За окном сырая холодная осень. Мелкая капель сыплет и сыплет с неба, насквозь промочив улицы, дома и скверы города.
Под вечер поток прекратился. Капли воды, срываясь с крыши, изредка ударяют о подоконник. Дневная жизнь больницы угомонилась. Коридоры опустели. Дежурный, он же лечащий врач отделения, завершая обход, задал привычный вопрос последнему пациенту:
– Есть ли жалобы на самочувствие, Владимир Сергеевич?
– Нет, Николай Петрович.
– Вот и хорошо, – заключил врач, собираясь выйти.
– Не хорошо, – возразил больной.
– Вас что-то беспокоит?
– Очень беспокоит, доктор.
Николай Петрович вновь присел у койки.
– Что же?
– Вы, должно быть, много знаете о человеке и его душе?
– Я психиатр, человек и его душевное состояние входят в мою компетенцию.
– Но следует учитывать не только их.
– Безусловно.
– Между ними есть что-то ещё. Оно мешает мне… Оно мешает им взаимодействовать.
– Вот как? И что же это по-вашему?
– Это инструкция, нет, требования, от которых нет покоя.
Врач задумался.
Вероятно, вы имеете в виду сформированное мышление, основанное на правилах общества. Оно определяет наши поступки, помогает адаптироваться в обществе.
– Вероятно. Может быть, помогает.
Пациент засуетился, пытаясь найти нужные слова и правильно выразить мысль. Не найдя аргументов, он решительно заключил:
– Вы не догадываетесь, как оно, это кем-то сформированное, мешает душе.
– Все зависит от человека…
– Нет, человек зависит от него, – перебил пациент.
Чувствуя, что разговор может привести к напряжению психики больного, врач, взглянув на часы, решил закончить осмотр.
– Постойте, – придержал Владимир Сергеевич, вам надо знать! По своему незнанию вы понапрасну теряете время и только изводите пациентов.
– Понапрасну? – Николай Петрович нехотя поддался прикосновению руки. – Чем же так мешает мышление?
– Ну как же. Вам наверняка случалось понимать человека с полуслова или от одного взгляда, чувствовать отношение присутствующего, когда тот стоит в стороне и не поворачивается или говорит совсем не то, о чём думает. Рассудок с его мышлением ничего не подскажут. А вспомните: интуицию, телепатию, ясновидение. Вот когда душа берёт верх, не желая подчиняться мышлению.
Врач по-своему возразил:
– Дорогой Владимир Сергеевич, медику важно вылечить больного и вернуть в рамки, где он не будет выделяться из общества и создавать тому проблем, имея возможность руководствоваться здравым смыслом.
– Больного?! …Николай Петрович, я долго не решался говорить с врачом, понимая, каким меня воспринимают. Отличный от других в физическом или психическом смысле, человек всегда считается больным. Но, порой, оказывается, что такой больной в немалой степени превосходит здорового своими способностями. Разве не так?
– Случается.
– Но вы с самыми благими намерениями избавляете нас от «нездоровых» отклонений. Достоевский, Гоголь, Ван Гог, да мало ли кто ещё, при нынешней медицине могли быть беспощадно вылечены. Вылечены от таланта и того чудесного восприятия мира, которое они открыли для здоровых.
– Надо понимать, – ответил врач, – они, порой, серьёзно мучились.
– Муки психические, мучения творческие, переживания ясновидцев от предчувствованных трагедий, угрызения совести, доводящие до исступления, – кто определил критерии здоровой бесчувственности и болезненного восприятия через сочувствие, сострадание и боль? Полагаясь на твёрдые научные выкладки, врач лечит или губит?
Наступила пауза. Редкая капель негромкими ударами неспешно отстукивала секунды размышлений.
– А знаете, в каком тяжёлом бесчувственном состоянии вас привезли сюда? – поинтересовался врач.
– Вы о моем внешнем состоянии? Понаслышке. Могу себе представить.
– А окружающие всё это видели.
– Видели, но не знали, а потому не понимали. Когда я пришёл в себя, моё внутреннее состояние стало куда хуже, чем зримое внешнее.
Лёгкой улыбкой и утешительными словами врач вознамерился перевести беседу в спокойное русло, но не успел сказать.
– Не смейтесь, Николай Петрович, – возразил на улыбку больной, – вы моего состояния не пережили, а я был и в своём, и в вашем. Но не я, а вы лечили и продолжаете лечить. Выслушайте до конца! – раздражаясь от непонимания, воскликнул Владимир Сергеевич.
– Я слушаю вас.
– В тот день, после работы, в толпе прохожих я возвращался домой. Как и всех прочих, меня переполняли повседневные житейские заботы. На них, кроме усталости, накладывался поток окружающих событий и предметов, от которых невозможно было отвлечься: автомашины, трамваи, светофоры, перекрёстки, пешеходные переходы, торговые лотки, коляски, барьеры, бордюры, колдобины, выбоины, встречные прохожие и многое, многое другое. Это напряжённое состояние пронизывает настолько глубоко и прочно, что не покидает и по возвращении домой, порой даже во сне. Оно копится и одолевает, доводя до депрессии или срыва. Наступает миг, когда нет желания и сил противиться напору.
Владимир Сергеевич всматривался в глаза врача, ища понимания.
– Вдруг появилось чувство, что из меня выкатился большой тяжёлый шар. Выкатился и покатился прочь – дальше и дальше. Стало неимоверно легко. Я уже не был придавлен к земле весом тела и гнетущих проблем. Все заботы и неурядицы, обязанности и обязательства иссякли, будто их никогда не существовало. На меня снизошла та сладкая беззаботность, которую, должно быть, чувствует младенец на руках своей мамы, только что пришедший в мир, где он ощущает полную защиту, нежность и любовь. Я парил в облаке спокойствия и умиротворения. Долго, долго. Не имея ни малейшего желания возвращаться назад. Я совсем забыл о своём теле, меня оно больше не интересовало. Вероятно, от такого безразличия оно и лишилось сил.
Неожиданно появились врачи и обеспокоенные сестры, шприцы и капельницы.
Теперь понимаю, отчего люди уходят в уединённые обители. Лишаясь привычных благ, они не желают обременять себя мирскими излишествами, радуясь лишь наступлению нового дня, облегчению и озарению души после молитвы.
До сих пор храню в себе те пережитые ощущения: это чувства первой детской любви, и последующей – зрелой, к которой прибавился вкус губ и нежность женского тела, это трепет предчувствий и грёз. Они пронизывали искренне и глубоко – до самой глубины души. Они переполняли!
Не знаю, как вы пытались ворваться в мой мозг, тираня тело всевозможными инъекциями, но внезапно меня пронзило чувство безысходности. Оно заполнило всё тело чем-то чёрным, горьким, отравляющим. Уйти от него, оттолкнуться или отринуть не было никаких сил. Это чувство можно сравнить с изнурённым путником, который спасаясь от настигающей гибели, ползёт, продирается или выкарабкивается, встаёт, спотыкается и падает, из последних сил вновь и вновь пытаясь избавиться от беды. Спасти его может чья-то доброта, дружба и любовь. Они дают силы выстоять в беде. Но ничего этого рядом не оказалось. Взамен пришло ощущение понуждения и насилия. Я отчётливо почувствовал неминуемое приближение прежней действительности, в которую меня беспощадно пытались вернуть. Возможно, обречённая душа, как могла, противилась тому.
Пересказав поток пережитых эмоций, больной смолк.
…– Я пришёл в себя. Так принято говорить. Но в действительности медики вырвали меня из себя, втиснув в грубую бренную обыденность, которой я оброс с годами.
Вы, вероятно, радовались моему возвращению. А я изнемогал. Возвратившись в прежний мир и оглянувшись на тот, из которого только что сошёл, я осознал банальную истину, я почувствовал её: как просто обрасти нажитым, как легко врасти в него. Оно заполняет карманы и кошельки, комнаты и кладовки, гаражи и дома, умы и души. Оно лишает покоя, затмевает истинное счастье. Очиститься от всей этой накипи невозможно. Невозможно потому… потому что наше мышление категорически возражает.
Новая пауза разделила беседующих.
– Доктор, а вы можете вернуть меня туда? – с искренней надеждой вдруг спросил Владимир Сергеевич.
– Не знаю, – не сразу оторвался от мыслей врач. – Нет, не могу. Меня этому не учили.
– Кто же мне поможет? – прозвучал безнадёжный вопрос.
Николай Петрович пристально посмотрел на собеседника, переспросил в раздумии:
– Вернуть в себя? Прийти в себя? – Подумал: «Как непросто в нашем мире оставаться собой».
Что мог ответить врач, какое лекарство прописать?
Коснувшись руки пациента, он по-доброму посмотрел в его глаза, ответил:
– Медицина сделала всё, на что способна. Знаете, обратитесь к Богу. Остальное в его власти.
Доктор неторопливо встал, не спеша подошёл к двери, вышел в опустевший вестибюль.
Негромко хлопнув, дверь плотно затворилась за ним.
Порыв ветра сорвал с карниза набежавшие капли, они дробью пробарабанили по подоконнику. Наступила тишина. Палата замерла. За окном стояла непроглядная ночь.
Ясный огонёк блеснул вдалеке. «Показалось?.. Нет». Захотелось коснуться его тепла. Владимир Сергеевич увидел, нет, скорее, почувствовал своего Спасителя.
«Надо подняться». Он привстал. «Надо подняться над самим собой». Он ощутил! «Надо одолеть всю тяжесть годами копившихся проблем». Он поверил. «Нужно обрести себя!»
Зайдя в ординаторскую, Николай Петрович выбрал нужную историю болезни, сделал последнюю запись, размашисто расписался и с облегчением вздохнул.