Когда нелегкая занесла меня снова в больничные стены, мое невеселое настроение и нехорошие предчувствия усугубил принимающий врач, с порога начавший настраивать меня на самые неблагоприятные перспективы и явно демонстрирующий всю нежелательность моего появления во вверенном ему богоугодном заведении. Мрачно осмотрев мою ногу, он сразу же заявил, что спасти меня может теперь лишь чудо и, не тратя времени на многочисленные предварительные анализы, уже через несколько часов положил меня на операционный стол, где, в течение часа вычищая из раны накопившийся гной, развлекал меня описанием того, что может со мной произойти дальше. Слушать это было бы весьма занятно и познавательно, если бы речь не шла о столь необходимой мне в будущем части тела, с которой я успел сродниться за последние 55 лет.
Но мне ничего не оставалось, как вверить в его руки свою жизнь, поскольку результаты работы московского центра привели меня в это плачевное состояние. Я не вдавался в панику и не спорил с ним, но упорно пытался понять его мотивацию и отношение ко мне, а также свои реальные перспективы и возможные действия. Услышав о том, что это уже не первый пациент, попавший к ним с подобным осложнением из ЛРЦ, я понял, что у меня нет и особого резона настаивать на возвращении туда. Мне не хотелось думать, что это говорит в нем профессиональная ревность провинциального эскулапа к преуспевающим столичным коллегам. Допуская, что он просто набивает себе цену и напрашивается на бакшиш, я был уже не против выражения бесконечной благодарности в пределах разумного, но стоял вопрос цены.
Надо сказать, что оценивать собственную жизнь и здоровье - задача неординарная, особенно в пересчете на деревянные. Впрочем, мерить себя в бутылках коньяка или автомобилях оказалось тоже затруднительно, так что эту тему я не стал поднимать до конкретных результатов. А с ними было сложно. В меня вливали литры физраствора, грозя заменить им всю кровь и привести к мозговой водянке, но все это тут же выливалось прочь, унося с собой заразу. Температура оставалась стабильно несколько выше нормы, а доктор на все вопросы лишь бурчал нечто невразумительное, даже собственноручно проводя перевязки и скептически хмыкая, осматривая результаты своих трудов. Я все более начинал понимать, что чудо в переводе для пациента означает минимум шансов, что не могло не беспокоить.
А потом что-то случилось, промывания прекратили, и на лице своего доктора я вдруг заметил, как вечно хмурая озабоченность уступила место на небритом лице выражению некоей удовлетворенности. И тогда я понял, что появился прогресс, а мрачность и неразговорчивость были вызваны беспокойством и неуверенностью в результате, нежеланием спешить с выводами и прогнозами, зря обнадеживать тяжелого пациента. Его лицо сразу же показалось мне даже несколько симпатичным, а вспомнив его собственную хромоту, из-за которой он опирался на трость, я вдруг понял, кого он мне напоминает. Я не любитель дамских сериалов, и засыпал на пятой минуте, успев поставить верный диагноз раньше экранных героев, но, полагаю, главный экранный персонаж запомнился не только мне своей экстравагантностью.
Не думаю, что это было сознательное копирование популярного образа, но все совпадало почти до мелочей, и я задумался о глубинной причине сходства, так далекого от примитивного героя «Интернов» или лощеного красавца из «Скорой помощи». Видимо, есть нечто общее в отношении к профессии и людям, прикрытое внешним цинизмом, безразличием и грубоватостью, вызванное необходимостью отстранения от сугубо личностного переживания страданий каждого пациента, что позволяет сохранять ясной голову и не распускать нервы в случае неудачи, от которой никто не застрахован. Мне еще далеко как до финала, так и окончательных выводов, поэтому я воздержусь от каких-либо более развернутых оценок и характеристик, но сейчас у меня окончательно пропало желание ставить под сомнение квалификацию своего врача.
Еще одним позитивным признаком, как ни странно, стал перевод из стерильного индивидуального бокса в общую четырехместную палату. Не сказать, чтоб я там очень скучал в одиночестве, но был рад вернуться к народу, даже потеряв несколько в комфорте. В этот раз мне повезло с компанией, и я легко и просто сошелся с новыми соседями. Все они оказались очень разными людьми со своими серьезными болячками, но весьма общительными, позитивными и доброжелательными, готовыми помочь и поддержать в любой непростой больничной ситуации. Мне помогли устроиться и даже уступили более удобное место у стены слева, чтобы проще подниматься с кровати. Внимательно, но ненавязчиво расспросив о моих мытарствах, посочувствовали и поделились со мной своими припасами и историями болезней.
Они сильно различались по возрасту, опыту, культуре, но, ощущая себя в одной лодке, в равной мере стремились к взаимопониманию и взаимоподдержке. Рослый и крепкий охранник лет 25-30 из Читы, заболевший тут в командировке, являл собой образец того, какой хотелось бы видеть нашу молодежь – воспитанной, уважительной, заботливой и предупредительной. Монтер из дальнего района под полтинник, начавший по его словам курить в первом классе и жутко храпящий по ночам, днем представал добродушным и компанейским мужиком, терпеливо и с искренним интересом слушающим малосвязные рассказы еле ходящего и плохо слышащего, но еще вполне бодрого 90-летнего ветерана войны, иногда постанывающего во сне, но не мучающего никого своими жалобами и капризами, несмотря на отсутствие родных.
Мы быстро нашли общий язык, и это был, как ни странно, не столько русский матерный и скабрезные шуточки, на который обычно переходят мужчины в своих узких компаниях, сколько общий по интересам и темам – спорт, история, экономика, политика, хотя последнее в меньшей степени. И абсолютно не касались дам, тут было явно не до них. Разговоры вспыхивали и угасали спонтанно по любому случайному поводу – меню очередной кормежки, запаздывающий врачебный обход или завтрак, погода за окном, подобно тому, как свободно и непринужденно развивается диалог в купе поезда, где оказалось только четверо мужиков, и нет причин соперничать и делить представительниц прекрасного пола, которые чаще всего являются яблоками раздора. Единственным отличием было полное отсутствие любого алкоголя.
Никто не считал себя центром Вселенной, не раздувал из мухи слона и не создавал конфликтов, пытаясь по возможности помочь соседям, вынося чужой мусор, открывая дверь или окно для проветривания, включая и выключая свет при общем согласии. Когда меня в очередной раз собрались зачем-то перевести в новую палату, я активно возражал, что позволило остаться в прежней компании. Когда же монтера выписали, было даже несколько жаль прощаться, несмотря на радость за него и себя, получившего шанс на спокойные ночи. Еще неизвестно, кто займет его место, когда выпишут остальных и долго ли еще предстоит мне оставаться тут, но с каждым днем крепнет уверенность, что все будет хорошо и профессионализм местных врачей не подведет, а я наконец закончу свою печальную опупею.
PS. Честно говоря, она уже и мне жутко надоела, а особенно достало в сотый раз расшаркиваться за выражаемые соболезнования и сочувствия. Но, поскольку пока меня каждое утро будят уколом в задницу, а не поцелуем в губы, то эта тема составляет мой основной источник впечатлений, наблюдений и эмоций, которыми я могу поделиться с читателями своего блога. Однако прятаться из репортажного поста в литературщину и создавать из собственного опыта новые рассказки я еще не готов морально, то очень прошу обсуждать и высказываться лишь по содержанию, честно и конструктивно, без скидок на личность автора и его текущую ситуацию, указывая откровенно на ошибки и ляпы, пусть и в личке. Заранее благодарен всем откликнувшимся настоящим друзьям за понимание и внимание.