Увидел я этого старика на авторынке подержанных машин, что каждую субботу превращает парковую аллею на набережной в галдящую воронью свалку. Автовладельцы, сидя на скамейках, трясли своими дряхлыми лимузинами, уверяя прохожих, что они еще их переживут. Клюнувшего на глянцевое фото простофилю везли в гараж для ощупывания уже не картинки, а полуживого ветерана русских дорог.
Этот старик на скамейке сидел один в окружении аккуратно разложенных моделей легковушек и грузовиков, матрешек и кукол. Как ни странно, никто на занятое место не претендовал, старика не прогонял, но и покупать – не покупали.
- Сынок, купи дочке куколку, - остановил меня хриплый голос. – Не пожалеешь. Или машинку внучку. Такое сейчас не делают. Немецкое качество.
Я подошел и взял в руки куклу с облезлым носом и одним глазом. Полуистлевшее бархатное платьице пахло гарью.
- Сынок, это ж… Тьфу, как же это внучка учила говорить? А, раритет это! Вспомнил. С войны берег. А теперь молодежь разъехалась, решил продать. По пятачку, сынок. Не для богатства продаю.
- А что так дешево, дедушка, если раритет? Сдал бы в музей, - я поднял со скамейки большую матрёшку.
- Нет, сынок, нельзя. Игрушки должны нести детям радость, а не в музее пылиться. Особенно эти, которых даже на войне не убили. Эти – особые. Они, сынок, воевали. Гляди, - он оголил спину одной из красавиц и я увидел дыру.
- Что это? – смутная догадка мелькнула и погасла.
- Правильно думаешь. Это дырка от немецкой пули.
Я купил эту куклу с условием, что старик расскажет её историю. Просидели мы с ним до самого закрытия авторынка, благо, что нам так никто и не помешал. Кому нужны куклы-ветераны, тем более ценою в пятачок? Да и самими ветеранами сейчас мало кто интересуется. А зря!
Вот какую захватывающую историю рассказал мне старик.
***
Был я в начале войны обычным деревенским пацаном. А в конце войны получил медаль, как командир партизанского отряда. Так в наградном листе написано было. Это сами немцы тогда слух пустили, что в районе действует огромный партизанский отряд. Какой там огромный, если нас в отряде было всего двое. Я честно всё рассказал, когда меня наши военные при наступлении нашли. Они поверили, только когда увидели мой боевой склад
игрушек.
Я собирал красивые немецкие игрушки и дарил их фашистам обратно. Помогала мне Светка, которую я вытащил из засыпанного взрывом погреба на другом конце деревни. Светка старше меня на год, но ведет себя как маленькая и всё время плачет.
Раньше, еще до войны, мы учились с ней в одной школе, я в первом классе, а она во втором. Тогда Светка смотрела на меня свысока и дразнила «малявкой». А сейчас нет, не дразнится и слушается, когда не плачет. А хныкает она почти всё время и спрашивает, когда папка придет с войны и её заберёт.
Я уже устал ей объяснять, что наши папки на фронте и придут только, когда убьют последнего фашиста.
- Митенька, а их еще много осталось? – спрашивает она, когда я возвращаюсь с нашего, деревенского фронта.
- Сегодня стало на пять меньше. Сам видел, как они на небо летели, но осталась еще целая тьма, - вздохнул я, вспоминая, как рано утром разлетелась на кусочки фашистская солдатская кухня вместе с поварами.
- Но, как же они летели, если у них нет крыльев? - Светка даже зажмурилась, пытаясь представить разлетающихся врагов. – Можно я завтра с тобой пойду посмотреть? Я буду тихо в кустиках сидеть.
- Нет, - опять вздохнул я. - Тебе лучше на такое не смотреть, а то опять будешь ночами хлюпать носом.
- Мне мамку жалко. Зачем ты её в погребе землёй засыпал? – заныла Светка, каждый день задавая мне один и тот же глупый вопрос. – Может она там еще живая, а, Митенька? Пойдем, откопаем её.
- Не живая она. Я и свою тоже в погребе похоронил. Так надо. Тоже раньше думал, что оживёт, два раза откапывал. Нет, не оживут они. Наши мамки сейчас уже на небе.
- А у них что, когда умерли, то крылья выросли?
- Дура ты, Светка, они же душами стали, а души без крыльев летают.
- Как воздушные шарики на Первое Мая?
- Ладно, пусть будут как воздушные шарики. Отстань. Сходила бы лучше в колхозный амбар, зернышек поискала.
- Митенька, я там уже все ногти поломала, когда пшеницу эту горелую из щелей выковыривала.
- А ты еще в конюшню сходи. Там от коней овёс должен остаться. Я в одной книжке читал, что англичане, как лошади, питаются одной овсянкой, и ничего – живут. Правда, худые очень.
- А мне больше пшеничку жевать нравится. Она подгорелая даже вкуснее. А овёс колется сильно. Не люблю я его.
- Ладно, будешь жевать пшеницу, а я овёс. Мне нельзя сейчас толстеть, иначе я не пролезу завтра в форточку в колхозной бане. Завтра не солдаты, а их офицеры мыться будут. Я видел, как для них сухие яблони заготавливали. От яблонь, говорят, в парилке дух лучше. Я им хочу этот дух немного подпортить. Принеси из подпола две куклы. Нет, лучше четыре. Хочу, чтобы так рвануло, чтоб от бани только ножки и рожки остались.
Светка шмыгнула носом и нырнула в темный проем глубокого погреба. Там мы прятали в бочке с прокисшими огурцами фашистские «подарки» для детей. Я сам хотел поиграть с красивой машинкой, которую солдаты подбросили в наш двор. Но мне помешал соседский Владик. Он тоже выжил в погребе, после того, как сожгли нашу деревню.
Владик схватил машинку и унёс её к себе во двор. Я с завистью смотрел через забор, как он насыпает в кузов машинки песок. А когда Владик стал катать машинку по земле, раздался взрыв. Рвануло так, что я два дня ничего не слышал. А когда немного отошёл, то похоронил Владика в его же погребе. Правда, мало от него осталось. Нашел только голову и одну ногу.
Я каждый день хожу по дворам и кого-нибудь хороню. Так меня раньше учила баба Паша, пока её вместе с остальными колхозниками не сожгли в амбаре. Она говорила, что людей надо хоронить в землю, иначе они станут ходячими мертвецами и будут поедать живых. Мне когда приснились такие страшилища, я и стал трупы искать и закапывать. Жалко, что Светка не помогает. Она запах трупов не переносит. Рвёт её сразу.
- Вот, четыре девочки. Хватит на баню?
- Это ты хорошо, Светка, сказанула. Устроим фашистам адскую баню. Чтобы они все сгорели в её пламени.
- А как ты их взрывать будешь, Мить? В печку им кукол бросишь?
- Нет. Мне себя раскрывать нельзя. Не хочу, чтобы они меня видели. Пусть и дальше думают, что их партизаны взрывают. Я после взрыва солдатской кухни видел, как они два дня лес прочесывали и стреляли в каждый пенёк, все кусты очередями посекли. И орали как оглашенные: «Партизанен капут».
- Но, Мить, они же не будут с этими куклами играть?
- Правильно. Поэтому я ночью проберусь внутрь и подложу наших девочек в каменку в парной. Каждую куклу обмажу глиной и спрячу между камнями. А вот когда камни раскалятся – тогда и рванёт. Сколько у нас еще игрушек со взрывчаткой осталось?
- Еще восемь кукол и пять самосвалов. Мить, можно я с тобой завтра пойду посмотреть, как фашисты на небо улетать будут? Я только их посчитаю и всё. Мне очень хочется, чтобы они быстрее кончились и папка быстрее пришёл с войны.
- Ладно. Мы спрячемся на пожарной каланче. У неё верхушку взрывом снесло, но внутри осталась лестница. Сверху хорошо видно. Только, когда рванёт, не кричи и не плачь.
- Не буду, Митенька. Это я плачу, потому что мне мамку жалко, а на этих гадов я ни одной слезинки не пророню.
После адской бани фашисты немного постреляли в лесу, а потом переехали в соседнюю деревню.
Мы со Светкой следили за двумя мотоциклами, которые в колясках развозили и подбрасывали во дворы нашей деревни свои взрывные «подарки» детишкам.
Вечером пошли собирать кукол и машинки. Мы со Светкой уже знали, что куклы взрываются, когда у них поворачивается голова, а самосвалы – когда крутятся колёсики. Через полчаса мы основательно пополнили свой боезапас. У меня в мешке было десять машинок, а у Светки – пятнадцать кукол.
Мы уже возвращались домой, когда Светка неожиданно свернула на пустырь за колхозным клубом.
- Митенька, глянь, что я нашла! Какая красотулька!
Заглянул за ограду и внутри у меня всё застыло. Хотел крикнуть, но горло перехватил дикий ужас. Я понял, что сейчас произойдет.
Светка держала в поднятой руке огромную раскрашенную юлу. Дальше все происходило, как в замедленном кино. Она опустила юлу на землю и стала раскручивать.
После мощнейшего взрыва я долго протирал глаза и ковырял в ушах. Когда увидел вспышки автоматных очередей, понял, что надо бежать.
На следующий день обошел весь пустырь, но ничего не нашел, кроме огромной воронки посредине. Светка взорвалась вместе с пятнадцатью куклами. Ничего, у меня остались мои десять машинок.
Я думаю, их хватит, чтобы взорвать колхозный клуб, где солдаты устроили казарму. Я насчитал там пятьдесят фашистов.
Это будет памятный салют за Светку и на пятьдесят врагов ближе конец войны.
Значит, наши папки скорее вернутся домой.
***
Старик закончил свой рассказ и собрал боевые игрушки-ветераны в потертый рюкзак. Взвесил его в дрожащей руке и протянул мне.
- Возьми, сынок. Раздай детям. Пусть мои куклы еще поживут, ведь игрушки, как и люди, живы, пока нужны, пока могут дарить добро и радость. Пусть хоть кукольная жизнь продлится дольше человеческой.