День, в самом деле, был долгим. И непростым.
И силой отобранные им у этого дня полчаса покоя закончились слишком быстро.
Взглянув в окно, – там царила теперь настоящая, южная ночь – Мориньер поднялся.
Он с удовольствием бы тоже отправился в постель, но незавершенные дела тяготили его. За оставшуюся до отплытия неделю ему предстояло еще так многое успеть. Разобраться с отчетами, составленными предыдущими послами, выстроить план действий – хотя бы и предварительный.
Отправляя его в Константинополь, Людовик не слишком обременил себя постановкой задачи.
- Все на ваше усмотрение, – сказал, делая широкий жест рукой.
И эта беспредельность возможностей и туманность целей теперь больше мешала Мориньеру, нежели облегчала ему жизнь.
*
Мориньер отворил дверь, вышел в коридор. Ему навстречу поднялся Рене.
Устроившись на сундуке, прислонившись спиной к стене, тот дремал в углу. Заслышав шаги Мориньера, вскинулся. Выпрямился. Долго тер – никак не мог разлепить – глаза.
- Что ты тут делаешь? – удивился Мориньер. – Почему не идешь спать?
- Мне нужно с вами поговорить, монсеньор.
- Тогда отчего ты не зашел?
- Вы были заняты, - проговорил Рене тихо.
Мориньер изогнул бровь, заметив скользнувшее по лицу юноши смущение.
Засмеялся негромко.
- Твоя предупредительность делает тебе честь. Так что ты хотел сказать?
Они уже подошли к дверям библиотеки и Мориньер взялся за ручку, когда Рене ответил:
- Мне показалось, что за мной сегодня следили.
Мориньер замер на мгновение. Потом распахнул дверь:
- Входи.
Мориньер доверял чутью Рене как своему. И он поверил бы ему без раздумий, даже если бы не испытал этого же странного чувства сам.
А он испытал.
Второй день подряд, перемещаясь по городу, он спиной чувствовал напряжение. Не видел опасности, но ощущал ее. И это «не видел» настораживало его.
Мориньер прошел вглубь библиотеки – к столу, на котором раскрытой лежала книга. Пригласил Рене присесть. Запалил свечи, опустился напротив.
- Рассказывай, – приказал.
*
Мориньер вошел в спальню Клементины, когда рассвет уже высветлил углы в остальных комнатах дома. И только здесь, в этой наполненной теплым дыханием комнате – благодаря плотно затворенным ставням – было темно. Единственная свеча на призеркальном столике, оставленная Клементиной гореть, чуть рассеивала висевшую вокруг тьму.
Перед тем, как войти, он колебался минуту-другую. Думал: ему вставать через два часа. Стоит ли ради этих двух часов тревожить ее сон?
Разум подсказывал, что правильнее было бы сделать еще несколько шагов и встретить рассвет в собственной спальне. Но он не смог отказать себе в удовольствии почувствовать ее – мягкую, уютную – в своих объятиях. Все-таки коснулся ручки, отворил тихонько дверь.
Раздевшись, скользнул в постель. Некоторое время лежал на самом краешке кровати, согревался. Потом подвинулся ближе, протянул руки, осторожно привлек жену к себе. Она распахнула на мгновение навстречу ему бессмысленные, как у младенца, глаза. Улыбнулась во сне. Потом повернулась, прижалась спиной к его груди. Задышала снова ровно, касаясь горячим дыханием его руки.
Он воровал эти ее «ночные» улыбки, как дети воруют сладости – пока никто не видит, не супит брови, не выговаривает, поджав губы. В эти минуты он понимал детей. Это их «сладкое» счастье было кратковременным, но чистым, не замутненным расчетами и разрешениями, не обесцененным условиями и ограничениями.
Думал, случится ли это когда-нибудь? Придет ли она к нему однажды сама? Или ему так до смерти и выбирать время, выискивать бреши в ее обороне, ловить моменты ее слабости?
Мориньер закрыл глаза, коснулся губами ее затылка. Какое-то время лежал неподвижно. Потом уснул.
*
Проснувшись на следующее утро, Клементина первым делом осторожно повернула голову – взглянула, рядом ли муж.
Обнаружив, что его нет, облегченно выдохнула.
Совместные утренние пробуждения были для нее тяжким испытанием. В такие минуты она чувствовала себя особенно беззащитной.
Хорошо еще, что Мориньер не слишком злоупотреблял возможностью провести утро в постели. В подавляющем большинстве случаев он поднимался первым. Гораздо раньше нее. Иногда, – она чувствовала сквозь сон, – касался губами ее лба, щеки или губ и выходил. Оставлял ее досыпать, собираться с силами, облачаться в ее доспехи – платья, прическу, улыбку.
Клементина шевельнулась, подвинулась, подмяла его подушку под себя. Коснулась ее щекой, вдохнула исходящего от подушки аромата – его мыла, волос, кожи. Нахмурилась, вспомнив нелепое завершение вчерашнего вечера.
Как это выходит, – подумала растерянно, – что он всякий раз с такой легкостью добивается своего? Он не повышает на нее голоса, не приказывает. Даже не просит, кажется.
Только одним взглядом, словом одним разворачивает ситуацию так, как удобно и нужно ему. Она и понять не успевает, что происходит, что именно заставляет ее уступать. Не просто признавать свою неправоту, но болезненно чувствовать ее.
Вот и вчера, рассерженная его насмешкой, вбежав в спальню, она в сердцах взялась за ключ, хотела было повернуть его в замке, но удержала руку, попятилась, отошла от двери. Снова испытала чувство жесточайшей неловкости. Оно возвращалось к ней всякий раз, когда она вспоминала тот ужасный вечер в их парижском доме.
Клементина снова заворочалась, натянула одеяло до плеч.
Вздохнула сокрушенно.
*
Ей тогда очень хотелось наказать своего мужа, дать ему почувствовать, что она не игрушка в его руках. Что за себя она все будет решать сама. Уж во всяком случае, – думала Клементина тогда, не сводя гневного взгляда с Мориньера, – она хозяйка своего тела. И какие бы причины ни заставили ее выйти за него замуж, она не собиралась пускать его в свою постель только на одном этом основании.
Ей казалось, главное – не сдаться. Настоять на своем. Именно поэтому, поднявшись к себе, она заперла дверь в свою комнату на ключ.
Именно с этого поворота ключа в замке тогдашняя мнимая ее победа обернулась поражением.
Вскоре после пылкого ее демарша Мориньер поднялся к ней. Сопровождаемый Бертеном – старый дворецкий по традиции нес перед хозяином свечи, освещал длинный, темный коридор – Мориньер подошел к двери, нажал на ручку.
Тогда уже, услышав ожидаемо, как не поддался рычаг, Клементина вдруг почувствовала себя нехорошо. Замерла. Затаила дыхание. Подумала неожиданно для самой себя, насколько оскорбительна для мужа созданная ею ситуация.
Только-только – это слышали многие – она возмущенно выговаривала Мориньеру, высказывала претензии, колола ледяным взглядом. Потом, едва договорив, отказавшись слушать то, что он собирался сказать ей в ответ, вышла из комнаты. Ей казалось, она выглядела так величественно. Дворецкий, стоявший в дверях, пропуская ее, опустил взгляд, склонил голову. Отступил в сторону. Тогда, в первые минуты, она посчитала это признанием своей правоты. Но уже спустя четверть часа, в те самые мгновения, когда муж ее стоял за дверью, она сожалела о своей порывистости.
Куталась нервно в одеяло. Желала укрыться с головой.
Думала: надо встать и отпереть дверь. Думала – и продолжала лежать в постели. Говорила себе: пусть он постучит! Если он сделает это, она откроет. Пусть просто знает, поймет пусть, что она – не его собственность. Пусть признает это.
Услышав ровный его голос, – Мориньер приказывал приготовить для него постель в его собственной спальне – Клементина поежилась. Откинулась на подушки.
Сообразила вдруг, что есть еще другая дверь, напрямую соединяющая их с мужем спальни. «Она, должно быть, отперта, – подумала Клементина тогда. – И он может воспользоваться ею».
Она прислушивалась, ждала, когда Мориньер подойдет к этой, внутренней, двери. Ждала, что вот сейчас она распахнется, и он появится на пороге. Должно быть, рассерженный. Уж точно – недовольный.
Собиралась объясняться. Искала нужные слова. Даже придала лицу обиженное выражение. Готовилась к обороне.
Но он не сделал ничего из того, что она ожидала.
Только вошел в свою комнату. Какое-то время ходил взад-вперед – разговаривал с Бертеном, отдавал приказания. Потом все стихло.
И Клементина лежала в темноте и глотала бессильные слезы.
*
На следующее утро она встала позже обычного – все откладывала неизбежную встречу с мужем.
Трижды приходила Полин. Сначала принесла в комнату таз с водой. Стучала, удивлялась, отчего это дверь заперта. Потом, накормив Мари, заглянула в спальню, держа девочку на руках.
- Время завтрака, госпожа, – проговорила укоризненно. – Вы заставляете себя ждать.
В третий раз явилась настроенная решительно. Откинула полог. Протянула Клементине руку.
- Вода остыла, – сказала сурово. – Придется вам умываться холодной.
Клементина пожала плечами: холодной – так холодной.
Направляясь в столовую, Клементина настраивалась на неприятный разговор. Снова готовилась оправдываться, объясняться.
Однако когда она появилась на пороге, Мориньер, ожидавший ее появления, только молча поднялся, приветствуя ее. Взглянул на дворецкого.
- Приказывай подавать, – сказал спокойно.
После – они сидели друг напротив друга. Мориньер отправлял в рот кусок за куском. Переговаривался со стоявшим за его стулом слугой. Пару раз обратился к ней – прокомментировал легкомысленно слишком жаркое утро и отсутствие у нее аппетита. Она промямлила что-то в ответ. Не улыбнулась – не нашла в себе сил. Тогда он вернулся к беседе с Бертеном.
Какое-то время еще спокойно, не выпуская из рук столовых приборов, раздавал негромко указания. О чем-то просил, чему-то улыбался.
Наконец сделал последний глоток вина, поставил бокал на стол. Поднялся. Отправил слуг прочь из комнаты.
Когда Бертен, выходя последним, затворил за собой дверь, Мориньер подошел к ней. Подал ей руку, дождался, когда она поднимет на него взгляд – Клементина долго не осмеливалась сделать это. Наконец, когда она все-таки посмотрела на него, глядя ей в глаза, сказал тихо:
- Не усложняйте нашу жизнь, Клементина. Не надо. Она и без того не будет слишком простой.
Потом склонил голову – хорошего дня, сударыня.
И вышел из комнаты.
Больше он ни разу, ни единым словом не коснулся той ситуации. Казалось, и она могла бы забыть. Могла бы – если б не жгло бесконечно ее сердце его тихое «не надо». Оно преследовало ее, заставляло быть сдержанней. И одновременно с этим раздражало ее непереносимо.
*
Воспоминания испортили Клементине настроение.
Так что когда в комнату вошла служанка и направилась к окну, чтобы впустить в комнату день, Клементина чуть было не застонала от досады.
Она больше не могла притворяться спящей. Впрочем, до времени продолжала лежать неподвижно. Наблюдала сквозь полупрозрачную ткань полога, как снует по комнате Онори – новая, приглашенная для нее Мориньером, служанка.
Девушка деловито подготавливала комнату к ее, Клементины, пробуждению. Ставила в вазы свежие цветы, наводила порядок на призеркальном столике.
Распахнула сундучок, в котором хранились шпильки. Проверила, все ли из необходимого на месте. Положила на край столика стопку выглаженных и надушенных салфеток. Достала из верхнего ящика бюро, расположенного справа от зеркала, духи и щетки для волос. Выдвинула пуфик, чтобы госпоже было удобно сидеть перед зеркалом.
Наконец, откинула шелковый полог, отделявший кровать от остальной комнаты.
- Доброе утро, мадам, – присела в реверансе.
Клементина улыбнулась через силу.
- Доброе утро, Онори.
Спустила с постели ноги. Встала на разложенную у кровати циновку.
Пока Онори помогала ей сбросить ночную рубашку, пока надевала на нее нижнюю вышитую шелком сорочку, – стягивала завязки, расправляла кружева, – Клементина наблюдала за действиями служанки в зеркало.
Ни одна самая придирчивая госпожа, – думала Клементина, – не нашла бы причины для недовольства. В самом деле, чего еще можно было ждать от горничной?
Девушка была очень старательна и немногословна. У нее были ловкие, нежные руки. С лица ее не сходила легкая, едва заметная улыбка. Клементина думала: должно быть, и когда она спит, улыбка эта продолжает освещать ее лицо.
Изящная и хрупкая, она двигалась плавно, будто танцевала.
И была прехорошенькой. Как куколка.
Полин ревновала Онори к Клементине. Соглашалась с тем, что одновременно заниматься ребенком и прислуживать госпоже у нее недостает сил. И все-таки была недовольна. Взглядывала на новенькую угрюмо, бурчала что-то про себя, отмечая редкие ошибки новой горничной.
*
Клементина наблюдала теперь за Онори, вспоминала свое с ней знакомство.
Та появилась в их доме на третий после приезда день.
Все утро Клементина провела в спальне своей дочери. Девочка вела себя беспокойно. Плохо ела, плакала. Полин и Клементина по очереди носили ее на руках. Укачивали. Укладывали. Та никак не хотела засыпать. К полудню обе – и Клементина, и Полин – были порядком измучены.
Когда Мари-Франсуаза затихла, наконец, задремала, Клементина решила вернуться к себе – побыть в тишине, отдохнуть. Приготовиться к очередному беспокойному этапу детского бодрствования.
Именно тогда, проходя мимо кабинета мужа, она увидела впервые юную Онори. Та стояла вполоборота к двери, вплотную к столу, за которым обычно работал Мориньер. Внимательно слушала, слегка склонив набок голову, то, что негромко говорил ей из глубины комнаты хозяин дома. Солнце очерчивало золотом ее стан, тонкий профиль, несколько прядей, вьющихся по высокой шее.
И Клементина невольно залюбовалась ею. Приостановилась. С трудом поборола любопытство, заставила себя продолжить путь в свою комнату.
Она едва успела расположиться с книгой в кресле, когда в дверь постучали. И та самая хрупкая, неземная красавица, которой минуту назад любовалась Клементина, оказалась перед ней.
- Вот вам помощница на первое время, – сказал Мориньер, представляя ей новую служанку. – Надеюсь, вы останетесь ею довольны. Но не привязывайтесь к ней, дорогая. В Константинополе мы найдем вам другую камеристку. Онори останется здесь.
Сказал и вышел.
А обе они – госпожа и служанка – остались стоять друг напротив друга, растерянные, смущенные.
*
Клементина вспомнила в этот момент, как обменявшись с Онори парой фраз, оставила ту в своей комнате и направилась в кабинет Мориньера.
- Объяснитесь, сударь, – произнесла с порога.
- Что не так, душа моя?
Он уже занимался какими-то своими делами. На столе, на подставке стояла книга, и Мориньер, придерживая левой рукой разворот страниц, правой – отмечал что-то на отдельном, лежащем перед ним листе.
- «Что не так» – спрашиваете вы? – она задохнулась от возмущения. – Я хотела бы знать, с какой стати вы беретесь подбирать мне горничных, руководствуясь исключительно собственным вкусом? И отчего вы не чувствуете необходимости, я не говорю «спросить моего мнения», но хотя бы заранее поставить меня об этом в известность?
Мориньер выслушал ее внимательно.
- Вы правы, – сказал. – В следующий раз я непременно посоветуюсь с вами, но сегодня удовольствуйтесь, пожалуйста, моим выбором. Даже если девочка окажется не так исполнительна, как я думаю, терпеть ее вам недолго.
Клементина хотела бы сердиться и дальше. Но смиренность, с какой муж принял претензии, совершенно обезоружила ее. И она, для приличия поведя недовольно плечом, повернулась, чтобы выйти из кабинета. Краем глаза отметила, что тот, не дожидаясь ее ухода, тут же спокойно опустил взгляд и продолжил писать.