Сегодня Гришка ехал домой раньше обычного, Полька последнее время дохаживает, скоро родит. Здоровье у нее сильно ухудшилось. Все винит Гришку и его новую работу, мол, дома его почти не видит. А что он, Гришка, сделает? Всякая работа времени требует, а такая, как у него и подавно. С тех пор, как он устроился в лесное хозяйство лесничим, жизнь его в корне поменялась, Гришка вновь почувствовал себя нужным и сильным. Опять в нем проснулось давно забытое чувство вседозволенности и власти над людьми: «А что, - думал он, - объезжая вверенные ему для охраны лесные угодья, - стоит мне только сказать, что застал кого-то за порубкой леса, как его - только и видели! Влепят срок, и разбираться, шибко не станут! Кому из нас веры больше? Конечно, ему, лесничему! Как - никак он государственное добро бережет! Ему теперь такие дружки, как Филька и Митяй далеко не чета! Дружки опять зауважали Гришку: в выпивке у него недостатка не было в закуске – тоже. Почитай, что вся Денисовка строилась: а при строительстве лес на вес золота ценится! Вот, каждый был рад ему угодить, лишь бы разжиться нужной древесиной. Григорий Алексеевич, не откажите! Сразу и отчество вспомнили! – Гришка самодовольно усмехнулся, покачиваясь в седле, - одно в его работе плохо: почитай весь день в седле, к вечеру ноги, как колоды налитые.
Да и дома перестал бывать, считай, что все заботы о хозяйстве на Польку свалил, не зря она на него сердится. Одна у него радость дома – это Ванятка».
Гришка улыбнулся, вспомнив, как маленькие ручки сына ласково обнимают его шею, а нежная детская щечка прижимается к его небритой щеке. Теперь, скоро и второй появиться. Гришка вспомнил, как дед Ероха, увидев, что Полька опять в тягости, сказал ему при очередной выпивке:
- Ты бы, Григорий, закрывал на ночь поддувало, а то твои мальцы, как тараканы, на свет лезут – не успеваешь собирать!
- Пусть лезут, - беспечно отозвался Гришка, - мое дело прокормить, а всё остальное – Полькино!
- Не скажи, - покачал головой дед Ероха, - пацаненку батька нужен, он ему в жизни пример! А если бабе воспитанию поручишь, то она тебе, как есть, из них баб понаделает своим квохтаньем.
- Ага, моя Полька наделает, - зная скандальный нрав жены, возразил Гришка. Она, кого хочешь, в бараний рог согнет. Ты не смотри, что она с виду маленькая такая, внутри у неё прут железный – не согнешь и не сломаешь!
- Дак, и я про то тебе говорю, - не унимался дед Ероха, - какой из твоего Ваньки мужик вырастет, коли сызмальства его гнуть да ломать? А никакой! Это я тебе из личного опыту говорю. А я его хлебнул с верхом! Помнишь, я тебе про своего батьку рассказывал? Тот тоже только и знал, что гнуть и ломать. Какой я мужик оказался: свою родную жену защитить не сумел!- в глазах Ерохи показались слезы.
- Ладно, дед, давай еще по одной выпьем, и я побежал. Сложная штука жизнь, кабы знать, где упасть – соломы бы подложил! А так плывешь наугад, а где тебя к берегу прибьет, кто скажет?
Полька встретила мужа жалобами и упреками. Не преминула пересказать ему, что сказала докторша:
- Так прямо и сказала мне, мол, не хочешь потерять ребенка, тяжело не работай! А как мне управляться, коли я день-деньской одна? – Полька всхлипнула и отвернулась от Гришки.
- И что мне теперь, уйти с лесников и обратно к Пряхину в колхоз просится? В конюхах меня видеть желаешь? На ту зарплату, ты и кофты, и юбки справишь! – нарочито смиренно спросил Гришка, заранее зная Полькин ответ.
Полька, перестав очищать картофелину, молча, покрутила пальцем у виска. Гришка продолжал выстраивать оборонительную линию дальше:
- Вот, видишь, Поля, чтобы хорошо платили, нужно и работать много и хорошо! Ты ведь ни одного дня нигде не работала, а я везде поработать успел, на разных работах. Скажу тебе, что выгоднее и лучше работы, как эта, у меня не было. Тут я, считай, сам себе хозяин! Да и помимо зарплаты что-то к пальцам прилипает. Не мне тебе это рассказывать.
А платить за лишний доход чем? Вот и трачу иногда лишнее время, как же без того? Начальство оно тоже глаза имеет, видит, кто как о работе радеет. Увидит мое старание, так и на мои грешки глаза закроет. Вот, Поля, как хочешь, так и повертайся: начальству угодишь – тебя рассердишь и наоборот. Вон, посмотри, сколько баб, даже с малыми детьми на работу в колхоз выходят, а тебе дома с одним тошно. – Гришка замолчал, полагая, что его речь возымела на недовольство Польки, должное действие.
А она, закончив заполнять резаной картошкой свиную бадью, встала, отвисший живот качнулся и Полька, обхватив его с боков грязными руками, поморщилась. Гришка вскочил, помог жене дойти до табуретки, предложил:
- Что, Поля, болит? Ты не вставай, не нужно, я сам в шайку дроблёнки засыплю!
- Ага, засыпь, Гриша, засыпь! Только вначале найди её! Я уже неделю кормлю свиней травой да картошкой! Чуток ячменя бросаю, для запаха. Иди, глянь, свиньи даже похудели от такой пищи. А им, Гриша, жирными быть нужно, чтобы сало нарастить!
Гришка виновато поскреб темя: доставлять скотине корм было его делом, не Польке же с таким животом его с базара тягать:
- Ладно, Поля, исправлюсь, не сердись. Завтра выходной, я на базар выйду, приценюсь. Если не возьму на базаре, у знакомых чабанов разживусь. Они-то дешевле отдадут, коли что сэкономят.
- Сходи, да и мяса свеженького купи, побалуемся. А то мы с Ваняткой на солонине захляли уже. Он хоть молочко пьет, а мне оно на дух не нужно, чем живу и сама не знаю!
Вечером, после бани, вся семья была в сборе, ужинали яичницей на сале и свежим хлебом, испеченным Полькой. Вымытый и переодетый в чистое белье, Ванятка сидел на отцовских коленях, и, как галчонок, раскрывал ротик, принимая кусочки яичницы, которыми потчевал его отец. Гришка любил такие минуты, без ругани и суеты, может еще и потому, что они в их небольшой семье были редкостью. Толи тяжелая беременность действовала на Польку плохо, толи её характер был тому виной. Подозрительная, властная, ревнивая, она вырывала всяческую инициативу из рук Гришки и ему постепенно стали безразличны домашние дела и заботы. Полька же, видя это охлаждение, злобилась на Гришку ещё больше. Повод для ругани всегда найдется, стоит только захотеть.
Гришка, накормив Ванятку, ласково погладил его по русым кудряшкам и, опуская его с колен, сказал:
- Иди, сынок, поиграй, теперь папка есть будет.
- Да смотри мне, - подала голос мать, не лезь в чистой одёжке, куда ни попадя, а не то быстро угол обтирать встанешь!
Ванятка стоял, прижавшись к отцовской ноге, и Гришка почувствовал, как при звуке материнского голоса, он еще теснее прижался к его колену.
Он снова погладил сына, успокаивая: «Я рядом сынок, ничего не бойся!» - говорили его руки, лаская Ванятку.
- Ну, чего шумишь на него зазря? – не удержался Гришка от упрека жене,- он и так напуганный, по углам прячется, лишь бы его не ругали. Вырастишь из него труса, станет собственной тени бояться.
- Оба вы напуганные и забитые, что сын, что отец! – в голосе Польки послышалась обида,- вот и бери его завтра с собой на базар и носись с ним, как с писаной торбой! Смотри, чтобы никуда не влез и ничего не натворил и целым остался, я посмотрю, что ты мне в конце дня запоешь! К вечеру сам на него орать станешь.
- И возьму! Пускай парнишка, хоть прогуляется, да на людей посмотрит!
Разговор сам собой иссяк: Гришка взялся доедать остывшую яичницу, а Полька ушла в дом. Уже поздно вечером, когда Полька, справив свои дела, наконец, добралась до кровати, Гришка осторожно положил свою руку на располневшую талию жены. Полька поняла этот жест по-своему и с досадой сбросила руку мужа:
- Мне сейчас только этого не хватает! Целый день по бабам шатаешься и всё тебе мало?
- А ты, что же со свечкой в ногах стояла, что знаешь, где и с кем я шатаюсь? Чтобы не затевать новой ссоры, Гришка отвернулся к стене: «Вот, так и живу, Натаха,- мысленно пожаловался он, нарисованной на клеенке красавице, – хоть волком вой от такой жизни!»
Гришка, не встречая привета у собственной жены, попытался «подъехать» к Нинке Веселовой, но та его выпроводила, побоялась, что Полька, узнав об их связи, нашлёт на нее порчу. А то еще и домишко спалит – с неё станется! В её осторожности был свой резон: последнее время Полька никому не спускала обиды, могла облаять, кого угодно и где угодно, а то еще и драться кинется. Её предпочитали не задевать и обходили стороной. Подруг у нее, отродясь не было, правда, в последнее время, как-то заходила молодая жена Порфирия Сычова, когда гостила у престарелой свекрови. Польке же в дом старой Сычихи дорога была заказана.
На следующее утро, Полька трясла мужа за плечо:
-Вставай, пора уже! Хватит нежиться – базар проспишь! Как только придёте на базар, иди сразу же за мясом, а не то его разберут в один миг.
Дефицит мяса объяснялся просто: в теплую пору сохранить мясо свежим, было просто немыслимо, вот и брали его ровно столько, чтобы хватало от выходного до выходного. Все старались купить свой заветный килограмм, чтобы порадовать семью, а заодно и отметить выходной день. Проспавшим, в лучшем случае, доставались обрезки или ничего.
Гришка, помня свое обещание, нехотя поднялся, ноги за ночь не отдохнувшие, отдавали при ходьбе глухой болью. Он с удивлением увидел, что Полька одевает сонного, капризничавшего Ванятку, при этом ласково его уговаривая:
- Не плачь, сынок! Давай оденемся, с папкой на базар пойдете. Там много людей, они маленьких ягняток, поросяток продают. Папка тебе леденец купит.
Ванятка, перестав плакать, заинтересованно осведомился у матери:
- Петушка купит?
- Можно и петушка, можно и кораблик.
- Не, я петушка хочу, красного!
- Идите с Богом, - напутствовала Полька мужа и сына, - а я вам, тем временем, ватрушек испеку. Гришка, был рад, что Полька не дуется на него, за вчерашнюю размолвку. Он взял Ванятку на руки и быстро пошел по улице, ведущей к сельскому базару.
Глава 2.
Базар в Денисовке собирался каждое воскресенье. Площадь, где в выходной собирался почти весь поселок, как бы примыкала к поселку. И так уж получалось, что все улицы упирались в базарную площадь. Рядом проходила и центральная дорога, ведущая на «низы», к городу. По ней сельчане ездили в район, если была в том нужда. Таким образом, выходило, что по какой бы улице ты ни шел, а базарную площадь не минуешь! На базар выносили все, что можно было продать и купить. Сама площадь делилась на две половины: одна предназначалась для продажи скота, кормов, птицы, а другая была занята торгующими продуктами и вещами. Эти две категории товаров так же не смешивались.
Каждый, приходящий на базар, мог сразу же определить, где купить нужную ему продукцию. Но Гришка, пренебрегая наказом Польки, в первую очередь направился на скотный рынок, прицениться к дробленке. Покупку мяса он оставил на потом. Ванятка, прижался к нему, испуганно, оглядываясь:
- Ты, чего, сынок? Испугался? – целуя сына в нежную щечку, спросил Гришка.
- Я их боюсь, они кусаются! – указывая на шипящих гусей, прошептал Ванятка.
- Не бойся, сынок, - успокоил он сына, пробираясь к рядам, где продавалось зерно,- они ведь, все связанные. Веревочками им лапки связали, чтобы они не разбежались. Никто тебя не тронет! А я, разве кому позволю тебя обидеть?
- Не-а, ты вон, какой большой! – радостно засмеялся Ванятка, оглядывая высокую фигуру отца. Улыбнулся и Гришка.
- Почём дроблёнка? - спросил Гришка у торгующего мужика. Тот ответил. Гришка взял горсть дробленки, помял в ладони, зачем-то понюхал: не прелая ли? Бросив её обратно в мешок, повернулся уходить:
- Что не нравится, - остановил его торговец, - бери, дешево отдаю, зерно дробил хорошее, чистое. Ведро у меня сам видишь большое, насыпаю с верхом! Бери – не пожалеешь!
- Ладно, уговорил! Давай два ведра. – рассчитавшись за покупку, Гришка попросил мужика, - я оставлю у тебя мешок ненадолго. Вернусь, заберу. У меня ещё дело есть, а с мальцом на руках, да с мешком сам понимаешь, неудобно. Продавец кивнул головой, соглашаясь.
Гришка повернулся идти к мясным рядам и не поверил своим глазам: мимо него, всего в двух шагах, проплыла собственной персоной Натаха. Он хотел её окрикнуть, но не успел, она, свернув к продуктовым рядам, быстро затерялась в толпе: «Не может быть! Может, кто похожий на нее? Обознался, наверно! С чего бы Натахе сюда являться?»
Гришка рванулся догнать ушедшую женщину, но взглянув на Ванятку, остановился. Он прошелся взглядом по рядам, надеясь увидеть чье-нибудь знакомое лицо, чтобы перепоручить Ванятку: с ним далеко не находишь. На свою удачу он увидел среди торгующих, деда Ероху и бабу Матрену. Они продавали куриные яйца, уложенные в старенькое погнутое ведерко и двух молодых петушков, связанных друг с дружкой веревочкой. Дед, заметив Гришку, приветственно помахал рукой. Гришка обрадовано сказал Ванятке:
- Вот, сынок, видишь, дед Ероха с бабой Мотей стоят. Я тебя рядом с ними ненадолго оставлю, а сам за мясом быстренько сбегаю. А то мамка заругает, если купить не успею.
Гришка, поздоровавшись со стариками, поручил им сына, подтолкнув Ванятку к деду Ерохе: «Я за мясом!» - уже на ходу бросил он деду и быстро зашагал на продуктовую часть площади. Ванятка хорошо знал деда Ероху, потому и не оробел, когда дед, наклонившись к нему, спросил:
- Ну, Иван Григорьевич, что скажешь? Зачем вы с батькой на базар пожаловали? - Ванятка, подняв на деда свои большие голубо-серые глаза, серьезно спросил:
-Поцём бабёнка?
Дед Ерофей от неожиданности забыл закрыть рот, он усилием воли подавил смех, и как мог серьезнее, ответил Ванятке:
- Знаешь, Иван Григорьевич, я к этому товару уже годков пятнадцать, как не приценялся! Да и тебе, как я думаю, еще рановато. Баба Матрёна продала остаток яиц и, убирая деньги в сумку, полюбопытствовала у деда:
- О чем это он тебе лепетает?
- Да вот интересуется, почём нынче бабёнки продаются! Можа, купить, кого хочет? – дед Ероха весело засмеялся, ему в унисон вторила и баба Мотя. Насмеявшись, она достала из холщевой сумки большой облитый сахарной глазурью пряник и протянула его Ванятке:
- На, милок, поешь! На кой ляд они тебе сдались, бабы эти! Придет пора - ещё намаешься.
Ванятка принял из рук Савельевны пряник, прошептал: «Спасибо» - и стал, с аппетитом есть сладкий гостинец, откусывая по маленькому кусочку передними беленькими зубками.
- Не уж - то, этот басурман его научил? - предположила баба Матрёна, - самому ему до такого не догадаться.
Гришка вернулся не в духе: бабу похожую на Натаху не нашел и мясо прозевал! Как и предупреждала Полька: мясо расхватали вмиг. Обрезки, которые сиротливо лежали на прилавке, Гришка не взял: пусть лучше Полька по орёт, чем переводить деньги. Лучше уж ничего, чем эти обрубки. Он подошел к сыну и, увидев в его руках пряник, виновато сказал, обращаясь к бабе Моте:
- Отец не догадался купить, спасибо, хоть у бабы подарок сыскался! В это время, проходившая мимо Груша Возницына, спросила у бабы Матрены:
- Баб, Моть, почем ваши петушки будут? – услышав цену, воскликнула, - ой, нет, нам дорого будет, и пошла дальше.
- Я беру ваших петушков, - решительно объявил Гришка, - чем не мясо? Еще, какое мясо!
- Бери, Гриша, бери,- радостно замахала руками Савельевна. – Из них хоть что сготовить можно. И заколоть можно одного или двух, как тебе надобно! Навар от них – просто сладкий!
Дед Ероха вызвался проводить Гришку до дома, но получив от супружницы кулаком в бок, сразу остыл.
- Это что же ты, мальца всякому сраму учишь? – спросила Савельевна Гришку, вспомнив недавнее заявление Ванятки.
- Какому сраму? – удивленно переспросил Гришка.
- А, бабёнок торговать! Пришёл, приценяется. Почём нынче бабёнки, дед, - спрашивает! – смеясь, пояснил дед Ероха.
Гришка посмотрел на сына, тот спокойно доедал подаренный пряник:
- Да ей-богу, не говорил ему ничего такого! Что я сдурел что ли? Дитя такому учить! – оправдывался перед стариками Гришка.
Но, уже в следующий момент, он, хлопнув себя по колену, согнулся от неудержимого хохота:
- Ой, не могу! Бабёнка! Почём бабёнка! Да это он слышал, как я спрашивал про дроблёнку! Вот и собезьянничал! – теперь смеялись все, кроме Ванятки.
Час спустя, Полька увидела, что ко двору подъехала небольшая бричка, запряженная осликом, на которой гордо восседал Ванятка с обещанным «петушком» в руке. Гришка внес во двор мешок с дроблёнкой и пару, купленных петушков. Полька, увидев петушков, даже обрадовалась: давно на их столе не было домашней лапши с курятиной:
- Вот, Поля, - начал оправдываться Гришка, - пока моя очередь дошла, от мяса остались – одни обрезки. А тут, дед Ероха с петушками на базаре стоит. Подумал, чем петух хуже свинины? К тому же удобно: пока одного съедим, второй ещё живым побегает. Свежее – оно всегда лучше!
В это время в калитку просунулась голова одной из многочисленных дочек Данилы Возницына – Тоньки:
- Тебе чего, Шурка? - спросила Полька, неприветливо оглядывая гостью.
- Не Шура я, а Тоня! Вы, как всегда, путаете нас, теть Поль! А мамка просит у вас два яйца: вареники с картохой станем делать, воскресенье ведь!
- А ты спроси у своей мамки, когда она со мной за пять, уже взятых яиц, рассчитается? – с раздражением проворчала Полька. – Беда мне с вами! Ты скажи мамке, что с этими двумя – уже семь будет! Да про постное масло напомни – целый стакан ей давеча наливала. А то вам отдаешь руками, а выходить назад и ног не хватит!
- Ладно, скажу, - принимая из рук Польки заветные два яйца, пообещала Тонька.
Как только Тонька скрылась за калиткой, Гришка сказал Польке:
- А ить я, Поля, нашел выход, как тебя освободить немного от тяжелой работы.
- И какой же это выход? – Полька с любопытством посмотрела на мужа.
- А простой! – в тон жене ответил Гришка. – У Возницыных сколько девок? Пять или больше? Вот и наймем одну с Ваняткой нянчиться. Всё одно они к тебе за продуктами бегут, вот, и будет им такой расчёт от нас! Они будут только рады любому куску!
- Ох, и удумал! А ну, как донесёт кто, куда следует, что мы с тобой работников нанимаем, да еще детей? Тогда что? Нас с тобой к мироедам причислят и упекут, куда подальше! Сам ведь таких вот к ногтю прижимал, разве забыл?
- Кто же её нанимать будет, - досадливо отмахнулся Гришка, - может ещё и договор в сельсовете подписать! Да ты её, Поля, куском помани, – она к тебе каждый день по часам прибегать станет! Груше скажи: так, мол, и так, дел по горло, в тягостях, не управляюсь, пускай кто-то из девчат поможет за Ванюшкой доглядеть. Пообещай, что столоваться нянька будет у нас: миской супа она нас не объест. И помимо того кое-что ей перепадет. Не обидим!
- Не вышло бы так: нянчить будет одна, а столоваться – всё! Ладно, я позже это обмозгую.
Может в твоих словах и есть что-то дельное. – пообещала мужу Полька.
Она занялась приготовлением обеда: поставила чугунок с водой, чтобы ошпарить птицу. Гришка зарубил одного петушка, взвесил его в руке, и решительно отсек голову и второму: пировать – так пировать!
Суп с курятиной вышел на славу! После сытного обеда тянуло расслабиться и соснуть. Полька собралась идти укладывать спать Ванятку, а заодно не грех прикорнуть и самой: с раннего утра на ногах – успела натоптаться вволю.
Гришка, у которого не шла с ума мысль о мелькнувшей Натахе, решил разузнать об этом у Нинки Веселовой. Он, воспользовавшись хорошим настроением Польки, задумал улизнуть из дома, причину для ухода искать долго не нужно:
- Я, Поля, к деду Ерохе схожу. Он меня давече приглашал к себе: поговорить о чем-то со мной хочет. Я недолго, часик-другой с ним покалякаю и вернусь. А ты с Ваняткой, поспи в тишине.
«Ишь, какой ты добрый» - про себя подумала Полька, а вслух ответила:
- Смотри, только не нажрись с дедом до зеленых соплей! А не то, я тебе и деду рыла задом наперед поверну! Гришка, поморщился, но на угрозу жены ничего не ответил. Выйдя за калитку, он решительно повернул в сторону сельсовета, где и по сей день жила Нинка Веселова: если бы кто и знал о Натахе, то только она, её бессменная подруга.
Гришка приоткрыл калитку Нинкиной хатенки и заглянул в тесный, заваленный всяким хламом дворик. Он обомлел от того, что предстало его глазам: под навесом, собственной персоной сидела Натаха и, вытянув трубочкой малиновые губы, дула на горячий чай.
Гришка, прямо от калитки закричал, увидев Натаху, живую и здоровую:
- Ну, я ж так и подумал, что тебя видел сегодня на базаре! Хотел догнать, да с мальцом был, вот и не успел за тобой! Ванюшку пока пристроил, потом весь базар оббежал, а тебя и след простыл! Не нашел.
- А что же так тебе приспичило меня догонять? Я, ведь, и в прошлые раза, как приезжала домой, ни от кого не пряталась! Вот, маму хоронить совсем недавно приезжала. А ты, все одно, как чужой, морду кирпичом сделаешь и мимо, не глядя! – Насмешливо ответила ему Натаха.
- Вы бы, хоть поздоровкались друг с дружкой, прежде чем корить, кто, кого, чем обидел. – послышался за спиной Гришки голос Нинки, хозяйки этого, неприбранного, неухоженного дома. С появлением Гришки, женщины оживились, Нинка ушла похлопотать о закуске. Картошка поспела как раз к приходу гостя.
Вскоре она появилась из дверей хатенки с двумя тарелками в руках: в одной дымилась свежая варённая картошка, в другой малосольные огурцы, вкусно пахнущие чесноком и укропом. Картошку, Нинка полила салом и жареным луком, чтобы не была сухой.
- Дак, я к тебе Нинка, что и завернул, чтобы вот о ней узнать, - Гришка ласково глянул на Натаху, - а она тут живьем, сидит и чай дует, как ни в чем, ни бывало! Гришка радостно засмеялся и, облапив Натаху, сочно поцеловал прямо в губы:
- Ну, здравствуй, кралечка, соскучился я по тебе, все одно, как за родной!
- А мы, чай, чужие с тобой? – в тон ему игриво ответила Натаха, кокетливо поправляя распустившийся узел пшеничных волос.
- Дак, в последний раз-то расстались по-плохому, - присаживаясь к столу, напомнил ей Гришка, - я того до сей поры не забыл. Кажись, щека от твоих оплеух до сих пор горит! А за что? Что я такого сделал, чтобы со мной так обходится, как с пацаном, несмышленым! – Гришка взял с тарелки огурец и смачно захрустел им.
- Обстоятельства тогда складывались так, Гриша! Ты на Польке подженился, а мне что? Ждать пока разведёсся? Мне тоже нужно было себе жизнь устраивать!
- Ну, об этом еще наговоритесь, - прервала подругу Нинка.
Она достала, спрятанную под тряпьем, бутылку самогона и поставила её перед Гришкой.
Гришка косился на бутылку, пытаясь определить: то ли это пойло, каким потчевал его однажды дед Ероха. Нинка, перехватив его взгляд, рассмеялась:
- Нет, Гриша, это для себя, чистая, как слеза! Ты разливай по стопкам, мужику оно сподручнее это дело.
Гришка был не голоден, но от стопки не отказался, тем более что тост предложенный Нинкой, был за встречу. За этим тостом последовали другие, бутылка пустела, а время шло. Гришка, попавший в свою стихию, совсем забыл о своем обещании вернуться раньше. Женщины, захмелев, уже кокетливо переглядывались, посмеивались над Гришкой. Он благодушно позволял им, прохаживаться остротами в его адрес. Но, когда разговор зашел о Польке, он насупился и решительно оборвал подруг:
- Это моя жизня, Натаха! И ее таперича, не изменишь. Дети у нас. Да что об этом говорить, ты лучше поведай, где была, что видала? Где жить собираешься: в Денисовке, или обратно в город подашься? – Гришка выжидательно посмотрел на Натаху.
Глава 3.
-Долго рассказывать, Гриша, а слушать, в общем-то, и нечего, - неохотно начала Натаха. Думаешь, жизню устроить, как лучше, а она все одно развёрнет так, как тебе суждено её прожить.
Нинка, сославшись на дела, оставила бывших любовников наедине.
Натаха без стеснения и утайки, рассказала Гришке о том, как они с матерью задумали взнуздать приезжего следователя Кислицына Георгия Ивановича, и что из этой затеи получилось.
Натаха помолчала, как бы собираясь с мыслями:
– А ничего путного, Гриша, и не вышло. Знать то, что обманом начато, им же и закончится, – грустно подытожила Натаха.
Привез он меня в свою квартиру, она небольшая, но поместиться в ней двоим можно. Дом рассчитан на двух хозяев: с одной стороны – Кислицын, а с другой, также муж с женой и ребёночком. Молодая пара: лет по двадцать пять им будет, а ребёночек года три-четыре, небольшой еще. Документов, Гриша, у меня нет: значит, сиди и никуда не рыпайся, иначе сгребут и в тюрьму.
- Так уж и в тюрьму!? – усомнился Гришка.
- Он, ирод, всё рассчитал: и что деревенщина, и, что можно запугать. И что баба сильная, значит, будет работать там, где скажут. Мужик он, Гриша, никакой! Разве что когда-никогда взбредёт ему в голову что-нибудь этакое! Я позже поняла, почему он нам с маманей верить не хотел: по пьяному делу, да еще с девкой справиться – ему такое и не снилось! Недели через две, как я разобрала в комнатах весь бедлам, побелила, перестирала всё, привез он свою благоверную Валентину Александровну. Она, к тому времени с коляски уже не вставала. И, слава Богу, что так! Буйная оказалась – страсть! Чуть что не по её кидает в тебя всем, что под руку попадется. Забрал её с психушки, ему, видите ли, стыдно, что молодуху в дом привез, что люди скажут! А, если жена дома, то и суда никакого: мол, нанял за женой присматривать. Прислуга! Это я, - прислуга? Хотела я, Гриша, уйти, так он не позволил: взял меня за руку, развернул к себе и вперил в меня свои зенки оловянные и говорит: «Поезжай, только я сильно сомневаюсь, что тебя дождутся дома, время сейчас, сама знаешь, неспокойное, все может произойти. Был человек – и нет его, и искать его некому! Иди, Наташа, нужно из-под Валентины Александровны грязные пеленки убрать».
Повернулся, Гриша, и ушёл, а я поплелась его дурочку ратовать!
Вот, Гриша, так два года без продыху пробилась, как рыба о лед! Тащи его дылду купать, обмывать! Вари еду, убирай дом. Врагу, такой вот жизни не пожелаешь! Деньги мне давать боялся, думал, что убегу. Все сулил мне, как умрет жена, меня супружницей сделать. Обещал все мне отписать: и квартиру, и все, что в ней. А вышло всё совсем иначе: сам убрался раньше своей дурочки. Туда ему и дорога! Бывало, мама выберется ко мне, в кои-то годы, так он не разрешал ей даже заночевать в доме: так и ходила ночевать к знакомым – добро, хоть привечали. А, как умерла мама, он даже обрадовался: теперь мне уехать не к кому будет.
Натаха утирала обильно бегущие по щекам слезы. Она мало изменилась внешне, разве что едва заметные морщинки появились на белой, полной шее, да едва царапнули гусиные лапки возле глаз. Но в манере себя вести, говорить, даже смеяться – появился городской лоск. Гришка жадно вглядывался в знакомое до мелочей Натахино лицо и думал: «И чего мне нужно было, что бы мне не жениться тогда на Натахе? Я её тело помню всё до мельчайшей родинки! Полькино так не знаю, как Натахино». Гришке так страстно захотелось прямо сейчас, не откладывая, слиться с Натахой воедино, что он непроизвольно застонал:
- Ты, чего это, Гриш? – обеспокоенно повернулась к нему Натаха, - не уж-то меня пожалел, родненький мой? Но, увидев его жадный, ускользающий взгляд, который ей был хорошо знаком, она сделала защитный жест рукой и произнесла твердо:
- Не сейчас, Гриша, и не здесь! У меня еще, своя хата имеется, а в чужой - все одно, что воры!
«И в твоей хате, как воры, как ты не крути!» - с тоской подумал Гришка, но Натахе не возразил, а только кивнул головой, соглашаясь.
А Натаха вернулась к начатой исповеди. Наболевшее рвалось наружу, искало выхода и сочувствия, а кому выскажешь, если не ему да Нинке?
- Он ведь, Гриша, как помог мне маму схоронить, так и объявил тут же, что все деньги, заработанные мною за три года, он потратил на мое содержание и похороны мамы. Может и помер от жадности? Язва у него была, умучил меня этими супами, да кашами! Операцию нужно было делать, а Кислицын всё боялся: а вдруг зарежут! Врачи, мол, плохие. Вот и досиделся! Скрутило его сильно, а он в больницу не спешит: мол, само пройдет – не впервой. И похуже бывало. А, когда сделался белый весь, я к соседям побежала за помощью. Пока скорую помощь вызвали, да в больницу его довезли – умер от кровопотери. Говорили, что много крови у него через дырку в желудке вышло. Похоронили, оказалось, что у него и братья, и племянники есть. Все, как один объявились!
Делить все собрались. Валентину Александровну опять в дом инвалидов отвезли. Ну, а меня, без копейки – вон из дома! Хорошо, что я не растерялась, как только сообщили о смерти Кислицына, я сразу же смекнула, что нужно мне о себе позаботится самой! Собрала я в свой чемодан то, что было ценнее: кое-что у хозяйки позаимствовала.
Натаха указала взглядом на золотое колечко на пальце и сережки.
Как слетелись на похороны, что твое воронье, все повыхватывали, чтобы другому кому не досталось. Смотреть на них было тошно: культурные! А, как до дележки дело дошло, куда та культура подевалась! Денег у них попросила, мол, хозяин не успел заплатить, так едва дали! Вот так, Гриша, я и замуж сходила, разбогатела и опять в свою развалюху явилась.
Ты бы помог мне работенку найти, а? Жить ведь на что-то нужно, огород не прокормит.
Натаха замолчала, выговорившись. Гришка вспомнил, как бригадир лесорубов Усов, просил его порекомендовать ему хорошую, чистоплотную женщину в поварихи. Гришка хотел предложить эту должность Нинке, да не успел. И хорошо, теперь вот, Натахе предложит:
- Поварихой к лесорубам, пойдешь?
- А с чего мне выбирать? Конечно, пойду, коли возьмут. Глядишь, и сытая буду и копейку заработаю.
- И ко мне поближе, - игриво засмеялся Гришка, обнимая Натаху за сдобные плечи.
- Ах, ты, кобелина, треклятый! – послышался от калитки визгливый голос Польки. –
Все никак не нажрешься, гад? Ишь ты, как он у деда Ерохи калякает! И ты, шлюха городская, в городе на тебя уже не глядят, так ты сюда приехала чужих мужиков сманивать!
Если бы во дворе разорвался снаряд, то Гришка испугался бы меньше, чем тогда, когда услышал голос жены за своей спиной. Появление Польки было столь неожиданно, и ситуация, в которой застали собеседников, была такой недвусмысленной, что отпираться от очевидного не имело никакого смысла. И все же, Гришка вскочил, как нашкодивший пацан и стал почему-то оправдываться:
- Да я уже от деда шел, Поля! Иду мимо, слышу голоса знакомые, вот, только-только зашел поздоровкаться!
- Только? – грозно переспросила Полька. – Кому ты врешь? Не было тебя у деда, ты там вообще не появлялся! Была я там!
Появление Польки было столь неожиданным, что Натаха не успела сообразить: явь ли это? Не успела испугаться и подготовиться к этой встрече. Она с удивлением смотрела на кричащую Польку, видела её круглый, прыгающий, словно мячик, живот, отмечала её некрасивое лицо, сплошь покрытое коричневыми пятнами. Натаха, занятая наблюдением за воинственной соперницей, не сразу заметила, что Полька, сменив тактику крика, пошла в новое наступление: теперь, она с диким воплем неслась прямо на Натаху, размахивая тяпкой. Найти оную было совсем нетрудно: во дворе у Нинки все валялось брошенное на произвол. Натаха, заметив опасность, хотела вскочить, но не смогла даже пошевелиться: страх полностью парализовал ее волю к сопротивлению. Она только в страхе закрыла глаза, а голову инстинктивно защитила руками. Полька размахнулась и изо всех сил ударила по ненавистной сопернице. В этот момент большой живот Польки качнулся в сторону и спас Натахе жизнь: лезвие тяпки вонзилось в крышку стола, прямо перед лицом помертвевшей Натахи. Жалобно звякнули тарелки, огурцы раскатились по столу, на месте удара, на клеенке, остался глубокий шрам. Натаха тупо посмотрела на порез, перевела глаза на Польку, ещё не веря в свое спасение. А Полька, видя, что её атака провалилась, пошла в новое наступление.
Тут уже опомнился Гришка:
- Стой! – не своим голосом закричал он на Польку, - сказилась ты, что ли? Стой, я тебе говорю, гадина ползучая! Ведьма! Душегубка!
Полька, круто развернувшись, понеслась теперь в сторону Гришки, глаза её горели такой ненавистью, что Гришка на минуту оробел. Натаха, воспользовавшись моментом, опрометью бросилась в дом, закрыв двери на крючок. Гришка, уклоняясь от удара, изловчился и обхватил жену сзади за талию, тем самым лишив ее возможности добраться до его головы. Пятясь, он выволок упирающуюся Польку со двора: Гришка тащил за собой Польку, а Полька – тяпку, за которой, в уличной пыли, оставалась неровная канавка. Протащив Польку до середины улицы, Гришка вырвал из ее цепких пальцев тяпку, и швырнул по направлению к Нинкиному дому. В ярости, молча, поднес кулак, прямо к Полькиному носу и прошипел:
-Убью!
Остальной путь до дома Гришка не проронил ни слова. Полька же охала, хватаясь то за живот, то за поясницу. Во дворе, плакал, оставленный матерью Ванятка. Трясущимися руками Гришка погладил сынишку по головке, успокаивая.
Ночью у Польки начались роды.
http://www.proza.ru/2016/03/03/1561