...Поговорили:
Она:
«Вань, ты меня любишь?»
Он:
«А я, по-твоему, что делаю?"
...и... продолжили...
Анатолий был токарь так себе, «нэ тэ, нэ сэ», как как-то сказала контролёр участка, которую мы звали просто Петровна, или Маша Петровна.
Не раз она, производя контроль деталей Толика, говорила ему с очаровательной улыбкой:
- Толян, твоя халтура опасна для моего здоровья: от неё болят зубы и повышается давление.
Толик тут же отвечал:
- Правда?! А я этого не знал! Петровна, даю слово - в следующую предъявку - тютелька в тютельку сделаю, а сегодня ты закрой свои чудные глазки и шлёпни штампик. На сборке всё схавают в конце месяца.
- Твоё слово, это тысяча первое китайское предупреждение. Можно, я тебе не поверю?
- Петровна, за ради Бога, можно, но штампани.
И Мария Петровна - душа человек, махнув рукой, обречённо изрекала:
- Все в аду кипеть будем. Давай подмахну!
Ставила штамп и своей подписью-закорючкой подмахивала наряд.
А вот травила Толик был ещё тот!
…Вот и этот раз он травит в курилке:
- В Пицунде у меня был настоящий роман с женой министра культуры.
- Ну зазвиздел Тоша, - пуская дым колечками, говорит Витька Шедевра.
- Шедевра, я хоть раз звиздел? Ты можешь лишиться сегодня пайки моей таранки.
- Тебе и про таранку назвиздеть, как два пальца обоссать, - говорит Витёк.
Вокруг стали поддерживать Толяна:
-Давай, Тоша, трави. Не слушай ты Шедевру. Пошёл он на хутор бабочек ловить.
И Толик продолжает:
- У той дамочки без камелей лицо было крупное и смешное, некрасивое, дёрганное и плутовское. Волосы пушистые, чёрные. Один глаз на Кавказ, другой на Москву. Руки в ладошках она держала лодочкой, отчего они были как змеинные головы.
Но я только что приехал, мне надо было срочно сбросить дурную кровь, и, махнув рукой на её дурацкое лицо, подваливаю к ней и так это стихами собственного сочинения обращаюсь:
Распрекрасная девица,
Не хотится ль Вам пройтиться
Там, где мельница вертиться
И фонтаны штрыкають!?
Она как заартачилась:
- Что вы? Что вы? Не пойду!
- Почему?
- Потому как вы гуляете, деликатностев не знаете.
Я её так за локоток осторожненько беру, а она как заорёт, будто её насилуют:
- У меня мандат депутатской неприкосновенности!
- Сама судьба, милочка, нас свела. Я по жизни - дегустатор неприкосновенностей.
- Да ну!? - удивлённо, выпучив глаза, восхитилась она.
Я чуть не брякнул, что херню гну, но вовремя спохватился и вешаю лапшу дальше:
- Дегустирую с малолетства.
А она, дура набитая, клюнула на «дегустатор», и опять:
- Да ну!?
Вижу, в глазах её жгучее пандорино любопытство и слышу дурацкий вопрос:
- Простите, а что вы дегустируете?
Я-то не дурак, и ответил ей ещё темнее:
- Только элитные напитки: «бэ-Лахудрино», «бэ-Калдырино», «бэ-Пьямонто» и «Кидалово» без «бэ».
Её это очень заинтересовало. И она говорит:
- Первый раз в жизни вижу дегустатора неприкосновенной элиты. Давайте поплотнее познакомимся.
И пошли мы по кипарисовой аллее. Софья Павловна, как она представилась, оказалась к тому же и женой министра культуры.
- Мой министр сильно занят по работе, поэтому я отдыхаю весь бархатный сезон на морях. Одна.
О, думаю я, это то что надо! Идём так это не спеша, то да сё. Она и рассказывает:
- Вот, вы знаете, Анатоль, я удивляюсь безкультурью людей. И какие же они подлые вокруг! Вы только послушайте: Я однажды купила на Черкизовском рынке Москвы яйца. Еле ноги волокла от рынка до метро, а потом на автобусе, а потом ещё пешадралила домой, а я живу в доме напротив «Матросской тишины». Наконец-то добралась домой, захотела себе гоголь-моголь сделать и никак не могла разбить яйца. Я их даже об пол била, а они всё-таки целы остались. Оказалось, что яйца деревянные, такие коричневинькие были, а я покупала их как свежие! Разве это не подлость!?
Мы продолжили наше свидание в столовке, где сидели за одним столиком. Она говорила так:
- Когда у меня подросли коготки и я стала ими оставлять следы на мордах одних или на спинах других мужчин, то они назвали меня кошкой. Потому что кошки, по их словам, думают и хотят так же, как они. Только не умеют так говорить, как они, и царапаются. Вы, мужчины, не можете понять женщин.
Но я её понимал. И уже через день после моего приезда, я спускался к ней каждую ночь вниз. Она жила в том же пансионе, что и я.
У нас началась настоящая современная любовь. Однажды мы пошли в ресторан и пили джин с каким-то тоником, в отдельном кабинете. Ужрались так, что утром с нею приключилась истерика, а я сидел в углу и жевал её чулок.
В это время два каких-то амбала вошли и потребовали заплатить за выпивон и номер-люкс. Министерша начала гомерически хохотать, когда развязывал мешочек-загашничек в трусах, где у меня были спрятаны бабки.
Я сказал ей, что она дура набитая. А она бросилась на меня, как дикая кошка… Два этих амбала в «аэродромах», наверное, её телохранители были, схватили меня и спустили с лестницы. В испуге я кинулся на вокзал и „зайцем“, так как бабки они у меня отобрали, дал дёру в Ростов, нигде не останавливаясь.
То был мой первый выезд в Пицунду.
На следующий год путёвку в Пицунду мне наш родной профсоюз уже не дал, и я решил туда „дикарём“ рвануть. Чтобы не снимать койку у местной сдавальщицы, а бабки сэкономить на более важные мероприятия, я присмотрел местечко в зарослях бамбука и вымостил себе гнездо, замаскировав его так, что как-будто никакого гнезда и нет, а мне всё слышно и видно…
Спускалась ночь. На эстраду дома отдыха «Пицунда» вышел затейник и представился:
- Семён Иванович Померанцев, любитель музыки и танцев. Женщины и мужчины, забудьте свои домашние комплексы, слейтесь в ламбаде, … и хорошее настроение не покинет больше вас…
И пропел он голосом Людочки Гурченко, с которой я имел шикарный роман, когда она пела на экране, а я на Камчатке сидел в армейском клубе в первом ряду.
- Толян, что ты мелешь!? Гурченко с тобой на одном гектаре срать бы не села, а ты шикарный роман имел. Брехло, - подал голос Вадик Водяра.
- Я - брехло!? Да мы эту Людку - осу всей ротой любили, как хотели! Спросите у любого, кто со мною служил. Я вам потом расскажу и фотки армейские покажу.
- Ты давай нам про Семён Ивановича Померанцева, - говорит Витька Шедевра.
- Нахрен он мне сдался. Он завёл всех, и свалил с какой-то лахудрой, - ответил Толик, и продолжил:
- Ламбада, как я понял, наблюдая из своего гнезда, классный танец. Там все цепляются руками за жопы друг друга, и, вихляясь, как папуасы в джунглях вокруг костра, шуруют по кругу, пока не вспотеют, а потом парами несутся в кусты. Хорошо, что я вымостился в бамбуке, а не в кустах всяких там розалий или где-нибудь в цветочной клумбе. Мешал бы всем.
- А то бы ещё морду тебе намылили, - высказала предположение Маша Петровна, - Толик, и когда ты перестанеш нос свой совать во все дырки?
- Петровна, вот те крест, не брешу. Как было, так и довожу до вашего слуха.
- Толян, давай трави дальше. Уже перекур кончается, а ты всё звездишь не о том, с чего начал.
- Так вот, - продолжает Толик:
Вскоре, по аллеям загуляли пары тех, кого ламбадой не проняло. И вижу я, пацаны, идёт по аллее моя прошлогодняя возлюбленная - жёнушка министра культуры!
Идёт этак важно, жопкой повиливает, под ручку с какой-то девахой. Я на эту деваху глаз сразу положил. Но встречаться с Софкой не захотел из-за прошлогоднего с нею инциндента, и решил, что подвалю к молодой, когда они расстанутся. Но они, сучки, до самой ночи ходили и в корпус вместе вошли.
- Ты опять заливать будешь? Ты про дело говори, - просит его Френч.
- Если бы вы только побывали в Пицунде! Это же рай Ев и всяких Адамов!
- Ага, навроде тебя - Адама Писюндры! - рассмеявшись, говорит Маша Петровна.
На что Толян тоже заулыбался и продолжил:
- Всю ночь прислушивался и подглядывал. Столько шорохов, вздохов, ахов и пердежа в кустах! Вы даже представить себе не можете.
Отлежав скрюченно в гнезде до утра, я с палкой китовой колбасы и батоном хлеба трусцой побежал к морю, прыгнул на торчащий из воды камень, и сидел на нём, как белая птица.
- Тоже мне «белая птица»! Ты, Писюндра, не белая птица, а синепупый и бледный алкаш. Это правда, а то «белая птица», фу ты ну ты, ножки гнуты, - говорит ему Маша Петровна.
- Ну про белую птицу это я малость загнул, а так - всё правда.
Плавать я не умею, но не буду же об этом говорить там, куда черти носят всех из-за домашней скуки и тоски по жаркой любви на море.
Похарчился я на камне, да и думаю: как бы мне ту деваху выловить. И представил её лежащую под утренним солнышком на берегу самого синего в мире Чёрного моря.
Шевельнулось во мне что-то, и я, подкатив до колен синюю трикушку с красными лампасами, как у генерала, нахлобучил на голову Светкину понамку, проглотив крошки колбасы и батона, отправился на поиски той, которую ещё ночью решил возлюбить.
Иду, разглядываю. Вокруг то совсем белые, то совсем красные женские тушки лежат, раскинув ножки для солнышка, газеткой мордочку прикрыв.
- Писюндра, не томи. Так ты нашёл её? - спрашивают курильщики.
- Что бы я, Писюндра, да не нашёл! Плохо вы меня знаете! Я, как увижу подходящий товар, подхожу и газетку с мордочки приподымаю. Некоторые вскакивали с перепугу. А я им сразу:
- Парррр-дон, мадам!
- И тебе в морду никто не дал? - смеясь, спрашивают.
- В морду нет. А вот поджопник я схлопотал.
- Как же так, Толян?
- Да так: я не у той тушки газету с мордочки снял. Мужик то оказался. Вот он вскочил и ни с того ни с сего угостил меня поджопником так, что я летел на карачках по загорающим телам, пока не тормознулся у одной пары тушек на подстилке. Как глянул я на ту, у которой газетка с мордочки слетела от моего приземления, с касанием её тела, чуть в обморок не упал. И у неё глаза, как у собаки Павлова расширились. Но она тут же спохватилась и радостно говорит:
- Глазам не верю! Анатоль, вы ли это!? Какая встреча! Килечка, ты только посмотри, какой Амур к нам прилетел! - обратилась она к рядом лежащей.
Та сняла газетку, и села, разглядывая меня, как инопланетянина. А потом голубинно заворковала:
- Я - Килечка. А вы, как я понимаю, знакомы с моей маменькой. Очень приятно с вами тоже познакомиться. Вы, как я вижу, только с самолёта и не успели переодеться. Не теряйте ни минуты, сейчас же размундиривайтесь и ложитесь рядышком с нами загорать, а то скоро здесь яблоку негде будет упасть. Все как с ума посходили, прут и прут в Пицунду, как будто других мест на море нет, - не давала мне и слова сказать Килька.
Я снял трико и майку. Остался в семейных трусах и панамке своей дочьки. Хотел было лечь на горячий песок, но Килечка и Софья Павловна запротестовали:
- Что вы? Что вы, Анатоль? На песок никак нельзя, это не гигиенично. Мы немножко потеснимся. Как говорят: «В тесноте, да не в обиде», вы наш гость, вот между нами и ложитесь.
- Да как-то неудобно, Софья Павловна, - говорю я.
А она:
- Неудобно штаны через голову одевать, а лечь на наш плед, какое же здесь неудобство?
Ломаться я не стал, уж больно хороша Килечка была, а женская красота - предмет действий, а не рассуждений, как я читал. Улёгся посерединке. Справа мамин бок, слева её дочьеньки бочок. Как вы понимаете, женщина - она со всех сторон женщина.
- Ну, да! Улёгся сразу к двум бабам! Как тут крыша не поедет?! - поддал жару Вадик.
- А ты помалкивай. И слушай, не то на пиво сегодня не позову, а у меня тараночка, пальчики оближешь, - пригрозил Толян ему.
- … Лежим так это под припекающим солнышком. Килечка не говорит, а мёдом обволакивает:
- Вы же знаете, Анатоль, мой папа министр культуры. Он мог определить меня в МГИМО, но я считаю политику не женским занятием и поэтому избрала вуз по своим способностям.
- Килечка, а какой вам по душе пришёлся? И какие у вас способности? - спрашиваю я.
- МГУ. Я с детских лет люблю хиромантию. Вот и изучала каббалистическую астрологию. Моя дипломная работа «Сахасрарная фаза эволюции энергетического принципа» была как взрыв среди старцев профессуры университета. Они кипятком писали. Теперь я специалист по астралу. Вот вы, Анатоль, я вижу, Сатурн.
А я ей говорю:
- Нет, я Анатолий.
Она улыбается так это кокетливо и говорит:
- Вашей карме соответствует планета Сатурн. И не спорьте со мной.
- Ну Сатурн так Сатурн. А как вы, Килечка насчёт бухнуть вечерком? У меня день рождения вечером будет.
- Почему вечером, а не сейчас? - спрашивает её мамаша.
А я говорю:
- Кернуть мы можем и днём, но народился я, как Килечка говорит, под Сатурном, который днём совсем не виден, а только ночью. И давайте днём кернём, а с вечера бухнём под моей планетой.
- Вот тут ты, Писюндра, нам нравишься, - говорят его дружки-собутыльники.
А он продолжает:
- Килечка мне запудривала мозги своим астралом, но постепенно переходила на понятную мне науку о человеке. Вот она и спрашивает:
- Анатоль, а как вы относитесь к женщинам в натуре?
Я ей сразу комплиментик подкидываю.
- Вид голого тела женщины, покрытого волосами от подбородка и до ногтей мизинцев ног, производит на меня отталкивающее впечатление. А вот твоё тело, Килечка, наводит на меня умопомрачение. И я надеюсь, что ночь моего рождения мы проведём отлично, но без твоей волосатой мамы, - шепнул я ей на ухо.
Не знаю, как они там с мамой договорились, но всю ночь мы с Килькой бухали до усеру.
А утром, увидев меня сидящим под кустом, дочь министра спросила:
- Анатоль, что вы делаете? Не заболели ли вы после нашей бурной ночи?
- Дорогая, на рассвете, вернувшись с нашего свидания, я получил повестку на Страшный Суд. Срочно сожрал компроментирующие меня не только бумаги и газеты, но и чувства с мыслями. Поэтому я, Сатурн, в данный момент нахожусь в ссакосраль-ной фазе энергетического принципа. В любой момент может произойти вонючий эффект. Советую держаться от меня подальше.
И что вы думаете? Она задирает своё платье, стаскивает до колен трусы, садится на кукорачки напротив меня, и говорит:
- Вы Сатурн, а я Венера, и, как видите, сейчас нахожусь в анахатной фазе-позе к вам. Давайте медитировать вместе. И не возражайте женщине. Я всё равно от вас не отстану.
Мы с Пицунды поедем сразу в Москву. Я вас представлю папочке, и мы поженимся. И не смейте возражать! Я уже всё решила. Папочка устроит тебя, Анатоль, в своё министерство культуры дегустатором. С твоим талантом в воровском Ростове жить опасно, можно нюх потерять. Там же смешивают всё, даже то, что не смешивается. Что это за напитки «ГараЕри», «Коленвал»? Или ещё хуже - «Бормотуха»?
Даже во Франции до таких смесей никто не додумался. А вам приходится их не только нюхать, но и употреблять.
А я сижу в дурацкой ссако-сральной фазе-позе эволюции, даже прослезился, так плохо мне было, и говорю:
- Килечка, я бы давно завесился от ростовской жизни, но меня инстинкт самосохранения бережёт, а зачем, не знаю. Наверное, жалко расставаться с Водярой, Мудярой, Шедеврой, Фоксом и Насосом. Я без них в Москве пропаду.
- Анатольчик, ради любви, я уже всё решила. Мы и твоих дружков вызовем в Москву!
Дождавшись ночи, я покинул своё гнездо и Пицунду…
Хохотали долго. С тех пор и пошло - «Министерский зять»-Писюндра.