Антон Фирсов
cobra_mo@mail.ru
г.Москва
Простыми словами о простых вещах
Аннотация
Действие книги происходит в республике Афганистан и захватывает период с осени 1987 года по весну 1988 года.
Герой произведения — молодой солдат, только что прошедший курс молодого бойца в Советском Союзе и отправленный для выполнения интернационального долга в части
40й Армии.
Книга написана от первого лица действительным участником афганской войны. В ней описаны подлинные события из повседневных будней воинов-интернационалистов. Отдельные главы посвящены тому, с какими проблемами сталкивались ребята, в двадцать лет ставшие ветеранами войны, после возвращения на Родину.
Можно ли остаться человеком, пройдя через нечеловеческие испытания?
Ответьте для себя на этот вопрос, прочитав книгу «Простыми словами о простых вещах».
Синопсис
События книги происходят в 1988 году в тогда ещё Демократической Республике Афганистан. Герой произведения — сержант-срочник, попавший для прохождения дальнейшей службы, после окончания учебной части в Ашхабаде, в части Ограниченного контингента Советских Войск в Афганистане.
Рассказ написан от первого лица и представляет собой реальные воспоминания о службе в армии. На протяжении всего произведения вы вместе с главным героем окунаетесь в атмосферу относительной обыденности повседневной жизни солдат-интернационалистов. События книги разворачиваются в то время, когда уже не за горами вывод войск из Афганистана. Главный герой вместе с сослуживцами занимается подготовкой к этому событию. Вместе с сапёрными частями его рота блокирует ущелья, примыкающие к «дороге жизни» — Салангу. Именно по ней и будут выходить части советских солдат к границе Советского Союза.
Рота разведчиков, в которой проходит службу главный герой, выполняет боевые задачи. Это и минирование подступов к шоссе, и операции по спасению сбитого над враждебной территорией лётчика, и доставка продуктов на отдалённые заставы и секреты.
Вместе с тем читатель знакомится с совершенно иной гранью солдатских взаимоотношений. Раскрыта тема неуставных взаимоотношений при выполнении интернационального долга, большое внимание уделяется бытовым ситуациям, — тем, что всегда остаются «за кадром» при описывании каких-либо значимых событий.
События в книге условно разбиваются на несколько «дней». Каждый из них имеет свою собственную историю, проживается и чувствуется в особом контексте, не связанном, на первый взгляд, с остальными «днями».
Каждая глава имеет своеобразное послесловие, а именно — рассказ о непростых ситуациях, в которые главный герой попадает уже после возвращения из армии домой. Проблема адаптации к мирной жизни, встраивания в нее; и судьбы демобилизованных солдат, которые по тем или иным причинам не смогли найти себя после испытания на прочность в «афганском котле».
В этих послесловиях читатель увидит, как и каким образом ребят, вернувшихся с войны, пытались использовать для не совсем чистых целей предприимчивые дельцы разного рода.
На протяжении всего рассказа главный герой пытается осознать цель, которая поставлена перед ним Родиной. И ответить для себя на вопрос, в чем состоит его миссия по выполнению интернационального долга.
Возвращение на Родину совпадает по времени с развалом Советского Союза. В период, когда безжалостно переписывалась история нашей Родины, у большинства окружающих вырабатывалось не совсем однозначное отношение к ребятам, проходившим службу в частях 40 й Армии.
Читателю предстоит увидеть, как в условиях военного времени и послевоенного духовного развала главный герой старается решить для себя главный вопрос: можно ли остаться человеком, пройдя через мясорубку афганской войны.
Дорогой читатель!
Ты держишь в руках книгу, написанную спустя много лет после произошедших в ней событий. В ней нет ни слова неправды. Все, о чем здесь рассказывается, происходило на самом деле. Все эти годы память о них нелёгким грузом лежала у меня на сердце, и после долгих сомнений и колебаний я всё же решил, что мои воспоминания достойны того, чтобы облечь их в форму небольшого рассказа. Рассказа о том, какими были будни солдат-интернационалистов: вчерашних мальчишек, взявших с руки автоматы по приказу своей Родины –– великого и могучего Союза Советских Социалистических Республик.
Поверьте. Мы просто исполняли свой долг, верные данной нами Присяге. Приказы командиров не обсуждаются — они выполняются. Беспрекословно и с максимальной быстротой.
На свою беду, я очень памятлив. Причём памятлив эмоционально. Сидя перед монитором и набирая текст, я раз за разом переживал описанные в книге эпизоды. Память снова и снова отправляла меня на каменистые дороги Саланга . Я вновь терял друзей. Мысленно возвращался в то время, когда привыкал к мирной жизни. В памяти осталась каждая мелочь, связанная с тем, что теперь мы гордо называем «выполнением интернационального долга». Иногда мне кажется, что я был бы намного счастливей, если бы смог полностью очистить свой мозг от всех армейских воспоминаний. Но я гоню эти мысли прочь. Потому что это было бы предательством по отношению к тем ребятам, которым не посчастливилось вновь увидеть родных и близких. Тем, кто, с честью и достоинством перенося все тяготы солдатской службы, день за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем отстаивали право многострадального афганского народа жить мирной жизнью. Насколько это получилось — судить не нам. Одно я знаю точно: мы делали для этого всё, что было в человеческих силах. А иногда даже больше. И не ждали ни от кого ни вечной благодарности, ни чинов и наград. Нам хотелось одного — вернуться домой с честью.
Надеюсь, дорогой читатель, ты не будешь судить меня предвзято.
Я заранее тебе благодарен.
… И чья-то мать слова простые скажет.
И те слова услышим мы с тобой.
(М. Муромов «Афганистан»)
Неделя из жизни солдата Ограниченного контингента Советских Войск в Афганистане. Осень 1987 — весна 1988 гг.
События разных сроков давности, условно сжатые в несколько дней.
«Для себя мы там ничего не ищем — мы лишь откликнулись на просьбу о помощи со стороны дружественной нам державы». Ю. В. Андропов.
Глава первая (День первый)
Странно как-то. Вылетали из Союза — был ясный солнечный день. Садимся в Кабуле — ночь на дворе. Оглядываюсь по сторонам: горы… горы… горы… Аэропорт в Кабуле будто опоясан ими — оттого и темнота тут наступает мгновенно, словно кто-то шапкой накрывает солнце. Крики начинаются не отходя от трапа. Нас пинками, как стадо баранов, гонят с взлётной полосы. Да уж. Цветами нас тут не встречают.
— Бегом, уроды. Быстро, быстро! Шевелимся! Тут вам не Союз!
Дальше палаточный городок и недолгое ожидание перед дальнейшим распределением.
— Строиться, духи. (Кстати, «духи» — это мы).
Выкрикиваются фамилии. Военнослужащий, услышав свою фамилию, громко и чётко отвечает: «Я!» (Из Устава). И бегом несётся к офицеру — «покупателю» , в руках которого его личное дело и дальнейшая судьба.
Кабул — Баграм
Транспортник времён второй мировой. Никогда бы не догадался, что эта штука может летать. Я о таких самолётах фильмы смотрел дома. С них партизанам грузы сбрасывали. Солдатики рассаживаются на железных скамейках вдоль бортов. Под каждым военнослужащим — парашют. Проходящий мимо офицер деловито прищёлкивает каждого из нас карабином к тросу над головой. Так. Меня тоже «защёлкнули». Мы теперь вроде как скованные одной цепью.
— Слушать сюда, уроды. Если услышите взрыв — все дружно встаёте и идёте прямо в… хвост. Чтоб без суеты и паники. Вопросы есть?
— Есть. Товарищ… (У него на погонах нет звёздочек. Как обращаться к офицеру, не ясно). Скажите, а дёргать за что? Вроде если с парашютом прыгаешь — надо за что-то дёрнуть?
— За уши себя дёрни, баран.
Потом оглядывает притихших в недоумении интернационалистов и вещает: — Поднимемся на восемь тысяч. Всем надеть кислородные маски. — И скрывается за дверью в кабину.
Мы взлетаем. С трудом борюсь с накатившей тошнотой. Так. Вроде отпустило. И вот тут мы, наверное, поднимаемся на эти самые восемь тысяч. Голову словно разрывает изнутри. Боль такая, что хочется кричать. В принципе можно — гул стоит такой, что всё равно никто не услышит. Некоторое время я держусь. Просто сижу, закрыв глаза. Потом обхватываю голову руками и начинаю мычать что-то нечленораздельное. Пусть на меня смотрят. Пусть считают кем угодно. Мне уже всё равно. Нет. Вру. Всё-таки не всё равно. Осторожно открываю один глаз и осматриваюсь. Уф. Даже легче стало. Я не один такой неженка. Половина из нас затылком о борта самолёта бьётся. А вот мой сосед слева на происходящее не реагирует. Сознание потерял. Везёт ему.
Три дня потом уши заложены. Приходится обо всём переспрашивать и получать оплеухи «за непонятливость». Слух возвращается внезапно. Как будто что-то трескается в голове, лопается какая-то незримая преграда, и жизнь становится снова яркой и полной звуков разной степени приятности.
Баграм. Очередная пересылка. Сидим на вещмешках. Ждём. Привыкаем. Нас делят и отправляют по разным местам службы. Как правило, это происходит так: пулей подлетает офицер, выкрикивает несколько фамилий — и вот нас на несколько человек меньше.
— Курить есть?
Рядом тип в выцветших штанах и голый по пояс ковыряется в моторе грузовика. Солдат, что ли? Вот это да… Сигарета помогает завязать разговор. Основные вопросы: как тут «вообще» и как попасть служить вместе?
— Тут вообще спокойно, — с достоинством раскуривая сигарету, отвечает солдат, — пару раз местные из кишлака выступали — ну дали им по голове. А вместе… — он обращается к другому солдату, в более чистой форме, — Глянь. Вместе служить хотят.
— Земляки, что ль? — лениво сплюнув, спрашивает тот.
— Нет. Просто побратались.
Подумав минуту, солдат показывает пальцем на высокого усатого прапорщика, который с кем-то ругается возле грузовиков.
— К Алексеичу подойди.
Мы совещаемся, кто из нас пойдёт к «Алексеичу». Видя наше замешательство, к Алексеичу отправляется полуголый солдат, стрельнув у нас ещё одну сигарету. Издалека мы с волнением прислушиваемся к разговору. Разговор краток. Прапорщик в двух словах отвечает полуголому посланцу, куда он может засунуть свою просьбу, и продолжает ругаться.
Джабаль — Уссарадж
Наше предпоследнее распределение. Отсюда нас или раскидают по заставам или оставят служить прямо здесь. Оказывается, вышел такой приказ (или распоряжение) — организовать для молодого пополнения из Союза сборы, на которых в течение месяца проводить занятия и инструктажи на тему «как себя вести» (цитата). Да только вот беда: кто конкретно должен этим заниматься — в приказе не отражено. А народ тут в основном занятой. И некогда тут им с духами возиться. (Напомню, духи — это мы). Впрочем, занятия проводят. Разложили на брезенте все виды мин, встречающихся в окрестностях. Объяснили степень смертоносности.
— Вот эта — желтая — итальянская. Их на дороге закладывают. «Восьмидесятка» , когда на неё попадает, всеми колёсами от земли отрывается. Тут ещё повезти может. А вот если на гусеницах на такую штуку нарваться — туши свет. А это — «лягушка» . Убить не убьёт, а покалечит запросто. Ногу там оторвёт или ещё что. В общем, как повезёт.
Стало намного легче жить. Всё же знание — сила.
А сейчас мы, построенные в колонну по одному, идём мимо другого куска брезента. На нём лежат два растерзанных тела, которые ещё пару дней назад были солдатами советской армии. Вроде нас. Нам наглядно демонстрируют, какая судьба ожидает тех, кто по неосторожности попадётся в руки к местному населению. Мы движемся медленно, будто очередь в Мавзолей. Рядом на ящике сидит и курит сигарету за сигаретой уставший запылённый офицер. Он нетрезв, мрачен и циничен.
— Смотреть во все глаза, уроды. Ваши мамки-то в Союзе, наверное, гордятся. «Он ведь в Афгане геройствует, мой Ашотик»… мой Айратик… мой Васенька… Вот… любуйтесь теперь на эти рожи геройские.
Некоторые проворно выскакивают из колонны. Их рвёт тут же. На песок. Таких неженок офицер оставляет рядом с собой. Они потом помогут отнести брезент. И то, что осталось от ребят.
Или, Или! Лама савахвани? (Господи, почему ты оставил меня?)
Послесловие к главе первой (День первый)
Дорогие товарищи! Мы прибыли для оказания интернациональной помощи братскому народу Афганистана.
Эту фразу на языке пушту заставляли наизусть заучивать на занятиях по политической подготовке. Безжалостное время за двадцать лет вынесло её из памяти, сохранив только начало – «дустане азиз…» Это вообще было?
На второй день прибытия за речку уже кажется, что прожил тут целую вечность и что иной жизни просто нет. То есть, в принципе, конечно, есть и гражданка, и Союз, и письма из дома, на которых чернила иногда расплываются из-за нечаянно уроненной слезы. Всё это уже через два дня воспринимается как мифическое «прекрасное далёко».
На второй день прибытия за речку уже начинаешь скучать по ржаному хлебу. Недаром, обменяв прямо в аэропорту чеки и спрятанную в ботинки «пайсу» (афганскую валюту) на советские серпастые и молоткастые деньги (в то время ещё не деревянные), в первую очередь летели в продуктовый магазин, где, покупая вожделенную буханку, сочно врезались зубами в несвежий мякиш. И не было на свете ничего вкуснее. Потому что это и был вкус мирной жизни.
«Дорогие товарищи солдаты, прапорщики и офицеры. Экипаж сообщает вам, что наш самолёт только что пересёк воздушную границу Союза Советских Социалистических республик». Никакой эстрадной звезде никогда в жизни не добиться такого восторженного рёва, какой вырывается одновременно из множества глоток в ответ на эти простые слова. Потому что именно тогда появляется рубеж, разделяющий жизнь на две части. ЗДЕСЬ и ТАМ.
Год 1992 й. Инфляция и безработица
Звезда Громова ещё не взошла. Он ещё не политик, а боевой генерал. Боевые генералы никогда не бывают бывшими.
На должностях «главных афганцев» находятся Руцкой и Аушев.
Длинный подземный переход забит разношёрстным народом. Продают масло, пуховые платки, ваучеры . Покупают золото, часы, ювелирные изделия… Девушка играет на скрипке перед раскрытым футляром. В десяти шагах от неё на пустом ящике дед с гармошкой пытается её «переиграть»… Стоят люди. С табличками на животах. «Помогите на операцию». «Подайте на лечение». Есть в толпе и парень в грязном голубом берете и полосатом камуфляже. На одной ноге. Надпись у него на груди гласит: «Коплю на протез». Я, конечно, уже наслышан и о профессиональных нищенских гильдиях, и об астрономических суммах, вертящихся вокруг этого заработка. Но! Этому парню я кидаю в кружку несколько купюр. Я боюсь ошибиться на его счёт. Но больше всего я боюсь встретиться с ним глазами.
Глава вторая (День второй)
Груммм… Грррррууумм… Гррррумм…
Звук сапог, топчущих песчаный наст.
Звяк… Звяк… Звяк…
В котелках, которые мы несём в руках, скользят в такт нашей ходьбе металлические ложки.
— Песню! Запе! Вай!!!
— Не плачь, Маруся дааарааааагааааяяяяя!!!!! Не забывааааааай моей ты ласки!!!
Голосит, срывая голос, запевала.
— А может быть! В последний раз! Я вижу гааааааалубыыыыые глазки!
Подхватываем мы. Песню исполняют только духи (это мы). Но орать (я извиняюсь — петь) мы должны так, чтобы слышно было всем: рота разведчиков идёт на завтрак. Будем плохо петь — после завтрака нас «построят» в умывальнике. Впрочем, нас и так построят. Пока только не ясно — за что. Не беда. Ещё объяснят.
В пяти шагах сзади от строя (значит, в арьергарде) один из духов тащит большой термос с горячим чаем. На завтрак тут дают кофе. Кстати, довольно неплохой кофе по армейским меркам. Очень щедро сдобренный сгущёнкой напиток. Настолько щедро, что каждую ночь кто-нибудь из нас приходит на кухню и изымает «излишки». Отдают безропотно. С нами тут не спешат связываться. Нет пока в русском лексиконе слова «отморозки». А жаль. К нам бы оно подошло.
— Рота, стой.
Останавливаемся возле пекарни. Это соседний со столовой ангар. Один из черпаков (солдат на полгода старше меня призывом) подходит к двери и по-хозяйски стучит.
— Кто? — недовольный голос из-за двери.
— Открывай — увидишь.
Ну конечно. Как я мог забыть. Вчера ночью Самару послали за свежим хлебом. Сейчас я отвлекусь на минуту и объясню. Самара — это не девушка. Просто для удобства пользования деды имён нам пока не дают, чтоб не обременять себя лишней информацией. Проще именовать нас по названию городов, откуда мы призывались. Или регионов. Или республик. Я, например, — Москва. Просто и непритязательно, как всё гениальное. Хлеба Самаре не дали, зато щедро навешали по ушам и посулили ещё больше, если придёт с подобным вопросом ещё раз. Обижать духов из роты разведчиков нельзя никому. Кроме, соответственно, старослужащих из упомянутой роты. Это известно всем. А тем, кто об этом забывает, следует напоминать. Время от времени.
Звякает щеколда, дверь открывается. Черпак резко дергает её на себя, и изнутри буквально вываливается наружу пекарь в своём белом пекарском одеянии. Увидев суровые лица, не сулящие ему ничего хорошего, он тихо ахает и исчезает внутри ангара.
— Рота, за мной, — командует зам. ком. первого взвода. Все до одного (не исключая и человека с термосом) мы заходим внутрь. Здесь вкусно пахнет и много мучной пыли. Наш командир подзывает к себе старшего по пекарне и о чём-то разговаривает с ним вполголоса. А тем временем мы просто бьём всех, кто попадётся под руку. Процесс занимает около пяти минут. На прощание старшего пекаря хлопают по плечу, и инцидент считается исчерпанным.
Завтрак протекает в тёплой дружественной обстановке. Из термоса в подставленные кружки льётся крепкий горячий чай. Дедам — шесть кусков сахара. Черпакам — по четыре. Нам по молодости службы положено два куска. Но мы предусмотрительно пьём чай несладкий. Вдруг кто-то захочет ещё кружечку? Не будет сахара — после завтрака нас построят. Впрочем, нас и так построят. Пока только не знаю, за что.
Грруммм… грум… грумммм…
Возвращаемся назад.
— Где бронепоезд не пройдёооот!! Не пролетит стальная птица!!! Угрюмый танк! Не проползёт! Везде разведка праааааасачится!!!
— Вольно. Разойдись.
— Духи, в умывальник.
Ну? Что я говорил? Разве я был неправ? Эх. Лучше бы ошибался. Хоть изредка.
Наш модуль собран на склоне горы. Ну, рельеф там такой — мало ровного места. Вот и приходится приспосабливать модули к естественным неровностям. Модуль, как правило, выстроен зеркально. То есть, разделён пополам, и с каждой стороны свой вход. С одной стороны модуля — вход в роту ремонтников. С другой стороны — апартаменты разведчиков. В нашу сторону спуск. Из-за этого в наше расположение надо подниматься по лестнице, а под этой самой лестницей расположен туалет и по совместительству умывальник. Два в одном.
Перед строем молодых стоит мрачного вида старослужащий. В своей кружке перед завтраком он обнаружил маленькое пятно, которое при тщательном осмотре было идентифицировано как след от предыдущего чаепития. Этот факт весьма взволновал его и расстроил.
— Знаете, уроды, что это такое?
Он демонстрирует всем источник заразы.
— Это тиф! Гепатит! Малярия!
С каждым названием болезней он сильно бьёт кружкой по лбу очередного духа, двигаясь вдоль строя. Прислушавшись, он с удивлением обнаруживает, что удары по лбам вызывают звуки разной высоты. Это слегка повышает его настроение. И уж совсем развеселяясь, он собирает всех нас в круг и пытается сыграть на наших головах мелодию «Вечерний звон», изменяя зону удара от макушки до лба. Кудахчет от радости. Плохого настроения как не бывало. Нас отпускают, взяв клятвенное обещание впредь относиться к гигиене более ответственно.
Несколько минут на перекур. Я не курю, но из расположения всё равно выскальзываю, чтобы лишний раз не маячить на глазах у дедов.
— Здоров…
— Привет.
Мимо нашего расположения идёт мой друг по учебной части — Лёха. Полгода наши койки стояли рядом. И долгий инвариантный путь от Ашхабада до Джабаля мы прошли вместе. Лёху распределили в комендантский взвод. Командир взвода — его земляк. Из Запорожья. Как, собственно, и весь остальной личный состав подразделения. В полку их называют «казаки». Сутки Лёха в карауле перед знаменем полка. Сутки ему на отдых от караула. Сутки он дневальный по взводу. Потом снова сутки на сон. Так и идёт его служба, разделённая на четыре отрезка, словно календарный цикл. Дедовщины во взводе нет. За этим зорко следит Лёхин начальник. Не служба — мёд. И поэтому Лёха стыдится. Не знаю, правда, почему. Но я чувствую его неловкость по отношению ко мне. Из-за этой неловкости он и навещать меня в роту приходит всё реже и реже. Пара общих фраз, обмен новостями, несколько ничего не значащих междометий, и вот мой бывший лучший друг и сосед по койкам отправляется к себе во взвод — он сегодня в наряде по роте .
— Рота, строиться.
Перед строем, заложив руки за спину, в манере гимназического учителя ходит наш ротный старшина. Он сам из Прибалтики, фамилия у него трудная в произношении, и мы называем его коротко — «Лабус». Несколько общих фраз, касающихся дальнейшего распорядка дня. Технари — в парк, готовить машины к завтрашнему выезду. Их отпускают сразу же, и строй заметно редеет.
— Да, — оживляется старшина, — хорошая новость. В нашей роте появилась роженица . Сержант, выйти из строя.
Я делаю два шага вперёд и по команде поворачиваюсь кругом.
— Вчера вечером сержант зашёл в каптёрку за всякой мелочью… тряпками там… не помню, а на выходе, гляжу, потолстел наш сержант. А поскольку я в такие чудеса не верю — решил его обыскать. Оказалось, что кроме тряпок он прихватил с собой пару банок тушёнки и паштета.
Прапорщик останавливается в шаге от меня и вдруг орёт так, что у меня звенит в ушах:
— Да я тебя на тумбочке сгною, урод, ты меня понял? Чего молчишь, а?
— Есть сгнить, — браво отвечаю я, глядя невидящим взглядом перед собой.
Пословицу знаешь? На гражданке — вор, в армии — разведчик. Тащи всё, что плохо лежит — обязательно пригодится. Причём стащить что-то из каптёрки у старшины — святое дело. И прапорщик это сам понимает. И орёт он на меня не потому, что я хотел что-то украсть. Нет. Потому, что попался.
— Вечером зайдёшь ко мне, — напоследок говорит старшина, и я встаю в строй.
Сейчас мы чистим оружие. Своего за нами пока не закрепили. Но это не значит, что мы должны сидеть без дела и самым гадким образом отдыхать. Чистим оружие своих боевых товарищей. В смысле — дедов. Изредка кого-нибудь из нас посылают с небольшими поручениями. Это нормально.
— Слышишь, Москва…
Кто-то из дедов манит меня пальцем. Я откладываю автомат и подхожу.
— Садись.
Я сажусь.
— Кузьминки, это где?
— В Москве.
— Тьфу…
Дедушка выражает явное недовольство полётом моей мысли.
— Знаю, что в Москве. Ты мне конкретней скажи. Это далеко?
— От меня?
— Тьфу… — нарастает глухое раздражение. — Да ты-то мне зачем нужен, урод. Это вообще окраина… или центр?
Как же тут любят слово «урод». Просто уму непостижимо.
— Пять остановок на метро до Кремля, — подумав, отвечаю я.
Дед одобрительно качает головой. Кузьминки ему уже нравятся. Заочно. Он демонстрирует мне лист бумаги, исписанный ровным мелким почерком.
— Девушка оттуда мне пишет, — объясняет он, излучая гордость, — любит меня.
— От всей души поздравляю вас, товарищ сержант, — не могу удержаться я и сразу получаю удар по уху. Блин… сколько раз давал себе зарок… Язык мой — враг мой.
— Ты сколько служишь, дух? — голос деда похож на шипение змеи. У него даже руки трясутся. Хорошо, что его сейчас девушка из Кузьминок не видит.
— Пять минут с вертушки , — заученно отвечаю я.
— И уже опух? — дед внимательно смотрит на меня, потом зевает и говорит: — Разбудишь меня ночью. Часика в два. А теперь вали отсюда.
И я возвращаюсь к чистке оружия.
Вечер. Отсюда открывается неплохой вид. Жаль, что я не художник. Красиво. С одной стороны высокая горная цепь. С другой стороны далеко внизу знаменитая Чарикарская зелёнка . И, конечно, Саланг. Красота. Жаль, что фотографий не сделать.
Высоко в небе плывёт самолёт. Мы все с завистью провожаем его глазами: интересно, домой он или из дома?
Где-то в глубине зелёнки вдруг вспыхивает яркая точка. Вспышка, похожая на электросварку. А спустя некоторое время на самолёте возникает сноп пламени. Уже через несколько секунд огонь охватывает весь самолёт, и он начинает падать вниз, оставляя за собой густой шлейф чёрного дыма. В вечернем небе появляется маленькое белое пятнышко — это раскрылся парашют. К нему сразу же с разных концов зелёнки начинает тянуться хищная алая паутина трассирующих пуль. Те из наших дедов, кто вместе со мной наблюдал за этой картиной, уже сломя голову несутся за оружием. А для остальных через минуту на балкон выскакивает дежурный по роте и истошно орёт:
— Рота, на выезд!
Технари уже несутся в парк к машинам. Через три минуты они должны быть на ближнем КПП. А на улицу по лестнице со второго этажа уже как горох сыплются экипажи, на ходу одевая боекомплекты. Летуна в зелёнке оставлять нельзя. Вытаскивать его надо. Живого или мёртвого.
Или, Или! Лама савахвани?
Послесловие к главе второй (День второй)
Сегодня я встречался с одним бывшим подполковником-афганцем. Долго уговаривал меня работать на него. «Мне нужны такие ребята». Понимаю. Время сейчас такое. Поэтому и есть спрос на таких ребят. Я согласно кивал головой, думая об одном: скорее бы это кончилось. Не хочу я. Ничего вот не хочу. Я и мало кому говорю, где служил, чтобы лишних любопытных взглядов избежать. Слишком всё это для меня дико. Об одном прошу — оставьте вы меня в покое. Дайте жить дальше.
Год 1994 й. Как грибы, повсюду вырастают различные общественные организации, имеющие разного рода финансовые льготы. Обычно это делается так: на одного афганца, увешанного наградами, приходится человек пять-семь очень пронырливых ребят, которые и в хвост и в гриву используют его прошлое для обеспечения своего будущего. Ну конечно, под вуалью благих намерений. Вроде как поможем, устроим, вылечим и памятник поставим. И пока такой свадебный генерал разберётся, что к чему, он уже увяз по уши в коммерческом проекте. Был вчера в Администрации — проходил мимо кабинета, где заседает один из таких вот фондов. Дела идут — контора пишет.
— Алло… алло… Василий Егорыч? Да… это я… узнал, дорогой? Слушай, к нам завтра две машины с пивом приходят, разреши нам на площади прямо с машин торговать? Вот спасибо, дорогой. Так что я на тебя ссылаюсь в случае чего?
— Алло. Алло. Да. Да. Нет. Да. Только таможня через нас. Да. Не волнуйтесь — вы не первый у нас.
Я останавливаюсь в дверях и машу рукой в знак приветствия. Но порога не переступаю.
Глава третья (День третий)
Сегодня в роте праздник. За молодыми закрепляют оружие. Говорят, что традиция вручать духам автоматы в торжественной обстановке уходит корнями куда-то к самым истокам. Мне эта традиция нравится. Есть в ней что-то от древней воинской славы нашего Отечества. Мы построены отдельно от остальной роты. Ротный выкрикивает наши фамилии по списку, и под троекратное «ура!» остального личного состава нам вручают боевые единицы. Всё. Мы — полноценные солдаты. И можем «ходить на боевые». Странно. Автоматы закончились, а моя фамилия не прозвучала. А… всё ясно. Мне достается СВД . Просто на столе она не лежала, а стояла рядом. Вот я на неё внимания и не обратил. Ротный с кривой ухмылкой перехватывает её за цевьё и протягивает мне.
— Владей.
Я трясущимися руками принимаю драгоценную ношу и возвращаюсь в строй.
— Вольно. Разойдись.
Нам жмут руки и хлопают по плечам. Где-то в глубине души начинает теплиться надежда: может быть, и строить нас уже не будут? Не. Это я погорячился.
Но сегодня праздник. Нас не трогают. Делают всё, чтобы нам этот день запомнился с хорошей стороны. Так, собственно, и произошло. Идёт разговор, понятный только посвящённым.
— Стандартный лифчик тебе не подойдёт — у тебя рожки другие. Потом подойдёшь ко мне — я тебе дам американский. Хотел до дома оставить — для рыбалки. Ну, так уж и быть.
— Резинку на оптике себе поменяй — отдача у неё сильная.
Я счастлив и горд. Я — солдат Ограниченного контингента Советских войск в Афганистане. И мне только что дали добро «играть в войнушку». Процесс осознания придёт позже. Много позже. Будут и ночные кошмары, и прочее, и прочее, и прочее. А сейчас я просто радуюсь. Я — солдат Советской Армии. Сейчас подпишу бирку со своей фамилией и торжественно приклею её на железный ящик.
По расположению полка шныряет замполит. Быстрый шаг чрезвычайно занятого человека. Целеустремлённый взгляд. Сразу видно: офицер «перестроился». Мы здесь, понимаете ли, не просто так. И советский воин-интернационалист — это прежде всего политически грамотный боец. На апрельском пленуме ЦК КПСС Генеральный секретарь Коммунистической партии М. С. Горбачев, в частности, заявил…
Надоело, блин…
— Товарищ подполковник, а насчёт вывода пока ничего не слышно?
Замполит сплёвывает на песок и, взмахнув рукой, шагает дальше. Ну, народец… Он им про то, какие великие дела сейчас творятся, а они… всё о себе и только о себе. Эгоисты.
Сегодня я в наряде на ближнем КПП . Это своего рода халява. Оказываешься на целые сутки оторванным от основной массы старослужащих. Состав наряда прост: один дед и двое молодых. Так служить, конечно, можно. Сейчас на дворе ночь, и я в полной амуниции брожу взад-вперёд перед опущенным шлагбаумом. Небо здесь настолько низкое, что, кажется, звёзды цепляются за крыши бараков. А Млечный Путь? Нет, действительно жаль, что я не художник. Где-то вдалеке замаячил огонек сигареты. Я срываю с плеча автомат и медленно отступаю в тень ближе к стене КПП. Постепенно в темноте сгущаются два силуэта. Так и есть. Направляются прямо сюда.
— Стой, кто идёт? Пароль — два.
Пароль на эти сутки — «семь». Сколько будет от семи отнять два? Теперь, если из темноты не закричат «Пароль пять», я имею полное право пальнуть. Причём не в воздух. Но, слава Богу, прохожие умеют считать. Я слегка успокаиваюсь, но автомат на плечо не вешаю. Через десяток шагов тени попадают под луч прожектора, и я вздыхаю с облегчением: это начальник разведки и наш ротный переводчик.
— Здравия желаю, товарищ майор, — начинаю я, но тот делает знак, чтоб я замолчал.
— Вот что, боец, — он бросает на песок папиросу и тушит её ботинком, — мы с Хамидовым сейчас на дальний КПП и назад. А ты пока разбуди дежурного, пусть освободит нам комнату. К нам тут кое-кто подойти должен.
Они уходят, а я через дверь пытаюсь разбудить дежурного. Потом второго дневального. Ничего не получается. Вот ведь… проблема на пустом месте. От КПП — ни на шаг, а как до них достучаться? Не орать же на весь полк? И я, поминутно оглядываясь, подскакиваю к дежурному и начинаю трясти его за плечо.
— Миш… проснись, Миш…
Тот лениво открывает глаза.
— Чего ещё, дух?
Я быстренько пересказываю ситуацию и, убедившись, что услышан и понят, выскакиваю наружу. Вовремя. Где-то внизу на дальнем КПП уже видно какое-то копошение, и скоро становится ясно, что к нам направляются три фигуры. Значит, майор, переводчик и наш тайный посетитель. Из КПП выходит дежурный. Поправляет на себе повязку и лениво буркает: «Воды дай». Я отцепляю от пояса фляжку и подаю ему. Он полощет рот, выплёвывает воду и возвращает её мне.
— Стойте здесь и молчите, когда подойдут, — предупреждает он меня и второго дневального, который к этому времени вышел на воздух, на ходу застегивая бронежилет.
Фигуры приближаются.
— Крикни им.
Это дежурный мне.
Я послушно ору: «Пароль один!» Из темноты мне в ответ звучит «Шесть!» Я отступаю в сторону.
— Товарищ майор, дежурный по КПП…
— Знаю, знаю. Сержант, погуляй пока здесь.
Дежурный чувствует себя уязвлённым. Уж кто-кто, а он стоять ночью вне КПП с духами не должен. Он надувается и молчит.
Вот так сюрприз. Третья фигура закутана в паранджу. Мышкой она проскакивает внутрь и откидывает её с головы назад, прежде чем Хамидов, который идёт последним, успевает закрыть дверь. Я краем глаза успеваю отметить, что никакая это не женщина. Под паранджой к нам в гости пришёл какой-то грязный бородатый мужик с заискивающей улыбкой и бегающими глазками.
Ближнее КПП. Дальнее КПП. Несколько рядов проволоки… Хаотично устроенное минное поле. Ну, что ж. С равнинной стороны всё более-менее ясно. А вот та сторона расположения, что почти вплотную примыкает к горам, — это постоянная потенциальная угроза безопасности. Тропинок полно. Опять же — господствующие высоты. И на двух из них со времён обустройства нашего полка в Джабале расположены два выносных секрета — «Гора Один» и «Гора Два». Две большие головные боли для бачей . Если с гор к расположению полка — то только через них. С умом люди подошли к обороне своих рубежей. Раз в неделю мы поднимаем на секреты еду. Взваливаем на себя мешки с рисом, коробки со сгущёнкой, тушёнкой, очищенным картофелем. И если кто-то думает, что мы идём наверх без оружия, боекомплектов и бронежилетов, так он таки ошибается. Сколько же всего на мне навешено, когда я поднимаюсь на тысячу метров вверх? Никогда над этим не задумывался. Потому что и так знаю — полно. В колонну по одному, выдерживая медленный черепаший шаг (сам по себе изнурительный) мы начинаем подъём. После первой сотни шагов уже перехватывает дыхание, пот заливает глаза и едко щиплет кожу. Шаг. Ещё шаг. Ещё шаг. Останавливаться нельзя. Каждый третий шагает налегке, в смысле — не тащит еду. Он зорко осматривается по сторонам. Так надо. Шаг. Ещё шаг. Дыхание со свистом вырывается из перекошенного рта.
— Москва, дыши носом. Дыши носом. Что, урод, ноги слабые? Сегодня ночью будем тебя тренировать.
Шаг. Ещё шаг. Ещё шаг. Когда ж это кончится?
— Стоп, — говорят откуда-то сверху. И дальше по колонне как эхо летит: «Стоп… стоп… стоп…»
Я уже давно не поднимаю головы. У меня на шее мешок с крупой, все свои силы я трачу на то, чтобы не поскользнуться и не упасть. Что там по сторонам? Это меня уже мало интересует. Мне б доползти до вершины без позора и скандала. А там точно не будет хуже, чем сейчас.
— Вперед, — раздаётся сверху, и подъём возобновляется.
Всё-таки не место красит человека, а человек красит место. «Гора Два» — самый яркий тому пример. Здесь люди изо всех сил борются за то, чтобы не потерять человеческий облик. Чистота. Порядок. У них даже баня есть! Серьёзно! Вот это да!!!
Совсем другой жизненный настрой на «Горе Один». Оборванные, грязные, небритые бойцы. Лихорадочно горящие глаза. Принесённую нами еду они измеряют количеством плана, который можно выручить за неё в соседнем кишлаке.
Или, Или! Лама савахвани?
Послесловие к главе третьей (День третий)
В небольшой фотомастерской, которая, вероятно, доживает свои последние дни — в связи с отставанием от технологического роста, на стенде развешаны образцы профессионального мастерства. Фотографии три на четыре, четыре на шесть, с уголком, без уголка. А это что? Художественная съёмка. Здесь улыбающиеся дети, чинные старушки, заранее готовящие себе снимки на памятники. И есть среди них одна фотография, сделанная ни много ни мало двадцать с лишним лет назад. Трое улыбающихся парней в голубых беретах, с полным набором значков воинской доблести. И у каждого по ордену Красной Звезды. Вот ведь как бывает. Вместе совершали прыжки от военкомата, вместе призвались, вместе служили. И вернулись в один день на радость родным и близким. Один из них сейчас довольно успешный бизнесмен. Второй ещё с далёкого 1996 года в розыске за совершение особо тяжкого преступления. Третий праздновал своё долгожданное возвращение домой, пил на радостях, пил за погибших друзей, пил за победы русского оружия… Пил, пока ему самому и всем его родным не стало ясно, что он уже никогда не остановится. Не помогли ни уговоры друзей, ни слёзы матери, ни угрозы участкового. Умер зимой. Замёрз на улице. Документов при нём не оказалось. Зато оказался орден Красной Звезды, бережно завёрнутый в грязную тряпицу.
Господи, Господи… За что ж ты нас так…
Глава четвёртая (День четвёртый)
Вот всё у нас не как у людей. То есть мы всегда имеем хорошие задумки, но воплощаем их в жизнь с некоторыми ляпами. Почти всегда. Оказывается, мне положен наставник. То есть меня закрепили за определённым старослужащим, которому замполит роты категорически приказал отвечать на все глупые вопросы, которые у меня могут возникнуть. Сама по себе идея неплоха. Но в дело вмешивается партийный комитет полка и начинает эту идею всячески развивать. Одним из последствий их мозговой активности является настойчивое убеждение в необходимости (цитирую) наставников послать письма родителям своих подопечных чтобы «лучше узнать о характере и наклонностях своих молодых товарищей». Ух. Еле выговорил. Кто это всё придумал? В роте за написание посланий сажают Сашу Иванова –– он черпак, у него время есть и почерк у него хороший. Деды себя, естественно, подобной ерундой не утруждают. Сегодня в роту на имя моего наставника пришло письмо от моей мамы. Начало я помню как сейчас.
«Здравствуйте, уважаемый младший сержант. Сегодня по почте получила ваше письмо и сначала очень испугалась, но рядом с ним было письмо от сына, и я сразу успокоилась». Далее на трёх листах она писала, какой я хороший, и просила меня не обижать и следить за моим здоровьем, потому что я в детстве перенёс болезнь почек и т. д.
Да. Хорошо, что два письма пришли сразу. Кто-то, увидев в ящике письмо домой из-за речки от незнакомого солдата, просто хлопался в обморок. А у кого-то и сердце прихватывало. Всё у нас не как у людей.
Мне повезло! Выпал шанс прокатиться на броне БТРа да ещё и за расположение полка! В Чарикар! Начальнику разведки что-то понадобилось купить, моментально собралась целая толпа офицеров, и меня он снял прямо с наряда по КПП «на часок». На броне посидеть, пока они будут отовариваться. Кайф!! Сейчас я «как взрослый» качу к дальнему КПП, вцепившись рукой в какую-то железную ручку, назначение которой не совсем понимаю. На КПП бойцы в чёрной форме с белыми полосками на рукавах придирчиво проверяют у нас пропуск. Да, дорогие товарищи. ГАИшники есть даже в Афганистане. Только называются они по-другому — «комендачи». Всё нормально. Старший по КПП кивает головой, и нам открывают шлагбаум. Я никогда ещё не выезжал из расположения на открытой броне. Всё это так здорово! Так интересно! Ух! Сколько будет рассказов потом, когда я вернусь домой! Эх… жаль, меня сейчас никто не видит! БТР замедляет ход и останавливается. Прямо на дороге. По обеим сторонам её тянется бесчисленный ряд дуканов . Продают и покупают всё — от военной формы и открыток с индийскими красавицами до японских магнитофонов и кожаных курток. Могут продать и «стингеры». Но не нам. Хотя… Офицеры спрыгивают на песок и начинают бойко торговаться. Внутрь магазинчиков не заходят — да это и не надо. Благо товар разложен почти прямо на дороге. Выбирай — не хочу. БТР сразу облепляет толпа «бачят». Пронырливые такие детки — палец в рот не клади. Цыгане отдыхают. Я делаю грозное лицо и показываю на автомат. Но их не проведёшь. Они уже всё для себя решили на мой счёт. Стоп… Что это в руках у одного из них? Мороженое! Настоящее мороженое!! В вафельном стаканчике! Как дома! Я сейчас умру. Лихорадочно думаю, что бы такого мне предложить в обмен? Тут сгодится всё — любая мелочь в ходу. Лезу в карман бушлата и… о чудо!!! Нахожу там две шариковые ручки! Ну, точно, я ж в журнале на КПП записи делал. Достаю одну из них из кармана и начинаю призывно крутить ею в руке. Мой манёвр замечен и понят.
— ПисАлка! — взвизгивает один чумазый мальчишка. И чуть не бросается мне на шею. — Бакшиш? (пер. «Подаришь?»)
Вот только ручки я им ещё не дарил. Я решительно показываю пальцем на стаканчик мороженого. Как назвать его на местном языке, я не знаю и поэтому использую известные мне слова:
— Камкам бухубуху (пер. «немного еды»).
Мне протягивают недоеденный стаканчик. Я решительно мотаю головой и знаками показываю: нужен новый. Некусаный. Мальчик куда-то исчезает и через мгновение вырастает перед БТРом с новым аппетитным, восхитительным, прекрасным, драгоценным рожком мягкого пломбира. Одной рукой протягиваю ему ручку, другую протягиваю за мороженым. Цап-царап. Обмен состоялся. Я в полном блаженстве жую, ем, кусаю, поглощаю лакомство, уже с трепетом ожидая второй порции. Съев вафлю стаканчика, я небрежным жестом фокусника извлекаю из бушлата вторую ручку. Мальчишка понимающе кивает, и вот я уже снова блаженствую. Да. Так служить, конечно, можно. Теперь можно и в полк.
Кстати, в полку тоже есть магазин. Обиходное название — «чипок» . Обычный контейнер с вырубленным в нём окошком. Но внутри впечатляет инвариантностью выбора. Что есть чипок в воинской части на территории СССР? Что-то вроде кафе, где есть стандартный набор для любителей утолить голод за счёт средств, присланных из дома. Ну, печенье там. Или вода газированная. А здесь совсем другая история. Во-первых, и вода, и печенье здесь таких сортов, о которых в Союзе я и не слышал. И даже не подозревал об их наличии. Во-вторых, кроме всего съедобного тут представлена ещё и легкая промышленность. В виде кроссовок белого цвета. Недосягаемых для покупки вещей на моей великой Родине. Тут — пожалуйста. Бери — не хочу. Всего двадцать пять чеков. У нас в роте, начиная от черпака, все в такой обуви по горам ходят. Удобно ведь. Я сразу подсчитываю, что, получая как сержант, да ещё снайпер, как раз чуть больше двадцати чеков в месяц, смогу их купить уже с первой получки. Но жизнь вносит в мои планы очередные коррективы. Мне очень быстро объясняют, что деньги куда нужней солдату, который уже через полгода будет гражданским человеком, а, следовательно, нуждается в средствах для покупки подарков заждавшимся его родственникам. Очень многочисленных. Я понимаю и добровольно сдаю в «дембельский фонд» половину. Ничего. Значит, с кроссовками повременю. Какие мои годы?
Поездка на БМП по каменистой дороге — это нечто зубодробительное. Особенно когда сидишь, свернувшись, в тесном отсеке для десанта, и чьи-то не совсем чистые сапоги свешиваются в люк в опасной близости от твоего лица. Впрочем, иногда при езде люк закрыт, но в этом случае меня мутит. Но я скорее умру, чем кому-нибудь в этом признаюсь.
БМП вдруг резко останавливается. То есть абсолютно резко. Раз — и замерла. Никаких тебе торможений или сбавленного хода. Это нормально.
— К машине!
Мы вылезаем из машины, щурясь на белый свет. Вокруг белым-бело. Мы заехали в горы, и тут уже погода вроде нашего российского ноября. Морозец на грани слякоти и очень влажно. Под ногами каша из снега и грязи. И я прыгаю с брони , разбрызгивая эту кашицу вокруг себя. Сержант Виталий, которому я своим прыжком испачкал штаны, ругается и обещает спустить с меня шкуру, как только вернёмся назад. Что ж мне так везёт-то?
Что-то вокруг идёт не так. Нет, я не такой уж опытный в таких делах человек, но то, что ситуация складывается нестандартная — это ясно даже мне. Вокруг наших машин (три БМП и одна БРДМ с сапёрами) собралось много мужчин разного возраста. Одеты они в длиннополые рубахи, которые я видел в индийских фильмах, и такого же покроя штаны. Довершают наряд кожаная куртка и на голове какая-то непонятная шапка. Отдельно от остальных стоят три благообразных старца, преисполненных достоинства. Эти одеты в халаты. «Здорово, отцы. Давно здесь сидим» (приходит на ум).
— Хамидов, ко мне.
Ротный дожидается, пока к нему с замыкающей машины подбегает толмач, и просит перевести. Но прежде вежливо здоровается.
— Салам алейкум.
— Ваалейкум ассалам, — разноголосо отвечают старцы и слегка кланяются. Дальше ротный говорит по-русски, а рядом с ним тараторит что-то переводчик.
— Спроси, почему нас встречают все мужчины кишлака?
Один из стариков, дослушав перевод, начинает что-то объяснять, жестикулируя руками. Двое остальных согласно кивают головами и временами издают одобрительные звуки.
— Вы опять пришли ставить тут мины. А потом воины Ахмад-шаха придут ставить свои. А потом наши дети пойдут собирать хворост и попадут к Аллаху. Как мы можем жить, словно в клещах между вами и ними? Поэтому ставить мины здесь мы вам не дадим. И клянёмся именем Аллаха, что воинам Ахмад-шаха через наше ущелье пройти не дадим.
— Врут, — убеждённо добавляет по-русски Хамидов, радостно улыбаясь старику.
— А если мы вернёмся позже? — спрашивает ротный.
Хамидов переводит, а старик пожимает плечами.
— На всё воля Аллаха, — переводит его ответ толмач и добавляет: — наверх просит посмотреть, товарищ капитан.
Мать моя женщина. Там есть на что взглянуть… Почти на каждом камне люди с автоматами. Вот попали мы. Старик, видя наше замешательство, улыбается, обнажая редкие коричневые зубы.
— Уходим, — ротный резко поворачивается и быстро идёт к машине. Вдогонку со скал разносится издевательский смех и улюлюканье.
— Шурави буру , — несётся нам в спину.
— Ну, чего рты открыли, — набрасывается на нас Виталий. — сказано же — по машинам…
Машины разворачиваются. Шурави буру.
Или, Или! Лама савахвани?
Послесловие к главе четвёртой (День четвёртый)
Год 1995 й
Сегодня к нам в офис приезжали ребята из Совета Ветеранов Афганистана одного районного центра в соседней области. Жали руки, обнимались, хлопнули по рюмке. Их ко мне прислал один наш общий знакомый, рассказавший им о месте моей службы. Ребята приехали с деловым предложением. Городок у них небольшой, единственный завод временно закрылся — они предлагают нашей фирме открыть у них филиал. Я осторожно и пытаясь никого не обидеть пробую им объяснить, что эта затея, мягко говоря, бесперспективная. Они и слышать ничего не хотят и ждут меня в гости в следующий понедельник. Что ж. Придётся ехать. На месте понимаю, что ситуация ещё хуже, чем предполагалось. Но ещё ужасней то, что встречают меня как дорогого гостя, щедро выложив на стол, как я понимаю, всё, что есть в домах. Кусок не лезет в глотку. Выждав достаточно времени, чтобы не обидеть людей сразу, я, пряча глаза, запинаясь на каждой букве, сообщаю, что в этом вопросе ничем не смогу им помочь. Тем не менее, принято решение оказать посильную финансовую помощь Совету Ветеранов Афганистана этого города. Гробовое молчание. Потом, с грохотом отбросив стул, на ноги вскакивает один из хозяев.
— Сволочь, — дрожащим от ненависти голосом шепчет он, — деньги свои знаешь куда себе засунь? Мы у тебя не подачек просим, ясно тебе, крыса?
Я на негнущихся ногах встаю из-за стола и бреду к выходу. Меня не провожают. Меня просто нет. Я для них только что умер. Выхожу во двор, завожу машину и, петляя по узким дорогам, выруливаю на московскую трассу. Что это со мной? Блин, да я ж плачу…
Глава пятая. (День пятый)
Саланг. Дорога жизни. В тысяча первый раз говорить о её важности, значимости для доставки из Союза в Афганистан товаров первой необходимости нет смысла. А вот теперь её важность и значимость возросла многократно. Потому что теперь по ней назад из Афганистана в Союз потянутся колонны с нашими ребятами. И на нас возложена высокая честь (это не громкие слова — это так) подготовить для движения колонн один из её участков. А именно — обеспечить прикрытие сапёров, минирующих ущелья, вплотную прилегающие к дороге. В принципе, разведка уже получила сведения, что Ахмад-шах выводу русских из Афганистана препятствовать не будет. Он собирается беречь своих людей для намечающейся борьбы за брошенную власть. Ведь ясно же даже ежу, что Наджиб весу здесь никакого не имеет. Пусть он и уже Наджибулла. А от дружбы с русскими кафирами ему не откреститься никогда.
Мы уже вылезли из машин и теперь делимся на две группы. Одну из них замполит поведёт вверх по правой стороне ущелья. Другая группа, возглавляемая командиром второго взвода, поднимется наверх с другой стороны. Сапёры, зевая, ждут, пока мы взберёмся на горы.
— Вперёд.
Потянулись гуськом. Ущелье затянуто мерзким туманом, он просачивается под свитер и неприятной липкой массой обволакивает тело. Тьфу. Гадость какая.
Поднялись на первую высоту. Замполит с несколькими бойцами остаётся здесь. Две тройки бойцов поднимутся ещё выше. Такая вот трёхуровневая система. Первая тройка (в составе которой я) начинает подъём. Ещё минут пятнадцать я пыхчу от натуги — и вот казавшийся бесконечным путь заканчивается. Виталий тычет пальцем в большой камень. За ним и устроимся. Естественное укрепление. Можно и отдохнуть. Туман здесь ещё гуще, чем внизу. Замполита с ребятами мы ещё видим нормально, а вот те, кто остался у машин, кажутся нам едва заметными фигурками, копошащимися в тумане, как ёжики. Где-то на другой стороне ущелья начинает клубиться оранжевый дымок. Ну, есть такое правило: прибыл на место — так обозначься, что это ты. Наш старший — товарищ сержант Виталий на этот счёт другого мнения. Дым виден как своим, так и чужим. Поэтому запускать его — только привлекать к себе внимание. И так сойдёт.
— Москва, что там у нас?
Я развязываю рюкзак. «У нас» там тушёнка, галеты, паштет, шоколад и фляжка с напитком из воды, сахара и лимонной кислоты. Всё-таки попадаюсь я не всегда.
— Красавец. Ну, давай, посматривай тут.
Деды начинают приём пищи, а я деликатно отворачиваюсь и начинаю изо всех сил смотреть по сторонам через этот проклятый туман. Кстати, тут он как раз редкий-редкий. А вот вниз глядишь как через парное молоко. Эх, есть-то как охота. Особенно когда за спиной стук ложек и довольное чавканье. Чувства опасности нет никакого. Да ладно. Что тут может случиться? Всё под контролем.
Фых… фых… фых… фых…
Из тумана медленно выплывает снаряд от «мухи» (одноразового гранатомёта) и величаво движется в нашу сторону. Интересно, он так и должен медленно двигаться, или это для меня время замерло? Мы все трое с выпученными глазами следим взглядом за тем, как он с достоинством пролетает мимо нас (только что вот крыльями нам не машет) и врезается в большой валун по соседству. Хорошо ещё, что осколки ушли в ущелье. Мы как по команде валимся на землю в остатки еды. Передёргиваются затворы. Так. А стрельбы-то никакой нет. Снизу доносится крик. Старший жестом показывает нам, чтобы не высовывались, а сам осторожно выглядывает наружу. Внизу замполит разговаривает по рации и машет ему рукой. Дымом не обозначились? Не обозначились. Вот ротный, заметив какое-то шевеление в тумане, и вмазал по нам из гранатомёта. Замполит кричит нам, чтобы мы успокоились: он больше не будет.
Виталий взрывается громкой бранью, потом плюет, и они вдвоём начинают доедать то, что не пострадало от нашего падения на землю. А у меня начинают мелко дрожать пальцы. Потом руки. Потом начинает колотить всего.
— Подъём, Москва. Спускаемся.
Да я б и рад подняться и спуститься. Вот только ноги не слушаются.
Кстати, завтра Новый год.
Одним из моих заблуждений на предмет распорядка дня в Советской Армии было отсутствие тихого часа после обеда. Ну, вот уверен я был, на гражданке пребывая, что есть в армии тихий час. Кстати, я ещё был уверен, что в нашей армии нет больше пушек. Зачем нам пушки, если есть ракеты? Ну, разве что для парадов. Когда увидел — мягко говоря, удивился. Далёкий я был человек от всех этих военных дел. Бывает.
Сегодня исключение из правил. Тихий час для всей роты — и не после обеда, а после завтрака. Ротный дал строгий наказ: всем затаиться и спать до обеда. Из расположения — ни ногой. Не знаю, в связи с чем. Нам не докладывают. Сейчас я, не веря своему счастью, замер на своём втором коечном ярусе. Сегодня канун нового, 1988 года. Будем праздновать! Собрали всё, что у кого было. Купили в военном магазинчике много всякой всячины. Лабус, сдавшись перед нашими дружными просьбами, обменял в Чарикаре кое-что из своих запасов на баранину и разного рода разносолы. Хамидов потребовал у него купить ещё какие-то приправы и, получив всё это, ушёл на кухню. После обеда вернулся в роту. Его земляки притащили четыре больших казана настоящего плова. В небольшой комнате, где мы обычно гладим форму, сейчас что-то вроде кухни. Делают торты, выкладывают закуску на тарелки. Знаете, из чего делают торты? В магазине закупается лошадиная доза голландского печенья. Оно расталкивается в котелках, потом смешивается со сгущёнкой до получения нужной консистенции. Потом самое главное — это придание внешнего вида. В полученную массу добавляется немного зелёнки или йода. Масса принимает соответственно нежно-зелёный (фисташковый) или желтоватый (чайный) цвет. Потом придаётся форма. Вкус специфический.
Черпаки и деды хитро переглядываются между собой. У них по случаю грядущего праздника где-то уже стоят два бочки с бражкой. Лабус перерыл все возможные укрытия и заначки — не нашёл.
За стол садимся около 22:00. Едим вволю. Поздравления и КВН (первый взвод против второго). Лабус, наряженный Дедом Морозом. Танцы под магнитофон. «Мираж» поёт нам о любви и радости. А в полночь мы высыпаем на балкон. Офицеры с автоматами. И вот под бой курантов изо всех ангаров и модулей в небо посылаются автоматные очереди трассирующих пуль. Это вроде фейерверка. С Но-вым го-дом! С Но-вым счасть-ем! Урррррраааааа!!!!!
Внизу в беседке откуда-то взялся бачок с брагой. К ручке привязана кружка. Все потихоньку бегают туда — якобы на перекур. Духи, конечно, нет. Нам ещё в роте порядок наводить.
С Новым, 1988 годом!
Конец января. Уже весна практически. Солнышко, дожди практически перестали. Красота. А мы снова на Саланге. С тупой монотонностью движемся по нему в сторону Хайратона . И всё по сценарию. Остановка. Подъём. Минирование. Команда спускаться. Домой в полк.
Вот и на этот раз мы останавливаемся на дороге, к которой на этом её отрезке примыкает русло высохшей речки. По дороге лениво едут «барбухайки». Так тут называют машины местных жителей.
— Строиться.
Неожиданно в мерное тарахтение моторов на дороге врывается громкий взрыв. И сразу же вслед за ним начинается беспорядочная стрельба.
— За броню, уроды.
Меня и ещё одного духа сержант могучим пинком отправляет за нашу БМП.
— Сидеть и не высовываться, уроды.
Стреляют-то наши. Палят в белый свет как в копеечку— а в ответ ни выстрела. Замерла колонна машин на дороге, местные водители из самых ближних к нам машин уже проворно убежали под мост. Стрельба прекращается так же неожиданно, как началась. Но вместо тишины мы теперь слышим чей-то истошный визг. Я осторожно выглядываю из-за машины. Прямо на меня несётся Саша Иванов (тот самый, что писал красивым почерком письма к нам домой) с перекошенным лицом и бешеными глазами. За ним, отставая на половину шага, летит наш ротный санитар, пытаясь на ходу ухватить его за бушлат.
— Держите его, — хрипит он нам.
Мы дружно выпрыгиваем навстречу Саше и сбиваем его с ног.
— К земле! К земле его прижмите! — орёт санитар, руками и зубами разрывая какие-то пакеты.
— Мама… мама, — тонким голосом визжит Саша, когда мы вчетвером наваливаемся на него и стараемся придавить своими телами к земле. Четыре человека в бронежилетах и с полными БК с трудом справляются с извивающимся на песке раненым солдатом.
— Ноги! Ноги держите!
Я стараюсь чуть отползти от пояса Саши к ногам, гляжу вниз, и меня мутит. Удивительно, как он вообще прибежал — у него ж каша вместо колена.
Наконец всё-таки находится место для укола. Саша слабеет, перестает дергаться и кричать. Теперь он лежит на земле, закатив глаза, и только стонет: «Ы… ы… ы….»
Я поднимаюсь на ноги, чтобы увидеть, как на броню первой машины закидывают на плащ-палатке ещё кого-то из ребят. Лицо его залито кровью, и узнать его не получается. Руки неестественно, как у сломанной куклы, раскинуты в стороны. БМП разворачивается и срывается в сторону полка. Мы грузим раненых (их оказывается ещё трое) и тоже несёмся назад на максимально возможной скорости.
На КПП уже подняты шлагбаумы. БМП с ранеными несутся прямо к санитарной части. Саша снова начинает постанывать — заканчивается действие лекарства. Двое других молчат, стиснув зубы. У одного рукав намок от крови. Что со вторым — неясно. Просто закрыл глаза и часто-часто дышит.
У санитарной части уже ждут носилки. Рядом с ними стоит врач и несколько больных, которых позвали для того, чтобы эти самые носилки отнести. Сашу перекладывают и быстро уносят. Остальные легкораненые, чуть пошатываясь, заходят в здание своим ходом.
Так. Оказывается, на первой машине был Валера. Черпак из второго взвода. До полка его не довезли.
Выясняются подробности. Внутрь первого БМП кто-то из проезжавшей мимо машины кинул гранату, да так ловко, что она взорвалась над люком, когда Саша из него уже вылез, а Валера только высунул голову. Лицо у него практически не пострадало почему-то, а вот шею насквозь пронзили множество осколков. И бронежилет у Валерки полон этой застрявшей гадости. Вот такие дела.
Вечером в роте собирают дипломат . Каждый отдаёт какую-нибудь вещь, оставленную для дома. Например, афганский женский шёлковый платок, что помещается в спичечный коробок, или часы с мелодией. Я по нищете даю десять чеков. У меня просто больше нет.
В кабинете командира роты пьёт китайскую водку замполит. Ему предстоит отвезти этот дипломат в далекий уральский городок. Вместе с телом Валеры.
Послесловие к главе пятой (День пятый)
Я очень долго не поддавался на уговоры, но, как говорится, вода камень точит — и я сдался. Объясняю. Дело в том, что моя тёща, будучи весьма активной дамой, разузнала из достоверных источников, что мне как участнику боевых действий положена масса всякого рода льгот. И одна из них — возможность купить без очереди мягкую мебель. Ну, такое сейчас время. Очередь на всё и за всем. Она везде побегала, и теперь осталось только уговорить меня, чтоб я отправился в специальный магазин, зарегистрировался и терпеливо ждал. Сколько мог, я отнекивался. Сколько мог, я тянул. Раз за разом выслушивал долгие речи о том, что «стесняться мне нечего», про то, что «все так делают, вот, к примеру, зять Светланы Ивановны» и прочее и так далее. В общем, уговорили. В контору я сходил, предъявил там, сгорая со стыда, военный билет, расписался в нескольких ведомостях и отправился домой. Мне сказали, что пришлют квитанцию, когда пора будет забирать товар.
И вот через пару месяцев в почтовом ящике обнаружился талон с извещением о том, что вожделенную мебель я могу получить в удобное для меня время по указанному адресу. Цена и прочие нюансы уточняются. Моё присутствие необходимо.
Ну что ж, назвался груздем — полезай в кузов. Отпрашиваюсь на работе и еду в магазин с предсказуемым названием «Мебель». Вхожу в старенькое и абсолютно пустое помещение, которое от своей пустоты кажется больше, чем есть на самом деле. Из предметов мебели в зале только касса, из людей — только кассир. Вернее, кассирша. Дама в ярко синем халате прямо на рабочем месте пьёт кефир из бутылки, заедая его батоном хлеба.
Я подхожу и открываю рот, чтобы изложить своё дело. Дама глазами показывает мне на кефир и батон. Понимаю. Умолкаю. Жду. Насытившись, кассир без слов протягивает руку к белому листку бумаги, который она видит в моей руке. Я отдаю. Она бегло читает, потом кривит губы в усмешке, выходит из своей кассовой будки и жестом предлагает следовать за ней. Я иду. Мы заходим в подсобное помещение, целиком и полностью заставленное всевозможной мебелью. Здесь вкусно пахнет тканью и кожей. Да. Это место гораздо больше похоже на магазин. Потолкавшись в узких проходах между диванами, столами и креслами, мы приходим в самый дальний угол, где женщина останавливается и победно бьёт по спинке маленького детского дивана.
— Вот, — победно говорит дама, — диван «Малыш». Оплата на кассе. Машина-то есть, чтоб отвезти, — она критически оглядывает меня, — или на спине потащишь?
— Извините, — робко говорю я, — мы на мебель бумагу писали. Мягкую мебель. Это, наверное, ошибка.
Женщина молчит и багровеет лицом. Затем вдруг взрывается серией нечленораздельных криков, суть которых сводится к тому, что я «наглый и поганый щенок», который невесть чего о себе возомнил, и что ещё разобраться надо, за какие заслуги мне диван положен, раз уважаемые люди годами себе нормальные кровати ждут. Не дожидаясь, чем всё закончится, я разворачиваюсь и быстрым шагом иду к выходу через мебельный лабиринт. Вслед мне летит фраза, уже ставшая крылатой: «Я тебя туда не посылала!»
Выхожу из подсобки в зал и жадно глотаю свежий воздух. Руки предательски трясутся. Мысли в голове мешают друг другу. Чтоб я ещё раз… чтоб я ещё кому-то… Никогда. Ни за что. Ни в коем случае!!!
Эпилог
Дорогой читатель!
Вот и подошло к концу это короткое повествование. Я не претендую на высокое звание знатока боевых действий в республике Афганистан. Скорее, наоборот. Тяжело судить о стратегии и тактике, если у тебя нет на это ни сил, ни времени, ни образования. Можно лишь одно — делать то, что должен делать. И тогда всё будет хорошо. Правильно.
До свидания.
Честь имею.
Краткий словарь для помощи при восприятии отдельных фрагментов текста
Добавлен автором
Саланг — стратегический перевал в Афганистане, в горах Гиндукуш, связывающий северную и центральную часть страны.
2 Покупатель — расхожее название офицера, отбирающего среди множества анкет личный состав для своего подразделения.
«Восьмидесятка», он же БТР 80 — советский бронетранспортер. Создан в начале 1980-х годов как дальнейшее развитие БТР 70 с учётом недостатков, выявленных в начале ведения боевых действий в Афганистане.
Шпринг-мина. Она же мина-лягушка. После того, как на неё наступали, срабатывал механизм, мина подпрыгивала на высоту 40–50 см и взрывалась. Страшное дело.
Или, Или! Лама савахвани? (Мат. 27:46) Боже мой! Боже мой! Для чего Ты Меня оставил? Слова на сирийском языке, произнесённые Спасителем на кресте и совершенно точно соответствующие еврейскому тексту псалма Пс. 21:1.
Пушту является официальным языком Афганистана, наряду с дари.
Речь идёт о реке Амударья, которая служит естественной границей между СССР и Афганистаном. Вывод войск заканчивался пересечением моста через эту реку. 15 февраля 1989 года последний командующий Ограниченным контингентом Советский войск в Афганистане генерал-лейтенант Громов скажет: «За моей спиной не осталось ни одного советского солдата».
Чеки Внештогрбанка — аналог валюты. В СССР в них получали заработную плату так называемые «загранработники» — дипломатические и военные специалисты. И мы в том числе.
Пайса — сленговое название афганской валюты, используемое солдатами Ограниченного контингента Советских Войск.
В России в 1992–1994 годы ваучером называли чек, выдаваемый гражданам, который подлежал обмену на активы приватизируемых предприятий в рамках программы т. н. ваучерной приватизации. Объясню проще. Россию продали? Продали. Вот твоя доля, дорогой россиянин.
Построят — соберут для проведения воспитательной работы, сопровождаемой лёгким рукоприкладством. Построения молодой части роты проводились с завидным постоянством и были приурочены к частым отклонениям от соблюдения нерушимого Кодекса правил, получивших стыдливое название «Неуставные взаимоотношения».
Термин «черпак» в армии означает такой этап в срочной службе бойца, когда уходит вторая смена дедов с момента его призыва, и он остаётся «у руля» вместе со старшим призывом, на который в бытность его «духанки» приходился основной объём работы, в том числе по обслуживанию дедов.
Дед — солдат, которому до конца службы осталось менее полугода.
Наряд — это должностные обязанности военных. Как правило, они сводятся к наведению порядка в расположении роты и выполнению мелких поручений. Ходят в наряд молодые военнослужащие. Дабы старослужащие могли спокойно отдохнуть, устав от нарядов за предыдущий период службы.
Весьма частая ситуация. Дед, возжелав, допустим, сгущёнки, ставит задачу духу: найти и принести. На вопрос духа «А где мне её взять?», как правило, следует практический совет: «Родить». Поэтому духа, который нашёл искомое, на армейском сленге называют «роженицей».
Тумбочка — основное место в расположении роты. «На тумбочке» стоит дневальный — солдат, принимающий на себя все мыслимые удары судьбы от нежданно нагрянувшего начальства до одинокого деда, гуляющего по расположению роты в дурном душевном настроении.
Каптёрка — что-то вроде кладовки, отдалённо напоминающая одновременно комнату хранения забытых вещей и мифические закрома Родины. Место, где есть всё. И даже то, чего нет, там наверняка есть. Всё зависит от старшины.
«Вертушка» — вертолёт. Обычно молодое пополнение доставляли на заставы на вертолёте. Отсюда и выражение «пять минут с вертушки» т. е. только что прилетел.
Чарикарская зелёнка — большая равнина, заросшая мелкими деревьями и виноградом. На фоне общего горно-песчаного пейзажа очень красивая долина. Но из-за удобства использования кишмя кишела моджахедами.
СВД — снайперская винтовка Драгунова. В комментариях не нуждается.
В данном случае «лифчик» — это не предмет женского туалета, а снаряжение для выхода в горы. Как правило, это жилет, в котором есть отделения для хранения автоматных рожков, гранат и прочих мелочей. Стандартные лифчики выпускались под боеприпасы для АК (автомата Калашникова). Снайперам вроде меня приходилось ловчить и как-то их перешивать. Мне повезло. Мне подарили импортную вещь. Откуда и кто её притащил? Ума не приложу.
Оптика — оптический прицел СВД. Резинка на оптике при отдаче сильно бьёт в глаз, если неправильно держать оружие.
Замполит — заместитель командира по политической части. Должность сама по себе удивительная и достойная особого отношения. Очень многое в части и в судьбе солдат и офицеров зависело от того, «хороший» мужик замполит или «плохой».
КПП — контрольно-пропускной пункт.
«Бача» в переводе с афганского означает «парень» или «пацан». Там мы так называли местное население. Вернувшись, стали так называть друг друга. Это слово будто маячок для определения: свой перед тобой или чужой.
Дукан — на многих восточных языках означает: магазин, лавка с товаром. Как правило, прямо на дороге что-то вроде прилавка, заваленного чем попало. Над прилавком — навес. Кусок ткани, закреплённый на четырёх столбах. Есть, в принципе, и богаче оформленные магазины. Например, постройки, сделанные из ящиков.
Чипок — сленговое название армейского магазина, в котором продаются продукты, а также вещи, необходимые в солдатском быту.
БМП — боевая машина пехоты. Гусеничная техника, в отличие от БТР, который оснащён колёсами.
Броня — сленговое название боевой техники. БМП, БТР. Что угодно.
БРДМ — боевая разведывательная десантная машина.
Ахмад Шах Масуд — афганский полевой командир. Этнический таджик. Личность во многом легендарная. Противник, конечно, но не без благородства. Девять войсковых операций против него проводили. И всё без толку.
«Шурави» — историческое название русских солдат в Афганистане. В переводе с персидского — «советский».
«Буру» в переводе с афганского «доброго пути». В данном контексте — «убирайтесь».
Наджиб (Наджибулла) — государственный деятель, Президент Афганистана. Ставленник СССР. Несмотря на курс национального примирения, афганским народом воспринимался как ставленник извне. Казнён талибами в 1996 г.
Кафир — неверный. Исповедующий другую религию, кроме Ислама.
Хайратон — город на севере Афганистана на берегу реки Амударья.
Собирать дипломат — что-то вроде традиции. Передают родным погибшего друга небольшие подарки. В знак признательности, памяти. Просто от души.