Погубленный талант

                Рассказ-быль

              Посвящаю всем детям, безвинно   погибшим 
             во всех войнах и распрях, пронесшихся над
                нашей многострадальной землёй.

                "Не говорят о нас, не пишут,
                А мы -  участники Войны.
                И нашу боль никто не слышит,
                Как будто нет уж той Страны..."               
                ( Ольга Тихомирова.)



                В С Т У П Л Е Н И Е.



       Детство моё совпало в военным лихолетьем. Когда началась война, мне исполнилось восемь лет и я пошел в первый класс в посёлке Вершина Дарасуна, Читинской области, где мой  отец был парторгом ЦК ВКП(б) на комбинате «Дарасунзолото». Принадлежал он к новому  поколению партийных управленцев, не обременённых идеей «мировой революции» и пришедших на смену старой ленинской гвардии, уничтоженной Сталиным в результате кровавых чисток тридцатых годов. Назначен он был на этот, ответственнейший по тем временам  пост, в конце 1939 года в возрасте 36 лет, после совещания в ЦК ВКП(б), где в числе других получил личное напутствие секретаря  ЦК Маленкова Г. М.                Стране для укрепления обороны требовалось  всё больше  золота, а поэтому отец дома почти не бывал, постоянно находясь на производстве, то в шахтах, то на обогатительной фабрике. Изредка появляясь, он успокаивал маму и меня и, сверкая своими карими глазами, восклицал : «Мы им ещё покажем Кузькину мать! Победить Россию невозможно!»
Затем поочерёдно брал на руки и целовал моего пятилетнего брата Валю и двухлетнюю сестрёнку Галю. Меня же гладил по голове и приговаривал:  « Будь умницей и слушай маму, если со мной что случится!» Что он имел ввиду, оставалось только догадываться.
       Осенью ввели карточную систему. Исчезли многие продукты,  началось постоянное недоедание. Временами казалось, что чувству голода не будет конца. В некоторой степени выручала матушка природа- на склонах окружавших посёлок гор поспел шиповник и я со сверстниками после уроков бегал собирать его ярко красные и сладкие плоды. А весной сорок второго года все стали садить картофель как спасительное средство от голода и основной источник питания
       В 1943 году наша семья переехала в посёлок Усть-Карск, куда отца направили на должность второго секретаря райкома партии взамен прежнего руководства, которое за невыполнение плана заготовок хлеба было отдано под суд с отправкой на фронт. Суровое время требовало и суровых мер ко всем, не взирая на должности и звания. Поэтому все чиновники любого ранга  постоянно тряслись от страха  за своё будущее.
       В самый разгар забайкальского жаркого лета, в начале июля, проехав по живописной  лесостепи на «полуторке» с нехитрым скарбом до Сретенска, а затем по реке Шилке на судне  «Газоход № 2», мы выгрузились на Усть-Карской «новой» пристани  в так называемом микрорайоне «Новостройка». На подводе  конюх райкома, инвалид войны с прострелянной челюстью, постоянно всхлипывающий и глотающий слюну, довёз нас до нашего дома, где всё было столь непривычно по сравнении с прежней жизнью. Меня удивлял и большой ,весь в зелени, огород с непривычным забором из «тычек», и колодец, расположенный через дорогу; с воротом  и намотанной на него цепью с ведром и деревянным срубом, на дне которого зеркальная гладь воды излучала тишину и таинственность, порождая в душе трепетное чувство связи с природой.
     Впоследствии, когда у меня было плохое настроение  или  кто-нибудь меня обижал, то я,  непременно, приходил к колодцу и подолгу смотрел в своё отражение на его зеркальном дне, затем громко ухал в пустоту и в ответ слышал вздох, снова  ухал и снова слышал вздох, после чего у меня появлялось бодрое настроение. Так , неожиданно, я для себя сделал открытие, что если тебе плохо, то надо смотреть на воду и тогда появится хорошее настроение Впоследствии я не раз убеждался в этом и, выматываясь на тяжелой  нервной работе, требующей высочайшего напряжения душевных и умственных сил, отдыхал у водоёма, будь то река, озеро или журчащий ручей  Видимо, энергия, присущая водной стихии, каким-то образом взаимодействует с водой, находящейся в организме, приводя её  в определённый порядок,  восстанавливает нервное и душевное равновесие и снимает умственную усталость.      Не потому ли люди, живущие на берегу моря или у реки, более спокойны и уравновешены чем те, кто живёт в степях или в полупустынной местности.

                Глава первая.

                РАННЕЕ   ПОВЗРОСЛЕНИЕ.            

      Итак, посёлок располагался в живописном крае, который смело можно .называть Восточной Швейцарией . Высокие длинные горы с зарослями багульника и сосновыми лесами, называемыми местными жителями «гривами»; река Шилка с берегами, утопающими в зарослях ивы, вербы, черёмухи, дикой яблони, боярышника, бузины , ольхи, рябины и  краснотала. Обширные луга по  долине реки и её многочисленным притокам. Пьянящий воздух, особенно во время цветения черёмухи. Обилие птиц всевозможных видов. В хвойных и берёзовых лесах полно всякой живности, ягод и грибов, особенно груздей. Кроме того, в данной местности  водилось много змей: серых гадюк,  длиной до  семидесяти сантиметров и черных, тоже ядовитых, но более крупных, иногда до метра длиной. Встречались они не только в лесу, но и в лугах, а также по огородам. В Шилке и крупных притоках обилие рыбы. Вдобавок ко всему плодородная земля, дающая хорошие урожаи, несмотря на  короткое, а иногда и засушливое лето. Казалось: живи, да радуйся. Но было не до радости, Все мужчины были на фронте, а на золотых приисках и в колхозе трудились старики, женщины и подростки.
      Климат той местности резко континентальный. Летом жара до 35-40 градусов, зимой сумасшедшие морозы до пятидесяти градусов, а минус сорок считалось нормой и занятия в школе не прекращались. Над домами днём и ночью поднимался дым из печных труб.
      Осенью в течение сентября учащиеся с третьего по шестой класс постоянно участвовали в уборке картофеля на колхозных полях и в подсобном хозяйстве «Рудоуправления». Учащиеся старших классов занимались заготовкой дров для школы в вершине пади Кулинда.
      Как только выпадал снег и замерзала Шилка, многие ребята, начиная с пятого класса, бросали занятия в школе и запрягаясь в санки, кто вдвоём, а кто в одиночку возили дрова из  распадков Ключёвка,  Козлуха и Водопадная. Обычно к концу дня из леса за рекой появлялись целые обозы с дровами. Но запряженными в сани были не лошади ,а подростки. Точно так же , как на картине художника передвижника  Перова  «Тройка». В морозном воздухе слышался скрип саней, а изо рта ребят валил пар, Навстречу им на лёд выбегали матери, а также младшие братишки и сестрёнки. Общими усилиями, скользя и падая, кто на четвереньках, а кто, наполовину скрючившись, вытаскивали санки по крутому подъёму на обрывистый берег.

      Привезённых дров хватало на сутки и на другой день всё повторялось. И так всю зиму, покуда не ослабевали морозы. К тому же ребята недоедали. Норма хлеба на иждивенца составляла 200 грамм в день, а на работающего -400 грамм. Основным продуктом была картошка во всех её видах. Таким образом, наличие дров и картофеля было важным условием выживания населения, а проще говоря: вопросом жизни и смерти от голода или от холода. Самым распространённым вопросом, который осенью близкие знакомые при встрече после приветствия задавали друг другу, был такой : «Ну что, паря,(или-дева) картошки много накопали?» И услышав положительный ответ, добавляли: «Ну и слава Богу! Стало быть ещё одну зимушку как-нибудь да перебьёмся, а там, глядишь и война закончится. Вот только бы наши ребята живыми вернулись!»
        Особо помнятся некоторые примеры величайшего терпения и нечеловеческой выносливости женщин той поры. Вот один из них. Была в штате «Золотопродснаба» должность водовоза, развозившего воду по домам «ответственных работников» в Новостройке. Водовозка представляла собой горизонтальную бочку, закреплённую на санях, с отверстием посередине для залива и разбора воды. В сани запрягалась лошадь. Управляла  этой повозкой молодая женщина лет так двадцати пяти, не старше. Было у неё прозвище Волчиха, может быть производное от фамилии; мне не известно.  В сумасшедшие морозы она подъезжала к проруби на реке, черпала оттуда и заливала в бочку около тридцати ведер воды и развозила по  объектам: сначала в столовую, а потом -по домам, где отогревалась, а уж сами пользователи черпали из этой бочки и носили воду домой. Однажды  под Новый год, когда я с матерью наряжал ёлку, дверь открылась и вошла эта женщина  в мужской шапке, телогрейке и длинной юбке, пошитой из плотной мешковины, на которой был штамп красного цвета: “Made in  U. S. A.” ( Такой штамп был на мешках с мукой, поставляемой из США по ленд-лизу). На ногах были валенки с короткими голенищами из-за экономии сырья и потому звали их «колотушками». (Я  носил такие же.) Перед юбки и валенки заледенели от попавшей на них воды. Только успев сказать: «Носите воду»,- она устало опустилась прямо на порог. Мама сразу подбежала к ней,  усадила на табуретку перед топящейся печью и открыла дверцу со словами:
Погрейся и обсушись. У тебя под юбкой то, хоть что-нибудь есть?
-Ничего нет.
-Боже мой! Да как же так можно терпеть! На дворе мороз сорок градусов. Застудишь яичники, заболеешь и погибнешь! Снимай валенки и грей ноги!
-Ничего, мы люди простые, да крепкие и нам к страданиям не привыкать.
-Ну грейся, а я сейчас воды наношу , а потом тебе что- нибудь и подберу. Телогрейку-то сними, чтобы лучше прогреться. О, матка бозка! Матка бозка!
     Быстро одевшись, она пошла носить воду, а  я   из комнаты  наблюдал за Волчихой . От юбки шел пар  и она  подняла её на бёдра, обнажив округлые колени и нижнюю треть бёдер с красной от мороза кожей.  Должен сказать, что это была лишь часть тела необыкновенной красоты, а ниже колен ноги были обвёрнуты тряпками и обвязаны шпагатом. Я от удивления раскрыл рот и ожидал: когда же она поднимет юбку повыше, но так и не дождался. На меня она поначалу не обращала внимания и, лишь  отогревшись, внимательно посмотрела и одарила лёгкой  стеснительной улыбкой. А я стоял, изумлённый не только её красотой, но и  поистине нечеловеческой выносливостью  Потом, спустя десятилетия, созерцая в мировых и отечественных музеях репродукции с картины Рембрандта «Даная», я  мысленно возвращался  в ту далёкую детскую пору, когда в забытой богом забайкальской глуши впервые в жизни увидел женские колени и бёдра такой же красоты, что и на полотнах великого художника эпохи Возрождения. Но всё это было потом, а тогда мама, придя со двора, со словами: « Ну чего уставился?! Наряжай ёлку!»,--положила конец моему созерцанию. Затем  порылась в сундуке  и отдала этой женщине старые кальсоны моего отца и ещё какое-то тряпьё и предложила сразу же надеть.
     Вспоминая то событие я всё думаю: а  смогли бы  нынешние, избалованные благами цивилизации. женщины вынести такое и остаться живыми  и здоровыми? Живыми то может быть и остались, а вот были бы здоровыми, то едва ли. Что касается Волчихи, то она пережила войну и вышла замуж за фронтовика. вдовца с четырьмя детьми и нарожала ему ещё столько же.
       Да! Правильно сказал поэт: «Есть женщины в русских селеньях!»
       Как жаль, что в нашей местности  тогда не было кинодокументалистов! Тогда бы отснятые ими кинокадры показали нынешнему молодому поколению: ЧТО пришлось пережить народу в ту страшную и безжалостную войну, сметавшую людей в могилы не только на фронте, но и в глубоком тылу.

       Летом 1943 года со всего района призвали  в армию трактористов и механизаторов 1926 года рождения для формирования танковых частей. Заодно призвали и учеников  10-х классов, по сути, ещё мальчиков, на краткосрочные офицерские курсы. Всего более ста человек. Когда они по трапу шли на борт парохода, то на берегу стоял  жуткий женский вой, который не смоли заглушить прощальные гудки парохода. После войны в Усть-Кару из ребят того призыва вернулось только двое. Остальные лежат в братских могилах по всей Восточной Европе и на сопках Маньчжурии. А кое-кто из них не удостоился и могилы, навечно оставшись без вести пропавшим, погибнув в плену, либо уйдя вместе с кораблём в морскую пучину .

         Известно, что летом дети развиваются быстрее. чем зимой, особенно в сельской местности. Поэтому для ребят моего возраста это была золотая пора. Всё свободное время мы находились в поле или в лесу в поисках чего-нибудь съестного. Ещё с весны мы собирали на пашне какие-то белые крахмальные корешки. По-видимому, то был пырей ползучий. На горных увалах (так называли южные склоны) выкапывали клубни саранок и собирали мангыр - сочный дикий лук. В Центральной России  его называют  латук. Его резали и толкли, добавляя в пищу, засаливали целыми кастрюлями и даже бочонками на зиму. А когда зацветал багульник, то мы как козы, объедали его сладкие цветки. От этого у нас губы постоянно были фиолетовыми. В июне начинали собирать на лугах и заготавливать на зиму дикий лук и чеснок. Разумеется, перья, а не головки, которые были слишком мелкими. Собирали и сушили для заварки чая цвет шиповника и листья земляники, а также дикой яблони. И, конечно же, с момента начала цветения черёмухи начиналась рыбалка: предел зимних мечтаний любителей природы На удочку хорошо ловились гольян, чебак, пескарь, которого местные жители называли «мургусун». На перемёты и закидушки попадались крупный чебак, краснопёр, касатка, сом, налим, щука, муксун, конь -губарь, таймень, ленок. Изредка попадались небольшие осетры , килограмма на три-четыре, не более. Как правило, они попадались на устье Берикана, на «белых камнях» и на Четвёртом острове
       Сколько летних ночей я провёл  у костра с друзьями, такими же рыбаками, как и я!  И сколько там было выслушано всяких историй, былей и небылиц! И с каким удовольствием и  ощущением детского счастья я возвращался с уловом домой, с гордостью сознавая, что помогаю семье прокормиться. А как все радовались, когда в кастрюле бурлила уха, распространяя вкусный аромат, или на сковороде жарилась рыба! Вкуснее её, да ещё с гарниром из отварной рассыпчатой сибирской картошки, не было ничего на целом свете. Больше я никогда и нигде не ел такую вкусную рыбу, как в далёком детстве. Для полной ясности должен добавить, что жарили рыбу не на масле , как сейчас, его тогда не было и в помине. Для жарки использовались купленные в аптеке касторка  и рыбий жир, да и то с какими-то лохмотьями, то есть неочищенный полуфабрикат Но и это вскоре исчезло из продажи. Тогда перешли на топлёное сало «лярд», поставляемое из Америки по «ленд-лизу»  , которое выдавалось по талонам работникам прийска. Было оно  твёрдым и застывало прямо на губах . Поэтому использовали его в небольшом количестве, только чтобы не пригорала пища. Позднее, когда я, окончив электромеханичекую морскую школу, служил в должности старшины команды электриков на корабле построенном в Америке, то снова столкнулся с этим жиром, находящимся в запасе и предназначенном как техническая смазка для набивки сальников и заделки мелких пробоин. Тогда же я  узнал, что этот жир  вытапливали из крупных тропических змей. Вот что нам в то лихолетье приходилось применять в пищу, дорогой мой современный читатель.
      Но, извиняясь за некоторые отступления, перехожу к основной теме моего рассказа об удивительном человеке, каких я редко встречал за прошедшие с той поры почти 70 лет и чья хрупкая,  неокрепшая жизнь по воле  злых сил была принесена в жертву ненасытному Молоху  среди миллионов других жертв.
               
               

               
               
                Глава вторая

                ОБЕЗДОЛЕННЫЕ.

   С наступлением лета, невесть откуда,  в посёлке появлялись нищие. Были они и зимой, но только в меньшем количестве, а летом их было особенно много. И у всех были не только имена, но и прозвища. Варя- «дурочка», Дорофеиха, Пушка- ещё не старая, широкоплечая крупная  женщина из  «раскулаченных». Получила она это прозвище за то, что однажды у столовой Золотопродснаба в очереди за миской супа во время давки  неожиданно и громко пукнула, вызвав смех окружающих. Никто не знал её имя и фамилию. Пушка и весь тут сказ.
  Были высланные с Кавказа две женщины, по национальности курды , не то сёстры, не  то мать с дочерью. Одетые как цыганки с монистами на шее и такие же смуглые. Ребятишки бегали за ними, дразнили  и пели частушку:
                « Курда сахар, курда мёд. Курда песенки поёт,
                А когда зима придёт , Курда с голоду помрёт.»
  Остановить этих сорванцов было некому. Взрослые трудились  либо в колхозе, либо на прииске, добывая  стране золото и платину.
 Была ещё одна нищенка. Красивая стройная девушка Зоя лет пятнадцати от роду, шатенка, очень похожая на  польскую певицу шестидесятых Анну Герман. Она не столько побиралась, сколько просилась  чем-нибудь помочь, соглашаясь на любую работу. Откуда она взялась и почему стала нищей мне не было известно. От кого-то я слышал, что её родители были арестованы как враги народа, а её приютила тётка, которая  умерла вскоре после начала войны. Так Зоя  пополнила многочисленную армию несчастных и обездоленных, обречённых либо умереть от голода, холода и болезней, либо пополнить армию преступников, как единственную возможность выжить. Странно, но иначе и не могло быть в советском «зазеркалье». Участь Зои была  страшной. Суровой зимой 1944-45 года её обнаружили замёрзшей в стоге, приехавшие за сеном колхозники Лежала она, по-видимому, долго и её лицо уже было объедено хорьком или колонком. Труп её привезли в посёлок и положили в сарай на территории больницы, служившим временным моргом. Там в кампании других  «невостребованных» умерших она пролежала до весны и была предана земле, уже  наполовину обглоданная бродячими собаками.
       Были среди нищих также представители мужской половины общества. Один из них совсем измождённый и постоянно кашляющий с кровью, Мотовилов, лет пятидесяти, который прекрасно точил пилы, ремонтировал дымящие печи, за что ему давали, кто картошку, а кто молоко Человек глубоко совестливый и трудолюбивый, он не выпрашивал подаяние, а предлагал свои услуги по ремонту жилища. Ходили разговоры, что он когда-то жил на Аргуни, имел Георгия за первую мировую войну; в Гражданскую воевал за красных, а потом «разбогател» в период НЭПА. На семью из 12 душ имел две лошади и три коровы, за что был раскулачен и выслан в Красноярский край вместе с семьей в безлюдную тайгу и без средств к существованию, где половина семьи вымерла в первую же зиму. В поисках правды он пошел по  начальству и, повздорив с представителем власти, получил срок , как « социально опасный элемент» ,На допросах его били по спине валенком с находившимся внутри кирпичом, чтобы не оставлять синяков, отбив почки и лёгкие.
В поселке он появился в 1943 году на положении спец-поселенца. Продовольственных карточек, кроме хлебной, не имел, как «враг народа». В апреле 45 -го его окоченевший труп обнаружили на завалинке здания конторы  Рудоуправления. Словно по злой иронии  над трупом, под самым карнизом между окон был прибит плакат с первомайским призывом: « Добудем для Родины больше золота и платины!» Вот под этим самым плакатом и испустил свой дух человек, многое отдавший для Родины и которого она  в запале классовой борьбы причислила к своим врагам.  Я шел в школу  вместе с ребятами и из любопытства подошел к группе из нескольких женщин и старушек, стоявших и крестившихся около трупа. Преодолев страх я подошел ближе и стал разглядывать покойного. Глаза его остекленели и вперились в небо, словно спрашивая у кого-то там наверху: «За что мне Это?» По лбу и впалым щекам ползали большие серые с чёрными крапинками вши, стараясь поскорее покинуть застывшее и ставшее чужим тело, столь долго ими терзаемое. « Наконец-то, отмучился бедолага.»-произнесла одна женщина. И, помолчав, добавила: «Может на том свете счастье найдёт?». «Все там будем!»- добавила бабка Чуприха и, перекрестившись, глубоко вздохнула и опустила вдоль туловища свои натруженные, землистого цвета руки с набухшими синими жилами и искривлёнными пальцами. Её круглое, с правильными чертами и печальными глазами, лицо напоминало тип женщин Средне-Русской равнины, что смотрят на нас с картин русского художника 19-го века Васнецова.
       Чего только ни пришлось пережить этой трудолюбивой, совестливой, во всём безотказной, безропотной и спокойной женщине, чьи предки были переселены в Забайкалье из центральной русской губернии по указу правительства в 1762 году за старообрядчество.
  Муж Чуприхи, бывший , казак Урюпинской станицы, что на Аргуни, участвовал в Первой мировой войне на Турецком фронте. За проявленную храбрость имел два Георгия. В Гражданскую воевал на стороне красных и был  командиром сотни. При создании колхоза стал бригадиром. Человек огромного роста и богатырской силы он имел прозвище: «Полтора Ивана». Поздней осенью 37 года его забрали прямо из-за стола, когда он пил чай после парной бани. Человек исключительной храбрости и недюжинной силы, большевик  с 1918 года, он безропотно с сознанием своей невиновности и веры в справедливость, не оказывая сопротивления конвоирам, пошел словно  ягнёнок на заклание, оставив шесть сыновей и двух дочерей. А через неделю  по решению «Тройки» вместе с другими бывшими  партизанскими командирами, как «...представляющими своим  анархизмом и недоверием к государству скрытую угрозу Советской власти», сломленный морально и истерзанный физически,  был поставлен к стенке в подвале Сретенской тюрьмы № 1 и получил в затылок последний подарок от системы , которую сам же помогал создавать.. Все сыновья  Чупровых во время войны ушли на фронт и к 45 году на четверых пришли похоронки. Может о них в этот час думала эта несчастная женщина. А  дочери её, надрывая жилы, пилили в лесу берёзовые чурбашки  на топливо для газогенераторных двигателей автомобиля ЗИС-5 и гусеничного трактора ЧТЗ. Возможно и о них думала Чуприха в этот скорбный момент. Но вот она перевела взгляд на стену, где  был прибит плакат  с призывом : «Добудем Родине больше золота и платины!» и стала что-то шептать своими бледными губами.
      Вскоре подъехала подвода и два инвалида: хромой конюх дядя Вася и одноглазый сторож Плотников взяли труп за ноги и плечи, повернули на бок и положили в телегу. При этом в груди покойника внезапно что-то заклокотало и он издал какой-то  гортанный не то звук , не то вздох и изо рта хлынула чёрная сукровица, расползаясь по подбородку и щеке. На несколько секунд мы с ребятами  оцепенели, а затем,  как ошпаренные бросились бежать и ужас леденящим холодом давил нам в спины, не позволяя даже оглянуться. Было ощущение того, что вдруг оживший  покойник гонится за нами и с него, словно семечки, сыпятся вши. Не помня себя, мы прибежали в школу, как раз к звонку на первый урок. Впоследствии, работая следователем, я видел много трупов: истерзанных, раздавленных, разорванных и расчленённых, повесившихся; полуразложившихся утопленников, обгоревших, в позе боксёра и обмороженных Почти все они стёрлись из моей памяти за ненадобностью, поскольку я имел с ними дело не как зевака , а по долгу     службы и всё моё внимание было обращено на сбор  улик и составление протокола осмотра места происшествия. В данном же случае моя детская душа была потрясена столь печальным и одновременно ужасным событием и потому случившееся запомнилось на всю жизнь до самых мельчайших подробностей.
       Кроме вышеуказанных, в посёлке среди нищих было ещё двое:  подростки разного возраста и интеллекта. Мешков- мой сверстник, которого никто не называл по имени: Мешков да и только. А то и просто : «Мешок» Этим подчёркивалось его место в социальной иерархии, на самом дне которой незаслуженно находился этот человек, став жертвой многих трагических обстоятельств. Другим же был Коля Бояркин, паренёк лет четырнадцати с широкоплечей фигурой , чернобровый с большими и красивыми карими глазами, но слабоумный; круглый сирота. Всё его, прикрытое жалким рубищем,  тело было в чирьях, язвах, лишаях и коростах. Пальцы на босых ногах посинели и распухли. На коленной чашечке зияла большая незаживающая рана с копошащимися в ней белыми червями. Поражает то, что никому не было дела до несчастий этого человека , а когда он шел по улице, то впереди бежали мальчишки и кричали: «Коля Бояркин идет! Коля идёт!» При этом некоторые кидали в него камни. А этот несчастный мальчик даже и не пытался увернуться от летящих камней, воспринимая их как неизбежное зло. Подойдя к столовой Золотопродснаба,  садился на большой камень неподалеку от крыльца и , обхватив голову руками, уткнувшись в колени, громко рыдал. Затем , подняв голову и утерев слёзы , начинал петь:
         «У колодца вода льётся, вода — чистый леденец.
          Красна Армия дерётся-скоро Гитлеру конец!»
    К полудню у столовой собиралась очередь из так называемых «остро нуждающихся» , по современным понятиям «социально ущемлённых»,  которым давали по миске похлёбки по специальным талонам и каждый приходил со своей посудой. Выстраивалась большая очередь у специального окошечка , называемого «амбразурой». Поставишь в амбразуру миску, подашь талон и назовёшь фамилию и тебе нальют пол-литра баланды, по недоразумению называемой супом . У Коли  Бояркина ни посуды, ни, тем более, талона не было и он , как отринутый, с выражением  голодной ., но преданной хозяину собаки, ловя расширенными ноздрями запах супа, смотрел на отходящих от амбразуры «счастливчиков», провожая каждого глазами , полными тоски и отчаяния. Поговорка: « Сытый голодного не разумеет,»- получала здесь своё материальное воплощение. Но вот раздача супа прекращалась и из столовой выходила одна из работниц с кормом для  находящейся в подсобном  сарайчике свиньи. Коля вставал с камня и спешил за ней. Вывалив большую часть корма свинье ,она  оставшуюся гущу наливала Коле в  ржавую и дырявую миску , которую каждый раз прятала под колоду, не уходя пока Коля всё не съест и смотрела,  чтобы у него ребятишки не отобрали это , с позволения сказать, сокровище.  Коля быстро глотал это месиво, почти не жуя, затем облизывал миску и возвращал её своей благодетельнице, а та гладила его по голове и приговаривала: «Несчастный, за что же тебе такая доля?!» Потом встряхивала руку, чтобы сбросить , не дай бог, оставшихся на ней от  Коли вшей, обтирала её пучком соломы и возвращалась в столовую , а наш бедолага садился на ступень крыльца и по просьбе кого-нибудь из ребят снова начинал петь частушки :
                « Колхознички, канареечки-
                работают год за копеечки.
                Колхозник идёт весь оборванный ,
                кобылёнку ведёт-хвост оторванный».
      Далее следовали частушки непристойного содержания про девушек колхозниц, торгующих своим телом за трудодни.
     В конце лета Колю кто-то облил карболкой и он шел по улице , страшно крича и мыча как бык. Я сначала подумал, что на улице  бык производитель, а по нашему -порос, опять с ревом гоняет коров. Но ,выйдя за ворота, увидел Колю,  облитого какой-то чёрной жидкостью с  резким запахом. Он страшно ревел и шел по направлению к больнице. Глаза его  были огромны, словно вылезали из орбит. Руками он сжимал голову. Видимо эта жидкость вызвав ожоги, причиняла ему нестерпимую боль. Следом бежали ребятишки и говорили ,что его во дворе райисполкома облил карболкой от вшей  некий Бакланов , работник райисполкома. По прошествии многих лет я всё думал: как так можно  было советскому работнику поступить с несчастным человеком и не оказать ему помощь! Что было далее с Колей - мне неизвестно. Больше он никогда в посёлке не появлялся. Может быть, его приютили в больнице , где была специальная палата для дистрофиков, измождённых голодом. Остальные больные  называли их «Доходягами». Мне приходилось их не раз видеть в больничном саду, где  у забора я копал червей для рыбалки. Доходяги иногда , словно тени из загробного мира, медленно ходили по аллеям , держась друг за друга, но  больше сидели на скамейках с безучастным выражением лица.  Больше всего меня поражали их  глубоко запавшие, но широко раскрытые глаза. Сейчас такие глаза можно увидеть на фотоснимках и кадрах кинохроники, запечатлевших  освобождённых узников немецких  концлагерей. Глядя на такие кадры, я непременно вспоминаю  доходяг  из моего  детства, ставших безымянными жертвами той страшной  войны.
         В заключение этой главы я хочу сказать, что к концу года в селах  Верхние  Куларки  и Большие  Боты были организованы детские дома для сирот и, возможно, Коля Бояркин был туда пристроен. Дай бог, чтобы это было так, а не иначе!   






               
                Глава третья.

                П Р И Ш Е Л Е Ц.

    Появился он в сорок четвёртом году. Коренастый ,широкоплечий, с исхудавшим круглым лицом, высоким «сократовским» лбом, с широко раскрытыми и излучающими тоску голубыми глазами; с красивым, волевым подбородком,  античным носом и светлыми волосами. О таких людях сейчас говорят просто: « порода », словно стараясь подчеркнуть
их исключительность и имеющих все природные данные для того, чтобы занять достойное место в  генофонде русской нации.
       Одет он был в рваную одежонку, босой, с цыпками на отёкших от  хронического голода ногах. В то время мы все ходили босиком с начала мая до середины сентября и мучились от цыпок-этих постоянно кровоточащих трещин на коже.
     Мешков имел замечательный голос. Я бы его  назвал так: золотисто-бархатный тенор. Когда у магазина «Золотопродснаба» собиралась очередь золотодобытчиков за продуктами, то неожиданно появлялся Мешков и пел своим удивительным голосом:
                « Как в лесу при долине звонко пел соловей,
                А я мальчик на чужбине , позабыт от людей.
                Позабыт, позаброшен. С молодых юных лет
                Я остался сиротою, счастья доли мне нет.»
    Песня ударялась в стоявших в изумлении людей, будто клещами сжимала сердце и рвала душу, вызывая слёзы на глазах женщин, а мальчик , приподняв  руки и запрокинув назад голову, словно с мольбой обращаясь к небу, продолжал:
                «Как умру, как умру я, похоронят меня
                И родные не узнают, где могила моя..я.аа!»
    Это не было притворством, с каким в нынешнее время в метро и в подземных переходах подставные «нищие» и «беженцы» просят подаяние. Это был крик отчаяния души, по сути ещё ребёнка , на которого свалилось тяжкое горе. Женщины давали певцу, что могли оторвать от своего скудного пайка: кто «привесок» хлеба,  кто горсть крупы, кто липкий и грязный пряник, а кто- кусок ржавой селёдки. Мешков степенно складывал подаяние в  сумку из-под противогаза и со словами: «Спасибо, уважаемые!»- слегка раскланивался. Его просили спеть ещё и тогда он запевал популярную в ту пору народную  песню «Это было давно»:
                Это было давно, лет семнадцать назад,
                Вёз я девушку трактом почтовым.
                Белолица она, словно тополь стройна,
                И покрыта платочком шелковым
                Попросила она, чтоб я песню ей спел,
                Я запел и она подхватила.
                Наши кони неслись, колокольчик  звенел
                И луна нам лукаво светила.
               
                Вдруг казачий разъезд перерезал нам путь,
                Наша тройка, как вкопана встала.
                Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь
                И она, как цветочек завяла.
               
                На прощанье она прошептала слова:
                Из тюрьмы я к народу бежала.
                Если б не смерть моя- я была бы твоя
                И навеки она замолчала......            
       Когда Мешков заканчивал эту песню о трагичной судьбе её героини. то у некоторых  на глаза наворачивались слёзы. Иногда какая- нибудь  сердобольная женщина уводила его домой, где кормила горячей пищей: дымящимися, сваренными в мундире картофелинами, поила молоком  и давала что-нибудь из старого тряпья; благо , что народ у нас в то время был  добрый и отзывчивый на чужое горе. Потомки сосланных в Забайкалье за Пугачёвское восстание донских и уральских казаков, польских повстанцев, декабристов ,петрашевцев, народовольцев, матросов с «Потёмкина»; отпущенных на поселение после отбытия каторги уголовных преступников; крестьян из Воронежской, Курской, Вологодской губерний, переселённых после реформы 1861 года ; выжившие в суровых условиях; перемешавшиеся браками с аборигенами : бурятами, тунгусами, якутами и китайцами, они образовали новую общность людей, называемую Забайкальцами. В постоянной борьбе с суровыми условиями местной природы за выживание, они от своих предков унаследовали лучшие и востребованные  новой жизнью качества, такие как трудолюбие, смекалку, выносливость, взаимопомощь, доброжелательность, искренность, доверчивость, отличное здоровье и врождённую личную, граничащую с анархизмом свободу, присущую жителям Сибири.  Ещё с Екатерининских времён в крайних к дороге домах в специальных окошечках, вырезанных в сенях и называемых «ланцовками», на ночь для беглых каторжников выставлялась  банка молока и рядом клался кусок хлеба. Зачинателем этого дела был  житель одного из сёл Ланцов. Он давным давно умер, а имя его навсегда осталось в истории  каторжного периода  Забайкалья. Об этом в каждой семье рассказывали малым детям, едва те начинали осмысливать жизнь. Жалость к сирым и убогим, сердоболие к осужденным это наша национальная, выстраданная черта характера. И в Мешкове, благодаря этой жалости, поддерживалась жизнь. Надо сказать, что он был очень общительным мальчиком. Когда я со сверстниками играл в какую-нибудь игру: в лапту ( сейчас- бейсбол), в прятки или в войну, то он подходил и просился принять его в компанию. Его принимали с охотой, так как в его поведении было что-то  притягательное. В перерыве между играми  и купанием в реке мы собирались у открытых дверей мельницы, где старый мельник Дмитрий Ананьин и три его подсобника, грудастые молодые солдатки: Мустина, Капустина и Андриенко, опушенные мучной пылью, ссыпали зерно в прожорливый бункер на верхнем этаже. Затем  внизу  неподалеку от нас из дрожащего лотка принимали муку в мешки и  оттаскивали в сторону. От работающих жерновов и передаточного механизма стоял грохот и мельники что-то  кричали на ухо друг другу. Нас они как будто не замечали и мы , воспользовавшись этим, подбегали к стоящим  рядом с дверями   не завязанным мешкам с овсом или с рожью, хватали по горсти  зерна и быстро бежали на берег Шилки. Иногда  нам  удавалось стащить пшеницу или ячмень. На берегу мы разводили костёр и на  ржавом железном листе поджаривали свою добычу. Когда зерно поджаривалось, то начинало щелкать и подскакивать. Мы ссыпали его на чью-нибудь снятую рубаху и  делили строго поровну, пересчитывая каждое зёрнышко. Затем с величайшим удовольствием пережевывали и поглощали эту хрустящую, самую вкусную на свете пищу. Но и соответственно похвалялись тем, что нам так легко удалось  стащить зерно у зазевавшихся мельников в очередной раз.
      О, святая детская наивность!  Мы даже и не могли подозревать, что эти тёти и дед специально отворачивались только для того, чтобы голодные детишки смогли взять по горсточке зерна и хоть немного поесть. Впоследствии, получив юридическое образование, я иногда вспоминал этих  невольных «пособников» хищения ( в те времена за горсть зерна давали по пять лет лагерей), которые на самом то деле действовали в состоянии крайней необходимости, спасая детей от голода. Как мне потом, уже работавшему следователем, хотелось приехать в страну своего детства, поблагодарить и обнять тех, кто жив, а умершим положить на могилу цветы. Но после сильного наводнения 1958 года район был ликвидирован, многие разъехались по городам и весям, да и на месте старого кладбища  стали разрабатывать золото Посетил я свою новую родину только через двадцать лет в 1964 году и не узнал прежних мест. Да и из знакомых остались только  пожилые , а из сверстников и одноклассников -никого так и не встретил. Зато был  несказанно рад встрече со своим классным руководителем Раисой Ивановной Колотовкиной и директором  семилетней школы Ольгой Иннокентьевной Булановой. А мельница сгорела в январе 1945 года вместе с электростанцией, к которой она была пристроена. Виновным в пожаре был объявлен  дежуривший в ту ночь машинист, он же и кочегар, Дунаев, парень призывного возраста имеющий бронь от призыва, исчезнувший в момент пожара и видимо подавшийся в бега. Больше его никто и нигде не видел, да и для органов следствия он исчез навсегда.

                Глава четвёртая.
               
                З Н А К О М С Т В О               

     Но вернёмся  в ту пору жаркого , засушливого и самого голодного, по счёту четвёртого  военного, тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Как-то я , собираясь на рыбалку, пошёл копать для наживки дождевых червей около конного двора . Когда я ковырялся в земле, ко мне подошел Мешков и вызвался помочь. Я его помощь  принял и мы, поочерёдно орудуя лопатой, извлекали из плодородной черной земли полусонных червей. Складывали их в котелок со мхом. Находясь во мху, черви длительное время остаются живыми. Жара спала, приближался вечер и я засобирался домой.
–  «А когда ты пойдёшь на рыбалку?»,-спросил Мешков.
  -«Завтра после обеда на первый остров. С ночевкой.»
-«Возьмёшь меня?»
-«Возьму. А как тебя звать?»
-«Паша»
«А меня звать Гена. А по прозвищу Гоня. Сокращенно от фамилии Гончаров.У нас тут у всех ребят прозвища. Хочешь или нет , а откликайся , иначе поколотят. Ну ладно, Паша . Побегу-ка  я домой :надо ещё огород поливать, а потом идти корову встречать. Это когда пастух стадо с поля пригонит»
      Мы с ним условились о встрече и каждый пошел по своим делам: я -поливать огород, а Паша-просить милостыню.
      На  другой день, выполнив все домашние работы, я стал собираться на рыбалку. В обыкновенный хозяйственный мешок положил рыбачьи снасти, телогрейку, кусок хлеба, полтора десятка картофелин, пол-напёрстка соли,(соль тогда была редкостью и ценилась наравне с золотом), фляжку молока, огниво, поскольку спички были редкостью, маленький топорик и алюминиевые кружку и манерку.  Так назывался солдатский котелок, выручавший во всех случаях: хоть в лесу, хоть на рыбалке. Кроме того, взял ещё один, весь в заплатах, мешок  для  своего нового напарника и вышел за ворота, где на скамейке он меня уже поджидал. Мы разделили весь груз на две ноши и пошли к острову по береговой улице вдоль забора, за которым находилась больница и прилегающий к ней сад. Там на скамьях под развесистыми черёмухами и дикими яблонями сидели истощённые больные дети и подростки, дистрофики, которых подбирали в осиротевших семьях , лечили и подкармливали, а затем отправляли кого в детские дома , а кого в школы  фабрично -заводского обучения (ФЗО) и ремесленные училища, если этим  подросткам было уже 14 лет.  Глядя на них, я спросил Мешкова, а почему он не в такой больнице или  в детском доме. На это он мне ответил , что он сын врага народа, поэтому его  в детдом не берут, а чтобы попасть в больницу , то надо подыхать под забором, да и то его после лечения увезут в детскую колонию, а он туда не хочет. «Лучше уж помереть на воле!»-сказал Паша и стал внимательно смотреть на кружащих в небе стрижей. Тут загудел стоявший у пристани пароход «Пограничник» и прервал наш разговор. Мы стали смотреть как матросы быстро убрали сходни, включили лебёдки и подобрали носовой и кормовой швартовы. Внутри парохода тяжко завздыхала паровая машина, медленно стали проворачиваться колёса, шлёпая плицами по воде. Пароход дал малый  ход и стал выбирать якорь, постепенно удаляясь от берега. На берегу стояла толпа, в основном из женщин и ребятишек, да нескольких рабочих, охранявших оставшийся на берегу груз. Все смотрели на пароход. Вот якорь, влекомый цепью, вынырнул из  воды и замер у клюза, а матросы быстро закрепили стопорное устройство. Пароход стал разворачиваться и , описав дугу, направился вниз по течению и вскоре скрылся за Бериканским перекатом. Расходящиеся от него волны с шумом набегали на берег и вызвали прилив в протоке, которую нам  предстояло перебрести. Подождав когда волны пройдут и течение в протоке успокоится, мы закатали штанины выше колен и перебрели на остров. Каменистый берег сменился горячим песком, по которому мы шли босыми ногами. Кстати сказать, в летнее время , а точнее, с середины мая по середину сентября все ребята ходили босиком и закаленным подошвам не были страшны ни острые камни, ни горячий песок, ни жесткая трава. ни сучья в лесу, ни заросли малины, ни холодная роса по утрам.
      Сам остров ( мы его звали: «Первый остров» ) издали напоминал коврижку хлеба с кудрявой растительностью, состоящей из черёмухи, дикой яблони, боярышника, тальника, рябины, бузины, ильма мелколистного и черноплодного кизильника. Под деревьями нижним ярусом росли кусты тараножки (подобие дикого крыжовника),шиповника, малины, красной смородины, мы её называли кислицей. Выделялись кусты спиреи ( по местному -таволги) иволистной, вязолистной и папоротниковой . Над всей растительностью, словно корабельные мачты ,вздымались в небо  высокие тополя и берёзы. А на почве пышным ковром расстилалась шелковая трава с диким чесноком, луком и щавелем; с обилием всевозможных цветов, включая пижму и тысячелистник, саранки  и жарки, красные и желтые маки, голубые колокольчики а также зонтики медвежьей дудки. Особенно выделялись цветки скабиозы васильковой и вероники даурской с чудесным ароматом, применяемой при засолке огурцов и помидоров и для заваривания чая.
       Мы шли по траве, выпугивая зелёных кузнечиков и крупных серых  «кобылок», которых тут же отлавливали  для наживки на  рыболовные снести. Также по пути рвали дикий чеснок и лук на ужин. В небе не было ни облачка, что предвещало хорошую спокойную ночь и удачную рыбалку. Наконец мы дошли до моего постоянного места  рыбалки и стали обустраиваться. Первым делом срезали  два длинных таловых стебля, очистили их и  соорудили удочки, привязав лески с двумя крючками на каждой и грузилом из свинцовой пули от малокалиберной винтовки. Наживили  червей и забросили в воду, закрепив удилища на рогулинах и придавив их концы камнями. Затем распустили  «закидушки», сплетённые из конского волоса; по десять крючков на каждой. Их было четыре штуки. Наживив и забросив одну закидушку, мы быстро вернулись к удочкам, лески которых подёргивались и натягивались. Мы их выдернули почти одновременно и : «О, какая удача!». На моей удочке трепыхалось два серебристых чебака, а у Мешкова два крупных пескаря . Снова  закинув удочки мы, окрылённые удачей, пошли наживлять и закидывать остальные снасти, то есть закидушки. После каждого заброса  проверяли удочки и снимали с крючков трепыхающуюся рыбу Я быстро соорудил здевок. Это такое приспособление, на которое  через жаберную щель и рот закрепляется добыча, а затем опускается в воду и остаётся живой находясь  на привязи.                .       Время летело незаметно и мы стали заготавливать на ночь дрова. Натаскали из кустов сухой валежник и выбрали на берегу высохшие  топляки. На  высоком пологом берегу под самым яром устроили табор. Я достал из мешка  огниво, состоящее из куска крупного плоского напильника, называемого «кресало», куска камня кремния и фитиля и  стал готовиться добывать огонь. Паша, внимательно рассмотрев огниво, сказал, что  он видел такое у ребят с Урала и они называли его «Бринь-Жигало».  «Бринь, так бринь, жигало, так жигало, чтобы лучше зажигало »-, сказал я, ударяя  кресалом по кремнию  с прижатым к нему фитилём. Один раз даже ударил по  большому пальцу, которым прижимал фитиль к кремню  и чуть было не взвыл от боли. Но вот удача: фитиль задымил и я, сунув его под пучок сухой травы, стал раздувать, стоя на четвереньках у костра. Трава задымилась и показалось пламя, на которое мы положили  куски бересты, мелкие сухие сучья, а сверху -более крупные. Постепенно костёр разгорелся, заявляя о себе треском  сучьев и танцующим пламенем, и мы закричали: «Ура-а! Да здравствует Бринь-Жигало!»  Когда под ним  прогрелся песок, то мы отодвинув костёр, его разгребли, положили несколько картошек и завернутую в листья лопуха и обмазанную снаружи глиной  выпотрошенную рыбу. Всё это загребли горячим песком и углями  и  пододвинули костёр на прежнее место. Я соорудил таганок и повесил на него котелок с водой над самым пламенем, а Мешков пошел рвать на заварку листья боярышника и малины. К его возвращению вода в котелке забурлила, поднялась шапка пены и пролилась на костёр. Раздалось шипение  и поднялся пар перемешанный с пеплом. Паша бросил в котелок листья, а я сунул в кипяток на пару секунд для придания чаю  дымчатого аромата горящий берёзовый прутик, а затем влил туда из фляжки примерно стакан молока. Всё это только начало кипеть, как я, следуя опыту охотников, снял котелок с огня и поставил в стороне. Получился  бурятский «шайдочный» чай, который так любят охотники  и рыбаки и который нравился мне всю жизнь во время странствий по тайге. Из мешка я достал кусочек хлеба весом 200 грамм и разделил его на четыре части: две на  ужин и две на завтрак, Итого по 50 грамм каждому. Затем разгребли костёр , достали испёкшуюся рыбу и оставили в нём дозревать картошку. Я разбил камнем засохшую глиняную корку на рыбе и слегка её посолил , а Паша с нетерпением ожидал  этого момента. Ноздри его расширились от дурманящего запаха испеченной рыбы. Не дожидаясь когда она остынет, он  стал быстро уплетать её вместе с головой и позвоночником, заедая пучками дикого лука и чеснока, не сплюнув ни одной косточки. К этому времени пропёкся картофель и мы стали уплетать его прямо с подрумяненной кожурой и слегка прикусывая хлебом, стараясь не уронить ни одной крошки, запивая всё это душистым чаем .



                Глава  пятая.
   
                НОЧНАЯ  РЫБАЛКА.



       Поужинав, мы пошли проверять закидушки. Я , как настоящий рыбак, в свои 11 лет уже имел опыт, а для Мешкова это было впервые, но и он проявил удивительную любознательность . Закидушки были крепко привязаны к колышкам, забитым мною у самой кромки берега. Подойдя к очередной снасти, я брал в  руку натянутый шнур и слушал: не клюёт ли рыба; нет ли  толчков и подёргиваний. Там  где чувствовалось мелкое дрожание от течения, я оставлял снасть и мы переходили к другой. Ту, которая дергалась и натягивалась, мы осторожно не спеша , плавно выбирали на берег. Так мы вытянули три снасти, добыв с десяток крупных, шириной в ладонь серебристых чебаков-подъязков,  двух краснопёров, весом почти по килограмму и одного коня-губаря. Где поправив, а где сменив наживку, мы снова забросили в воду снасти и продолжали удочками ловить пескарей. Мешков снял с себя всю одежду и положил её на муравейники с красно-рыжими муравьями. Так он избавлялся от вшей. Солнце ещё не село и было тепло. Я предложил ему пустой мешок и он быстро и умело приспособил его под накидку, протянув через углы гибкие таловые веточки и связав их на шее. Его исхудавшее синюшное тело с выступающими рёбрами было всё в расчёсах, струпьях и фурункулах. Эта печальная картина вызывала не столь отвращение, сколь сострадание. «Пойду-ка я искупаюсь.»-сказал он и пошел к мелкому заливчику с прогретой, теплой водой, находившемуся ниже нашей самой нижней снасти метрах в пятидесяти. .         Искупавшись, он подбежал к костру и, выстукивая зубами барабанную дробь, стал отогреваться, подставляя огню то один, то другой бок, то спину, то живот, Помимо этого он размахивал руками, разгоняя кровь по жилам. Я подумал, что ему не хватает копья в руке и тогда он будет похож на дикаря, исполняющего ритуальный танец перед охотой и тут же представил себя в роли Робинзона , а его в роли Пятницы. Обсушившись и обогревшись, мой новоявленный Пятница побежал к муравейникам, собрал  и  отряхнул от муравьёв свою одежонку и быстро оделся, сказав: «Теперь неделю жить можно, а там  из гнид выйдут новые вши и опять надо будет кормить муравьёв». «А что же ты будешь делать зимой?»- спросил я   « А до зимы ещё дожить надо». Мы подбросили в костёр веток, а остальное топливо не трогали до ночи. Вечерело. Солнце вот-вот должно было спрятаться за горой и посылало нам свои последние, переставшие согревать тело, лучи. За Шилкой, в прибрежных кустах, дикий сизый голубь, предвосхищая закат, завел свою песню, которую все наши ребята переводили следующим текстом:
 « Тутурский поп- кукушку сгрёб. Кукушка б...дь- дала сгребать». И так  несколько раз повторяя эту фразу. В конце последней фразы он добавлял звук « ту -ту» и замолкал на несколько минут. И начинал снова и продолжал, покуда не закатывалось солнце. Как догадался читатель, последнее слово изменено , но рифма сохранена. Наконец, солнце подобно огромному апельсину, исчезло за горой, подсветив янтарными лучами появившиеся на северо-западе облака. Неподалеку от  места облюбованным голубем, около устья Ключёвки рыбачили подростки лет тринадцати, приплывшие туда на лодке. Место это считалось «фартовым», то есть приносящим удачу. Там  всегда чуть пониже от притекающей  горной речушки и в  обогащенной кислородом воде было много рыбы. Ребята, по -видимому, уже поужинали, проверили снасти и, сидя у костра пели:
                «Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя,
                Золотою казной я осыплю тебя.» 
   Вообще-то на рыбалке  надо соблюдать тишину, дабы не испугать рыбу, но что поделаешь: такой уж музыкальный народ был в те времена. Без песни не делалось ни одно дело. Песня сопровождала печаль и радость, тяжкий труд и безмятежный отдых. Она же помогала людям преодолевать лишения в ту страшную пору.
      Как только стало смеркаться, то рыба перестала ловиться на удочки. Даже наживка на них оставалась нетронутой. Дело в том, что к берегу на мелководье стала подходить  в поисках добычи крупная рыба. Поэтому мелюзге  стало не до кормёжки и она пыталась спрятаться от грозящей ей  опасности. Спасаясь от преследования, она  выскакивала из воды, иной раз скользя по поверхности, но и это не спасало её от прожорливой пасти. То тут, то там слышались всплескивание и бурление. Иногда обезумевшая рыбка даже выскакивала на берег, а преследователь, взбурлив воду красным или серым хвостовым оперением, нагнав на берег волну, круто развернувшись, уходил в глубину. Рыбка же трепыхалась и подскакивала на гальке, пока её не подхватывал бекас или чибис. Избежав рыбьей пасти , жертва, по иронии судьбы, исчезала в птичьем клюве.
       Мы с Павликом положили удочки на берегу для просушки и стали проверять и наживлять закидушки перед ночным клёвом. Дело в том, что в сибирских реках в ночное время рыба подходит к берегу в три захода. Первый, когда начинает темнеть второй- в полночь и третий заход -перед рассветом, а затем уходит на глубокие плёсы, это сом, налим .касатка, сазан. Другая рыба, как  чебак пескарь. краснопёр, таймень, ленок, конь-губарь уходит на перекаты, где быстрое течение и  вследствие чего вода обогащается кислородом. В связи с этим опытные рыбаки обязательно проверяют снасти и обновляют наживку в 22 часа. в полночь и в 3 часа утра перед рассветом
       Потянул прохладный ветерок, появились надоедливые комары. Но мы, не обращая на них внимания, наживляли на крючки свежих червей и кобылок , а на дальние крючки-лягушат и мелких рыбёшек. Забросив в воду снасти, подошли к костру , подбросили в него крупные сучья и стали варить уху из пескарей и крупных чебаков, добавив туда несколько кристалликов соли, мелко нарезанный картофель, щавель и дикий лук.   
        Незаметно подкралась ночь. Деревья слились с синими вечерними сумерками. На небе появилась луна, но вскоре утонула в тучах и сверху дохнуло холодом.  В глубине острова заухал филин, вызывая в наших душах чувство тревожного ожидания. Защелкали клювом козодои, которых местные жители называли кузнечиками. На противоположном берегу забубнил венценосный красавец удод : «Ду -ду. Ду-ду. Ду-ду-ду. Ду-ду. Ду-ду. Ду-ду-ду.» И так несколько раз подряд. Природа напоминала о себе голосами птиц, всполохами зарниц; всплесками  рыбин, выскакивающих из воды и хватающих раскрытым ртом комаров и мотыльков; пролетающими над нами тенями летучих мышей и бесконечным кваканьем лягушек на озерах и болотах, раскинувшихся у подножия поднимающихся за рекой отрогов Борщёвочного хребта.
         Из посёлка по воде хорошо доносились звуки: песни возвращающихся с полевых работ девчат, мычание коров и лай собак, а также передачи радио, звучавшие из единственного репродуктора конической формы, укреплённого на столбе около конторы Рудоуправления. Вот по радио прозвучал марш «Тоска по родине», а затем после короткого перерыва раздался щелчок и голос диктора произнёс: «Внимание. Говорит Чита. Местное время  двадцать три часа. Начинаем передачу :«Письма с фронта» Слушайте письма фронтовиков забайкальцев    Вслед за этим зазвучала песня «Суровое время», с которой всегда начиналась эта передача. Мы с Пашей напрягли слух и, словно сговорившись, враз стали подпевать:
                «Суровое время, горячее время
                Пришло для Отчизны родной.
                Вставай, поднимайся , Советское племя
                На подвиг и труд боевой!
 Затем припев:   
                Твёрже шаг! Ряды держите строже!
                С нами Сталин, с нами весь народ!
                Будет враг навеки уничтожен.
                На врага! За Родину, вперёд!» 
      
         Затем диктор стал передавать содержание писем фронтовиков, а мы так заслушались, что не обращали внимания на бурлящую уху. Но вот она стала уплывать из котелка. Костёр зашипел, подняв столбик пепла, дыма и пара и тогда я, опомнившись, снял котелок с огня и поставил рядом с костром. Всё наше внимание с передачи переключилось на предстоящий ужин. Я разложил на траве два листа лопуха:один для себя, другой для Паши и поровну положил на них вынутую из котелка рыбу. Шурпу, то есть бульон ухи, разлил по сделанным из бересты «чумашкам»- подобием тарелок . Оставшиеся от вечерней трапезы  два кусочка хлеба по50 грамм ещё раз  разделили пополам, оставив на завтрак по 25 грамм каждому. Получалось, что хлеб мы ели не столько вприкуску, сколько вприглядку. Паша стал уплетать рыбу почти не разжевывая. Отблески пламени костра освещали его припухшее от постоянного голода лицо; но из его глаз исчезло то безразличие, которое возникает у обречённых на голодную смерть людей и в них снова появился живой блеск, свидетельствующий о жажде Жизни.
 
        Первая половина трапезы проходила молча . Съев рыбу и всю приправу к ней , Паша из чумашика, словно чай, выпил бульон, по-мужски крякнул, затем перевёл дух и вытер ладонью губы. «Кажется, я так не ел уже тысячу лет,»-произнёс он, взял пустой котелок и чумашик, внимательно их осмотрел и пошел к воде, где тщательно их прополоскал и вернулся к костру.  « Ну что, Паша,»-сказал я- «Пойдём проверять закидушки.» . «Пойдём.»- ответил он. Мы взяли банку с наживкой, здевок для рыбы и отправились к нижней по течению реки закидушке. Словно желая облегчить наш труд, из-за тучи выкатилась луна, посеребрив поверхность реки. Улов по нашим детским меркам оказался неплохим. Мы сняли с десяток крупных чебаков, двух сазанов примерно по пол-килограмма. небольшую щуку и четыре маленьких сома, с которыми провозились долго, так как они слишком глубоко заглотили крючки с наживкой. Работать с наживкой приходилось на ощупь, постоянно при этом отмахиваясь от наседавших комаров Но вот все снасти проверены, наживлены и заброшены в воду. Мы вернулись к костру, прогоревшему за время нашего отсутствия, и набросали в него сухих сучьев. Костёр вспыхнул с новой силой, заполняя тишину своим треском и освещая сполохами огня ближайшие кусты. Мы добавили ещё слой сухих  дров и сверху положили две сырые длинные чурки-колоды, принесённые от самой воды. Делалось это для того , чтобы костёр ночью совсем не прогорел и  не угас, если мы , не дай бог, проспим.
         Устраиваясь на ночлег  поближе к костру, мы залезли в мешки, скрючив ноги. Сверху на мешок я накинул телогрейку. Под головы мы положили небольшие колодины,  настелив на них  траву: сочный и душистый визиль, а по нашему дикий горох. Расположились мы с одной стороны костра, как говорится-голова к голове, чтобы  лучше слушать друг друга. Искры, отрываясь от пламени, уносились  ввысь и постепенно растворялись в темном провале неба. Косматая туча , похожая на гигантское чудовище времён Юрского периода, приближалась к холодной луне и постепенно заглатывала её своей пастью. Вот луна блеснула последний раз и исчезла в сомкнувшихся челюстях. Мы, как завороженные, смотрели в небо  и нас одновременно посетили одни и те же мысли.  Я вспомнил содержание  книги Жюля Верна «Из пушки на Луну» и стал думать, что придёт такое время, когда люди действительно прилетят на Луну. И тут мои мысли прервал голос Паши: «Интересно, скоро ли наступит время, когда на Луну полетят люди?»
«Не знаю,»- ответил я- «Сначала должна закончиться война. Вот победим Гитлера и заживём хорошо, как до войны. Сразу отменят хлебные карточки и наедимся досыта . А сколько ещё до победы людей погибнет, так этого никто не знает. Мой отец говорил, что Россию невозможно уничтожить. Кто только ни пытался это сделать. И печенеги с хазарами, с которыми воевали князья Олег и Святослав, и Чингис-Хан с Батыем ; и поляки с литовцами, которых разбили Минин и Пожарский; и Наполеон; и японцы на Дальнем Востоке; и немцы в первую мировую. Мой дед тогда был артиллеристом и его контузило.» Мы немного помолчали, а потом Паша спросил: «А твой отец на фронте?»
; «, Нет, у него бронь, потому что он секретарь райкома».
; «Тебе хорошо, у тебя отец дома».
; «Какой там дома? Он всё время в командировках в районе. А наш район, по словам папы, такого же размера как Дания или Бельгия. Как в марте уезжает верхом на лошади, так считай до октября, пока хлеб не уберут. Он говорит, что у него одна задача, это дать фронту больше хлеба, чтобы бойцов накормить. Да и в школе нам говорили-Всё для фронта, Всё для Победы!»
; «Да-. Ответил Паша-, Вот разобьют Гитлера и полетят на Луну. Я бы тоже хотел туда слетать. Я читал книгу «Аэлита»,но там про Марс написано. Хотя тоже очень интересно. А как  наша Земля выглядит с Луны или с Марса? Наверно чуднО. Но чтобы туда полететь надо много учиться, а у меня всего два класса образования, да и не пустят меня туда , потому что я сын врага народа.»
; «А как твой отец  стал  врагом народа?»
; «Да никакой он не враг. Мама говорила ,что он пропал без вести. Мы жили в Сретенске в  военном городке. Папа был командиром роты, Когда началась война он ушел на фронт и от него пришло всего два письма: одно из-под Москвы, а другое из-под Новгорода. И всё И ни слуху, и ни духу. А через два года маму вызвали в НКВД и сказали, что он сдался в плен на Волховском фронте и наша семья объявляется вне закона. Даже хлебные карточки нам не дают. А как дальше жить? Да ещё хоть не расстреляли нас за отца. Вот мы и бежали сюда, Мама в колхозе работает за какие-то трудодни. Живём впроголодь. В старой  пристройке к конюшне и без печки. Там карболкой сильно пахнет. Мама говорит, что зимой мы околеем. У меня ещё сестрёнка есть, ей четыре года. Мама её увезла в Куларкинский детдом и сказала, что она не наша, а прибилась к нам на станции в Сретенске. Кое  как её взяли туда. Хоть она уцелеет, если там не узнают про отца. А то , что папа сам сдался в плен, так я не верю. Может быть по ранению попал? Он у нас храбрый. Ходил в тайгу на охоту. На финской войне  был и получил орден Красной Звезды.  У него и медаль есть. Называется  20 лет РККА. И значок у него был «Ворошиловский стрелок» . Он мне его оставил на память, когда уходил на войну. А я его сменял потом на котелок картошки у какого-то  куркуля на базаре . Это когда мы начали голодать и сестрёнка всё плакала и говорила ,что хочет есть. Тогда я и подумал, что чёрт с ним , с этим значком, лишь бы сестрёнка не плакала. А мама на продукты променяла свои серьги и кольцо, когда её уволили из школы. Она учительницей была.»
       Паша замолчал и задумался о чём-то своём. Сухие сучья в костре прогорели, а колоды шипели и дымили. Казалось, что небо приблизилось к земле. Тучи скопились на южной половине неба, очистив зенит и северную полусферу. Засияли звёзды. Зеленоватым цветом мерцали Вега, в созвездии  Лиры и Денеб, в созвездии Лебедя. Краснела  Полярная  Звезда.  Незадолго до этого я прочитал книгу «Антирелигиозный учебник» где было дано подробное описание Вселенной и созвездий Северного полушария. Руководствуясь сведениями из этой книги, я старался определить местоположение того или иного созвездия.
; «Смотри! Звезда падает!»-крикнул Паша, показывая рукой на огненную  полосу, прочертившую небо и распавшуюся на несколько пылинок, так и не долетевших до земли и погасших одна за  другой.
;   «Это, Паша не звезда, а метеорит. Это такой небесный камень. Он не долетел до земли и сгорел. А бывает, что метеориты долетают до земли. Мне папа  рассказывал, что когда ему было пять лет и их семья жила в Красноярском крае, там с неба упал огромный огненный шар и был сильный грохот. Так вот, после этого три ночи подряд было светло как днём. Этот шар потом назвали Тунгусским метеоритом. Старики тогда говорили, что это к какой-то беде. Или к войне, или к концу всего белого света. А через шесть лет началась мировая война, а потом уже революция и гражданская война, во время которой мои дедушка и бабушка, папины родители, умерли от тифа. Им было по сорок три года от роду, а детей осталось к этому времени девять душ: четыре парня и пять девочек. Папа говорил, что он из ребят был самый старший . Ему было семнадцать лет, а старше его была только одна сестра Аксинья, которая всеми командовала. Они выжили благодаря земле, на которой сеяли хлеб, да ещё у них  были два коня и корова. И все трудились с утра до тёмной ночи. Им ещё дедушкин брат, дядя Степан помогал. Его потом в тридцать седьмом году забрали в НКВД и  ни слуху, и ни духу. Папа говорил, что дядя был большевиком с 1905 года и участником Красноярской республики. Это как Парижская коммуна, только в Сибири, а не во Франции. Дядя работал слесарем в Красноярском паровозном депо и принимал участие в восстании, а когда республику разбили царские каратели, то он убежал и целых два года прятался в лесу  около Байкала».
; « А его поймали?»- спросил Паша.
; « Поймали.» - Тут я  о чем-то задумался, немного помолчал и продолжил.
; «Его немного подержали в тюрьме, а потом заставили служить в армии, Ещё папа говорил, что дядю с детства называли «черкесом», потому что он был горбоносый и черноволосый .Это он был похож на свою бабушку, родом откуда-то с Кавказа.»
   Мы замолчали и снова уставились в небо. Костёр прогорел и стал угасать, а звёзды стали казаться ещё более яркими.
; « А где Полярная звезда?»,- спросил Паша и я , как мог, объяснил ему расположение Большой и Малой Медведиц и где находится Полярная Звезда.
; « А вон видишь, какое-то созвездие, как перевёрнутая буква « М»,_ сказал Паша.
; « А это Кассиопея. Она всегда вращается вокруг Полярной звезды.»
; « А кто такая была Кассиопея?»
; « Это была какая-то древняя царица не то в Греции, не то в Малой Азии. У неё  ещё была дочь Андромеда, которую от морского чудовища спас Персей. В их честь древние греки  назвали созвездия»
;     Мы снова замолчали и каждый думал о чем-то своём. Над моим ухом постоянно зудел комар и не давал заснуть. Становилось прохладно. Я вылез из мешка и стал класть к шипящим и полуобгоревшим колодам сухой хворост. Паша тоже вылез из мешка и стал мне помогать. Под хворост, на тлеющие угли он затолкал кусок бересты и стал  на них дуть. Вот от него дутья появилась небольшая полоска огня, охватила бересту, та стала разгораться и закручиваться в спираль. Пламя перекинулось на хворост, осветив довольное Пашино лицо. Мы ещё подбросили сухие сучья и придавили их сверху сухим стволом от старой черёмухи. Костёр разгорелся, полыхнув в наши лица жаром и нам пришлось от него отодвинуться.
;    «Паша! А сколько тебе лет?»,- спроси я.
; « Одиннадцать. Я родился второго мая тридцать третьего года.»
; « Ну надо же! И я родился в тридцать третьем. Только не в мае, а в июле, десятого числа в «Самсонов день» в селе Старая Барда, Алтайского края. Папа там работал редактором газеты «Старо-Бардинский рабочий», а мама работала телеграфистом на почте.»
; « А мой папа всегда был военным. Он служил в Сретенском гарнизоне. Дома бывал мало: всегда на службе в части. Последний раз  мы собрались все вместе за неделю до начала войны. Папа заехал за нами на военном автобусе с другими военными и их семьями. Он взял гитару и увёз нас на Кислый Ключ за городом, где много черёмухи и дикой яблони. Там ещё речка Куренга течёт. А вода в ней холодная, что купаться нельзя. Разве только в сильную жару, когда прогреется чуть-чуть. Развели там костёр, варили кашу, кипятили чай и играли на патефоне пластинки. Как сейчас помню те песни: «Кукарача», «Спят курганы тёмные», «Тучи над городом встали» и «Если завтра война». А ещё «Раскинулось море широко». Когда играла эта пластинка, то все подпевали, а мама плакала. А потом папа взял гитару и запел песню, а у мамы опять появились слёзы. Это она почуяла, что папы скоро не станет и будет война.»
; «А о чем песня?»,- поинтересовался я.
; « Да я не знаю, как она называется, но слова запомнил почти все. Я её потом несколько раз по радио слышал. Хочешь, спою?»
; « Спой.»
;     Паша глубоко вздохнул, повернувшись спиной к костру, а лицом к реке, около минуты помолчал, собираясь с мыслями, откашлялся и запел своим чудным голосом:
       « Ночь светла. Над рекой тихо светит луна
          И блестит серебром голубая волна.
          Тёмный лес. Там в тиши изумрудных ветвей
           Звонких песен своих не поёт соловей....»
     Это был  романс « Ночь светла» и казалось, что сама природа  преклонилась перед талантливым его исполнением. Тучи внезапно раздвинулись, освободив из плена бледный и холодный диск Луны и на поверхность реки легла серебряная дорога, соединив оба берега. А Паша продолжал петь своим замечательным голосом, вкладывая в это исполнение и сердце, и душу:
;              « В эту ночь при луне на чужой стороне,
               Милый друг, нежный друг, вспоминай обо мне»...
    Закончив петь, Паша немного помолчал, а потом сказал: «Я всегда вспоминаю папу, когда смотрю на луну. И мама тоже вспоминает».      
     Я молчал, не зная что  ответить, чувствуя, что чем-то виноват перед ним. Но чем? Может быть тем,  что мой отец живой и в тылу, а его- пропал без вести на фронте. А может быть тем, что мне выдают хлебную карточку, а ему-нет, что у меня есть дом, а он скитается где попало? Кто это рассудит  и есть ли на всём белом свете такой судья, чтобы всё решить по
           справедливости?! Ответа я не знал.
  Мои размышления прервало пение первых петухов, донесшееся из посёлка
-« Пора проверять закидушки»,- сказал я  и встал, разминая ноги и потягиваясь.
« Проверять, так проверять»,- ответил Паша и тоже встал, упёр руки на пояс и сделал несколько наклонов туловищем то вправо, то влево, разгоняя кровь по телу.
  « Интересно, а сколько же сейчас времени? Ведь мы ещё и не спали.»
; «Раз первые петухи запели, значит три часа. Сейчас проверим закидушки и ляжем спать до утра».
; «Как быстро летит время! Ещё не спали а уже три часа ночи.»
 При этом он стал отмахиваться от назойливых комаров, сбивая их то с шеи, то с ушей, то раздавливая на лбу и щеках. Кроме комаров нам докучали мелкие мошки, которые, как специально, лезли в глаза и избавиться от них можно было только у дымного костра. А для этого мы в костёр бросали сырую траву, вызывающую много дыма.
    В этот раз на наши снасти попались только касатки. Ночная рыба , как говорили опытные рыбаки. Болтаясь на поводках, они издавали в темноте скрипящие звуки, растопырив колючие, как шило и, вместе с тем, пилообразные плавники. Чтобы снять касаток с крючка, надо было обладать опытом и сноровкой, дабы не уколоть руку об острый плавник. Уколы от касатки были очень болезненны. Рука распухала и долго не заживала. Видимо причина была в слизи, которая попадала в рану при повреждении кожи. Я сразу предупредил Павла, что сам буду снимать рыбу с поводков, а его дело идти следом и наживлять червей. Пока мы управлялись со снастями, приближался рассвет. Враз исчезли комары и перестала плескаться рыба. На противоположном берегу ярким пламенем заполыхал костёр. Это рыбаки, тоже управившись со снастями,  расположились на предутренний  отдых. А без костра и отдых  не отдых.
      Тщательно протерев песком и отмыв руки от рыбьей слизи, мы вернулись к костру, чтобы поспать до восхода солнца. Отгребли в сторону угли, в горячем песке сделали лунки и положили  туда завернутых в листья, похожего на лопух копытника, двух предварительно выпотрошенных касаток. Загребли их песком, поверх которого нагребли слой горячих углей и положили сверху последние заготовленные на ночь сухие дрова. Костёр стал разгораться, постепенно вырывая  из  темноты  ближайшие кусты. Паша сходил к берегу, зачерпнул  котелком воды,   принёс и подал мне,  а я  поставил его у края костра, чтобы вода закипела не так быстро. Затем сказал, повернувшись к Паше:
«Ну, теперь порядок. Через полчаса наша рыба будет готова.»
 --  «А что раньше никак нельзя?»
--  « Нельзя»,- ответил я- «Вон буряты говорят так:  « Однако, мясо не дожарь, а рыбу пережарь!» Это чтобы всю заразу в рыбе уничтожить, какая в ней бывает. Ну там  глисты и их яйца и всякие другие сикарашки и микробы. Рыба- она ведь жрёт, что ни попадя. Мы как-то купались около пристани и Шурка Марков стал в воду какать , чтобы никто на берегу не видел. А я был рядом и видел как  говёшки плыли и их тут же хватали пескари и чебаки. Рыбок набралось много-премного, целый косяк»,- Тут Паша заулыбался и слушал меня с широко раскрытым ртом, а я продолжал,- « Выходит, что нам говно , то  другим-его еда. Вон сомы всякую дохлятину едят и даже утопленников и поэтому в них много заразы. В прошлом году мы с ребятами шли по второй протоке, хотели там , где есть ил, накопать вьюнов для рыбалки и увидели дохлого жеребёнка на берегу. Его брюхо и ноги были в воде и она около него так и бурлила. А когда подошли поближе, то  разглядели, что около него копошились сомы и  извивались как змеи. Они отгрызали от него мясо и внутренности. Как только тень от нас упала на воду, так они мигом ушли на глубину, До чего же ушлые, всё понимают. А мы ещё хотели их глушить лопатой , да ничего не вышло. Даже ни разу ударить не успели. А ещё рыбаки рассказывали, что сомы по утрам ползают по росе в поисках пищи. И даже могут  переползти из реки в озеро и обратно. У них в брюхе находят не только рыбок и лягушек, но и мышей. Вот поэтому их и надо долго варить.»
; «Интересно, а как же они долго без воды живут, ведь чтобы дышать жабрами нужна вода?»
; « А у них не только жабры, но ещё и лёгочные пузырьки внутри есть. Я видел , когда их потрошил.»
; « Слушай, Гена. Мы ведь поймали несколько сомят. Давай разрежем одного и посмотрим?»
; « Ну что же. Давай посмотрим.»
        Я сходил к воде, снял со здевка  одного маленького сома и принёс его к костру. Тут забурлила вода в котелке и я отодвинул его в сторону подальше от огня, а Паша для заварки забросил в него листья боярышника и дикой яблони. Затем, вспоров сому живот, я вынул из него желудок, кишки , печень и сердце, оставив нетронутыми лёгочные зачатки, прилегающие к голове и показал Павлу со словами:
                «  Вот видишь. Это лёгкие, которыми сом дышит, когда выходит из  воды. У меня   один раз сом пролежал в сумке пол-дня, а когда я принёс его домой и опустил в таз с водой, так он стал плавать и шевелить жабрами.»
                «Как интересно!»,- ответил Паша и тут же добавил- « А наши касатки , наверное,      
                уже прожарились?»
              -- « Наверно прожарились. Разгребай! А я пойду, унесу сома на место.»
С этими словами я пошел к воде и надел сома на здевок, а когда вернулся, то Паша уже достал из-под костра и развернул рыбу. Вкусный запах щекотал ноздри и вызывал обильное слюноотделение . Сочная и жирная рыба быстро исчезла в наших желудках. Запив еду настоянным на листьях отваром, мы улеглись у костра, подстелив под бока травы и укрылись, каждый по-своему: я телогрейкой, а Паша-двумя мешками.
      Предвещая утро, потянул холодный ветерок. Где-то прокричал чибис и, приветствуя рассвет, стали подавать голос кулики-пискуны и бекасы. Умолкли козодои-кузнечики. Звёзды стали тусклее и мерцание их уменьшилось. Небо на северо-востоке побледнело. Над водой бесшумно промелькнула серая птица с широким размахом крыльев. Это .наверное , скопа вылетела на охоту. Перестал ухать филин и сразу же в ближайших кустах защебетала пичужка. Это были последние голоса уходящей ночи. А по счёту- четыре тысячи сорок пятой ночи  в моей земной жизни. И сколько же их ещё мне придётся провести у рыбацких и охотничьих костров с разными  людьми, как с родными, так и с чужими?! Но тогда я об этом даже и не задумывался. Вконец  уставшие и утолившие голод, мы стали засыпать. Последнее, что я слышал, был крик цапли, донесшийся с косы второго острова. Костёр  начинал прогорать и подправить его уже не было ни желания, ни сил. Постепенно, переставая чувствовать своё тело, я заснул крепким сном      
         Проснулся я от какого-то внутреннего толчка. Наступал дымчатый рассвет. Костёр прогорел  и покрылся серым пеплом. По его окружности лежали и слегка дымили уцелевшие торцы сгоревших сырых колод. По берегу в поисках корма бегали  кулики. На камне , рядом  с добытой нами рыбой , сидела трясогузка и покачивала своим серым хвостом. Эту птичку местные ребята называли «дикоплешкой». Из посёлка по воде, как по особому каналу связи, доносились крики: «Гоните коров! Эй, выгоняй!» и щелканье бича, мычание коров и лай собак. Это поселковый пастух, здоровенный хохол по фамилии Богач, погнал на луга общественное стадо, сотрясая воздух  густым басом, очень напоминающим знаменитый бас Фёдора Шаляпина.
        Мешков крепко спал и на его бледном лице блуждала улыбка. По-видимому, ему снился приятный сон, так как за годы скитаний и лишений, голода и холода он впервые, согретый костром, уснул на сытый желудок и не боялся, то его схватят милиционеры и отвезут в специальный приют для детей «врагов народа». И может быть во сне он видел своё безмятежное и счастливое предвоенное детство, которое было перечёркнуто летом страшного Сорок Первого года.
        Я разгрёб  пепел и набросал на ещё горячие угли, собранные вокруг костра, уцелевшие сучья и сухие ветки. Костёр ожил заплясавшим пламенем и стал потрескивать, разбрасывая искры. Паша раскрыл глаза, потянулся и зевнул. «С пробуждением!»,-сказал я ему,  -« Спасибо!»,- ответил Паша и, сбросив с себя мешки, встал на ноги. Мы пошли к  берегу, умыли лица теплой водой, а заодно и прощупали закидушки. На вех четырёх чувствовалось подергивание. Это  билась попавшаяся рыба. Мы вернулись к кустам, набрали и принесли к костру сухие ветки и валежник. На противоположном берегу ребята уже проверяли снасти и крикнули нам: «Ну что, вас хорьки  ночью не нюхали?»
                --  «Нет, не нюхали.»,-ответил я,-  «А вас не нюхали?»
                -- « И нас тоже не нюхали. У нас  хороший костёр был.»
    В переводе на  нормальный, литературный язык это означало: «Не мёрзли вы прошедшей ночью?». Как оказалось, этой ночью не мёрзли ни мы, ни они. И это благодаря костру. Что на рыбалке, что  на охоте, да и вообще при любом нахождении на природе, костёр является центром всей жизни, как печь в избе, с тех самых  пор, когда поднявшийся с четверенек человек  принял огонь из рук Прометея.
       Подбросив в костёр немного валежника, чтобы поддержать огонь, мы спустились к воде и стали выбирать на берег наши снасти. Улов получился меньше, чем ночью. По одной касатке, да по два-три чебака на каждой закидушке. Пока мы наживляли крючки жирными и сонными червями наступил полный рассвет, но солнца ещё не было. Оно скрывалось за высоким Бириканским отрогом и, прорывающиеся оттуда,  его вертикальные лучи окрасили в багровый цвет высоко парящие перистые облака.
       Стояла какая-то особенная тишина. Было слышно, как своеобразным звоном напоминает о себе река. Это был звук перекатываемого по ложу реки галечника. Этот звон всегда отражался в моих ушах, когда во время  купания я нырял в воду и плыл в глубине, разглядывая дно и постепенно выпуская  пузырьки воздуха из лёгких, покуда не начинал задыхаться. И тогда, оттолкнувшись от дна  и усиленно гребя руками, резко выскакивал на поверхность и жадно хватая воздух, плыл к берегу, испытывая непередаваемое чувство  единения с природой.
               
                Глава шестая.
               
                РАДОСТНОЕ  УТРО .   



        В посёлке пропели третьи петухи и вслед за этим по радио  зазвучала мелодия песни:  «Священная война». Затем раздался голос диктора: «Внимание, говорит Чита! Работает радиостанция ЭР-ВЭ пятьдесят два на волне  1642 метра ( за давностью лет за точность волны не ручаюсь) . Читинское время пять часов пятьдесят минут.  Доброе утро, радиослушатели  Забайкалья! Сегодня среда, второе августа тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Восход солнца в пять часов, тридцать пять минут; заход в двадцать один час, тридцать пять минут.     Долгота дня  шестнадцать часов. Сейчас температура воздуха в Чите пятнадцать градусов тепла. Сегодня по области сохранится сухая жаркая погода без осадков. Температура воздуха по северным и восточным районам  до двадцати пяти градусов, по центральным, южным и юго-восточным  до тридцати трёх градусов. В Чите температура воздуха днём ожидается до тридцати градусов тепла.  В шесть часов слушайте передачи из столицы нашей Родины Москвы.» Затем раздался щелчок и наступила тишина, которую через несколько секунд нарушил перезвон  кремлёвских курантов и бой часов  Спасской башни Кремля. Пробило двенадцать ударов и зазвучал Гимн Советского Союза. В далёкой Москве была полночь, а у нас уже наступило шесть часов утра. Голос диктора сообщил сводку Совинформбюро о боях на пространстве от Карелии до Черного моря, об освобождённых городах  Но что особенно запомнилось, так это сообщение о том, что в Варшаве вспыхнуло восстание против немецких  оккупантов и моя душа наполнилась гордостью за поляков, приходящимися мне соплеменниками по материнской линии и от которых мною унаследованы взрывной характер, богатство эмоций и неуёмная жажда жизни.
      Мы с Пашей  настолько заслушались, что, отложив снасти, сели на вросший в берег валун и внимали диктору, раскрыв рты и навострив уши. Но вот передача новостей закончилась; зазвучали марши и военные песни, а мы, забросив в воду снасти, вернулись к костру; подбросили в него оставшиеся сучья и ветки и, усевшись рядом, протянули к пламени для обсушки мокрые руки и босые ноги с кровоточащими цыпками.
       « Что-то опять есть хочется»,- молвил Паша и улыбнулся виноватой улыбкой.
       «Мне тоже хочется. Будем готовить завтрак. Ты иди за дровами , а я займусь рыбой.»
       Паша  ушел в кусты за сухими сучьями, а я  стал сортировать рыбу на  свежую и несвежую, то есть выловленную вчерашним вечером, особенно чебаков, не отличающихся длительной сохранностью. К несвежей и вызывающей подозрение добавил гольянов и пескарей. Хорошую же рыбу уложил в заранее вырытую в сыром песке ямку, переложил её  ветками крапивы для предотвращения порчи и прикрыл листьями лопуха и присыпал слоем сырого песка, а сверху засыпал сухим белым песком. В довершение всего на это место положил охапку травы, служившей мне ночью подстилкой и придавил её камнями.
      Паша  вернулся с охапкой сучьев, прихрамывая на левую ногу  сказал ,
что напоролся на шиповник. Бросив сучья у костра он спустился к реке , промыл ногу и протер  подошву шершавым камнем, удалив колючки и , не переставая прихрамывать, вернулся к костру. Я набрал в котелок воды, повесил его на таган над пламенем и стал чистить оставшиеся три картофелины. Затем, мелко порезав, бросил их в кипящую воду. Туда же положил сначала куски крупной рыбы, а когда уха один раз вскипела,  добавил целиком мелкую рыбёшку, предварительно отлив часть бульона в кружки.
      
      Из -за гор, наконец, огненным шаром  выкатилось солнце и осветило теплыми лучами лес , реку, горные склоны и утёсы  нашего левого берега Шилки. Мы сразу почувствовали на себе теплоту этих лучей, предвестников жаркого дня. Откуда-то появились голубые бабочки, мелкие как мотыльки и кучами садились на сырые места. По берегу сновали кулики и трясогузки, склевывая букашек, стараясь насытиться до наступления полуденной жары.  Высоко в небе кружились стрижи. Низко над водой изредка проносились изумрудные зимородки, держа в клюве мелкую рыбёшку. Ниже по течению за Лужанкинским перекатом прозвучал протяжный пароходный гудок. Судя по мелодии гудка это был «Марк Варягин». Каждый пароход имел свой, особенный гудок и тому, кто постоянно жил у реки, было легко по звучанию   определить его название .
               --   «Наверное «Зенит» идёт?»-предположил Павел.
; «Да нет. Это «Марк Варягин». Он спешит до тумана  приплыть в Усть-Кару.»
       Мы замолчали и уставились на котелок с кипящей ухой. Я взял чистый и обструганный  таловый прутик и поддел из котелка чебака . Глаза его побелели: значит рыба сварилась.
; «Уха готова!»,- воскликнул я и, с этими словами , снял котелок с тагана и пошел к реке, чтобы подержать его в воде и немного остудить. Через пять минут уха была готова к употреблению. Вернувшись к костру, я разложил горячие куски крупной рыбы по чумашкам. Мелкая же рыба вся разварилась, представляя собой сплошную массу, в которой выделялись головы, позвоночники и шарики мелких белых глаз. В эту массу я вылил из кружек ранее отлитый туда бульон и всё перемешал. Затем достал из сумки оставшийся от предыдущей трапезы хлеб, по 25 грамм на каждого и  большой пучок дикого чеснока.
  Эту уху мы сварили  без соли, так как взятая из дома соль уже была  израсходована. В то время соль была на вес золота. Её невозможно было ни купить, ни достать На продовольственные карточки её выдавали редко, да и то вперемешку с угольной пылью и песком Единственным местом, где имелась хорошая чистая соль, была «ЗОЛОТОСКУПКА» на прииске «Целик». Там за добытое в тайге золото можно было приобрести не только соль, но и другие продукты: например американскую тушенку, сахар и  яичный порошок.
      В этот раз Паша ел не спеша, выбирая кости, обсасывая и выплёвывая плавники, а от хлеба отщипывал маленькие кусочки и бережно клал их в рот, не уронив ни крошки.
Покончив с рыбой, мы принялись за густой бульон, более напоминающий кашу. Рыбьи головы разжевали и высосали из них всю мякоть, а черепные кости сплюнули. После этого  вскипятили чай и забелили его остатком молока.
      Пока мы обильно завтракали время неумолимо бежало вперёд. Солнце поднималось всё выше, а на Шилку стал ложиться пока ещё жидкий туман. Из-за второго острова вывернулся белый корпус парохода «Марк Варягин», который на всех парах, шлёпая плицами колёс, спешил к поселковой пристани в условиях всё ухудшающейся видимости. Вот он, вспарывая  носом спокойную гладь реки и порождая разбегающиеся от него пенистые буруны, с яростью молотя  по ним колёсами, проследовал мимо нас, нагнав на берег большие волны, распугавшие бегающих около самой воды куликов и трясогузок. Было отчётливо слышно, как в его чреве ухает и вздыхает паровая машина. Из высокой, с белым ошейником трубы, валили клубы сизого дыма, а на носу и корме уже стояли , приготовившиеся к швартовке, матросы из боцманской команды. Вот он протяжно загудел, оповещая о предстоящей остановке  и приглашая на пристань встречающих. От нас он уже удалился, но поднятые им  волны   продолжали набегать на берег. Затем щлёпанье колёс стихло, было слышно, как бухнулся в воду якорь и загремела на клюзе стравливаемая  якорная цепь.
        Туман всё сгущался. Правый берег исчез из виду. Откуда-то сверху доносились  крики пролетающих чаек. По их крику можно было понять, что они летели вверх по течению реки.
 Я вспомнил местные приметы и сказал:                -                -«Скоро вода на прибыль пойдёт.»
; «А ты откуда знаешь?»,-удивлённо спросил  Паша.
; «А слышишь, как чайки летят вверх по течению? Значит рыба пошла кверху. А за ней и чайки полетели. А рыба всегда чует, что вода будет прибывать или, наоборот, убывать. Её не обманешь. Она даже знает, какая зима будет: морозная или тёплая. Вот так-то. Да и Ильин день наступил: дожди пойдут не сегодня, так завтра. Эх, прощай рыбалка,  аж до самого сентября! А там в школу надо идти, в четвертый класс. И опять погонят нас в колхоз картошку копать, как и в прошлом году. Тогда мы  копали на лугу напротив второго острова. Земля там мягкая, сплошной песок и кусты выдергивались легко. А картошка какая вкусная была, да рассыпчатая. Нас там в обед кормили.  Заранее в школе говорили, чтобы мы брали с собой ложку и миску. Так нам в эту миску давали по три отварных картошки в мундире и по столовой ложке конопляного масла
; и по малюсенькому кусочку хлеба. Зато чаю сколько хочешь! Заварен с богородской травой. Шибко хорошо пахнет . Вот бы туда ещё молока или сахару, совсем бы хорошо было. А всё равно  надоедает копать эту картошку. Охота в лесу побегать, сходить за брусникой или на Шилке порыбачить.»
; «А я бы согласился всё время копать, лишь бы кормили»,- сказал Паша и задумчиво стал глядеть на огонь.  Посидев ещё немного у костра, мы взяли удочки и , присев на корточки у воды, стали на них рыбачить. Попадались в основном пескари да гольяны; изредка-мелкие чебаки. Они буйно трепыхались на крючке, сверкая чешуйчатыми боками, словно рыцарь доспехами. Некоторым удавалось сорваться с крючка и тогда, сделав два-три подскока по гальке, они достигали воды и исчезали в глубине; на прощанье ударив хвостом по поверхности. Нам наскучило сидеть молча и  Паша, повернувшись ко мне, спросил :
; «Гена! А ты в кино ходишь?»
; «Иногда хожу, если мать даст денег. За вход в клуб надо заплатить десять рублей, но мы с ребятами приспособились смотреть бесплатно».
; «А это ещё как?»
; « А мы заранее приходим и в окошке вытаскиваем стеклину, пролазим внутрь и на сцене прячемся под полом, а когда кино начнётся, то выползаем оттуда в зал . Один остаётся снаружи и ставит стеклину на место, а на  другой раз это делает  кто-нибудь другой и так по переменке. Вот только киномеханик у нас Сашка Соболев какой-то заполошный. Не дай бог ему попасться, после этого даже и за деньги не пустит, Не зря его прозвали солёным придурком.»
; «Интересно, почему  именно солёным?»
; «А, наверное, придурошным навсегда. Раз солёный, значит надолго. Ведь солят, чтобы сохранить, Знать и его посолили, чтобы так и остался придурком на всю жизнь.»
; «А какое кино тебе нравится больше?»
; «Про войну, Чапаев, боевые киносборники и  Мы из Кронштадта. Мне в нём особенно нравится как моряки идут в атаку на белых и поют Интернационал: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов, кипит наш разум возмущённый и в смертный бой вести готов.» Эта музыка словно окрыляет. Папа меня с самого раннего детства брал на демонстрации и духовые оркестры всегда играли эту песню. Папа говорит, что эта песня бессмертна, покуда на земле  будут богатые и бедные.»
; «Да уж. А мне кажется, что  так будет всегда».               
          Неожиданно мы оба замолчали  и каждый погрузился в свои мысли, что не мешало время от времени  снимать с крючка попавшуюся  рыбу. А время бежало быстро. Настала пора вытаскивать и сушить снасти. Улов на этот раз был самым маленьким: на каждой снасти по два-три сомёнка. Мы очистили крючки от остатков наживки и расстелили снасти на берегу для просушки. Закидывать их снова было бесполезно, потому что крупная рыба ушла на глубину и на перекаты, а вблизи берега осталась одна мелочь. Туман постепенно рассеивался и солнце стало проступать сквозь него всё сильнее и ярче, согревая нас своими тёплыми лучами. Настала пора собираться домой.
               
        Почти половину  всей рыбы я отдал Паше и пожертвовал ему старый латаный , весь в заплатах,  хозяйственный мешок.
; « А тебя за него ругать дома не будут?»,- спросил Паша.
; « Может и будут. Но я скажу, что ночью нечаянно сжег его у костра. Мол уснул, а мешок в это время от искры сгорел. Да чего там. Он же  свой век уже отжил.»
; « Ну тогда ладно»
       С этими словами Паша аккуратно сложил рыбу в мешок, но не всю. Двух крупных чебаков он насадил на прутья и стал  держать над горячими углями, объяснив мне, что съест их по дороге в Поселье. Посидев ещё немного у костра мы смотали на дощечки просохшие закидушки и лески удочек, а сами удилища спрятали в кустах и довольные отправились в посёлок. Перейдя вброд протоку мы поднялись на яр около районной больницы и пошли по пыльной улице вдоль реки. Строения были только с одной правой стороны , а  слева текла спокойная и  изрядно сузившаяся из-за небывалой засухи Шилка: наша кормилица , купальщица и заступница. Кроме нас на улице до самой пристани никого не было. По радио зазвучала «Песня о  юном барабанщике» на стихи Михаила Светлова и, словно сговорившись,  шагая полу-строевым шагом и представляя себя  бойцами, мы стали подпевать :
           « Мы шли под грохот канонады,
           Мы смерти смотрели в лицо.
           Вперёд продвигались отряды
           Отважных и смелых бойцов      
                Вперёд продвигались отряды
                Отважных и  смелых бойцов!
             
            Средь нас был юный барабанщик,
            В атаку он шел  впереди
            С весёлым другом-барабаном,
            С огнем большевистским в груди.
                С весёлым другом-барабаном
                С огнём большевистским в груди.


            Однажды ночью на привале
            Он песню весёлую пел,
            Но пулей вражеской сраженный,
            Пропеть до конца не успел.
                Но пулей вражеской сраженный,
                Пропеть до конца пе успел.

          
            С улыбкой юный барабанщик
            На землю сырую упал.
            И смолк наш юный барабанщик
           Его барабан замолчал.
                И смолк наш юный барабанщик.
                Его барабан замолчал.

      Так, маршируя и подпевая, мы дошли до пристани, где извещая об отплытии, загудел и заглушил звуки поселкового радио «Марк Варягин».Там наши пути разошлись. Я пошел домой, а Паша  повернул в сторону Поселья.

                Глава седьмая.
               
                ПОСЛЕДНЯЯ  ВСТРЕЧА.

       Увиделись мы через неделю. Уже на заходе солнца я с соседскими ребятами собрался идти за околицу, чтобы встретить идущее с пастбища стадо и сопроводить домой нашу кормилицу, корову «Клавку» симментальской породы, дававшую в летний день почти по двадцать литров жирного и вкусного молока. Выйдя за ворота, я увидел  Пашу Мешкова , сидящего на лавочке неподалеку от нашего дома. Он мне обрадовался и полушепотом сказал, что мать его забрали в  отделение НКВД. А он убежал  и прятался в зарослях конопли около кузницы.  Лицо его было бледное и слегка отекшее. Он спросил, есть ли у меня что-нибудь съестное, а то он два дня ел только конопляное семя. Я вернулся домой, нашел в кладовой кастрюлю с простоквашей, зачерпнул оттуда полную литровую банку и быстро вышел за ворота. «Пей скорее»,-сказал я ему и, озираясь по сторонам, подал банку. Паша одним залпом, не отрываясь, выпил простоквашу, издавая в такт глоткам уркающие звуки и вернул мне банку. Я мигом вернулся домой , сунул банку за бочку с водой, где невесть откуда взявшийся наш рыжий кот  Васька, с довольным мяуканьем стал вылизывать эту банку изнутри, насколько ему удавалось вытянуть свой язык. Большая, как у рыси, голова  не пролазила через горлышко, но он и здесь проявил свою сноровку: просовывал лапу и обтирал стенки , а затем  с удовольствием её облизывал, кося по сторонам оранжевым глазом. Я же проскочил на кухню,  вынул из печи чугунок с отварной в мундире картошкой и, взяв три штуки в карман, прошмыгнул мимо матери, подымающейся на крыльцо, едва не запнувшись о кота, уже караулившего меня на нижней ступеньке
-Ты ещё не ушел?-только и  успела  крикнуть мне вслед мама.

-- Бегу!,-ответил я и скрылся за воротами , а Васька, задрав кверху свой пушистый хвост, бежал за мной следом, пока я его не шуганул. Тогда он вернулся к калитке и пулей вскочил на её столбик. Немного покрутившись, он принял позу Сфинкса и  стал внимательно смотреть в мою сторону. Даже пролетающие низко над воротами ласточки не отвлекали его внимания.
     Подойдя к Паше, я отдал ему картофелины и он стал их есть вместе с кожурой.  К нам подошли ещё ребята и девчонки, встречающие стадо и все мы пошли к околице.
-«Куда ты теперь?»,-спросил я Пашу
-«Сам не знаю! Пойду в Верхние Куларки в детский дом , может возьмут. А то скоро зима.»
-«Может и возьмут. Не могут не взять. Не зря же даже в Букваре написано, что спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство, да и по радио говорят , что товарищ Сталин о всех нас заботится.»
       Так мы дошли до старой кузницы, рядом с которой, у самого края дороги, стояла старая, полузасохшая сосна, раскинув в стороны, словно руки, две ещё живые толстые зелёнокудрые ветви.  Паша остановился и сказал, что устроится в кузнице на ночь и даже заготовил себе «лежбище». При этом он протянул мне руку и со словами: «Прощай! Может быть, когда-нибудь и увидимся.»,-  посмотрел  на меня печальным взглядом. Я крепко пожал его руку и тоже сказал:
   -- «Прощай и прости если что не так!»
; «Да  что ты, Гена ? Мне никогда не забыть нашу рыбалку. Ты настоящий друг! Ну, иди. Тебя ребята ждут.» -Он  отпустил мою ладонь и слегка толкнул меня в плечо-
«Иди!»
  Это  было  последнее, услышанное мной его слово. Я побежал,  догнал ребят и мы гурьбой пошли дальше, туда, где за речушкой Карой  в пади по имени Жарол раздавалось мычание коров и  щелканье пастушьего бича. Я оглянулся. Паша стоял посреди пыльной дороги , босой, в рваных штанишках, залоснившемся пиджачке и с  выгоревшей от солнца армейской пилоткой на голове. Руки его были опущены вдоль тела. А стоявшая неподалёку сосна на миг представилась мне внезапно ожившим сказочным существом,  вдруг шагнувшим к мальчику, обнявшим и прижавшим его к своей груди  нежными зелёными ветвями. Но чуда не произошло и мальчик стоял, по прежнему, отринутый и одинокий  Пройдя ещё метров двадцать, я оглянулся снова. Паша стоял на том же месте, смотря нам вслед. Вот он, словно встрепенувшаяся птица, подбросил вверх руки и помахал мне. Я тоже помахал ему рукой, ещё не зная, что вижу его последний раз, но интуитивно сознавая, что лишаюсь в своей жизни чего-то очень важного и невосполнимого.
       С тех пор  я никогда его не видел. С того памятного августовского вечера он исчез. Даже ребята говорили, что в посёлке стало скучно без Мешка. О его дальнейшей судьбе ходили разные слухи. По одним он принят в детдом. По другим-его выловила милиция и отправила в спец-лагерь для родственников «врагов народа». А ещё говорили , что он утонул в бурной таёжной речке Лужанкинка, когда перебродил через неё по пути в Куларкинский детский дом. Во время дождей эта безобидная речка становится бурной и дикой, сметая всё на своём пути. От Усть-Кары до Верхних Куларок было  двадцать километров пути по берегу Шилки и брода через впадающую в неё Лужанкинку  с большими скользкими камнями было не миновать. И стоило только путнику во время прыжка с камня на камень поскользнуться и упасть, как его тотчас бурным течением выносило в Шилку. Так это было с Пашей или иначе, но сам факт его исчезновения был окутан мраком неизвестности.
               
                Глава восьмая.
                ПОРА  РАДОСТИ   И  ПЕЧАЛИ.               

      Время неумолимо бежало вперёд. Весной Сорок Пятого мы отпраздновали ПОБЕДУ.        В незабываемый  день 9 мая все обнимались, целовались и плакали. На улицах встречные бросались в объятия друг к другу и рыдали от радости, не стесняясь своих слёз. Из их душ, наконец-то, вырвалось то величайшее напряжение, что накапливалось в течение четырёх лет.                .   Стояла на редкость теплая погода и я, как и мои сверстники, пришел утром в школу босиком. На первом же уроке  отменили занятия и все построились во дворе на линейку, где директор школы объявила, что проклятая война закончилась и в 12 часов на площади состоится митинг в честь Победы. К половине двенадцатого я в сшитой из парашютного батиста кремовой рубашке и с красным пионерским галстуком на груди уже был в своей начальной  школе. Нас построили и впереди колонны был наш четвёртый класс, а я стоял в первом ряду. У меня по пению были пятёрки и поэтому учительница Дарья Емельяновна  Пятых предупредила , что я должен в строю запевать песню о юном барабанщике. Раздалась команда: «На празднование ПОБЕДЫ  шагом м-а- а-рш!» Колонна двинулась, Раздалось: « Запевай!» и я  своим звонким голосом запел:
                «Мы шли под грохот канонады.
                Мы смерти смотрели в лицо.
   И строй подхватил:     Вперёд продвигались отряды
                Отважных и смелых бойцов»

        Так, с пением этой песни, мы маршировали по главой улице Усть-Кары, От школы до площади было двести метров, не более и мы даже  не заметили, как быстро  прошли это расстояние.      
        Отовсюду на площадь стекался народ. Море  людей! Около трибуны духовой оркестр играл марши «Тоска по Родине», «Прощание славянки» и конечно же - «Катюшу». В колонне, пришедшей с прийска «Целик», распевали песню «Синий платочек». Но вот председатель райисполкома объявил митинг открытым  и оркестр грянул   «Интернационал» и многие из знающих слова стали подпевать. Это было незабываемое зрелище! На миг показалось, что люди вдруг стали выше ростом. Мою детскую душу переполняло чувство гордости за нашу славную армию и вождя товарища Сталина. Вот и пришел на нашу улицу тот самый праздник, который он нам обещал, когда враг стоял под Москвой. Вот и сломали мы шею проклятому Гитлеру. А самое главное: появилась надежда, что теперь мы перестанем голодать и в нашей стране такие мальчики, как Паша Мешков уже не будут нищими.
   Так я думал, пока звучала торжественная мелодия. Затем наступившую тишину прервали речи ораторов. Первым выступил мой отец и в конце речи надорвал голос. Запомнилась одна его фраза: «На огромном пространстве от Волги до Эльбы шла гигантская битва с фашизмом.» За ним выступали  директор рудника , учителя,  какие-то старики, наверное из старых партизан и женщины, чьи дети и мужья погибли на войне. А директор рудника, наклоняясь с трибуны то в одну, то в другую сторону, почти кричал: " Не плачьте матери, не плачьте отцы! Ваши дети навсегда останутся в памяти народной!" Именно эти его слова навсегда остались в моей памяти. Кто-то из учителей читал с трибуны свои стихи о войне. И всюду слёзы и слёзы, вперемешку выражающие противоречивые страсти: слёзы горя и счастья , скорби и ликования, печали и радости. До глубокой ночи во многих дворах звучали песни , как печальные, так и торжественные. И, конечно же, до боли родная и вечная забайкальская песня- «По диким степям Забайкалья».
     После митинга я прибежал домой в каком-то особенном состоянии, похлебал суп из крапивы и умчался с ребятами рыбачить на  первый остров, на то самое место, где  рыбачил с Мешковым, но рыба в тот день на редкость ловилась плохо. Вечером ,когда  домой вернулся отец, то мой младший брат Валя спросил: «А  карточки на хлеб завтра отменят? Война-то уже закончилась.» Отец вздохнул и ответил, что война хоть и закончилась, но впереди очень много трудностей и ещё придётся воевать с Японией, а потом уж и карточки отменят. Но, как показало время, произошло это через полтора года в декабре 1947 -го параллельно с денежной реформой.
      Война хоть и закончилась, но Горе, словно заблудившись во времени, продолжало обрушиваться всей тяжестью на несчастные семьи, живущие в тревожном ожидании. В течение мая и июня всё ещё  приходили запоздалые «похоронки» и тогда, обезумевшие от горя женщины, обхватив детей, с криками: «Нет! Нет!»,- громко рыдали, посылая проклятия Гитлеру и всей Германии, а старушки, достав из заветного сундука иконы, ставили их рядом с пожелтевшими фотокарточками своих сыновей; истово крестились и били перед ними поклоны,  шепча молитвы посиневшими губами. Жуткие рыдания овдовевших несчастных женщин  можно было сравнить только с воем прострелянной горячей пулей волчицы, крутящейся на окровавленном снегу и пытающейся укусить свою рану, доставляющую ей нестерпимую боль, а  затем задравшую вверх голову и пославшую в бездонное небо последний жуткий и хрипящий вой.
     Уже осенью стали возвращаться уцелевшие в кровавой бойне мужики старших возрастов. Сколько  радости и рыданий было на речной пристани !!! Невозможно передать словами все оттенки происходивших встреч фронтовиков! К каждому прибывающему пароходу  приходили почти все жители посёлка : и старые, и малые , за исключением работающих.        Даже многие собаки, услышав гудок парохода, бежали на пристань. Удивительно, но факт!    Объясняется это тем, что они своим особым чутьём угадывали настроение  хозяев и делили с ними, как радость встречи , так и горечь разочарования. Меня до сей поры поражает поведение одной из них, дворняги Найды, которая подбегала к самым сходням и обнюхивала ноги каждого сходящего на берег пассажира. Не обнаружив знакомого ей запаха, она, понурив голову и опустив хвост, медленно брела к стоявшей на высоком берегу своей  хозяйке и, посмотрев на неё печальным взглядом и виновато помахивая хвостом, усаживалась у её ног , сопровождая уже безучастным взором каждого проходящего мимо. Как и её хозяйка она ещё надеялась встретить того, кто уже никогда не вернётся, навечно оставшись лежать в земле на чужой стороне.
     В сентябре  посёлок с особыми почестями встречал  Героя Советского Союза Николая Ивановича Попова 1925 года рождения, уроженца села Аргун, Усть-Карского района. На площади был митинг, на котором произошёл неожиданный курьёз. Председатель Райисполкома Иван Васильевич Плотников находился в состоянии  крепкого подпития и стоял рядом с Героем . Барьеры трибуны были растащены на дрова и  их заменял  закреплённый на угловые стойки транспарант из красной ткани.  Я стоял рядом с трибуной и только  подумал, что сейчас кто-нибудь из них навалится на этот барьер и упадёт, как Плотников зашатался, стал наваливаться на барьер и  улетел вниз вместе с транспарантом. Подбежавшие милиционеры подняли его, но он уже крепко храпел . Тогда его положили на телегу и куда-то увезли, а митинг продолжался своим чередом. Этот скандал дошел до обкома партии и  Плотникова освободили от должности и назначили председателем Райпотребсоюза, где он допустил растраты  и был отдан под суд, получив срок. Я встретил его в1952 году в Нерчинской Сельхозколонии, куда приезжал демонстрировать кинофильмы, работая на районной кинопередвижке в качестве киномеханика. Он выглядел глубоко постаревшим, уже без традиционного чиновьичего брюшка  и просил передать привет отцу, с которым вместе в  тяжелые годы войны руководили районом. В свой следующий приезд я  привёз ему пачку папирос. заявив на досмотре в проходной, что это мои папиросы. Его сын Герман  мой одноклассник (мы с ним сидели за одной партой) в шестидесятые работал инженером на руднике в Балее и умер от инфаркта в возрасте тридцати семи лет самым первым из всего нашего выпуска семилетней школы А я в том году был избран народным судьёй Нер-Заводского района. Сейчас мне 80  и, возможно, именно мне предстоит быть последним в этом печальном списке  своих одноклассников. Воистину, неисповедимы пути наши, Господи!
      А с Героем  Николаем Поповым меня свела судьба в 1966 году, когда я по служебным делам находился в Сретенском районе. Работал он водителем «Уазика» в  райвоенкомате и  вёз меня, как попутчика из его родного села Аргун до Сретенска.  Беседуя, мы вспомнили встречу его в Усть-Каре в Сорок пятом году и падение Плотникова с трибуны. Впоследствии мы вместе охотились в тайге. Из жизни Николай Иванович ушёл слишком рано. Очень жаль!
      Отмечу ещё один немаловажный факт наступившего мирного времени. В первые послевоенные годы в посёлке, как и по всей стране, появилось много беременных женщин. Изголодавшиеся по нежному женскому телу мужчины и истосковавшиеся по иногда грубой, но столь необходимой, мужской ласке женщины, встретившись после разлуки, с жадностью предавались великому счастью любви, давая жизнь новому поколению. Родильные дома в то время были самыми популярными заведениями. У их окон постоянно можно было видеть счастливых отцов. Положительную роль в этом сыграл и принятый в 1944 году закон «Об усилении защиты материнства и детства».
      Осенью сорок седьмого года первую партию повзрослевших воспитанников Куларкинского детского дома направляли в Сретенское ремесленное училище № 4, готовившее кадры для судостроительной промышленности.
На нашей пристани их  пересаживали на пароход «Большевик». Все они были прилично одеты в морскую форму , выглядели здоровыми и жизнерадостными. Я, набравшись смелости, спрашивал некоторых из них: не знают ли он они Пашу Мешкова. Ответ меня не обрадовал. Пашу никто не знал и такого в детдоме не было, но я не терял надежду его увидеть или , хотя бы. узнать о его судьбе.
       Пролетали годы. Страна залечивала раны; рождалось новое поколение, не испытавшее  ужасов  войны. Но в сознании нашего поколения  война застряла навсегда.  Она преследует нас щемящей душевной болью за  отнятое детство.
     Летом 1954 года корабль, на котором я служил, находился в походе в море Беринга у Командорских островов. Из радиорубки в кубрики  транслировалась музыка, передаваемая в эфир радиомаяком с Камчатки. Песни перемежались с позывными  морзянки, помогающими ориентироваться в море. И вот , после очередной морзянки, зазвучала до боли знакомая , боевая мелодия песни о юном барабанщике. Когда я спустился в кубрик, то застал лишь последний куплет:
                «Промчались годы боевые,
                Окончен наш славный поход.
                Погиб наш юный барабанщик,
                Но пеня о нём не умрёт.»
       Я сразу же вспомнил, как мы с Пашей, напевая эту песню, шли с удачной рыбалки
ровно десять лет назад.
       После службы, получив  высшее юридическое образование и работая следователем милиции в шестидесятые, а затем судьёй в семидесятые годы, я  по запросам в справочные  спец отделы МВД установил, что Паша Мешков в картотеках привлекаемых к уголовной ответственности  и осужденных не значился. Значит миновала его и эта судьба
       Если бы он был жив, то несомненно, проявил бы себя в обществе, как незаурядная личность, от природы наделённая талантом, но  кровавый Молох смёл его  своей метлой в общую могилу жертв Второй мировой войны.
      Когда на экране телевизора появляется академик Евгений Велихов, то я представляю, что взрослый  Паша Мешков должен  быть похожим на него. Есть в них что-то общее: неуловимое и необъяснимое. И я думаю, что Паша тоже мог бы стать знаменитой личностью, если бы не война И с болью в сердце я вспоминаю последний куплет русской народной   песни «Это было давно», которую Паша пел однажды у хлебного магазина в ожидании милостыни:
                «Там вдали за рекой холм высокий стоит
                Весь покрытый зелёной травою.
                А за этим холмом крепко девица спит,
                Унеся  нашу песню с собою.»

   Под каким холмом вечным сном спит Павел Мешков -неизвестно. Но память о нём  живет в моём  сердце. И два моих внука ( один в Америке, другой в Чите) носят это имя. Прощай и прости, наш юный барабанщик!

                Иерусалим- Воронеж. 2008 -2013 г.г.


                Вместо эпилога:

     Уважаемый читатель! Вот и закончилось моё печальное  повествование. Уверяю Вас , здесь нет ни  одной строчки вымысла. Всё, что описано, имело место в действительности. И это лишь мельчайшая частица того, что пришлось пережить моему поколению.  Видимо, Всевышний проявил ко мне благосклонность, одарив крепким здоровьем, отличной памятью и талантом летописца, чтобы я смог донести до потомков картину давно минувших дней.  Прочитав этот мой труд, найдите  в интернете  или где угодно романс М. ШИШКИНА  « Ночь светла» на слова поэта Серебряного века Н. М. Языкова в исполнении Марины Черкасовой ( Паша  Мешков пел с той же интонацией, как и она), а также «Песню о юном барабанщике» на слова поэта Михаила Светлова и прослушайте их. И вами овладеет то же чувство , какое владело нами в те далёкие годы.
     Счастья Вам! Живите и радуйтесь каждому новому дню! 
                9 мая  2013 года.



  Фото на титульном листе: Семья Гончаровых за неделю до войны. 15 июня 1941 г.




Приложение:

       Из  поэтической тетради автора      рассказа.



   Б Е Л Ы Й

П А Р О Х О Д.




Наш  лесной посёлок горы обнимают.
Между ними Шилка:  сонная река.
Над водою ивы крону  опускают,
А вокруг шумит кормилица тайга.

Пристань под откосом. Чайки пролетают.
Плещется о берег тёплая вода.
Швыркаю я носом-тятьку провожают.
На войну уходит, чую-навсегда.

Солнце, багровея, катится к закату.
День Петра и Павла. Сорок первый год.
Выше по теченью перед перекатом
Загудел тревожно белый пароход.

Бабы причитают, как на погребеньи.
Старики глухие мужикам кричат:
«Бейте там , родные, лютого германца,
А если не вернётесь- мы вырастим внучат!»

Пароход причалил и по сходням влажным
Мужики поднялись под прощальный крик.
Но глушил все крики и трубил протяжно
Лебедь-пароход   с названьем «Большевик».

Отданы швартовы. Пароход отчалил.
Шлёпали колёса, пенилась вода.
И, втроём оставшись с матерью печальной,
Мы осиротели. Враз и навсегда.

Когда Шилку стужа зимняя сковала
И по льду машина из города пришла.
Почтальонка наша Плотникова Клава
Пачку похоронок по избам разнесла.

И завыли бабы раненой волчицей.
К звёздам уносился этот жуткий вой.
Вот тогда узнал я, что наш храбрый тятька
Пал на снежном поле в битве под Москвой.
 
Пролетали годы. Я мужал помалу
И военкоматом призван был на флот
И, простясь с родными, в День Петра и Павла
Сел на тот же самый белый пароход.

Хоть прошло полвека: я не забыл кричащих
Женщин и детишек на сыром песке,
Крепких рук отцовских, глаз его блестящих
И белый пароход, идущий по реке.
                г. Краснокаменск.
                Июнь 1991 г.   
               

                Пароход «ПАХАРЬ» на маршруте Усть-Карск —Сретенск. 1949 год.






                ..               
               
               





          Вид с первого острова на противоположный берег Шилки. Фото Ларисы Носковой 2014г.  У этих фонарей я часто с друзьями рыбачил. Костёр разводили на берегу под яром.

  Первый остров, место рыбалки моего детства.  Фото Ларисы Бусоедовой/ Носковой/ 2014 год












               

   В глубине острова. Здесь мы собирали топливо для ночного костра. Фото Ларисы Носковой .2014 год
               


































               
Протока между Первым островом и посёлком в 2014 году. Фото Ларисы Носковой.

                Вид с острова на посёлок Усть-Карск. Фото Ларисы Носковой 2014 год.