Дядя и племянник
пьеса
Действующие лица
Макаров
Пухов
Кунина
Уборщица
Николай Георгиевич
Гоша (и маленький Макаров)
Сталин
1.
Темнота.
Что-то лязгает. Грохает поднимающаяся в бронированной двери заслонка. По транспортеру, вместе с пучком света, вползает поднос. На подносе серебряный чайник, накрытая ослепительной салфеткой ваза, стакан с подстаканником. Все это проплывает вдоль сцены и исчезает, резко уйдя вверх.
Слышится разговор, откуда-то сбоку и снизу. Говорят по-грузински. Один голос истовый, наступающий, второй - нежный, печальный.
Первый. Ну и что? Холодно... Холодно, значит, скоро будет тепло. Лежит снег - скоро растает... И даже вьюга - это тоже хорошо, Леван. Мы ведь не в горах.
Второй. А как хорошо сейчас в горах, Георгий... Там трава появилась на южных склонах... Много снега в этом году, очень много... Были лавины.
Первый. Но ты должен забыть обо всем, кроме службы, Леван! Забыть отца, мать, братьев, сестер - все забыть, и думать каждую минуту о том, куда тебя направил твой народ! Ты должен знать свой автомат, как знаешь свои руки, ты понимаешь? Назови его марку, Леван!.. Ну?
Второй. АКМ... Зачем говорить об автомате?
Первый. Надо, Леван! Надо каждую минуту помнить, куда тебя направил твой народ!
Второй. Георгий...
Первый. Что?
Второй. Ты думаешь, ОН там?
Первый. Молчи, Леван. Молчи!
Второй. Георгий...
Первый. Да?
Второй. Давай споем ему. Если ОН там...
Первый. Ты с ума сошел!
Второй. ЕМУ хочется послушать, Георгий... Я знаю. Когда идешь в горах - день, два, три - и вдруг слышишь человеческий голос... Давай споем, Георгий! Я знаю!..
Пауза.
Первый. Только тихо, Леван... Тихо...
Звучит грузинская песня на два голоса.
2.
Высвечиваются две фигуры. Это Макаров и Пухов. Они стоят под козырьком подъезда. Идет дождь. Темно.
Пухов. Знаешь, Макаров, что мне кажется в дождь?.. Мне кажется, что дождь убирает системы слежки за людьми. В широком смысле. Поэтому хорошо в дождь сидеть в деревянном доме, в одиночестве, и слушать, как бежит вода с крыши. Но и здесь стоять тоже ничего... К тому же ты человек нелюбопытный... О чем ты думаешь, Макаров? О чем можно думать в наше время, когда стены домов и даже воздух пронизаны мыслями поколений, как радиацией?.. Брось ты портить окружающую среду своими выбросами. Лучше посмотри на дождь. Просто посмотри... На город... Старый русский город... Старинный. Новые кварталы блочных домов выглядят такими же древними, как церкви двенадцатого века, как особняки. Гордиться этому городу, кроме истории, уже нечем. Разве что кладбищем, которое раскинулось высоко над рекой, заросшее из конца в конец, по всем горизонтам кустами, боярышником, бурьяном... Я тебе благодарен, Макаров, за то, что ты меня познакомил с кладбищем.
Макаров. Ненавижу этот город. Ненавижу!
Пухов. За что? Обычный город. Здания обкома, горкома, облисполкома на месте городской управы, генерал-губернаторства и дворянского собрания. Жители мечтают о том, чтобы в продаже появились буженина и сырокопченая колбаса. В материальном мире они ориентированы совершенно определенно. У них не двоится в глазах. Правда, они знать ничего не знают о себе самих... Засыпали себя до ушей какой-то ватой... Один только чудовищный храп раздается над великой равниной...
Макаров. А я ведь здесь родился. У меня в паспорте написано: родился в таком-то городе. В таком-то году... Ничего не помню. С утра могилу матери искал. Хожу, хожу, а лица ее не знаю. Фотографии не осталось. А ведь была когда-то. В детдоме. Я здесь в детдоме с пяти лет до седьмого класса жил. Ох, если бы ты знал, как я этот город ненавижу!
Пухов. Как-то я прочитал один научно-фантастический рассказ. Или сам придумал. Не помню. Слушай. Ты слушаешь, Макаров?.. Хорошо, что ты не отвечаешь. Как будто мы едва знакомы и в гостинице. А перед этим побывали в ресторане и немного выпили. И нам необязательно друг друга уважать, выслушивать, проникаться. Так, знаешь, говорим и говорим. А потом ты замолчал. Я не знаю даже - может, ты уже спишь. Только что был огонек сигареты, а уже нет... Или умер. Это шутка, Макаров. За окном идет дождь. А я рассказываю научно-фантастический сюжет. И никто мне не помешает, никто не прервет. Хоть до утра рассказывай под дождь. Разве что ты ненароком захрапишь и нарушишь волшебство этой ночи. Ты храпишь во сне?.. Нет, наверное. Люди с большой внутренней злобой спят молча.
Макаров. И еще я помню. Входит в комнату человек и что-то говорит отцу. Отец бледнеет, пятиться к окну, выбивает кулаком раму и выпрыгивает на улицу. А человек подходит ко мне, присаживается на корточки и спрашивает: "А что бы ты сделал? Что?.. А-а... Молчишь... А еще младенец". Человек надевает кепку и уходит. А я вижу в окно, как отец лежит в траве и спина у него трясется... Ты знаешь, кто это был?
Пухов. Кто?
Макаров. Его брат. Брат. Мой дядя. Он его заложил. А потом пришел и говорит: "Я тебя заложил, братишка. Потому что я жить хочу больше, чем все остальное".
Пухов. Слушай научно-фантастический рассказ. Его хорошо слушать под дождь. Дождь создает ощущения порядка и уюта. Вообще я люблю дождь больше всего на свете. Нет. Скажу так: единственное, что я люблю - это дождь. Когда первые капли с шипением скачут в горячей пыли на дорожке и одна из них клюет тебя в затылок - это как дружеский щелчок от господа бога - и ты в шутливом ужасе вбегаешь на крыльцо, а за тобой погромыхивает, и мама со смехом ловит тебя в объятия... Прости, Макаров, я не хотел...
Пауза.
Макаров. Заведующей в детдоме была Лиза Кунина. Мы ее звали Лиза. Когда она прижимала нас одного за другим к груди, то как будто готовила к битве, к доблести, к геройству.
Пухов. Ты когда стал мужчиной?
Макаров. Я?
Пухов. Я - в пятнадцать лет.
Макаров. А я - в семь.
Пухов. Да брось ты. Это нереально.
Макаров. Реально.
3.
Макаров смотрит (он маленький, семилетний) как в окне, за раздвинутыми белыми занавесками раздевается перед сном заведующая. Она раздевается, смотрит на себя. Затем садится на кровать и плачет. Почему плачет?
Маленький Макаров подходит к рампе, достает ножичек, режет себе руку, смотрит, как капает кровь...
4.
Луч света сопровождает по транспортеру все тот же нетронутый поднос с серебряным чайником, вазой, салфеткой и стаканом. На этот раз он проделывает обратный путь - сверху к бронированной двери. Заслонка, лязгнув, открывается. Поднос исчезает. Заслонка закрывается.
Тихий, приглушенный возглас изумления, беспокойства.
5.
Большая комната. Рядом - детская, где Гоша, вооружившись клеем и ножницами, сооружает из бумаги город - не город, кубизм какой-то. Его работа давняя, упорная, поэтому бумажные объемы громоздятся кое-где выше кроватки. В бумажных катакомбах есть ходы, куда Гоша заползает иногда, прячась от мира.
В большой комнате Николай Георгиевич, дед Гоши, надев очки, пишет что-то за круглым, массивным столом. Вообще обстановка в квартире - массивная. Раньше, лет двадцать назад, можно было бы сказать - солидная. Теперь этого не скажешь. Солидность не любит неудачников. Как всякая мода, она петляет, меняет направления, формы, чтобы тут же, скорее выявить отставших, чтобы воскликнули: "Ага! Вы видите? И этот отстал, спекся!" Николай Георгиевич спекся давно, но - есть такая порода людей - все пыжится, все изображает из себя рассеянного баловня пионерских сборов.
Он дописывает письмо, вкладывает лист в конверт, заклеивает конверт. Задумывается. Подходит к почтовому ящику (их два в комнате), опускает в один из них письмо. Открывает второй, достает письмо. Разрывает конверт. С интересом читает.
6.
Снова высвечиваются Пухов и Макаров.
Пухов. ...И вот этот человек, получив неограниченную власть от кого-то, кого он не знал, страшно этому удивился. Но еще больше - испугался. Ты понимаешь, Макаров, научный фантастизм ситуации? Некие загадочные силы выбирают самую неожиданную фигуру. И начинают играть с ней, как кошка с мышкой. Устраивают заговоры, оппозиции. Как бы проверяют его на прочность. Но он оказался таким прочным, что потерял все человеческие черты. И сам начал искать загадочные силы, которые его выдвинули. Он их искал по-разному. Вырезал, сажал, расстреливал... Применял выборочный метод и квадратно-гнездовой. Все тщетно. Понимаешь? Никого не обнаружил. И когда он оказался в пустыне, когда земля лежала поруганная и на многие годы покорная, он вдруг испугался! так перетрусил! Ты представляешь, Макаров, весь фантастизм-вампиризм с оттенком мелодраматического абсурда, когда все испуганно сидели по углам, в землянках, в подвалах, на дачах и - тряслись! Так перепугали друг друга!
Макаров. Что ты понимаешь, сопляк.
Пухов. Ты старше меня на двадцать лет пустоты.
Макаров. Это самый большой опыт.
Пухов. Да что ты?.. А ты знаешь, когда девственница лет двадцать так вот поворочается в одиночестве, то бо-ольшую приобретает сноровку!
Макаров. Ты здесь посторонний. Поэтому лучше помолчи.
Пухов. О! Ты меня взял как бы учеником, да? Интересно. Ты такой же начинающий и подающий надежды, как и я! И основное наше различие в том, что я человек свободный и мне плевать на вашу историю, ваши уроки, вашу рабскую психологию! Знать не хочу! Я вас изучаю, Макаров, как животных низшего порядка. Когда я выхожу на Тверскую улицу, то она для меня не оканчивается у Белорусского вокзала, а продолжается на Пикадилли и Елисейских полях! И дальше, через океан.
Макаров. Кому ты там нужен?
Пухов. Я?
Макаров. Да, ты. Это я там интересен, с моим опытом пустоты. А таких мальчиков, как ты, без корней, без истории - навалом.
Пухов. А ты неглуп, Макаров. Не зря я с тобой поехал... Ну? Куда мы теперь? Как я понимаю - предъявить счет дяде.
Макаров. Не хочется ругаться матом...
Пухов. Молчу. Внимательный спутник. Вот. (Вынимает записную книжку.) Чрезвычайно почтителен. Незаметен. Незаменим, как компаньон.
Макаров. Где-то здесь... (Озирается.) Где-то здесь она жила...
Стучит в дверь.
ГОЛОС уборщицы. Вам кого?
Макаров. Мне Кунину. Елизавету.
Дверь открывается. Уборщица молча смотрит на Макарова.
Макаров. Мне... (Понимает, кто перед ним.) Здравствуй, Лиза. Я - Макаров. Гоша.
Уборщица. Макаров... Какой Макаров? Не помню я... никаких Макаровых.
Макаров. Но как же, Лиза? Это очень давно было. Тридцать лет назад. Больше.
Уборщица. Все равно не помню. Не знаю. Уходи.
Пухов. Но как же? А меня?
Уборщица. Что? А ты кто?
Пухов. Изобретатель.
Уборщица. Чего?
Пухов. Изобретатель, Луиза. Давай. Приглашай. Нечего гостей на пороге держать. Не по-русски.
Уборщица растерянно отступает. Пухов жестом приглашает Макарова. Они входят.
Вид комнаты внушает жалость и омерзение: хозяйка пьет давно и, видимо, уже скоро ей не понадобится эта нищая, исчезающая обстановка, истончившиеся ветхие коврики, покрывало, скатерть. И только занавески яркие, белые - это они сверкали Макарову в детстве.
Пухов (садится). Ну, вот. Значит, встретились.
Макаров. Помолчи.
Уборщица (Пухову). Не помню я тебя.
Пухов. Ты сначала его вспомни. А я подожду.
Уборщица. Сергеевых ты, по-моему. Что ж ты изобретаешь? Этот... электрон.
Пухов (показывает пальцем). Это - Макаров. Гоша. В твоем детдоме, в твоем, понимаешь? воспитывался в твоем детдоме. Ты заведующей была. Вспомни.
Уборщица. Чего?
Пухов. Ладно. Посидите тут. Я сейчас.
Уходит.
Макаров (волнуясь). Лиза... Я... я все так помню, что... у меня от волнения... Сам не думал... Ну? Я же - Гоша, Макаров! Ты меня Макарычем называла, от семи до десяти, три года ты у нас была. А потом нас за вокзал перевели...
Уборщица. Какой еще вокзал? Что ты мелешь? Кто тебя звал? Я тебя звала?
Макаров. Все рушится. Все. Все!
Уборщица. Да ты ш... что ты... (смотрит на стены, потолок) придумываешь тут?
Макаров (обхватывает голову руками). Японский бог! Кто же это надо мной издевается? За что? Кому я сделал плохо? (Поднимает лицо вверх.) Ну, бей! Бей! Но не издевайся ты! Не строй гримасы!
Уборщица (успокоившись). Вот я тебя поняла наконец. Тоже иногда... думаю. Знаешь, думаю: ну, смотри ты на меня. Смотри! Вот... уже совсем, да... совсем у меня... слова даже нет... и... забываю, с чего я так как будто что-то зову? А?.. Пошло оно... пошло оно все в задницу.
Макаров. Да. Она прижимала нас одного за другим - к груди! Как будто готовила!.. Но не к этому же ты нас готовила, а?.. Да и не прижимала... Раз всего и прижала... Потому и запомнил, что всего раз, один раз! И вся жизнь... под этим цветком. Такой - атомный гриб женской груди... Что-то я не то говорю, а? Какую-то чепуху говорю... И как-то раздражен... нечисто... Мне надо остаться ледяным. Холодным. Точным. Ты знаешь, кто я?
Уборщица. Кто?
Макаров. Я... я человек незаурядный.
Уборщица. Кто?
Макаров. Я. Я! Кто... В то время, как большинство из моего поколения спилось, скурвилось, потеряло цвет, звук и запах, я оказался чудовищно вынослив. Я затаился и выращивал себя. Как цветок... Нет, цветок был...Я пророс изнутри, стволом, понимаешь? Когда нормальным было бы самому вырасти свободным, многошумным деревом, я культивировал его внутри себя! Оно шумит во мне! Там поют птицы, светят звезды! Там... одиночество! И... несколько образов. Отсюда. Так - два-три поэта... и несколько простых людей... Остальные - неинтересны. Весь мир, все эти Америки, Бразилии, Джойсы, Рафаэли, пеликаны, лангусты - нет. Чужое! Есть стол... Занавески... И миллиарды различных поворотов лица, рук... И... я все это делал, понимаешь? Все это... рисовал. Они так - хмыкали, ничего не говорили. А я рисовал. Я жил бедно, один... А теперь говорят - молодой, молодой! Вы не видели? Макаров такой появился, молодой. Интересный. Форма какая-то странная. И Пухов еще есть. Еще моложе. Но яркий. А Макаров бедненький, и бедность такая... русская... такая... сердце сжимается. Это я, Лиза! Я! Я из такой ямы выбрался! Когда я вспомню только, как я полз! Как меня... раз за разом... отбрасывали! А я снова полз!.. И - ничего, говорят, молодой... все впереди...
Пауза.
Уборщица. Так ты Макаров?
Макаров. Вспомнила?
Уборщица. Нет, но ты ж говоришь, что ты Макаров?
Макаров. Макаров.
Уборщица. Вот. Правильно. Ты говоришь. А что тот не идет?
Макаров. Кто - тот?
Уборщица. А этот... за бутылкой пошел... Сергеев?
Макаров. Сейчас он придет, Лиза.
Уборщица. Что ж он... не знаю... Обещает, а не идет! Ты сходи, скажи - ждут, мол... Куниха ждет... Если обещал. (Глубоко, носом, вздыхает.) Я... настроилась.
Макаров (грубо). Ты где работаешь?
Уборщица. Уборщица я... Техничка... Это моя фамилия такая - Куниха... А то еще зовут - Бабка Полстакана. Значит, если линейка нужна, то уж... то уж тут Бабку не обидь - ты ей полстакана ее налей и она тебе...
Входит Пухов.
Уборщица. Ой, родимый ты мой! Сергеич!
Пухов (ставит бутылку вина на стол). Пухов я по фамилии, Луиза. Ты обозналась.
Уборщица. Я уже тебе и даже помидорчик соленый достану из подпола. Сейчас.
Пухов. Не надо. (Макарову.) Нож есть?
Тот достает ножичек, которым маленький Макаров резал руку. Пухов срезает пробку с бутылки.
Пухов (наливая вино в стаканы, чокаясь с уборщицей). Давай, возвращай¬ся.
Уборщица. Чего?
Пухов. Возвращайся, говорю, из пустыни алкоголизма. Дело есть.
Пьют.
Макаров. Ненавижу этот город.
Пухов (уборщице). Ну, как? Ожила? Еще?
Уборщица. Полстакана. Норма.
Пухов наливает. Уборщица пьет. Блаженное, удивленное выражение появляется на ее лице.
Пухов. Ты знаешь, Макаров, у нас неправильный подход к алкашам. В корне неверный. Алкаш - ведь это путешественник, следопыт. А мы его - в подвал, в городскую трущобу. Его надо выпускать без всякого ОВИРа на любые континенты и тогда весь мир убедится в нашем добродушии.
Уборщица. Ну чего ты, Сергеич... Не надо...
Пухов. Ты давай вспоминай. Вспоминай этого мужика. Я, можно сказать, ехал-то только из-за тебя. На Мону Лизу посмотреть. Автора хоть знаешь?
Уборщица. Кого?
Пухов. Леонардо да Винчи. Был такой чудак. Помнишь?
Уборщица. Ну, а как же... Это... я помню.
Пухов. Сколько классов-то окончила?
Уборщица (тихо). Ну что ты, Сергеич... Ты меня не бей. Не надо... Я... старая такая. Ты не смотри.
Пауза.
Пухов. Прости. Прости, я сказал! (Макарову.) Вот снова меня на этом подловили. На этой вашей российской жалости к убогим братьям и сестрам. (Уборщице.) Ну, что? Вспомнила воспитанника?
Уборщица (неожиданно поет хриплым голосом):
"Тишина за Рогожской заставою,
Спят деревья у сонной реки.
Лишь составы бегут за составами,
Да кого-то скликают гудки".
7.
Макаров плачет, обхватив лицо руками. Из сияющей белой занавески, как бы из луча света тихо, застенчиво выходит Лиза Кунина. Она садится, смотрит на Пухова.
Пухов (вполголоса). Вот это да... Ну, Макаров, ты действительно гений...
Достает из сумки стопку бумаги, планшет. Рисует.
Макаров, отняв руки от лица, с беспокойством, ревностью наблюдает за ним.
Уборщица угрюмо сидит, сцепив пальцы на стуле. Она тяжело дышит, голова ее клонится.
Она долго, тяжело умирает, а в это время Лиза Кунина, поняв, что ее появление радостно для Пухова, ведет себя все смелее. Ее позы, повороты головы, улыбки так знакомы Макарову, что он не может унять дрожи.
Пухов азартно заполняет Лизой лист за листом.
Листы образуют дорожку, по которой уходят Лиза и Пухов.
8.
Появляется Гоша. Он деловито собирает листы для своих катакомб. Подходит к столу, тянет руку за остатком бумаги. Макаров хватает его за запястье.
Макаров. Подожди. Тебя ведь Гошей зовут, да?
Мальчик, помедлив, кивает.
Макаров. Ага. Я так и думал. Я тоже Гоша. Георгий. Макаров. Тезки мы с тобой. Ты меня не бойся, я... тебя не обижу... Вот, Гоша, какое дело... Такое дело, что все повторяется. А это, наверное, и есть настоящая справедливость. Сейчас я тебе расскажу одну историю, а ты мне объяснишь, кто в этой истории прав, а кто виноват. Хорошо?..
Гоша молча, неподвижно смотрит Макарову в глаза, вырывает руку. Уходит с бумагой к себе, начинает ее клеить.
Уборщица медленно, как бы по частям, валится со стула. Застывает.
Макаров прощается с нею. Берет на руки, как ребенка. Баюкая, уносит.
9.
Николай Георгиевич пишет очередное письмо. На этот раз он очень торжествен. Он проговаривает предложение вслух, затем уже записывает.
Николай Георгиевич. "Дорогой товарищ Сталин! Иосиф Виссарионович!
Снова пишу Вам по поводу обсуждавшегося ранее. Да, действительно, закаливание стали происходит путем огня и воды, путем выжигания лишних и вредных примесей. Да даже и сам металл уходит в окалину. Зато клинок получается, так клинок! Мало того, что мы смахнули голову фашистам, - мы весь мир заставили себя бояться и уважать. А без страха уважения нет. И здесь Вы правы, товарищ Сталин. Без страха и любви нет. Без страха может быть одна только кратковременная бодрость духа по случаю хорошей погоды, а затем скука и пресыщение. Что мы и наблюдаем в западном мире.
Мы, товарищ Сталин, все равно в этой жизни не узнаем насчет достоверности бога. Поэтому должны сами искать формы существования.
А так как все возможные примеры так называемой индивидуальной жизни уже исчерпаны, то мы сейчас испытываем коллективные действия на почву, атмосферу и будущее. Вдруг незыблемая картина мира не вынесет общей атаки и отдаст свои тайны?
Таковы мои мысли, товарищ Сталин.
Николай Макаров, член партии".
Николай Георгиевич запечатывает письмо в конверт, подходит к почтовому ящику, опускает его. Долго не решается взять ответное письмо в соседнем ящике. Наконец, достает. Читает.
ГОЛОС Сталина. "Товарищ Макаров!
Ваши мысли имеют ценность.
Один поэт сказал: гвозди бы делать из этих людей. Это взгляд индивидуала. У поэта завышенное представление о себе. Кто-то делает гвозди, а он описывает со стороны. Как будто сам он - не гвоздь. Сам он - царь природы.
Вы правильно отметили, товарищ Макаров, наше отношение к таким посторонним.
Но вы не сказали о семье. Семьи нет в ее буржуазном смысле. Надо отучить детей от родителей, от всяческих дедушек и бабушек, чтобы чувства человека все достались классу, стране, партии. Когда он перестанет цепляться за так называемое кровное родство, он сможет испытать более высокие чувства любви и преданности ко всем людям.
И он откроет в себе способность к самопожертвованию.
До свидания, товарищ Макаров.
Ваш Сталин".
Николай Георгиевич, выслушав вождя, бросается к столу. Пишет ответное письмо.
Николай Георгиевич. "Дорогой Иосиф Виссарионович!
Ваши слова о семье помогли мне осознать свои заблуждения. В самом деле - нет ничего более кровавого, чем вражда в семьях прошлого типа. Да и гражданскую войну можно рассматривать, как войну родственников, если брать полем действия земной шар.
Итак, нас тянет к пролитию крови в так называемом родстве, а мы усилием разума смягчаем это чувство. Говорим, выдумываем любовь там, где кровь при рождении, где борьба за лучший кусок. И естественно для человека, как Вы прозорливо заметили, выйти из душного мирка семьи к чистым отношениям в массе людей в классе, стране и партии.
Позволю привести пример из собственной жизни. Я был вызван повесткой, и мне сказали, что мой родной брат является вредителем и двурушником. И посоветовали выступить об этом в газете. Сознаюсь, что я испытал потрясение, горе, даже отчаяние. С братом у нас были всегда отношения ровные. Хотя мне не нравилась его излишняя чувствительность.
Но я выступил в газете, товарищ Сталин. И, придя к нему домой, честно об этом рассказал.
Позвольте закончить это письмо ранее написанной заметкой о чистках.
Заметка о чистках.
О, как я понимаю разумность и даже мудрость таких вот, как бы случайных чисток! Они могут зацепить любого - в этом их демократизм. К тому же они не дают благодушествовать никому. Вечный бой! Человек, прошедший через смертельную опасность, имеет ценность высочайшую. Это - алмаз, созданный природой при чудовищных давлениях и температурах.
А разве случайно то, что мы, старики по существу, до сих пор держим страну и мир в твердых руках? Пока хоть один из сталинской гвардии стоит на посту, Вы можете быть спокойным, товарищ Сталин!
Преданный Вам
Николай Макаров".
Николай Георгиевич опускает конверт в ящик и тут же из соседнего ящика раздается голос Сталина. Дед и внук одинаково поражены.
ГОЛОС Сталина.
"Товарищ Макаров.
Просто - не значит примитивно.
Вы правильно поняли кардинальный вопрос о чистках.
Рождение человека случайно. Почему не случайна должна быть его смерть? Почему бесстрашие является уделом героев? Пусть становятся бесстрашными все.
Скажу вам, что не тонны металла или пуды хлеба определяют силу страны. Ее определяет спаянная воедино масса людей. Горстка нищих монголов во главе с Темучином завоевала полмира. Человек цели, какой-то разбойник, держит в страхе всю округу. Поэт завоевывает не только настоящее, но и будущее.
Цель является ценностью сама по себе. Она не может быть плохой или хорошей. Она ведет человека до тех пор, пока он не падает. Ноющий интеллигент цели не имеет. Он греет своим задом клочок земли и исследует состав своих кишок.
Ваше отношение к судьбе брата, товарищ Макаров, ваши сомнения и горе говорят об одном: надо выкорчевывать в себе интеллигентскую заразу.
У человека нет права на сомнение. Сомнение сбивает его, как снаряд сбивает истребитель.
Вы совершили непоправимую ошибку, пожалев брата".
Николай Георгиевич, подойдя к почтовому ящику, говорит в него, как в микрофон.
Николай Георгиевич.
"Дорогой товарищ Сталин!
Я виноват. Я понимаю, что мне нет прощения. И думаю уже не о себе. Я боюсь, что любой из нас, хоть на миг потеряв бдительность, поддастся сомнению или тоске, и его уже не спасти. Но как пройти целую жизнь, не ошибаясь?.."
ГОЛОС Сталина. Нам не о чем больше говорить.
Николай Георгиевич. Вы оставляете меня одного на дороге.
ГОЛОС Сталина. Да.
Николай Георгиевич (кричит). Да! Я любил его! Я страдал! Да!
ГОЛОС Сталина. Я знал это. Партия не нуждается в тебе. Отойди. (Пауза.) Отойди! (Кричит.) Отойди!
Николай Георгиевич, побледнев, стоит с раскрытым ртом. Затем достает лист бумаги из внутреннего кармана пиджака.
Николай Георгиевич. "Дорогой товарищ Сталин!.."
ГОЛОС Макарова. "Я вернулся, дорогой дядя. Десять лет ты знать не хотел, что я ем сиротский хлеб рядом с тобой. Три года ты проходил на работу мимо забора, за которым я прятался и скулил, семилетний заморыш. Я голодал. Меня били старшие. А теперь я вернулся. Милый мой дядя! Дядя - Иуда".
Николай Георгиевич (отставив бумагу от глаза, ощутимо сходя с ума).
"Дорогой наш коммунистический парламент! Друзья и братья!
Нет, из сегодняшних сил общества я не выпадаю до сих пор. Больше того. Дыра, которая растет над ледяной равниной, скоро начнет нас метить. Первого она заклеймит меня. Я встану над страной и все увидят мой шрам. Пусть. Тогда прекратится чередование. Скорее бы. Нет. То есть, я не призываю на лица сограждан живые лучи светила, я лишь жду Суда.
Телега коммунхоза стояла у черной сосны. Он там лежал. Я вышел, подошел к телеге. Возчик взял брезентовые вожжи, сказал - но-о!.. Лошадь оглянулась.
Живые лучи светила убили мою дочь. Упокой, Господи, душу рабы твоей Софии. И оставшийся мне внук прячется от них в земляные норы.
Я погиб".
Падает.
Гоша, до того зачарованно смотревший на сцену с говорящим почтовым ящиком, подходит, осматривает его, пробует заглянуть вовнутрь. Затем, отступая задом, натыкается на лежащего Николая Георгиевича, шарахается от него.
Встает столбиком, чутко ожидая, что дед встанет или хотя бы шевельнется. Медленно, не отрывая глаз от мертвого, подходит к катакомбам. Быстро, мгновенно ныряет в нору. Слышится бумажный, картонный гул его побега.
10.
Одинокое дерево в поле. Это молодой дуб, выросший там как будто из удальства. Как будто ему никак не показать себя было в толпе деревьев и он выбежал в сторонку. В нем нет еще полых пространств, кора свежая, ветки крепкие, листья сочные, радостные. Когда этот дуб шумит под ветром - а он почти всегда шумит - то кажется, что он примеривается стать властелином природы.
Пухов и Лиза стоят у ствола, составляя с ним спинами трехгранник. У них - какая-то высшая точка счастья, лета, чистой кожи, близкой, почти достижимой бесконечности. Даже половая близость сейчас для них - боковая тропа.
Пухов. Лиза... Из клубящихся рек времени...там, внизу...Лиза...Все твои обиды, одиночество, бедность были не напрасны... Ты видишь - время вернуло тебя из прошлого... Ты знаешь теперь и старость, и полную погибель, ты все прошла... Никто тебе не встретился... Поэтому даже терять тебе было нечего... Вся твоя жизнь была ожиданием... Сначала было цветущее, робкое, нежногубое предчувствие... Ты берегла его, берегла... Но что-то ссохлось, сморщилось, как мандаринная долька...
Целует Лизу. Она отвечает ему. Она оказывается между Пуховым и стволом. Они медленно, в исступлении, движутся вокруг дерева, по спирали сползая вниз.
Они появляются из-за ствола, уже ложась в траву... Вдруг Пухов видит, что в его объятиях - мертвая уборщица. Он роняет ее с возгласом отвращения, ужаса. Отползает. Убегает.
11.
Комната на даче Сталина. Сталин в шерстяном несвежем белье сидит на железной кровати. Он сидит согнувшись, настороженно, жалко, как старый ворон. Тихая грузинская песня едва слышится. Ее поют два мужских голоса.
Сталин немного сбрасывает напряжение, расслабляется. Он даже растроган как бы. Но только как бы, потому что страх, перешедший давно в болезнь, не дает ему ни минуты покоя.
Вот и теперь он вздрагивает, заслышав непонятный звук. Звук этот вначале похож на шелест, на дребезжанье. Он растет. Соответственно растет и ужас Сталина. Он начинает метаться по комнате, прослушивать стены. Наконец, он определяет, что - да, именно за этой стеной нарастает далекий грохот, как будто топот слышится, как будто идут по железной крыше.
Тогда Сталин открывает шкаф и за его дверцей начинает одеваться. Он невидим.
Звук нарастает и нарастает. Но он не так уж и громок: он возник из глубокой тишины, поэтому силен. Как будто толпа несется в коробах, в проходах. Как будто под полом движутся легионы.
Сталин в мундире генералиссимуса выходит на середину комнаты, смотрит на стену.
12.
Стена с громким треском разрывается и в рваных листах ватмана появляется Гоша.
Долгую минуту они смотрят друг на друга.
Затем Гоша достает из кармана детский пугач, медленно поднимает его и стреляет.
Сталин падает навзничь.
Гоша прячет пистолет в карман и уходит.