Константин Гаврилович Мурзиди (1914-1963) - уральский публицист, писатель и поэт, родился на Кубани, рос и учился в Новороссийске, где начал работать журналистом.
Увлёкшись романтикой первых пятилеток, отправился в 1932 году на Магнитку, затем работал сотрудником свердловской газеты "Путёвка" до ухода на фронт.
Его первая книга стихов "Отчизна" вышла в 1938 году в свердловском издательстве. Константин Мурзиди известен как прозаик уральской темы. Герои произведений писателя - рядовые труженики, горняки, металлурги, сталевары. Его перу принадлежит роман "Орлиная гора", написанный в 1947 году и изданный в Челябинске (1960).
За вымышленными названиями Тигель, станица Глубокая, Кремнегорск легко угадываются Белорецк, станица Магнитная, Магнитогорск, а за героями - Борис Ручьёв и Михаил Люгарин, Александр Ворошилов и Виктор Калмыков, Людмила Татьяничева и Нина Кондратковская, вся комсомольская братва, построившая светлый и дорогой нам город…
Знакомим читателя с отрывками из этого интересного, незаслуженно забытого романа.
Клад... в друзьях
Уезжая из родного Тигеля строить новый город Кремнегорск, Николай Леонов обещал соседке обязательно навестить там её мужа, мастера Алексея Петровича, который ещё в прошлом году отправился на эту стройку.
Поезд прибыл в Кремнегорск ночью - его держали на каждой станции, пропуская вперёд грузовые маршруты. Нечего было и думать сразу же отыскать нужный адрес. Николай решил заночевать на вокзале - прикорнуть на сундучке, но никакого вокзала здесь не оказалось. Его заменяла снятая с колёс теплушка с обрубком рельса вместо станционного колокола. Тут же за теплушкой начиналась степь. В отдалении, у горизонта, призывно и трепетно горели костры. Николаю показалось, что кто-то осенней ветреной ночью запалил на равнине кусты. Он взвалил сундучок на плечо и пошёл вместе с другими в степь.
Всех было человек триста. Большей частью молодые парни с пёстрыми заплечными мешками, с топорами и пилами, обёрнутыми в мешковину, с мастерками, засунутыми за пояс, с лопатами, переброшенными через плечо, словно ружья. Но встречались и старики, и девушки, и женщины с малыми ребятишками на руках.
Из трёх ближайших костров Николай выбрал дальний и попал, как после выяснилось, на строительство коксовой батареи. Вдыхая особый запах степного дымка, он остановился у костра, разложенного на краю огромного котлована, поздоровался с рабочими, поставил сундучок и сел на него.
- Откудова? - раздался вопрос.
Услышав ответ, помолчали. Земляков, как видимо, не оказалось.
Сидели - кто на корточках, кто на небрежно раскинутых брезентовых плащах, кто на обломках кирпича, нахохлившись, набросив на плечи ватники.
- Да, верно… клад копаем, - очевидно, продолжая начатый разговор, сказал моложавый рыжеусый рабочий.
- Какой тебе клад! Вот у нас на Волге, в Жигулях, это верно, одного золота разбойничьего в кургане найдено было - страх сколько! - заговорил другой.
- Да не в рублях клад, а в друзьях, в людях.
Николай подождал, - не спросят ли о чём? - подумал о чём-то, глядя на огонь и ощущая запах горелой травы, поднялся, отошёл от костра. Теперь он мог различать людей на дне котлована, освещённого факелами. "Сколько их тут? Пожалуй, не меньше тысячи".
По комсомольской путёвке
Людей было так много, что хлопающий белым дымком в котловане экскаватор был еле виден. Среди множества землекопов, словно облепивших его, экскаватор сам казался живым землекопом, только огромным, неповоротливым, исполненным великаньего добродушия. Хотелось подойти к нему поближе и помочь, особенно, когда его зубья медленно, с натугой, на предельном напряжении вгрызались в землю. "Что это я как маленький? - усмехнулся Николай, поймав себя на этой странной мысли. И вообще он не узнавал себя. Откуда эта неосознанная, еле уловимая тревога? Откуда это едва ощутимое покалывание в кончиках пальцев? Даже досадно… Он начинал догадываться, в чём дело, но не хотел верить. Неужели оттого, что очутился он вдалеке от дома… один. Должно быть… Ведь это - впервые в жизни. Но, чёрт возьми, ему же восемнадцать лет! Женить пора, как бы сказала мать.
Он попросил сидевших у костра приглядеть за его сундучком и побежал вниз по рыхлой глине.
Очутившись на дне котлована, он уже не видел экскаватора и не таким резким казался гул мотора, зато слышнее стал скрежет и тонкий свист режущих глину лопат. Николай остановился у первой свежей выемки и при свете факела глянул в лица землекопов. Ночная резкость света и теней придавала их молодым лицам тон суровой, завидной мужественности. Землекоп, шедший посредине, отвалив пласт, распрямил спину и, сунув лопату, сказал:
- В соседнюю бригаду сбегаю.
Нерешительно, боясь, что его принимают за кого-то другого, Николай взял лопату и проговорил:
- Я только с поезда… по комсомольской путевке.
- Красота! - обрадовался паренёк. - У нас тут на стройке комсомольские ночи, отстающим участкам помогаем. - И, убегая, пообещал: - Утром мы тебя определим, доведём до комсомольского комитета.
Орудуя лопатой, Николай улыбнулся тому, что так просто, без музыки и песен, без торжественного напутствия, без красных знамён, какие всегда бывают на плакатах, началась его новая жизнь, жизнь на большой стройке, о которой такие, как он, ребята мечтали во всех концах страны.
- Отдохни, - посоветовал сосед, когда они достигли межевой отметки. - Не красуйся…
Комсомольская ночь на рытьё котлована далась нелегко. Сундучок показался таким тяжелым, что еле поднял его на плечо.
Полотняный городок
- Давай подмогну, - сказал тот паренёк, что обещал довести до комсомольского комитета.
- Нет, я сам… не маленький. Токарем работал…
Они подошли к ручью. Николай услышал кисловатый запах намокшей в воде ореховой клепки, и запах самой воды, по-особому ощутимый на рассвете, и едва уловимый неокрепший запах трав.
А мир между тем начинал пробуждаться. Слышнее и протяжнее гудели в степи автомашины, донёсся резкий гудок паровоза. Птиц ещё не было видно. Они собирались вдалеке, у Орлиной горы, встречать неторопливое солнце. Где-то в стороне раздался девичий смех, потом детский плач. Минувшая ночь, полная огней и ребячьей тревоги, отодвинулась в его сознании куда-то очень далеко. Лицо его горело, и глаза чуть побаливали, словно он, по глупой мальчишеской выдумке, умылся песком.
Они шли по степи, пересеченной канатами, будто по размежёванному полю. Справа возвышались леса над строящейся домной, чуть подальше возводили дом заводоуправления. Слева виднелись палатки.
- Наш полотняный городок.
Николай огляделся. Туго натянутый, потемневший от росы брезент палаток волновался на утреннем ветру. За палатками пошли землянки, а дальше - бараки.
- Нравится тебе Кремнегорск? - спросил паренёк. - Погоди, солнышко позолотит его - ещё красивее станет. Жаль, что ты раньше не приехал. Недавно город закладывали. Под фундамент первого дома документ положили… погоди, я даже списал себе, послушай. - Он достал из кармана грязную, растрёпанную записную книжку и начал басовитым торжественным тоном: "Июля пятого дня тысяча девятьсот тридцатого года, в дни шестнадцатого съезда ВКП (б), на северном склоне горы Орлиной в присутствии четырнадцати тысяч рабочих произведена закладка и приступлено к работам по строительству первой части города Кремнегорска". Ясно? Строится этот дом, строится город… а пока в палатках живём, в бараках. Вот… по этой дороге шагай. До следующей комсомольской ночи. Их у нас ещё будет! Скоро плотину строить начнём… помогать придётся. Днём я монтажник, а ночью землекоп. Фамилия моя Якимцев… Ещё встретимся!
Немыслимый простор
Чем ближе подходил Николай к палаткам, тем больше встречалось ему живых, свежих красок, заставляющих забывать об огромном, даже пугающем размахе строительства. Иногда чудилось, будто идёт он по какому-то извилистому страшному ущелью. И то, что простор вдруг суживался до невозможного, тоже пугало. Так легко затеряться среди канав и насыпей, среди клубков проволоки, штабелей леса, оранжевых гор кирпича. Возникло тревожное чувство: вдруг не найдёшь того, чего ищешь? И сразу вспомнились товарищи, дом, мать… В Тигеле - все привычно, знакомо, а тут - немыслимый простор. Поэтому так обрадовало бельё на верёвке, протянутой между двумя палатками, особенно белое детское платьице. Значит, и здесь, как всюду, есть у людей своё, родное. Будет оно и у него, стоит только найти Алексея Петровича. Да и этот самый Якимцев - тоже вроде как свой.
Николай шёл всё дальше по извилистой сухой дороге мимо угольных навалов, удивляясь яркости зеленеющей между ними травы, мимо куч шамотного кирпича, металлических конструкций, на которых светилась роса, шёл, потеряв направление, боясь, что попадёт совсем в другую сторону. Но вот дорога стала заметно подниматься в гору. И он обрадовался, как радуется человек, когда выходит из высокого, поверх головы, разлива пшеницы, из ледяной, дошедшей до горла, воды. Он почувствовал себя увереннее, свободнее, увидев вершину Орлиной горы.
Гора состояла из трёх холмов: высокого - в центре и двух отлогих - по бокам, и походила на раскинувшего крылья орла. На вершину лёг золотой отблеск только что взошедшего солнца. Не сгорая, горела на ней сухая трава, пламенел немигающим рыжим пламенем огромный остроконечный валун, трава под ним даже издалека была яркой, зелёной. И вдруг у подножия валуна каким-то образом - Николай раньше не заметил его - оказался человек. Быстро взобравшись на вершину, человек этот остановился на самой высокой точке, словно заранее определил её, посмотрел из-под руки в сторону восхода и кому-то помахал рукой.
"Не мне ли? - подумал Николай. - Если мне, то какой-нибудь мальчишка… А может, никому, просто так… Но это совсем не мальчишка… Это, кажется, девушка".
Девушка… Тогда уж точно - не ему…