Наша деревня сгорела в одну ночь. Молния ударила в высокое сухое дерево, вспыхнуло пламя, от него занялись ближние сараи, а за ними и дома. Хорошо еще, что никто из жителей не пострадал. Погоревали мы день, потом другой, но делать нечего, деревни не вернешь. Собрались все вместе и стали решать, как жить дальше. Старики говорили, что это кара божья за наши прегрешения, и некоторые с ними соглашались. Да и те, кто не соглашались, думали: это неспроста. В одном все сошлись – нельзя тут больше оставаться. Так, собрав оставшиеся пожитки, мы двинулись в путь. Шли, преодолевая все трудности, будто кто-то гнал нас прочь от пепелища. Да и надеяться было не на кого, разве что на самих себя. Долго еще у всех перед глазами стояло зарево того пожара.
Мы вышли как-то на большую поляну, окруженную сосновыми деревьями, и остановились. Место сразу всем понравилось. И от города не так далеко, пешком дойти можно. Все лето строили погорельцы новый поселок. Три десятка здоровых и сильных мужчин работали на совесть, а остальные им помогали. К осени отстроили дома, продуктовую лавку, вещевую – чтобы все как у людей. В самом центре поселка возвели большой нарядный дом с террасами и балконами, устроили рядом площадку для танцев. Дом стоял под большим раскидистым деревом, его нарочно не стали рубить, когда расчищали площадку под строительство. Красивое здание так и называли: «Дом под вязом». На втором этаже даже устроили комнаты для гостей – на всякий случай, вдруг кто приедет, будет где принять, никого не обременяя.
Так и началась наша новая жизнь. Не могу сказать, что она была легкой, но для дружных и трудолюбивых людей вполне подходящей. В маленьком поселке, где все на виду, появление нового человека не могло пройти незамеченным, тем более что он и по виду отличался от остальных – у него не было одной ноги. Люди жалели одноногого, старались сделать что-нибудь приятное. И ему так в поселке понравилось, что он решил остаться навсегда. Куда бедному было податься? А тут добрые люди – его приняли, обласкали, приютили. Разве обременительно трем десяткам хороших работников прокормить одного калеку? Конечно, нет.
Но одно дело быть сытым, а другое – чувствовать себя счастливым и полноправным жителем поселка. Чтобы угодить одноногому, было предпринято несколько начинаний: в вещевой лавке открыли специальный отдел «Правый ботинок», куда из города, как мы полагали, должны были присылать непарную обувь. Но городские торговцы оказались людьми черствыми и присылать правые ботинки отказывались. Тогда решено было выставить на витрину только правые ботинки от тех пар, что уже были в лавке. Но воспротивился продавец, который не хотел продавать пару за полцены. Покупать же один ботинок по цене пары не желал одноногий. Жители, идя навстречу обоим, договорились возмещать стоимость левого ботинка сообща. Таким же образом оплачивали и стоимость правого ботинка, вручая одноногому деньги в качестве подарка ко дню рождения. Ему это пришлось по душе, но он стал намекать, что ходить год в одном ботинке не может. Стали дарить такой же подарок и к Пасхе. «Не могу же я зимой и летом носить одну и ту же обувь!» – возмутился как-то он. В общем-то, он был прав. Стали дарить еще к Рождеству. Но тогда он заявил, что этого недостаточно. И все решили, что дешевле купить ему передвижное кресло, чтобы он не ходил, а ездил, и тогда ботинки не будут снашиваться. Ездить он согласился, только не в кресле, а в автомобиле.
Машина, специально оборудованная для одноногого, стоила дорого. Жители поселка долго обсуждали, могут ли они себе это позволить, и решили, что три десятка здоровых людей могут заработать на автомобиль несчастному калеке. И заработали. Это была первая и единственная в поселке машина; поскольку подходящих дорог не было, то стали строить специальную асфальтовую дорогу – сначала от «Дома под вязом», где жил одноногий, до лавочки, потом от лавочки до пруда, а позже – «окружную», вокруг поселка.
Однажды бедный калека сказал, что ему надоело ездить по кругу. И тогда построили еще отрезок асфальтового пути, который соединил поселок с трактом, ведущим в город. Как-то одноногий уехал по новой дороге – и как в воду канул. Люди по-разному отнеслись к этому: одни выражали явное беспокойство, гадали, куда он делся; другие – облегченно вздохнули. Решили немножко подождать и пуститься на поиски, но до этого дело не дошло. Одноногий вернулся через несколько дней. И был он не один.
Он привез из города своего приятеля – однорукого. Все отнеслись к этому с пониманием. Конечно, бедному калеке среди здоровых людей неуютно. Теперь, когда их стало двое, они заживут прекрасно. Однорукий поселился в другой комнате для гостей и поступил на полное обеспечение жителей поселка. «Двоих-то несчастных как-нибудь прокормим», – рассуждали мы. Завтракать, обедать и ужинать они теперь ходили поочередно в разные дома. На каждую семью приходилось только два дня в месяц, а это не слишком накладно.
Однорукий быстро освоился, огляделся и понял, что ему оказывают меньше внимания, чем одноногому: и правых ботинок для него не продают, и автомобилей не покупают. А это несправедливо. Он стал мрачен и заявил, что на него напала такая тоска, что хоть вешайся. Все страшно перепугались, стали жалеть бедняжку и спрашивать, чем же можно развеять эту ужасную тоску. Он ответил, что лучшие средства – это здоровый отдых, приятные развлечения и хорошее питание.
Озадаченные жители собрались в «Доме под вязом» и стали думать, как помочь ему. Спорили долго и постановили: во-первых, выписывать регулярно бананы и кокосы из тропических стран, спаржу из Парижа и устриц из Бордо; во-вторых, по субботам устраивать развлекательные представления с песнями и танцами.
Казалось, эта проблема была решена. Но тут возникла другая: деликатесы стоили дорого, и работать теперь приходилось вдвое больше, чем прежде. Группу жителей отправили на заработки в город. Затем учредили специальный Фонд спасения, в который отчисляли десятую часть дохода. Теперь всем была гарантирована спокойная жизнь, думали мы, но ошиблись. Одноногий решил, что его сильно обделили, и стал бороться за свои права. Он не мог ходить на танцы, которые как он полагал, устраивались специально для однорукого, и требовал их отмены. Поэтому танцы теперь проводились тайно, по воскресеньям, а одноногого на это время увозили в город – кататься на карусели. Когда об этом узнал однорукий, он был в ярости.
Мы не знали, что делать и опять собрались в «Доме под вязом». Слово взял староста, самый старший из мужчин: «Сограждане! – торжественно начал он, – в нашем поселке среди нескольких десятков здоровых и полных сил людей мучаются двое несчастных калек. Наш долг – обеспечить им достойную жизнь. А мы даже этой малости сделать не можем! Обиженные богом люди пребывают в тоске и печали, и положение их вызывает жалость. Мы просто обязаны перестроить нашу жизнь так, чтобы им с нами жилось хорошо». Согласие было единодушным. Кончилось тем, что постановили обеспечить обоим полноценный отдых, а во время отпуска вывезти их на Канарские острова. « А когда у них отпуск?» – раздался вдруг ехидный голосок. Все возмущенно зашикали, и вопрос повис в воздухе.
Когда же мы с хорошей вестью явились в комнаты для гостей, то постояльцев там не обнаружили. Не было на месте и автомобиля. «Они обиделись на нас и уехали!» – закричала в отчаянии какая-то женщина. «Не беспокойтесь, далеко не уедут», – мрачно заметил другой голос. И, правда, они вернулись очень скоро, теперь уже втроем. Позже выяснилось, что женщина, приехавшая с ними, оказалась глухой.
Когда мы увидели женщину, то поначалу обрадовались. Вероятно, она выберет одного из них (а может быть, уже выбрала) в мужья, а второй будет другом семьи, и все как-то образуется. Но женщина выбрала третьего – местного плотника. Да и что удивительного, парень был хорош и имел он только один недостаток – любил крепкое словцо. А если уж говорить начистоту, то ругался – как сапожник. Но поскольку женщина не слышала, то это обстоятельство не составляло препятствия для установления отношений. Правда, плотник так не считал. Он вообще не собирался иметь отношений с глухой, потому что ему нравилась белошвейка, и он собирался на ней жениться. Когда было объявлено об их помолвке, глухая узнала и заявила, что не переживет этого и с горя утопится, потому что любит плотника без памяти и желает выйти за него замуж.
Страсти накалялись. Мы опять собрались в «Доме под вязом», стали обсуждать наше сложное положение. Мнения разделились: одни считали, что плотник имеет полное право жениться на белошвейке, другие утверждали, что нельзя строить свое счастье на несчастье бедняжки. Будущая утопленница стояла под окном дома и заглядывала в него, стараясь по лицам спорящих определить, чья взяла. Наконец спор утих. Плотник выругался особенно выразительно и сказал, что для пользы дела он женится на глухой.
Но ничего путного из этого не вышло. Недаром говорят: насильно мил не будешь. Новоявленный муж ругался больше обыкновенного, а жена его, которая ничего не слышала, полагала, что это выражение нежных чувств. Но нежным чувствам взяться было неоткуда, поскольку глухая любила исключительно себя и к тому же была ленива, по дому ничего не делала, даже обед не варила. Спустя короткое время плотник, порядком похудевший, сказал, что для пользы дела, он готов сделать все, что угодно, только не это, и ушел к белошвейке. Она была счастлива и на радостях родила ему сразу трех близнецов, причем значительно раньше, чем можно было ожидать.
Глухая, вопреки обещанию, не утопилась, а сказала, что теперь до конца дней своих будет мстить мужчинам. И делала это с завидным постоянством. Но разве можно было на нее обижаться! Ведь она и богом обижена, и судьбой. Её следовало пожалеть, но это было очень трудно, потому что она без конца испытывала людское терпение: она мстила не только мужчинам, поскольку они «изменщики», но заодно и женщинам, потому что они разлучницы.
Тем временем одноногий и однорукий рассорились окончательно: они перестали совершать совместные поездки в город, избегали друг друга, а если встречались случайно, то не здоровались. Каждый сидел в одиночестве, а когда ему это надоедало, то выходил (или выезжал) из дома и сообщал всем встречным, какое плохое у него сегодня настроение. Наиболее терпеливым он рассказывал также, какое скверное настроение у него было вчера, после чего у слушавшего его также портилось настроение, причем надолго.
Стало совершенно ясно, что благополучие и душевное состояние жителей поселка напрямую зависит от самочувствия несчастных калек. Каждый из них страдал по-своему, и все они мучились от одиночества. Было назначено экстренное собрание в «Доме под вязом». Явились все, ведь дело-то общее. Первое слово взял староста. «Дорогие мои, – начал он как-то особенно проникновенно, – мы все понимаем, что дело зашло в тупик, и так больше продолжаться не может. Несколько десятков здоровых людей не смогли обеспечить хорошую жизнь трем несчастным, и теперь мы пожинаем плоды своего неумения. На наших глазах гибнут три человека. Это позор! Мы не разойдемся по домам, пока не найдем выхода». Последние слова его потонули в хоре одобрительных возгласов.
Потом наступила тишина: все напряженно думали. И длилось это долго. «А, может быть, занять их какой-то легкой работой?» – раздался голос кузнеца. «Да как у тебя только язык повернулся!» – дружно набросились на него. «Что же тут такого: одноногий мог бы делать ручную работу, а однорукий заняться делом, где руки не требуются. Женщина, которая не слышит, способна шить, стирать, готовить для тех двоих», – не сдавался кузнец. На него опять обрушили бурю негодования. И он замолчал, видно было, что он понял свою промашку.
«Ну, какие еще будут предложения?» – спросил бодро староста. Других соображений не было. Все продолжали возмущенно обсуждать слова кузнеца. Прошел целый час, прежде чем раздался другой голос: «Давайте мы обеспечим им пожизненное содержание в лучшем пансионе для калек на берегу Средиземного моря», – предложил лавочник. «Ты предлагаешь нам избавиться от этих несчастных? А знаешь ли ты, что нам, не исполнившим свой долг, это будет вечным укором?» – проговорил староста, и в голосе его слышалось осуждение. «Уж лучше жить с вечным укором, чем под дамокловым мечом», – ответил лавочник и глубоко вздохнул. Видно было, что ему нелегко дались эти слова.
Других предложений не поступило. И все стали обсуждать, какую часть заработка придется отчислять в Фонд спасения для реализации этой затеи. Вышло, что очень большую – одну треть. Но все согласились, что это все-таки легче, чем жить так, как теперь. Известное дело – за удовольствие надо платить.
И все уладилось. Сейчас трое наших подопечных живут в дорогом пансионате для обездоленных в Бухте Лазурной. Они регулярно пишут нам письма, в которых сообщают о своих ссорах с тамошними обитателями, о недовольстве обслуживающим персоналом и прочих несчастьях. Особенно жалуются на плохое питание: что ни день, то персики, виноград и апельсины. А как надоели эти проклятые ананасы!
Не знаю, как вы, а я за них рад. Может быть, я злой человек? Наверно, это так, поэтому я и не живу в Бухте Лазурной…