Максим, открывая ключом входную дверь квартиры, краем глаза увидел, что в почтовом ящике, висевшем на двери, что-то белело. Опять реклама! Как надоели!
Открыл ящик. Ого, да тут письмо, да еще и конверт без марки. Странно, кто-то не поленился придти и бросить его прямо в ящик. Адресовано ему – Макарову Максиму. Без обратного адреса. Зацепило. И в душе как-то заскребло.
Войдя в квартиру, разорвал конверт, поскольку было не до церемоний. Начал читать. Почерк сразу показался очень знакомым:
«Ну что, Макаров, скотина, не хотел ты с сыном общаться при жизни и внимание ему уделять, вот и потерял ты его. Нет больше нашего Юрочки. Погиб он. Ехал с дедом на машине в городе, а там при повороте в трамвай врезались. Машина всмятку. Сынок наш сразу насмерть, а отец еще два дня в реанимации провалялся и тоже умер. Так что можешь поздравить меня с двумя покойниками. А тебя поздравляю с тем, что некому тебе больше алименты выплачивать. Дождался, скотина?! Могилу даже и не проси, все равно не покажу. Чего тебе к мертвому ходить, если о живом не думал?! Радуйся и наслаждайся свободой! Алиса.
PS. Случилось это все 3 сентября».
Руки затряслись. Дыхание сперло. Сердце больно защемило. В нем что-то оборвалось. Безнадежно и окончательно. Душа понеслась в самый омут. Максим скатился по стенке и разрыдался. Горько и безутешно. Смял в комок письмо и зло бросил его куда-то в угол. От боли хотелось кричать и выть. И он кричал. И выл. Это был какой-то звериный вой, стон и невообразимый вопль, от которого у любого дышащего существа, заледенела бы душа. Там не было слов, не было фраз, одни невоспроизводимые звуки, сменяющиеся горькими рыданиями. Вне себя от горя, стал бить кулаками по стенам. Бил так неистово, что в кровь сбил все костяшки. И странное дело, совсем не чувствовал боли. Физической боли. А душа так ее жаждала, так хотелось отомстить самому себе. От безысходности он пополз куда-то на четвереньках. Стал биться головой о пол. Хотелось расшибить ее совсем. Чтобы она уже никогда не думала, не чувствовала, не понимала. Ничего.
Сама эта поза на четвереньках, побуждающая к молитве, родила в нем первое членораздельное слово за последние несколько минут: «Гос-по-о-о-ди-и-и! Господи!» В этом одном слове отразилась невысказанным образом вся боль и утрата души, все непонимание происходящего и отчаяние.
- Господи, ведь он еще совсем ребенок! Всего 12! Почему он?! Возьми меня, меня, Господи! Я все равно никчемно прозябаю. А не он, мой добрый и доверчивый сынок... Маленький мой… Господи-и-и-и-и! Как же так?????????
И Максим снова погрузился в безутешное рыдание. На глаза попался смятый комок письма. Разгладил. Прочитал еще раз. Порвал в клочья, не желая верить ни единому слову в нем. Распластался на полу. Нет сил шевелиться. Затих. От горя обнесло голову. От плача нос, и без того всегда страдающий насморком, и вовсе заложило. Обе ноздри. Так и надо. К чему ему теперь дышать? …
Он лежал на том самом полу, по которому сынок когда-то сделал первые шаги. Это было незабываемо. В тот вечер он не пошел, а побежал. Прямо через всю комнату. От мамы к папе. Максим отчетливо вспомнил те восторженные глазенки на его лице, когда он ворвался в его распростертые объятья. Юрик и сам тогда не понял, что это такое было. Он пронесся через всю комнату, еле поспевая за своими шустрыми ножками. Ему было тогда 9 месяцев.
Никто бы из всех родных и знакомых Максима никогда бы не сказал про него, что он был плохим отцом. Плохим мужем – это да. Чего греха-то таить, что было, то было. Но вот отцом плохим не был. Любил он всею своею отцовскою душой Юрика. Крепко любил. Пока с Алисой жили вместе, то он больше, чем сама мать, проводил с ним время. Играл с ним в разные игры, что-то мастерили вместе, собирали конструктор, прыгали, бегали и просто дурачились. Так тепло ему было на душе, когда сынишка звонко смеялся. А потому и старался рассмешить его специально.
Юрик рос необыкновенно нежным и каким-то трогательным ребенком. В ясельках, а потом и в садике его очень любили воспитатели. Именно за эту его нежность и трогательность. Он был подвижным и озорным, как и все дети в его возрасте, но в то же время добрым и понимающим.
А потом жена подала на развод. Жизнь уже никак не клеилась. И никто не хотел уже склеивать то, что когда-то называлось семьей. Устали оба. Максим во многом был не прав. Не оправдывался, понимал, что виноват. С разводом доступ к сынишке стал ограничен. А точнее, вообще не стало доступа. Алиса с Юриком переехали в другой город. И все. На этом счастливое Максимово отцовство закончилось. Перестали они видеться. Сын рос где-то там. Без него, Максима, пошел в первый, второй и остальные классы. Без его помощи научился читать и писать, без его участия засыпал и просыпался. Больно было от всего этого Максиму. Очень больно. Он все время про себя отмечал все события жизни, которые проходили мимо него и о которых Максим мог только догадываться.
- Сегодня Юрик пошел во второй класс. А сейчас, наверное, лежит в кровати и тянет до последнего, чтобы только не просыпаться. А Сегодня ему исполнилось 10 лет. Будь здоров, мой сыночек! Желаю тебе только добра. Я люблю тебя и скучаю. В моем сердце всегда для тебя много места, и однажды ты узнаешь, как много!
Так вел Максим сам с собой беседы, стараясь представить, чем живет и дышит его мальчик. Сотни раз давал себе обещания, что непременно поедет, чтобы встретиться с ним. Но чем больше времени проходило со времени разлуки, тем более стыдно было ему предстать перед Юриком. Вот ведь как бывает! Любишь и терзаешься от этой своей невысказанной и невыраженной любви. И нет сил на то, чтобы сделать главное усилие и что-то изменить в лучшую сторону. Мальчик с каждым годом становился все старше. И вместе с ним росли страхи о непринятии сыном отца. Страх быть отвергнутым, оттолкнутым, обвиненным, непринятым и непрощённым делали своё дело. А потому Макс решил сделать то, что делают тысячи отцов на его месте – не делать ничего. Так и получилось, что в своих желаниях о встрече он перестал что-то предпринимать, а просто плыл по течению, надеясь на то, что эта встреча все равно когда-то состоится. А каким образом, он пока не знал.
И, признаться, он еще побаивался встречи с Алисой. Узнал от общих друзей, что у нее кто-то есть. И у Максима не было ни малейшего желания предстать перед ним в качестве «бывшего». Это уж совсем как-то било по самолюбию. С Алисой они расстались не то, чтобы друзьями, но и не врагами. Обошлось как-то без упреков и обид. Обоим было тяжело тогда. Не была Алиса никогда склочницей и злорадницей, а потому этот язвительный язык из письма больно задел Максима. Не свойственно было Алисе вот так выражаться, не в ее манере это было. Попахивало чем-то чужеродным, не свойственным ей. Как будто кто-то диктовал чуждые ей выражения. Уж не этот ли самый «кто-то»?
И от присутствия рядом с Алисой этого «кто-то» решимости в Максиме становилось все меньше и меньше. А потому он так и продолжал томиться и скучать по сынишке втихомолку, внутри своей мужской и немногословной натуры. Он давно уже жил прошлыми воспоминаниями о сыне, поскольку новых судьба ему пока не уготовила…
Максим в сердце своем очень пожалел ее, потерявшую двух таких близких и родных людей. «Ей вдвойне, даже втройне тяжелей, ведь она мать, дочь и просто слабая женщина» - скорбел с нею Максим. «Дурёха! Ну зачем же ты так? Даже на похороны не позвала?»
Рыдания Максима уже закончились. Так, видимо, человек устроен, что и в горе своем, как бы велико оно не было, не может он постоянно рыдать. Наступило какое-то затишье. Непроходящая боль в сердце теперь стала его постоянной попутчицей. Душа уже не в силах была плакать. Ее сжало жесткими тисками, выдавив с некогда веселой и жизнерадостной натуры Максима всякий интерес и радость к жизни. Эх, если бы только он мог что-нибудь изменить… Если бы только Юрочка был жив… Тогда… А тогда бы всё, абсолютно всё стало по-другому! Он нашел бы в себе силы дойти, добежать, домчаться до него, и поговорить о столь многом! Столь многое ему хотелось бы рассказать, столь многое расспросить… А теперь уже некому…
Неделю он просто находился в запое. Пытался заглушить тоску литрами водки. Просыпался с похмелья и снова пил-пил и пил. Не было ни желания, ни смысла, ради чего хотелось бы жить. Максим пытался найти этот какой-то смысл хоть в чем-то еще. Силился изо всей силы. И все равно не находил. Ни в чем. Вот жил сынок на этой земле, пылил своими ножками землю, и тепло ему было от этого, что есть он, его кровиночка где-то. А теперь не стало его. А почему не стало? Для чего не стало?
Через неделю друг Санька, соболезнующий в такой утрате, подкинул Максиму мысль, что не надо сдаваться, а надо искать могилу Юрика. «Надо непременно поехать в тот город и отыскать. Пройти все могилы, облазить все памятники, но найти. Уж не такой там и большой городишко, чтобы не найти на кладбище могилку» - пытался вразумить друга Санёк.
Именно эта идея – пойти на могилку сына, попросить у него прощения, поговорить тихонько «по душам», и наполнила жизнь Максима хоть и бессмысленным, но смыслом. А потому на следующий день они на машине друга отправились на поиски.
Как давно он не был в этом городе. Несколько лет прошло уже. На кладбище они первым делом прошли в конторку.
- Мужики, выручайте! У вас в самом начале сентября должны были парнишку похоронить, подростка после аварии. Подскажите, где его могилка.
- Опомнились! Вы бы еще в декабре пришли! На дворе ноябрь так-то. У нас, знаете ли, по 8 похорон в день бывает. Пойди- ка, упомни там всех! Да и не было меня здесь тогда, я здесь недавно работаю.
Максим с Саней отправились на поиски. Чего опускать руки? Фамилию знают, дату смерти тоже. Начали проходить улицу за улицей. Каких только надгробий не навидались. Каких только фотографий не насмотрелись. Всяких хватает – и старых, и малых. Целый город здесь, со своими безмолвными жителями. И у каждого своя судьба, своя жизнь была когда-то.
Долго бродили они, долго искали. Время быстро бежало, а не прошли еще и половины кладбища. Решили действовать по-другому – подходить только к свежим могилам, которые отличаются от всех своим обилием венков и видны издалека.
- А есть в городе еще кладбище? – спросил Максим у каких-то прохожих, когда они обошли безрезультатно почти все могилы.
-Ну да, есть еще старое кладбище, есть Филеевское. А что, потерялись что ли?
- Потерялись. И еще как потерялись!
-Макс, эдак мы с тобой и до ночи рыскать будем. Давай к Алисе съездим. Чего тебе еще терять? – предложил Саня.
-Да, терять действительно уже нечего. Поехали!
Приехали на старую квартиру родителей ее жены, где они с Алисой, тогда совсем молодые и неопытные родители, нянчили Юрика. Именно сюда они привезли малыша из роддома и здесь прожили несколько месяцев, пока не переехали в город Макса. Воспоминания вновь нахлынули очередной волной. Но не согревали они сердце Максима, а наоборот безжалостно хлестали своими обрывками по опустошенной его душе. Он поднимался по этим ступенькам и уже ничего не боялся. Ни встречи с тещей, ни с Алисой, ни с этим «кем-то». Ему было все - равно, как они его встретят и что скажут. Он не уйдет, пока не узнает, где похоронен Юрик. Ляжет прямо в проходе. Но не уйдет ни с чем.
Позвонили в дверь. Тишина. Позвонили еще раз. Опять никого. Этой тишины Максим совсем не ожидал. Он был готов умолять, упрашивать, бороться, сражаться за свое право на знание места захоронения. Но к этой тишине не был готов. С кем сражаться? Кого упрашивать? А вдруг они здесь уже не живут? Вдруг переехали? И где сейчас живут? Где искать, куда бежать?
На Максима навалилась какая-то небывалая тяжесть. Да и неделя запоя давала о себе знать. Побрели к машине. Подождали с час. Так и уехали ни с чем.
Время шло. Дни медленно сменяли недели, а недели – месяцы. За это время голова Максима заметно засеребрилась. А ведь ему было-то всего 35 лет. Тяжелое бремя утраты, которое так безжалостно царапало сердце, давало о себе знать. Приезжали родственники, поддерживали, как могли. Вместе плакали, вспоминали. И, побыв какое-то время, снова уезжали. И он опять оставался один на один со своей памятью, с муками совести и тоской, уже такой с ним сроднившейся.
Так и тянулась бы жизнь Максима серой и безрадостной чередой, если бы не вмешательство в его жизнь Божьего Провидения. А случилось это уже весной, в апреле месяце. К нему в квартиру забежал, прямо влетел друг Саня. Он был какой-то сам не свой, весь возбужденный, глаза какие-то бешеные. Ну, прямо и не Санёк – тихий и обычно степенный, а какой-то псих с ошалелым видом. Вошел. Диковато так смотрит. И прямиком на кухню.
- Санёк, ты чего?! Все нормально у тебя?!
- Я это, Макс, как его.. В общем, это самое… Как тебе сказать.. - а самого так и потрясывает всего.
- Давай, выкладывай, чего у тебя там такое приключилось!
- Да знаешь, не столько уж и у меня, сколько… Ну, в общем, Макс, идем мы сегодня с Леной по Каляева, и встретили Алису.
- Алису? Да ну? И что?
- Алису, Макс! С подругой своей шла. Идут, такие счастливые, улыбаются.. Ну так вот. Мы с Леной стали у нее расспрашивать осторожно, как дела, как то да сё. А она все улыбается и говорит, что, мол, спасибо, все хорошо у нас. А мы думаем, ну молодец какая, как быстро выкарабкалась из утраты своей. Ну, и мы тогда аккуратненько так к теме о Юре стали подбираться, мол, слышали про несчастье с Юриком, что, мол, соболезнуем твоему такому большому горю, что такую большую трагедию пришлось пережить.. А она, Макс, спрашивает: «Какую ещё трагедию?!» «Так как какую?!» Ну, и рассказали ей, что знаем про гибель Юрика и отца ее. И прикинь, Макс, она стоит и улыбается! Ну, думаю, видать совсем с горя-то тронулась Алиса. А потом прям как засмеётся: «Да с чего вы все это взяли? Кто вам такую чушь нагородил?! Все в порядке с Юриком! Жив и здоров, слава Богу! Шестой класс заканчивает! И папа мой, слава Богу – тоже жив! Какая авария?! Ничего такого не было! Представляешь, Макс?! Макс! Ма-акс!
Саня увидел, как побелело лицо Максима. Он с тяжестью опустился на стул, губы затряслись и из стеклянных, казалось бы, невидящих глаз, потекли ручьем слёзы, так долго не посещавшие его высохших источников. Казалось, что он слушал и не слышал. Смотрел, но не видел.
- Макс! Ма-акс!
- Да я в порядке. Говори, что было дальше! – пытался победить свое оцепенение Максим.
- Ну так вот. Алиса спрашивает, мол, откуда вы всю эту чушь взяли-то? Ну, мы с Леной и рассказали откуда. Мол, ты сама письмо написала в октябре и сама все и описала. «Ничего я такого не писала! Чушь какая-то! Помилуй, Господи!» Ну, мы уж и сами тут сами поняли, что не писала. Так что жив твой Юрик, Макс! Жив! Представляешь?! Вот был мертв и воскрес! Раз - и ожил! В общем, Лена за Никиткой в садик пошла, а я прямиком сюда.
Максима обуревали все новые и новые чувства и эмоции. Оцепенение сменилось содрогающим все тело плачем, а на смену ему пришла какая-то безудержная радость. Душа, так долго скованная в железобетон печального гнета, начинала пробуждаться вместе с весенней природой за окном. Ему верилось и не верилось. Не может, чтобы все так было хорошо! Настолько хорошо! Не может быть, чтобы все так было просто! Юрик жив! Жив его кровиночка! Жив его сыночек!Мальчик мой дорогой! Слезы радости бежали по его щекам. Он не стеснялся их. Он так намучился и истомился за эти долгие и непроглядные полгода. А теперь он обрел сына, которого потерял. Он был никто, а теперь он снова отец.
Санек, всегда отличавшийся деликатностью, понимал всю бурю эмоций, которая происходила в душе Максима. А потому и не торопил его, дав время прийти в себя. Шутка ли? Такая радость!
- Да, Макс, - заговорил некоторое время спустя Саня. - Алиса еще сказала, мол, видать, кому-то сильно досадил Макаров, раз ему такую подлость устроили. А? Что думаешь сам-то, Макс? Кто мог тебе такую свинью подбросить? Кто тебя так мог сильно ненавидеть? Может, баба какая-то? Вспомни, кто тебе так мстит? Вспоминай, с кем ругался по осени.
Максим задумался. Не было у него в последние месяцы до «гибели» Юрика никаких «разводов» с женщинами. Да и не знали они о существовании сына. О нем он вообще никому не болтал. Знали лишь самые близкие, родные. Или давнишние друзья –приятели. Тут надо глубже копать. Под чириканье Саньки Макс стал судорожно перебирать все кандидатуры его окружения, кто мог знать о существовании сына, об имени жены, о существовании тестя и его машины. Круг знакомых все сужался и сужался, поскольку таких людей вообще было в принципе немного.
-Макс, а ты письмо-то сохранил то самое?
-Нет, конечно. Куда там, я его в клочья порвал.
-Эх, жаль. Вот сейчас бы оно нам и пригодилось. Мы его бы сейчас с тобой и обследовали, как следует. Ну, хоть вспомнить-то можешь что-то?
-Да что там помнить?! Злой был и расстроенный. В глазах все плыло, все буквы эти мелкие.
-Вот-вот! – не унимался Санька. – Буквы мелкие! Давай, занырни в память. Какой почерк-то был, вспоминай!
-Знаешь, когда я конверт открывал, то мысль стрельнула, что почерк-то этот знакомый. Хорошо я его откуда-то знаю. А потому и не удивился, что от Алисы письмо было. Только манера вот изложения и общения не ее совсем были. Я тогда это тоже подметил, но списал на ее горе. Вроде как не она написала. Не говорила она так со мной грубо, какой сердитой бы ни была. А вот сейчас и понимаю, что вообще письмо не ее было. Да и почерк у нее другой. У нее ведь буквы покрупнее. Э-эх, болван я из болванов! А почерк, такой знакомый почерк…
И тут Максима словно осенило. Ну, конечно же, как он сразу не догадался и не понял, откуда так хорошо знает этот почерк! Ведь он видел его каждый день, когда учился в школе. Это же почерк его соседа по парте и по двору Мишки Коркина. Не сказать, что они были друзьями, но так, вынужденное соседство, которое уготовила ему судьба. Стоп! А зачем ему было нужно писать то злосчастное письмо? Какой мотив, как говорил Шерлок Холмс?
А ведь и мотив тоже был. Подленькой душонки был этот Мишка. Единственный сын у родителей. Родители такие славные у него были - интеллигентные, трудолюбивые и хозяйственные. А вот Мишку своего где-то упустили. Был он какой-то смышленый на всякую пакость. Сделает ее и посмеивается. А вот учиться хорошо – ни ума, ни усердия не хватало. Максим иногда тяготился его вынужденным обществом, не интересно ему было с Мишкой и как-то даже неприятно. И вот прошлым летом у них произошел инцидент.
Все было до банального просто. Встретились на 35-летии у одноклассника Коли Ястребова. Мишка туда пришел со своей новенькой, а потому еще не знакомой никому Ларисой. Так уж получилось, что сидели напротив друг друга. А Лариса, смекнув, что Максим «свободен», начала в открытую, не смущаясь Мишкиного присутствия, заигрывать с Максимом. Максим никогда не играл в такие игры с чужими женами. Для него это было табу. Не хотел мараться об это. Да и Лариса была совсем не в его вкусе. Но, видимо, он был по вкусу ей. А что? И в самом деле, все было при нем, как говорится – и красота, и статность, и ум, и обаяние. В общем, до того она вела себя некрасиво и навязчиво, что Максим порядком устал от этого их общества. Мишка виду не подавал, но по ехидной улыбке и глазам, недобро поблескивающих злорадством, Максим видел, что Мишкино самолюбие очень задето. Жди опять какой-нибудь пакости.
Все эти воспоминания вихрем пронеслись в голове Максима.
-Да неужели из-за этой Ларисы?! Ну вот, угораздило же меня тогда с ними сесть! Нет, у меня просто нет слов! – разорялся Максим.
- Да ты толком можешь объяснить, Макс?!
- Слушай, я понял, кто мог это сделать. Это мой одноклассник – Мишка Коркин, он в соседнем доме жил. Слушай, вот есть у него что-то такое гниленькое. Представляешь, встречаю его как-то раз во дворе, спрашиваю, как дела, как здоровье Петра Владимировича, его отца. А он говорит: «Максим, так ты не знаешь что ли, что папа мой умер недавно. Болел долго. Я за ним ухаживал день и ночь. Вот, в общем, такая у меня потеря». Я тогда искренне пожалел Мишку, да и Петра Владимировича жаль было, хороший мужик, просто маялся он с сыном-то. Ну, в общем, Мишка мне тогда в подробностях рассказал, как и где похоронили, во сколько похороны обошлись, где поминки провели, какую еду заказал, да какие ватрушки. Я его тогда поддержал, как мог. Похвалил, что отца не бросил, дохаживал его. В общем, пособолезновал ему. А потом, думаю, дай, зайду к нему по-соседски, поддержу парня. И поднимаюсь к нему на этаж, стучусь. А дверь мне открывает Петр Владимирович. Я, Сань, прямо остолбенел. Дар речи потерял. Воскрес что ли? Или не умирал вовсе? А Петр Владимирович мне говорит: «Максим, так ты что Мишу у меня-то ищешь, он ведь уж давно отдельно живет?!» А я и сказать не знаю что, замялся, попрощался и ушел. Вот такой вот он – Мишка. А сейчас, видимо, отомстил мне на Юрике, что его Лариска ко мне весь вечер клеилась. Если с отцом своим такую штуку проделал, то что ему мой сын? Ничего, видимо, нет святого в душе у человека… Не вмещаю я этого… Но Бог ему судья. Не будем о плохом! Сегодня у меня воскрес сын! А потому я самый счастливый человек во всем белом свете!
Радость в душе Максима была так велика, что он совсем не хотел думать ни о подлости Мишки, ни о чем-то еще, что могло затмить эту самую его радость. У него за спиной вновь выросли крылья, душа пела. Он был готов снова жить, мечтать, дышать полной грудью. Ему казалось, что он любит весь белый свет и весь мир готов обнять и расцеловать. И даже на Мишку не было у него ни сил, ни желания злиться.
Это сладостное чувство обретения наполняло сердце Максима много дней. Оно было каким-то насыщенным и концентрированным. Максим не мог вспомнить, чтобы так сильно радовался чему-то еще в своей жизни. Даже «первое» рождение Юрика не было для него таким ярким и не сделало его таким счастливым, как его второе рождение, его «воскресение». Нет, конечно, он и тогда радовался и ликовал, когда появился у него сынишка. Но теперь, как казалось Максиму, радовался не так сильно, поскольку не понимал тогда еще, что значит потерять. А когда не понимаешь цену потери, то и цена приобретения всегда занижена.
Несколько раз за эти счастливые дни Максим порывался все бросить и поехать, разыскать своего дорогого Юрика. Сказать ему то многое – недосказанное, пережитое, то, о чем он мечтал поговорить с ним за эти страшные полгода - с глазу на глаз, без свидетелей. Но что-то его все время останавливало, как будто не пускало к сыну. Так, однажды Максим, уже рядом с кассой автовокзала обнаружил, что забыл дома портмоне. В другой раз его повез Санёк на машине и при выезде из города они пробили оба колеса.
Время шло, а встреча так и отодвигалась. И со временем к Максиму вернулись все его прежние страхи о встрече с подрастающим сыном. И уже ему казалось, что если он не увиделся с ним сразу после времени его «воскресения», то теперь он уже упустил этот свой шанс.
Жизнь Максима продолжала продолжаться. Бурное течение жизни поменяло его направление, и он так и не заметил, когда это произошло, в какую минуту жизни он согласился опять плыть по течению, а не против него. Когда он поменял это такое важное решение о встрече с сыном и решил все за обоих. И опять дни начали сменять недели, а недели – месяцы и годы.
А Юрик тем временем, взрослея, все чаще и чаще думал о своем родном отце, в глубине души, мечтая о встрече с ним.
Но теперь уже сам Максим нуждался в воскресении.