Из сборника «Страна, которую мы забыли»
Глава 7. Как я принимал в МГИМО (1977-1985)
7.2. Подготовка
В школе это называлось «помощь отстающим». За мной неоднократно закрепляли одного, а то и двух «двоечников», которым я должен был помочь учиться не хуже себя. В этом заключалась святая обязанность пионера. Обычно такое закрепление в любой сфере ведет, в лучшем случае, к выравниванию «потенциалов», то есть хороший ученик начинает учиться хуже, а плохой – чуть лучше. В школе в большинстве случаев это приводило к тому, что двоечник оставался двоечником, а отличник скатывался на нижние ступени иерархии. В моем случае сохранялся статус-кво.
Заставить одноклассника делать уроки у меня дома вместе со мной обычно не удавалось. Поэтому после совместных игр и пустой болтовни я делал уроки в гордом одиночестве, а отстающий ученик, отправившись к себе домой, по-прежнему домашних заданий не выполнял. Иногда бывали исключения. Моя мама очень любила вспоминать, как она испугалась, когда однажды, придя с работы, увидела двух сидящих за столом здоровенных дядек. Только потом она заметила между ними своего тщедушного сына-шестиклассника, который пытался что-то им втолковать. Никакого преувеличения в этом не было: Володя Кирсанов оставался пару раз на второй год, Сережа Насибян был еще старше, занимался классической борьбой и весил больше ста килограммов. Разница в возрасте исключала общие интересы, поэтому не оставалось ничего другого, как делать вместе эти злосчастные уроки. Общение на такой основе было обречено на безвременный конец. Так что результат, точнее его отсутствие, был предрешен.
При этих воспоминаниях, меня посетила крамольная мысль: судьба уже тогда целенаправленно готовила меня к репетиторству?!
Впрочем, настоящее, то есть за деньги, репетиторство в нашей стране никогда не одобрялось. Естественно, чеховские студенты не в счет. С одной стороны, это явление как бы и не существовало вовсе. Но одновременно оно строго порицалось, и с ним отчаянно боролись. Ну, в общем, всё, примерно, как сейчас.
Чеховские времена, когда имели значение знания, канули в лету безвозвратно. Репетиторство давно превратилось в завуалированную форму взятки. Поэтому преподаватель из института, в который вы собираетесь поступать, обойдется вам гораздо дороже, чем школьный учитель или талантливый студент.
Попросить во время сессии благосклонно отнестись на экзамене к тому или иному студенту в МГИМО не считалось зазорным. Ко мне чаще всего с такими просьбами обращалась лаборантка с нашей кафедры (скорее всего, она на взаимной основе собирала «заказы» от своих товарок с других кафедр), гораздо реже – мало знакомые преподаватели. Благосклонность лаборантки служила вполне адекватной компенсацией за нарушение этических норм. Ставить в зачетку оплаченную оценку, по крайней мере, на нашей кафедре Мировой экономики, было не принято. Возможно, именно по той причине, что мы принимали вступительные экзамены, и этого было достаточно.
В масштабах страны война за кусок пирога в «сфере образования» идет постоянно и с переменным успехом для противоборствующих сторон. Учитываем средний балл аттестата при поступлении в институт – аплодирует учительское лобби. Отменяем средний балл – учителя в прогаре. Вводим ЕГЭ – институтские репетиторы резко теряют престиж. Учителям чуть лучше, но со средним баллом никакого сравнения. Кто ближе к кормушке сегодня? Вывод можно сделать по косвенному признаку: недовольны все!
В масштабах высшего учебного заведения основная борьба идет, конечно, за место в учебном плане. Главная задача каждого заведующего кафедрой – обеспечить ей достойное место, то есть как можно большее количество программ, учебных часов и, следовательно, штатных единиц. От этого зависит не только положение, авторитет самого заведующего, но и карьерные перспективы каждого члена его коллектива.
Соответственно, не менее яростная борьба между кафедрами шла в МГИМО за приемные экзамены. Правда, на довольно узком поле. С иностранным языком и литературой было вроде бы все ясно. Это два обязательных экзамена для поступления на любой факультет. А вот география (кафедра мировой экономики), история (кафедра истории КПСС) или обществоведение (кафедра политэкономии) – большой вопрос! За многие годы наиболее влиятельная кафедра политэкономии так и не смогла обеспечить своему предмету должные позиции, несмотря на титанические усилия своего заведующего Василия Петровича Трепелкова. Чрезмерное рвение не только вызывает раздражение у конкурентов, но и порождает настороженность у руководства.
Хотя прямой связи между штатным расписанием и приемными экзаменами не существовало, работа на приеме означала гораздо больше, чем просто дополнительный заработок для репетиторов. Достаточно сказать, что в 1974 году ректором МГИМО впервые стал его бывший выпускник Николай Иванович Лебедев, который поднялся по карьерной лестнице – студент, аспирант, декан, ректор - именно благодаря вдумчивому отношению к приемной кампании. Подозреваю, что он вполне мог опасаться чрезмерного усиления амбициозного Трепелкова, зная, как никто другой, какой рычаг представляет собой прием в институт.
Когда и как я начал принимать вступительные экзамены по географии, в памяти ничего не осталось. Длительная работа в приемной комиссии слилась в одно обобщенное воспоминание без разделения на отдельные годы. К тому же я одновременно экзаменовал абитуриентов и работал в секретариате приемной комиссии, что означало двойную нагрузку и обеспечивало максимум впечатлений. В отличие от поощрявшегося движения многостаночников такое совмещение могло даже рассматриваться как нарушение каких-то неписаных правил. Но кадровый голод в нашей стране, начался, судя по всему, не сегодня и даже не вчера.
Заслуженные профессора, доктора наук в приемной эпопее участия не принимали. При окладе в 500 рублей они могли сосредоточиться на научной работе (гонорары) или чтении лекций по линии общества «Знание». Двухнедельный тур по провинциальным городам мог принести как минимум еще одну зарплату. Обязанность читать лекции и проводить семинары во время отсутствия мэтров падала на молодежь. Кто сказал, что «дедовщина» - это только армейское явление. Не в столь уродливых формах она свойственна любому человеческому коллективу.
В общем, приемные экзамены и как следствие – репетиторство, были, в основном, уделом молодых преподавателей. К тому же они были гораздо более управляемы, чем заслуженные высококвалифицированные небожители с их неизбежными чудачествами. Один из них, например, умудрился поставить оценки по своему разумению. После этого его никогда не включали в экзаменационную комиссию, благодаря чему он всегда имел полноценный двухмесячный летний отпуск. Не исключено, что именно с этой целью профессор и не стал исполнять указания, полученные свыше. Но здесь я забегаю немного вперед, так как сами приемные экзамены живописуются в другом месте.
Предметом особой гордости ректора был тот факт, что в экзаменационные комиссии приглашали учителей из московских школ, а также преподавателей других вузов. По части управляемости это были самые надежные люди. Все они подбирались председателями предметных комиссий из числа хороших знакомых, на которых можно было положиться.
Экзаменаторы со стороны оплачивались на почасовой основе. Штатные преподаватели записывали отработанные часы в журнал, то есть они включались в общую учебную нагрузку за год. Весьма упрощенно можно сравнить с трудоднями колхозников, которые работали за так называемые палочки. Колхозникам полагался приусадебный участок. Преподаватель, принимающий экзамены, получал подтверждение статуса дефицитного репетитора.
Никакой достоверной информации, не говоря уже о статистике, касательно репетиторства быть не могло. Ее не существует и в наши дни. Тем не менее, как и сегодня, мир слухом полнился, то есть работало сарафанное радио. Ставка за одно занятие начиналась с 10 рублей. Продолжительность занятия (академический час, просто час, полтора часа, то есть два академических часа) оставалась на совести репетитора. Так же как и количество одновременно присутствующих на занятии учеников.
Соответственно, кто-то мог прослыть халтурщиком, одновременно усадив за стол человек шесть, и даже растерять «клиентуру», а кого-то с помощью знакомых приходилось уговаривать взять ученика. По доходившим до меня слухам, я принадлежал ко второй категории. Как бы то ни было, на отсутствие спроса жаловаться не приходилось. Напротив, довольно часто приходилось от потенциальных учеников отказываться. При этом, наименее тактичные просители оказывались наиболее настойчивыми. Естественно, чем назойливее меня уговаривали, тем упрямее я настаивал на своем. В основном учеников мне поставляла Лина Евгеньевна, которая готовила их же к сочинению. Ей я не мог отказать в любом случае, так как считал себя в неоплатном долгу. К тому же она относилась к подбору кандидатов весьма тщательно: случайных и явно непроходных персон у нее обычно не было.
Для молодых преподавателей, оклад которых до защиты кандидатской диссертации составлял 125 рублей в месяц, а после – 175, «шабашка» обеспечивала не дополнительный, а основной доход. Впрочем, дослужившись до старшего преподавателя и даже доцента, добровольно отказаться от такого приработка было уже крайне сложно. Премии преподавателям не полагались. Весь премиальный фонд расходовался на низкооплачиваемых лаборанток и секретарш, что в полном соответствии с представлениями о справедливости воспринималось совершенно естественно. Правда, один раз это негласное правило было все же нарушено. И этот уникальный случай произошел именно со мной. В 1983 году после завершения приемной кампании мне было велено явиться в кассу, где я получил 30 рублей. Сей знаменательный факт был даже отражен в трудовой книжке в разделе «сведения о поощрениях». Размер премии при этом скромно умалчивался.
Москва, сентябрь-октябрь 2015