Мелкое происшествие
Кончились каникулы и начались школьные занятия. Однажды, возвращаясь из школы, я заметил на дороге стайку незнакомых ребят. Я шёл напрямую, и они были от меня слева на расстоянии около двухсот метров.
Вдруг ребята схватили палки и побежали, что-то крича, в мою сторону. Вроде бы в этом не было ничего подозрительного, ребята могли просто играть, но меня внезапно охватило острое чувство опасности.
«Будут бить», — мелькнуло в голове, и я помчался к Ульяновке. Добежав до ближайшей изгороди, я схватил палку и облегченно вздохнул. Теперь я мог оказать достойное сопротивление. Но ребята, не добежав до меня метров семьдесят, развернулись по дуге и побежали обратно. Может быть, мои опасения были напрасными, но в случае избиения я не смог бы назвать виновников.
Кукуруза
В сентябре наш пятый класс отправили на уборку кукурузы. Утром нас доставили автобусом на кукурузное поле и выдали по корзине. Мы ходили по рядам, обламывали кукурузные початки и складывали их в корзины. Наполнившиеся корзины относились под навес.
Наступило время обеда. Около навеса постелили брезент, и школьники начали выкладывать на него продукты питания. Увидев, что ложится на брезент, я отправился в заросли кукурузы, чтобы там пообедать в одиночестве.
Но учительница этому воспрепятствовала, и я вернулся к импровизированному столу. Мне было неудобно перед остальными. На брезенте лежали помидоры, яйца, курятина, колбаса, сгущёнка и прочее. А мне на обед мать дала пол-литровую бутылку молока, кусок хлеба и две картофелины. Я предполагал, что и у остальных школьников будет примерно то же самое. А тут такой контраст.
Напрашивался вывод, что по большому счёту наша семья нищая. Хотя мать делала всё возможное, чтобы я и мои сёстры этого не замечали.
Приусадебного участка около нашего дома не было, поэтому даже помидоры для меня были большим деликатесом, не говоря уж о сгущёнке, которая в то время стоила пять рублей пятьдесят копеек, а потом после денежной реформы долгие годы стоила пятьдесят пять копеек. Потратить деньги из семейного бюджета на сгущёнку было непозволительной роскошью.
На мои продукты питания особого внимания никто не обратил. Чужого я не брал, съел только своё. Ну что ещё можно добавить к этому? Спасибо учительнице за то, что она не позволила мне поесть в одиночку. Если бы было иначе, то наверняка появились бы сплетни о том, какие невероятные вкусности, привозимые для нашей семьи не иначе как из самой Москвы, я сожрал тайком от всех в зарослях кукурузы.
Мои родители жили от зарплаты до зарплаты и на ноги встали только после выхода на пенсию. К этому времени дети подросли и как-то устроились. Родителям, как ветеранам войны, дали неплохую пенсию. Кроме того, для них хорошим подспорьем было подсобное хозяйство.
Увы, я тоже поднялся на ноги только после выхода на пенсию. Так сложилась жизнь. Мне ещё повезло с квартирой, хотя ради неё я перешёл с должности ведущего конструктора на должность инженера-конструктора второй категории с минимальным окладом. Но чего не сделаешь ради жилья?
Корь
В начале ноября я заболел ангиной. Для меня в этом ничего необычного не было. До седьмого класса я практически ежегодно ею болел. Но после ангины у меня начался грипп. Вдобавок мои сёстры в это время переболели корью.
По-видимому, грипп дал осложнение, и после него я вторично заболел корью. Надо сказать, препаскуднейшая это болезнь, и чем старше человек, тем тяжелее он её переносит. Всё тело покрылось мелкой красноватой сыпью, которая зудела до невозможности.
Родители предупредили меня, что расчёсывать эту сыпь нельзя, поэтому я постоянно колотил ладошками по наиболее зудящимся местам. Чтобы корь не бросилась в глаза, родители держали шторы задёрнутыми, и я сидел в полумраке.
Самое неприятное заключалось в том, что ночью у меня всё зудело, и я не мог заснуть. Утром же зуд прекращался, и я отсыпался до обеда. Так длилось около недели, а потом я почувствовал улучшение. Родители замерили мне температуру, градусник зашкаливал, у меня была температура около сорока двух градусов.
Перепуганные родители вызвали врача. Врач осмотрел меня, замерил температуру и выписал жаропонижающее. Мне беспокойство родителей было непонятно, ведь я чувствовал себя очень хорошо и чётко осознавал, что корь уже позади.
Во время болезни я, чтобы не отстать в учёбе, занимался самоподготовкой. Впрочем, я перестарался и выучил материал также и за третью четверть.
Катание на лыжах
В середине декабря я с Толиком Плешковым отправился кататься на лыжах. Была отличная солнечная погода. Вначале мы с Толиком побегали наперегонки, а потом пошли к небольшому котловану.
За нашим катанием с интересом наблюдал какой-то молодой человек. Парень был одет безукоризненно и производил очень благоприятное впечатление. Он тоже пошёл за нами к котловану, прихватив для чего-то валявшийся на дороге прут.
Толик съехал вниз по крутому склону, и молодой человек принялся его расхваливать. Когда же поехал я, он бросил мне под лыжи прут. Но я каким-то образом сумел устоять на ногах.
Со дна котлована я глянул на парня и встретился с ним глазами. В его глазах светилась брезгливая ненависть, и мне стало не по себе.
Парень ушёл, а мне кататься расхотелось. Спинным мозгом я почувствовал, что жить здесь нашей семье будет очень тяжело. Сейчас у меня много друзей и они ко мне относятся доброжелательно. Да и большинство взрослых относилось ко мне нормально.
Но вот иногда от некоторых временами исходили волны глухой ненависти. А со временем положение будет только усугубляться. Хоть бы уж отца перевели в другое место.
Отъезд
Буквально через два дня после катания на лыжах я случайно услышал разговор отца с матерью. Отец сказал, что он хотел бы перевестись в редакцию Арыкбалыкской районной газеты, в которой освободилась должность заместителя редактора. Но, по-видимому, обком партии его отсюда не отпустит, а работается здесь ему очень тяжело. «Но ты же сердечник», — посоветовала мать. — «Вот и напиши заявление со ссылкой на состояние здоровья».
У отца был врождённый порок сердца, от которого и мне кое-что по наследству досталось. Кроме того у него развивалась сердечная недостаточность. Отец написал соответствующее заявление, а какой-то знакомый отца пообещал ему посодействовать.
Заявление быстро подписали и мы стали готовиться к отъезду. Продали корову. Взамен книги Горбатова «Непокорённые» мать отнесла в библиотеку произведение Вальтера Скотта «Роб Рой». Наш немудрёный скарб был погружен в грузовик и накрыт брезентом. Сами мы поехали на «Бобике». В общем, к Новому году мы уже были в станице Арыкбалык.
Наша семья отнеслась к переезду с большим энтузиазмом. Оказывается, мы все тосковали по Арыкбалыку и своему дому.
Классовая ненависть
Уезжал я из Ульяновки с двойственным чувством. С одной стороны я неплохо прожил там почти два года. С другой стороны что-то там было не так. И это «не так» заключалось в постепенном увеличении к нашей семье классовой ненависти, то есть ненависти не как к человеку, а как к представителям определённого слоя общества.
По-видимому, среди польских переселенцев велась какая-то работа по созданию образа «врагов польского народа». И вот тому подтверждение. Весной 1957 зарубежный самолёт разбросал над территорией Кокчетавской области листовки на польском языке. Одну из этих листовок, призывающих к скрытому противодействию представителям советской власти, я случайно нашёл в кустах недалеко от родника «Золотой ключик». К моей находке отец отнёсся серьёзно, он забрал у меня листовку и отнёс её в райком партии.
Из Ульяновки мы выехали в то время, когда симптомы классовой ненависти к нашей семье были ещё только в зародыше, хотя маховик уже раскручивался. Поэтому мои сёстры не успели с ней столкнуться.
В 1959 году я в составе команды Арыкбалыкского района участвовал в областных спортивных соревнованиях. У меня возникло вполне естественное желание посетить команду Чкаловского района и встретиться с кем-нибудь из Донецкой средней школы.
Но попытка приблизиться к комнате, отведённой этой команде, закончилась неудачей. Около дверей меня встретил один из «чкаловцев» и с открытой неприязнью прошипел: «Чего ты здесь вынюхиваешь?». Он меня явно знал. «Хорошо же им промыли мозги», — промелькнуло в моей в голове.
У меня сложилось впечатление, что кто-то из Чкаловской команды, указав на меня пальчиком, сказал остальным обо мне нечто негативное. А так как и остальные члены Чкаловской команды тоже поглядывали на меня неприязненно, то это впечатление только усилилось.
Ощутил ли на себе мой отец эту классовую ненависть? Несомненно, ощутил. Но, тем не менее, о польских переселенцах он отзывался с большим уважением. В качестве примера могу привести три случайно услышанных эпизода.
Первый эпизод. В колхозном стаде пропала корова. Из Кокчетава приехал следователь, но колхозники встали на защиту пастуха. На колхозном собрании они заявили: «Корова колхозная, то есть наша, и нам решать: отдавать пастуха под суд или нет». Польские переселенцы в обиду своих не давали.
Второй эпизод. Полякам разрешили выезд в Польшу и две семьи решили воспользоваться этим разрешением. На колхозное собрание приехал представитель из обкома с твёрдой установкой «не пущать». Президиум колхозного собрания вначале попытался «замылить» этот вопрос. Тогда поднялся один из колхозников и заявил: «Этот президиум нас не устраивает, и поэтому, в соответствии с уставом колхоза, предлагаю его переизбрать». Вопрос о выезде двух семей в Польшу пришлось рассмотреть и, соответственно, принять положительное решение. Через год делегация колхозников посетила эти семьи. Вернувшись назад, они заявили: «Живут плохо. Выезжать в Польшу не имеет смысла». Люди сами во всём разобрались и приняли решение.
Третий эпизод. При реорганизации колхоза в совхоз польские переселенцы добились от государства компенсации колхозной собственности. Польские переселенцы умели грамотно отстаивать свои права.