Каждый новый год, по старым семейным традициям, пробуждал чаяния и надежды, ожидание чего-то хорошего.
Наконец, я получил долгожданную повестку в райвоенкомат. В ней было также указано, в какое время явиться и иметь при себе кружку, ложку и зубную щётку. Наконец-то свершилось.
В назначенный час я не шёл, а летел в военкомат на улицу Скороходова. Там медицинская комиссия была уже в сборе. Нас было очень мало, всего несколько десятков человек. Некоторые выглядели очень плохо. Военком спросил, чем я увлекался до войны, и я ответил: морем, был членом яхт-клуба. На что он мне сказал, что в настоящий момент флот пополнения не требует.
«А ещё чем?» — спросил он. Я ответил, что ходил в радиокружок. «Это хорошо», — сказал военком, что-то записал в карточку и велел ждать представителя части.
Прошло какое-то время, и нас, человек пятнадцать, построили во дворе и познакомили с представителем войсковой части 37427, в чьё распоряжение мы поступили.
Он скомандовал: «Направо, за мной — шагом марш!».
Через полтора часа мы прибыли в штаб отдельного батальона связи.
Под вечер нас чем-то накормили и переодели в военную форму.
Нам выдали гимнастёрки из чистой шерсти и синие галифе. Ни одна шинель мне по росту не подошла, и мне выдали полушубок. Ещё, кроме меня, кое-кому так же повезло.
У всех в призывном свидетельстве была запись: «Всеобуч. прошёл», поэтому курс молодого красноармейца длился всего десять дней.
Нас ознакомили с уставом внутренней службы, дисциплинарным уставом и уставом караульной службы.
В эти дни началась операция «Искра», целью которой был прорыв блокады Ленинграда и соединение войск Ленинградского и Волховского фронтов. Земля дрожала от грохота артиллерии. Жесточайшие бои длились примерно десять дней. В результате был отбит коридор, через который в город пошёл транспорт с продовольствием.
Умные командиры нас, новобранцев, в боях не задействовали. Наверное, хорошо знали, что такое «всеобуч». Это несколько занятий под руководством малограмотного военрука школы.
В них входило устройство противогаза, ещё какая-то ерунда и один раз стрельба тремя патронами из мелкокалиберной винтовки. Вот весь всеобуч. Поэтому мы представляли из себя полноценное пушечное мясо. Спасибо умным командирам.
Только совсем недавно, в 2009 году, была опубликована цифра потерь в операции «Искра», которую готовил и осуществил лично Г.К. Жуков. Цифра меня потрясла, особенно в соотношении с Берлинской операцией, когда нужно было взять Берлин к 1 мая 1945 года. Там Жуков уложил 300 тысяч бойцов и командиров, а в операции «Искра» в землю легло 350 тысяч. И это не считая раненных и искалеченных. Это притом, что в Ленинграде оставалось в живых примерно столько же.
Памятуя девиз Александра Суворова: «Побеждать нужно не числом, а умением», можно объективно оценить полководческие способности прославленного маршала. Нигде и никогда он не жалел людей для выполнения поставленной задачи. Наверное, очень трудно посылать на смерть десятки тысяч молодых людей. Сужу об этом по фотографиям Жукова: в первые дни войны это был сорокалетний молодой энергичный человек с прекрасной тёмной копной волос на голове, а четыре года спустя, в Потсдаме на подписании безоговорочной капитуляции Г.К. Жуков выглядел седоватым лысеющим стариком.
Моя служба началась с изучения радиостанций, передвижных и стационарных, а главное, с морзянки — приёма и передачи цифровых и буквенных текстов радиограмм с утра и до вечера ускоренным темпом.
Первым моим оружием была канадская винтовка образца 1870 года. Надо сказать, что канадская винтовка для перезарядки была намного удобнее и проще, чем наша, так как ручка затвора передвигалась только назад и вперёд без всяких поворотов, что обеспечивало большую скорострельность и простоту. В дальнейшем была десятизарядная винтовка СВТ, потом автомат ППС, а уже под конец блокадных дней нам выдали автомат ППШ, и это была уже вещь.
Занятия по освоению азбуки Морзе вёл опытнейший радист — старшина Белоусов. Через три недели многие из нас стали радистами третьего класса. Звание это было присвоено официально и довольно торжественно. Экзамен принимала группа офицеров. Сначала задавали вопросы по знанию техники, по правилам выхода в эфир, а затем давался текст радиограммы пятизначными группами цифр с нормативной скоростью. Ошибки в приёме текста не допускались. После этого давался текст передачи на ключе, и шёл приём с оценкой чистоты звучания передачи.
В нашей воинской части были собраны лучшие радисты. Так, например, на приёмном центре служил старший сержант Карагодин. Он в 30-е годы готовился стать членом экспедиции Папанина на Северный полюс, но потом был заменён Кренкелем. Слушать его передачу было большое удовольствие.
Принимать его передачу со скоростью 25 групп смешанного текста было легко, ибо его точки были, как звук ударов стеклянных шариков по полированному стеклу, а его тире казались долгими и заунывными, хотя длились несколько десятков миллисекунд. Всё это напоминало своеобразную музыку. Красивые и чёткие трели морзянки похожи на соловьиный призыв и были для нас, новоиспечённых радистов, чем-то таинственным и очень увлекательным.
Кое-кто из старослужащих радистов забрасывался в тыл немцев к партизанам Ленинградской области. Большинство из нас работало на связи между артиллерийскими полками, а также по наведению истребительной и штурмовой авиации.
Так шли будни в блокадном Ленинграде. До прорыва блокады в январе 1943 года паёк красноармейца состоял из 150 г хлеба, 75 г сухарей, два раза в день давали суп, похожий на помои.
Даже командир роты, лейтенант Никоненок, говорил: «В нашем супе крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой», — однако, вскоре после прорыва блокады фронтовой паёк стал другим.
В него входило 900 г хлеба, банка американской тушёнки, сухой картофель и нормальная горячая пища.
В марте 1943 года нам объявили, что Красной армии возвращаются погоны, а до этого все знаки отличия носились в петлицах воротничка гимнастёрки и воротника шинели.
Напомню все знаки различия воинских званий: один треугольник — ефрейтор (старший красноармеец), два треугольничка — младший сержант, три — сержант, четыре — старшина; один кубик — младший лейтенант, два кубика — лейтенант, три кубика — старший лейтенант; одна шпала — капитан, две шпалы — майор, три — подполковник, четыре — полковник; одна звезда — генерал-майор, две — генерал-лейтенант, три — генерал-полковник, четыре — генерал армии; пять звёзд — маршал.
Нас всех собрали в укрытиях, и командир с комиссаром вручили полевые погоны. Кстати, вскоре институт комиссаров был упразднён и заменён институтом заместителей командиров по политчасти.
Служба в обороне блокадного города была довольно однообразна. Налёты авиации были редкими. Мы принимали активное участие в контрбатарейных операциях, спасая город от вражеских артобстрелов. Запомнился один эпизод в первые месяцы службы.
Я прибыл на батарею по своим связным делам в 11-й артиллерийский полк. Красноармейцы копали землю для орудийных двориков.
Командир батареи подошёл ко мне и спросил, почему я не работаю. Я ответил: «Не могу, потому что собью руку». Тогда он крикнул: «Вот я сейчас тебя застрелю... и зарою вместе с несбитой рукой. Марш копать!».
Такой вздор в голове нам привил наш добрейший учитель морзянки, старшина Белоусов, «старичок», которому было лет 28—30.
Он говорил нам: «Вы интеллигенция Красной армии, связь — это глаза и уши армии, вам тяжёлую работу выполнять нельзя: собьёте руку и не сможете выводить трели морзянки».
Помятуя его слова, я и попытался увернуться от тяжёлой работы. Номер не прошёл. За войну пришлось столько земли перекопать, что много-много лет я ненавидел кирку и лопату.
Весь 1943 год шли бои «местного» значения, которые, с одной стороны, выявляли слабые места в обороне немцев, а с другой — не позволяли значительной части полков засидеться в обороне.
Мы принимали участие в контрбатарейной борьбе. Как только немцы открывали огонь по городу из тяжёлых осадных орудий, немедленно по ним била наша гаубичная артиллерия, и поднималась в воздух штурмовая авиация.
Эти ответные меры значительно ослабили результативность немецких артобстрелов города. Инициатором и разработчиком контрбатарейной борьбы был генерал Жданов, с которым мы встретились несколько лет спустя во время обучения в АртА.
Наступила зима, и незаметно подобрался 1944 год. Кому-то незаметно, а кто-то в поте лица переправлял имущество, вооружение и боеприпасы через Финский залив на Ораниенбаумский пятачок.
Все работы велись скрытно, без шума и только в тёмное время суток, благо зимние ночи в наших широтах длинные и тёмные. Таким образом была тайком от немцев переброшена Вторая ударная армия под командованием генерала Федюнинского.
После мощнейшей артподготовки, которая началась с рассвета 11 января 1944 года, войска Ленинградского фронта двинулись в наступление на немцев, которые за 900 дней блокады создали настолько мощные и глубоко эшелонированные оборонительные сооружения, что на их преодоление ушло 16 суток и бесчисленное количество жертв на каждом рубеже обороны.
Левее Пулковских высот выступал 30-й мотомеханизированный корпус под командованием генерала Симоняка, прославленного бесстрашного героя.
С Ораниенбаумского пятачка дивизии 2-й ударной армии нанесли сокрушительное поражение немцам с тыла их обороны, а 27 января мы с другом сидели на коньке высокого сарая и наблюдали сполохи салюта в честь полного снятия блокады Ленинграда.
Остатки немецких войск тихо двигались в направлении Нарвы. Их преследовали маневренные отряды, и щипали партизаны Ленинградской области, однако Нарву с хода взять не удалось. Всё застряло в феврале. Происходило переформирование соединений частей, пополнение боеприпасов и личного состава. Всё затянулось до весны, а в Ленинграде сняли затемнение и зажгли уцелевшие фонари.
Изредка я бывал в Ленинграде по делам службы и приходил в полный восторг от темпов возрождения города из полного небытия. Расчищались завалы разрушенных домов и заводов, ремонтировались крыши домов, пробитых осколками зенитных снарядов, восстанавливались уцелевшие дома. В городе было уже налажено водоснабжение. Всё это происходило очень быстро. Откуда брались силы и энергия людей, организующих и исполняющих все эти работы, непонятно. Наверное, это знал только Господь Бог. Это было не менее героическое явление, чем сама оборона Ленинграда.
Счастьем было видеть лица людей, залитые потом и грязью, которые с радостью восстанавливали родной город, изнемогая от тяжёлых работ, шутили и всячески подбадривали друг друга.
Тяжко думать о том, что ныне навсегда утрачено это поколение.
В июне 1944 года был развеян миф фашистской военщины о том, что Красная армия может активно действовать только в зимних условиях.
В июне началось наступление на Карельском перешейке: после артиллерийской и авиационной обработки переднего края наши войска двинулись в направлении Выборга и на Кексгольм. Наступление шло так быстро, что потерь с нашей стороны было мало.
Нашей задачей было обеспечить связью оповещения «Редут». Это означало связать первые фронтовые радиолокаторы со штабами управления и взаимодействия всех родов войск. Это то, чего нам так не хватало в первый период войны.
После взятия Выборга нас отвели назад километров на 25—30, и наступило затишье. Начальство молчало, и никто ничего не говорил. Тишина и какое-то тревожное ожидание. Наш радиоцентр располагался в глухомани. Невдалеке от нас финские лазутчики подпёрли дверь блиндажа бревном и заживо сожгли расчёт батареи. К этому добавилось сообщение нашего взводного командира, который понимал финский язык.
Он рассказал, что в боевом уставе финской пехоты написано о том, что отступление финской армии не предусматривалось, а было предписано, что в случае значительного превосходства сил противника подразделение должно рассредоточиться и продолжать действовать мелкими группами и в одиночку.
Не забуду один момент. После многотрудного перехода наша группа с техникой остановилась на ночлег в той самой глухомани. Погода была пасмурной и ветреной.
Я первым заступил на боевое охранение отдыхающих красноармейцев и старшин. Полтора или два часа я провёл в ужасе под шорох кустов, деревьев и порыва ветра. Под каждым кустом мне чудился прячущийся финн. Нервы мои не выдержали, я разбудил старшину Сорокина и честно ему признался, что не могу больше стоять в одиночестве. Он закурил сам и разрешил мне. Постояли, покурили, он прислушался и сказал, что погода не для караула: ничего не слышно.
Он сказал мне потерпеть ещё хоть часок, а то жалко будить ребят, они только заснули. Ну что я мог ему возразить. Спасибо, что провёл со мной минут десять, всё-таки я как-то успокоился. А вообще-то в нормальной обстановке никакого страха не было.
Пройдя путь от Белоострова до Выборга, я не видел ни одного финна: не живого, ни мёртвого. Попадались только трупы немцев.
Проходя финские хутора, мы заходили в дома и видели следующую картину: будто бы жители вышли на минутку из дома.
В некоторых домах на столе стояли чашки или стаканы с недопитым чаем. В каждом хуторе стояли рабочие и парадные сани. Парадные сани были часто покрыты чёрным лаком, золотыми или красными полосками, и непременно на них лежала или медвежья шкура, или ковровая накидка. В домах не было никаких запоров и никаких замков.
Приказ по фронту, подписанный Л. А. Говоровым, был таким: «Хутора не трогать и местное население не терроризировать».
Но местного населения мы так и не увидели: все ушли вместе с отступающими немецкими войсками.
По прошествии времени всё как-то успокоилось. Нам наконец-то разъяснили, что с финнами ведутся трудные переговоры о выходе Финляндии из войны, что образовано правительство Куусинена, который всё понимал и знал.
Но чем эти переговоры закончились, мы не знали и поэтому поддерживали боевую готовность всех родов войск. Мы отъедались финской картошкой, которую собирали на маленьких делянках.
Никогда в будущем я не видел такой картошки: выкапываешь куст, а под ним 12—15 картофелин лилового цвета, и все они одного размера, крупные и очень вкусные.
Так кончилось «курортное» лето, мы поддерживали связь со всеми нашими респондентами, вплоть до Смоленска.
К зиме отношения с Финляндией стабилизировались, и мы были отправлены на переформировку.
И тут началось...
Продолжение:http://www.proza.ru/2016/03/02/1269