать расковырять замерзшую землю и добраться до урожая, чтобы подкормить своих родственников.
Им повезло, на нескольких грядках земля оттаяла от сгоревшего рядом танка, и они выкопали картошку, набрав ее по целому ведру. Но немцы их засекли и стали стрелять.
Нине прострелили руку, а Валю убили. Сказав это, Нина заплакала.
– Меня подобрал местный дедушка, промыл рану и довез на телеге до дома. Валину картошку он забрал себе. Ему нужно было вернуться в артель на работу, поэтому донести до квартиры он не успевал.
Нина никак не могла успокоиться. Она очень боялась, что в полку хватятся ее и отдадут под суд за самовольный уход из части.
– Мне нужно до утра успеть вернуться, – повторяла она.
Рука у нее распухла и болела ужасно. Температура поднялась до 39,5 градусов.
Софья всю ночь звонила своему начальству, рассказывая, что ее дочь ранили, когда она копала траншеи, и необходимо срочно положить ее в больницу и освободить ее от этой работы из-за контузии, сообщив ее командованию о случившемся.
Только к пяти часам утра ей удалось получить добро и указание, в какую больницу везти Нину и к кому обратиться.
У Нины к этому времени температура перешагнула 40-градусную отметку, и началось заражение крови, как оказалось позже. Проводив Нину в больницу, Софья, так и не отдохнув, пошла на работу.
К счастью, Нину удалось спасти и ее руку тоже.
Вообще, несмотря на ужасный холод и голод, жильцы коммунальной квартиры все-таки бывали счастливы и оттого, что удавалось выжить, спасти детей, получать письма с фронта.
Последнее радовало особенно.
Чаще всех писал письма домой Владимир. Он писал матери и Софье.
Поскольку он служил вместе с Иваном Рябовым, тот был его комбатом, то он рассказывал о фронтовых новостях и за себя, и за командира.
Командира он расхваливал взахлеб, рассказывая о героических подвигах Ивана с гордостью и восхищением.
По его словам, Иван был самым выдающимся разведчиком на их фронте. Иван уже был старшим лейтенантом, и командование очень ценило его.
Сам Рябов о себе ничего такого не писал. Он больше интересовался, как себя чувствуют все домочадцы, постоянно просил Нину простить ему его грехи и всегда передавал привет Софье Сергеевна и теще.
Как-то, прочитав его письмо, Елена сказала Софье:
– Больше всего я рада, что Иван не отец Валерика.
– Ты посмотри на его мордашку. Он же вылитый грузинчик. Помнишь, к Зойке ходил одно время какой-то Ашот, кажется?
– Неважно, Валерик наш общий ребенок, и Сашенька с Виталиком тоже наши дети, – ответила Софья. – Ведь на мои бесконечные объявления о них так никто и не откликнулся.
– Конечно! – согласилась Елена. – Но мне жаль Нину. А так она хорошо относится к сыну Зои. В доме мир и понимание.
– Да и Зоя очень изменилась. Где что ни раздобудет, все отдает в общий котел.
– Вот и чудесно! – обрадовалась Софья. – Я тоже вчера письмо от Аркадия получила. Он передал его через своего товарища. Тот вчера был у нас в Смольном, принес две банки тушенки и буханку хлеба. Да еще три плитки шоколада. Но это для детей. Ну и так кое-что по мелочам. Я пока молчу, хочу нас всех порадовать на Восьмое марта.
Елена обняла Софью и спросила:
– Выйдешь за него замуж, если он вернется?
– Поживем – увидим, – ответила Софья. – Я ведь уже совсем старушка!
– Ты лучше всех молодых, и красивее, и добрее. Такого бриллианта, как ты, не найти! – заверила ее совершенно искренне подруга.


Глава 5

Шла вторая зима тяжелейшей блокады Ленинграда. Подчас казалось, что город вымер полностью. Но ленинградцы держались из последних сил. И не просто держались, а вели неустанную борьбу с потерявшим человеческое обличье противником.
После назначения на должность руководителя группы стенографистов у Софьи Сергеевны на квартире был установлен служебный телефон, и Софья выезжала на секретные совещания, часто проходившие на линии фронта, в любое время дня и ночи.
Как и все ленинградцы, она была так худа, что кроме прекрасных синих глаз от нее, казалось, ничего не осталось. Но сила духа этой женщины вызывала восхищение всех, кто ее знал.
Со стороны можно было подумать, что она слыхом не слышала, что такое голод и холод.
Приходя после суток изматывающей работы домой, Софья не укладывалась отдыхать, а старалась вникнуть в проблемы домочадцев и помочь им, чем только можно.
Вот и сегодня, не успев рано утром войти в квартиру и поздоровавшись с Ниной, спешащей до работы принести домой воду с реки, Софья, не раздеваясь, прихватила еще два ведра и санки и отправилась с ней вместе.
Когда женщины добрались до источника, там уже стояла большая очередь.
Впереди них стоял молодой, но совершенно изможденный мужчина с костылем вместо ноги.
Чувствовалось, что сил стоять на одной замерзшей ноге у него больше нет.
Софья тут же обратилась к нему:
– Вы бы присели где-нибудь, мы наберем вам воду и поможем довезти. Вот у нас и санки есть.
Нина недовольно толкнула ее под локоть, давая понять, что они не справятся с этой задачей.
Мужчина тоже посмотрел на Софью неодобрительно.
– Я сам управлюсь, – голосом, не терпящим возражения, ответил он.
Софья поняла, что ее жалость оскорбила его, и притихла.
Очередь двигалась медленно. Изможденные голодом и холодом люди еле вытаскивали свои ведра из проруби.
Когда подошла очередь гордого молодого человека, его костыль поскользнулся на льду, и он почти полностью окунулся в воду.
Стоявшие за ним Софья и Нина побросали свои ведра и устремились на помощь, еле вытащив парня из воды.
Они оттащили его от проруби.
Кто-то из очереди набрал их ведра и отнес поближе к хозяйкам.
Софья сказала Нине:
– Давай попробуем усадить его на санки и привязать, а ведра понесем в руках. Правда, придется по одному ведру оставить здесь.
Двое ребят-подростков помогли им привязать мужчину и его костыль к саням.
Нина взяла два ведра, а Софья впряглась в сани и подхватила ведро с водой пострадавшего.
Так и покатились по дороге, которой, казалось, не было конца. Но все-таки с постоянными остановками и передышками добрались до дома.
Больная и очень ослабевшая в последнее время Елена помогла втащить совершенно замерзшего и покрывшегося ледяной коркой мужчину в квартиру. Общими усилиями сняли с него одежду и стали растирать и закутывать его.
Софья распорядилась уложить его на кушетку в свою комнату, где обычно спала Елена.
– Поспим в одной кровати, – сказала она ей.
– Попробуй вызвать врача, – попросила она Елену, – но думаю, его не возьмут. Там такой же холод, как на улице, и никаких медикаментов!
Вся квартира ухаживала за пострадавшим инвалидом. Больной с температурой, зашкаливающей за 40, долго не приходил в себя, постоянно бредил.
В медчасти Смольного Софье удалось раздобыть 100 граммов спирта и пачку аспирина, но состояние больного оставалось прежним.
Врач, приехавший по вызову, сказал, что увозить в больницу его бесполезно, и если они не хотят его смерти, то желательно оставить его дома и достать пенициллин.
Но где его взять, вот в чем вопрос.
Софья сняла с руки свои золотые швейцарские часики и попросила Нину постараться выменять на них на базаре лекарство.
Три дня Нина проторчала на толкучке, но пенициллин так и не достала. А больному становилось все хуже.
Пришлось Софье вновь идти к Борису Абрамовичу. И старый ювелир достал необходимое лекарство. Чрез три дня больной наконец-то очнулся и смог назвать свое имя.


Глава 6

Целую ночь длилось заседание военного совета, и Софья уже еле держалась на ногах.
Наконец, к трем часам дня начальник Софьи, Алексей Георгиевич, по старой привычке всегда называвший ее Сонечкой, распорядился всем ехать по домам, оставив в группе двух дежурных.
Софья, уже одетая, стояла в кабинете, когда раздался звонок и, подняв трубку, она услышала голос их телефонистки Наташи:
– Софья Сергеевна, вас спрашивают из Волховского военного госпиталя.
– Кто? – устало поинтересовалась Софья.
– Какой-то Воротников Владимир Семенович! Соединить?
– Господи! Что с ним? Соединяй скорее! – чуть не крича, сорвалась Софья.
Удивленная Наташа, знавшая Софью Сергеевну как образец выдержки, с интересом соединила, а сама застыла у аппарата.
Софье же эти секунды показались вечностью, в которую она страстно молила Бога, чтобы с Володенькой ничего плохого не случилось. Но в трубку сказала очень сдержанно:
– Слушаю вас.
– Софья Сергеевна! – радостно прозвучал дорогой голос. – Это я, Володя.
– Солнышко мое, как ты, почему из госпиталя? – не сдержав волнения, задала сразу два вопроса Софья. У нее перехватило горло, и глаза наполнились слезами. Сказывались, по-видимому, бессонные сутки работы.
– Я в госпитале, в Волховстрое.
– Ты ранен серьезно? – почему-то шепотом, боясь услышать что-то страшное, спросила она.
– Да, был ранен, уже оперировали. Не волнуйтесь, все позади, – стараясь бодриться, ответил Владимир. – Только маме ничего не говорите. У нее и так больное сердце, – попросил он. – Как вы все там? Если бы вы знали, как я по всем вам соскучился!
– Сколько тебе еще лежать? – спросила Софья.
– Пока не знаю. Врачи об этом даже говорить не желают.
«Значит, что-то очень серьезное!» – пронеслось в голове Софьи. Сердце сжалось от боли и тревоги за любимого мальчика, самого дорогого и близкого из всех детей квартиры.
Но разговор она продолжила совершенно спокойно.
– Володенька, какой же ты молодец, что позвонил мне! Не волнуйся, маме мы пока говорить ничего не будем. А сама я постараюсь вырваться к тебе обязательно.
– Нет, нет! – воскликнул он. – Ни в коем случае, это очень опасно для вас! Ладога уже начала таять! Очень вас прошу, Софья Сергеевна, не нужно так рисковать. Я жить не стану, если с вами что-то случиться! Не нужно, Софья Сергеевна!
– Хорошо, хорошо, не волнуйся! – успокоила его Софья. – Расскажи мне о ранении.
– Ой, я больше не могу говорить. Но я так счастлив, что услышал ваш голос. Берегите себя! Привет и поцелуи всем, особенно маме, но не говорите, что я в госпитале! – и отключился.
Софья в слезах бросилась к Алексею Георгиевичу.
Тот выслушал ее с вниманием и пониманием и стал дозваниваться главврачу госпиталя. Выслушал все, что тот сказал, и сообщил следующее:
– Ранение тяжелое, но уже все позади. Лежит уже больше месяца.
– Помогите мне его навестить, Алексей Георгиевич, я должна его видеть. Он мой крестный сын. Я крестила его тайно на квартире, без ведома его родителей, когда ему было три годика. Для меня он больше, чем сын, я всегда считала себя в ответе за него, а теперь, когда погиб его отец, Семен Васильевич, тем более. Если я его не увижу, я не прощу себе этого.
– Это очень опасно, Сонечка! Я бы на твоем месте не стал так рисковать. Ведь парень идет на поправку, а самолеты долетают один из пяти. Вот и подумай, сколько тревоги и нервов ты нам будешь стоить.
– Ну пожалуйста, Алексей Георгиевич, я вас очень прошу!
– Хорошо, я договорюсь с летчиками. Завтра или послезавтра тебя возьмут на борт. Но, может, ты все-таки послушаешь меня, Сонечка?
Она отрицательно покачала головой.
– Ну, иди, отдыхай, я тебе позвоню.
Софья пошла к двери.
– Постой, – остановил ее начальник. Он быстро подошел к сейфу и вынул из него маленький сверточек.
– Возьми! Нельзя к раненому без гостинца.
– Что это? – спросила Софья.
– Пять мандаринчиков, один летчик из Грузии привез. Хотел своих порадовать, но обойдутся.
– Я не возьму! – категорично заявила Софья.
– Ну, значит, и не полетишь! – невозмутимо ответил начальник.
– Вы просто шантажист какой-то! – жалобно сказала Софья и, зная своего начальника, с которым никогда не спорила, взяла сверток и вышла из кабинета.
В пять утра ее разбудил телефон.
– Подъем, Сонечка! – услышала она усталый голос начальника. – Сейчас за тобой заедут и отвезут к самолету. Но знай, седины на моей голове по твоей милости станет еще больше!
От волнения Софья не знала, как благодарить его.
– Ты почему молчишь, Соня, – насторожился начальник. – Может, одумалась наконец-то?
– Поверить не могу в это счастье! Боюсь, не сон ли это! – наконец проговорила она.
– Не сон. Собирайся быстренько, машина, наверное, уже у подъезда! – и он отключился.
«Видно, так и не уходил домой, уже какие сутки подряд», – подумала Соня и стала собираться.
Через час Софья уже была в госпитале.
Владимир не мог прийти в себя от радости и удивления.
– Как я мечтал о встрече с вами, Софья Сергеевна, – сказал он.
Начальник госпиталя разместил их в своем кабинете, распорядившись подать завтрак на двоих прямо в кабинет.
Долго Софья рассказывала Владимиру обо всех изменениях в их жизни, потом устроила ему экзамен на знание языков, которым обучала его в детстве, и они, переходя с одного языка на другой, беседовали, забыв о времени и всем на свете, не заметив даже, что им уже подали обед.
Прощаясь, окрыленный и явно смущенный Владимир протянул Софье небольшой пакетик.
Развернув его, Софья ахнула от восхищения. В нем оказался тончайший оренбургский пуховый платок.
– Примите от меня в подарок, – попросил он. – Я его выменял на тушенку и возил везде с собой, на груди. Но при ранении на него, к сожалению, попало несколько капель крови. Простите, ради Бога! – смущенно сказал он.
Софья со слезами на глазах поцеловала подарок и сказала:
– Это самый дорогой подарок в моей жизни! Я буду носить его не снимая.
Она обняла Владимира и попросила беречь себя и писать как можно чаще.
Матери Владимир попросил передать валенки, которые ему достала медсестра госпиталя Валя по его просьбе, и письмо.
Обратно Софья долетела удачно.
Когда Вера Ивановна получила подарок от сына и рассказ о встрече с ним, она сказала Софье:
– Я ведь мать, Сонечка, и все понимаю. Мой сын влюблен в вас с самого детства. Он никогда не женится, потому что будет искать женщину, подобную вам, и вряд ли найдет. Я всю жизнь ужасно ревновала своего сына к вам, но мы с Семеном, глубоко уважая вас, старались не подавать вида. Я знала, что если постараюсь отдалить от вас сына, то потеряю его навсегда.
– Ну что вы, Вера Ивановна, Володенька мне всегда был как сын и не более того.
– Но вы для него никогда не были просто мамой, а эталоном женщины, которую он может полюбить.
В этот вечер женщины долго говорили о Владимире, жизни и скорой победе, строили планы на будущее…


Глава 7

Пришедший в себя мужчина, спасенный женщинами у проруби, наконец-то смог назвать себя.
Дорохин Вячеслав Владимирович. Возраст – 35 лет.
Ногу потерял в первые дни войны, добираясь в Ленинград из Белоруссии, где отдыхал в санатории. Добирались в толпе беженцев из охваченных уже пожарищем городов и сел. Столько горя и смертей пережил он за это время, что вместе с двумя парнями, такими же отдыхавшими в санатории, постоянно лез в схватки с попадавшимися небольшими группами немцев.
Однажды они ворвались в их штаб, оставленный при небольшом поселке. Завязалась неравная схватка, его подстрелили при отходе, и мальчишки из оставленного села спрятали его в подвале старой мельницы. Пока нашли взрослых жителей, у Вячеслава началась гангрена, ногу пришлось ампутировать в самых антисанитарных условиях. Кое-как отходили, но даже потеряв ногу, он добирался домой в Ленинград.
За год блокады Вячеслав потерял мать и брата, остался один на всем белом свете.
Такую грустную историю поведал им этот человек.
– Я так мечтал умереть, – печально сказал он. – Зачем вы столько сил потратили на такого ничтожного человека, как я.
Сказав это, он вдруг заплакал, как ребенок. Отвернувшись, уткнулся в подушку.
Но то добро, которое жило в сердцах спасших его людей, не могло не оставить следа в его душе. И потому, поправляясь, Вячеслав старался быть полезным этим людям.
Он целыми днями возился с детьми: Сашенькой, Виталиком и совсем еще маленьким Валериком и помогал женщинам по дому.
Софья, озабоченная его судьбой, устроила его сторожем на завод.
Там ночами он мастерил для детей игрушки, перешивал свою одежду мальчикам.
Вячеслав так искусно шил детские вещи без машинки, на руках, что удивленная Софья как-то спросила его, откуда у него это умение и такой удивительный вкус.
– Так, я же модельер-технолог по профессии, – ответил он.
– У мальчишек совсем холодные, уже рваные ботиночки, – заметил он грустно. – Мне бы найти где-нибудь старые валенки, я бы им такие «бурочки» сшил, – мечтательно заявил он.
– Если удастся, в выходные схожу на толкучку, поменяю свой новый костюм на валенки, если получится.
Софья вышла из комнаты, где они разговаривали, и долго копалась в кладовке. Появилась она раскрасневшаяся и довольная, неся пару громадных старых валенок.
– Вот! – сказала она, – валенки есть, но они протертые, от нашего дворника остались.
Вячеслав забрал валенки к себе домой и не появлялся две недели. Женщины уже решили, что парню явно не до них и детей.
Но когда через две недели Вячеслав представил результат своего труда в виде двух пар замечательных детских сапожек, или «бурочек», как он их называл, обшитых кожей, которую он добыл, распоров свои ботинки, весь женский состав квартиры ахнул.
Это были не просто валеночки, а произведение искусства.
– Жаль, – сказал Слава, как его теперь называли в доме, – нет хороших вещей, я бы для мальчишек из них сшил пальтишки и шапочки. Я бы им такие наряды закатил, весь свет удивился бы.
И он показал рисунки одежды, которую он придумал для малышей.
Софья, взглянув на это чудо, сказала:
– Пошли!
Она привела его в комнату своего отца и распахнула шкаф, где хранились вещи адмирала Арсеньева.
– Берите все, – разрешила Софья, – кроме двух этих мундиров: парадного и последнего, в котором папа был в тот роковой для него день. Я свято относилась к его вещам, но сейчас, я думаю, даже просто уверена, папа мое решение одобрил бы.
И Вячеслав стал обшивать всех домочадцев квартиры, стараясь быть им нужным всегда.
Мальчики так полюбили дядю Славу, что даже стали называть его папой.
Софья радовалась, что Вячеслав Владимирович оказался таким талантливым человеком, а он для нее старался особенно.
К женскому дню Софья получила от него презент: удивительные кожаные на меху сапожки, расшитые необыкновенной строчкой. Когда она появилась в них на службе, начальник спросил:
– Откуда такое чудо?
– Из сапог моего папочки, сшитые талантливейшим модельером.
И она поведала историю Вячеслава Алексею Георгиевичу.
– Будет работать в нашем ателье, – принял решение Алексей Георгиевич.
Так изменилась судьба инвалида, желавшего уйти из жизни, заводского сторожа Вячеслава Владимировича Дорохина.
Впоследствии он стал известнейшим и очень востребованным модельером Ленинграда.


Глава 8

В конце 1943 года Софья была озабочена здоровьем своего друга – Елены Анатольевны.
Елена была так слаба, что почти не поднималась с постели. За ней по очереди ухаживали Вера Ивановна, тоже еле поднимавшаяся с кровати, но тем не менее дежурившая у постели Елены днем. Ночами ее сменяли Нина и Мария.
Мария уже сама ходила за водой и пайками, готовила все тот же суп из соленой воблы, старалась кормить бабушку. Но Елена почти совсем ничего не ела.
Софья выхлопотала консультацию врача-профессора, но тот лишь развел руками.
– Нужны хорошие продукты. У нее полное истощение организма.
– Ей бы сейчас куриного бульончика хотя бы по ложечке в день, – с горечью произнес он.
В ход пошло обручальное кольцо родителей Софьи.
Борис Абрамович сумел выменять на него сухой яичный порошок и три килограмма муки.
Из этого богатства готовили бульон с клецками.
Однажды вечером Софья пришла домой значительно раньше обычного.
Она тут же разогрела бульон и села кормить Елену. Той в этот вечер стало легче, и она слушала рассказ Софьи о делах на фронте, о письмах Аркадия и Владимира, о награждении орденом Ленина и присвоении звания Героя Советского Союза майору Ивану Рябову и улыбалась.
Все домочадцы, видя такое улучшение в самочувствии Елены, собрались у ее постели. Даже дети сидели и слушали разговор взрослых.
Софья поила бульоном Елену, поправляла ей подушки и после этого сказала, что нельзя так сильно перегружать больную, послав всех спать. Она и сама задремала у ее постели.
Проснулась она от того, что больная положила свою руку ей на руку.
– Что, Леночка? – спросила еще не пришедшая в себя от дремы Софья. – Что болит?
Елена посмотрела на нее каким-то особенным, добрым и лучистым взглядом.
Она приподнялась на постели и тихо проговорила:
– Спасибо тебе за все! Прости, если… – и, не договорив, упала на подушки.
Ее рука так и осталась в руке Софьи.
Разбудив всех взрослых в доме, Софья послала Нину за священником. Еще раньше Елена просила, чтобы ее обязательно отпевали в церкви. Договорились со священником отпеть умершую через два дня.
Таким образом, Софья выполнила просьбу Елены, хотя ей это могло стоить не только работы, но и свободы.
Почти перед самым Новым, 1944 годом все население коммуналки по предложению Софьи и Вячеслава Владимировича готовилось устроить для детей новогоднюю елку.
Дядя Слава сумел каким-то чудом выменять маленькую елочку на сшитые им детские ботиночки.
Софья достала старинные елочные игрушки, и елку украшали все вместе, но без детей. Готовили им сюрприз.
Еще Софья Сергеевна подготовила целый концерт, в котором участвовали и дети, и взрослые.
31 декабря на кухне наметилось оживление. Из остатков муки пекли пирог с мороженым картофелем, доставшимся в обмен на пластинки.
Когда все собрались в комнатах Софьи и приготовились к встрече Нового года, раздался стук в дверь, и открывшая дверь Вера Ивановна, обычно очень тихо говорившая, закричала:
– Софья Сергеевна, к вам пришли!
Первое, что увидела Софья, выскочив в коридор, был букет роз, торчащий из-за двери.
Потом появился и хозяин этого чуда, Аркадий. Он обнял Софью и вручил ей букет, поздравляя ее и всех присутствующих с наступающим Новым годом.
Но главное, он привез еду. Несколько банок американских сосисок и ветчины, хлеб и шоколад для детей. У него нашлась и фляжка со спиртом, который он разлил по железным кружкам.
– Фронтовые сто грамм!
Но, к сожалению, отпроситься у начальства он смог лишь на одни сутки.
Но зато какими счастливыми были эти сутки!
Провожали Аркадия всей квартирой.
Аркадий сказал, что не позднее февраля блокада будет полностью прорвана.
Это случилось 27 января 1944 г.


Глава 9
Несколько дней из жизни Софьи Сергеевны

24 февраля 1942 г.

Софья никогда не была кисейной барышней. Она не падала в обмороки, не бежала от малейших жизненных трудностей, не пряталась от них за спинами других людей, не бросала друзей и близких в трудную годину.
Дочь боевого адмирала, она шла по жизни прямо и честно, смотря в глаза людям. Но боль подчас совершенно чужого, незнакомого ей человека могла лишить ее сна и покоя.
Боль за судьбы жителей ее родного города, огромной страны не утихала в ее сердце с момента начала войны, усилилась еще больше в период блокады Ленинграда, которую она переживала вместе со всеми.
На годовщину Красной армии она в составе группы командования посетила несколько позиций ополченцев. Увиденное произвело на нее самое удручающее впечатление, точнее, просто потрясло ее.
Эти люди, истинные патриоты своей Родины, не обмундированные должным образом, практически не вооруженные ничем, кроме бутылок с зажигательной смесью, не задумываясь, отдавали свои жизни, защищая свой город и находясь в самых ужасных условиях.
Штабеля убитых, сотни раненых, совершенно истощенных, но не сдающихся солдат стояли перед ее глазами, не позволяя забыть о себе и буквально разрывая ее сердце от боли и сострадания.
Вернувшись в Смольный и поднимаясь по лестнице в свой кабинет, она почувствовала резкий укол в сердце и потеряла сознание.
Очнулась она в медпункте. Возле нее сидели врач Ольга Николаевна и непосредственный ее начальник Алексей Георгиевич.
От стыда за свою слабость Софья не могла смотреть на них.
Хорошо знавший ее принципиальность в отношении к себе, Алексей Георгиевич прекрасно понимал ее чувства. Поэтому, не углубляясь в услышанные относительно ее болезни диагнозы, он строго по-военному обратился к Софье:
– Сейчас вас отвезут домой, Софья Сергеевна. Как я понимаю, в госпиталь ложиться вы не захотите. Или все-таки полечимся как следует? – задал он ей вопрос.
Софья отрицательно покачала головой.
– Приказываю вам, Софья Сергеевна, отлежаться в домашних условиях двое суток и постараться привести в порядок свое здоровье, насколько это возможно.
Софья попробовала возразить, но начальник не терпящим возражения тоном продолжил:
– У нас прорва работы. Ваша шифровальная группа будет задействована во всех операциях. Нам нужны здоровые и выносливые люди. Кроме того, вы, очевидно, в курсе того, что приказы начальства не обсуждаются, а выполняются. Так что извольте выполнять!
Затем, обратившись к доктору, добавил:
– Ольга Николаевна, машина у подъезда. Проводите, пожалуйста, Софью Сергеевну домой и уложите ее в постель. Снабдите всем необходимым для ее быстрого восстановления, прежде всего медикаментами. Дополнительное питание уже в машине. Когда вернетесь, загляните ко мне с отчетом!
Он улыбнулся врачу, давая понять, что строгость его рассчитана только на Софью.
– Будет выполнено, товарищ полковник! – отчеканила с улыбкой Ольга Николаевна.
Вот при таких обстоятельствах, несмотря на нескончаемый поток все новых заданий, которые следовало выполнить срочно и грамотно, Софья Сергеевна получила два дня отпуска.
Зная беспокойный характер пациентки, доктор перед отъездом сделала больной укол успокоительного действия, и Софья Сергеевна уснула.
Возле ее постели тотчас устроилась обеспокоенная ее состоянием соседка и подруга Елена, чтобы наблюдать и, в случае необходимости, помочь, чем нужно, ночью, когда все болячки, как известно, обостряются.
Софья проснулась в пять утра. За окном господствовала непроглядная тьма. Воспоминания о том, что с нею произошло, терзали ее. Она считала себя чуть ли не дезертиром, возложившим на плечи других сотрудников свою работу и проблемы.
Но, проанализировав ситуацию, она подумала, что, располагая свободным временем, она может освободиться от одной занозы, сидевшей в ее сердце.
Поэтому, помучавшись еще около часа в постели, она тихо, стараясь не разбудить задремавшую подругу, поднялась и, пошатываясь от слабости, стала собираться в дорогу. Правда, за окном все еще стояла та самая, беспросветная тьма.
Однако ее ухищрения относительно Елены оказались напрасными, и соседка, ахнув, спросила:
– Куда это ты, моя милая, собралась ни свет ни заря?
Софья слабо улыбнулась, присела на кровать, обняла и поцеловала Елену.
– Понимаешь, друг мой, сидит у меня в сердце одна заноза. Вот хочу, пользуясь случаем, ее вытащить, тем более что сделать это нужно было давно, а у меня просто не было времени. А поскольку лежать колодой даже сутки я просто не смогу, попытаюсь решить эту проблему.
– Что за заноза? – спросила подруга. – Если не секрет, конечно!
– Не секрет! Уже больше года я не видела и ничего не слышала об Илье Максимовиче. Ты должна помнить его. Это наш часовщик.
– Да, я помню и его, и его папашу. Они всегда осматривали все приборы у нас в доме, и ты права, что-то Илюша пропал из поля зрения. А я тоже забыла о нем, – сказала Елена. – Но одну я тебя все равно не отпущу. Они же где-то у черта на куличках живут. И не думай даже!
– Пойми, Илья уже в возрасте, он одинок, возможно, беспомощен, с одной рукой-то. Меня это ужасно мучает. Я должна узнать, все ли у него в порядке.
– Значит, пойдем вместе, – твердо заявила Елена. – Это во-первых! Во-вторых, измеряем давление и принимаем лекарство! В-третьих, завтракаем! У меня остался вчерашний супчик из мороженой картошки. Ну и морковный чай.
За скудным завтраком Елена спросила:
– Слушай, а почему у них какая-то странная фамилия. Кстати, а как их кличут? Я что-то не могу припомнить.
– У них немецкая фамилия – Штерн. Они из обрусевших немцев. Еще их прадед был приглашен в Россию для обслуживания морских приборов. У папы на корабле вся аппаратура находилась под постоянным контролем Максима Ивановича.
В нашем доме он бывал постоянно, обслуживая часовую коллекцию моего папы, заодно и налаживал всю домашнюю технику, которая была у нас. Он всегда приводил с собой своего сына – Илью.
Я помню, как они пришли к нам, когда мне было восемь лет. Папа увел Максима Ивановича к себе в кабинет, а меня попросил развлекать Илью, накрыть стол и угостить гостя чаем. Илья был очень красивый. Высокий, стройный, зеленоглазый, с вьющимися светлыми волосами.
Кроме того, он был очень воспитанный. Хорошо владел несколькими языками. Мы беседовали с ним на французском, он помогал мне накрывать на стол. В общем, они были нашими близкими друзьями, как говорил мой папа.
И вот всю последнюю неделю Илюша снился мне, и я очень обеспокоена неизвестностью о нем. Как подумаю, что с ним что-то случилось, а я не пришла на помощь, не могу ни спать, ни есть.
– Почему он не женился? – спросила Елена.
– Знаешь, Илюша окончил университет и работал где-то инженером. После того как, испытывая какой-то прибор, он потерял руку (ему ампутировали кисть), он стал считать, что не имеет права связывать кого-либо, поскольку он – инвалид.
– Да, грустная история! – подытожила разговор Елена.
Подруги быстро собрались, Софья захватила с собой свой дополнительный паек, выданный ей по случаю болезни, кое-какие медикаменты, спички и даже несколько щепок для растопки печки, взяла бутылку воды и несколько глотков спирта.
Елена слила в баночку остаток супа и тоже прихватила с собой.
– Ты будто на фронт собралась, – пошутила она над Софьей, столь тщательно собирающейся к Илье.
– Это еще одна заноза в моем сердце. Фронт! После всего увиденного я вот думаю, что бы еще продать и закупить хоть сотню пар валенок для наших ополченцев. Но этим я займусь завтра. Придется опять обращаться к Борису Абрамовичу. Только он сможет помочь мне.
– Ты бы, Софьюшка, – покачала головой соседка, – хоть немного о себе подумала.
– Сейчас для этого не самое лучшее время, – ответила Софья. – Если бы все сейчас думали только о себе, немцы уже вошли бы в Ленинград и полностью уничтожили его. Сопротивляясь, мы спасаем Москву и всю страну. Вон сколько сил этот шизофреник бросил на нас.
Женщины вышли на улицу в ледяную тьму, и Елена, с опаской поглядывая на Софью, спросила:
– Ты уверена, что с тобой все в порядке и ты сможешь добраться до цели? Не забывай, что у тебя предынфарктное состояние, врач предупредила, чтобы ты вообще два дня не вставала.
– Со мной все в порядке, – беспечно ответила Софья, хотя ее пошатывало от слабости.
Добирались они мучительно долго, попали под обстрел, начавшийся перед рассветом. Перебегая с одной стороны улицы на другую, постоянно натыкаясь на трупы людей, собак, крыс, несколько раз падали. У Софьи были разорваны на коленках чулки, одна коленка распухла и жутко болела.
Но наконец женщины достигли цели своего путешествия. Звонок в квартире не работал, но дверь оказалась не запертой, она сама распахнулась перед ними, как будто приглашая войти.
Софья посветила фонариком и обнаружила еще одну дверь, через которую они очутились в жилом помещении. Однако, подняв головы кверху, незваные гостьи обнаружили над собой небо. В потолке зияла огромная дыра, а в углу на кровати кто-то лежал под невероятной кучей одеял и полушубков. Ужас охватил их обеих.
– Неужели умер? – прошептала Елена.
Софья нащупала фонариком тот край кровати, где располагалась закутанная в несколько платков голова. Попавший лежащему на кровати человеку в глаза луч заставил его простонать:
– Кто вы?
– Илья Максимович, – продолжая светить в лицо лежащему, обратилась к нему Софья.
Он открыл глаза и еле слышным голосом прошептал:
– Ангел, Софьюшка, я знал, что вы придете.
Больше говорить он не мог, не было сил, но по щекам его текли слезы.
Софья наклонилась к нему и поцеловала в лоб.
– Илья Максимович, вы можете встать? – спросила она, с болью и трудом узнавая в этом обтянутом кожей скелете бывшего красавца, умницу, интеллигента до мозга костей Илью Максимовича.
Он попробовал встать, но тут же упал как подкошенный.
– Совсем оставили меня силы, – еле слышно проговорил он.
– А почему никто из коллег не посещает вас? – спросила Софья.
– Институт, в котором я работал последнее время, эвакуировали, а я не мог оставить свой город. Пытался попасть в ополчение, но такой инвалид, как я, никому не нужен. Хотя я прекрасно управлялся и одной рукой. Тушил на крыше снаряды, возил воду в госпиталь. Но месяц назад у меня украли карточки, вот я и ослаб.
Он говорил медленно и очень тихо, расходуя на это последние силы.
– Все понятно, Ильюша! – Софья нежно погладила его по лицу. Мы отвезем вас сейчас в госпиталь. Я видела в коридоре большие сани.
Женщины разогрели воду, припасенную Софьей, напоили несчастного. Разогрели принесенные остатки супчика и очень осторожно покормили им Илью Максимовича.
Затем уложили и вынесли во двор сани, вынесли на руках и самого Илью. Он был легким, как ребенок. Везли его невероятно долго. Каждые полчаса давали по ложечке разогретой воды, которая к концу пути превратилась в лед.
В госпитале принимать больного отказались, он был битком забит такими же несчастными. Здесь буквально яблоку некуда было упасть.
Слава Богу, Софье удалось из госпиталя дозвониться до своего врача, чтобы попросить ее о помощи.
Ольга Николаевна пришла в ужас от поведения своей пациентки. Она грозилась доложить начальству немедленно о нарушении Софьей приказа лежать, но будучи человеком добрым и отзывчивым на чужую беду, сумела прислать за ними машину и уложила в свой лазарет Илью на несколько дней.
– У него, – сказала врач, – очень тяжелый случай дистрофии, и я опасаюсь самого худшего. Поэтому будем добиваться его эвакуации в Волхвов.
Но Илью еще следовало уговорить на это. Софья пообещала ему, что, как только наступит улучшение, она сама заберет его обратно и устроит на работу.
– Ваши золотые руки очень нужны нам и в ополчении, и в армии. Вы способны починить, собрать и разобрать любую технику, что в современных условиях очень важно и нужно. Я постараюсь убедить в этом свое начальство. За вами, Илюша, еще бегать будут и умолять, чтобы вы им что-то починили, настроили или собрали.
После этого Илья сдался.
– Главное, – сказал он, – внести хоть скромный вклад в дело Победы!
Приходить в себя ему пришлось восемь месяцев. Но потом Софья забрала его и устроила на работу. Все ее пророческие слова сбылись.
Но в этот день, 24 февраля 1942 года, ей еще пришлось повоевать с Ольгой Николаевной, чтобы та отпустила ее домой, пообещав выполнить все предписания врача в оставшиеся в ее распоряжении еще одни сутки.


6 марта 1942 г.

И если чем-нибудь могу гордиться,
То, как и все друзья мои вокруг,
Горжусь, что до сих пор могу трудиться,
Не складывая ослабевших рук.
Горжусь, что в эти дни, как никогда,
Мы знали вдохновение труда.
Берггольц О. Ленинградская тетрадь

15 февраля в газете «Ленинградская правда» писалось: «...Местная промышленность и артели, объединенные Госпромсоветом, наряду с безукоризненным выполнением заказов фронта выпустили в последнее время многие десятки тысяч огнетушителей, печей-времянок, ведер, кипятильников, самоварных труб, массу противопожарного оборудования и арматуры...
Очищены от снега, мусора и нечистот полностью или частично дворы в 335 домах Октябрьского района. В 150 домах Смольненского района отеплены водопроводные трубы, и население этих домов теперь обеспечено водой.
Введены в строй водопроводные трубы в 150 домах Дзержинского района».
Совершенно обессиленные, измученные голодом и холодом жители города в это ужасное время всеми силами помогая фронту, стремились восстановить и очистить Ленинград.
Не обращая внимания на постоянные бомбежки и обстрелы, ставшие неотъемлемой частью их жизни, как мороз или дождь, эти истинные богатыри русского духа совершали трудовые подвиги, вкладывая в свой труд бесконечную любовь к своей Родине и ненависть к ее врагам.
В своей коммунальной квартире Софья вместе со всеми жильцами участвовала в очистке двора и улицы. Но поскольку на работе ей приходилось находиться с утра часов до 2–3 ночи, то свои обязанности по уборке она перенесла на шесть часов утра.
Ее радовало, что все ее домочадцы поднялись также рано, несмотря на слабость или занятость, и дружно взялись за дело, без каких-либо разговоров о своем состоянии здоровья.
Вышли все: Софья, Елена, ее дочь Нина и внучка Мария, совершенно ослабевшая Вера Ивановна и даже пришедшая ночью после тяжелейшей рабочей смены на заводе Зоя.
При этом все просили Софью спокойно идти на работу, говоря, что сделают все сами, зная о недавно случившемся у нее сердечном приступе.
Но Софья сказала, что этот труд ей в радость. Да, трудновато держать лом в руках и пробивать снег, лопатой и метлой собирать на сани и отвозить мусор, но радостно, что назло врагу они не сломлены, едины, тверды в своем стремлении победить и сохранить свой город.
– Тем более, – сказала она, – что руководство города разрешило устраивать огороды повсеместно, в том числе на площадях, вдоль улиц, в скверах и парках. Мы вырастим с вами картофель, лук, морковь. Нам никакая блокада будет не страшна.
Софья, преодолевая слабость и дурноту, с трудом поднимая лом, сгибаясь под его тяжестью, старалась не показывать свое реальное состояние. Она шутила, напевала песни, улыбалась, буквально вливая силу в своих ослабевших, больных и измученных голодом соседок.
Грязный снег, утрамбованный под панели стен, казался чугунным. Но женщины долбили его.
Работали из последних сил, с одной мыслью: «Только бы не свалиться».
Когда очистили свой двор, вышли за ворота и стали убирать улицу, начался обстрел. Громкоговоритель, установленный на перекрестке двух улиц, ожил, объявив, что начался артиллерийский обстрел района и население просят укрыться.
В подтверждение этому объявлению на противоположной стороне улицы громыхнул разорвавшийся снаряд. Но никто не бросился бежать, женщины спокойно продолжали свое дело, перебрасываясь между собой то шуткой, то обсуждением своих житейских проблем.
Проходивший мимо солдатик предложил свою помощь и, забрав лом у еле стоявшей на ногах Веры Ивановны, начал быстро и деловито долбить лед.
– Мы заговоренные от их железок, – шутил он, показывая на вражеские огневые точки, – а они все подохнут у стен Ленинграда. Это я вам, бабоньки, обещаю.
В половине девятого Софья была вынуждена покинуть подруг, ей пора идти на службу, где ее ждет непочатый край работы, тем более что сегодня она задержалась с разрешения начальника, чтобы принять участие в уборке своего двора и улицы. И хотя Софья старалась не показать своей слабости, храбрилась и улыбалась, еле удерживая в руках лом и лопату, но войдя в свою комнату, чтобы переодеться, она села на стул, закрыла глаза и ощутила такую усталость и разбитость, что минут десять не могла подняться. У нее кружилась голова, дико болели спина и разбитое колено, грудь была стиснута, как тисками, она не могла продохнуть. От этой обессиленности она расплакалась, прекрасно понимая, что сейчас не время, но не будучи в состоянии овладеть собою.
О ее болезни и истинном самочувствии знала лишь Елена, поэтому она почти сразу сделала перерыв в работе и заглянула к Софье.
Увидев подругу в слезах и совершенно разбитую, она спросила:
– Соня, вскипятить чаю? У меня есть немного цикория. Может, он тебе поможет взбодриться? Лекарство не забыла принять? – спросила она.
– Все в порядке, не волнуйся, дорогая. А цикория я, пожалуй, выпью.
Софья поднялась и стала переодеваться. Через несколько минут они с Еленой уже пили «кофе».
И хотя на службе Софья предупредила начальника, что придет к десяти часам, все же решила прийти пораньше, чтобы все подготовить как следует к предстоящей работе.
В девять часов она вышла из дома.
Проходя мимо соседнего двора, она чуть не столкнулась с женщиной, выбежавшей с обезумевшим лицом на улицу в одном халатике и усевшейся на какой-то обломок, отвалившийся от стены, не замечая никого и ничего вокруг. Казалось, она не ощущает холода, хотя на улице все еще держалась минусовая температура.
Софья, спешившая на работу, не смогла пройти мимо ее горя. Остановившись возле странной женщины, она спросила ее:
– Что случилось?
Но женщина не заметила ее и не услышала ее вопроса, она находилась в полной прострации.
Софья стала тормошить ее, но та никак не реагировала. Наконец, прибегнув к старому проверенному способу, похлопав ее по щекам, Софья вывела женщину из невменяемого состояния и узнала, что у нее умирает дочь, совсем маленькая девочка, у нее дистрофия. В доме нет ни еды, ни тепла. В больницу не берут, в эвакуацию еще не подошла очередь.
– Я больше не могу это видеть. Лучше я замерзну тут, но не увижу мертвой свою малышку.
Софья попросила женщину успокоиться, пойти одеться и вместе с ней отправиться на ее работу.
– Я постараюсь помочь вам, но я уже опаздываю. Оденьтесь, возьмите дочку с собой. Если хотите, я помогу вам собраться.
Женщина вдруг встала перед ней на колени прямо в снег голыми ногами и стала целовать руки Софье.
– Только помогите, я буду обязана вам всю жизнь!
Софье еле удалось поднять ее с коленей и повторить, что им следует спешить.
Наконец, забрав с постели ребенка и одев находящуюся на грани помешательства маму, Софье удалось вывести их на улицу и быстрым шагом, чтобы отвлечь женщину от ее горя, довести до Смольного.
Здесь прежде всего она повела их в медсанчасть. Дежуривший сегодня доктор Василий Евгеньевич был давним приятелем Софьи, и она попросила его оказать посильную помощь ребенку и мамаше. Сама же сразу отправилась к своему начальнику хлопотать об их дальнейшей судьбе.
Алексей Георгиевич успокоил Софью, пообещав с ближайшей машиной отправить их в эвакуацию, но напомнив Софье, что сегодня очень много работы и придется заниматься делами до самой ночи.
– Дай Бог, чтобы часам к двум ночи мы все успели сделать. Да, еще, начнем с самого неприятного, нужно немедленно решить, что делать с Бойко. Все факты о его злоупотреблениях служебными обязанностями подтвердились. Он обирал голодных людей, имеющих в квартирах произведения искусства, оказывая им содействие в первоочередной отправке в эвакуацию или заселении из разбомбленных квартир. Насобирал не одно состояние. И вот на эту гниду придется тратить время, чтобы решить, что с ним делать, – с горечью произнес Алексей Георгиевич. – Причем заняться им придется прямо сейчас. Ты как считаешь, что нам с ним делать?
При всей своей любви к людям к людской подлости Софья была непримирима. И она твердо ответила, что такой субъект должен отвечать за свою алчность и низость по всей строгости закона военного времени!
– И тебе не жаль этого человека? – удивившись ее твердости, спросил Алексей Георгиевич.
– А я не вижу в нем ничего человеческого, – устало объяснила свою позицию Софья.
– Ну, тогда готовь своих людей, и через пять минут собираемся в зале заседаний.
– Есть, товарищ полковник! – и Софья поспешила выполнять приказ начальника.
Уже к вечеру, зайдя в медпункт, она узнала от Василия Евгеньевича, что вся необходимая помощь ее подопечным оказана и послезавтра их эвакуируют из Ленинграда.
– Могу я навестить их? – спросила она доктора.
– Они сейчас спят, и я думаю, не стоит их тревожить. Навестишь завтра!
Софья поблагодарила Василия и отправилась в свой кабинет, чтобы полчаса передохнуть и выпить чашечку суррогатного кофе. За весь день она еще ни разу не отвлеклась от работы. А через полчаса предстояла очень трудная и кропотливая работа на заседании Военного совета.
Домой Софья попала лишь около четырех часов утра, уже 7 марта 1942 г.


1 мая 1942 г.

В жизни все когда-нибудь кончается – и хорошее, и плохое.
Закончилась и самая тяжелая в истории Ленинграда зима 1941–1942 года.
В этот солнечный, теплый, почти летний день 1 мая 1942 года город ощутимо изменился, став совсем не таким, каким был еще в марте.
Изможденный холодом, голодом, постоянными бомбежками и обстрелами город уже в марте ленинградцы начали чистить и обустраивать, несмотря на все тяготы блокады.
12 апреля в Ленинграде был пущен трамвай. Это стало для жителей города настоящим праздником. И хотя интервалы между рейсами еще были большие и много было людей, висящих, цепляющихся за любой выступ вагона с внешней стороны, но слабых женщин, стариков и детей всегда пропускают без очереди. Все веселы, вежливы и дружелюбны, рады трамваю, как дети.
И вот идет трамвай по родному городу, звенит на ленинградских улицах, и этот звон отдается веселой песней надежды на скорое освобождение в сердцах измученных и уставших от блокады ленинградцев.
Город, омытый весенними дождями, легкими ветрами, прогретый солнцем, гордо и торжественно встречает праздник 1 мая, хотя дни 1 и 2 мая объявлены рабочими.
В городе нет парадов и демонстраций, люди на рабочих местах всеми силами стараются приблизить час полного разгрома ненавистного врага.
Враг не дремлет и весь день обстреливает город с особой яростью.
В небе дежурят, охраняя Ленинград, наши самолеты. Именно они не допустили до города немецкую авиацию, намеревавшуюся в день 1 мая бомбить город беспрерывно и беспощадно.
И хотя обстрел длится весь день, на улицах появились просто прогуливающиеся люди, которых еще совсем недавно встретить было невозможно.
И в этом тоже проявляется непоколебимая уверенность в победе, горделивая поступь Великого города.
По радио выступает командующий Ленинградским фронтом. Он говорит: «Войска Ленинградского фронта отметили революционный международный праздник мощными артиллерийскими залпами, обрушив тысячи снарядов на головы фашистских мерзавцев... Только за март и апрель противник потерял на Ленинградском фронте убитыми и ранеными 58 000 солдат и офицеров, сбито 240 и подбито 48 самолетов противника» (см. Павел Лукницкий. Ленинград действует. М.: Советский писатель, 1971).
Ленинградцы внимательно слушают командующего, собравшись возле громкоговорителей на улицах города, в домах и на предприятиях. Многие плачут от радости, обнимают совершенно незнакомых людей, поздравляют друг друга с праздником. Горе объединило людей, и все вместе они чувствуют прилив новых сил и веры в Победу.
Софья Сергеевна проснулась с мечтой о скорой победе. С утра перед уходом на работу она поздравила всех своих соседей, подобрав каждому небольшой, но от души сделанный подарок. Без ее внимания не остался ни один малыш, ни одна соседка. Она перерыла все свои закрома, извлекая детям старинные, еще ей принадлежавшие игрушки, молодежи – Нине и Зое – преподнесла чудесные шифоновые шарфики, обнаруженные французские духи подарила Елене и Вере. Это напомнило всем прежнюю жизнь, настроение у всех поднялось, и было решено вечером, после возвращения с работы, устроить скромный совместный ужин.
Софья, предвидя это событие, совместно с Ниной и Еленой подготовили маленькую концертную программу.
Сегодня Софье Сергеевне предстояла небольшая поездка на линию фронта. В машине все были веселы, рассказывали анекдоты, шутили, кокетничали друг с другом. Настроение было приподнятым. Всю дорогу хором пели военные и революционные песни.
Буквально в сотне метров от цели поездки машину стали обстреливать. Как оказалось позже, они нарвались на немецких диверсантов, непонятно каким образом просочившихся на окраину города.
Видимо, фашистам очень захотелось уничтожить мчавшуюся с большой скоростью машину, и они обрушили на нее шквал огня. В итоге буквально в первые секунды погибли шофер, руководитель группы майор Смирнов и майор Трушин.
Из автобуса смогли выбраться Софья, ее подчиненная Наталья и лейтенант Розов, вооруженный автоматом. У женщин было по гранате в кармане, у Софьи – еще пистолет.
Софья первой нырнула в кювет, достав пистолет, улеглась, прикрытая корпусом машины. Рядом, застонав, свалился лейтенант Розов. Он получил ранение, но не выпускал из рук автомата. Софья попросила отдать его ей, понимая, что в таком состоянии он вряд ли сможет воспользоваться оружием. Взамен она вытащила и положила перед раненым свой пистолет.
В Смольном все знали о том, что Софья Сергеевна отличный стрелок. Не зря же она была дочерью боевого адмирала, который воспитывал дочь без матери, частенько брал ее на военные учения, на стрельбище и даже сам поражался точности ее стрельбы.
Сергей Александрович частенько шутил, что его дочь может стать лучшим стрелком или даже снайпером, хотя знал, что Софья вряд ли сможет стрелять по живым мишеням. Но война диктует свои законы.
И уже в условиях Первой мировой войны, выполняя обязанности сестры милосердия, совсем еще молоденькая Софья, когда госпиталь попал в окружение, принимала участие в прорыве и спасении раненых, где показала себя настоящим снайпером, за что получила награду из рук самого императора.
Когда перед Великой Отечественной войной всех служащих Смольного заставляли сдавать нормы ГТО, Софья никогда не отлынивала от этих занятий, она с удовольствием участвовала в них и добивалась самых высоких результатов. Она и здесь, как на службе, как дома, как везде, выполняла работу с вниманием, старательно и с душой. Пройдя испытание в военных условиях, Софья понимала, что эти знания и умения никогда не могут быть лишними.
На просьбу Софьи отдать ей оружие Розов ответил отказом, прося ее и Наташу отступать под его прикрытием, но рана мешала ему стрелять с нужной точностью, и ему все же пришлось отдать автомат Софье, взяв взамен ее пистолет.
Пока Наталья перевязывала лейтенанта, Софья засекла точку, откуда шел обстрел, и, хорошо присмотревшись, различила троих диверсантов. Однако огонь первым открыл враг, и Наташа, перевязывающая раненого, была убита.
Софья отметила этот момент краем зрения, и такая ярость охватила ее, что в следующую минуту от ее выстрелов трое противников выбыли из боя.
«Но сколько их?» – спрашивала себя Софья и пока не могла ответить на этот вопрос точно.
Враг замер на какое-то время.
Но вскоре снова обрушил огонь на машину, и Софья смогла засечь его. Она била прицельно, как натянутая струна, ощущая свои попадания. Враг опять затих, но Софья нутром чувствовала, что на противоположной стороне дороги еще есть живые, и не ошиблась. Заметив мелькнувшую тень одного из автоматчиков, она точно послала свою пулю, заставив его успокоиться навсегда.
«Господи, сколько же их?» – не переставала спрашивать Софья, как будто кто-то мог ответить ей. Вот что-то хрустнуло под сапогом врага, Софья нажала на курок, но автомат дал сбой, патроны кончились.
Софья нащупала в кармане гранату и, стараясь не производить шума, извлекла ее, мгновенно вскочив на ноги, чтобы добросить гранату до врага с максимальной точностью. Она подняла руку с гранатой и ощутила пронзившую все тело боль. Рука повисла, как плеть, не помогая, а мешая ей.
Противник не таясь выскочил из-за кустов, и Софья поняла, что он знает о ее ранении, и приготовилась к самому худшему. «Но живой я тебе не дамся! – превозмогая страшную боль, подумала она, глядя прямо в лицо своему противнику.
Внезапно позади нее раздался выстрел, за ним еще и еще, и враг рухнул на землю, а Софья, теряя сознание, вздохнула всей грудью и прошептала:
– Свои! Слава тебе, Господи!
Очнулась она на белых простынях в госпитальной палате только 3 мая.


25 мая 1942 г.

Алексей Георгиевич, непосредственный начальник Софьи Сергеевны, приехал в госпиталь, чтобы навестить ее и поговорить с лечащим врачом Семеном Александровичем на предмет скорейшей выписки Софьи и выхода ее на работу.
За прошедшие со дня получения Софьей ранения три недели он уже несколько раз порывался это сделать в самой решительной форме.
Софья была нужна на работе. Несделанных дел накопилось масса, несмотря на круглосуточную работу стенографистов, на привлечение в отдел нескольких новых сотрудников. В работе постоянно возникали какие-то проблемы, о которых при Софье не могло быть и речи. Она так руководила своими людьми, умела объяснить им стоящие перед ними задачи, проконтролировать их выполнение, внести необходимые поправки и дополнения, что начальству и задумываться не приходилось, что в работе данного подразделения могут произойти какие-либо сбои.
Да и отличное знание Софьей нескольких иностранных языков делало ее незаменимой в особенно важных операциях.
Он знал, что ранение Софьи оказалось тяжелым, что кроме руки затронуты и другие жизненно важные органы, что поправляется она слишком медленно, но производственная необходимость требовала ускорить данный процесс. Но как, он и сам не знал.
На его просьбы о выписке Софьи из госпиталя, на его заверения, что для нее будут созданы по возможности более комфортные условия труда Семен Александрович отвечал категорическим отказом.
Каждый раз Алексей Георгиевич шел в госпиталь полный решимости забрать Софью немедленно, но увидев ее бледное, измученное ранением и последующим лечением лицо, ее слабость и неуверенность в движениях, сам начинал ее уговаривать набраться терпения и лечиться до полного выздоровления, хотя и был уверен, зная характер Софьи, что интенсивная и важная работа быстрее всего поднимет ее на ноги.
Софья, действительно, изнемогала от госпитальной обстановки, ей казалось подлостью в голодном городе валяться на больничной койке. Она была полна решимости встать на ноги твердо и делать все возможное для скорой победы. Но боли, постоянная бессонница и невероятная слабость мешали ей убежать из госпиталя, хотя подобные мысли постоянно искушали ее.
Будучи всегда внимательной к людям, особенно больным, оказавшись сама в их положении, она стыдилась «объедать» навещавших ее товарищей. Принимая их скромные передачи, она чувствовала себя буквально преступницей.
А к ней шли и шли люди, принося кто кусочек хлеба, кто ложечку сахара, кто доставшуюся по случаю мандаринку или конфетку. И эта их забота доставляла ей чисто моральные мучения.
Алексей Георгиевич, не застав врача в ординаторской, столкнулся с ним, когда тот выходил из палаты, в которой лежала Софья.
Мужчины пожали друг другу руки и отошли к лестнице.
– Ну как наши успехи? – спросил Алексей Георгиевич.
– Да неважно! – ответил чем-то расстроенный доктор. – Ваша больная, скажу прямо, меня очень беспокоит. При ее дистрофии, тяжелом ранении и медленном выздоровлении она ведет себя так, как будто не хочет поправляться.
Алексей Георгиевич, знавший Софью почти всю ее жизнь, впервые слышал о ней столь нелестный отзыв. Он удивленно поднял брови, смотря прямо в глаза врачу.
– Да-да, не удивляйтесь так, полковник. Нашей больной необходимо хорошее питание, покой и тишина. Не помешал бы и чистый свежий воздух. Но о каком покое и тишине может идти речь, когда в палате лежат двенадцать человек, когда в госпитале нет нужных лекарств, этого самого хорошего питания и крепкого сна, поскольку нет и чистого воздуха. Духота в палате невыносимая. Она спит только со снотворными.
Кроме того, к ней идут и идут люди, чтобы поделиться с ней своим скудным пайком, хотят поддержать ее. Это прекрасно, но ей нужен покой! Она же все, что ей приносят, через нянечку отсылает в детское отделение. На днях к ней прилетал ее друг Аркадий. Привез ей яблоки, отличное печенье и шоколад. Думаете, она съела из этого хотя бы кусочек? Ничего подобного. Половину этого богатства отдала соседке для детей квартиры, а вторую половину – в детское отделение.
Поговорите вы с ней, ей необходимо хорошее питание. Я все понимаю: она, как говорится, человек не от мира сего, но ей необходимо подумать и о себе, тем более что состояние ее нельзя назвать стабильно положительным.
– Может, все-таки ее лучше выписать, доктор? – спросил Алексей Георгиевич. – Я уверен, что дома и на работе она скорее вернется к нормальной жизни. Я знаю Софью много лет и думаю, что эта обстановка просто убивает ее.
Доктор задумался.
– Ну что же, давайте попробуем, под вашу ответственность.
Алексей Георгиевич был озадачен этой фразой, но вида не подал.
Войдя в палату, где лежала Софья, он, улыбаясь, поприветствовал больных и, обращаясь к Софье, сказал:
– Награда ищет своего героя, но наш герой залежался и заленился, а на днях будет вручение наград в торжественной обстановке. Что наш герой на это скажет?
– Скажет, что героя нужно освободить из госпитального плена, и он будет готов принять и награду, и ответственность за нее, – засмеялась Софья.
– Отлично, тогда собирайся, я за тобой приехал! – уже вполне серьезно сообщил ей начальник.
– А как же доктор? – по-детски удивилась больная.
– Он уже распорядился вернуть тебе твои вещи.
Не веря своему счастью, Софья стремительно поднялась с постели и чуть не упала.
У нее закружилась голова и подкосились ноги. Чтобы не выдать своего состояния, она ухватилась за железную спинку кровати и, уже не спеша, стала собираться.
Алексей Георгиевич прекрасно понимал ее состояние, все прекрасно видел, но делал вид, что ничего не заметил, и, взяв Софью под руку, повел к вещевому складу, где уже были приготовлены ее вещи.
Санитарка тетя Клаша, очень полюбившая Софью, помогла ей одеться и со слезами на глазах просила ее поберечь себя.
Софья обняла пожилую женщину и поцеловала в щеку, затем достала из кармана снятого халата две мандаринки и протянула их нянечке. Та замахала на нее руками:
– И не думай даже, тебе самой витамины нужны побольше, чем мне! – сказала она. – Ты брось, Софья, эти свои барские замашки, если ты не поправишься, мы все будем мучиться совестью, что забрали у тебя последнее. Ты, к сожалению, не сможешь при всем желании всех накормить.
– Ладно, – согласилась Софья, – тогда один вам, один мне. Идет?!
– Вот видите, – показал на Софью доктор, вместе с Алексеем Георгиевичем наблюдавший эту сцену. – Она абсолютно не заботится о себе. Вы, полковник, должны убедить ее в том, что это неправильно! Что если она не выздоровеет, это будет равносильно дезертирству.
– Будет сделано, товарищ врач! – улыбнулся Алексей Георгиевич. – Хорошо придумал! Думаю, на нее это подействует. Дезертирства она точно не переживет!
Он подхватил Софью под руку, не дав ей упасть по дороге к машине, когда от свежего воздуха у нее закружилась голова и она стала оседать.
– Держись, Сонечка! – ласково сказал он ей. – Мы на свободе, мы вместе и мы все выдержим! Твоя задача – быстро подняться на ноги и работать во всю мощь для победы, как ты всегда делала.
– Я поняла, Алексей Георгиевич, и постараюсь оправдать ваше доверие. Спасибо, что выручили из плена!
Дома ее ждал сюрприз и не один.
Ее истощенные, уставшие от голода и холода соседки каким-то чудесным образом нашли в себе силы и побелили потолки во всех комнатах и кухне, обклеили комнаты новыми обоями, которые давно лежали у Софьи в чулане. Вся квартира была вымыта и сияла.
В комнате Софьи на столе стояли цветы, как оказалось, от Аркадия, прилетавшего с фронта на сутки и организовавшего весь этот ремонт, равный боевому подвигу для этих истощенных женщин.
Но сами женщины и дети, тоже участвовавшие в работах, были счастливы и с восторгом отзывались об Аркадии, который помогал им всю ночь перед отлетом, оставил им свой месячный паек, дополнил его бутылкой кагора и плиткой шоколада для потерявшей много крови Софьи и приказал проследить за тем, чтобы она непременно все это употребила с пользой для здоровья.
Вся квартира искренне радовалась возвращению их любимой Сонечки, и все собрались вокруг нее.
Вечером все вместе отмечали отложенный из-за ранения Сони праздник 1 мая и ее счастливое возвращение.
Домашняя атмосфера положительно повлияла на состояние Софьи, вдохнула в нее жизнь и силы. Она пела вместе со всеми, играла с детьми, читала стихи и, утомившись, уснула безо всяких снотворных прямо на диване возле стола.
Елена с Ниной аккуратно раздели и уложили ее в постель, поцеловав и пожелав ей спокойной ночи и приятных снов.
Этот день возвратил Софью к жизни.


25 июля 1942 г.

Шло второе, самое тяжелое лето войны.
Уже с конца мая начали появляться тревожные признаки активизации гитлеровцев, окружающих город.
На Неве находили плавающие немецкие мины, сбрасываемые вражескими самолетами. Усилились артобстрелы, по городу ползли слухи о подкреплении окружающих город немецких войск крупными резервами из танковых и артиллерийских частей в районах Гатчины, Красного села и Луги.
Немецкие войска перебрасывались и в Финляндию. Немцы усиливали окружение Ленинграда и вновь стремились занять город.
Маршал Говоров с присущей ему энергией и умением сосредоточил все имеющиеся силы на деле укрепления обороны Ленинграда.
Были усилены оборонительные работы, основываясь на данных разведки о системах артиллерийских позиций противника: батарей, дотов и дзотов.
К лету уже стало ясно, что очень скоро, возможно завтра, немцы предпримут последнюю отчаянную попытку взять город штурмом.
На бюро горкома Жданов предложил эвакуировать из города еще триста тысяч жителей, чтобы оставшиеся восемьсот тысяч смогли превратить Ленинград в строго военный город.
Это было связано и с тем, что после падения Севастополя, а за ним Воронежа в определенной части населения города возникли панические настроения.
14 июля «Ленинградская правда» опубликовала обращение руководства города к заготовителям торфа, который использовался как топливо для главной городской электростанции, производящей электричество для оборонительной промышленности.
Заводы Ленинграда осуществляли ремонт танков, выпускали автоматы и пулеметы, винтовки и боеприпасы, насыщая ими каждую часть или дивизию, сражающиеся за город.
Газета писала, что случившееся с названными городами не может произойти с Ленинградом, поскольку Ленинград силен не только огромным числом населения, но и способностью производить вооружение для своих защитников.
«Чтобы взять Ленинград, – писала газета, – врагу нужно бросить на штурм двухмиллионную армию, а такой здесь нет и быть не может.
Но, – подчеркивалось дальше, – положение действительно крайне тяжелое, несмотря на те огромные усилия, которые уже сделаны населением города для победы над врагом.
На улицах круглосуточно возводятся укрепления, окна первых и третьих этажей закрываются кирпичом, в них вмуровываются деревянные конусы амбразур.
А дальше от центра города все дома превращаются в сплошные оборонительные укрепления.
Балтийский флот включен в сильнейший оборонительный пояс. В городе множество военных моряков, и, несмотря на все усилия немцев уничтожить корабли, стоящие на Неве, им это не удалось».
Проводимая руководством города огромная работа задействовала все подразделения механизма управления. На подчиненное Софье подразделение возлагалась особая ответственность.
Люди работали в шифровальном отделе сутками, осуществляя связь города с защитниками и координируя свою работу исходя из получаемых военной разведкой данных.
Но случись неточность в работе группы шифровальщиков, и это могло привести к гибели людей и полной катастрофе в обороне города.
Однако люди есть люди, и все они разные.
Получив от руководства указание усилить дисциплину в подведомственной ей структуре, Софья, только что возвратившаяся после лечения и все еще не до конца поправившаяся, вызвала к себе своего заместителя – Андрея Никифорова, все это время осуществлявшего руководство вместо нее, и устроила что называется разбор полетов.
– Почему вчера необходимая информация для объекта номер три была отправлена вами с опозданием, и ее получили лишь за двадцать минут до начала наступления? Разберитесь, кто и почему отправил ее так поздно! Это преступление, и по закону военного времени оно будет рассматриваться трибуналом! Я не стану отстаивать перед начальством так называемую вашу правоту и жду от вас отчет о случившемся к пяти часам дня!
Андрей сделал несколько попыток оправдать работу своего отдела, но Софья подняла руку и оборвала все оправдания.
– Идите и выполняйте то, что вам приказано.
Андрей Никифоров возвратился в свой кабинет, который делил с Остапом Иващенко, и в сердцах брякнул:
– Она не желает слушать оправданий, но ты ведь сказал мне, что данные пришли лишь за час до отправления и ты проверял их достоверность, так? Или, может быть, ты мне сказал не совсем точно?
– Я всегда считал ее сукой, – не ответил на вопрос Андрея Остап. – Буржуйка! Это из-за них мы проигрываем немцам. Они все предатели! Они и при царе прекрасно жили, и теперь неплохо устроились! Командуют тут, видишь ли! Учат нас моральному поведению. А сами... Хоть и эта развратница!
Ошеломленный такой реакцией, Андрей спросил:
– Что ты имеешь в виду? О каком разврате идет речь?
– Да ты что, не знаешь ничего?!
– Нет, и совершенно не понимаю, о чем ты сейчас говоришь! При чем здесь Софья Сергеевна и тем более разврат. К ней это не может иметь никакого отношения.
– Наивная душа! Она же у нас аристократка, мать ее, живет припеваючи, командует мужиками, а сама никаких лишений даже в блокаду не знает. Развела гарем любовников. Один все летает, снабжает ее продуктами. Второй помоложе для души и тела!
– Что ты несешь?! Бред сумасшедшего!
– А ты послушай. Все знают, что у нее есть «дружок», по-народному – любовник, Аркадий. Пока она лежала в госпитале, он здесь всех на уши ставил, чтобы за его «подружкой» был особый уход. А зимой мы одним бортом с ней летали в Волхов, и я самолично наблюдал ее встречу в госпитале с другим любовником, молодым и очень красивым – Владимиром Воротниковым. Он в госпитале с ранением лежал. Уж как она его обнимала и целовала. Ты бы видел! Вот с чьим моральным обликом следует разобраться. Если в политотдел направить коллективное письмо, можно не сомневаться – ей самой трибунал светит.
У Андрея от удивления и возмущения все слова застряли в горле. Он только и смог произнести:
– Ты спятил, что ли?
– А ты не кипятись, обдумай лучше мое предложение. Слушать противно о ее высокой моральности. Таких б-– надо в лагеря за колючую проволоку ссылать.
Его лицо исказилось от ненависти. Глаза горели от возможности уничтожить человека.
Андрею, наблюдавшему за ним, стало страшно.
– Владимир Воротников – ее крестник, она его крестная мать!
– Да брось ты! Что я, влюбленного кобеля от сына не отличу?! Видел бы ты, какими глазами он на нее смотрел! А коллективное письмо поставит всю ее жизнь на карту!
Андрей боролся со страшным желанием влепить этому мерзавцу по морде или ответить ему его же методами. Но он переборол себя, спросив:
– Что значит «коллективное письмо»? Кто его подпишет?
– Я, ты и еще есть человек, готовый поучаствовать.
– Кто он?
– Ну, хорошо, скажу тебе, но никому ни слова. Это Катерина, она не забыла, как Софья ее с работы убрала. Наверное, боялась конкуренции. Катька-то баба видная. Так что три человека – уже коллектив!
– И сволочь известная, – не удержался Андрей. Но взял себя в руки и ответил: – Я подумаю над твоим предложением, но ты мне скажи, почему не отправил информацию сразу после получения.
– Понимаешь, меня моя Ирка сдернула, позвонила, сказала, что ей очень плохо. Ну, я подумал, что у меня в запасе есть два часа, и помчался к ней. А ей, видишь ли, меня видеть захотелось. Дура!
– Так за сколько же времени пришла шифровка до начала операции?
– За два с половиной часа, – не смущаясь, ответил Остап.
– А ты знаешь, сколько ребят полегло из-за этого?
– Андрей, помоги мне свалить эту с---, и я твой по гроб жизни.
Андрею очень хотелось пристрелить эту гадину, но он умел владеть собой и решил, что с таким подлецом нужно поступить иначе.
Остап продолжал.
– Что тебе думать? Станешь начальником, меня возьмешь замом. А Катьку мы ублажим другим способом, – и он сально ухмыльнулся. – Я уже и текст написал.
– Покажи!
– На, читай! – бросил Остап ему исписанный лист бумаги. – Можешь отредактировать.
– Хорошо. Сейчас я разгребу все дела и почитаю.
– Идет! – обрадовался Остап.
Андрей взял подготовленный им оговор и положил себе в карман. Затем собрал папки для доклада и отправился к Алексею Георгиевичу.
Он не стал ничего скрывать от вышестоящего начальника, отдал ему бумагу, написанную Остапом, и рассказал о причине задержки необходимой на фронте информации.
Алексей Георгиевич, знавший Софью с детства, был просто ошарашен. Всю жизнь она была у него на глазах, и он знал ее, как никто. Ему казалось, что у нее, с ее любовью и терпимостью к людям, просто не может быть врагов.
«Господи! – думал он. – Как такая гадина, как этот тип Иващенко, может жить на свете?»
– Андрей, – обратился он к сидевшему перед ним подчиненному, – я горжусь тобой. Ты – настоящий мужик!
Он встал, подошел к нему и крепко обнял и пожал его руку.
– Очень прошу тебя не спускать глаз с этого негодяя. Чует мое сердце, что это не первый и не последний проступок в его работе. Здесь не просто халатность или недоработка, а злой умысел. Я надеюсь также, что этот разговор останется между нами!
– Безусловно! – ответил Андрей.
Уже к вечеру выяснилось, что задержки в отсылке информации, необходимой защитникам города, у Иващенко носили почти постоянный характер.
Дело было передано в трибунал.
Софья Сергеевна очень тяжело переживала за своего подчиненного. Она просила начальника ходатайствовать, чтобы того отправили на фронт в штрафной батальон, но Алексей Георгиевич очень жестко отказал ей в этом.
Она и представить себе не могла, как ненавидел ее этот человек и какая беда стояла буквально у нее за спиной. И спасла ее лишь человеческая порядочность ее заместителя и непосредственного начальника.
Хороших и порядочных людей все же больше на свете!


Эпилог

В июне 1945 года вернулись с фронта подполковник Герой Советского Союза Иван Рябов и майор, награжденный орденом Красного Знамени за боевые заслуги, Владимир Воротников.
Их встречали всей квартирой.
В боевом подполковнике трудно было узнать бывшего рабочего парня Ваньку Рябова.
Он изменился кардинально, стал выдержанным, немногословным и даже суровым внешне. Но та нежность, которая светилась в его глазах, когда он смотрел на жену и дочь, выдавала в нем очень душевного человека.
Иван почтительно и с нескрываемым уважением относился к Софье. А та с грустью думала: «Как жаль, что Елена не дожила до этого светлого часа. Вот порадовалась бы!»
Владимир же даже в военной форме являл собой истинного интеллигента – мягкого, доброго, умного. Софья Сергеевна и Вера Ивановна наглядеться на него не могли.
Аркадий вернулся лишь в конце сорок пятого года. Ему пришлось задержаться в Германии, где начальство намерено было оставить его для дальнейшего прохождения службы. Он подавал рапорт за рапортом и все-таки добился перевода его в Ленинградский военный округ.
Софья и Аркадий поженились и тайно обвенчались в одной деревенской церквушке.
Ивану Рябову как Герою Советского Союза дали отдельную квартиру, и он с семьей переехал в другой район города.
Его комнату занял Владимир, который стал работать переводчиком в органах госбезопасности. Он дослужился до генерала. Но даже получив это звание, остался в коммуналке вместе с матерью и Софьей Сергеевной. Он серьезно занимался образованием Валерика вместе с Софьей Сергеевной.
Зоя завербовалась и уехала на Дальний Восток работать, оставив сына Софье Сергеевне и Аркадию. Сначала она писала им, а потом вообще исчезла из вида.
Таким образом, в коммуналке осталось две семьи: Софьи Сергеевны и Веры Ивановны. Но все считали, что у них одна семья. За стол непременно садились все вместе. На праздники приезжали всей семьей Рябовы и Дорохины.
Мальчики Сашенька и Виталик, повзрослев, приняли предложение Вячеслава Владимировича, которого называли и считали своим папой, и переехали к нему. Хотя Софью Сергеевну оба считали своей мамой, но им было жаль оставлять отца в одиночестве.
Саша впоследствии стал, как и Вячеслав Иванович, модельером, а Виталик – авиаконструктором.
Валера окончил медицинский институт и работал хирургом в военном госпитале. Все самые сложные операции делал он. Став профессором медицины, он неоднократно участвовал в международных симпозиумах и конференциях. Его труды были переведены во многих странах, а студенты медицинских вузов учились по его учебникам.
Софья Сергеевна до конца своих дней оставалась очень доброжелательной и деятельной, объединяя все большое семейство.
Они с Аркадием были прекрасной парой, любящим мужем и женой и близкими по духу людьми. Так что ее женское счастье хотя и поздно, но состоялось.

Январь 2016 г.

;

Война и жизнь

Родителям моим посвящается

Далекие и такие близкие сороковые годы прошлого столетия. Трудное, сложное и одновременно доброе и теплое время. Время разлук, утрат и незабываемых встреч. Время бескорыстной дружбы, верности и любви. Как непохоже оно на наше сытое безразличие, стремление урвать побольше здесь и сейчас, потому что будущее – это миф. Нужно пользоваться всем сейчас, ни в чем себе не отказывая. Становится горько и стыдно за нас современных, умных и грамотных, сытых и довольных собой. Наши родители были проще и во сто крат чище и благороднее. Им досталось время без комфорта и изобилия, но они все светились счастьем и радостью, добротой и отзывчивостью, великодушием и щедростью, несмотря на нехватку средств. В то время было не зазорно, собираясь на свидание, одолжить платье или туфли у соседки, а вернувшись, всю ночь делиться впечатлениями от встречи. Доверие друг к другу, желание поделиться последним были обычным делом. Так жило поколение сороковых и пятидесятых годов. Наверное, именно поэтому совсем простые люди одерживали победы на всех фронтах человеческой жизни.
Героиня моего повествования простая девушка, жившая в Ленинграде. Она выросла в многодетной рабочей семье, где хорошо знали цену и валенкам, и хлебу. К началу сороковых годов семья их значительно сократилась. В доме оставались три женщины: мать семейства – Александра Николаевна и две дочери: Верочка и Мария. Здоровье Александры Николаевны к этому времени резко ухудшилось, и она почти уже не вставала. Братья разъехались по разным городам и весям страны. Домик, в котором жила семья, находился в пригороде Ленинграда, окруженный вишневый садом и стоящий на берегу большого озера. Главные кормильцы семьи после смерти отца – старшие братья Александр и Николай по делам службы были вынуждены покинуть отчий дом. Николай служил на флоте, а Александр работал инженером на Волховской электростанции. Веруня училась в техникуме, а старшая сестра Маша временно не работала, ухаживая за больной матерью. Семья очень нуждалась. Именно тогда Верочке предложили пойти на курсы радисток с перспективой быстрого улучшения материального положения. Это был неплохой шанс для семьи. Даже учась в техникуме, девушка после занятий ходила на подработки, чтобы иметь хоть какую-то возможность покупать лекарства для мамы и продукты для семьи. Выручало то, что ее часто приглашали убирать административные помещения на Московском вокзале, в том числе и кабинет начальника грузовых перевозок Николая Дмитриевича Воронова. Этот пожилой уже мужчина очень хорошо относился к Верочке. Ему нравилось, что девочка старательная, добрая и отзывчивая. Что ни попросят, сделает не торгуясь, не спрашивая, «а что я за это получу?».
«Очень светлая девочка!» – говорил о ней начальник. Иногда он просил Верочку помочь и его больной жене по хозяйству. Девушка помогала пожилой женщине вымыться и постель перестелить, квартиру вымыть и даже волосы уложить. За это начальник ей и бидончик молочка организует, и баночку сметаны, маслица и крупы. В общем, все грузы, которые контролировались ведомством Николая Дмитриевича, частично после проверки оставались в ведомстве. Понятно, что случалось это не часто, но помогало семье держаться на плаву. Но и уставала девчонка невероятно. Отработав после занятий до полуночи, мчалась в свой пригород, чтобы накормить, обогреть и обласкать больную маму и вечно недовольную всем сестру. Но Верочка на сестру не обижалась. Она понимала, что Маше тоже нелегко. Два года та возле мамы, которая почти не встает. Предложение о поступлении Веруни на курсы обсуждали всей семьей. Решили, что это все-таки шанс улучшить материальное положение, так как на курсах обещали выдавать продуктовый паек и неплохие по их меркам деньги. Одно беспокоило Веру – что ее могут послать работать за пределы Ленинграда. Но Маша сказала:
– Ничего, справимся, но хоть деньги появятся и тебе не нужно будет полы для всяких барынь мыть! Тебе, наверняка, выпишут подъемные, и, может быть, мы сможем купить швейную машинку, – мечтала сестра, – и тогда я тоже смогу зарабатывать деньги.
Мария с детства очень хорошо шила и полностью обшивала всю семью. Верочку часто спрашивали, где она достает такие красивые наряды, и хвалили фасон и работу. Так что швейная машинка действительно нужна была позарез. Однако имелась и еще немалая загвоздка в поступлении на курсы. У Веры был врожденный порок сердца и ревматизм, и та работа, за которую она бралась безотказно, была категорически запрещена врачами. Но эту загвоздку ей пообещали не учитывать. Верочку любили окружающие и искренне желали ей помочь. В общем, на курсы ее приняли. Но отучиться на них как следует девчонкам не удалось. В связи с неблагоприятным развитием событий на карело-финской границе девчонок решили обучать прямо на рабочих местах и буквально через два месяца после начала учебы переправили в Карелию. Разместили их в отдельном деревянном домике, на первом этаже которого располагались классы, а на втором – спальные комнаты. Работали и учились одновременно. Как правило, с утра проходили занятия, после обеда – практическая работа. Но вечерами девчонки успевали сбегать на танцы в Дом офицеров. А танцы были самым любимым для Верочки занятием на досуге. Девушка не просто любила танцевать, она танцевала великолепно. Поэтому на вечерах отдыха она никогда не стояла в сторонке, а была просто нарасхват у партнеров.
На этих вечерах частенько появлялись местные ребята. Как они умудрялись сюда просочиться, оставалось тайной. Среди них был один очень красивый, высокий, стройный финн. Танцевал он потрясающе и всегда приглашал Верочку на первый и последний танец. На этих двух танцах в зале почти всегда танцевала только эта пара, а остальные смотрели. В конце танца пара получала в награду бурю аплодисментов. При этом молодые люди даже не были знакомы. Правда, комплименты в свой адрес Верочка получала от партнера всегда. У девушки были удивительно роскошные светлые косы, а все говорили, что она вылитая Любовь Орлова, только с другой прической. В те времена многие девушки мечтали иметь такие волосы, а ребята, как правило, приходили от них в восторг.
– Ваши волосы, – говорил ей партнер, – мне по ночам снятся. Да и танцуете вы лучше всех.
Верочка смеялась и спрашивала:
– Неужели вы уже со всеми танцевали?
На что парень лишь многозначительно усмехался.
В общем, жизнь в Карелии была веселой, но опасной. Работа же достаточно тяжелой. Особенно когда приходилось сидеть на «ключе» целыми сутками. В один из дней, где-то через пару месяцев после приезда девушек, в части случилось ЧП. За забором части стояла небольшая церквушка. На ее крышу каким-то непостижимым образом финнам удалось втянуть пулемет, и там засел их снайпер. Буквально в течение получаса ему удалось уничтожить три грузовые машины, пять лошадей и убить десять человек военнослужащих. Достать снайпера никак не удавалось, и только благодаря находчивости и смелости рядового конюха, сумевшего по стене добраться до стрелка, жуткая бойня была прекращена. Снайпером оказалась средних лет финка, которая, как разъяренная тигрица, бросалась на захвативших ее ребят и шипела, как змея. Ее привязали за волосы к лошади и пустили на всем скаку в поле. Но трагедия наделала много шума, поскольку привела буквально в шок не только всех служащих данной части, но и весь командный состав армии. С этого дня выходить за пределы части можно было лишь по предъявлению разрешения начальства. Какое-то время это правило соблюдалось неукоснительно, но со временем стало иногда нарушаться. Часть располагалась на границе города и лесного массива, и девчонки пробирались через лаз в лесок, чтобы пособирать ягод. Девчонки лакомились земляникой, которой было невероятно много. Они ели ее сырой, сушили и даже варили из нее варенье.
В тот день Верочка, Зоя, Ольга и Нина решили обеспечить себе десерт. Они пролезли в дырку забора и, стараясь далеко не разбредаться, начали собирать ягоды. Девчонки шутили, смеялись, напевали песни и не заметили, как далеко отошли от части. Внезапно Зоя обратила внимание подруг на уходящие вниз ступеньки. Похоже, здесь какая-то землянка или блиндаж. Она решила обойти постройку, дав подругам знак сохранять тишину. Но прямо на ее пути возник мужчина в военной форме без погон. В первый момент девушка остолбенела, но мгновенно собралась и в следующую минуту обрушила на голову незнакомца ведерко с ягодой. Девчонки замерли от ужаса, и тут с другой стороны раздался выстрел. Зоя упала, а возле каждой из оставшихся подруг возникло по одному мужчине. Их быстро взяли в кольцо и повели вглубь леса. Подведя пленниц к какому-то закамуфлированному строению, их грубо втолкнули внутрь.
В помещении возле приемника сидели двое мужчин в штатских костюмах, просматривающих какие-то бумаги. Девушек провели мимо них и закрыли в маленьком пыльном чулане. От страха и от пережитого ужаса трагической гибели подруги никто из девчонок не мог произнести ни слова.
Первой из чулана выдернули Ольгу. Девушки слышали удары, стон и хлопок открываемой и захлопываемой двери. Следующей забрали Нину. Вера сидела на холодном глиняном полу ни жива ни мертва. Она даже не прислушивалась к происходящему. Ей все было понятно: это конец! Глупее смерти не придумать. А казалось, жизнь будет вечной. Оказывается, ей судьба отвела лишь 18 лет. Обидно, что так бесславно нашла себе смерть.
Когда пришли за ней, Вера совершенно безразлично покорилась судьбе. Только бы не пытали, думала она. Ее поставили перед уставшим, с красными от бессонницы глазами мужчиной, который смотрел на нее с явным сожалением.
– Тоже радистка? – спросил он ее.
Вера молчала. Мужчина говорил по-русски почти без акцента, и взгляд его выражал скорее досаду, чем злость.
– Будешь молчать? – задал он следующий вопрос. Вера ничего не ответила. – Уведи ее, – обратился он к кому-то за ее спиной.
К ней подошел высокий парень, и она с ужасом узнала своего партнера по танцам. Он толкнул ее к двери, и они пошли. Тропа вела куда-то к озеру. Пахло водой. «Наверное, убьет и бросит в воду», – как-то отстранено подумала девушка. Но в следующий миг ей ужасно захотелось жить.
– Господи! Спаси меня! – прошептала она.
При этом Вера приостановилась. Финн тихо произнес:
– Беги!
– Куда? – не поняла Вера.
– Куда хочешь! – ответил он, затем добавил: – К твоим на ту сторону озера.
– А ты не пристрелить меня? – испуганно прошептала девушка.
– Нет! – сказал он. – Беги.
– Спасибо! – пролепетала пленница.
Парень ничего не ответил. И Вера побежала. Как она добралась до своей части, девушка сама не помнила. Кто-то свыше руководил ею. Не добежав нескольких метров до КПП, она упала и потеряла сознание. Но ее заметили, когда она еще бежала, подняли и отправили в лазарет. Больное сердце и пережитый ужас надолго свалили ее. Врачи лазарета, опасаясь за ее жизнь, решили отправить больную в госпиталь. Ей повезло. Из части как раз отправлялась машина в Петрозаводск. Молодому лейтенанту Ванечке, красавцу, любимцу женщин, было поручено доставить Веру в госпиталь.
– Ты отвечаешь за ее жизнь, – сказал лейтенанту подполковник медицинской службы.
– Довезу, не беспокойтесь, товарищ подполковник! – ответил бравый лейтенант.
Приказ подполковника он с честью выполнил и принял самое живое участие в дальнейшей судьбе Веруни.
Когда Веру привезли в госпиталь, медики были в недоумении: как с таким тяжелым заболеванием девушка умудрилась попасть на курсы радисток в воинскую часть. Осложнение же после случившегося было настолько серьезным, что целую неделю вопрос о жизни и смерти витал возле постели больной. Лейтенант Ванечка, доставивший девушку на лечение и взявший на себя ответственность за его результат, съездил в Ленинград и умудрился каким-то непостижимым образом привезти известнейшего в те годы профессора-кардиолога для решения судьбы его подопечной. Был собран представительный консилиум, и общими усилиями удалось стабилизировать состояние больной и вытащить ее из лап смерти.
Главным героем такого успеха был объявлен настырный лейтенант, который поставил весь медперсонал на уши и сумел задействовать известнейшего светилу науки. Врачи смеялись: «При таком упорном кадровом составе армии наши быстро переломят немцам хребет».
На Верочку лейтенанту уж точно удалось произвести неизгладимое впечатление. Девушка попросту влюбилась в своего спасителя. Ей очень хотелось, чтобы его заботы о ней и дальше продолжались.
Но лейтенанта отослали на неделю в командировку, и Верочка, решив, что больше не увидит этого чудесного парня, загрустила. Состояние ее здоровья снова ухудшилось. Девушка опять впала в стресс от пережитого. Ей снились страшные сны, она видела убитую Зою. Это видение не оставляло ее. Кроме того, Веру мучил вопрос об участи Ольги и Нины, но никто не мог ей на него ответить.
Несколько раз к больной девушке приходил майор Емельянов. Он расследовал дело гибели Зои и исчезновения двух ее подруг. Вере приходилось по десять раз рассказывать этому докучливому офицеру об их необдуманном поступке оставления без разрешения начальства территории части для посещения леса, в котором они собирали ягоды. При этом Емельянов не скрывал от Веры своего отношения к этому поступку, заявляя:
– Стрелять таких «вояк» надо!
Вера была в отчаянии, понимая, что за нарушение воинской дисциплины может получить очень суровое наказание. В конце концов, на одной из бесед от нервного напряжения она потеряла сознание, и врачи перестали пускать Емельянова к ней в палату. Успехи от лечения пошли насмарку. Девчонка жила в постоянном страхе, что ее вот-вот заберут и посадят в тюрьму или вообще, действительно, расстреляют. Но, слава Богу, вернулся Ванечка и, узнав все подробности сложившейся ситуации, бросился в «бой». Он ходил по начальству, ездил в часть, где училась Вера, получил на нее самые отличные характеристики, разузнал все подробности случившегося с девчонками, принял непосредственное участие в поисках пропавших Ольги и Нины, нашел финна, отпустившего Веру, тайно встретился с ним, и тот вывел его на место, где были брошены тела Ольги и Нины.
В общем, приложив невероятные усилия, настырный Ванечка добился реабилитации Веруни, которая от такой покоряющей заботы стала потихоньку поправляться.
Пока Вера находилась в госпитале, Ванюша наведался к ее маме и сестре. Однажды ночью он разбудил испуганных женщин своим посещением, так как другого времени для занятия делами Верочки у него просто не было. В последние дни он почти не спал. Ванюша сообщил родным Верочки обо всех событиях, приключившихся с ней, и просил навещать девушку, пока он занят по служебным делам. Вся семья теперь сплотились вокруг этого неугомонного лейтенанта. Ванечка успевал и о матери Веры позаботиться. Он привозил ей лекарства, иногда привозил продукты, хотя теперь, благодаря помощи Веры, у Маши была машинка и она обшивала всю округу. К ней уже даже очередь на пошив записывались.
Через пару месяцев Веру выписали из госпиталя, и Ванечка привез ее домой. С его помощью она устроилась кассиром на Московский вокзал, и вскоре лейтенант сделал ей предложение руки и сердца. Она приняла его с радостью. Ванечке дали комнату в коммуналке, и Вера переехала к нему.
В начале лета 1941 года Иван достал для них с Верой путевки в санаторий в Евпаторию. Молодые предвкушали замечательный отдых на море, и Мария нашила сестре несколько замечательных нарядов, которые очень шли Верочке. Ванюша находил их восхитительными и рисовал ей замечательные картины предстоящего отдыха. Верочке просто не терпелось поскорее добраться до этой неземной красоты, о которой Ванюша даже слагал стихи.
Ехали в Евпаторию через Москву, остановившись на трое суток у Вериной тети – Прасковьи Николаевны, у которой в это время гостил брат Виталий Николаевич, большой человек, генерал, командующий корпусом в Солнечногорске. Однажды за обедом Виталий Николаевич встал, подошел к молодым, обнял их и сказал:
– Ребята, мне очень понятна ваша радость по поводу санатория, но мой вам совет – возвращаться побыстрее, а лучше бы и вообще не ездить. Сейчас очень тяжелая обстановка, в ближайшее время может начаться война. Ты, Иван, в ответе не только за себя, подумай об этом. Кроме того, ты офицер, и у тебя не просто работа, а долг перед страной. Подумай хорошенько над моими словами.
Молодые выслушали совет авторитетного родственника, но к сердцу его не приняли. Ну какая, скажите на милость, может быть война, когда они так счастливы, да и с немцами заключен пакт о ненападении.
И вот оно – самое синее в мире, Черное море мое! Мир создан для счастья, радости и любви. И молодые люди с головой окунулись в это счастье.
С утра процедуры, днем поездки на экскурсии, вечером танцы. Что может быть прекраснее! Покоритель женских сердец, наш милый Ванечка, впервые за свою жизнь ревновал как лев. Верочка на танцах нарасхват, а он вообще не танцует. Сердечные страдания, ссоры, примирения, любовь и сказочная жизнь на море.
Но все прекрасное кончается быстро и неожиданно. Через две недели захватывающего отдыха им приносят телеграмму от дяди Виташи.
«Немедленно выезжайте, положение очень серьезное!» Растерянные и совершенно не желающие расставаться со своим счастьем ребята не знают, что делать. Они не спят уже две ночи, решая, как поступить, и не находя ответа. Наконец, они получают приглашение на междугороднюю станцию. Звонит Мария и передает им просьбу мамы и дяди Виталия немедленно вернуться. Больше увиливать нельзя. Ванечка, пользуясь своим обаянием, с трудом достает билеты на обратную дорогу, и через три дня они в поезде. Именно в поезде их застает сообщение о начале войны. Верочка уже ждет ребенка, хотя по заключению врачей рожать ей категорически запрещено. Но любящего человека никакие запреты не остановят. Вера хочет, чтобы у них была настоящая семья.
– Я все вынесу, – успокаивает она мужа.
Ванечку оставляют пока в Ленинграде, в комендатуре, заниматься отправкой людей на фронт. Он сутками не появляется дома.
7 сентября Ленинград взят в кольцо. Начинаются страшные 900 дней блокады любимого города.
О том, что вынесли жители этого легендарного города, написано немало. Голод, холод, постоянные бомбежки, болезни, ежедневная гибель родных и близких людей. Но невероятная сила духа и твердая уверенность в победе помогали переживать все лишения и утраты. Верочка очень тяжело переносила свое положение, но ни минуты не жалела о своем решении дать жизнь ребенку.
Зима наступила лютая. И именно на нее пришло время Верочке рожать. Иван сутками на службе, маму перевезли к себе в одну комнату. Мария мобилизована на рытье окопов. Схватки начались с утра, и мама Верочки, сама еле живая и не встававшая практически, поднялась, чтобы довезти дочь до родильного дома. Целые сутки мучений. Врачи поставили себе задачу: спасти мать, если сердце выдержит. На то, что будет с ребенком, уже внимания не обращали. Но тем не менее девочка родилась, очень слабенькая и, как сказали врачи, «не жилец на этом свете». У матери молока нет, кормить ребенка нечем. Размоченный в воде черный хлеб вызывает лишь рвоту и понос. Верочка на коленях стала умолять доктора сделать все возможное для спасения дочери. Но по-военному грубая и очень циничная женщина-врач отчеканила:
– Сейчас, милая, не такие люди погибают, так что смирись и старайся выжить сама. Ты хоть понимаешь, что сама в любую минуту можешь умереть. Так что забудь о ребенке, родишь после войны!
Но Верочка, которая, не слушая врачей, запрещавших ей рожать, все-таки родила, не могла смириться с такой потерей. Она завернула ребенка в одеяло, оделась и, шатаясь от слабости, ушла из больницы. На ее счастье, дома оказалась и сестра Маша, приехавшая на два дня со своего трудового фронта, где строили оборонительные сооружения все, кто мог держать лопату в руках. Она забрала ребенка из рук Веры, ее уложила еле живую в постель и вместо отдыха занялась уходом за больными. А ночью приехал Иван. Он старался успокоить рыдающую жену, но это у него не получилось. Он и сам готов был разрыдаться. На шум прибежали соседи по коммуналке: Николай и Тамара.
Николая комиссовали после Финской кампании, но он каждый день ходил в военкомат, требуя отправки на фронт. У него после ранения были вырезаны почти все внутренности. По заключению врачей, он мог жить только при соблюдении строгой диеты. В условиях блокады это было невозможно, но у запасливой Тамары еще с довоенных времен имелась пара килограмм риса, из которого она готовила для мужа отвар, чем его и спасала. На момент разговора с соседями у них оставалось полстакана этой волшебной крупы. Узнав о причине Верочкиной истерики и о тяжелом состоянии ребенка, Николай тут же принес свой священный запас и отдал его молодым родителям, потерявшим головы от горя. Но, зная о болезни соседа, Верочка категорически отказалась принимать такой драгоценный дар.
– Мы не можем взять у тебя последний твой запас, – сказала она. – Уйдите, пожалуйста, – попросила она соседей. – Мне даже врач сказала, что я не имею права на что-то рассчитывать, потому что сейчас и не такие люди умирают, – и Вера снова заплакала.
Но тут уж Николай не выдержал и так тряхнул ее, что Ваня и его самого хватил за грудки. Но Николая было не остановить. Он закричал на Веру:
– Никогда, слышишь, никогда не смей говорить такие кощунственные слова! Я эту твою врачиху вместе с тобой под трибунал пристрою! – и вышел, хлопнув дверью.
Тамара со слезами на глазах сказала:
– Чайную ложечку на стаканчик воды, – и, обращаясь к Маше, посоветовала делать отвар пожиже и в чуть теплом виде вливать пипеточкой в ротик ребенка пока один раз в час. Маша взяла рис и пошла к плитке. Ванечка вышел проводить Тамару. А Вера расплакалась еще сильнее от стыда и горя.
Прошло три дня. Девочка стала потихоньку возвращаться к жизни. Прекратились рвота и понос, ушла синюшность. И тут бабушка, то есть мама Веры, потребовала, чтобы внучку немедленно окрестили. Крестными родителями стали Николай и Тамара.
Вскоре Марии каким-то чудом удалось выменять на рынке за бабушкино кольцо с изумрудом целый килограмм риса и манки. Ванечка выхлопотал пару пачек сухого молока. Девочку удалось спасти.
Николай же не оставил слова врача без внимания и добился, чтобы ее перевели в санчасть штрафного батальона. Сам он был возвращен в часть и за заслуги при обороне города удостоен звания Героя Советского Союза.
Тамара погибла во время блокады при обстреле города прямо на Невском проспекте и именно на той его стороне, где значилось, что она, то есть сторона, менее опасна при обстреле.
А город жил и продолжал сражаться!

Апрель 2013 г.
;

Волшебный хлеб

Маленький мальчик лежал на постели в шубке, шапке, валенках, укрытый двумя ватными одеялами, и чувствовал, как мороз от ног подбирался к самому сердцу. Он вспомнил Кая, про которого ему читала мама сказку о Снежной королеве. Сердце Кая превратилось в кусочек льда. Мальчику казалось, что его сердце тоже превращается в комочек снега. Он с трудом разлепил глаза и приподнял голову. На соседней кровати лежала его старшая сестра, Настенька, она умирала от этого ужасного холода и нестерпимого голода. Мальчик знал это и, посмотрев на безжизненное лицо сестры, сел с трудом и заплакал. В то время в этом городе плакали тысячи детей и взрослых, теряя своих близких, и десятки тысяч умирали по той же причине. Зима в блокадном Ленинграде была подобна Белой смерти, которая собирала невиданный никогда прежде богатый урожай. Сам город, казалось, превратился в одно огромное кладбище, пожирающее своих жителей с жадностью ненасытного чудовища. Но это было не так. На самом деле город, как мог, защищал своих жителей, часто спасая их самыми невероятными способами.
Но сейчас сидящий и плачущий шестилетний мальчик, Коленька, был похож на маленького прозрачного призрака. Глядя на него, было непонятно, откуда у этого высохшего призрачного тельца берутся слезинки, которые тут же замерзают на впалых, прозрачных щечках. Наконец мальчик с трудом поднялся, собрал с постели свои одеяла и укрыл ими сестру. Настенька уже ни на что не реагировала. Мальчик, покачиваясь, добрался до дверей и вышел на общую кухню, которая еще совсем недавно была полна народа и невероятно вкусных запахов. Теперь здесь никого не было. Коленька, несмотря на свой детский возраст, тяжело переживал эту пустоту. Он, как маленький старичок, тяжело вздохнул, оглядев помещение кухни, и, не найдя взглядом ничего интересного, поплелся в комнату соседки тети Шуры, которая уже еле ходила, но старалась подняться, чтобы хоть как-то присматривать за детьми умершей соседки, с которой дружила много лет.
Сейчас тетя Шура стояла у своей буржуйки, стараясь разжечь огонь, разрывая старую книгу по кулинарии. Увидев появившегося Коленьку, соседка подошла к нему и, приобняв, поцеловала мальчика в голову.
– Бедные вы мои, – прошептала она, – как же мне спасти вас? Может, попробовать пристроить вас с Настенькой в какой-нибудь детский дом? Но уж больно плоха твоя сестричка, боюсь, не протянет и недели, – и она заплакала.
Огонь в буржуйке никак не хотел разгораться, и Коленька стал дуть на бумагу, тлеющую, но не желающую гореть. Мальчик очень боялся за сестренку, и на его щеке тоже застыла слезинка. Но он помнил, что отец, уходя на фронт, говорил ему:
– Ты, Николай, мужчина. Ты в ответе за семью. Береги маму и сестру, слушайся и помогай во всем.
Маму он сберечь не сумел, и мысль об этом уколола его прямо в сердце. Он проглотил комок, застрявший в горле, и сказал:
– Я не дам Насте умереть, я все сделаю, чтобы она была жива.
– Да что же мы можем сделать? – спросила тетя Шура.
В этот момент огонь вдруг вспыхнул, и мальчик протянул к нему руки, завороженно вглядываясь в пламя. Он не мог оторвать от огня взгляда, тот притягивал его, как магнит. В пламени вырисовывались какие-то фигуры, и Коля вдруг отчетливо увидел лицо мамы. Они с тетей Шурой похоронили ее два месяца назад. Но сейчас из огня мама смотрела на сына как живая. Она что-то говорила, о чем-то просила его. Коля никак не мог разобрать ее слов и вслух спросил:
– Что нам сделать?
Соседка стояла у него за спиной и не поняла его вопроса.
– Что ты спросил, Коленька? – задала она встречный вопрос.
– Там мама! – указывая на огонь, прошептал мальчик.
– Что мама? – опять не поняла женщина.
– Там мама! – Коля снова показал рукой на огонь. Но соседка решила, что мальчик сдвинулся в уме, и запричитала:
– Коленька, очнись, милый, приди в себя, подумай, что ты говоришь. Там, в огне не может быть мамы.
– Нет, вы посмотрите, вон же ее лицо. Мама там. Она хочет, чтобы я что-то сделал для Насти, – упрямо повторял ребенок.
– Прекрати так говорить, Коля, – потребовала тетя Шура. – Да и что мы можем сделать, когда весь город вымирает? И детский дом здесь не поможет, там тоже каждый день десятки детей умирают. Настенька тоже вот-вот умрет! Нужно быть к этому готовыми.
– Нет! – истерически закричал мальчик. – Вы не дали мне дослушать, что велела сделать мне мама! – и ребенок выбежал из комнаты.
С ним творилось что-то невероятное. В нем вдруг пробудилась неведомая сила, позволившая ему не просто подняться со стула, а даже выбежать из комнаты соседки. И эта сила требовала от ребенка каких-то действий. Мальчик устремился на улицу. Там властвовала жуткая стужа, но мальчику было жарко. Ему казалось, что огонь из печки проник внутрь его тела, и ребенку, впервые за последние несколько месяцев, было не просто тепло, а даже жарко.
Коля быстро пошел в сторону кладбища, он почти бежал. Он был совершенно уверен, что там его ждет мама, чтобы сказать ему, как спасти сестренку. После того как мальчик увидел маму в огне, он точно знал, куда ему идти.
– Мамочка, – шептал он на бегу, – зачем ты оставила нас? Если ты хочешь забрать Настю к себе, то забери и меня!
Он уже не шептал, а разговаривал громко, но редкие еле бредущие, изможденные голодом и морозом прохожие, попадавшиеся по дороге, не удивлялись. В тот год в их городе, в каждой семье разворачивались такие же трагические картины.
– Дождись меня, мамочка! – почти кричал ребенок.
Но вот и кладбище. Мальчик увидел во многих местах скопления людей, ленинградская земля принимала в себя новые жертвы. Но Коля, не задерживаясь, бежал к могиле матери. Ему нужно успеть! Добежав до могилы, он лег на нее и обнял ее как живого человека. Все вокруг обледенело, но мальчик не чувствовал этого. Он прошептал:
– Я пришел, мамочка! Скажи мне то, что ты хотела сказать.
Ему было слышно, как под землей кто-то разговаривает. До него отчетливо доносились голоса, голос мамы тоже был там. Но слов разобрать было невозможно. Коля весь напрягся, чтобы понять, о чем идет речь. Ребенок и сам не заметил, как стал засыпать. Перед ним вдруг разлилось невообразимо прекрасное сияние, и среди этого золотого света он увидел Ангела. Ангел распахнул свои крылья и прикрыл ими мальчика. Лицо Ангела было лицом его мамы. Коле стало так хорошо, что он прошептал:
– Возьми меня, мамочка, к себе.
Ангел обнял Колю и воспарил с ним в сияющее небо. Высоко за облаками Коля увидел прекрасный шатер, посреди которого стоял золотой трон, и в нем сидел очень красивый и добрый Царь. Над шатром лилась божественная музыка, и сотни людей с сияющими лицами слушали ее. И среди них была его мама. Она была такой же молодой и прекрасной, как тогда, когда они всей семьей катались на пароходе по Неве. Мама подошла к Коле, обняла и нежно поцеловала его.
– Все будет хорошо, сынок, – сказала мама. – Настенька поправится, не переживай.
Мама вдруг исчезла, и Коля открыл глаза. Он увидел склонившуюся над ним женщину. Это была нищенка, в мужском костюме, но очень добрая, вся светившаяся изнутри. Почему-то Коля не мог оторвать от нее глаз. Женщина гладила его по голове и улыбалась. Она подала мальчику руку и подняла его с могилы. Затем достала из-под старенького пиджака полбуханки белого горячего хлеба и протянула его ребенку. Коля не поверил своим глазам, но хлеб был таким горячим, что обжигал его ладошки. Мальчик хотел сказать странной женщине спасибо, но, оглянувшись вокруг, не обнаружил рядом никого. Засунув под шубку хлеб, мальчик в пустоту задал свой вопрос:
– Скажите, пожалуйста, вы от мамы?
– Да! – ответил ему голос. – Беги скорее к сестре!
– А мама ко мне еще придет? – спросил пустоту Коля.
– Она всегда будет с тобой, милый малыш. Родители остаются с детьми вечно!
Коля смотрел по сторонам, стараясь увидеть эту замечательную тетю, но вокруг не было никого. И он побежал спасать сестренку. Оглянувшись в последний раз на кладбище, Коля увидел золотисто-розовое сияние, посреди которого выделялась фигура Ангела. Она провожала мальчика.
Дома его ожидала радость, ниспосланная Ангелом. Настенька сидела на кровати, и тетя Шура поила ее горячей водичкой из ложечки. Увидев белый хлеб в руках Николеньки, обе женщины чуть не лишились чувств.
– Господи, – прошептала тетя Шура, – да еще и горячий, – она прикоснулась к хлебу. – Где же ты достал это чудо? – спросила она.
– Мама прислала, – ответил мальчик, и тетя Шура не стала спорить.
Она отломила крошечный кусочек и положила его в рот Настеньке. Коля тоже отломил себе крохотный кусочек. Проглотив его, он почувствовал, что совершенно сыт.
Хлеба хватило надолго. Коля и тетя Шура постоянно отламывали себе и Настюше по маленькому кусочку и тут же насыщались. Настенька стала быстро поправляться.
Этот хлеб был просто волшебным! И что самое интересное, он оставался теплым, несмотря на невероятный холод, царивший в промозглом доме. Хлеб не только насыщал, но и согревал. У них в комнате было намного теплее, чем во всем остальном доме.
После войны, окончив институт и защитив две диссертации, Николай так и не мог найти объяснения появлению в его руках этого чудо-хлеба, спасшего три жизни. Он никому не рассказывал об этом случае, понимая всю фантастичность происшедшего с ним на кладбище блокадного Ленинграда. Но иногда ему приходила в голову странная мысль, что увиденный им Ангел, наверное, спас не только их, а и многих выживших в блокадном городе. И однажды он рассказал свою историю коллеге по работе, такому же ребенку Блокады, как и он, – Мише. Тот выслушал и ничему не удивился. Он сказал:
– Хлеб тебе дала Ксения Петербуржская. Мне она тоже помогла довезти на санках до больницы умирающую маму. И маму спасли. Наша Святая действительно помогла многим в то страшное время. Знаешь, сколько рассказов я слышал о ней!
Часто приходя на могилу своей матери, Николай старался услышать те голоса, которые слышал тогда, лежа на промерзшей могиле, но кладбище молчало. Но однажды он встретил ту женщину, которая дала ему волшебный хлеб. Она была в том же мужском костюме, но абсолютно не постаревшая. Такая же светлая и добрая.
Николай нес цветы на могилу матери, но, увидев ее, бросился к ней и протянул женщине цветы. Ксения, теперь он знал ее имя, взяла их и тут же исчезла. А когда Николай подошел к могиле, цветы лежали на ней. Вокруг разлилось необыкновенное сияние, и Ангел с лицом его мамы помахал ему крылом.

Апрель 2013 г.

;

На Дороге жизни
 
Всем, пережившим блокаду Ленинграда, посвящается
 
«Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли…
…Предложено тесно блокировать и путем обстрела из артиллерии всех калибров и непрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей» (из директивы фашистского военно-морского штаба «О будущности города Петербурга» номер 1-а 1601/41 от 22 сентября 1941 года).

Ладожское озеро – самое большое в Европе. Его площадь около 18 тыс. кв. км.
Средняя глубина 51 м, наибольшая – 230 м (в северной части). Это практически пресноводное море с сильными штормами и неустойчивым, подверженным подвижкам ледовым покровом.
Оно грозно и коварно. Судоходство на нем крайне затруднительно и опасно.

30 августа 1941 г. ГКО принял решение о доставке в Ленинград продовольствия, горючего и различных военных грузов по Ладожскому озеру.

А. Молчанов. Героическая оборона Ленинграда. Санкт-Петербург, 2007 г.
 
Вся семья Ивановых находилась в приподнятом настроении. Причиной этого стало появление на свет у единственной дочери Натальи первенца, сынули Петеньки.
Сама Наталья и ее муж Владимир уже перестали надеяться на это счастье, поскольку, прожив более десяти лет вместе, до последнего времени оставались бездетными.
Наташе исполнилось уже тридцать восемь лет, и она частенько говорила мужу, что не против усыновить детдомовского ребенка. Но Владимир не мог смириться с тем, что не сумел дать счастья материнства Наташе, и вместе с супругой частенько обращался с молитвой к Богу, чтобы послал им собственного малыша.
И вот когда, отчаявшись, он дал согласие жене на усыновление, Бог услышал его молитвы, и в начале 1941 года Наталья подарила ему сына. Да не просто сына, а настоящего богатыря весом 5 кг 800 г.
Стоит ли описывать восторг Владимира, его родителей и родителей Наташи, наконец-то получивших наследника.
Отметить рождение мальчика собралось все семейство и самые близкие соседи – Мария с мужем Анатолием и двухгодовалым сынишкой Ванечкой.
За столом развернулись дебаты о выборе имени для новорожденного. Сообща было решено дать мальчику имя в честь основателя славного города Петербурга, теперь Ленинграда, Петра I.
А маленький Петенька, не ведавший о бурных дебатах по поводу его имени, сладко посапывал в своей кроватке, от которой почти не отходили его счастливые родители и бабушки с дедушками.
Наташа постоянно была озабочена проблемами развития и здоровья своего малыша. Будучи значительно старше своей соседки Маши, она тем не менее постоянно обращалась к ней с вопросами о правильном кормлении, соблюдении режима, признаках недомогания и всего, что касалось ее ребенка.
Женщины поочередно оставались с детьми, бегали на рынок для приобретения детям свежих продуктов, в магазины игрушек, детской одежды, в общем, активно растили своих малышей.
Казалось, их счастью не будет конца.
Но в июне началась Великая Отечественная война, и все вокруг встало вверх ногами. Мир и счастье рушились, как песочные замки.
Мужья ушли на фронт, город попал в плотную блокаду.
Через полгода умерли обе бабушки с разницей в одну неделю. Отец Наташи попал под обстрел в центре Невского проспекта и был убит. Смерти шли в семью непрерывным потоком.
И только отец Владимира, потеряв супругу, несмотря на свой возраст, сумел уйти добровольцем на фронт, поскольку был известным и заслуженным хирургом.
В городе было введено нормированное снабжение продовольствием.
Уже в июле в Ленинграде продукты распределялись по карточкам. И поскольку все шоссейные и железнодорожные пути к городу были отрезаны немцами, Государственный комитет обороны принял решение об организации перевозок по Ладожскому озеру.
Эту водно-ледовую трассу жители города прозвали Дорогой жизни.
Конечно, удовлетворить все потребности населения через эту весьма капризную и опасную дорогу было практически невозможно. Тем более что враг яростно стремился сорвать перевозки, осуществляемые из Ладожских пристаней.
Нормы продовольствия снижались в городе постоянно, и уже 20 ноября 1941 года население получало по рабочим карточкам 250 граммов хлеба, а по иждивенческим и детским – 125 граммов блокадного хлеба, в котором муки было не более 60%.
Детям и мамам катастрофически не хватало еды.
Наши героини несли на барахолку все, что было более-менее ценного в доме, обменивая на продукты многие дорогие их сердцу вещи, переходящие из поколения в поколение.
Вот и Наташа решила поменять на продукты золотое обручальное кольцо своего отца, погибшего при обстреле.
На рынок они отправились вместе с Машей. И им очень повезло.
Молодой парень предложил им купить у него свежее мясо, то есть обменять его на их кольцо.
– Здесь больше двух кило, – уверял он женщин, показывая из-под полы вполне приличную, как он уверял, говяжью голень.
Наташа уже полезла в сумку за кольцом, когда к ним подошел пожилой мужчина и, отведя Машу в сторону, посоветовал не брать это мясо, потому что он сам видел, как этот молодой человек отрубил ноги у трупов, замерзших на берегу в кустах.
Маша с ужасом выбросила уже сложенное в сетку мясо и потащила подругу подальше от продавца, объяснив ей причину своего поведения.
– Знаешь, – сказала Наташа, – я ненавижу этого старика, который сует нос не в свое дело. Мне плевать, чье это мясо. Мой ребенок и я умираем с голоду, а так я бы какое-то время варила нам бульоны.
Марии стало плохо, ее чуть не вырвало.
– Как можешь ты такое говорить? – упрекнула она Наталью. – Это же людоедство! А если твоего сына так же съедят?
Наташа рыдала, не зная, что ответить, но она уже дошла до ручки.
– Что бы ни случилось, – сказала Мария, – мы должны оставаться прежде всего людьми.
– Прости меня, я, кажется, схожу с ума. Пойми, мой сын стал весить меньше, чем сразу после рождения. Он не играет, не встает, он умирает, а значит, умираю и я.
Мария обняла Наташу и поцеловала.
– Мы выдержим, – уверенно сказала она. – И наши дети будут живы и счастливы. Лично я не сомневаюсь в нашей Победе.
 В декабре сильно похолодало, и к голоду прибавилась еще одна беда – холод.
Женщинам предложили эвакуироваться с маленькими детьми в Среднюю Азию.
Но предупредили, что дорога может быть очень трудной, смертельно опасной. Однако, если доберетесь до теплых краев, дети будут сыты и живы.
Выбора не было, дети – главное для каждой матери, и жизнь ребенка для нее дороже всего.
С тяжелым сердцем покидали женщины свой родной, бесконечно дорогой им город.
Ладога замерзла, но бомбили ее основательно. И хотя назывался этот путь Дорогой жизни, но правильнее было сказать Дорога жизни и смерти. Во время бомбежек погибало много людей. Машины частенько полностью, со всем грузом уходили под воду.
В день отъезда подруг с детьми на Ладоге дул пронизывающий ветер, снег летел на головы людей, поскольку ехали они на открытых грузовиках.
Наташа сидела с сыном на руках, закутанным в три одеяла, прямо у самого борта машины. Она просто обледенела вся, руки не чувствовали ничего. Казалось, в машине находились лишь тени, а не живые люди.
И тут началась бомбежка, как всегда непредсказуемая и яростная.
Можно представить себе эту картину: дикая стужа, пурга, снег залепил лица, разрывы снарядов, падающих рядом с машиной.
Ад! Кромешный ад!
Шофер машины, то ли от страха, то ли с расчетом уклониться от бомб, рванул на полной скорости, чтобы побыстрее выбраться из этого ужаса. Машину подбросило так сильно, что из рук Натальи выпал сверток с ее сыном и полетел за борт. А машина неслась на всех парах дальше и дальше.
Наташа даже сама не поняла сразу, что произошло. Из-за жуткого холода она не почувствовала своей потери.
Когда же грузовик выскочил, наконец, на берег и остановился, когда Наташа осознала, что потеряла самое дорогое свое сокровище, у нее отнялся язык, и она ничего не могла сказать, а только, дико воя, рвала на себе одежду и волосы на своей голове.
Встретившие их медики вынуждены были ее связать и отправить в Тихвинский госпиталь.
С ней поехала Мария с Ванечкой на руках, не пожелавшая оставить подругу в таком ужасном состоянии.
Старшая медицинская сестра из встречавшего их медпункта пристроила Марию с сыном в своем доме.
Антонина Ивановна Гаврилова не просто приютила Марию с Ванечкой, она их обогрела, накормила, подобрала необходимые вещи для ребенка и мамы, устроила Марию в неврологическое отделение госпиталя санитаркой, чтобы та могла ухаживать за Наташей.
Но случай с Наташей был настолько тяжелым, что врачи опасались за ее жизнь и рассудок.
Женщина никак не приходила в себя, лечение не помогало, и Мария в отчаянии написала письмо на фронт мужу Наташи Владимиру, сообщив о том горе, которое постигло его семью.
К счастью, как выяснилось позже, Владимир так и не получил это письмо.

А между тем следом за грузовиком, в котором ехали наши женщины, шла вторая такая же машина, но с очень опытным, пожилым водителем – Афанасием Степановичем Задориновым.
Опытный шофер уже не в первый раз совершал поездки по Ладоге и доставлял доверенные ему грузы в полной сохранности. Но чаще всего он вывозил детей-сирот из блокадного города.
Он ехал, осторожно маневрируя между падающими бомбами.
Внезапно он понял, что у его машины что-то случилось с колесом, и решил на пару секунд остановиться, чтобы проверить свое предположение.
Афанасий Степанович быстро выскочил из грузовика, и тут к нему под ноги упал странный сверток. Еще не поняв, откуда это послание и что оно из себя представляет, водитель склонился над ним и с ужасом понял, что этот завернутый и туго перевязанной сверток не что иное, как упакованный заботливой матерью ребенок.
Подхватив его на руки, он передал ребенка сидевшей с ним в кабине женщине-врачу, а сам быстро проверил колесо, которое слегка увязло в колее.
Водитель сумел рывком вывести машину и поехал дальше.
К счастью, первый заход бомбардировщиков, видимо, закончился, и Афанасий Степанович благополучно доставил своих пассажиров к назначенной цели.
Посланного им с небес ребенка, как, улыбаясь, сообщил водитель, передали в Тихвинскую детскую больницу.
Врачи обнаружили у ребенка сильную дистрофию и небольшое сотрясение мозга. Решено было подлечить малютку, а затем передать его в детский дом.
Однако в те годы люди не были безразличны к чужому горю, и заведующая детской больницей, переполненной детьми блокадного Ленинграда, нашла время для того, чтобы сделать запрос о пассажирах, эвакуированных в течение последних двух суток, и водителях отправленных с ними машин, о женщинах, выехавших из Ленинграда с грудными детьми.
Благодаря этому запросу сразу начались поиски женщины, сопровождавшей мальчика.
Однако пока ситуация оставалась совершенно безнадежной, поскольку и эвакуированные, и водители уже покинули перевалочный пункт.
Погода на Ладоге оставалась непредсказуемой. Февральские бури и снегопады сменялись поочередно оттепелями и ясными, почти весенними, солнечными днями.
В один из таких дней Маша пришла в госпиталь вместе с Ванечкой. Ее дежурство совпало с рабочей занятостью Антонины Ивановны, которая обычно с радостью оставалась с малышом на время работы Машеньки.
Всю дорогу до работы Маша думала о несчастной Наташе и молила Бога помочь подруге восстановиться после постигшего ее горя. Ее мучала безысходность сложившейся ситуации. С чувством этой безнадежности она вместе с сыном вошла в палату Наташи.
Увиденное буквально потрясло ее. Еще вчера совершенно неадекватная, почти не выходящая из тяжелого сна подруга сидела на кровати в абсолютно нормальном состоянии.
Невероятно худая и совершенно седая женщина смотрела на Машу вполне осмысленными глазами.
Увидев Ванечку, она улыбнулась, впервые за время, прошедшее с момента трагедии, и попросила подругу:
– Посади мне его на колени.
После чего крепко обняла малыша и прижала к себе. Затем, подняв глаза на Машу, прошептала:
– Мой Петенька тоже жив, скоро мы будем снова вместе.
Маша подумала, что зря обрадовалась. У подруги, видно, тихое помешательство на фоне той невыносимой беды, которую ей пришлось пережить. Но вида не подала. Она лишь погладила руку Наташи, обнимавшей ее сына, и тихо спросила:
– Почему ты так думаешь?
– Я точно знаю, – прошептала та в ответ.
– Но откуда ты это знаешь?
– От Ангела-хранителя моего сына, моего Петрушеньки. Он приходил ко мне.
«Еще не легче!» – мелькнула у Маши мысль, но вслух она сказала:
– Да, Наташенька, все в руках Божьих, даже невозможное. Мы будем искать Петеньку.
– Я уже нашла его, – абсолютно уверенно ответила подруга.
– И где же он?
– В палате, в больнице, наверное, детской. Там много детей.
Маша подумала: «А вдруг она права?»
– Я так рада, – сказала она и обняла Наташу.
Наташа прижалась к ней и тихо спросила:
– Ты поможешь мне забрать его оттуда?
– Конечно! – твердо ответила Маша.
Она решила немедленно начать поиски, но подруге сказала:
– Я попытаюсь сегодня же все разузнать. Ты говоришь, в детской больнице, но в каком городе? Вот в чем вопрос.
– Где-то совсем рядом, – ответила несчастная мать. – Я думаю, в этом же, где и я.
– Это было бы просто Чудом, которое может сотворить лишь Бог.
Видя, как бережно Наташа держит ее Ванечку, Маша оставила его в палате подруги и помчалась на диспетчерский пункт звонить Антонине Ивановне, чтобы попросить ту не теряя времени проверить предположение Наташи.
Выслушав ее, обрадованная этим известием Антонина Ивановна пообещала после работы заехать в детскую больницу, где, по ее словам, работала замом главного врача ее приятельница – Галина Анатольевна.
Вернувшись в палату, Маша увидела трогательную картину.
Ванечка в объятиях Наташи слушал внимательно сказку про Лису Патрикеевну.
Ее порадовало, что подруга пришла в себя.
«Как могло случиться такое чудо?» – задавала она себе вопрос и не находила на него ответа.
Спокойно оставив сына на попечение подруги, Маша пошла выполнять свои обязанности по уходу за больными. Но все ее мысли в этот день были заняты тем, что, если и правда отыщется Петенька, в чем она почему-то не сомневалась теперь, как это вдохновит Наташу, даст ей новые силы жить ради сына, ради мужа, ради страны и Победы. И ее охватывало чувство бесконечной радости.
Маша улыбалась светлой улыбкой, помогая больным, и те, в свою очередь, заряжались ее оптимизмом. Она чувствовала себя счастливой.
Придя домой и не застав Антонину Ивановну, Маша механически накормила и уложила спать сына, с нетерпением ожидая появления хозяйки дома. Она приготовила для нее ужин, но в волнении ходила из угла в угол, не находя себе места.
– Господи! – повторяла она. – Ты же все можешь! Сверши это Чудо для бедной Наташи.
Ванечка уже улыбался в сладком сне, когда, наконец, вернулась домой Антонина Ивановна.
Маша слышала, как она прошла в свою комнату и сразу полезла в шкаф. Через несколько минут она позвала Марию к себе.
Войдя к ней, Маша застала хозяйку дома за сбором каких-то вещей.
– Что случилось? – испугалась женщина.
– Собирайся! – приказала ей Антонина Ивановна. – Едем, нас ждет машина.
– Но куда? А Ванечка как же? – растерянно спросила Маша.
– В детскую больницу! А с Ванечкой посидит баба Лиза, моя соседка. Я уже договорилась с ней. Да вот и она сама!
Баба Лиза, тоже растроганная рассказом Антонины Ивановны, со слезами на глазах сказала:
– Идите с Богом! Не беспокойтесь, я посижу с Ванюшкой. Только бы вы нашли Петеньку.
«Как они все радуются и переживают за нас», – с теплом отметила про себя Маша.
Она поняла, наконец, что произошло, и, бросившись к Антонине Ивановне, стала целовать ее.
– Значит, это правда?
– Похоже на то! Но все точки над «и» должна поставить ты! Мальчик полностью оправился от сотрясения мозга, поправился на целый килограмм. Так что если ты подтвердишь, что это он, то завтра преподнесешь его маме.
– А можно сегодня же? – умоляюще попросила Маша. – Мы преподнесем его Наташе вместе с вами, ведь это вы наши его, только вам мы всем обязаны.
– Оставь эти глупости! – осадила Машу Антонина Ивановна. – Это его мать своим любящим сердцем нашла его. Видно, за все страдания Бог вознаградил эту бедную женщину.
Вот так среди войны, горя, разрухи свершилось это Чудо. Стоит ли говорить, что свершилось оно благодаря добрым и отзывчивым людям.
Светлая им Память!

Февраль 2015 г.
;

Испытание на прочность

Летом 1940 года Петр Алексеевич Тимофеев получил приглашение на вечер встречи выпускников инженерного института по случаю знаменательной даты – 20-летия его окончания.
Ему совсем не хотелось встречаться со своими однокурсниками. Как всякий умудренный жизнью человек, он прекрасно понимал, что за прошедшие двадцать лет все они, бывшие студенты одного института, сильно изменились. Каждый живет своими заботами, своей жизнью, своей семьей, имеет круг своих друзей, свое представление о жизни, счастье и других ее аспектах, и найти общую тему для интересной беседы вряд ли возможно.
Пустая трата времени на «вечере тщеславия», где каждый будет стараться показать, как много он сделал в своей жизни, чего добился, кем стал.
Он это не любил.
Когда Михаил Соболев, его самый близкий сокурсник, с которым они постоянно были в курсе профессиональных и жизненных достижений друг друга, позвонил и просил его обязательно прийти на вечер, Петр, сославшись на занятость на работе, лишь пообещал, что если сумеет освободиться часов до восьми вечера, то непременно заглянет на огонек.
В общем, Петр Алексеевич сразу решил, что не пойдет на это мероприятие.
Просто выпить с однокурсниками, как сказал Мишка, ему не хотелось. По части выпивки и дружеских застолий он был, что называется, не горазд.
Но внезапно, освободившись на службе к семи часам и выйдя на улицу в теплый летний вечер, Петр вдруг почувствовал, что не хочет идти в свою пустую холостяцкой квартиру, где он проживал одиноким бирюком, как шутили о нем сослуживцы, после смерти жены.
Он шел по улицам Ленинграда и с тихой нежностью думал о том, как он любит свой город. Петр вдруг осознал, что не смог бы жить ни в каком другом месте, даже самом прекрасном на свете.
Здесь все ему было знакомо и дорого до слез. И Невский проспект с вечно спешащими толпами прохожих, и набережная Невы, где он часто гулял вечерами, и Петропавловская крепость, и Исаакиевский собор. Все, все это было его родное и близкое.
Вокруг него разливались ароматы отцветающей сирени и зацветающего жасмина, откуда-то доносилась бравурная музыка, слышался гомон и смех студентов.
Петр с улыбкой наблюдал их молодые счастливые лица и думал, что они тоже очень дороги и близки ему.
Кто-то тронул его за руку, и он, обернувшись, увидел перед собой изящную и очень красивую женщину, смутно напоминавшую ему кого-то из его молодости.
Женщина смущенно улыбнулась и сказала:
– Петя, ты не узнаешь меня?
Он отрицательно помотал головой, стараясь припомнить ее.
– Не мучайся, Петенька, вижу, что не узнал! Я Маша Васильева и иду туда же, куда направляешься, по всей видимости, и ты!
– И куда же я направляюсь? – спросил он, внезапно вспомнив ту девушку из далекого прошлого, которой был увлечен в пору своего студенчества.
– На встречу с выпускниками, то есть и с тобой тоже, – засмеялась она. – Разве нет? Я ошиблась и ты совсем не туда направляешься?
– Ах, Машенька, дорогая, конечно же туда, на встречу с тобой! – И он, подхватив под руку свою давнюю подругу, пошел с ней рядом.
– Какая же ты красивая, Маша! – восхищенно говорил он ей. – Честное слово, ты стала еще прекраснее, чем была!
– Врунишка и льстец! – слегка кокетничая, сказала Маша, польщенная его искренним восхищением.
Этот вечер перевернул жизнь одинокого вдовца, как он отрекомендовался своей бывшей однокурснице. Маша пленила его, как в юности, несмотря на то, что прошло столько лет.
Когда они тихо, не прощаясь, сбежали с вечера и пошли бродить по городу, рассказывая друг другу о своей жизни, Маша поведала, что была замужем, но уже десять лет, как разошлась с мужем, что у нее есть сын Феликс от этого брака, которому скоро исполнится семнадцать лет.
– Так что, Петенька, я уже почти старуха, а ты говоришь, что я стала прекраснее. Нет, дорогой, я прожила нелегкую жизнь. Одна поднимала сына. Спасибо мамочке, она очень помогала и помогает мне. Не представляю, что бы я делала без нее.
Петра, слушавшего ее печальную историю, вдруг охватила такая щемящая сердце нежность к этой женщине, желание непременно стать ее опорой и защитником, что он, усадив ее рядом с собой на скамейку, стал целовать ее руки и горячо уверять в том, что готов стать ее рыцарем и взять большую часть ее проблем на себя.
Маша прижалась к нему и вдруг заплакала, растрогав его этим еще больше.
– Я впервые в своей жизни, Петя, после окончания института, так счастлива. Спасибо тебе! Если бы ты знал, как я признательна тебе за твои слова, за этот лучший вечер в моей жизни.
«Боже мой, – думал Петр, – милая моя, бедная моя, беззащитная, как воробушек!»
Через месяц Маша с сыном Феликсом переехала в его двухкомнатную квартиру.
Петр бы счастлив. Одно огорчало и омрачало его счастье: сын Маши Феликс. Этот великовозрастный ребенок был не просто неприятен Петру, он бы ему отвратителен.
Избалованный, капризный и наглый молодой человек отличался невероятным цинизмом, ленью, стремлением урвать побольше с новоиспеченного «папашки», устроиться получше и жить за его счет на широкую ногу, то есть не отказывая себе во всех радостях жизни.
Маша понимала чувства Петра, хотя он и не высказывал их вслух, она страдала от этого, лучше других зная натуру своего сына, унаследовавшего от своего отца все самые омерзительные качества.
Петру же было стыдно и горько сознавать, что он стал причиной страданий любимой женщины. Он всей душой стремился сохранить мир в семье, но наглое поведение отпрыска вызывало в его душе чувство бешенства и желание бросить все и уйти куда глаза глядят из своего дома. В то же время он понимал, что не сможет бросить Машу на этого негодяя.
Зато сыночку жилось совсем неплохо.
Он ежедневно встречал «папулю» у подъезда, когда тот возвращался с работы, и с наглой усмешкой обращался к нему:
– Папуля, подкинь деньжат ребенку, у нас сегодня поход в кино, или у Юльки сегодня день рождения, или на новые штиблеты, а то старые совсем износились.
И неискушенный в вопросах воспитания детей «папуля» терялся перед этим прохвостом и отдавал ему все свои карманные деньги.
Натыкаясь на подвыпившего и вульгарно гогочущего отпрыска с бутылкой портвейна в руках, Петр Алексеевич делал вид, что не заметил его, проскальзывал мимо, ловя вдогонку отвратительный смешок.
Он пытался говорить с Машей на эту тему, но та расплакалась, объясняя ему, какой мальчик больной и несчастный.
– У него плохо с легкими, он от каждого ветерка заболевает, как трудно его было растить, а сейчас устраивать в университет. Как его обязательно нужно спасти от армии, иначе мальчик погибнет.
Петр, видя слезы жены, отступал, боясь доставить ей, бедняжке, новую боль.
Он помог его устроить в университет, добился для него освобождения от военной службы.
Но терпеть хамские выходки юного нахала ему становилось все труднее.
Однажды «сынуля» заявился к нему на работу, шокировав своим поведением охрану на проходной. Но пришлось пропустить наглеца, получив указание от товарища Тимофеева.
Добравшись до кабинета отчима, Феликс нагло, без приглашения, уселся на место Петра и стал излагать ему цель своего посещения.
– Слышь! – обратился он к отчиму. – У меня к тебе серьезный мужской разговор! Ты же не хочешь заставить мать переживать?
– Короче! – резко оборвал его Петр. – Что надо?
– Запросто, могу и короче! Меня хотят отчислить из университета. Походатайствуй, чтобы оставили.
– За что? – спросил Петр.
– Да, пустяк! Девку одну слегка пощупали, а она дочкой какого-то секретаря райкома оказалась. Сучка, между прочим, сама к нам на коленки садилась, в щечки чмокала, потом жаловаться папеньке побежала!
От возмущения терпение Петра Алексеевича лопнуло, его захватила такая волна ненависти и отвращения, что он не сдержался и так врезал «бедному ребенку» в челюсть, с такой силой, что у того вылетели два передних зуба. Парень залился кровью.
– Пошел вон! – еле сдерживаясь, чтобы не заорать, прорычал отчим.
После этого инцидента он не пошел домой ночевать, а остался в своем кабинете.
Ночью к нему пришла Маша вся в слезах, умоляя вернуться.
– Феликс будет жить с мамой в нашей старой комнате. Он очень переживает, прости его, Петенька, он хочет работать, если можешь, помоги ему устроиться! Поверь, все будет иначе, я так люблю тебя!
И Петр ради любимой женщины устроил ненавистного пасынка на работу в Дом офицеров осветителем.
Жить стало легче, и Петр Алексеевич всеми силами старался сделать Машеньку счастливой.
Но постоянные переживания за сына, боязнь потерять мужа сделали свое дело. Маша заболела туберкулезом и умерла перед самым началом войны.
Петр решил больше никогда не жениться и полностью ушел в работу.
А в это время «сыночек», доставшийся ему по наследству, решил освободиться от бабушки, чтобы не мешала жить так, как ему хочется, и стал всячески третировать пожилую женщину.
Зинаида Николаевна свалилась на голову Петра Алексеевича нежданно-негаданно.
Вся в слезах, она сидела на лестнице возле его квартиры с чемоданом в руках. Ненаглядный внучок выгнал старуху из дома. Сказал:
– Иди жить к «папуле». Он там в двух комнатах один жирует, тем более что он вечно сутками пропадает на работе. Вот пусть и поселит тебя у себя. Это он твою дочь и мою мать на тот свет спровадил. Пусть расплачивается!
Петр Алексеевич принял мать Маши, отдав в ее распоряжение всю квартиру, кроме своей кровати и рабочего стола.
Здесь нельзя не отметить, что пожилая женщина стала с искренней любовью заботиться о Петре Николаевиче, как о родном сыне. Она готовила ему еду, а когда он не успевал прийти на обед, сама носила ему ее. Она убирала квартиру, стирала белье и всегда старалась ничем не докучать любимому зятю.
Постепенно Петр Алексеевич осознал, как правильно он поступил, оставив Зинаиду Николаевну у себя.
Она сумела создать для него домашний уют, о котором он, детдомовец, всегда мечтал. Он тоже относился к Зинаиде Николаевне с сыновней любовью.
Феликс работал в Доме офицеров осветителем. Он неплохо разбирался в электроприборах, и работа не отягощала его так, как учеба в университете.
Парень он был очень красивый внешне. Высокий, статный, с большими серыми глазами и вьющимися темными волосами. Он выглядел старше своих лет, и многие молодые женщины заглядывались на него.
В Доме офицеров его заметили и отличали.
Руководитель художественной самодеятельности, молодая женщина, Татьяна Александровна была явно к нему неравнодушна.
Она пригласила его на главную роль в спектакле, который готовили к какому-то очередному празднику. Феликс был польщен, решив, что в будущем сможет стать знаменитым артистом.
Он стал скромнее вести себя на работе, не пререкаться с начальством и даже заискивать перед Татьяной, которой тоже хотелось, чтобы их спектакль произвел должное впечатление на художественный совет, а Феликс так сыграл свою роль, чтобы ее отметили как руководителя, умеющего растить талантливых артистов.
В общем, желания их совпадали, и Феликс прислушивался к советам своей руководительницы.
Но избалованный и самовлюбленный юноша не мог долго подчиняться кому бы то ни было.
И в его поведении все чаше стали проскальзывает нотки пренебрежения и нетерпения. Но Татьяна Александровна сумела быстро поставить его на место. Феликс очень боялся потерять ее расположение.
В общем же он был, что называется, при деле, и его маленькие успехи радовали и успокаивали Петра Алексеевича, постоянно интересовавшегося его достижениями и поведением, ведь ответственность за его поступки ложилась на Петра Алексеевича, пристроившего его на это место.
В курсе событий всегда была и Зинаида Николаевна, которая, несмотря ни на что, не переставала беспокоиться о своем непутевом внуке.
Оба надеялись, что Феликс исправится и им не нужно будет краснеть за него.
Но грянула война, ставшая истинным испытанием на прочность каждого человека. Именно в дни испытаний как никогда проявляются все лучшие и все худшие стороны человека.
Петр Алексеевич в первый же день войны подал рапорт с просьбой отправить его на фронт. Но руководство решило, что он нужнее в своем подразделении и будет заниматься вопросами снабжения войсковых частей округа.
С начала блокады Ленинграда эта сфера управления стала самой сложной задачей, к решению которой допускались лишь принципиально честные, проверенные люди. Ответственность, ложившаяся на плечи этих людей, была колоссальной.
Естественно, что в «друзья» к ним спешили многие любители урвать себе кусок побольше. Но Петр Алексеевич не вступал в сомнительные контакты и никому никогда не позволял использовать себя. Исключением была лишь Маша, для которой он поступился своими принципами, устроив Феликса в университет, на работу и ходатайствуя об освобождении его от армии. Эти поступки до сих пор не давали ему покоя, при одном воспоминании о них у него болело сердце. Он был человеком добрым, но считал, что с болезнью Феликса вполне можно служить в армии. Об этом он открыто говорил и Маше при жизни, и Феликсу, и Зинаиде Николаевне, которая была с этим вполне согласна.
Тот факт, что Феликс не пошел на фронт в первые же дни войны, свидетельствовал о его подлой и низкой душонке.
Тем временем, несмотря на тяжелейшее положение населения города, Феликс не собирался идти на фронт. Напротив, был занят лишь тем, чтобы не попасть в армию.
Где только мог, он при всяком удобном случае козырял положением отчима, показывая, что имеет возможности доставать продукты через «отца».
Заместителем начальника Дома офицеров служил в это время Кравченко Остап Иосифович. Практичный и далеко не честный человек, он решил завести дружбу с таким нужным человеком, как Петр Алексеевич.
Для этого однажды он пригласил Феликса к себе. Молодой человек был ослеплен достатком коллеги. В годы блокады мало кто жил так, как этот человек.
Угостив гостя хорошим ужином, Остап Иосифович показал ему коллекцию своих картин и в ответ на восторги парня по поводу такого богатства сказал:
– Ты, Феликс, имея такого папочку, можешь стать богаче меня. Сейчас ленинградцы за кусок хлеба отдают картины и другие произведения искусства, каких ни в Эрмитаже, ни в Лувре не найдешь. Я просто не понимаю, как можно упускать такие возможности. Эти вещи, картины, украшения после войны будут стоить миллионы. Подумай над моими словами, посоветуйся с папой. Если что, то я всегда могу посодействовать. Принесешь мешок муки, а получишь бриллиант чистой воды! – хихикнул он. – Ты хоть представляешь, что это такое? Куй железо, пока горячо.
Феликс был ошарашен услышанным. До сих пор он носил на рынок вазы и серебряные ложки из семейного имущества, обменивая их на тушенку или картошку. Благо, прогнав из дома бабушку, он стал полноправным хозяином всего нажитого родителями имущества. Он не задумывался, что можно нажить целое состояние, сбывая продукты на рынке. Ему так захотелось стать таким же богатым, как Остап Иосифович.
Но как уговорить «слишком щепетильного папочку» давать ему хотя бы немного продуктов, чтобы и ему хватало, и он смог начать собирать коллекцию картин? В мечтах он уже представлял, как за буханку хлеба получит картину знаменитого художника, стоящую миллионы. Жажда обогащения, причем немедленного, буквально захватила его.
Но как получить доступ на склады, как наладить отношения с этим идиотом, который и сам не пользуется своими возможностями, и о близких людях не заботится? Вот в чем вопрос. Была бы жива мать, она бы его в два счета уговорила. Он вспомнил о выбитых зубах, где теперь стоял протез, и усомнился в возможности осуществления своей мечты.
Он был расстроен. Но почему жизнь так несправедлива. Какая-то сволочь, баран старый, вроде Остапа, живет как барин, а он, красавец, талант, будущий великий артист, голодает и сам вынужден отдавать все, что есть ценного в доме, за буханку хлеба или банку тушенки?
«Нужно что-то придумать. Начать надо с бабки, – решил он. – Она меня любит. Нужно лишь ее разжалобить как следует, пусть поговорит с «папулей». Что ему стоит выдавать мне пару пайков?
А я буду экономить и обменивать их только на шедевры мирового искусства. Небось, Остап тоже не сразу нагреб столько картин, хрусталя и фарфора. Главное – начать!»
Он так увлекся этими мечтами, что не мог спать. Даже есть не хотелось.
К черту всю эту учебу. С деньгами никакие дипломы не нужны.
«Так, попробую прикинуться больным и голодным, умирающим, чтобы бабке еще стыднее было, чтобы заставить их делиться со мной продуктами», – решил Феликс.
Зинаида Николаевна любила своего внука несмотря ни на что. Она его нянчила, растила и, конечно, беспокоилась за него.
Но после того, как внучек выгнал ее из собственной комнаты, понимала, что доверять ему нельзя, и к контактам с ним не стремилась. Хотя через бывших соседей пыталась узнавать, как он живет и как ведет себя.
Однако ничего утешительного соседи ей сказать не могли.
Здесь будет уместно коснуться комнаты, в которой проживала семья Васильевых.
Старый княжеский дом после революции был отдан под общежитие работников районной больницы. Муж Зинаиды Николаевны, отец Маши, был хорошим хирургом, в котором больница очень нуждалась, и ему как ценному специалисту выделили самую большую в доме комнату, раньше служившую театральным залом. У князя была своя небольшая театральная труппа, ставившая домашние спектакли.
Комната эта имела площадь более 50 квадратных метров. В ней находились две ниши, в которых новые хозяева устроили две спальни, и большая центральная часть, где размещалась столовая.
Получилась отличная двухкомнатная квартира. Она имела два выхода – на общую кухню через длинный коридор и на противоположную от парадного входа улицу, так называемый черный ход.
Поскольку семья пользовалась общей кухней и общим выходом, черный ход заколотили. Ни у Зинаиды Николаевны, ни у ее мужа никогда не было никаких конфликтов с соседями.
Они жили открыто, и, если в коммуналке кто-то заболевал, доктор Васильев Иван Дмитриевич в любое время, свободное от службы в больнице, приходил им на помощь. Он прекрасно разбирался в любом разделе медицины.
Соседи любили и уважали эту семью. Но надменного и грубого Феликса недолюбливали.
Феликс прекрасно знал это и платил соседям наглостью и хамством. Ему очень не нравилось жить на глазах у всех этих гномов (как он называл их).
Выгнав из дома бабушку, он забил дверь в коридор, приставил к ней огромный платяной шкаф и открыл для выхода черный ход.
Теперь он практически не встречался с соседями, и они не могли видеть, как он выносит из дома вещи родителей, сдавая их в комиссионку или продавая на рынке, получая возможность питаться лучше других жителей города и даже посещать театры.
У Феликса была еще одна низкая черта характера. Он никогда не упускал случая прихватить в гостях, в театральных буфетах, ресторанах то, что плохо лежит.
Он частенько приносил из ресторана или от друзей фужер старинной работы или серебряную вилку, даже не задумываясь, зачем эта вещь ему. Просто понравилась!
Родителям появление этих мелочей он часто объяснял тем, что зашел в скупку и совсем за гроши купил их, просто не мог пройти мимо такой красоты.
Когда бабушка после всенародного скандала ушла из дома, соседи перестали здороваться с ним. Бабка Дорониных с ненавистью обозвала его иродом, а ее внук Игорь, совсем еще ребенок, узнав от своей бабушки об этом подлом поступке, сказал ему в глаза:
– Прибить бы тебя, ирода проклятого, да руки марать не хочется.
Феликс расхохотался:
– Ты подрасти сначала, а потом попробуй!
– Попробую, не сомневайся, гнида!
Дочь Зеленских, Вера, которая ему очень нравилась, при встрече тоже бросила:
– А ведь на вид не скажешь, что ты такой гад!
После этого дверь была заколочена к общему удовольствию соседей.
Дядя Вася Захаров так подвел итог:
– Слава Богу, от такого нелюдя избавились!
С этих пор Феликс старался обходить соседей стороной. Как вор, крадучись, проскальзывал он в свои апартаменты, если замечал кого-нибудь из соседей.
Зинаида Николаевна часто навещала семью Дорониных. Ее беспокоило здоровье бабушки Варвары Игнатьевны, с которой она по-соседски дружила всю жизнь.
Теперь, когда голод и холод вошел в квартиры ее соседей, она отдавала им свои карточки на хлеб, поскольку Петр Алексеевич отдавал свой паек ей в общий котел.
С большим трудом на больных ногах она добиралась до своего бывшего дома и приносила соседям то кастрюльку каши, то испеченный ею пирог с сушеной морковью.
Соседи всегда были рады ей и искренне сочувствовали, что у нее такой внук, сообщая скупые новости о его жизни, вместе с ней печалясь о его пропащей душе.
Они знали из ее рассказов, как хорошо относится к ней зять и как он огорчен тем, что Феликс не идет на фронт, что Петру Алексеевичу ужасно стыдно за Феликса.
Все мужчины коммуналки, даже престарелые, уже были на фронте. Поддерживала и ухаживала за всеми обитательницами квартиры дочь Зеленских Вера.
Возвращаясь домой с работы не раньше 11–12 часов ночи, она совершала обход квартиры, узнавая, кому что нужно сделать, как себя чувствуют бабушки, подавая кому попить, кому градусник, кого кормила размоченным хлебом из ложечки. Душевные качества людей в этом жерле голода, бомбежек и лютого холода просто потрясают воображение и вызывают чувство гордости и восхищения за русский народ.
Однако вернемся к Феликсу, захваченному идеей обогащения. Он решил действовать через бабушку.
Чтобы вызвать ее жалость, он, уже знакомый с основами работы с гримом, сумел обеспечить своему лицу мертвецкую серость, закутался в несколько шарфов, «потерял голос» и приобрел «слабость в ногах», сообщив бабушке, что еле добрался до нее и умирает от голода, слабости, головокружения. Вообще еле стоит и некому ему бедному подать стакан воды. Он рыдал так искренне, что сердце бабушки дрогнуло.
Она усадила его за стол, разогрела жидкой перловой каши, налила горячего морковного чая. Но внук вдруг закатил глаза, схватился за сердце, еле слышно прошептал:
– Нет сил даже ложку держать.
У него действительно тряслись руки, и бабушка пыталась кормить его из ложки.
Но он пробормотал, что горло так болит, что глотать он не может.
Бабушка помогла ему улечься на свою кровать, накрыла тремя одеялами и поплелась готовить ему отвар из трав, чтобы внук мог пить и полоскать горло.
Вернувшийся ночью с работы Петр Алексеевич застал перепуганную Зинаиду Николаевну, устало сидящую возле постели, где расположился внук.
Петр пообещал ей завтра достать для внука лекарство, уложил бедную женщину в свою постель, а сам улегся на полу.
На следующий день он принес для Феликса сухого молока, немного сахара и даже плитку шоколада, которую ему пожертвовали летчики для спасения сына.
На вопрос, как себя чувствует внук, бабушка сообщила, что, видно, полегче, проспал целые сутки. Но она беспокоится, что его могут хватиться на работе и отдать под суд за прогул.
– Я объяснил ситуацию его начальнику, они оформили ему отпуск на три дня, как моему сыну, – успокоил ее Петр Алексеевич.
А «сын» не остался в долгу и разыграл еще одну сцену.
– Боже мой, – сказал он шепотом, пробудившись чуть свет, – я лишил вас отдыха, Петр Алексеевич! Простите меня, – еле шепча, молил он. – Я пойду домой, мне полегче стало. Не знаю, как отработаю сегодня день. Ведь за прогул могут судить.
– За мной сейчас заедет машина, мы отвезем тебя домой. Бери продукты, лекарства и лечись сегодня и завтра, послезавтра должен быть на работе.
Феликс встал перед ним на колени.
– Простите меня за мои глупые детские поступки, – прошептал он.
– Не переигрывай, Феликс! – очень строго сказал Петр Алексеевич.
Ему эта сцена явно не понравилась.
Он довез Феликса до дома и сухо попрощался с ним, несмотря на то, что тот изобразил невероятную слабость и еле выбрался из машины, бредя к подъезду на «ватных ногах».
Как только машина с Петром Алексеевичем скрылась из вида, Феликс бодро зашагал к рынку.
Он долго ходил, разглядывая предлагаемые для обмена на продукты вещи, но все было барахлом, далеким от шедевров искусства.
Однако его ищущий взгляд не остался незамеченным. К нему подошла довольно изможденная на вид женщина, одетая в барскую лисью шубу, и спросила, не хочет ли он предложить что-либо из продуктов.
– Смотря что имеется у вас из произведений искусства, – ответил Феликс.
Женщина слегка усмехнулась, как показалось ему, и проговорила:
– Знаете, молодой человек, я уже все из очень дорогих мне вещей, в том числе картин и скульптур, обменяла на еду. У меня тяжело больна дочь. Но, если вы можете предложить хорошие продукты: масло, яичный порошок, сгущенку или мясные консервы, мы начнем более предметный разговор.
Феликс сказал, что у него есть немного яичного порошка, сухого молока и сахара, есть еще плитка шоколада.
– Что значит немного? – поинтересовалась женщина.
– Пока немного, – многозначительно заявил продавец.
– Хорошо, давайте отойдем в ближайший двор, – предложила женщина.
– Но вы еще не сказали мне, что можете предложить взамен.
Она вытащила из муфты маленькую кофейную чашечку.
Феликс криво усмехнулся.
– Таким барахлом у меня завален весь дом, – грубо сказал он и повернулся к ней спиной, чтобы уйти. Но женщина схватила его за рукав пальто.
– Это чашка из сервиза Екатерины второй. Моя прапрабабка была фрейлиной Ее Величества! Этот сервиз выставлен в Эрмитаже, можете полюбопытствовать.
– Что ж ваша прапрабабка не прихватила и блюдце заодно? – смеясь, спросил Феликс. – В корсет не поместилось?
– Как вы смеете, молодой человек, говорить мне, женщине княжеского рода, такие гадости?!
– Пошла вон, контра недобитая! – рявкнул на нее Феликс и решительно пошагал прочь.
– Хам неотесанный! – в спину ему бросила представительница княжеского рода.
Его схватил за руку здоровый мужик.
– Слушай, паря, у меня есть кружка Петра Великого. Идем ко мне, я тебе кое-что из произведений искусства покажу.
На Феликса внезапно нашел прямо животный ужас. Он понял, что у него отберут все и его самого могут убить, что действовать самому без посредника, имеющего обширные связи в этой паутине незаконной торговли, невозможно. Необходимо связываться с Остапом. Феликс понимал, что тот его оберет как липку, но животный страх не отступал, и он сказал мужику:
– У меня с собой пока ничего нет, но я вернусь, если вы пообещаете подобрать для меня пару картин известных художников.
– Картины стоят дороже плитки шоколада, – усмехнулся мужик.
– Я понял, – ответил Феликс. – Яичный порошок и сухое молоко подойдет? – задал он вопрос, чтобы выглядеть более правдиво. – Сколько их нужно для картины известного художника, для оригинала, но не копии?
– Какого автора вы предпочитаете?
Феликс, не искушенный в изобразительном искусстве, припомнил Рафаэля или нашего Шишкина.
– Поленов подойдет?
– Оригинал? – уточнил Феликс.
– Ну, это само собой!
– За сколько?
– За пять килограмм порошка и столько же сухого молока!
– Тогда через пару недель!
– Я здесь по вторникам с утра до трех часов дня, жду.
Они распрощались, и Феликс помчался домой без оглядки, постоянно проверяя, не следят ли за ним. На всякий случай он зашел в дом своего школьного приятеля и проторчал на лестнице около часа. Промерз до основания и потихоньку, постоянно озираясь, добрался до своего дома.
Он получил необходимую информацию. Главное – продукты нужно накапливать и найти человека, разбирающегося в искусстве.
Но и это опасно, могут обмануть.
«Попробую сходить в библиотеку и почитать что-нибудь о картинах, сходить в Эрмитаж и поговорить со специалистами, посмотреть на оригиналы».
Программа повышения образования была обширной.
Но прежде всего нужно как-то добиться, чтобы бабка оставила его в квартире одного. Неужели у них нет никаких запасов? Ведь здесь, в своей квартире, он нашел в чулане банки с крупами и сахаром, с мукой и соленым маслом, которыми бабушка запаслась еще до войны.
Правда, он почти все это уже съел.
Он сел гримироваться, готовясь и дальше играть роль больного голодного внучка.
Завтра на работу, а сегодня еще есть время для разведки.
Сердобольная Зинаида Николаевна, видя, что внуку так же плохо, как и в прошлый раз, усадила его в своей постели и принялась кормить его супом из сушеной воблы. Затем налила чая с сухим молочком.
Она призналась Феликсу, что у нее есть немного риса, но она его расходует исключительно для Петра Алексеевича, потому что у него язва желудка. При обострении она делает ему рисовый отвар, он хорошо снимает боли в желудке.
– Неужели твой зятек, – не удержавшись от возможности уколоть бабушку, спросил внук, – не приносит домой продуктов и ты вынуждена готовить и есть суп из сушеной воблы?
– Как ты можешь говорить такое, живя в блокадном городе, где каждую минуту умирают люди? Ты же тоже голодаешь. Почему не идешь на фронт, там консервы дают? – уже безо всякой жалости с сердцем бросила внуку Зинаида Николаевна.
Феликс опомнился и, схватившись за горло, как если бы у него началось удушье, просипел:
– Прости меня, бабушка! У меня от голода рассудок помутился.
– Он и без голода у тебя не был светлым! – все еще сердясь на внука, сказала бабушка.
– Можно мне полежать у вас, пока не придет Петр Алексеевич? – хриплым шепотом спросил он.
– Хорошо, – согласилась бабушка, – а я в комнате Петра прилягу. Что-то я устала.
И Зинаида Николаевна, оставив внука, ушла в комнату зятя.
Феликс долго лежал, прислушиваясь, затем поняв, что бабушка, видимо, уснула, начал потихоньку осматривать все шкафы и полки на кухне, в чулане, в ванной комнате.
Он нашел пол-литровую банку риса, о которой говорила бабушка, полстакана сухого молока, несколько сухих воблин и три кусочка сахара да два маленьких кусочка хлеба.
Он забрал рис, сахар и молоко, сложил все себе в портфель, в котором до сих пор лежали принесенные для него вчера Петром Алексеевич продукты, и отправился к себе, уверенный, что бабка не скажет зятю о пропаже.
Но, как говорится, Бог шельму метит.
Недалеко от дома его остановил постовой, попросив предъявить документы. Вернув их, он уставился на портфель и попросил открыть его.
Феликс так испугался, что протянул портфель милиционеру и попросил того подержать, так как ему невтерпеж нужно в уборную, возле которой они стояли.
Слегка ошарашенный таким приступом боли в животе гражданина милиционер разрешил Феликсу зайти в деревянную уборную и стал ждать его возвращения, слыша стоны и не подозревая, что его просто дурят.
Дрожащий же от страха Феликс судорожно искал выход из сложившейся ситуации. Ему повезло. На задней стене туалета одна доска еле болталась. Отодвинув ее, парень на цыпочках выбрался из уборной и юркнул во двор, к счастью, оказавшийся проходным.
Он несся, не зная куда, понимая, что постовой наверняка запомнил его фамилию, помнит его в лицо, что, открыв портфель и обнаружив в нем продукты, он наверняка заинтересуется, откуда они, и укрыться ему вряд ли удастся, что ему грозит расстрел.
Очутившись возле районного военкомата, он понял, что ему нужно делать.
Он подал заявление с просьбой немедленно отправить его на фронт. Здесь ему тоже повезло. Как раз отправлялся автобус с новобранцами через Ладогу.
Феликс был рад этому. Больше всего он боялся смерти и попасть в штрафной батальон.
Зинаида Николаевна и Петр Алексеевич были удивлены исчезновением Феликса, но решили, что он может быть у каких-нибудь друзей. И только обратившись на работу Феликса, узнали, что тот добровольно и скоропостижно ушел на фронт, о чем они получили уведомление из военкомата.
Бабушка не знала, что и думать. Она обнаружила пропажу продуктов, была потрясена подлостью Феликса, но Петру Алексеевичу ничего не сказала.
Она поехала на квартиру к внуку, а там никого не застала. Она ездила туда каждый день, но никто ничего не мог сказать ей о нахождении внука. Злость на него, тревога за него не давали ей покоя, но, к счастью, внук оказался не таким уж пропащим человеком.
Уже в начале 1943 года Зинаида Николаевна получила извещение, что ее внук Васильев Феликс Георгиевич пропал без вести.
Зинаида Николаевна не верила, что Феликс погиб, и до самой смерти, уже вернувшись после возвращения с фронта Петра Алексеевича в его квартиру, ждала внука.
Но этого так и не случилось.
Петру Алексеевичу тоже удалось добиться отправки на фронт. Ему работа по снабжению частей совершено не доставляла удовольствия. Это дело было явно не его.
Он вернулся из Берлина после окончания войны, дослужившись до звания генерала, удостоенным звания Героя Советского Союза.
Зинаида Николаевна дождалась его. После его отправки на фронт она возвратилась в свою комнату, поближе к своим соседям, которые старались помочь друг другу пережить это нелегкое время. Она оставалась с ними до возвращения с фронта зятя.
Благодаря стараниям Веры Зеленской, постоянно ухаживавшей за своими пожилыми соседками, коммуналка пережила блокаду, хотя потери были и здесь.
Умерла подруга и соседка Веры, мать двух маленьких девочек-близняшек Зина Черкасова. Получила похоронку на сына Ванечку Валентина Степановна Зотова. Она еле пережила это известие, Зинаида Николаевна не отходила от нее.
Но после гибели Зины Черкасовой вся коммуналка сосредоточилась на спасении оставшихся сиротами девчушек. Выхаживали их все вместе, всей квартирой. Главные заботы о них взяла на себя Вера. Но бабушки присматривали за Мариночкой и Наташенькой, пока Вера находилась на работе.
Валентина Степановна особенно привязалась к девчушкам. Однажды она сказала Зинаиде Николаевна, что, видимо, их ей сам Бог послал после смерти Ванечки.
И когда вернулся домой с фронта их отец Виктор Черкасов после тяжелого ранения, он предложил Валентине Степановне переехать с ним и детьми в дом его родителей, умерших во время войны, в Сестрорецк. Валентина Степановна согласилась не раздумывая. Решили, что Виктор устроится там на работу, а она будет присматривать за детьми.
Виктор был контужен, и у него были проблемы со слухом. Он ужасно стеснялся, что стал глуховат, и считал себя неполноценным. Поэтому на предложение Валентины Степановны жениться на Вере Зеленской, ставшей практически матерью его девчонок, сказал, что не имеет права портить жизнь этой удивительной, замечательной, красивой женщине.
– Она достойна настоящего мужчины, – сказал он, – а я, глухой тетерев, буду растить своих доченек сам, не помышляя о женитьбе.
Они уехали, Валентина Степановна постоянно писала письма Вере и Зинаиде Николаевне об их жизни, о том, что Виктор никак не может устроиться на работу, что материально им пока очень трудно, нет денег даже купить девочкам обувь и пальтишки. А они сильно выросли из старых вещей.
Вера, недолго думая, взяла и поехала к ним. Она сказала Виктору, что договорилась устроить его к себе на завод, что девочек возьмут в детский садик, который находится во дворе их дома. Словом, Виктор, если хочет, может вернуться в Ленинград.
– Я помогу вам чем могу, – сказала женщина.
Такие отношения между людьми были правилом, а не исключением.
И Виктор попросил Веру выйти за него замуж. Она согласилась. Всей семьей они вернулись в свою коммунальную квартиру, где у них теперь были две комнаты.
Валентина Степановна решила остаться присматривать за домом, чтобы у девочек летом всегда была дача и было куда их вывезти. Свою комнату она отдала молодой семье.
Все остальные мужчины из коммунальной квартиры вернулись домой. На праздник 9 мая все соседи собирались вместе. Радовались окончанию войны, оплакивали погибших и не вернувшихся с фронта, строили планы на будущее.
И все сходились в одном – что жизнь их хоть и была трудной, но они выдержали испытание на прочность.
Они победили!

Апрель 2015 г.

;

Была только Любовь

Николай Сергеевич был очень расстроен.
Сегодня его мама – Юлия Семеновна – одна полетит в Москву, куда ее пригласили на встречу с президентом как лучшего врача России и как блокадницу.
У него особенная мама, он всегда гордился и продолжает гордиться ею. Она родилась незадолго до начала Отечественной войны в Ленинграде, где оставалась до окончания войны, пережив всю блокаду.
В то время дети взрослели быстро и, оставшись в 1944 году одна без матери, умершей от голода, шестилетняя девочка ухаживала не только за собой, но и помогала взрослым тушить фугасы на крыше своего дома, ухаживала за больным щенком, которого подобрала совсем умирающим на кладбище у могилы своей мамы.
Соседи по квартире взяли девочку на свое обеспечение, делясь с ребенком скудным ленинградским пайком. Они ее выходили, когда Юля заболела тяжелейшим воспалением легких, не забывая заботиться и о ее четвероногом друге.
В то время семья Горчаковых после ухода на фронт главного кормильца состояла из бабушки Елизаветы Ивановны, ее дочери Нины и внучки Танечки, которой пошел восьмой год.
Горчаковы окружили Юлечку заботой и любовью, назвав ее Танечкиной сестричкой.
Девочки полюбили друг друга и почти не расставались: где была Таня, там всегда находилась и Юля и наоборот.
Вместе вечерами помогали дежурным по крыше, вместе стояли в очереди, чтобы отоварить карточки, вместе ходили с бидонами за водой, вместе искали любую съедобную пищу, особенно когда появлялись трава, листочки на деревьях и ягоды на обочинах дорог.
Так, в любви и помощи друг другу и всем, кому могли помочь, они пережили самое тяжелое время блокады.
В июне 1945 года с фронта вернулся отец Юли после очень тяжелого ранения. В обкоме партии ему предложили поехать в Кемеровскую область в качестве директора одного из крупных предприятий. Он согласился и уехал, забрав с собой дочь Юлечку.
Семья Горчаковых тоже уехала из Ленинграда поднимать разрушенное врагом народное хозяйство.
В круговерти восстановления экономики сестрички потеряли друг друга из вида.
Юлия Семеновна стала врачом-хирургом и дослужилась до звания «Лучший врач России».
Татьяна стала актрисой драматического театра и уже давно получила звание «народной».
Итак, вернемся к началу нашей истории.
Юлия Семеновна получила приглашение в Москву, в Кремль на встречу с президентом.
Она решила ехать, несмотря на обострившиеся болячки и ухудшение состояния здоровья.
Сын Николай собирался поехать с матерью, но на его службе случился аврал, и начальник перенес начало его отпуска на три дня.
Николай Сергеевич очень переживал за мать. Перелет до Москвы долгий, и выдержит ли сердце мамы такие нагрузки, он не знал. И хотя получил заверения сестры Алены, проживающей в столице, в том, что она встретит маму в аэропорту, сразу отвезет ее домой, в нужный день и час доставит ее в Кремль и обеспечит комфортное пребывание, все никак не мог успокоиться.
На семейном совете с мамой они решили, что сын проводит ее в аэропорт, дождется вылета, перезвонит Алене и будет ждать сообщения о том, как мама добралась до цели поездки. А через три дня сам прилетит в Москву и поедет с мамой в ее любимый Ленинград (мама не могла смириться с переименованием ее города).
Алена, радуясь приезду матери, подготовила для нее большую культурную программу, накупив кучу билетов в самые лучшие театры Москвы.
Вечером следующего дня мать и дочь отправились на спектакль, в котором участвовали лучшие силы актеров.
Каково же было удивление Юлии Семеновны, когда она почти мгновенно в исполнительнице главной роли узнала свою названную сестричку, несмотря на то, что прошло почти семьдесят лет с момента их расставания.
В программе спектакля значилась исполнительница главной роли – народная артистка Татьяна Розова.
Но уже через несколько минут после начала спектакля Юлия Семеновна схватилась за сердце и прошептала: «Танечка Горчакова».
Испугавшаяся Алена спросила:
– Что случилось, мамочка?
– Доченька, – со слезами на глазах ответила мать, – это же моя сестричка, моя Танечка Горчакова.
Алена историю жизни матери в семье соседей знала с детства и слышала ее множество раз, но в данном случае усомнилась:
– Может быть, ты ошибаешься, мамочка? Ведь прошло столько лет!
– Да нет же! Это она. Смотри, она даже цепочку теребит так же, как в детстве. Тогда у нее на шее был крестик на шелковом шнурочке. Я хочу ее видеть!
– Ну кто же тебе не дает, смотри сколько хочешь в свое полное удовольствие!
– Нет, я хочу с ней встретиться. Я пойду к ней в антракте за кулисы.
– Лучше после спектакля, в антракте ей будет не до тебя! – посоветовала дочь.
– Пожалуй, ты права. Я пойду к ней после окончания спектакля.
Спектакль их потряс содержанием, актерским составом и их гениальной игрой. А Татьяна просто восхитила своих родственников обаянием и потрясающим мастерством.
Юлия Семеновна и плакала, и смеялась, ощущая невероятный внутренний подъем и желание любить весь мир.
– Вот это – настоящее искусство! – сказала она. – Аленочка, подождешь меня у входа в театр, пока я навещу свою Танюшу?
– Безусловно! О чем ты спрашиваешь!
Но пройти к народной артистке оказалось непросто. Охранник вырос перед ней, как непроницаемая стена.
– Татьяна Андреевна никого не принимает! – заявил он. – Она устала, поймите!
– Я прошу вас доложить ей о моем желании встретиться. Она меня примет!
– Кто вы?
– Я ее сестра!
– У нее нет сестры, насколько мне известно.
– Прошу вас доложить о моем визите.
– Хорошо, – скрипя зубами, проговорил страж порядка.
– Татьяна Андреевна, к вам рвется какая-то дама, уверяет, что она ваша сестра.
– Кто? – удивленно переспросила актриса.
– Она утверждает, что ваша сестра.
Татьяна, превозмогая усталость, поднялась из кресла.
– Проси! – сказала она охраннику.
Юлия Семеновна вошла в гримерку, и у нее буквально приросли ноги к полу, а язык – к небу.
Она была не в силах даже поздороваться. По лицу ее непроизвольно текли слезы.
Татьяна внимательно смотрела на вошедшую женщину, вначале не понимая стремления той встретиться. Женщина вытерла слезы кулачком, и этот жест показался актрисе до боли знакомым.
– Юлечка! – прошептала она и бросилась обнимать гостью.
Удивленный, но успокоенный охранник решил оставить рыдающих в объятиях друг друга женщин и тихо прикрыл за собой дверь.
– Мы сейчас же едем ко мне! – не терпящим возражения тоном воскликнула Татьяна.
– Но меня дочь дожидается, – виновато сообщила Юлия.
– Значит, и она поедет с нами!
Ночь прошла бурно. Воспоминаниям сестричек не было конца!
– Помнишь, как мы помогали взрослым тушить снаряды на крыше и у тебя загорелось платье? Мы вылили на тебя бочку воды, ты дрожала от холода и пережитого ужаса, а потом начала дико хохотать, перепугав всех до смерти. Бабушка лечила твои ожоги народными средствами.
– Помнишь, как мы растирали уголь с известью для твоего щенка?
– И ведь вылечили его лапы!
– Долго он у вас прожил?
– Тринадцать лет!
– Помнишь, мы насобирали земляники на кладбище, на обочине дороги, и отнесли ее бабушке в больницу?
– Да, бабушка тогда сильно болела, но так нам обрадовалась!
– И все старалась эту землянику скормить нам.
– Как бабушка жила потом?
– На ней держался весь дом! Она дожила до 1968 года.
– Сильно болела?
– Нет! Она сидела вечером в этом вот кресле, смеялась, шутила. Я читала ей вслух книгу. Внезапно она замолчала. Я решила, что она придремала, и ушла на кухню готовить ужин. Зову ее, зову, а она все не идет. Пошла к ней, а она уже мертвая!
– Хорошая смерть! Легкая! Я думаю, она это заслужила.
Они пили вино, закусывали его фруктами и вспоминали, вспоминали, поднимая тосты за всех, кто был тогда с ними рядом.
Алена уже спала в отведенной для нее комнате, а две немолодые женщины всю ночь вспоминали самое трудное, но такое чудесное детство. Временами кто-то из них подходил к своей сестричке и нежно обнимал, целовал ее. Чувство любви и нежности переполняло их.
Несмотря на бессонную ночь, обе ощущали себя девчонками, глаза их сияли счастьем и радостью.
– Ты не поверишь, – сказала Юля, – я вспоминаю этот ужасный для города, страны, всего народа период блокады как самый светлый и счастливый момент моей жизни. Абсурд какой-то!
– Нет, – ответила Татьяна, – не абсурд! У нас тогда не было ничего. Была только Любовь. А сейчас у нас есть все. Нет только Любви.

Р. S. В Ленинград Татьяна поехала вместе с Юлей и ее детьми.

Май 2015 г.

;
Другие рассказы из жизни современной России

;

Послушание

Юля уже тридцать лет трудилась на поприще медицины. Точнее, работала в хорошей ведомственной поликлинике заведующей процедурным кабинетом. За годы ее немалого стажа поликлиника претерпела существенные изменения. Неизгладимые перемены произошли и с персоналом данного медицинского учреждения.
Когда восемнадцатилетней девчонкой, сразу после окончания техникума, она восторженная и влюбленная в медицину и всех людей попала в святая святых – цековскую поликлинику, все ее однокурсники ужасно ей завидовали. Да и было чему!
Молоденькая девушка неплохо зарабатывала, имела возможность получать путевки в санатории страны такого же уровня, как и поликлиника, была обеспечена продовольственными заказами с деликатесами вроде рыбки, икры, крабов и других не менее заманчивым продуктов, но главное – имела возможность общаться с высокопоставленными пациентами, которые нередко оказывали помощь в решении самых животрепещущих бытовых вопросов, от выделения садового участка вблизи столицы до получения квартиры.
Но и вышколенность персонала в таких подразделениях была на невероятно высоком уровне. Завидовавшие ей подруги не понимали одной простой истины, что за все эти привилегии нужно было платить высокую цену. Вежливость, предусмотрительность, умение жертвовать своим временем, желаниями и даже жизненными принципами, умение излучать истинную любовь к каждому пациенту были здесь неукоснительным правилом поведения и профессионального роста. Но придерживаться этих требований могла далеко не каждая медсестра. Поэтому не всем было дано работать в таком замечательном месте.
Юле эти обязанности никогда не были в тягость. Неизменно доброжелательная к людям вообще, она и в поликлинике встречала каждого пациента светлой и радостной улыбкой и неподдельным уважением и почтением, как самых дорогих и близких ей людей.
Неслучайно уже через три года она стала старшей медсестрой, несмотря на то, что претендентами на эту должность были женщины и постарше ее, и подольше проработавшие в отделении.
Через десять лет ее назначили заведующей процедурным кабинетом. Юля считала, что на поприще профессиональном у нее все просто замечательно. Но тут случилась перестройка, распалась огромная страна, и все покатилось в тартарары.
С поликлиникой произошли разительные перемены. Ее попросту превратили в самую заурядную районную поликлинику. Лучшие специалисты стали покидать свои рабочие места, переходя в более элитные заведения. Требования к медперсоналу снизились основательно. Младший медицинский персонал вообще заменили мигранты. Средний стал позволять себе безответственное отношение к исполнению своих обязанностей, вплоть до грубого невнимания к своим пациентам. Последние утратили всю значимость, персонал – свою доброжелательность. Медицина сравнялась по уровню отношений с торговлей.
Юля прекрасно понимала, что поликлиника вместе с реформируемой системой здравоохранения катится в глубокую яму. Первые годы она мужественно сражалась против сотрудников нового толка, но, схватившись с ними не единожды, поняла, что старого доброго времени уже не вернуть. Она замкнулась в себе, глубоко переживая развал отечественной медицины. Ее все раздражало и бесило, в том числе и старые пациенты, которые, по ее мнению, трусливо приняли новую хамскую манеру медицинского обслуживания. Она начала срываться и на них.
Каждый день, идя на работу, она с какой-то безнадежностью размышляла, что жизнь ее прожита зря, что, кроме усталости и раздражения, она ничего не приобрела. Юля даже перестала испытывать сострадание к больным, свойственное ее характеру.
Порой ей казалось, что судьба вообще обошла ее стороной. Ни любимой работы, ни семьи, ни друзей! Полнейшая беспросветность!
Дома тоже было безрадостно. Тетя Мария, сестра ее умершей матери, с которой Юля проживала в одной квартире, все чаще болела. Приходилось постоянно водить ее по всем врачам, делать уколы и следить за соблюдением приема лекарств, назначенных врачами. Картина вырисовывалась тоскливой. Обдумывая и анализируя достижения своей жизни по дороге на работу, Юля появлялась на рабочем месте взвинченная и агрессивная.
В тот злосчастный мартовский день Юля пришла на работу в особенно раздраженном состоянии. Она плохо спала ночью, в метро ей наступил на ногу мужик весом килограмм в сто, даже не извинившись при этом. После выяснения отношений с этим «слоном» бедная женщина вся кипела.
Первая пациентка, пенсионерка Верещагина Елизавета Андреевна из бывших цековских вельмож, решила сама руководить исполнением назначенной ей процедуры.
– Возьмите иголку потоньше, лучше всего «бабочку», – командовала она.
– Нет «бабочек», – весьма грубо ответила ей Юлия.
– Сделайте перед уколом легкий массаж!
– Идите в массажный кабинет! Вы ошиблись дверью! – ответила взбешенная Юля.
– Не забудьте наклеить пластырь! – продолжала гнуть свою линию Верещагина.
Она так достала сестру своими указаниями, что та не выдержала и дерзко заметила:
– Стоит ли беспокоиться о таких мелочах, когда уже на покой давно пора!
Естественно, что привыкшая к вниманию и исполнению своих пожеланий Елизавета Андреевна оскорбилась столь явным хамством медсестры и накатала на нее жалобу главврачу.
Юлия была вызвана на ковер, где ее отчитал главврач по полной.
В сердцах, уже совершенно не владея собой, Юлия написала заявление об увольнении по собственному желанию. Главврач пообещал, что задерживать ее не станет. Ошарашенная его согласием, подчиненная выскочила из поликлиники как ошпаренная.
И вот теперь, совершенно убитая, она тащилась домой, не представляя, как будет жить дальше и куда сможет устроиться на работу.
– Все кончено! – шептала она. – Как я могла?
Дорога к дому проходила мимо небольшой церквушки, на которую обычно Юлия не обращала внимания. Она знала, что сюда частенько ходит ее тетя, но самой ей всегда было не до того. Она была человеком весьма далеким от церковной жизни. Конечно, изредка, по просьбе тети, она заглядывала в храм, чтобы подать записку о здравии или об упокоении родителей, но не задерживалась в нем долго, а сразу же уходила по исполнении задуманного.
Но сейчас женщина остановилась перед распахнутой дверью храма и всем сердцем ощутила потребность войти в него. Неумело перекрестившись, Юля переступила порог.
Шла служба, и она остановилась почти у самого входа. Пел церковный хор, горели свечи, люди крестились и тоже подпевали хору. Взгляд ее задержался на иконе какого-то святого, и Юлю поразило, как пристально он смотрит на нее. «Как на преступницу!» – подумалось ей. У нее вдруг ослабели ноги, и ей показалось, что силы оставляют ее, что она вот-вот грохнется на пол. Чтобы не упасть, женщина опустилась на стоявшую сбоку от входа скамью, и неудержимый поток слез хлынул из ее глаз. Она достала платок, чтобы вытереть глаза, но слезы лились рекой, и сердце тоскливо сжималось в груди, как от случившейся непоправимой беды. Юлия совершенно не разбирала слов молитв, смысл их был ей совершенно не понятен. От этого ей было как-то неуютно.
Но вдруг читавший молитвы священник заговорил совершенно понятным ей человеческим языком. Началась проповедь. Не посвященная в тайны церковных служб женщина от удивления перестала плакать и стала внимательно слушать, что говорит священник. А он рассказывал о том, что Бог всегда рядом с нами, что он всегда готов прийти нам на помощь, стоит лишь обратиться к нему всей душой!
«Если бы! – с сомнением подумала Юля. – Но, к сожалению, это всего лишь пустые слова!» – продолжила комментировать она про себя сказанное батюшкой.
Однако святой отец продолжал говорить в том же духе.
«Может быть, так оно и есть? – в следующее мгновение думала женщина. – Ты же никогда не обращалась к Богу с просьбой!» – обратилась она к себе.
А священник продолжал говорить о том, что Бог учит нас любить ближнего. Иисус сказал: «Что ты сделал для ближнего, то ты сделал для Меня».
Невоцерковленная Юлия никогда не задумывалась над такими понятиями, как послушание, терпение, гордыня. Поэтому, стоя в церкви и слушая святого отца, она не переставала вести с ним полемику. На слова священника: «Любите друг друга!» она тут же возражала: «Ага, любите таких ведьм, как наша Верещагина! Она будет командовать тобой на твоем рабочем месте, а ты, значит, люби ее!»
На словах о том, что «Все, что ты делаешь для ближнего, ты делаешь для Бога», Юля ужаснулась: «Выходит, я сегодня нагрубила Богу? Своими глупыми и злыми словами я оскорбила не Верещагину, не главврача, а Самого Бога».
– Бог в каждом из нас, – говорил священник. И выходило, что, оскорбляя любого человека, она оскорбляла Бога.
Юля почувствовала тошноту, дурноту и головокружение. Она прикрыла глаза и слушала священника как сквозь стену, пелена закрывала ей глаза. А святой отец вразумлял свою паству.
– Христос, – говорил он, – послужил всем нам, отдав за нас Самого Себя. Так и мы должны послужить Господу! Вы спросите меня, где же нам Его найти! Его не нужно искать, отвечу я. Бог в каждом ближнем нашем. Если ты лежишь в больнице, разве я не могу послужить тебе! Я могу просидеть у твоей кровати всю ночь, помогая тебе, подавая питье, укрывая тебя одеялом, измеряя тебе температуру или давление.
От этих слов у Юлии опять потекли слезы. А священник развивал тему дальше.
– Если ты голоден, я могу накормить тебя, если раздет, я могу поделиться с тобой своей одеждой.
Говоря о врачах и медсестрах, помогающих страдающим, священник назвал их блаженными.
Для Юлии это было невыносимо. Она почувствовала себя злобной ехидной, затесавшейся нечестным путем в общество столь благородных людей. Женщина с большим трудом поднялась с лавки и аккуратно, чтобы не задеть слушающих проповедь прихожан, пробралась к выходу из храма. За ней последовала старушка, сидевшая до того с ней рядом. Когда Юля подошла к дверям, та, слегка прикоснувшись к ней, остановила ее.
– Ты вот что, дочка, – сказала старушка, – запомни главное. Самый страшный грех – это гордыня. Вот она тебя сейчас и пожирает! Люди обидели тебя, изгнали из своего коллектива, а ты – смирись!
– Но откуда вы знаете? – прошептала несчастная.
Бабуля на вопрос не отреагировала. Дальше она еще больше удивила потрясенную Юлю.
– Ты, Юлия, – назвала незнакомка женщину по имени, – должна покаяться! Попросить у Господа прощения за свои грехи! Ты должна рассказать ему обо всем, что мучает твою душу. Тебе, девочка, нужно обязательно исповедоваться и причаститься. Ты сама увидишь, как Бог поможет тебе! Он ведь здесь, рядом с тобой! Он обязательно поможет, и у тебя все снова будет прекрасно! Но я настоятельно советую тебе поехать в Дивеевский монастырь на послушание, дней на десять. Там ты сама поймешь, как это прекрасно – послужить Богу! Молись, дочка, все время молись!
Старушка перекрестила Юлию и сказав: «Храни тебя Господь!» не спеша вышла из церкви.
Юлия стояла как зачарованная. Откуда эта незнакомая женщина узнала о ней все, даже ее имя. Неужели ее устами говорил Сам Бог? Эта мысль так потрясла женщину, что всю дорогу до дома она про себя вопрошала: «Неужели я сейчас говорила с Самим Богом?»
Странное дело, но теперь она не испытывала никакого ужаса от потери работы, никакой злобы или обиды на людей, причастных к ее увольнению. Ей вдруг стало легко и светло. На душе была радость, впервые за много последних лет. С каждым шагом в ней росла уверенность в том, что ей следует отправиться в Дивеево. Где это? Она не знала, но это ничуть не смущало ее. «Приеду на вокзал и все узнаю», – решила Юля.
Тетя Мария встретила племянницу словами тревоги за нее.
– Юлечка, золотко, что случилось у тебя на работе? Мне звонила твоя подруга Вера, она очень переживает за тебя!
– Ничего, тетя! – устало ответила Юля. – Я вела себя грубо со своими пациентами и с главным врачом.
– Но этого не может быть, Юлечка! Я не могу поверить в это.
– Придется, тетя! Я сама тебе говорю об этом. Это так! Уж поверь.
– Но можно же пойти завтра и извиниться перед ними, – постаралась вразумить племянницу тетя Мария.
– Завтра я поеду в Дивеево! – сообщила племянница.
– Куда? – не сразу поняла родственница.
– В Дивеево, в монастырь, на послушание.
Повисла тишина. Тетя Мария переваривала услышанное.
Она долго молчала, что-то обдумывая. Наконец она заговорила.
– Ты приняла правильное решение, – одобрила она Юлю. – Лет двадцать назад я тоже ездила туда. Правда, всего на два дня. Но впечатления остались на всю жизнь.
– Помню, после этой непродолжительной поездки я взглянула на свою жизнь как бы со стороны и изумилась своей гордыне, нетерпимости и суетности. Это помогло мне вернуть нашу сестринскую любовь и доверие между мной и Настей, твоей мамой. Именно после этого мы решили жить вместе и всегда помогали друг другу во всем, делились друг с другом и своими душевными тайнами, и переживаниями, и всем, что имели.
Тетя Мария помолчала, уходя в свои воспоминания, и добавила:
– Да, это прекрасно, дочка, что ты так решила!
Юле вдруг вспомнилась старушка в церкви и ее обращение к ней: «Дочка».
– Я не сама решила поехать в Дивеево, – сказала она тете и поведала ей о странной и удивительной женщине, подошедший к ней в церкви, которая каким-то непостижимым образом знала о ней буквально все, даже ее имя. Тетю Марию, однако, ее рассказ не удивил, оказалось, она знает, о ком идет речь.
– Это бабушка Евдокия, – пояснила она племяннице. – Рассказывают, что она истинно верующий человек, поэтому ей «открыто» многое. Например, любого человека она видит, что называется, насквозь, как рентген просматривает его душу. Так что, деточка, нет ничего удивительного, что эта старушка подошла к тебе. Она никого не оставит в беде, такой это светлый человек!
Женщины еще поговорили, затем поужинали и стали собирать вещи в дорогу.
Уже на следующий день к вечеру Юля добралась до монастыря и попросила устроить ее на послушание на десять дней, как посоветовала ей бабушка Евдокия.
Ее назначили на работу в трапезную на мытье посуды. На вечерней службе, практически первой в ее жизни, Юля еле смогла достоять до конца. Служба длилась четыре часа. Ей объяснили, что главное послушание заключается как раз не столько в физическом труде, хотя и он очень важен, но в молитве и постоянном присутствии на всех службах. Это была катастрофа! Юля малодушно подумывала о том, что именно этого она не сможет выполнить в силу своего полного неумения и отсутствия терпения. Ей захотелось уехать и не позориться. Она даже почти полностью утвердилась в своем решении. Но выйдя из церкви, чтобы пройти в отведенную ей келью, она застыла в полном восторге от увиденного.
Над ней расстилалось небо, усеянное крупными звездами. Оно было так близко, что, казалось, поставь небольшую лесенку – и сможешь достать звезду. Такого Чуда в Москве она не видела никогда! Вообще, подумалось ей, в последние годы в Москве редко можно заметить мелкую звездочку на вечернем небе. «Видимо, и Бог там намного дальше», – совсем по-детски рассудила она. Тревоги, одолевавшие ее во время службы и сразу по окончании последней, как по волшебству исчезли, и стоило ее голове коснуться подушки, как она мгновенно уснула.
Утром она была потрясена количеством посуды, которую следовало мыть. Оказалось, что в монастыре питались тысячи человек, приезжавших и приходящих на службы, экскурсии и просто повидать священников. Всех нужно было накормить, не считая монашек, послушников и всех тех, кто проживал в монастыре.
Никогда в своей жизни Юля не видела столько посуды. И мыли ее совсем не так, как привыкла это делать Юля дома, моя под струей воды каждую тарелку. Здесь вся грязная посуда опускалась в огромные чаны с горячей водой. Процесс происходил намного быстрее, и качество мытья тоже не страдало. Но поначалу Юля подумала, что это совершенно неправильный способ мытья посуды. Ведь намного удобнее мыть тарелки под краном. Но ей объяснили, что тогда они физически не успеют накормить всей людей, приходящих в трапезную. И уже через день она сама осознала, что это воистину так.
Ей приходилось стоять у мойки по десять-двенадцать часов в сутки. К концу дня у нее разламывалась спина, ныли ноги, от горячей воды опухали руки. Но она на это даже не обращала внимания.
Всего трудней ей было выстоять три раза в сутки на службах, на которых она молилась, молилась и молилась. Уже в первые дни Юля совершенно отошла от обычной для нее мирской жизни. Ей некогда было копаться в мелочах, вспоминая прожитые годы и анализируя их. Тело ее ныло и стонало от усталости, но душа была чиста и светилась радостью. Ей, очень общительной по натуре, захотелось одиночества, возможности смотреть на звезды, общаться только с Богом. Она прекрасно спала и по пробуждении в пять часов утра чувствовала себя прекрасно отдохнувшей. В целом свое нынешнее состояние она оценивала как благостное. Главное, она вновь обрела детскую беззаботность, то есть лучшую свободу на свете.
Постепенно и службы стали для нее не столь тягостными, как в первые дни. У нее не возникало даже желания выйти за ворота монастыря. Мирская жизнь не притягивала ее.
Так прошли десять дней ее жизни в Дивеево. И когда по истечении этого срока она вышла за ворота монастыря, первым ее желанием было вернуться назад и остаться здесь навсегда. С великим сожалением покидала она обитель, ставшую ей вторым домом.
На станции, ожидая автобус до Нижнего Новгорода, она зашла в буфет. Купив стакан чая с булочкой, Юля, подойдя к столику, положила на него кошелек с деньгами, поставила стакан, на котором лежала булочка и держать который было горячо и неудобно, и, усевшись, закрыла глаза.
Перед ее внутренним взором возник величественный храм Дивеевского монастыря. Видение было столь ярким и реальным, что она невольно залюбовалась этой картиной, полностью уйдя в себя. Сколько времени она просидела так, сказать трудно, но открыв глаза и выпив чай, закусив его свежайшей и очень вкусной булочкой, Юля обнаружила пропажу кошелька, в котором были все ее деньги, необходимые для покупки билета до Москвы, и проездной для поездок в метро. Что делать дальше, она просто не представляла. Еще десять дней назад Юля пришла бы в отчаяние от сложившейся ситуации. Но сейчас она решила не расстраиваться раньше времени. Нужно спокойно занять свое место в автобусе и наслаждаться дорогой до Нижнего Новгорода.
Уверенность, что Бог не оставит ее, была так сильна, что мысль обратиться за помощью к кому-то еще даже не пришла ей в голову. Юлия просто стала шептать молитвы, прося Бога помочь ей.
Она заняла свое место в автобусе и с интересом рассматривала проносящиеся мимо нее пейзажи за окном и не заметила, как задремала. Видимо, усталость, накопившаяся за десять дней послушания, дала о себе знать.
Ее разбудил резкий толчок и невероятный скрежет. Как оказалось, в их автобус въехал грузовик. К счастью, никто не пострадал. Пассажиры высыпали из автобуса, чтобы все сказать горе-водителю злосчастного грузовика. Началась обычная в таких случаях разборка, чуть не приведшая к драке. Вызвали гаишников и стали ждать.
На проезжей части тем временем скопилось огромное количество машин. Многие пассажиры договаривались с их водителями и пересаживались к ним, чтобы побыстрее добраться до назначенной цели.
Юля, оставшаяся без копейки в кармане, не знала, что делать. Она неуверенно топталась у автобуса. Водитель автобуса, искоса наблюдавший за ней, спросил у нее:
– А вы что не пристраиваетесь? Автобус до Нижнего не пойдет! Следующего ждать долго!
– Да у меня кошелек на автовокзале пропал, а мне до Москвы добираться, и я просто не знаю, что делать.
Василий, много лет гонявший автобус от Дивеево до Нижнего Новгорода, уже прекрасно разбирался в людях.
– Из монастыря, что ли, едешь? – спросил он.
– Да, – светло разулыбалась Юлия.
– Наработалась стало быть! – заключил он. – Ну, не переживай! Пристроим сейчас тебя, – и он, выскочив из автобуса, пошел по машинам, расспрашивая водителей, куда они путь держат и не помогут ли девушке, попавшей в сложную ситуацию, добраться до Москвы.
Долго он ходил от одной машины к другой. Наконец, один водитель, выслушав печальную историю, согласился.
– Ладно, – сказал он, – зови свою монашку.
– Послушницу! – поправил его Василий, знавший многие монастырские особенности.
– Пусть будет послушница! – согласился водитель.
Таким вот образом Юлия добралась не только до Москвы, но и до самого своего дома.
Когда Юлия рассказывала тетушке о своих приключениях, та, улыбаясь, сказала:
– Вот и не верь теперь, что Бог всегда рядом с нами! Он все видит и слышит, нужно только молиться и просить Бога о помощи! Для тебя, девочка моя, есть еще одна хорошая новость, – с улыбкой добавила тетя.
Юля удивленно поняла брови.
– Звонили с твоей работы. И знаешь кто?
– Нет!
– Сам главный врач. Просил передать, что тебе оформлен отпуск на две недели. Можешь в понедельник выходить на работу. Звонила и Вера и объяснила решение главного. Твоя пациентка, узнав, что тебя увольняют, пошла к главному, забрала у него свое заявление и встала грудью на твою защиту. Она сказала, что потому и ходила на уколы только к тебе, что ты всегда была самой внимательной и доброжелательной. А срывы, сказала она главному, бывают у всех.
Услышав это, Юля заплакала.
– Знаешь, священник назвал всех медработников блаженными, – сообщила она тете. – И я так по ним соскучилась. – Она обняла и поцеловала тетю. – Особенно по тебе! – добавила она.
– Логично! – засмеялась счастливая тетя Мария. – Кажется, все встало на свои места!

Апрель 2014 г.
;

Убийство или защита...
Повесть

Часть 1

Старик сидел за письменным столом, уйдя в свои невеселые мысли. Перед его внутренним взором вставали картины его жизни, которую еще совсем недавно он считал прожитой не зря. Ему было чем гордиться. Он посвятил всю свою жизнь служению Родине. Вся грудь его военного мундира была увешана орденами и медалями. Все задания Родины он выполнил на отлично. О его подвигах разведчика ходили легенды.
Мог ли герой-разведчик себе представить тот кошмар, в котором он очутился в мирной, казалось бы, жизни на своей земле, в самом центре столицы, в коммунальной квартире благодаря усилиям нового соседа, вселившегося к ним, в одну из трех комнат несколько месяцев назад.
Аркадий Васильевич всегда был добрым и душевно щедрым человеком. Его мало интересовали личные удобства и привилегии. Больше всего ему хотелось сделать счастливой жизнь других людей. И вот как глупо все получилось. Судьба ударила его, что называется, под дых.
Старик повернул ключ в ящике письменного стола и достал свой наградной пистолет. Бережно развернув его, он с нежностью погладил оружие и стал его протирать. Затем проверил затвор, достал коробку с патронами и зарядил оружие. Долго держал в руках, уже отвыкших от постоянного общения со своим верным «другом».
«Хорошо бы съездить куда-нибудь в лес и как следует пострелять, вспомнить былое», – думал он.
– Осечки быть не должно! – приказал он себе.
Он решительно поднялся, завернул пистолет и переложил его в свою сумку, с которой он много лет не расставался, используя ее и для поездок за город, и для походов в магазины.
Аркадий Васильевич подержал сумку с новым содержанием на плече, привыкая к нему, и снова сел за стол. Мысли и воспоминания переносили его в самые яркие моменты жизни.
– Жизнь моя, иль ты приснилась мне? – прошептал он. – Как счастлив я бывал прежде!
Ему вдруг привиделось лицо Эльзы – жены, подруги, помощницы.
– Милая моя, если бы ты знала, как я теперь живу. Ты бы не поверила!
Они поженились в Германии. Так было нужно для дела, для выполнения очень важного задания.
Совершенно разные, из разных стран и сословий, но всегда понимающие друг друга с первого дня знакомства.
В 1945 году, сразу после окончания войны он по решению командования был оставлен для секретной работы в небольшом немецком городке. А ему так хотелось домой в Москву, на Арбат, в их старую коммунальную квартиру, к маме, брату, друзьям. Но судьба распорядилась иначе.
Правда, встречу с матерью ему организовали в Германии.
Мать Аркадия была хорошим хирургом еще до войны и, будучи мобилизованной, всю войну прослужила в военном госпитале, с которым и дошла до Берлина.
После Победы над врагом госпиталь, в котором служила Варвара Аркадьевна, застрял в одной из воинских частей, оставленных в Германии для продолжения своей деятельности на территории побежденной страны, в восточном ее секторе. Намерения командования совпали с желаниями Аркадия повидать маму, и он провел незабываемую неделю в ее госпитале.
Для Аркадия эта неделя, проведенная в пенатах матери, дослужившейся до звания подполковника медицинской службы и возглавлявшей отделение хирургии, стала самой счастливой за все годы, проведенные на фронте.
К матери у него было особое отношение. Он ее боготворил, считая святой женщиной, уважал и поклонялся ей. За эти подаренные им судьбой прекрасные дни их встречи мать и сын вспомнили всю свою жизнь, переговорили обо всем, доверяя друг другу самое сокровенное. У них не было секретов друг от друга. Одно огорчало их – что нет с ними брата Аркадия – Гены. Им было известно, что в последние дни войны Геннадий был тяжело ранен и находился во время их с мамой встречи в госпитале под Минском.
Отец Аркадия, он же муж Варвары Аркадьевны, Василий Семенович Ростов умер задолго до войны, и мать одна воспитывала сыновей, стараясь дать им достойное образование. Это было непросто. Средств не хватало, и старший сын постигал профессию инженера в заочном институте.
В семье все важные, жизненные вопросы решались сообща, и Аркадию хотелось, чтобы Геннадий тоже участвовал в обсуждении перспектив его будущего.
Варвара Аркадьевна отнеслась к предстоящей работе младшего сына за границей с пониманием, хотя и с сожалением одновременно. Хотелось всей семьей собраться в родном доме. Но решить свою судьбу самим в это сложное время не было возможности. Лозунг «Родина-Мать зовет» пока оставался в силе. Об одном просила мама сына – беречь себя и почаще давать о себе знать, хотя и понимала, что это от сына не зависит. Всем своим любящим сердцем женщина чувствовала, что эта встреча с сыном для нее последняя. Но она сама была военным человеком, а потому молила Бога лишь об одном, чтобы дал ее сыновьям здоровья и счастья.
А счастье – штука сложная. Никогда не знаешь, где его найдешь, а где потеряешь. Некоторые всю жизнь ищут свою половинку, выбирают, приглядываются и так и не находят. У Аркадия все было в точности до наоборот. Женившись на Эльзе по велению начальства, он обрел настоящее счастье. Между молодыми людьми сразу возникла истинная любовь. Эльза стала для Аркадия верной, любящей женой и настоящим боевым другом. Может, поэтому Аркадий всегда считал себя человеком счастливым. Его личное счастье длилось более тридцати лет.
После гибели Эльзы его направили на работу в Италию.
На Родину он возвратился лишь через 43 года.
Вот такая выдалась ему командировка.
Варвара Аркадьевна же домой вообще не вернулась. Она умерла в Германии через год после встречи с сыном, который узнал об этом много лет спустя.
Аркадий, вернувшись в Москву, получил от государства двухкомнатную квартиру. Но тут же произвел родственный обмен с братом Геннадием, жившим в двух комнатах коммуналки с женой Татьяной и дочерью Еленой. В той самой коммуналке на старом Арбате, из которой вся семья в 1941 году ушла на фронт. Одну комнату занимала дочь Елена с маленьким сынишкой, во второй жили Геннадий с Татьяной. В третьей комнате в их квартире проживала баба Нюся Гвоздева, въехавшая в нее одновременно с семьей Ростовых и Забелиных еще совсем молодыми людьми. Но Забелины после войны получили новую квартиру, и их комната отошла дочери Геннадия. Но, несмотря на это увеличение площади, семье брата было все же тесновато.
Аркадий сразу вошел в их положение, уговорил брата на обмен. Так он очутился в коммуналке, несмотря на героическую службу во славу Родины. Его это обстоятельство не огорчало, а радовало.


Часть 2

Аркадию Васильевичу нравилось жить в старой родительской комнате, где он родился и провел свои молодые годы. Его не смущал тот факт, что при его заслугах он проживает в коммуналке. Важнее было то, что здесь жили родители, обожаемая им мама, что находилась квартира на самой любимой улице Москвы. Да и никаких неудобств он не испытывал.
Соседи были родными и близкими людьми. Племянницу он обожал, а ее сына просто считал своим внуком. Баба Нюся прожила с ними всю жизнь и тоже считалась почти родным человеком. Поэтому жили соседи одной дружной семьей. Между ними никогда не возникало никаких ссор или обид. Всей семьей они садились за стол, помогали больной и уже совершенно немощной бабе Нюсе и даже представить себе не могли, что можно жить как-то иначе.
Через три года в их семью влилась еще одна пожилая дама. Как-то, гуляя по Арбату, Аркадий встретил свою бывшую одноклассницу – Анечку Фролову, которая, несмотря на немало прожитых лет, осталась такой же веселой и задорной, как была в школе.
Встретившись, они радостно вспоминали, как на выпускном вечере целовались и обещали любить друг друга вечно. Но началась война, и все изменилось сразу и бесповоротно.
Аркадий поступил в военное училище, располагавшееся за городом. Занятия шли по десять, двенадцать часов. Он усиленно изучал иностранные языки. Времени катастрофически не хватало.
Все школьные влюбленности казались несвоевременными, но тем не менее пару раз они даже встретились. Сходили вместе в кино. Однако на большее не было времени да и особого желания.
Аркадий горел только одним – послужить Родине. Поэтому, не задумываясь, поставил точку в их отношениях. «Родина важнее всего, – рассуждал курсант военного училища. – Все остальное потом».
Случайно встретившись через полвека, они очень обрадовались. Им было легко, комфортно, интересно друг с другом. Кроме того, они не были обременены семьями. Поэтому вскоре Аркадий предложил узаконить их отношения и поселил «молодую» жену в своей комнате.
Соседи Анну приняли радушно, и Анна старалась соответствовать. Она взяла на себя массу обязанностей: присматривала за сыном Елены – Денисом, занималась с ним разучиванием стихов, читала ему детские книжки, гуляла с ребенком, готовила на всех соседей еду, ухаживала за бабой Нюсей.
Когда семья усаживалась за стол, Аркадий был невероятно счастлив. Он всегда мечтал иметь большую и дружную семью.
Так незаметно пролетели пять лет этой безоблачной жизни.
Время летит быстро, люди стареют и умирают. Умерла в одночасье и баба Нюся. Ее единственный наследник, какой-то двоюродный племянник, некто Виктор, продал бабину комнату своей коллеге по академии Катерине Шавловне Никчеменко, как он отрекомендовал даму соседям.
Жизнь в старой московской квартире круто переменилась.


Часть 3

Катерина Шавловна работала в хозяйственном отделе одного из самых престижных вузов Москвы. В силу выполняемых ею функций женщина представляла немалый интерес для многих сотрудников данного заведения. Казалось бы, ну какой интерес может вызывать техник хозяйственного подразделения для академика, профессора, доцента и простого преподавателя? «Никакого», – скажет читатель и ошибется.
В те годы в каждой организации к праздникам работникам выдавали продовольственные заказы. Это было по-своему удобно – получить набор деликатесов, не бегая по магазинам, не выстаивая в очередях. Просто приобрести все необходимое к столу на работе и преподнести домашним вот такой сюрприз. Правда, иногда этих заказов могло и не хватить для всех желающих, если они, эти желающие, поздно хватились.
Однако если вы дружите с тем, кто всей этой «кухней» заведует, то у вас все будет тип-топ, как говорится. Поэтому находились практичные люди среди научных сотрудников, всеми силами старавшиеся покорить сердце такой нужной дамы, какою была Катерина Никчеменко.
Катька, как многие называли ее за глаза, была дородная бабища, выкрашенная в яркую блондинку, с неизменно ярким макияжем на лице. Ее боевой раскрас поражал воображение. Так в академии больше никто не красился. Одежда соответствовала раскрасу.
Она при всем этом была еще и очень хваткой женщиной, хитрой и не совсем порядочной, что, однако, не мешало ей иметь в друзьях нужных людей.
Когда наступал блаженный момент завоза и раздачи заказов, Катерина саморучно в первую очередь доставляла «подарки» руководству.
Затем она принимала своих ярых «поклонников» уже на своей территории, то есть тех, кто умел благодарить ее за заботу. В качестве благодарности предлагались взаимные услуги, французские духи или косметика.
И только после поклонников обслуживались все остальные сотрудники.
Кроме того, эта женщина имела возможность помочь со строительными материалами, обеспечить хорошую путевку в ведомственный санаторий или дом отдыха. Хорошая путевка – это удобное время отдыха, номер повышенной комфортности и доставка к месту отдыха.
Ну и скажите, как можно не дружить с таким человеком? Однако до «тела» допускались лишь избранные. Среди них выделялась самая близкая подруга – преподаватель кафедры иностранных языков Марина Львовна.
Эти две женщины были просто неразлучны. Они отдыхали только вместе, в одном из «люксов». В загранпоездки отправлялись непременно тоже вместе. И на работе были почти неразлучны.
Интересно было наблюдать на отдыхе эту пару, дополненную сынишкой Катерины – Никитой.
Позже стало известно, что у дамы было два сына. Старший – Фредди, или по-русски Федор, уже отметил свой 25-летний юбилей. Никите же исполнилось только 11 лет. Именно его всегда брала с собой в санаторий Катерина.
На отдыхе дамы развлекались по полной. Сынуля тоже не скучал.
Следует заметить, что у этого мальчика были весьма странные для его возраста интересы. Он ходил в соседние деревни, в близлежащие дома отдыха, знакомился с девочками, а затем рассказывал в местах скопления отдыхающих весьма пикантные подробности о своих подругах во всеуслышание, не стесняясь совершенно посторонних взрослых людей. Окружающим становилось неловко, а мать умиленно посмеивалась, восхищаясь способностями своего одаренного отпрыска, удивляясь, в кого же он таким коварным соблазнителем уродился.
Сотрудники академии, став невольными свидетелями происходящего, в шоке отворачивались и тихо удалялись, что служило поводом для невероятного веселья двух подруг и их подопечного.
Но никто не делал замечания ребенку, боясь испортить отношения с его мамашей.


Часть 4

Катерине некогда, да и лениво было заниматься со своими детьми серьезным воспитанием. Если возникали проблемы в школе, их решали с помощью продовольственных заказов, подаренных французских духов и, конечно же, стройматериалов.
Но как говорится, малые детки – малые бедки. Детки росли, проблемы тоже.
Фредди стал водить домой девушек легкого поведения, совершенно не стесняясь матери, которая, видимо, поступала так же в отношении сыновей. Но ночные оргии сына не давали ей спать, да и мешали в проведении приятных вечеров с участием подруги и нужных мужчин.
Катерина не знала, что предпринять, чтобы избавиться от проблемы. Выход подсказала подруга.
Марина Львовна знала все обо всех в академии.
И вот однажды она сообщила Катюше, что в кабинете информатики работает программист Витя, которому в наследство досталась комната в коммуналке на Арбате, и он мечтает ее продать подороже.
Сообразительная Катька на второй же день приволокла милому юноше и заказы, и коньяки для знакомства. Договорились сразу. Катерина была согласна на любую сумму.
Катерина, приехав на квартиру, не здороваясь с соседями, как единоправная хозяйка отодвинула обеденный стол в сторону, установила огромный холодильник для сыночка и до отказа набила его продуктами, что впоследствии повторяла каждую субботу. Все соседские стулья она выставила в коридор, поставив для «ребенка» стол приличных размеров. Ни с кем не разговаривая и не прощаясь, она покинула квартиру.
А вечером Фредди в компании двух парней и трех девиц закатил новоселье.
Визг, пьяный ржач, гром музыки не давали соседям спать всю ночь. На их просьбы Фредди посылал их, не стесняясь в выражениях, очень далеко, пьяно вопя:
– Я у себя дома!
Елена утром отправилась к участковому. Тот пообещал вызвать хулигана для беседы, но «мальчик» напряг мамашу, и та съездила к участковому не с пустыми руками.
Все проблемы были сняты.
Сынок продолжал резвиться. Почти каждую ночь квартира стояла на ушах, ведь неработающий и нигде не учащийся бездельник мог отсыпаться весь день.
Соседи не раз вызывали милицию, та приезжала, вразумляла, получала долларовый эквивалент стоимости здоровья соседей и уезжала.
«Мальчик» от этих визитов зверел еще больше.
Пробовали поговорить с матерью, приезжавшей забивать холодильник. Но та лишь в ответ хохотала:
– Вы что, сами не были молодыми, не гуляли и слушались родителей? Образумится лет через десять, – оптимистично добавляла она.
Это было прямым издевательством над людьми.
Фредди целовал мать в шейку и восхищенно говорил соседям:
– Ну что, съели? Моя маман женщина справедливая, мне все друзья завидуют. Так что ждите, пока образумлюсь, если доживете, конечно! – И он опять целовал мать, приговаривая: – Ты у меня самая добрая, красивая, сексуальная!
Соседи как побитые собаки жались в углу кухни, не зная, что предпринять.
После отъезда матери парень, крепко подвыпивши, становился законченным негодяем.
– Эй! – орал он на весь дом Аркадию Васильевичу. – Старый козел, выходи меряться силой!
Анна намертво вцеплялась в мужа, не давая ему выйти из комнаты.
– Только не связывайся! – молила жена. – Не оставляй меня одну, я его ужасно боюсь. Эта тварь и убьет, и ему все с рук сойдет.
Аркадий, прошедший войну, не раз побеждавший в схватках врага, никогда ничего не боявшийся, становился беззащитен перед цинизмом и наглостью молодого ублюдка, не представляя, что с ним делать, мучаясь сомнениями, имеет ли он моральное право драться с этим ничтожеством.
Мерзавец же распалялся все больше. Как-то ночью под гром музыки и визги пьяных девиц он вышел на кухню курить. Анне не спалось, и она подумала, что, может быть, стоит попросить его по-хорошему прекратить безобразие. Она приоткрыла дверь, но не выходила, смотрела, что мерзавец будет делать.
На ее столе стояла кастрюля с супом, она забыла забрать ее в комнату. На кухне находились Фредди со своим неизменным собутыльником и непременным участником пьяных оргий Саней. Фредди курил и стряхивал пепел в соседскую кастрюлю с супом, предварительно сняв с нее крышку.
– Брось, не надо! – просил его дружок. – Сейчас опять ментов вызовут. Все это плохо кончится, – увещевал он «хозяина», как именовал себя Фредди.
– Это только разминка, – ржал еле стоя на ногах друг. – Сейчас я этому падле-фронтовику устрою для аромата пивка собственного производства. Он спустил трусы, кроме которых на нем ничего не было, и залил стол соседа вонючей мочей.
Все это видела Анна. Подонок заметил ее, но даже не подумал прекратить безобразие. Наоборот, скаля губы в мерзкой ухмылке и продолжая процесс, изрек:
– Санек, мы их изведем, как крыс, и вся пещера станет наша!
Внезапно Анна грохнулась на пол. У нее случился инсульт.
– Во, – заржал сосед, – одной уже нет.
И гогоча, друзья скрылись в своей комнате.
Проснувшийся Аркадий обнаружил лежащую в дверях жену без сознания. Врач скорой помощи констатировал инсульт. Анну увезли в больницу. Ночью женщина умерла. В последнюю минуту своей жизни она открыла глаза и, глядя на мужа, произнесла:
– Боюсь за тебя.
Во время поминок в квартире гремела музыка на весь дом. Геннадий с женой уговорили всех присутствующих не осквернять память Анны разборками, а помянуть умершую у них дома. Они умоляли Аркадия вообще перебраться жить к ним.
– Ты отдал нам квартиру, – говорила Татьяна, – у нас одна комната свободна для тебя. Нам вместе будет хорошо, поверь. И у Елены будет две комнаты, которые можно обменять на отдельную квартиру.
– Нет, – возражал Аркадий. – Елену оставлять одну с этим негодяем нельзя! Я должен быть с ней, а Дениска пусть пока живет с вами.
Видя его несговорчивость, Татьяна попросила:
– Аркаша, давай мы все это обсудим попозже. Но до сорока дней со смерти Анны ты должен жить у нас. Ну, пожалуйста!
– До девяти дней, – отрезал Аркадий.
Но все же сорок дней брату удалось удерживать Аркадия у себя. Вся семья собралась в квартире Геннадия, и к Аркадию вернулась уверенность в том, что они смогут выстоять в любом горе вместе. Однако он прекрасно понимал, что нельзя оставлять квартиру так долго в полном распоряжении наглого, зарвавшегося соседа. И он не ошибался.
За прошедшие сорок дней квартира была полностью превращена в грязный, вонючий бордель. На вернувшегося так некстати соседа обрушился водопад издевательств и оскорблений.
Вызванная милиция вела себя вполне лояльно по отношению к своему спонсору. Соседи слышали, как торговался офицер милиции с Фредди в его комнате.
– Нет, – зычно заявил он, – двести баксов засунь себе в жопу. Или пятьсот, или поедешь вместе со своими телками в обезьянник.
После отъезда стражей порядка Фредди запер Аркадия в его комнате, засунув швабру за дверную ручку, что он уже не единожды проделывал.
– Посиди под замком, старый хрен, подумай, как следует, о жизни и смерти. И чтобы завтра пятьсот долларов мне вернул. Не вернешь, мы твою племянницу, эту мать-размать одиночку в свою компанию определим. Смекаешь, сексот вшивый?
Старик молчал, он обдумывал ситуацию. За всю свою жизнь, даже в противостоянии с врагами, он не был в таком трудном положении, как здесь в квартире своего детства, в родительском доме. «Неужели это не дурной сон, а дикая реальность, и этот бездельник и негодяй, порождение ехидны, не снится мне, а реально существует? За что же мы воевали? За что не щадили себя, отдавали свои жизни?»
Он прилег на диван, у него болело сердце. Горькие мысли терзали старого разведчика.
«Но ведь таких тварей не так уж и много, – думал он. – Ведь остальная молодежь совсем другая. Учатся, работают, влюбляются. Нельзя всех равнять с этим порождением ехидны. Да, – сказал он себе, – только ехидна могла породить такое зло! Но зло должно быть уничтожено!»
Эта мысль обожгла его.
– Вот она, истина! – сказал он. – Зло должно быть уничтожено, оно не должно оставаться на земле!
Аркадий поднялся и стал нервно ходить из угла в угол. «Очутиться в ловушке в своем собственном доме, – думал он. – Мог ли я там, ежедневно рискуя жизнью, представить себе такое?» Сердце пронзил укол такой силы, что он снова прилег на диван. Пришлось принять нитроглицерин.
«Не утрируй! Ты же разведчик! Не психуй! – приказал он себе. – Что ты раскис, как баба! Это все временное, оно уйдет непременно. Но может стать бесконечным кошмаром, если решительно не прервать всю эту жуть».
Голова буквально распухла от мыслей. Они теснили друг друга, не давая возможности сосредоточиться на главном. «Другого выхода нет! – шептали его губы. – Это уже свершившийся факт. Его невозможно переделать».
Он то садился, то вставал и ходил, то ложился на диван. Всю жизнь спокойный и сосредоточенный, умеющий просчитывать варианты и находить единственно правильное решение, за последние месяцы жизни с новым соседом он утратил уверенность в себе и с ужасом понимал это.
«Ты просто псих! – корил он себя. – Ты не мужик, ты баба! Ты уже похоронил жену, кто следующий на очереди. Лена, Дениска?»
И он снова вставал и ходил. Как во сне, он слышал визги, стоны, хохот, гром музыки. Каким-то внутренним взором он просматривал всю квартиру и точно знал, в каком месте что происходит.
Он слышал, как ходила Лена, как она подошла к его двери и выдернула швабру, постояла, но не решилась зайти к нему, боясь потревожить. «Видно, решила, что я сплю», – подумал он.
Внезапно он весь напрягся. Из соседней комнаты вышел зверь, чудовище в обличье человека.
Харкнул, плюнул, подошел к двери Лениной комнаты, попытался открыть ее, но Лена закрылась на ключ. Старик представил, как должно быть ей страшно.
– Эй, мать-размать, одиночка ты наша несчастная, выходи, я тебя в гости зову. Нам что-то наши кобылы надоели, а ты у нас в резерве. Выходи, я сказал! Попробуешь сразу двоих и будешь выть от восторга.
Лена молчала. Старик представил, каково ей сейчас, и решил сегодня же поставить точку в их страхах. Спокойная усмешка озарила его лицо. Он достал из-под стола сумку, вытащил из нее свой наградой пистолет, подержал его в руках и засунул за пояс брюк.
В это время ублюдок стал бить в дверь комнаты Лены, стараясь выбить ее. Но вдруг притих.
– Звонишь в милицию, сука! Ну не жди от меня пощады, – пообещал он. – Я все равно тебя оседлаю. Не таких заваливал! Слышь, не трать время. Приедут, сдерут с меня баксы и уедут. А я все потерянные баксы на вас записываю. Вы мне уже семь тысяч задолжали. Старый козел предупрежден! Счетчик включен. Сечешь? Завтра должен вернуть мне 500 баксов. Старый хрен притих от страха! Но ты можешь за все сама расплатиться. Я паря щедрый! Так что открывай ворота, я сказал.
– Милиция уже едет! – сообщила мерзавцу Лена.
– Ну, сучара! Я и твоего пацана мою жопу лизать заставлю и кое-что еще, – он заржал.
Затем грохнул кулаком в ее дверь и пошел к себе. Музыка затихла, переговоры за стеной стали вестись вполголоса.
Аркадий Васильевич терпеливо ждал. Последние слова подонка на счет Денински расставили все по своим местам. Сомнений больше не осталось.
Прошел час, милиция не появлялась.
«Учитывая, что сегодня они уже получили свое, могут и не приехать, – решил старик. – Это даже лучше», – подумал он.
Он слышал, как ублюдок, роняя по пути стулья, вышел на кухню. Аркадий приоткрыл дверь и увидев, как тот лакает из бутылки пиво, бесшумно появился перед ним.
Фредди, на секунду оторвавшись от емкости, прохрипел:
– Чо уставился, паскуда? Всех вас изведу, и хоромы на Арбате будут мои. Тебе, старый пень, лучше самому повеситься и родственников с собой прихватить. Представляю три петли на шеях дорогих соседей.
И он заржал, поднося ко рту бутылку. Но вдруг увидел нацеленный на него пистолет. Бутылка выпала из его рук и шмякнулась об пол. Стекло разлетелось во все стороны, сопровождаемое фонтаном брызг.
– Ты что, совсем спятил, хмырь фашистский, – завизжал он. – Убери пушку, я сказал!
В это мгновение Аркадий Васильевич нажал на курок, и пуля пробила насквозь голову негодяя, вонзившись в стену. Вторая пуля вошла сердце, третья в печень.
Выбежавшая на звуки выстрелов Лена белая как мел тихо сползла по стене.
– Что ты наделал, дядя? – прошептала она.
– Я уничтожил зло, которому не место на земле, – сказал старый разведчик. – Я не жалею об этом.
– Дядя Аркаша, милый мой, но тебя же посадят, – сидя на полу и заливаясь слезами, сказала племянница.
– Я почти уверен, – ответил Аркадий, – что там условия жизни значительно лучшее, чем с ним.
Он помог подняться Лене и повел ее в комнату.
На пороге комнаты Фредди, или просто Федора, в ужасе застыли три голые девки и Санек.
Не обращая на них внимания, Аркадий закрыл дверь.
– Ну не фига себе! – произнес Санек. – Лично я отсюда смываюсь и вам, телки, советую сделать то же самое.


Часть 5

Катерина в этот вечер была на пикнике за городом. Она уже изрядно выпила, и ей совершенно не нравилось, что пригласивший ее на вечер мужчина начал интенсивно заигрывать с лучшей подругой.
Слегка покачиваясь, она поднялась из-за походного стола, уставленного напитками, шашлыками, овощами и фруктами. Подойдя к Марине, она грубо дернула ее за рукав блузки и приказала:
– Отойдем!
Смущенная подруга тоже поднялась и, как побитая дворняжка, последовала за Катериной.
– Ты что, Катюша, шуток не понимаешь? – заюлила она.
– Мне твои боцманские шуточки уже вот где, – проведя ладонью по горлу, заявила подруга. – Он меня пригласил, я тебя взяла за компанию, а ты решила у меня нужного мне клиента увести!
– Да ты что, Кать, с ума сошла. На кой черт мне твой лысый старпер сдался?
– Вот и мотай в Москву, – скомандовала, зло оскалившись, подруга.
– Лады! – согласилась Марина. – На чем ехать?
– Верхом на палке! Тебе очень подойдет.
Марина молча нашла свою сумку и уже хотела идти на автобусную станцию, как у Катьки зазвонил телефон. Марина приостановилась послушать разговор, наклонившись и якобы поправляя чулок.
– Что?! – вырвался нечеловеческий вопль из уст подруги.
Марина от испуга выронила сумку, а ухажер чуть не подавился шашлыком.
– Как застрелил? А ты что делал? Жрал наши харчи? Не мог с поганым пенсионером-инвалидом справиться?
Затем до нее, видимо, окончательно дошел смысл услышанного, и она, заскулив, очень тихо спросила:
– Но он ведь жив, правда, Санечка? Ну, скажи, что ты пошутил, я не обижусь, – умоляла она собеседника.
Дослушав того, она швырнула телефон и рыдая опустилась на землю.
– Убил моего сына! – выла она.
– Кать! Кто убил, кого убил? – подбежала к ней Марина.
– Марина, этот старый козел, фронтовик гребаный, застрелил моего Федора. Я его самого на куски разорву!
– Успокойся, Катя! – Марина хотела обнять подругу, но та оттолкнула ее, быстро вскочила с земли и закричала своему хахалю:
– Вова, отвези меня на Арбат, я должна убить эту старую суку!
Потрясенный услышанным Вова не знал, что делать. Ему безумно не хотелось во всем этом участвовать.
– Сейчас я вызову тебе такси, и тебя отвезут, куда угодно, – проговорил он. – Я все оплачу! Но мне нужно срочно ехать по делам, – выкручиваться он. – Я забыл про поручение шефа.
Он врал так очевидно, что ему самому было стыдно, он стал красным, как вареный рак.
– Вот паскуда! – прошипела Катерина.
Такси приехало через двадцать минут. Вова заплатил шоферу за доставку дам и, не дожидаясь их отъезда, умчался «по делам».
Усевшись в машину, Марина спросила:
– Что все-таки произошло?
– Сосед убил моего Фредди, – Катерина вся ушла в себя. – Я эту мразь сейчас сама прикончу, даю слово, – пообещала она.
– Не забывай, Катя, что у тебя есть еще один сын, и если тебя посадят, то его некому будет воспитывать, – стараясь образумить несчастную подругу, сказала Марина.
– Я добьюсь, чтобы его в кандалах на каторгу сослали.
– Подожди с выводами, Катя. Ты же прекрасно знаешь, почему это произошло.
– Что ты этим хочешь сказать? – окрысилась Катерина.
– Только то, дорогая подруга, что соседям нельзя постоянно хамить.
– На себя посмотри! Дети мои ей не нравятся! Невоспитанные!
– Катюш, ну зачем ты так? Я же говорю то, что есть. В прошлый раз, когда мы заезжали, Федор закрыл Аркадия Васильевича на швабру. А ведь это заслуженный человек. Разве так можно поступать? А если ему в это время срочно нужно было куда-то идти?
Катерина молчала, и Марина, воспрянув духом, начала перечислять даже ей известные пакости Федора в отношении соседей. Ей показалось, что до сознания подруги дошли ее слова и она начинает прозревать, но она ошиблась.
– Остановите! – скомандовала Катерина шоферу и, открыв дверь возле Марины, произнесла с ненавистью: – Пошла вон, сука! Учить она меня надумала, как детей воспитывать! Ты сначала своих заведи, коза драная! – и она, захлопнув дверь машины, скомандовала: – Гони!
Марина добралась до дома лишь поздно ночью. Но не успела она лечь в кровать, как раздался звонок телефона. Звонила любимая подруга.
– Ты должна помочь мне этого вшивого фронтовика засадить в камеру на всю жизнь. У тебя же есть связи и в горсуде, и в прокуратуре! А я найду нужных людей, которые на зоне будут убивать его долго и мучительно. Ты просто обязана мне помочь!
– Я не судья, дорогая, чтобы определять меру наказания человеку, доведенному твоим сыном до преступления, – ответила подруга.
– Вот как ты запела. Значит, ты отказываешься мне помочь?
– Сожалею, но ничем не могу помочь! – и Марина отключила телефон.
Марина не спала всю ночь. Утром она приехала к дому Фредди и попросила Лену выйти к ней на несколько минут. Они встретились в кафе, расположенном на первом этаже этого дома.
– Что вам нужно от меня? – подозрительно спросила Лена.
– Я хочу помочь Аркадию Васильевичу, – ответила Марина.
– С чего это вдруг такая щедрость? – не поверила ей женщина.
– Моя мама дружила с твоим дядей, они вместе учились. Я много знаю о нем хорошего.
– А как же ваша подруга? Она же его по кускам рвать собирается.
– Мы больше не подруги, – вздохнула Марина. – Расскажите мне, Лена, как все случилось.
Девушка рассказала.
– Вот вам, Лена, визитка нашего ректора. Я запишу вас на прием к нему на завтра. Он единственный человек, который сможет помочь Аркадию Васильевичу. Со своей стороны я тоже постараюсь сделать все возможное.


Часть 6

Я сидела в кабинете Валерия Аркадьевича. Он только что вернулся с научной конференции из Лондона и делился со мной своими впечатлениями.
Вошла его секретарь и доложила, что к нему на прием пришла Лена Ростова.
– Пригласите ее, – распорядился шеф.
Я сразу поднялась, готовая покинуть кабинет, но он задержал меня.
– Ты в курсе, что случилось с сыном Катерины?
– Нет! А что с Никитой произошло?
– Со старшим сыном!
– Я даже не знала, что их у нее двое, – ответила я. – Так что со старшим?..
Я не договорила, в комнату вошла красивая девушка с пышной шевелюрой каштановых волос, высокая и стройная, но вся заплаканная, с темными кругами под опухшими от слез глазами.
– Вот сейчас и узнаем, – сказал ректор.
Я расположилась за журнальным столиком, в кресле, а посетительница села к столу напротив Валерия Аркадьевича.
– Чай, кофе? – предложил радушный хозяин.
– Нет-нет! – отказалась она.
– Ну что ж, Елена Геннадьевна, не стесняйтесь, рассказывайте, что за беда у вас приключилась? – попросил ректор.
Она опустила голову, глаза у нее наполнились слезами, и несколько минут девушка никак не могла совладать с собой. Наконец она заговорила, еле сдерживая рыдания.
У меня темнело в глазах от ее рассказа, минутами мне казалось, что мое сердце останавливается, а в жилах леденеет кровь. Представить, что такое могло случиться в реальности, было просто невозможно. Но та боль, тот надрыв, которые звучали в словах Лены, не давали повода, чтобы усомниться в искренности и безусловной правдивости каждого слова.
Валерий Аркадьевич тоже воспринял рассказ Лены как личную трагедию. Я чувствовала его готовность помочь этим людям всем, чем он сможет.
Вспоминая описание безумных оргий, устраиваемых сыном Катерины, не стесняясь соседей, сцены принуждения, угроз, оскорблений, я понимала, что пожилой человек не мог поступить иначе, он был доведен до крайности.
Когда Лена закончила свой рассказ, ректор попросил меня напоить гостью чаем, а сам начал прозванивать по всем инстанциям, личным контактам, чтобы спасти известного героя-разведчика от страшной участи уголовника.
Закончив свои переговоры, он шепнул мне, чтобы я поехала с ними вместе. Мы втроем спустились к машине, и я с Леной устроились на заднем сидении, Валерий Аркадьевич – рядом с водителем.
Не знаю, каким чудом удалось шефу высвободить из камеры Аркадия Васильевича, но это произошло. Старый мужчина был сильно избит, но не пал духом, был очень рад свиданию с племянницей.
Мы отвезли его в психиатрическую больницу, где наш добрейший ректор очень долго беседовал с главврачом.
Аркадий Васильевич вел себя весьма достойно. Он не юлил, не пресмыкался в ожидании своей участи и на вопрос ректора, раскаивается ли он в содеянном, твердо ответил:
– Нет!
Валерий Аркадьевич очень сочувствовал старому разведчику, о котором как юрист знал много интересного, но, когда мы прощались с нашим подопечным, попросил его не демонстрировать свою непреклонность. Он сказал:
– Я очень надеюсь, Аркадий Васильевич, что мы были последними, кто слышал ваш категоричный ответ. Подумайте о моих словах. Стоит ли дразнить гусей?
На прощание мы пожелали герою-разведчику сил и терпения.
В больнице он провел почти год. Несколько раз мы навещали его вместе с ректором. Пожилой человек окреп и стал мягче, спокойнее. На мое замечание по этому поводу он ответил, что пересмотрел свои принципы.
– Вера помогла мне! – добавил он.

Р. S. В академии тоже произошли изменения. Проректора по хозяйственным вопросам сняли и возбудили против него уголовное дело за нецелевое использование средств на строительство и присвоение большой суммы денег. Его активной помощницей, безусловно, была Катерина, но он взял все на себя, а Катерина уволилась по собственному желанию. Часть средств была возвращена, для чего ей пришлось продать комнату. Купил ее друг Геннадия для Гены и его семьи. Деньги дал Аркадий Васильевич. Теперь вся семья Ростовых проживает в старой квартире своих родителей на Арбате. У них все хорошо.

Май 2014 г.
;

Новогоднее чудо

Не знаю даже, стоит ли рассказывать вам эту загадочную историю, которая произошла в небольшом, затерянном селении с тысячелетней историей, расположенном на берегу великой русской реки.
Многие читатели сочтут, наверное, ее просто кощунственной, как сочла и я сама, но найдутся и другие, я думаю, кто правильно поймет поступок главного героя и не осудит его.
Случилась эта история года три тому назад.
В небольшом районном городишке, многие называют его поселением, жил да поживал простой русский мужчина шестидесяти лет от роду. Звали его Георгием Сергеевичем.
Много лет трудился он в должности ветеринара в одном сельскохозяйственном учреждении.
Любил он животных и отдавал им себя беззаветно. В начале его карьеры поле его деятельности было весьма широким, поскольку совхоз, в котором ему посчастливилось работать в те далекие теперь годы, был в стадии самого расцвета.
Георгий Сергеевич, в те годы еще просто Гоша, заботился о здоровом состоянии колхозного стада. А стадо это было весьма завидное. Имелись в совхозе и коровки, и лошадки, и овечки, и свинки, и множество всякой птицы: куры, цесарки, гуси, утки, и даже пять белых лебедей беззаботно плавали по чистой глади небольшого озера в самом центре поселка.
Но случилась в стране большая беда. Не стало ее как таковой, рухнула вся экономика, и отечественному сельскому хозяйству пришел конец. В общем, жить стало весело, жить стало хорошо!
Не нужно ничего делать самому, не нужно прилагать каких-либо усилий, добывая хлеб насущный, а можно получать иноземные деликатесы в готовом виде прямо к столу. Не жизнь, а сказка.
Но от этой сказки в стране появилась неведомая ранее безработица. Загрустили многие люди, загрустил и наш герой. Круг его обязанностей значительно сузился, поскольку от совхоза остались лишь рожки да ножки.
Пропали животные, которых выращивали на совхозных фермах. Остались лишь в некоторых дворах коровки да овечки, собачки да киски. Вот они и стали главными пациентами Георгия Сергеевича. Каждый хозяин вел свою живность на осмотр и лечение к нему. Теперь главного совхозного ветеринара народ про себя называл «наш Айболит». Без сарказма, с любовью называли люди так Георгия Сергеевича.
А нужно сказать, что Георгий Сергеевич, неизменно пользующийся уважением односельчан, и человеком был особенным. Современным людям и вовсе непонятным.
Личная жизнь его была известна всем. И многие называли его чудаком.
В двадцать лет он полюбил местную девчонку – Любашу. Полюбил всем сердцем, хотел жениться на ней. Любаша отвечала взаимностью. Но перед самой свадьбой она утонула в местном озере. Вот такой трагический случай круто изменил судьбу молодого человека.
Будучи натурой цельной, он долго горевал, можно сказать, всю жизнь, так и не создав своей семьи. Хотя парнем он был видным, высоким, красивым и немало девчат в поселке мечтали стать его женой. Он же всего себя отдал любимой работе. Целыми днями возился с животными и, надо сказать, не очень грустил по поводу своего одиночества.
Но к сорока годам стал он замечать изменения в своей внешности. Волосы поседели, лицо изрезали морщины. И вот это обстоятельство его весьма огорчало.
«Вот Любаша так и осталась молодой, а я стал таким старым, что на меня она теперь и не взглянула бы. Ах, если бы остаться хотя бы внешне молодым, умирать куда приятнее было бы», – вот такие странные мысли посещали нашего Айболита.
Ему исполнилось уже сорок семь лет, и он стал чувствовать, что не нужен никому.
И ошибался. Как-то к нему на прием пришла местная знахарка и по совместительству колдунья баба Настя с маленькой собачкой на руках.
– Гошенька, – сказала она. – Не возьмешь ли ты себе эту собачку, а то я всех ее братьев и сестричек пристроила, а эту отдать некому. А тебе как нашему Айболиту, я думаю, она в тягость не будет.
Так Георгий Сергеевич обзавелся вторым членом семьи. Собачка ему понравилась, и имя он ей дал удивительное – Отрада. Он и представить себе не мог, как дорог ему станет этот маленький, сладенький комочек. Георгий Сергеевич всю свою нерастраченную любовь и привязанность отдал своей Отраде. Не расставался он с ней ни днем, ни ночью. Таскал ее с собой на работу, гулял по полям и лесам, ходил вместе с ней на рыбалку зимой и летом. В общем, где бы ни появлялся наш Айболит, везде за ним следовала Отрада.
Сам Георгий частенько и поесть забывал, но о друге своем заботился прилежно. Готовил ей блюда из мяса и рыбы, сам даже творожок научился готовить для Отрадушки.
Отрада была собачкой удивительно умной и при маленьком своем росте очень способной к учению. Она знала и выполняла все команды хозяина и умиляла его до слез, когда приносила ему тапки или газету. Вот так в бескорыстной любви и преданности друг другу прожили они двенадцать лет. Георгий, понимая, что собачий век короток, постоянно искал способы продления жизни своего преданного друга. Но увы!
Самый печальный и страшный для Георгия день все же наступил. Его Отрада умерла.
Сказать, что Георгий был убит этим событием, значит не сказать ничего. Он решил тоже умереть, приняв большую дозу снотворного.
– Для чего и для кого мне теперь жить, Отрадушка? – говорил он. – Лучше уж уйдем вместе на тот свет, – размышляя о том, как все это устроить лучшим образом, продолжал он.
Обессиленный своим горем, Георгий задремал и увидел странный сон, да и не сон даже, а явь, поскольку все происшедшее было настолько реально, что даже отделить явь ото сна было невозможно.
Подошла к нему его Отрада, лизнула ему руку (след от этого на руке так и остался) и сказала человеческим голосом:
– Любимый мой хозяин, ты был всегда добр и ласков со мною, поэтому прошу тебя выполнить мою последнюю просьбу и принять от меня мой подарок, даже если он покажется тебе несколько странным. А прошу я тебя вот о чем. Не хорони ты меня и сам не вздумай умирать. Мы с тобой еще встретимся. Сними с меня шкурку, а из моего тела свари мыло. Умывайся им по утрам, и увидишь, как помолодеешь и станешь абсолютно здоровым. Мне же это будет очень приятно, так как я все время буду с тобой и даже ближе к тебе, чем прежде.
От этого жуткого сна Георгий чуть не лишился чувств.
– Как я могу сварить какое-то мыло из моей любимой Отрадушки. Я с ума сойду, если совершу это кощунство. Какая тут может быть жизнь, какое здоровье?
В волнении ходил он по комнате, не находя себе места.
Он не знал, что делать. Ведь, с другой стороны, это последняя просьба любимого существа. Но в то же время он четко знал, что не сможет выполнить эту просьбу.
Шатаясь от слабости и спутанности мыслей, он побрел в лес к избушке бабы Насти.
Старушка встретила его ласково. Усадила за стол, напоила травяным чаем, от которого Георгий несколько пришел в себя и успокоился.
И вдруг Настасья Филипповна сказала:
– Я знаю о твоем горе, Гошенька. Сделай все, что сказала тебе твоя Отрада. Поверь мне, не пожалеешь.
Георгию показалось, что он сошел с ума, ведь он ни слова не сказал бабуле о своем сне.
Да она и не дала ему это сделать.
– Иди, – говорит, – сынок. Сними шубку с твоей Отрады, свари мыло. Вари целые сутки! Поверь, все будет даже лучше, чем было.
И выпроводила его из избы, дав ему с собой травяного чая.
– Завари и испей его, лишь после этого за дело принимайся!
Пришел Гоша домой, заварил бабушкиного чая да и уснул. А когда проснулся, почувствовал удивительно приятный запах в избе. Глядь, а в горшке мыло булькает. На стуле шубка Отрады лежит.
Заплакал Георгий, да делать нечего. Нельзя не выполнить последнюю просьбу друга.
Утром взял он из горшка мыльца, намылил голову, лицо, руки, грудь и реально почувствовал, будто Отрада облизала его, как всегда делала по утрам, будя своего хозяина.
Ему стало так хорошо, что даже смывать это волшебство не хотелось.
Прошло два месяца, и Георгий Сергеевич только и слышал, что комплименты от односельчан по поводу того, что помолодел лет на двадцать.
– Ты у нас главный жених на селе! – шутили бабы.
Только Гошу это не радовало. Вечерами он часто плакал, вспоминая свою Отраду. Ему без нее и жить было не в радость.
– Плохо мне без тебя, – говорил он, гладя ее шкурку.
И вот наступило 31 декабря. Все село готовилось к встрече Нового года. Лишь Георгия это событие не трогало ничуть.
В одиннадцать часов вечера он возвращался домой после тяжелейшей операции, которую он провел, спасая попавшего под машину пуделя. Возле крыльца к нему бросилась с радостным лаем маленькая собачка. Гоша хотел пройти мимо, собачка застучала лапками по его сапогам и посмотрела на него глазами Отрады.
Он поднял ее на руки, и она облизала ему лицо так же, как и прежде. От нее пахло мылом, которым он умывался каждый день. Георгий прижал к себе собачку и заплакал от радости.
Они вдвоем встречали Новый год, уйдя в лес на охоту.
Это реальное чудо случилось под Новый год в маленьком старинном русском поселке.

Декабрь 2014 г.
;

Лунная соната

Сергей Владимирович Воронцов в этот злосчастный день смог освободиться на работе лишь к десяти часам вечера. Это было удивительным везением для работника руководящего состава военного ведомства, где он трудился. Обычно старший офицерский состав задерживался до полуночи.
 Но это «везение» в понимании коллег Воронцова на самом деле было большим невезением для Сергея сегодня. Жена ожидала его возвращения не позднее восемнадцати часов.
Дело в том, что у супругов были взяты билеты в театр, и Сергей дал честное офицерское слово Ольге, что непременно вернется домой к половине шестого, чтобы отправиться на спектакль, попасть на который было вообще очень трудно, поскольку билеты на него разбирались на два-три года вперед.
Но в пятнадцать часов его вызвали к министру по срочному делу, и график сегодняшней работы, на который он рассчитывал, был безжалостно сорван.
«Ничего, – решил Сергей Владимирович, – к концу спектакля поспею. Заберу Оленьку из театра и повезу ужинать куда-нибудь в хороший ресторан. Главное – “погода в доме”», – улыбнулся он своим мыслям и в приподнятом настроении буквально влетел в свою квартиру, чтобы сменить военный мундир на штатский костюм.
Дома на столе его поджидала записка от жены.
«Сережа, я оставляю тебя навсегда и уезжаю с Виктором. Надоело притворяться счастливой и благополучной. Прощай. Ольга».
Вот это был удар!
Много повидавший и многое переживший в своей жизни Сергей Владимирович не смог пережить измены жены и предательства близкого друга. Он был сражен наповал этим посланием в самом прямом смысле слова. У него случился инфаркт, и ближайшие три недели ему пришлось проваляться в госпитале.
Его близкий друг и непосредственный начальник Вениамин навестил его в госпитале и, взвесив ситуацию, посоветовал уехать в санаторий для полной реабилитации после болезни, заодно и встретить Новый год в новой обстановке.
– Особняк командующего Московским округом будет в твоем полном распоряжении, – уговаривал он друга, но тот уперся.
– Только не в наш санаторий, – наконец согласился Сергей. – Поеду в любой другой. Пусть там будет попроще, но зато отдохну от «своих».
– Хорошо, – согласился Вениамин.
– Поедешь в санаторий управления делами президента. Люкс будет забронирован завтра на твое имя.
Вот такие печальные жизненные обстоятельства привели Сергея Владимировича в санаторий управделами президента.
Природа вокруг радовала глаз. Заснеженный парк, окружавший главный корпус, очень напоминал дикий лес, а именно туда тянуло сейчас нашего героя, разуверившегося в любви и дружбе и желавшего оставаться в гордом одиночестве, никого не видеть и не слышать. Если первое он мог решить, запершись в своем номере, то со вторым желанием было труднее.
В санатории уже царила предпраздничная суматоха. Съезжались гости, весьма важные персоны, звучала бравурная музыка, слышался смех и возбужденные голоса счастливых и радостных людей, и именно это праздничное настроение окружающих особенно раздражало Сергея Владимировича.
Обманутый женой и лучшим другом Виктором, он во всех проявлениях радости видел сплошное лицемерие и ложь, и ему было противно даже представить встречу со знакомыми ему людьми. Чтобы избежать всякого контакта с кем-либо, он решил встретить Новый год в лесу.
Поужинав, он зашел в свой шикарный номер, потеплее оделся, прихватил коньяк, шоколад, спички, свечи, фонарик, нож и не спеша отправился в парк, подальше от этого лицемерного и подлого человеческого сообщества.
Было уже около одиннадцати часов вечера, Сергей уходил дальше и глубже в лес, но все еще слышал за спиной звуки музыки, какие-то возгласы, постоянные поздравления с наступающим Новым годом. Ему это было неприятно, и он ускорил шаг, решив найти приличную полянку, развести небольшой костерок и у огня в тишине и одиночестве встретить Новый год.
Он шел, и его разочарование нарастало. Здесь не было дикого леса, а был весьма ухоженный парк с расширенными и хорошо расчищенными дорожкам, горевшими везде фонарями, сияющими чистотой скамейками.
Он решил выбрать самый укромный уголок со скамеечкой, на которой он будет отмечать праздник. Ему пришло в голову, что такого прекрасного особенного Нового года у него еще никогда не было. Это будет самый романтичный праздник в его жизни.
«Разведу небольшой костерок, буду смотреть на огонь, стараясь по конфигурации пламени определить ближайшие перспективы моей холостяцкой теперь жизни», – думал он.
Сергей Владимирович внимательно огляделся вокруг, выбирая подходящее местечко, и неожиданно застыл, подняв голову, от увиденной им красоты ночного неба.
Яркая луна освещала все вокруг. Она разбросала по небу миллиарды звезд, похожих на драгоценные алмазы. Деревья переливались удивительным блеском укутавшего их снега, и все вокруг замерло в ожидании какого-то невероятного Чуда.
Сергею Владимировичу померещилось, что над ним пролетел белый ангел, едва коснувшись крыльями его плеча.
Почему-то от всего этого великолепия у него защекотало в носу, а на глазах выступили слезы.
Он был сражен божественной красотой мира. Она поглотила его всего. Сергей Владимирович забыл обо всем на свете. Спроси его кто-нибудь в эту минуту, кто он и где он, Сергей Владимирович не смог бы ответить. Он был частью Вселенной, растворившись в ней.
Величие окружавшей его природы так захватило дух, что он потерял счет времени и совершенно не представлял, сколько он так простоял.
Его отвлек от созерцания какой-то странный, противный, тревожный звук. Ему не хотелось на него реагировать, он пытался отогнать его от себя, остаться в том состоянии Любви и Восхищения прекрасным творением Бога, которому он отдался всей душой, но этот звук был просто невыносим, он уже лишил Сергея возможности ощущать посланное ему свыше блаженство. И Сергей Владимирович мужественно вынырнул из атмосферы всепоглощающей Любви в беспокойную и раздражающую его реальность.
Стряхнув с себя остатки блаженства, Сергей понял, что кто-то стонет совсем рядом с тем местом, где он находится. Непроизвольно Сергей Владимирович стал искать источник звука и пошел на него. На перекрестке двух тропинок кто-то копошился в снегу и стонал.
«Черт бы тебя побрал!» – мысленно обратился он к копошащейся куче снега, но тем не менее устремился к ней.
Подойдя ближе, он увидел валяющиеся лыжные палки и неестественно вывернутые ноги, не освобожденные от лыж.
– Помогите, – простонало существо.
Сергей быстро поднял одну ногу пострадавшего и отцепил ее от лыжи. Затем попытался проделать то же самое со второй ногой, но существо, видимо, женского пола так заорало, что у него чуть не случился новый инфаркт. Он отскочил в сторону, но быстро просчитал ситуацию, стремительным движением отстегнул лыжу от ноги. Крик несчастной уже не пугал его, но разозлил ужасно.
– Молчать! – рявкнул он. – Иначе я немедленно уйду! Какого черта тебя понесло ночью в лес в самый Новый год?
Он взглянул на часы. Было двадцать минут первого. Новый год уже наступил.
Несчастное существо от его рыка, кажется, лишилось чувств. Сергей Владимирович решил прощупать ногу, чтобы понять, что с ней, но новый жуткий крик заставил его отказаться от этой идеи.
– Слушай, – сказал он страдалице, – я могу попытаться дотянуть тебя до корпуса, но это будет слишком больно для тебя. По всей видимости, нога сломана. Сейчас я позвоню на ресепшен и попрошу прислать сюда помощь. Потерпи!
Он набрал нужный номер и, наклонившись к пострадавшей, дал ей глотнуть коньяка из своей фляжки.
– Кто ты? – спросил он после этого.
– Александра, – простонало существо.
– Зачем же ты, Александра, вместо того, чтобы встречать Новый год в кругу семьи, отправилась в лес ломать себе ноги? Да еще в гордом одиночестве. У тебя что, не все дома? – с раздражением спросил он.
– Какой же вы хам бессердечный! – не осталась она в долгу.
– Ну, ты даешь, Александра! – опешил от ее ответа Сергей Владимирович. – Все-таки все бабы неблагодарные, мерзкие твари! – И он отошел от нее.
Увидев группу людей в белых халатах, бегущих в их сторону, Сергей пошел им навстречу и показал, где находится потерпевшая.
Новый год был вконец испорчен.
– Как же я перед тобой грешен, Господи, – прошептал он, – если за все мои страдания ты на Новый год мне преподнес такой подарок! Прости меня, Господи! – и он вдруг заплакал.
Устроившись на лавке, здоровый мужик сидел и рыдал, запивая свои рыдания коньяком.
Жизнь представлялась ему сплошным кошмаром.
– Ну почему я не умер? – вопрошал он, глотая слезы вперемешку с коньяком.
Только к утру измученный и совершенно опустошенный он добрался до своего номера, где упал на кровать, не раздеваясь, и проспал больше суток.
Проснулся Сергей Владимирович второго января в полдень. За окном сияло солнце, и настроение несколько улучшилось. Он с удовольствием принял душ, побрился, оделся и отправился на обед, просто умирая от голода.
Уже у входа в зал ресторана его настиг звонок мобильного телефона. Ему не хотелось ни с кем разговаривать, но обнаружив номер Вениамина, он решил, что неудобно не ответить другу, проявившему к нему столько внимания в трудную для него минуту.
– С Новым годом, Серый! – пробасил Вениамин.
– И тебя также! – ответил Сергей.
– Мы тут с Верой решили навестить тебя, вернее, мы уже здесь. Где тебя найти?
– Я иду на обед, – сообщил друзьям Сергей, содрогнувшись от мысли, что ему так и не дали побыть одному, что ему придется сейчас поддерживать не нужный ему разговор, да еще в присутствии Веры – жены Вениамина.
Но ведь не скажешь другу, к тому же начальнику, что не желаешь его видеть.
«Придется вынести и эту пытку», – смиренно решил он. Но настроение резко испортилось.
Усевшись за своей столик, он даже не успел объяснить свои пожелания мгновенно появившейся перед ним официантке, как появился Вениамин с женой.
Обменявшись поздравлениями, все трое разместились за одним столом, но подошедший к ним директор ресторана попросил пройти компанию в VIP-зал, где, как он сказал, для них уже сервирован стол.
– Я не VIP-персона, – уперся Сергей. – Вы идите, встретимся после обеда.
– Не валяй дурака! – рыкнул на него Вениамин. – Не отравляй людям праздник.
Пришлось идти вместе с ними.
Когда они, наконец, устроились, Вера спросила:
– Сережа, ну как ты встретил Новый год? Один или в компании?
– Как тебе сказать? – задумался он. – Вроде бы один, но в компании.
– Ты что, так надрался, что ничего не помнишь? – удивился Вениамин.
– Да помню я, помню, – в сердцах ответил Сергей.
– Тогда давай, колись! – потребовал друг.
И Сергей поведал жуткую историю встречи им Нового года.
– Представляю, как благодарна тебе эта бедная девушка, которую ты нашел в лесу, – сказала Вера.
– Да, она отблагодарила меня, назвав хамом бесчувственным.
– Может, ты не там прощупывал перелом, – засмеялся Вениамин.
Но Сергей так посмотрел на него, что друг поднял руки и извиняющимся голосом произнес:
– Шучу я, шучу!
– Шутки у тебя боцманские, – шикнула на него жена.
– Но позволь все же, Сережа, у тебя спросить, – добавила она, – с чего это дама так обиделась на тебя?
– А ты ее сама спроси! – пожал плечами Сергей. – Вас, женщин, понять весьма трудно.
– Красивая? – проявила чисто женское любопытство Вера.
– Не знаю, не разглядел.
– А зря! – засмеялся Вениамин, но, встретив осуждающий взгляд супруги, смущенно замолчал.
– И где теперь пострадавшая? – не унималась Вера.
– Понятия не имею! – ответил Сергей. – Мне это совершенно неинтересно.
– А мне очень интересно, – заявила Вера. – Я непременно наведу справки.
– Да ради Бога! – уже с явным раздражением и сожалением, что рассказал об этом, ответил Сергей.
– Ребята, а давайте покатаемся на лыжах, потом пойдем в сауну, а вечером – на танцы, – предложила Вера.
– Я пас! – сразу отказался Сергей.
– Что, боишься тоже ногу сломать? – съязвил Вениамин.
– Очень боюсь! Извините, что не оправдал ваших надежд.
– Да не кипятись ты! – успокоил друга Веня. – Не хочешь – не надо. Давай втроем пульку распишем. Здесь мой знакомый, нужный мне мужичок, любитель преферанса отдыхает. Он ищет компанию. Серега, ты же спец в этом деле! Не откажи другу.
– А я что буду делать? – обиделась на мужа Вера.
– Навестишь пострадавшую, может, человеку помощь какая требуется, – посоветовал муж.
– А что? Эта идея мне нравится. Мне очень интересно, кого спас наш друг.
– Ну, тогда по коням, – скомандовал Вениамин и поднялся из-за стола.
– Пойдем, подруга, – обратился он к жене. – До четырех часов еще есть время.
И супруги покинули Сергея.
Здесь я позволю себе сказать несколько слов о Вере Николаевне Шевцовой, жене Вениамина, чтобы читатель смог правильно понять ее интерес к пострадавшей в новогоднюю ночь женщине.
Вера Николаевна была женой офицера не только по своему статусу, но и по призванию.
Исколесив всю Россию и некоторые зарубежные государства, где когда-либо служил ее муж, она вдоволь нажилась в военных городках и закрытых гарнизонах. Но куда бы ни забрасывала ее судьба, она везде старалась помогать людям, особенно таким же, как она, женам офицеров.
Не единожды возглавляя женсоветы, она, совершенно неприхотливая лично, обивала пороги командиров, прося улучшить жилищные условия той или иной семьи, устроить детей в сады и ясли, взять на подходящую работу кого-то из жен офицеров.
К ней можно было прийти в любое время, чтобы одолжить хлеба или луковицу, денег до зарплаты, попросить посидеть с ребенком, поплакать о своих бедах и просто поговорить о жизни.
Она могла приютить чужого ребенка, если маму забрали в больницу, навестить раненого или заболевшего друга, накормить и обогреть обратившихся к ней людей.
Ее совершенно не интересовали тряпки, сплетни, обогащение. Ей хотелось быть полезной людям.
Ее уважали везде и всегда. Все знали, что, если что случилось, за помощью можно обратиться к Вере Николаевне. Она никому не отказывала в этом, все, что могла, делала с радостью. И люди платили ей тем же.
Даже теперь, спустя много лет, она получала из разных уголков страны письма с поздравлениями по случаю праздников, приглашения на юбилеи, свадьбы детей и просто погостить.
В самом начале их семейной жизни Вениамин частенько упрекал жену за ее постоянное желание помогать любому и каждому. Его раздражало присутствие чужих людей в его доме.
– У нас вечно не дом, а проходной двор! – говорил он.
– Но это же так прекрасно, что мы нужны людям, – отвечала она. – Если не мы, то кто же им поможет?!
Когда Вера Николаевна пекла пироги, муж приходил в ужас.
– Куда ты столько их напекла?
– Ну, не могу же я не угостить Петровых, Ивановых, Воронцовых? Ведь Олечка занята детьми, Машенька заболела, Леночка еще не умеет готовить.
И она раскладывала пироги по большим тарелкам и относила соседям угощение. А пироги у нее получались знатные. Вообще, с ее легкой руки все прекрасно росло и цвело. На ее даче росли и цвели самые красивые растения и очень вкусные фрукты.
Друзья завидовали Вениамину, что у него такая жена. И очень скоро он стал ею гордиться. Для него не было вопроса: брать ли с собой жену? Везде, где это было возможно, жена была с ним.
Он не представлял своей жизни без нее.
Поэтому для него было вполне естественно, что Вера приняла участие в беде друга. Она пока не могла найти оправдания поступку Ольги, но мужу сказала:
– Не суди! Нужно сначала понять, почему? Оленька любит Сережу, я это знаю точно! Да и Виктор не мог так поступить с другом. Что-то здесь не так!
Узнав о несчастье совершенно посторонней женщины, сломавшей на Новый год ногу, она представила, как той тяжело и одиноко, и, не раздумывая, отправилась наводить справки о ней, чтобы навестить и ободрить.
Александра с загипсованной ногой лежала у себя в номере и читала, но совершенно не могла сосредоточиться. Ее мучали угрызения совести.
«Человек оказал мне помощь, хотя мог бы пройти мимо. Не успел из-за меня встретить Новый год по-человечески, и за это я назвала его бесчувственным хамом». Этому оскорблению, которое она нанесла своему спасителю, она сама не могла найти объяснения.
Но и разыскивать его, чтобы извиниться, она сейчас не могла. Да и боялась, что он может подумать, что она навязывается ему. Конечно, если бы он знал, что она вообще мужской пол не уважает, то вряд ли бы так истолковал ее желание извиниться перед ним. Но все равно она пока ходить не может.
«Но ведь он может уехать с неприятным осадком на душе, – возражала она себе. – Не извиниться перед ним просто не порядочно! – пришла она к выводу. – Ведь если бы не он, я бы просто замерзла в парке. Но как это сделать? Хорошо, что сегодня ко мне приедет мама, она обязательно поможет!» – успокоила себя Александра. Она сразу пришла в хорошее расположение духа, вызвала к себе сиделку и попросила принести ей бутерброд и кофе.
Устроившись поудобнее, Александра с удовольствием приступила к трапезе.
«Продлю путевку, и мы с мамой чудесно отдохнем здесь», – решила она.
В этот момент в дверь постучали, и после ее ответа в номер вошла элегантная, очень симпатичная женщина.
– Здравствуйте, Александра! – открыто улыбаясь, обратилась она к Саше. – Простите, что побеспокоила вас. Если я не вовремя, прошу сказать, не стесняясь. Просто я в курсе вашего несчастья, и мне захотелось узнать, как вы себя чувствуете и не нужна ли вам помощь. Меня зовут Верой Николаевной, – отрекомендовалось она хозяйке номера.
– Садитесь, пожалуйста, – обрадовалась ее приходу Александра. – Спасибо вам за заботу! У меня все необходимое есть, и чувствую я себя неплохо. Нога, правда, болит, но мне делают обезболивающие уколы. Кроме того, сегодня ко мне приедет мама, – не удержалась она сообщить о приятном для нее событии.
– Но я все равно очень рада, что вы зашли ко мне, и благодарна вам за это.
– Я тоже рада за вас, – искренне порадовалась за Александру Вера.
– Мы остановились в 801-м номере, если что-нибудь потребуется, звоните, не стесняйтесь.
Вера Николаевна поднялась со стула.
– Не буду вас больше напрягать, пойду. Приятного аппетита и быстрого выздоровления!
– Спасибо, – поблагодарила гостью Александра. – Рада знакомству, заходите еще, я вас со своей мамой познакомлю.
– Непременно!
И Вера вышла из номера, почти столкнувшись в дверях с приехавшей мамой Александры.
Сергею не хотелось играть. Он рассеянно смотрел в карты, думая, под каким бы предлогом закончить это мучительное сегодня для него занятие. Его непреодолимо тянуло в лес. За окном уже светила луна, завораживая и притягивая его к себе.
Внезапно в дверь комнаты постучали, и на пороге появился Виктор вместе со своей женой Надеждой.
 Лицо Сергея перекосилось от боли и ненависти к бывшему другу. Он не ответил на его приветствие, встал с намерением немедленно покинуть помещение. Виктор же открыто и смело смотрел на него. «Нагло», – отметил про себя Сергей. Он бы с удовольствием врезал по этой наглой роже, но присутствие Надежды смущало его.
– Сергей, – обратился к нему Виктор, – можно тебя на пару слов.
– Мне с таким подонком, как ты, говорить не о чем, – ответил он, еле сдерживая себя.
Внезапно Надежда выхватила из рук мужа какой-то лист бумаги, сложенный вчетверо, и протянула его Сергею. Тот машинально взял записку.
– Прежде чем оскорблять моего мужа, прочти послание твоей благоверной. Мы в 214-м номере. Извиняться придешь туда! Пошли, Виктор! – скомандовала она мужу, и тот нехотя вышел за ней следом.
Вся компания застыла в недоумении. Сергей, не говоря ни слова, последовал за супругами, на ходу разворачивая отданный Надей листок бумаги.
Послание действительно было от Ольги. Оно гласило:
«Сережа! Мне нет прощения. В злости на тебя я написала ту злосчастную записку, чтобы задеть тебя побольнее, я назвала первое пришедшее на ум мужское имя, оклеветав, таким образом, твоего друга. Когда он узнал об этом, то был просто в отчаянии.
“Как ты могла, Ольга, так поступить, – твердил он. – Я всегда уважал тебя как жену своего друга. Считал тебя образцом офицерской жены.
Ты же разрушила духовный мир Сергея, его Веру в Любовь и Дружбу. Ты растоптала все лучшее, что у тебя было! Неужели ты этого не понимаешь?”
Мне не хотелось жить после объяснения с ним.
И тут я узнала, что ты попал в госпиталь с инфарктом. Появиться там я не имела морального права. Моя жизнь была кончена. Я решила уйти в мир иной.
Но меня, к сожалению, спасли.
Прости меня, Сереженька, если сможешь и прощай.
Ольга».
Сергей Владимирович нервно ходил по коридору. Ему не хватало воздуха.
Он зашел в свой номер, оделся и направился в лес.
Луна сияла, как и в Новогоднюю ночь, и миллиарды звезд отражали ее сияние.
Сергей завороженно смотрел на луну. Ему показалось, что он видит на ней лицо Ольги, доброе и растерянное. Она что-то говорила ему, и ее слова звучали для него прекрасной музыкой. Он вспомнил какой – «Лунная соната»! Почему раньше, слушая ее, он не понимал, что такого особенного находят в ней люди, любящие и понимающие музыку. Сейчас она звучала для него Божественно.
– Прости меня, Оленька, – обратился он к жене. – Это я виноват, что довел тебя до такого отчаяния.
– Я люблю и жду тебя, – прозвучало в ответ. Прекрасней музыки он не слышал в своей жизни.
Сергей быстро пошел к корпусу.
У подъезда его окликнула пожилая женщина. Он удивленно остановился.
– Сергей Владимирович, – сказала дама. – Я мать спасенной вами Александры. Мы так благодарны вам, что нет слов, чтобы передать вам всю нашу признательность! Простите Сашеньку за грубость. Ей было нестерпимо больно. Она не смогла сдержать эту боль и выплеснула ее на вас.
Сергей Владимирович обнял женщину за плечи и, улыбаясь, сказал:
– Я желаю вашей дочери скорейшего выздоровления и счастья в новом году! И вам тоже.
Затем он взял ее руку и, поцеловав, быстро ушел к себе.
Он опять любил весь Мир.
Собрав свои вещи, он вызвал машину и поехал к Ольге, чтобы больше не расставаться с ней никогда.

Январь 2015 г.

;

Добро по понедельникам

Авдотья Семеновна тихо шла вдоль дороги, ведущей к районному центру.
Выйдя из дома чуть ли не в пять часов утра, за два часа она еле осилила треть пути.
Солнце уже поднялось, и идти было жарко. Хотелось присесть, но тогда она до ночи не успеет вернуться домой.
Мимо нее пролетали машины, и хоть бы кто-нибудь предложил подвезти.
«В наше время ни одна машина не прошла бы мимо, а теперь живут не люди, а роботы бездушные», – думала с горечью пожилая женщина.
Много лет она работала председателем колхоза в своей деревне и помыслить не могла, что в их селе останется всего лишь семь старых, немощных женщин. Ни магазина, ни хозяйства, живите как знаете.
Из них семерых лишь трое справляются худо-бедно самостоятельно, остальные же, одинокие, никому не нужные бабки, лишь благодаря заботам ходячих соседок еще влачат жалкое существование. Они не могут добраться до райцентра, чтобы купить продовольствие.
Хорошо хоть Полине Игнатьевне дочь два раза в месяц завозит провиант, иногда и остальным кое-что прикупает.
Так ведь вот надо же такому случиться, пока Полина к ней зашла чайку попить, у нее какие-то нелюди двух последних кур унесли. Но этого им показалось мало, и они прихватили все продукты, привезенные дочкой Варварой Полине Игнатьевне.
«Ясно, что бомжи, но толку что от этой ясности, управы на них все равно не найдешь».
Вот такие невеселые мысли терзали Авдотью Семеновну, уже изрядно уставшую, но твердую в намерении принести для всего их «дома престарелых», как они называли свою деревню, хлебушка, сахара, макарон и колбаски.
Внезапно ее обогнала шикарная машина и остановилась.
«Вот барин, – подумалось Авдотье, – если даже и предложит подвезти, не расплатишься потом за такой дворец на колесах».
Когда она поравнялась с машиной, из нее вышел мужчина и весело предложил:
– Садитесь, бабушка, подвезу! Вы куда путь держите?
– В райцентр! – ответила старушка. – Но подвозить меня не нужно, сама доберусь, ведь денег у меня на такси нет.
– А разве я хочу получить с вас деньги? – улыбаясь, спросил водитель шикарной машины.
– А что ж ты хочешь? – внимательно рассматривая незнакомца, спросила Авдотья Семеновна.
– Хочу хоть немного, в меру своих сил, облегчить ваш путь, – все так же улыбаясь, ответил мужчина.
«Симпатичный какой, улыбчивый, и глаза такие светлые, добрые. Уж не Ангела ли мне Господь послал подсобить?!»
– Да я в такую красоту и садиться боюсь, – засмущалась женщина, – еще испачкаю чего.
– Пустяки, – весело откликнулся «Ангел». – Садитесь, и мне веселее, и вам легче.
Он бережно помог Авдотье Семеновне устроиться, и они поехали.
– Прокачу вас с ветерком. Меня зовут Андреем, а вас?
Бабушка представилась, и они, неспешно беседуя, не заметили, как добрались до цели.
Высадив попутчицу у центрального супермаркета, Андрей поинтересовался, долго ли она собирается задерживаться в городе.
– Да нет, – ответила Авдотья Семеновна, – мне только продуктов на всю нашу артель инвалидов прикупить, и я отправлюсь в обратный путь.
– Как же вы собираетесь дотащить продукты на все село сами? – спросил Андрей.
– Ну, уж как-нибудь дотащу!
– Вот что, – сказал водитель, – даю вам два часа времени и жду вас вот на этой лавочке, – и он указал ей на лавку слева от входа в магазин.
– Прокачу вас и обратно. Сам увез, сам и привезу.
– Вот расскажу своим бабкам, не поверят, что такое может быть! – со слезами радости на глазах огорчилась его спутница.
– А я вас по всему селу прокачу, чтобы все видели! – засмеялся Андрей.
Он действительно довез Авдотью Семеновну до самого дома, через все село. Высадив бабушку, оставил ей свой телефон.
– Когда нужна будет моя помощь, – сказал он ей, – звоните, всегда рад помочь!
– Да ты что, не работаешь разве? – спросила его старушка.
– Работаю, – ответил «Ангел», – но понедельник оставляю для добрых дел.
Бабушка еще долго стояла у ворот своего дома, глядя вслед уехавшей машине, потом смахнула с глаз слезы и прошептала:
– Благодарю тебя, Господи, за это Чудо!

Апрель 2015 г.

;

Две женщины

Луч солнца заглянул в уютную спаленку молодой женщины, пробежал по ее груди, затем по подбородку, переместился на щеки, пытаясь заглянуть красавице в прикрытые веками глаза.
Глаза распахнулись, и радостная улыбка осветила не только лицо, но и всю комнату.
«Сегодня день рождения моей доченьки, – с нежностью подумала Наталья. – Четыре года!
Господи, как я могла хотеть избавиться от неожиданной и такой не нужной тогда беременности».
Спасибо маме, запретившей ей даже думать об аборте.
И вот выходили, вырастили и так счастливы, как никогда.
За дверью послышался шорох, и детский голосок спросил:
– Мамочка, ты не спишь?
– Нет, солнышко мое. Я уже проснулась.
– Можно к тебе зайти?
– Заходи, заинька.
И в комнату ворвался комочек света и радости, пробежал голыми ножками до кровати и шмыгнул под одеяло к мамочке.
Наталья прижала дочурку к себе и стала целовать ее в щечки. Затем взяла за ушки и весело спросила:
– Сколько нам исполнилось лет?
– Четыле года! – важно сообщила девочка.
– Значит, дергаем ушки четыре раза! – И Наталья легко подергала ушки Сашеньки.
В комнату вошла Нина Аркадьевна, бабушка Сашеньки.
– Доброе утро, девочки!
– Доброе утро! – хором ответили ей.
– Кто у нас сегодня именинник? – спросила Нина Аркадьевна.
– Я! – громко закричала Сашенька.
– Значит, это твой подарок стоит на балконе? – спросила бабушка.
– Девочка соскочила с кровати и помчалась в зал, чтобы попасть на балкон.
– Какое это счастье, мамочка, – сказала Наталья. – Спасибо тебе, а я чуть не убила его.
– Я уверена, что ты никогда бы не сделала этого, – ответила ей мама.
– Ура! – донеслось с балкона. – Велосипед!
Через час Наталья с Сашенькой приехали в зоопарк, как и было обещано имениннице.
Бабушка осталась дома готовить торжественный обед.
Прогуляв более трех часов по зоопарку, мама с дочкой не спеша шли к выходу.
Здесь размещалось множество киосков с игрушками и памятными сувенирами. Наталья обратила внимание дочери на плюшевого мишку, очень похожего на того, который так понравился им в живом виде.
Возле киоска стояла женщина с девочкой, которая жалобно просила мать:
– Ну, пожалуйста, мамочка, купи мне этого мишку!
Женщина строго сказала дочери:
– Мы с бабушкой целый год собирали деньги, чтобы нам с тобой поехать в Москву, чтобы ты увидела и Кремль, и метро, и зоопарк. И мы с тобой договаривались, Настя, что ты не будешь у меня ничего просить.
Женщина, говоря это, вспомнила сцену пятилетней давности, когда мать говорила ей:
– Заводить ребенка без мужа в твоем положении непростительная глупость! На что ты намерена его содержать? На свои десять тысяч или на мою пенсию, которая в два раза меньше твоей зарплаты?
Ей стало горько от этого воспоминания. Мама была права. Как трудно отказывать ребенку в том, что есть у всех других детей.
Слушавшая этот диалог Наталья заметила, как женщина, отвернувшись от дочери, незаметно смахнула рукой слезу со щеки. Затем, взяв за руку свою дочь, повела ее в сторону выхода.
Наталья достала деньги и, протянув их продавцу, попросила дать ей двух мишек.
Удивленная Сашенька спросила мать:
– А зачем мне два мишки, мамочка?
– Один мишка не тебе, – ответила Наталья, – а вон той девочке, – и она указала на удаляющуюся с матерью Настеньку. – Ты сейчас догонишь ее и подаришь ей мишку.
– А как ее зовут? – радостно спросила Сашенька.
– Ее зовут Настенька! Ты скажешь ей, что это подарок ей от москвичей. Поняла?
– Да, – весело ответила девочка и, схватив мишку, бросилась догонять Настеньку.
Мать Насти хотела отказаться от этого подарка, но взглянув на Наталью, приблизившуюся к ним, прочла в ее глазах такую мольбу не делать этого, что сумела лишь спросить:
– Почему вы так решили?
– У нас день рождения, а мы в свой день рождения всегда делаем подарки другим детям, понравившимся нам. Правда, Сашенька? – обратилась она за поддержкой к дочери.
– Плавда! Плавда! – закричала дочь.
Счастливая Настенька прижала к себе мишку, не в силах оторваться от него.
– Что нужно сказать? – обратилась к ней мать.
– Спасибо! – прошептала взволнованная девчушка.
– Приятных вам впечатлений от поездки! – пожелала им Наталья.

Апрель 2015 г.
;

Благодарность

В том году весна была невероятно жаркой. В конце мая температура поднималась до тридцати двух градусов. И мы, члены государственной экзаменационной комиссии, буквально плавились на своих местах, выслушивая ответы студентов юридической академии с утра до позднего вечера.
Помню, я так устала и мучилась постоянной головной болью, что наш председатель профсоюза после окончания экзаменов буквально вынудил меня взять путевку в дом отдыха и поехать на свежий воздух в Подмосковье, чтобы хоть десять дней отдохнуть перед началом вступительных экзаменов, на которых мне вновь предстояло париться в составе экзаменационной комиссии.
В столовой дома отдыха я оказалась за одним столом с коллегами других кафедр: Светланой Николаевной Соколовой и Зинаидой Ивановой Поповой.
Я хорошо была знакома со Светланой Николаевной по совместной работе на вступительных и выпускных экзаменах. Зинаиду Ивановну же знала лишь понаслышке.
В первый же день нашего совместного завтрака Зинаида Ивановна пожаловалась, что ужасно мучается желудком, а лекарство с собой взять забыла. Да и денег тоже не взяла, поскольку не успела получить зарплату.
Сердобольная Светлана Николаевна тут же откликнулась на беду коллеги с другой кафедры.
– Не переживайте, Зинаида Ивановна, – сказала она. – Я сейчас позвоню мужу, он должен вечером завезти мне кое-какие вещи, и попрошу его заехать по дороге в аптеку и купить вам нужное лекарство. Так что за ужином вы уже сможете принять ваши таблетки.
На том и порешили, и после завтрака все разошлись по своим номерам.
Вечером Зинаида Ивановна получила необходимое ей лекарство и рассыпалась в благодарности и уверениях, что в Москве сразу же возместит стоимость таблеток Светлане Николаевне, на что та в свойственной ей манере ответила, что такой пустяк, как стоимость этого лекарства, не следует даже брать в голову, что Зинаида Ивановна ничего ей не должна и ей будет очень приятно, если лекарство поможет избавиться коллеге от изнуряющих ее болей.
Здесь следует сказать, что Светлана Николаевна, оказывая такую услугу коллегам по работе, никогда не брала за лекарство денег. Я это знала по личному опыту, поскольку пару раз сама получала из рук Светланы чудодейственные таблетки от першения в горле и головной боли. При малейшем желании расплатиться за лекарство я всегда слышала в ответ:
– Ты мне ничего не должна. Это такой пустяк, что и говорить не о чем! Лишь бы пилюли помогли тебе, а остальное выбрось из головы.
Причем делала это Светлана Николаевна всегда от чистого сердца и с искренним желанием помочь человеку. И все знающие ее люди говорили спасибо и забывали об этом факте.
Кстати говоря, ее пилюли всегда помогали.
Зинаида Ивановна горячо поблагодарила коллегу, но заверила ее, что обязательно вернет ей деньги в Москве.
За каждым приемом пищи она всенародно начинала изливать свою благодарность и извиняться за просрочку в оплате лекарства. Эта сцена повторялась три раза в день.
Светлана Николаевна устало повторяла, что ей никаких денег не нужно, что ее поступок не стоит благодарности, мрачнела от возражений Зинаиды Ивановны и старалась не встречаться с ней в столовой.
Но это ее желание оказалось невыполнимым. Зинаида Ивановна приходила к моменту начала приема пищи и покидала столовую последней.
Наконец, измученная благодарностью коллеги, Светлана Николаевна перестала появляться в столовой.
Как-то зайдя в бар ресторана на чашечку кофе, я застала там ее поедающей сосиски с салатом и спросила, почему она не посещает столовую.
– Ой, Светик, – ответила она мне, – мне легче съесть сосиски, чем своим появлением расстроить Зинаиду Ивановну, не знающую покоя и считающую себя виноватой в том, что у нее не оказалось при себе денег, чтобы заплатить мне немедленно за лекарство. Все мои уверения, что платить ничего не надо, на нее не действуют.
Мне жаль было Светлану Николаевну и за очередной трапезой, выслушав монолог Зинаиды Ивановны о том, как ей неудобно перед Светланой Николаевной и как она благодарна ей, я заметила, что, может быть, не следует так часто благодарить коллегу и извиняться перед ней, что это может смущать и расстраивать такого доброго и отзывчивого человека, как Светлана Николаевна.
На свое замечание я получила категоричный ответ:
– Не знаю, как вас, но меня родители научили быть благодарной людям, проявившим ко мне внимание и уважение.
Ну что тут скажешь?
Светлана Николаевна продолжала питаться в баре, и мы встречались там, когда я заходила выпить свежевыжатого сока или кофе.
Однажды, выйдя с ней из бара, я заметила, как внезапно болезненно исказилось лицо приятельницы, и, проследив за ее взглядом, увидела приближающуюся к нам Зинаиду Ивановну.
– Ах, как я благодарна вам, Светлана Николаевна, – завела та свою песню.
Я тут же отошла от них, не в силах выносить общество этой «щепетильной» и нудной до зубной боли дамы.
На другой день, не дождавшись окончания срока путевки, Светлана Николаевна уехала.
А я, вспоминая эту историю, думаю, что иногда благодарность бывает просто невыносимой.

Май 2015 г.
;

Деловая встреча

Все пошло совсем не так, как она ожидала.
А она так надеялась на это событие, которое должно было изменить всю ее жизнь, так мечтала о нем.
Ей казалось, что с ее опытом, стремлением получить это место, с ее внешними данными, наконец, с ее умением найти подход к любому человеку, пусть даже будущему начальнику, ей особенно не стоит переживать. Тем более что к встрече она готовилась как в профессиональном плане, так и в психологическом, рассчитывая произвести на своего работодателя самое выгодное впечатление.
Арина не пожалела даже последних денег, чтобы купить очень достойный деловой костюм, новые туфли и сделать умопомрачительную стрижку, массаж лица и маникюр в одном из престижных салонов красоты.
Но с самого утра зарядил сильный дождь, от которого прическа сразу поникла и осела.
Новые туфли безжалостно натирали пятки, а костюм изрядно промок, несмотря на все ее старания спрятаться под зонтом.
Однако самый неприятный отпечаток в ее душе оставила сама встреча.
Принимавший ее руководитель оказался на редкость отвратительным субъектом. Когда изрядно промокшая и утратившая первоначальный блеск посетительница вошла к нему в кабинет, он вместо того, чтобы предложить ей сесть, минут десять нагло и цинично рассматривал ее, как какой-нибудь музейный экспонат. Затем, предложив сесть, повел беседу совершенно не в том русле, в котором она ожидала, задавая вопросы отнюдь не профессионального направления.
Делал он это с такой презрительной миной, с таким отвращением на и без того отталкивающем лице, что Арина почувствовала себя совершенно раздавленной.
Весь его вид, писклявый голос и странная манера кривляния вызывали в ней желание поскорее убраться из его кабинета. В результате все заготовленные заранее слова и фразы выскочили из ее головы, и она, сознавая, что ведет себя, как последняя идиотка, ничего не могла с собой поделать и получила, естественно, отказ.
Выйдя из офиса, она побрела к первой попавшей ей на глаза скамейке, чтобы найти в своей сумочке пластырь и заклеить вконец стертые пятки. Сдерживаемые рыдания душили ее, по щекам текли слезы.
С одной стороны на конце скамейки примостился какой-то мужчина, но Арине было не до него. Краем глаза она машинально отметила про себя, что он какой-то странный, одет слишком старомодно, хотя совсем не стар, что у него черные волосы и глубоко посаженные глаза.
Но все это промелькнуло в сознании, так как она вся была еще в мыслях о неудавшейся деловой встрече. Перед ее внутренним взором возникали картины этого мероприятия.
«Сморчок похотливый, урод писклявый, циник!» – давала она волю своему бешенству. Да как он посмел так разговаривать с ней. Какое он имел право так унижать ее. Она сама руководила отделом, у нее есть масса перспективных предложений по развитию отрасли, она прекрасно знает весь технологический процесс. Он не дал ей даже рта раскрыть.
– Господи! Ну почему так все произошло? – вслух простонала она.
На другом конце скамейки кто-то шевельнулся, и Арина невольно посмотрела в сторону своего соседа. То, что она увидела, заставило ее забыть о своих переживаниях.
На том же самом месте сидел старик с длинной седой бородой, в той же самой странной одежде, которая удивила ее при первом взгляде на мужчину, сидевшего на этой скамейке.
Он с интересом смотрел на нее пронизывающим взглядом, и она не могла оторваться от его лица. Старик был очень похож на кого-то до боли знакомого, но она никак не могла понять, на кого именно он похож. В его взгляде угадывалось смятение и даже удивление.
– Да, – сказал он, словно между ними уже шел какой-то разговор. – Я действительно ошеломлен увиденным в вашем мире. Все куда-то бегут, спешат, суетятся. Но позвольте вас спросить, сударыня, куда спешит весь народ? У меня такое чувство, что в вашей эпохе все люди проживают свою жизнь в забеге от старта до финиша. И это, на мой взгляд, ужасно! Они не живут, а бегут! Но куда и зачем? Вот в чем вопрос!
Арина не могла отвести от него глаз, сама не зная почему.
Внезапно он вздрогнул и произнес:
– Впрочем, прошу меня извинить, мое время истекло. За мной уже пришли.
«Он сумасшедший! – подумалось ей. – Кому он нужен?»
Но тут она увидела, как старик начал таять, буквально на ее глазах превращаясь в небольшое облако, с двух сторон которого обозначились две прозрачные белые фигуры с крыльями за спиной.
Арина перевела взгляд с них на то место, где только что был ее собеседник, и в почти растаявшем облаке увидела четко обозначившееся лицо пожилого человека с пронзительным взглядом глубоко посаженных глаз и с длиной седой бородой.
– Лев Толстой! – прошептала Арина.
Она совершенно забыла о своей неудачной деловой встрече. Ни боли, ни сожаления, ничего не осталось.
В ее голове лишь звучал вопрос: «А действительно, куда мы все спешим и зачем?»

Июнь 2015 г.
;

Суббота. Тверская улица. Москва

Иду по Тверской, не спешу, до занятий в клубе еще полчаса.
Народу немного, 11 часов утра.
Впереди идет молодой человек, он тоже никуда не торопится. К нему подлетает молодая, приятного вида девушка. В отличие от нас она явно все делает поспешно и даже как-то нервно.
– Вы не дадите мне сто рублей? – говорит она молодому человеку. – У меня кончился проездной, а на карточку деньги не пришли, и я не могу добраться до дома.
– Да врешь ты все, – отвечает он. – Но я дам тебе эти сто рублей, если тебе не стыдно.
– Но я действительно попала в такое жуткое положение и не знаю, как попасть домой.
– В прошлую пятницу на бульваре ты мне говорила то же самое!
Девицу буквально сдувает, она мчится дальше.
Мне интересно, и я устремляюсь за ней.
На Дмитровке она подлетает к девушке и повторяет свою историю. Девушка ей явно сочувствует, но, извиняясь, протягивает пятьдесят рублей.
Авантюристка берет деньги, небрежно бросает: «Спасибо!» – и летит дальше. Делает все очень быстро.
Проходит секунда, она уже на Кузнецом мосту, подходит к молодому человеку.

Апрель 2015 г.
;

Предновогодняя история

Буквально на днях, в преддверии Нового года, со мной произошла невероятная история, которой я не могу найти никакого объяснения.
Но связана она каким-то непостижимым образом с событиями моего далекого детства. Именно там я усматриваю причину своей неадекватной или, если сказать точнее, хулиганской выходки.
Все началось в пятом классе.
В те времена я мечтала учиться с ребятами, о которых писали в книжках, которые были настоящими пионерами, тимуровцами и каждый день совершали замечательные поступки: помогали слабым и больным людям, защищали грудью своих товарищей и никогда никого не обижали.
Наш же класс не отличался ни дружбой, ни примерным поведением. И это обстоятельство меня ужасно огорчало, потому что я была председателем пионерского отряда и думала, что именно я виновата в таком положении дел.
Правда, в нашем классе не все ребята были пионерами. Именно в тот год нам страшно не повезло. В наследство от прошлогоднего пятого класса нам достались сразу два второгодника: Дима Горохов и Вова Иванов.
Эти мальчики были старше нас, но несмотря на то, что они уже прошли программу пятого класса и могли стать круглыми отличниками, учились неважно, еле-еле перескакивая с двойки на тройку. Кроме того, они и вели себя очень плохо.
Но хуже всего было то, что и на наших мальчишек эти ребята влияли не лучшим образом, постоянно вовлекая их в самые неприятные для всего класса инциденты.
Особенно сдружились с ними Коля Гаврилов и Сеня Ковальчук. Вместе с этими «совсем пропащими второгодниками», как называла их наша классная руководительница – Марья Афанасьевна, они устраивали драки с мальчишками параллельного класса, играли в карты, ножички и другие запрещенные в школе игры. Девчонкам тоже от них просто деться было некуда.
В общем, позорили наш класс, что заставляло меня постоянно переживать и бдительно следить за ними, чтобы, по возможности, предотвращать последствия их несознательного поведения.
Даже на уроках, не говоря уже о переменах, они обстреливали девочек фанатиками от конфет, скатав их в жесткий комочек и сложив особым образом пальцы.
Причем они так натренировались в этом деле, что точно попадали в цель, то есть в лоб своей жертве, где бы та ни находилась.
Получить такую «посылочку» на глазах всего класса, стоя у доски, было очень неприятно и даже до слез обидно.
Однажды и я получила такой привет от кого-то из них, когда стояла у доски на уроке физики. Я страшно разозлилась. Особенно обидно было то, что все смеялись при этом, вместо того, чтобы осудить зачинщиков этого безобразия.
Учитель физики удалил из класса Гаврилова и Иванова и приказал им завтра прийти в школу с родителями. Но не успели эти два друга выйти за дверь, как кто-то умудрился попасть Ивану Андреевичу таким шариком прямо между глаз. Учитель покинул класс до окончания урока.
Был страшный скандал. Это дело разбиралось с участием завуча школы.
И вот я стала думать, как бороться с этими хулиганами.
Дома я достала коробку, в которой хранила коллекцию своих фанатиков, и безжалостно стала скручивать их в виде шариков, тренируясь обстреливать ими «вражеские» города, обозначенные на карте мира, висевшей над моим столом, за которым я делала уроки.
Сначала у меня ничего не получалось, но я продолжала с упорством ослицы, сама не зная для чего, осваивать это хулиганское мастерство и примерно недели через три прекрасно попадала в намеченную мною цель.
Я так намастрячилась в этом деле, что однажды без особых усилий попала в лоб нашей соседке по квартире, за что была наказана и лишилась прогулки.
Но меня наказание не остановило, и я перенесла свое «искусство» в класс. Безусловно, я старалась заниматься этим делом незаметно, и как-то на уроке химии, когда все примерные ученики склонились над своими пробирками, смешивая химические элементы, я умудрилась попасть прямо в полуоткрытый рот Кольке Гаврилову, а он, решив, что это сделал его дружок Вовка, залепил ответный «снаряд» тому прямо в глаз.
После уроков мальчишки передрались, и их компания распалась, что меня очень порадовало.
Теперь второгодники стали врагами наших мальчишек, а те превратились в наших защитников.
Но особенно меня радовало то, что никто не догадывался, как я думала, о моей роли в случившемся скандале.
Мне очень нравилось незаметно отправлять подобные «подарочки» в стан наших заядлых врагов, не позволяющих нашему отряду и нашему классу стать лучшими в школе. Я так старалась преуспеть в этом, что умудрилась схватить несколько двоек за неправильный ответ, потому что совершенно не следила за ходом урока, а всецело предавалась своему занятию.
Но в один прекрасный момент меня разоблачила моя любимая учительница по литературе Галина Сергеевна, бывшая и завучем школы.
Она повела меня в свой кабинет и провела со мной воспитательную работу, после которой я от стыда не знала куда деться и вся в слезах два урока просидела в кладовке спортивного класса.
Уроки уже закончились, и я потихонечку вышла из своего укрытия и направилась в класс за портфелем, где наткнулась на Колю Гаврилова, который хотел меня как-то утешить, увидев заплаканные глаза, но я так рыкнула на него, что он отстал от меня, я же, чувствуя себя самым несчастным человеком в мире, поплелась домой, попутно размышляя, каким образом я из примерной отличницы превратилась в двоечницу и преступницу.
Больше стрельбой фантиками я не занималась. И очень быстро все вернулось на круги своя.
Так вот, возвращаюсь в предновогоднюю атмосферу нашего времени.
В этот странный день, пройдясь в поисках подарков по двум торговым центрам и изрядно нагрузившись пакетами, я усталая, но довольная вошла в вагон поезда метрополитена и удобно устроилась на свободном месте.
Я почувствовала себя совершенно счастливой. Все-таки, действительно, как мало человеку нужно для счастья! Для меня достаточно оказалось этого свободного места, куда я опустилась после продолжительной прогулки по магазинам.
Водрузив на колени свои пакеты, я блаженно расслабилась, достала из сумки ириску и с наслаждением отправила ее в рот. В руке у меня остался фантик, и я, обняв свои покупки, сама не зная зачем, стала скручивать его в твердый шарик, правда, совершенно не собираясь отправить этот «снаряд» в чей-нибудь адрес.
Так я и сидела, обняв одной рукой пакеты, а второй сминая пальцами фантик.
Абсолютно машинально я окинула взглядом окружающих меня людей, отметив напротив себя очень неприятного мужчину, который так развалился на своем месте, что его соседям пришлось сжаться и принять весьма неудобные позы.
Поезд остановился, и в вагон вошла бабуля с сумкой на колесиках, загруженной до такого состояния, что старушка еле волока ее. Она остановилась прямо напротив неприятного типа.
Но он и ухом не повел, чтобы уступить бабушке место. Напротив, он демонстративно закрыл глаза, всем своим видом давая понять, что не собирается этого делать.
Вся эта картина предстала перед всеми стоящими и сидящими пассажирами, но не произвела на них никакого впечатления.
Я, конечно, не выдержала. Подхватила одной рукой все свои покупки и, дотронувшись до рукава старушки, предложила ей свое место.
Однако вопреки моим убеждениям относительно того, что настоящие мужчины у нас перевелись и исчезли как вид, в поезде оказался именно такой мужчина, сидевший рядом со мной. Он галантно остановил мой благородный порыв и усадил бабулю на свое место.
Через две остановки я приготовилась к выходу и, проходя мимо противного типа, не уступившего место бабушке, лихо влепила ему в лоб скатанный фантичный шарик, мгновенно выскочив из вагона.
В окно я видела, как он подскочил и что-то закричал о хулиганах. Поезд захлопнул двери и покатил дальше, а я, обалдевшая от своей собственной выходки, плюхнулась на скамейку, стоявшую у платформы, с которой вскочила какая-то женщина и, обращаясь ко мне, крикнула:
– Нет, ну вы видели эту сволочь?!
– Какую? – в ужасе спросила я, совершенно уверенная, что этот эпитет адресован дамой именно мне.
– Ну, этот, который звал на помощь от хулиганов!
– Вы что, его знаете? – находясь в ужасном смятении, спросила я.
– Мне ли не знать его, этого гада! Он разрушил мою жизнь. И ребенка я потеряла, – заплакала женщина. – Ведь он меня тоже в окно увидел, понял, что я теперь точно знаю, что ни в какую командировку он не уехал, а сбежал от меня, узнав, что у нас будет ребенок. И хоть бы что – поехал дальше!
Женщина опять заплакала. Я вытащила из сумки бутылочку с водой, которая, к счастью, еще не была открыта, и протянула ее женщине.
Она улыбнулась сквозь слезы, взяла ее и жадно стала пить. Я встала и хотела предложить ей выйти из метро и пройтись, рассказать мне свою историю. Но внезапно от противоположной платформы к нам устремился тот неприятный тип, которому я послала свой фантик.
У меня подкосились ноги, и я тяжело опустилась на скамейку, замерев от ужаса в ожидании неминуемой расплаты за свой ужасный поступок.
Но «сволочь», по определению моей собеседницы, проскочил мимо меня и схватил ее за руку. Женщина выронила бутылку с водой, а он обнял ее и громко сказал:
– Я прозрел, Ниночка! Если можешь, прости меня! Мне очень плохо без тебя. Пойдем отсюда, мне так много нужно тебе сказать!
Мне кажется, что от удивления у меня отвисла челюсть, и я сидела с открытым ртом.
Женщина обернулась ко мне и, поблагодарив меня за воду, пошла с ним к выходу.
Из моей груди вырвался вздох облегчения. Но в этот момент на скамейку рядом со мной опустился мой сосед по вагону, галантно уступивший место бабушке. Я удивленно посмотрела на него.
– Ну, здравствуй, Жанна! – сказал он мне.
– Вы обознались, извините, мы с вами незнакомы, – ответила я.
– Нет! – уверенно возразил мужчина. – Пора мне уже поговорить с тобой, – продолжая обращаться ко мне на «ты», сообщил он о своем намерении.
– Но я вас не знаю, – абсолютно искренне ответила я. – Мне не понятно, о чем вы хотите поговорить со мной?
– Неужели не узнаешь?! – грустно и даже как-то жалобно прошептал он.
– Но это же естественно, как можно узнать человека, которого ты не знаешь? – вразумляла я его.
– Понимаешь, какая штука получается. Мы были не просто знакомы с тобой, Жанна, а вместе учились в одной школе, в одном классе много-много лет назад.
Я внимательно смотрела на него, но, убейте меня, не могла его идентифицировать ни с кем из своих одноклассников.
– Помнишь 5 «А» класс? – спросил он. – Ты тогда прекрасно стреляла фантиками, впрочем, как и сейчас! – Он лукаво улыбнулся.
И тут я его вспомнила.
– Коля! Не может этого быть!
Он встал, взял меня за руки, поднял и расцеловал в обе щеки.
– А я ведь тогда мечтал носить твой портфель из школы до твоего дома! Но ты всегда смотрела на меня как на пустое место. Зато я ни на день не выпускал тебя из вида всю свою жизнь. Ты удивишься, но я даже на твоей защите был. Кстати, мы защищались с тобой с разницей в два дня. Но ты, как всегда, первая!
Я не верила своим ушам и глазам. Неужели из того неуклюжего мальчика вырос такой представительный мужчина?
– Знаешь, ты меня просто пугаешь, выходит, я прожила всю жизнь под пристальным оком своего одноклассника! – сказала я. – Почему же ты не подошел ко мне?
Он покраснел и засмущался.
– Я боялся! – просто сказал он. – Слушай! Давай отметим нашу встречу. Здесь рядом есть небольшой ресторанчик. Хоть поговорим по-человечески!
Я согласно кивнула, потому что была потрясена всеми событиями этого дня, и мы отправились отмечать встречу одноклассников.

И вот пусть мне теперь кто-нибудь скажет, что чудес не бывает!

Декабрь 2015 г.