Обманчивый свет тоннеля

      ГЛАВА   1

      - Зачем вы так, Ольга Сергеевна? Я же вам говорил: мне  очень неуютно  среди незнакомых.  А вы такие дифирамбы мне здесь развели…  Так неудобно!.. И не мой же праздник…
      Он старался не смотреть ей в глаза. Покрасневший лицом, с напряженными скулами, в мешковатом свитере – он судорожно мял ручки пакета и с брезгливостью  почувствовал, как от него резко и неприятно враз пахнуло  потом.
      Издатель пытливо уставилась  на него и придвинулась чуть ли не вплотную.
      - Сергей, вы хотите стать писателем? Или будете кричать в ванне: «Я – гений! Я – гений!»?  Так вот: выбирайте сами! А без общения, без пиара, без таких, вот,  встреч ничего у вас не получится! Не будете вы писателем без этого!
      Голос её звучал напористо и убедительно.
      - Да ведь они же хлопали вашим словам! А сами ни одной строчки моей не читали… Чего хлопали?! Не правильно это… - Он рискнул поднять голову. – Не правильно.
      Издатель мельком огляделась по сторонам, придвинулась совсем уж близко, и негромко, но яростно высказала:
      - Да не вам они хлопали! Знакомились просто. А вы что думаете, вот… они… все… - кивнула она на собравшихся после презентации на чаепитие.  –  они хоть что-нибудь читали у Мелехова? Ну, может, за исключением пяти-шести человек, а?  Читали?
      Серёжка тоскливыми глазами обвёл присутствующих. Писатели, редакторы, библиотекари, издатели… Даже из Городской Думы пришли. Спикер, кажется… Интеллигенция. Не читали… Как же так? И хвалят Мелехова, и хвалят, руки жмут, поздравляют, аплодируют…
      Юбиляр, в возрасте за пятьдесят, с объемистой роскошной бородой смущенно улыбался в ответ, раскланивался, отвечал что-то, не слышное отсюда Сергею.
      - Господи! Ну почему здесь-то гадюшник?! Светлые люди… властители дум… - подумал он с отчаяньем.
      А Ольга Сергеевна продолжала на него смотреть и ждала ответа.
      - Не знаю, - нехотя ответил Сергей. – Чего ж хлопали, если не читали?
      Но издатель заговорила о другом.
      - Запомните, Сергей: надо «светиться». Известность не приходит из неоткуда. А на легенду, как у Акунина, у вас ни денег, ни таланта не хватит, извините уж меня за прямоту! И у меня - тоже! Знаете, сколько в него московские ввалили на раскрутку? Чтобы бренд этот сделать? Думаете, он просто так, из пустоты появился? С вами так не получится. – Она открыла сумочку, положила в неё фотоаппарат. – Да и ругаться я с вами буду, дайте мне только с текучкой разобраться. Ведь, если маленькие вещицы у вас более-менее удались,  то повести еще лопатить и лопатить надо! Никуда не годные! – В голосе её появилась категоричность. – Так что готовьтесь к серьёзному разговору.
      - Ей бы дрессировщиком работать, - угрюмо подумал Сергей. – Сразу быка за рога… Кого хочешь обломает…
      - Пойдёмте, я вас с Мелеховым познакомлю.  Автограф заодно возьмёте. – Она потянула его за собой. – Виктор! Виктор! Вот, познакомьтесь. Это Сергей Кучин. Местный, так сказать, «Мелехов», - улыбнулась она.
      Мужики мельком взглянули друг на друга, вяло пожали руки и молча стояли, не зная, как себя вести. Но Ольга Сергеевна разрядила ей же спровоцированную неловкую ситуацию.
      - А мне с вами, Виктор, поговорить надо, пошептаться…  Всего доброго, Сергей. Я вам позвоню.
      Они отошли.
      Сергей начал медленно спускаться в гардеробную. Как-то муторно на душе было, ненастно. И даже не из-за того, что его публично представили пред всеми, как талантливого местечкового писателя. Ну, встал… покраснел… вспотел…  Переживёшь. Муторно и тревожно было от будущего.
      - А, ведь, «ломать» они меня будут, - подумалось ему. – На компромиссах.  И сломают! Да сам сломаешься! – Его вдруг охватило раздражение. Рукав у куртки запутался, и он всё никак не мог в него попасть, зло тыча рукой во все пазухи. – Са-ам  сломаешься! Поднял же задницу со стула! И даже раскланялся! Талантище, что ты! Писатели аплодируют!  Уродец. – Попал, наконец, в рукав, застегнулся. – Сам сломаешься. Поманят чем-нибудь, той же публикацией – и всё…
      Вышел на улицу, закурил. Поздний теплый ноябрь пах лежалыми листьями. И не понять: то ли «бабье лето», то ли начало апреля. Скоро ёлки покупать, а на дворе – не снежинки.
      - Ну, и что делать будем? – безразлично подумал он, стоя у урны. Сигарета дотлела до фильтра. Сергей прикурил новую. – Опусы свои предложил, называется…  А тебя в оборот сразу… Как куру в ощип. Только, кажется, от всего этого отошел: от вранья, от двуличия – и на тебе! Всё, оказывается, одинаково. Везде. – Вздохнул тяжело, пошарил по карманам, пересчитал деньги.  – Да-а… Позавидовать дракону можно: он всегда на троих сообразить сможет, - попробовал развеселить он сам себя. – У кого ж еще на бутылку наскрести?  Ладно, к  Вовке зайду. И звонка ждать буду. Война план покажет. Не спеши.



      Правильно он мыслил тогда, после презентации Мелеховской книги: «сам»   сломался! Ждал-ждал полторы недели звонка от Ольги Сергеевны – и сам позвонил!
      - Добрый день, Ольга Сергеевна. Это Кучин вас беспокоит, - волнуясь, произнес он в трубку.
      - Да, да! Вы что, в городе? – бодро ответили на том конце.
      - Нет. То есть – да! Я здесь живу, в городе! Летом только на даче! – запутался и окончательно смутился Сергей. – А сейчас в городе…
      - О, Господи! Это Сергей? Я вас с однофамильцем из Троицка спутала. Да, слушаю вас. Что вы хотели?
      - Я звонка вашего ждал. Вы обещали позвонить. Вот…   Думаю: может, случилось что? – Сергей, даже не видя собеседницы, покраснел от стыда. – Позвонить решил.
      - Спасибо. У меня всё прекрасно. У вас что-нибудь срочное?
      - Нет, я так просто…
      - Если срочное – я вас на Инну, секретаря переключу. Ей всё скажете, она мне потом передаст.
       И, не дожидаясь Серёжкиного ответа, в телефоне что-то щелкнуло и раздался голос секретаря:
      - С вами говорит…
      Кучин медленно повесил трубку.
      Пальцы дрожали.
      - Вот так… Вот так… Вот так… - глупо прошептал он. Затем молча сидел какое-то время. Пустота внутри была – не приведи Господь! Будто о смерти близкого человека сообщили. – Вот так…  И известность приобрел…  И напечатался… - Поднялся, как зомби, подошел к серванту, достал коньячную бутылку и припал к горлышку. И не отрывался, пока не осушил на треть. Утёр ладошкой мокрые губы и подбородок. Хмель как-то мгновенно ударил в голову, скривил рот в непроизвольной ухмылке. – Гений «с толчка»…  - Вновь отпил. – А завтра-то тебе, Серёга,  и пирамидон не поможет. Хай с ним.  То завтра будет. – Поднял бутылку, оценивающе посмотрел на остаток. -  Дуй-ка ты, дружок, до лавки, пока не запьянел. Не испытывай судьбу на ночной мордобой… Подкупи ещё, пока светло и тверёзый…


      - Ну, что? – Ольга Сергеевна отхлебнула горячий кофе из изящной чашечки. – Обиделся?
      - Да даже не дослушал до конца, трубку бросил! – возмущенно отозвалась Инна, подбила машинально правую грудь ладошкой снизу, заёрзала на стуле. – Хам какой-то, Ольга Сергеевна!
      - Нет, Инночка, не хам. – Издатель, не звякнув, поставила чашечку на блюдце. – Тюфяк. Обидчивый тюфяк. Но пишет неплохо. Лепить из него что-нибудь будем. Пусть пока помечется. Если пьёт – пусть пропьётся. Если трезвенник – пусть самокопанием  занимается. Это для них, творческих особей, наипервейшее  дело в пиковых ситуациях.
      - Пьянка?! – удивленно округлила глаза секретарь
      - И пьянка – тоже… - рассеяно ответила Ольга Сергеевна, думая уже о чем-то своём. – Эх, нищета он, голь перекатная, не вытянем мы из него ни копейки! И своими рисковать не хочется… - Задумалась. И – секретарю: - Инна, ты посмотри: по Бабуринской премии закончен приём работ? Если закончен – соедини  меня сегодня с Викторенко, она председатель оргкомитета. Попробуем нашего рапсода выдвинуть. От нашего издательства.
      - Мы же его не печатали!
      - А у него есть одна книженция. За свой счет в Кемерово напечатал. Её и выдвинем.  Как спонсоры. – Она достала из пакета единственную тоненькую Серёжкину книгу, бросила на стол секретарю. - Почитай, кстати, пока Викторенко не отдали. Скажешь потом – как он тебе? Всё. Я буду через два часа.


      Он проснулся ранним утром. Небо за окном ещё было черным, ночным.
      Странно: голова  не болела, не кружилась. И не было обычной тошноты с похмелья.
      - Молодею, что ли? – трезво подумал Сергей. – Состояние – будто тридцатилетный,  тьфу- тьфу, чтоб не сглазить. -  Попытался вспомнить, оставил ли что-нибудь со вчерашнего на утро. Ничего не вспомнилось. Повернулся на спину, вытянул затекшие ноги. Больно хрустнуло в коленях. – Нет, не молодею. Раз не помню про опохмелку – нет, не молодею. – Долго лежал с открытыми глазами, пережидая ломоту в суставах. Про жизнь не думалось. Та возвращалась на круги своя. С «веселухой» на литсайтах в интернете, с писаниной «в стол» и безо всяких перспектив на издание.  Номер у лотерейки совпал.  А серия – нет, не совпала…
      Но ведь не отобрали ничего! Чего тогда воешь?..
      И всё-таки, всё-таки…  Почему же так грустно и пасмурно  на душе?


      ГЛАВА   2
      Банкетный зал был небольшим, мест на тридцать, уютным и без лишней помпезности.
      Эльвира Петровна долго и тщательно выбирала именно такой – без лепнины, позолоты, сверкающего хрусталя и, упаси Боже, без модерного интерьера! И в то же время, чтобы чувствовался вкус и значительность. И престижность. И стоимость мероприятия, это обязательно.
      Из-за этого - и центр города, рядом с Думой.  И  клуб этот – элитный, для избранных – тоже из-за этого.  Чтобы видели все: она-одна из таких. Из избранных.

      Поговорила с музыкантами. Дала отступные и оставила лишь скрипача и пианиста. Меню же полностью доверила заведующему.
      Гости начали прибывать к 19-00.

      Первыми появилась чета Ряшенцевых.
      - Анатолий Панкратьевич, ну, что же вы?.. Как солнышко ясное, право слово! – поспешила навстречу Эльвира Петровна. – Могли бы хоть изредка заезжать к нам. А то всё больше на юбилеях да похоронах встречаемся.
      Тот растянул в улыбке толстые губы на обвислом, как у шарпея лице.
      - Ой, Эльвира, я тебя умоляю!.. – Тот слегка обнял её за плечи, прижал к объемному животу. – Самой-то не совестно? Давно бы сама ко мне в клинику заглянула.
      Он не смотрел на неё. Отвечал машинально и заучено, и в то же время принюхивался, оценивал стол.
      - Ты смотри: «клиника»… - усмехнулась про себя Эльвира Петровна. – Слово выучил. А сам он теперь, не иначе, как «профессор». Уродит же земля таких… - Обернулась к его жене, такой же полной, объемной, просто молча кивнула. – Словно близнецы. Даже пахнут одинаково.
      Она бы никогда не пригласила их к себе на юбилей. Не опустилась бы…
      Но за последние  год-два Ряшенцев Анатолий Панкратьевич набрал большую силу. И не столько силу, сколько известность. Его реклама «светилась» во всех газетах, да не заметочками, а полными «разворотами».
       «Р Я Ш Е Н Ц Е В    А Н А Т О Л И Й     П А Н К Р А Т Ь Е В И Ч,
         П О Т О М С Т В Е Н Н Ы Й   И С Ц Е Л ИТ Е Л Ь   И    М А Г
         В С Е Я …»  и так далее.
      Все знали, что это зятёк, заправила Колхозного рынка спонсирует Ряшенцева. И реклама, и офис в центре, и непонятки с налоговой – всё разруливает. Но… Повезло, козлу, с зятем. Вот посадят того – потом посмотрим, как ты, Панкратьевич, на плаву будешь держаться. Это ты пока в силе, клиентуру у всех перебиваешь…

      А, ведь, когда-то  они все вместе появились, вся их шатия-братия, в середине 90-х. Уже отходила мода и на Кашперовского, и на Чумака, и на Джуну. А, вот, они, «народные целители, колдуны, ведуньи, экстрасенсы, ясновидящие, ворожеи» и прочие местного «разлива» - они остались при деле. Кто при большом, кто при малом. И очень и очень   жалели, что так поздно начали свою «трудовую деятельность»!   Казалось, вся Россия свихнулась, отвернулась от Бога и медицины  и от безнадёги и тоски начала верить в любую чертовщину. За деньги.

      Гости понемногу прибывали. Колоритные, значительные.  Обвешенные  орденами и оберегами на массивных золотых цепях. Некоторые – с суковатыми посохами.  В черных, белых, блестящих одеяниях. Впрочем, были и в цивильном. Но уж непременно или с чётками, или с крестиками в ладонях. Целовались, раскланивались. Негромко плакала скрипка. Звякали  расставляемые фужеры. Приглушенно горел свет.
      В строгом черном костюме появилась заведующая залом. Похлопала в ладоши. Стихла скрипка и звон посуды. Ярко вспыхнули лампы.
      - Господа, прошу всех за стол. Сегодня мы празднуем пятидесятилетие нашей уважаемой Эльвиры Петровны. Прошу любить и жаловать.  Так как тамады у нас не будет, то  сегодня Вас будет развлекать живым звуком наш музыкальный дует.
      Тактично похлопали, даже не взглянув на музыкантов, начали рассаживаться. Эльвира восседала во главе стола. По правую руку  сидел единственный  восемнадцатилетний  сын Алексей, по левую -  матушка, Прасковья Ивановна.
      Долго устраивались, ждали, пока официанты нальют спиртное.
      Наконец, поднялся один из гостей.
      - Дорогая Эльвира! Позволь мне тебя так называть? Мы уж столько лет знаем друг друга… Так вот, Эльвира: на эту круглую дату…
      Сын Алексей оторвал взгляд от завораживающего блика на  вишневом бокале, посмотрел на говорящего.
      Тот промокнул потный лоб салфеткой, сглотнул слюну. Кадык шариком дёрнулся вверх-вниз.
      - Невроз какой у мужика запущенный , - подумал Алексей. – И это потовыделение… При комнатной температуре-то!.. Шалят нервишки. И пальцы…  Оторвёт скоро пуговицу.
      - …Предлагаю выпить за юбиляра! – закончил, наконец, тост выступающий.
      Все поднялись, зашумели, зачокались, заулыбались. Вновь зазвучала скрипка. Среди общего однотонного гомона, нарушаемого иногда чьим-то резким смешком, её почти не было слышно.    Вновь поздравляли, пили, ели, говорили.
      - Ведун, слышь? Ведун! – громко окликал дородный бородач, одетый в пончо поверх косоворотки соседа напротив. – Алкаша здесь вчера одного «перестраивал». Писака какой-то местный.  Ну, я тебе скажу, и интеллигенция у нас! Хроник на хронике, точно?! А Думу нашу возьми? Я уже четырнадцать человек принял! Четырнадцать! И до сих пор идут и идут! А им еще потом и душевный баланс восстановить надо, депрессию снять, значит, снова придут. Господи, как живем?! Что за людишки-то пошли, правильно я говорю?
     Визави его, Ведун (в быту Олег Олегович  Кряж) согласно и многозначительно кивал головой, попивая из бокала. Посох прислонен к стулу.
      - У меня тож семнадцать человек из Думы исповедовались. «Почистил» им и духовность, и телесность. Всё, сучата, будущее выяснить хотели. Да я что, враг себе?  И так на четыре года с каждого порчу снял, «защиту» поставил! Как лимон выжатый весь месяц хожу…  А они: «будущее»!..  Денег у них не хватит…
      - Это что! – перебила его соседка. – Я в прошлом году родовое проклятие снимала! Вот там, действительно, полное истощение. У меня на месяц все чакры закрылись! Я даже контактировать с Космосом не могла! Ни энергии, ни информации…

      - Мама, - Алексей склонил к Эльвире голову. – Мама, зачем ты их пригласила? И я зачем здесь? – И такая тоска прозвучала  в его тихом голосе, что она, вместо того, чтобы ответить легко и шутливо, смутилась и даже закашляла в кулачок, будто запершило в горле. – Мама, они же все «пустые». Они же людей обманывают.
      Глаза его, просящие и горестные, казалось, заглядывали в самую душу.
      Она собралась, взяла себя в руки. Оглянулась на всякий случай. Никто не обращал на юбиляршу внимания. Все были заняты разговорами, напитками, едой.
      - Сынок, ну, ты что? – она погладила его по неестественно  скошенной влево голове. – Ты же давно всех их знаешь! Это что, новость для тебя: «пустые»? Они и на людей то действуют, как плацебо, не более. Я что, истину для тебя открываю? Если б не ты – и я такой же ширмой была… - И всё гладила и гладила  с нежностью того по голове.
      Да, он всё давно знал. И то, что мама тоже «пустая» - тоже знал. Но это была мама, любимый его человечек. Человечек, который любил его больше всего на свете. И он помогал ей изо всех сил. На сеансах, которые она проводила, он сидел где-нибудь в отдалении, в уголке, не бросаясь  клиентам в глаза  в своем инвалидном кресле и смотрел. Мама делала какие-то пассы, что-то шептала, говорила, ощупывала головы и спины пришедших. Он всё это воспринимал, как театральное действо, улыбался, ждал финала.
      А когда мама удаляла клиента в приемную – он ей всё рассказывал. Всё, что видел. А видел он всё: и больные органы, и бешенные депрессии, и накопившуюся злобу, и беспредельную доброту… И лишь однажды, среди всего этого он увидел… нет, даже не увидел – почувствовал в человеке дар, сходный его дару: видеть и предчувствовать.
      Девчушка примерно его лет, блеклая, невзрачная, с  глазами испуганной лани, явилась на приём с мамой.  Её маму  интересовал  будущее дочки: та была  отличницей по всем предметам, кроме биологии и химии. Но почему то упорно твердила дома: буду медиком.
      - Какой, к лешему, медицинский? – нервничала мамаша.  – Завалиться? И год  потерять?  Да ты знаешь, что там лишь дети самих докторов да медалисты лицейские поступают? Куда ты со своими трояками?! Технический и только технический!..
      Но дочка впервые в жизни упёрлась и – ни в какую!
      Вот мать и привела её к ним, как в последнюю инстанцию.
      - Ну, что? – спросила его тогда Эльвира Петровна. – Может, влюбилась девушка? Вслед за пассией в медики потянулась?
      - Мам, при чём здесь это, - ему как то неприятно всегда было, когда мама пыталась  что-то предугадать. Всё - равно всегда попадала пальцем в небо. – Она поступит в мед. Девушка это и сама отлично знает. Только родителей убедить в этом не может.
      Мать удивленно оглянулась, вытирая полотенцем вымытые после приема руки.
      - Ты серьёзно? Поступит?
      Алексей кивнул.
      - Она только двух вещей не знает… - он замолчал, сморщился, как от боли. – Она будет лучшим детским врачом   России.
      - Подожди, подожди, Алёша, - до матери, наконец, дошло, что сказал сын. – Ты говоришь: она сама знает? У неё что… дар?
      - Да.
      А про вторую «вещь» мать так и не спросила.
      И больше таких, с даром, пациентов у мамы не было. Были больные, несчастные, неопределившиеся… Мать  после  Алёшиных  резюме выходила в приемную  и объясняла клиентам, что и как делать. В ответ, через некоторое время,  те приходила снова, но уже счастливые, с подарками, деньгами и новыми клиентами.
      Алексей не ошибался никогда.
    
      - Мама, при чём здесь плацебо? Ведь это люди! И если их не лечить – они умрут! От болезни, от горя… А ты – «плацебо»… Они же людей убивают…
     Он замолчал и даже как-то отстранился от матери. Та растерянно замерла с протянутой рукой, оглянулась жалобно по сторонам.  Зал праздновал. 
      - Эль! Элька! -  матушка, Прасковья Ивановна, тянула её за рукав платья. – А это чего такое? Вкусно? Икорка, да?
       - Сейчас, мама, подожди, подожди. – Эльвира, не оборачиваясь, протянула ей блюдце с едой. – На, ешь, это вкусно.
      Мать смолкла и отстала.
      - Мама, - вдруг спросил Алексей. – А вон там, у дальнего края – это кто? Старенькая такая…
      Эльвира Петровна близоруко всмотрелась.
      - А-а, это бабка Дарья. Травница из Усолья. А что она тебе, сказала что-то? Я видела: к тебе подходила.
      Алексей не ответил, не отрываясь,  смотрел на старушку. А та, худенькая, морщинистая, скромно и как-то обособленно сидела с краю у дальнего конца стола. Ни с кем почти не общалась, клевала себе потихоньку из огромной тарелки что положили, запивала водочкой да внимательно посматривала на присутствующих. Чистенькая, опрятная. Д о м а ш н я я   какая-то. Только кисти рук – как у уличной торговки: грубые, загорелые, обветренные.
      Она ушла где-то в середине торжества. Перед уходом подошла к Эльвире. Уселась между ней и сыном на пододвинутый кем-то из обслуги сзади стул.
      - Элюшка, а я тебе тоже подарок приготовила. – Бабка Дарья полезла в кармашек платья, достала колечко с камушком, завернутое в носовой платок. – Это хорошее колечко, доброе и счастливое, поверь мне.
      Простенькое серебряное  колечко с голубеньким камешком. Эльвира примерила.
      - Баб Дарья! Ты будто мой размер знаешь!
      - Ой, что ты! – отмахнулась та с улыбкой. – Повезло просто…
      - Всё у тебя «повезло», - от души засмеялась именинница.  – Всё-всё ты знаешь!..
      - Носи на здоровье. И на удачу. А я пойду. Мне ещё два часа до дома добираться. Хорошо, хоть автобусы мягонькие  стали, а то сил нет терпеть эту дорогу. – И обернулась к Алексею. – А тебе, Алёшечка, я посылку пришлю с травками.  С оказией.  И записочку, как и что делать. Примешь? Дай Бог,  всё у нас получится. Ты только меня не подведи, сделай, как я просила.
      Она кивнула им, погладила обоих по ладоням. И незаметно для других ушла из банкетного зала.
      - Мама, - Алексей повернулся к Эльвире. – Эта баба Дарья – единственная здесь «настоящая».  – Мать молча глядела на сына.  И долго оба молчали. – Спасибо тебе за неё, - закончил, наконец, Алексей.
      - Эльвира Петровна! Эльвира Петровна! Да подождите вы!.. Эльвира! Тост! – окликнули из зала.
      

      ГЛАВА   3

      Они расстались с женой  пять лет назад.
      Когда фраза: «Давай расстанемся» наконец-то прозвучала – ничего не изменилось на свете. Ни у кого не случился инфаркт. Не померк свет за окном. Не остановились часы: тикали и тикали в тишине, отсчитывая уже другую жизнь.
      - Что это ты так, вдруг?.. – напряженным  голосом спросила жена. Отставила кофейную чашку в сторону. Но на него не посмотрела: как уставилась на вазу с сухим ковылем  – так и не отрывала взгляда, дожидаясь  ответа от Сергея.
      Он, курящий у балконной двери, тоже смотрел в сторону.
      - Врать я устал. Да и не «вдруг» это, сама знаешь…
      - Ничего я не знаю! Может, скажешь: почему?
      - Господи! Ну, что ж такое?! – заныло, простонало у него в груди. – Опять вокруг да около ходить будем… Причины какие-то искать, выдумывать… И, ведь, оба понимаем: «Опять врём и недоговариваем, опять!» Нет, тянем кота за хвост! Выговоримся – и как - будто истину  нашли, утихнем на месяц. Тишь да гладь, да божья благодать… Идеальная семейка…  А потом-опять по новой…
      Сергей посмотрел на неё и встретился глазами.
      - Лена, считай, что я нашел другую и ухожу, - сказал он вслух. – И всё. Не будем об этом. – Раздавил окурок в пепельнице. – Я пошел собираться. – И, уже выходя из комнаты, произнёс: - Ты сама увидишь: лучше всем будет. Через месяц, через два… Вот увидишь.
      И услышал вслед:
      - Серёж, ты только не пей. Сопьёшься…
      У него напряглась спина.  Кривая улыбка, похожая на гримасу боли  непроизвольно наползла на лицо.
      - Не спился же с вашей любовью, - не поворачиваясь, ответил он и замер. Ответа не дождался и пошел дальше. И все-таки оглянулся.
      - Ну-ну, смотри… - жена  запахнула поплотней халат, прикрыла кулачком еле сдерживаемую зевоту. – И, все-таки, куда ты сейчас?
      - На материнской квартире поживу.
      - Да - а,  недолгая у нас любовь случилась…  Двадцатку  даже не одолели…
      Он остановился, ожидая продолжения. Но жена всё так же прикрывалась кулачком.
      -  Я что, капитан дальнего плавания? -  Но ответа не дождался. – Ладно, пока…
      Они, не глядя друг на друга, одновременно кивнули головами, и он вышел. А она закрыла дверь на замок.
      Его шаги мерно и мелодично звучали в пустом подъезде, как сильные доли в застрявшем в его голове двустишье: «Всё меньше адресов, где я могу остаться, не заплатив за ужин и ночлег…»


       …Он переехал  жить на мамину квартиру, которую они до этого сдавали. Вполне приличное  для одинокого мужика жильё.
      Ничего почти не изменилось в его жизненном укладе. Готовки, правда, прибавилось. Да по мелочам кое-что: закупки, стирка, уборка. Ему это было не в тягость. Другое радовало: отвалился «кусок» фальшивой жизни. Где надо было претворяться и лгать. Хотя бы молчанием.
      Он давно уже, лет десять назад понял: их ничего не связывает. Только воспоминания о прожитом. Да тревога за будущее дочерей. Да и это… Лживо как-то всё казалось. Выросли дочки, взрослые, обеим  под  двадцать. Обучены, обустроены, замужем.  Можно было бы жить и в этой пустоте, если б не молчаливая с обеих сторон ложь: мы счастливы, как и раньше, у нас всё хорошо, любовь жила и живёт в нашем доме… А любви-то и след простыл! Давно. Вечность назад. А почему и когда – не понять… не вспомнить…
      Ну, не быт же её убил,  любовь  эту! В те далёкие годы он, этот быт, наоборот, приносил столько счастья, что их лица постоянно светились улыбками. Квартиру дали! Жильё! Отдельное! И сразу же, через девять месяцев родилась вторая дочка, Катька! Телевизор! Гарнитур «Мечта»! Широченный диван-кровать, на котором не надо было прижиматься во сне друг к другу, как на панцирной сетке, слившись воедино, чтобы не упасть… Велосипеды, книги, посуда, машина… «И чайник со свистком»… Как они были рады любой мелочи! Праздник, вечный праздник!
      И друзья – старые, верные,  пережившие с ними самые трудные и самые счастливые, наполненные бедами и любовью времена  молодости – они тоже  как-то постепенно, незаметно  отдалялись. Переезжали.  Умирали. Разводились. И появлялись новые друзья.  С ними было спокойно, уютно и … пусто.  Их не было рядом в те, прошедшие годы. Они требовались, как антураж, как пусть малое, но спасение от их напряженных недомолвок, умолчания и необязательной лжи.


      Он был рад, что не завёл  у себя, одинокого, никакой живности: ни кошки, ни собаки, ни рыбок. И не столько из-за денег (невелика сумма, потянул бы как-нибудь), а из-за хлопот: это ж, хочешь-не хочешь, а кормить надо, прогуливать. А какой сейчас из него «прогульщик»: руки трясутся, внутри тоже всё трясётся. Не до скотины, самому бы выжить.
      - А  Ленка правильно сделала, что рассталась со мной, - безразлично подумал он, шаря по карманам в поисках денег. – Чего на такую харю с утра смотреть? Самой жить не захочется…
      Мелочь, всё-таки, нашлась. И даже одна смятая купюра, «полтишок».
      - Ну вот, до вечера, допустим,  продюжим, - всё так же, будто то о постороннем и ненужном подумал он. – А там, даст бог, и заснуть смогу. Хоть на чуть-чуть.
      Звонок в дверь испугал его:  уж слишком неожиданно и оглушительно прозвучал он в безмолвной комнате. Сергей даже разом вспотел. Чертыхнулся и пошел открывать.
      Вовка. Дружок.
      - Чего тебе? – неприязненно спросил того и, не дожидаясь ответа, направился на кухню.
      - О те раз! – Вовка шумно запирал замки. – А кто меня вчера в гости звал?!
      - Стоп! – Сергей повернулся к тому. – Не разувайся пока, сходи, купи что-нибудь. – Он полез в карман за деньгами.
      - Придурок. -  Тот всё-таки разулся. – Я к тебе что, с пустыми руками, что ли? Продолжай движение! – и подтолкнул хозяина пакетом к кухне. Принюхался, покачал головой: - Ну,  и срачь у тебя!
      Кругом стояли бутылки из-под различного спиртного… засохшие остатки пищи в тарелках вперемежку с окурками… пыль, пыль, пыль…
      - Никак с женщиной был? А чего тогда такой бардак недельный? Один, что ли квасишь? Ну, ты, брат, даёшь! Сейчас, погоди… Сядем – расскажешь…
      Володька мигом сполоснул пару чашек;  залез в холодильник, но ничего, кроме ополовиненной трехлитровки с солёными огурцами не обнаружил. Засохший, давно порезанный хлеб…
      - Ничего, Серый, пока этого хватит.
      Сгрёб со стола грязную посуду. Клеёнку тоже отбросил к мойке.
      - Всё, хозяин, садись. Лечить тебя, убогого, буду.
      После второй дозы Сергей начал рассказывать.
      - Кранты мне, Вовка. Отлуп мне, как Щукарю, дали…
      - Опосля обеда зайти надо было, - попытался пошутить друг.
      Сергей дёрнул головой, продолжил тихо.
      - …Редактор молчит. Заткнулась. И телефон не берёт. И в журналах ничего не приняли. В трёх, представляешь, Вовка? В трёх! А я, ведь, самое лучшее  им посылал! И по их профилю…
      - А чего редактор молчит? Обещала же напечатать, подкорректировать и напечатать. – Вовка хрустнул огурцом и сморщился. – Они у тебя трехгодичные, что ли? Кислятина! И уксуса навалом!..
      - Обещала, - тускло ответил Серёжка. – А теперь обещает через полгода мной заняться. Говорит: запарка. К юбилею города местных классиков печатает.
      - И чего? Подожди с полгода. – Вовка все-таки осилил огурец.
      Сергей  закурил.
      - А жить на что? Да и читал я этих классиков, Вовка. Вовка, - он поднял блестящие, уставшие от спиртного глаза на друга. – Неужели их ещё кто-то читает? Вовка! Это же скукота неимоверная! Застрелиться хочется. И сюжеты, и слог… Жвачка. И они – классики?!
      - Не-е, это ты у нас талантище, классик, правильно я понимаю?
      Вовке надоело нытье друга. Да и за «классиков» местных обиделся. Правда, сам их не читал, но чего этот-то?!.. Огульно всех! Пупок земной… Белинский похмельный… Писал бы  лучше их – и сам бы «классиком»  был, а то сидит, выпендривается. «Жвачка»… Гюнюальность в ём клокочет, хрен с бугра…
      А Серёжка и не обиделся вовсе. Всё так же, опустив голову, курил и негромко  продолжал:
      - Козёл ты, Вовка. Я к тебе по-человечески… Плесни лучше. – Он поднял рюмку. – Я тебе честно говорю: скучно и неинтересно. Жвачка. У всех. И все члены Союза, представляешь?
      - Давай, поднимай… Люди работу свою честно всю жизнь делали -  вот и дослужились до издания.
      Сергей исподлобья посмотрел на него, отставил рюмку в сторону.
      - Не работа это, Володька, - голос у него совсем потух. – Это в газете работа. Душу на изнанку выворачиваешь, и то не всегда получается, а ты… Не работа это.
      - Значит, умственная работа! – продолжал упираться друг. Он, видимо, привык ко вкусу огурцов, хрумкал их один за другим. – Ты пей, пей, у меня ещё есть!
     - Ты Шукшина читал? Распутина?
     Вовка молча кивнул.
      - А Белова?
      Тот снова кивнул.
      - И что, никакой разницы не почуял?
      Вовка с трудом прожевался.
      - Ты, земеля, великих - то не трогай! Дорасти сначала!
      - Так почуял?..
      - Отстань! Белов тоже хорошо пишет!
      - Угу. Хорошо, - согласился  Сергей. – Хорошая у него деревня. Лубочная. С драмой, трагедией, комедией… Но – лубочная! Старичок-можечок какой-нибудь обязательный. Умный-умный! И мудрый, до усеря! Говор надуманный…  Не говорят так в жизни! В книгах только!.. И хоть бы что душу тронуло…
      Вовка сыто откинулся на спинку стула, потянулся до хруста в позвоночнике, закурил.
      - Шибко уж вы, сударь, привередливы. Кому - то ж нравится…
      - А мне обидно, что он свою писанину за действительную жизнь выдает!  А ничего живого… Подобие… Ну, у него хоть язык талантливый был, а наши…
      Сергей махнул рукой и выпил.
      - Во! Вот это дело! – под руку бубнил Владимир. – А то ноешь здесь, ноешь… Сейчас посидим, покумекаем, чего делать. Не боись, Серый! Прорвёмся! Один раз прорвались уже – и снова прорвёмся!
      - Да если б не башли твои тогда – хрен бы я где напечатался. Тебе спасибо.
      - Ничего, ничего. Придумаем что-нибудь. Не дам я тебе протухнуть в одиночестве.
      - Не придумаем. Не возьму я больше у тебя деньги.
      - А кто тебе про деньги говорит?  - удивился Вовка. - Да я и сам тебе не дам… Вот дорастёшь в творчестве до «классиков»…
     - Не дорасту, - перебил его Сергей. – Поздно мне в сорок пять… Вот здесь, - он пальцем постучал по лбу. –  уже всё устаканилось. Не изменишь. Как писал, так и буду.
    - Ну, это мы ещё посмотрим. А я, честно говоря, удивился: думал, ты совсем ничего уже не читаешь, а ты, смотри, даже местных прочитал, - оживился Вовка.
    - Читаю. Любимое только. Да в Интернете немножко. Там иногда такие «изюминки» попадаются! Мальчишку здесь одного читал. Сюр какой - то пишет, а оторваться невозможно: затянуло! А ты говоришь: «наши современники»…
      - Не свисти. Я этого не говорил. Ты лучше скажи, на что жить будешь? Из конторы уволился… И книгу не напечатали…
      - Не знаю, Вовка, - после длительного молчания ответил Сергей. – Найду что-нибудь… Прискреплюсь…
      - Дай бог, дай бог. – Владимир поднялся, открыл балконную дверь. – Слушай, а если я с редактором поговорю, а? Ежели ты нравишься, но финансов нет, может, и я чем помогу? «На паях», так сказать, а? Нам же от неё что надо?  Тираж, пиар и продажа. Эт всё по её части.
      - Не надо. Не могу я клянчить. Не умею.
      - Ну, и кто из нас козёл?! – по-настоящему разозлился Володька, вышвырнул окурок на улицу. -  Все вокруг него, как на цырлах: «Серёженька, Серёженька, ну, пожалуйста, ну, сделай, ну, замолви словечко…» Козёл ты и есть самый настоящий! А не козерог!
      - Я никого ничего не просил для меня делать!
      - Да?! А кто вчера мне звонил? А кто сегодня здесь сопли распускает? А кто к редакторше ездил? Я, что ли?! Сука ты! Сдохнуть гордо хочешь? – так сдыхай, а рассказы - то твои здесь причём? Им тоже сдохнуть вместе с тобой прикажешь?  Иль на посмертные публикации рассчитываешь, Хлебников ты мой недоделанный? И ведь ничего от тебя не требуется: там чуть засветиться, здесь сказать что-нибудь, с  читателями  в библиотеке какой – нибудь  встретиться… Нет! Что ты! Гордость какая-то идиотская!  Гонор!..
      - Я не потому…
      - Заткнись! И слушай! Мне наплевать на тебя, понял? Мне писанину твою жалко, напечатать хочется! Что бы люди почитали, поплакали, посмеялись, что бы в душе у них что - то шевельнулось… чтоб не «жвачку» потребляли, а ты… Э-эх, сука ты, Серый! Так пишешь, а сам… Как дерьмо в проруби!

      Солнце било сквозь шторы на сидящих за столом умолкнувших друзей. Облака, гонимые ветром, периодически закрывали его и поэтому казалось, что в комнате крутят слайд-фильм на допотопном диапроекторе.

      … Володька прикрыл спящего Сергея пледом, закурил.
      За окнами стояла пожелтевшая от фонарей ночь. Визгливо шуршали  колесами машины. Кто-то ругался в соседнем дворе. В тишине всё это проявлялось как-то отчетливо, близко.
      Дым от сигареты пластом тянулся к форточке, сужался, как река в ущелье, улетучивался.
      Хозяин о чем-то забормотал в пьяном угаре, застонал.
      - Серый, Серый…
      Володька легонько погладил того по плечу, успокоил; вышел на кухню. Посмотрел на гору грязной посуды. Стянул свитер и встал к мойке.
      - Серый, Серый… Как же тебе помочь, бедолаге? Ну, вложу я снова деньги… Опять пшик получится. Было уже, напечатал повестушку. «Для своих», называется… Ни в одном магазине не приняли! Вхолостую всё… Известность тебе нужна, тогда и печатать будут, и старое всё разойдётся. Да ещё раритетом будет.
      Он заметил, что тупо смотрит на перевёрнутый пустой туб из-под «Ферри». Полез в шкафы, затем в холодильник. С трудом нашел давнишнюю распечатанную  баночку с засохшей горчицей.
      - Что ж, армию вспомним, нам не привыкать, - подумал, невесело усмехнувшись, он. – Сколько мы там с Серым чашек передраили – не сосчитать. Эх! – бросил в сердцах ложку в мойку. Брызги долетели до рубашки,  до лица. Утёрся неловко локтем. – Ни одного знакомого в этой долбанной богеме! Журналишку хоть какого-нибудь  задрипанного найти, подкупить, чтоб пропиарил! – Замедлился с мытьём, замер. – Нет, нельзя. Узнает этот придурок – век врагом буду. – Вновь заелозил ёршиком по кастрюле. - Бабу ему найти надо. Не вернется он к Ленке. Да и она к нему не придёт, упёртые оба. Козероги. А как бараны. Это ж надо: столько лет прожили – и разбежались!
      Володька положил ершик и подошел к столу, с удовольствием выпил. Оглянулся на мойку: две кружки, тарелка, ложка… Потерпят до завтра. Выпил вторую рюмку, выключил свет и с блаженным вздохом возлёг на диван, не раздеваясь. Было жестко, неудобно. Долго ворочался; потом опять что-то вспомнил, поднялся и нашел в куртке телефон.
      - Ксюш, привет, - проговорил слегка сипло, кашлянул. – Ты меня извини: забыл отзвониться. Я у Серого сегодня заночую… Да, конечно!.. Он, видимо, с неделю не просыхает… никакушенький…  Завтра попробую капельницу поставить. Да, всё купил по пути… Жрать? Найдем что-нибудь, не сдохнем. Мне б его «почистить», потом на кодировку затащу. Да хоть на десятую!..  Не лезь под кожу! Пусть хоть с месяц не попьет! Есть, есть у него деньги на кодировку, не скрипи, не свои трачу.  Всё, отбой. До завтра, Ксюх.
      Долго молча стоял, опустив бессильно руки. Затем включил свет и вновь присел к столу.
      - …! Вот, нашел себе заморочку на задницу! Что я ему, нянька, что ли?! Своих, что ли дел нет? Тоже – и жена, и дети… И работа! А он, сучонок, пишет в свое удовольствие – и всё ему по хрену! И пьёт, козёл, в своё удовольствие! А как деньги – так клянчить! Урод!
      Володька огляделся. Ага, вон, где я её поставил. Взял с подоконника водку. Вспомнил: жратву посмотреть в холодильнике! Открыл и долго тупо пялился на пустую банку из-под огурцов.
      - …А с другой стороны… Сдохнет – и ничего не останется.  Кому, к черту, дохлый графоман нужен? Живой-то не нужен…
      Закрыл холодильник.
      - И «Суку» его никто не прочитает, и «Дорогу»… Дерьмо читать будут, а «Суку» не найдут. Чего? Вспомнилось, как ревел над ней? – он невесело усмехнулся, отпил из горлышка. – А кто б в молодости сказал, что из Серого писатель выйдет – уржались бы! «Писатель»… Троешник голимый! «Писатель»… Застрелиться можно… Так, стоп! Первое, - совершенно трезво стал составлять план. – вывести дурака из запоя. Второе: всё - равно найти редактора или журналиста. Дать почитать рукописи – и чтоб заметку тиснул в газете. Пусть маленькую, но и то – дело. О! Розовский с гастролями приезжает! Может, ему подсунуть? Обнаглеть и подсунуть? В ресторанчик сводить? А что, нормальный же, кажется, мужик. Вдруг понравится, слух  по Москве запустит?..
      Из соседней комнаты донесся храп вперемежку с жалобным бормотанием.
      - На Серёгу надежды нет. С его комплексами только в морге жить. Давай, Волоха, выручай братана. У этого дурака, поди, ещё куча таких «Сук» написано… «Если не ты, то кто же?»
      Он оглянулся. Никого вокруг не было. Висел табачный дым под люстрой. Стоял пустой холодильник в углу. И сидел за столом седой сорокапятилетний хирург, заведующий детским кардиоцентром. И пил в одиночестве водку.
      А за стеной спал друг и бывший одноклассник Серёжка. Наверное, пока ещё не писатель. Или уже не писатель. Но которого он уже спасал. Пока – подняв рюмку за всеобщее здоровье.


      
       ГЛАВА   4

      - Вов, что это со мной? – Сережка с трудом разлепил тяжелые веки, уставился на какие-то трубки, бинты.
      - Лежи, лежи.  Не шевелись только. Капельницу я тебе поставил. – Голос друга, бархатный и успокаивающий, звучал рядом. И ладонь его – громадная и прохладная – ласково гладила по голове.
      - Я что вчера, скопытился? – Сергей осторожно повернул голову. – Опьянел, да?
      - Ничего, ничего… Нормальный был… Только пил, видимо, долго. Ничего, Серый. Сейчас «почистимся», полегчает.
      - А я уже сейчас выпить хочу. Ничего не помню. – Сергей  равнодушно отвернулся.
      - Вот! Видишь? А «почистимся» - и пить ничего не захочется. Кроме чая. – Лицо друга влезло в обзор.
      - Вов, дай чая, - попросил Сергей.
      - Щас! Аль момент! – Володька утопал на кухню, долго чем-то гремел.
      Сергей огляделся: капельница, пристёгнутая к торшеру, трубки, жидкости… Залез свободной рукой под подушку, достал ополовиненную бутылку, присосался.
      - Сука ты, Серый, - спокойным голосом произнёс над ним Володька. – Хоть бы со мной поделился, а то, как крыса…
      Серёжка захлебнулся от неожиданности, закашлялся натужно.
      - Я же тебе вчера предлагал…
      - То было вчера. – Володька отобрал остаток, выпил длинным глотком. – А сегодня что? Не до меня? Всё! Лежи. Лечись. Чай сейчас будет. Я – рядом.
      - Вов, - жалобно протянул Сергей ему вслед. – Там, в ванне,  за бачком, ещё немного есть.
      - О, мерси, братан. Как раз под рассол. Всё, отбой, рота. Спать!
      -  Вов, - так же жалобно продолжил тот вслед другу. – Я не буду кодироваться! Не помогает мне!
      - Не будешь, не будешь, - успокоил тот. – Всё! Спать!
      И Серёжка вновь заснул. 
      Володька подошел к столу, тихонько подхватил хозяйский ноутбук, мельком взглянул на капельницу и вернулся на кухню.
      - Что, доктор, к мракобесию прикоснёмся? – усмехнулся он невесело и набрал на клавиатуре «Целители».

                .     .     .

      Они уже минут десять сидели в машине.  Сергей дымил одну сигарету за другой. Дым не успевал вытягиваться в открытые окна, висел слоями в салоне, но Вовка молчал: пусть курит, может, успокоится. А то ведь не верит мне.
      - А сам-то ты веришь? – одёрнул он себя.

      Тогда, вечером, он пересмотрел в Интернете всех этих «целителей» и «экстрасенсов». И выбрал одного, с большим количеством положительных отзывов и  комментариев. Благообразный мужичонка с окладистой  опрятной бородой. Юрий Андреевич Очукашин. Внимательные глаза под очками. Но главное – отзывы. И из Израиля, и из Германии, и из Казахстана. Восторженные, благодарные. Но больше всего поразили местные, городские. Возникло ощущение, что пил весь миллионный город, и он, этот бородач, спасал этот город от пьянства.
      Володька вышел на контакт, объяснил ситуацию с другом.
      Целитель попросил фотографии друга и краткий экскурс Серёжкиной жизни.
      Вовка нашел в ноутбуке несколько фотографий Сергея, нашлёпал на клавиатуре краткую автобиографию того и отослал.
      Через пару минут  Очукашин  попросил фотографию затылочной части Серёжки, но её, к сожалению, не оказалось. Что оказалось не критичным. Самое поразительное: целитель не лечил! Не кодировал! «Я буду просто беседовать тет-а-тет. Без кодировки. Без сигнальных слов.  Без гипнотического  вмешательства. Просто беседовать. За пять тысяч»
      Вовка, как заведующий медцентром, согласился. Расценки были на уровне.

      И вот они уже десять минут сидят в машине у дома целителя, а Серёжка всё никак не может решиться. Хотя ещё вчера всё было обговорено и решено.
      - Серый, кончай кота за хвост тянуть! – начал потихоньку закипать Владимир. – Что ты, как баба?! Тебя что, пытать будут? Ни уколов, ни кодировки!.. Посидите, поговорите… Не понравится – уйдёшь к чертям! Ждёт же человек! Идём!
      Сергей нехотя полез из машины. Подошли к подъезду жилого дома.
      - У него что, на третьем этаже офис?
      -Наверное. - Володька сам уже засомневался. Набрал код. - Снимают, поди.
      - Ага, -  буркнул Сергей. – В жилом доме. На третьем этаже.
      - Юрий Андреевич, это Владимир Иванович!  Мы с вами на семь договаривались!
      - Пусть Сергей проходит. Один, – донеслось из домофона. – Вы подождите в машине.
      - Серега, на! – Вовка торопливо сунул другу конверт. – Передашь ему, - и направился к машине.
      Сергей, придерживая ногой дверь, заглянул в конверт. Пятихатка. Да-а, расценочки, мать их. Видимо, и вправду, исцеляет. Вздохнул и вошёл в подъезд.

      ГЛАВА   5

      Сергей обомлел и опешил от неожиданности: перед ним на пороге стоял толстячок чуть повыше его ростом, в  темных, как у кота Базилио, очках. Густая черная борода украшена бисером на ниточках, привязанных к дужкам очков. Перуанское пончо до колен. Какой-то амулет на груди – в полутёмной прихожей и не разглядеть, что за амулет. Коричневые просторные брюки с мотней, как у пакистанца, босые ноги в тапочках.
      - Проходите, - красивым баритоном произнёс мужчина.
      Серёжка с трудом протиснулся во внутрь: за  дверью стоял табурет, заваленный какими-то вещами и мешал двери распахнуться.
      - Разувайтесь.
      Сергей стянул туфли, пошевелил скукоженными пальцами.
      - Так, теперь смотрите мне в глаза.
      Целитель приподнял черные очки, как солнцезащитный козырёк в машине. Под ними оказались обыкновенные, прозрачные.  Глаза Очукашина поморгали, уставились на пациента. И в прихожей установилась пахнувшая пылью тишина. Сергей даже начал непроизвольно задерживать дыхание.
      Через минуту у Юрия Андреевича непроизвольно дёрнулась левая щека и уголок рта. Раздалось еле слышное причмокивание. Он протянул к Сергею ладонь, положил её  тому на лоб.
      - Продолжайте смотреть мне в глаза.
      Затем  передвинул  ладонь ему на затылок. И вновь  минуты три молчали, глядя друг на друга.  Юрий Андреевич периодически подмигивал, дёргал щекой, причмокивал. А Серёжка всё это время пытался сосредоточиться и хоть что-нибудь почувствовать в себе: страх, расслабуху, тепло, холод… Ни хрена не было. Никаких ощущений. Были отчего-то неприятно от прикосновений  ладони  этого бородача (хотя ладонь была сухая и тёплая), да назойливо бил в нос запах пыли. 
      Но целитель как-то неожиданно махнул ладонью перед его лицом и облегченно вздохнул.
      - Фу-у,   снял я с вас  синдром  постдепрессионный. Кое-как, но снял!..  Да-а, запущено как всё… Идёмте в комнату.
      Сергей продирался следом за ним по захламлённой длинной прихожей, с испугом и интересом озираясь по сторонам. Всё – и стены, и шкафы, и люстра, и этажерки – всё было увешено иконами, фотографиями, амулетами, магнитиками, цепочками, чётками, статуэтками…  В полутемном пространстве  это выглядело нелепо, пугающе, по-кафски. И пока они шли до ещё более темной комнаты, Сергей всё время спотыкался о тапочки – порванные, стоптанные до последней издыхающей стадии – которые устилали весь проход.
      - Как в коммуналке 30-х, - подумалось Сергею. – Велосипеда на стене не хватает. А, может, ремонт делает?.. Или переезжает?..  Вместе с "клиникой".
      Комната же представляла собой совсем уж странное зрелище. В середине стояла разобранная тахта, застеленная поверх белья потрёпанной накидкой. И на ней лежал закрытый ноутбук. Вокруг (чуть в отдалении) стояли два допотопных холодильника, шкаф, несколько этажерок, письменный стол, табуреты, стулья… Стены и углы самой комнаты терялись в темноте, и непонятно было: есть ли здесь ещё комнаты?.. И везде – вещи, вещи, вещи… Книги стопками, три кассетных магнитофона с грудой компакт-кассет и дисков, наушники, перевязанные узлы, баулы. И амулеты, амулеты, амулеты. Видимо, что бы сохранить антураж  таинственности и колдовства. И дурдома.
      Тридцативаттная лампа свисала с бра на длинном проводе и, казалось, наоборот – сгущала темноту. 
      Очукашин уселся на тахту, подогнув под себя левую ногу. Пончо распахнулось на боках, обнажая полные, в складках бока.
      - Садитесь на стул, - опять, в чуть приказном порядке предложил он.
      Сергей присел на краешек. Затем поёрзал и уселся основательно: кто его знает, сколько ещё с этим мракобесом общаться придётся?.. А общаться, почему-то, захотелось. Интерес вдруг появился. Несмотря на брезгливость: в метре маячили  чужие голые ступни. Даже амбре какое-то почудилось.
       - Да вы успокойтесь, Сергей. Негатив я уже снял. Успокойтесь, успокойтесь. – И вдруг хохотнул коротко. Сергей посмотрел на него недоуменно. – Я, вот, поражаюсь, - продолжил целитель. - …как  все алкоголики похожи друг на друга: и в Америке, и в России, и в Европе… Худые иссушенные лица… в морщинах… желтые… И тоска в глазах. Даже у этого, ковбоя «Мальборо»… И все вы, будто ковбои. Или индейцы. Здесь недавно песенку слышал по радио.  «Настоящему индейцу везде нифтяг», - пропел он фальшиво.
      - Ништяк, - поправил его про себя Сергей. – Господи! Дремучий какой… Песенке уж лет двадцать – тридцать…
      - И, вот,  вы пьёте её, пьёте… А что пьёте – и сами не знаете. Что это такое – спирт? Продукт перегонки! Пе-ре-гон-ки! Он и у нас, в организме присутствует, но в виде составляющих различных аминокислот. У вас какое, извините, образование? Ну, значит, вы меня поймёте. Так вот, а в нашем организме он как появляется? Правильно! Тоже перегонкой! Но из чего, вот что самое интересное?!  Из дерьма нашего! Из дерьма!  Вы в курсе, как население нашего Крайнего Севера спивается, а? Уму непостижимо! И, вы думаете, водкой? Как бы не так! Трупами! Трупами! Ни людей, ни животных не хоронят! Выбрасывают на окраине, ждут, когда начнется гниение, а затем продукты этого гниения сливают на морозе по железным прутьям! Спирт, есессено, не замерзает и стекает в емкость, а твёрдая, так сказать, субстанция замерзает на пруту.  Да этими прутьями все стойбища утыканы, будто зоны колючкой! Вот что вы пьёте! Дерьмо своё! Кал свой, гной свой!
      Голос Очукашина креп и повышался от слова к слову.
      А Сергею вдруг почудилось: у Ромодановского он, у Фёдора Юрьевича в Приказе… И впереди – дыба, не меньше, свят, свят, свят!  А это – кликуша, юродивый перед ним беснуется. Кто ж ещё нести такое может? Кафтан бы ему ещё брусничный… Да пену у рта… Бред сивой кобылы! Сергея передёрнуло, но он продолжал сидеть.
      - А эта античная Греция? А этот древний Рим, а? Развалились! Из-за пьянки! Всё коту под хвост! Дошло до того, что рабы управляли Римом!  Спились все в своих оргиях! А рабам запрещено было!  Посмотришь сейчас на ихние кладбища – кто на почётном месте лежит? Рабы!  «Я, раб патриция такого то, повар (или еще кто там!)…» И памятник – конфетка! Произведение искусств! Плебей, а – на почёте! А у этих консулов  да центурионов – холмик на задворках! Если ещё сохранился… А вы говорите мне: целебный напиток… Я доступно излагаю?
      Сергей кашлянул в кулачок, ответил сухо: - Вполне.
      - Ну, пойдём дальше. Эпоха Ренессанса. Эпоха гениев, надо же!.. Расцвет прекрасного! Чушь собачья!  Повальное пьянство! Свальный грех! Да что я вам говорю – сами всё знаете! – Сергей машинально кивнул головой. – До чего дошло: монахи и священнослужители спивались! Парадокс! Церковь – и в матинушку!.. – Частое чмоканье. – Да и эти… гении ваши… Горстка! И все гомики! И это – «эпоха»?! Не смешите меня! А всё водка, водка проклятущая! Вернее, вино тогдашнее.  А потом это всё, само собой, перетекло в «Серебряный век». Да ещё морфинисты добавились! Богема хренова…
      Сергей понемногу привык к темноте и неторопливо осматривался. Бубнёж лекаря, конечно, слышал, но так, вторым эшелоном, как Штирлиц пастора Шлага.
      Помещение напомнило ему лавку антиквара. Нет, даже не так: лавку старьёвщика. «Клоповничек»  такой. Слишком уж непривлекательные допотопные вещи окружали его. Не тянули на ценности и старину. Будто  на «хазе» у перекупщика  ворованное  хранится.  Срачь вселенский.
      - … смотрите на меня, - прорезалось в сознании.
      Очукашин вытянул пред собой пятерню, замер. Через некоторое время  переместил её себе за голову.
      Сергей чуть не прыснул: пятерня чудилась в тусклом свете нелепой, сдвинутой набок  короной. В данный момент «коза» смотрелась  бы более кстати.
      И вновь пассы пред собой, сбоку, сзади… Становилось скучно. Сергей чувствовал, что дело идёт к концу. И лихорадочно пытался что-нибудь решить насчет денег. Жалко было отдавать такую сумму за бездарный  мини-спектакль. С другой стороны – чужие деньги, Володькины. Хотя и повиснут долгом на его, Сережкиной, душе. А не отдашь «целителю» - Вовка обидится. Сразу поймёт, что не кодировали, ещё к кому-нибудь потащит, от него ж не отвязаться. А если и Вовке не отдать… Да нет, что -то ты не то городишь… Чёрт с ним, с этим Очукашкиным-Стакашкиным, пусть подавится! А Вовке скажу: «всё путём». Он, видимо, так надеется и переживает…
      - Всё, - сказал, наконец, Андрей Юрьевич. –  Фу-у, кое-как… Я вам сейчас и виноотворот сделал, и серое покрывало алкоголизма  снял. Вот, хорошо бы вы ещё на пару сеансов пришли. Вам надо подкорку чистить и защиту поставить от зависимости. Ко мне все на чистку возвращаются. И главный прокурор, и председатель областного суда, и из мэрии… А что вы хотите? Эти люди в первую очередь за качеством  гонятся, правильно? За качеством! – Он нашарил тапочки, поднялся.
      - Я очень рад, Сергей, что вы пришли. Не волнуйтесь, всё будет хорошо, это я вам гарантирую. Всё «нифтяг» будет, - попробовал он снова пошутить. – Идемте.
      Сергей обулся, подал целителю конверт.
      - На тумбочку положите, - попросил тот. – И давайте обнимемся на прощание. Это будет заключительная стадия лечения на сегодняшнем сеансе.
      Юрий Андреевич обнял его крестом, прижал к себе, похлопал ладошками по позвоночнику: снизу вверх, сверху вниз… Затем поменял руки. Затем ещё раз.
      - Ну, вот, по православному… Всё!  Удачи вам!
      Сергей вышел на ярко освещенную лестничную площадку и чуть ли не бегом начал спускаться вниз: очень хотелось свежего воздуха и курева. Но когда на крыльце полез за сигаретами, то с удивлением заметил: указательный и средний пальцы  на левой ладони были скрещены. И, видимо, с самого начала «лечения».

      …Володька дремал в машине и, когда хлопнула дверца, испуганно вздрогнул. Сергей молча приоткрыл окно, закурил.
      - Ну?.. Чего молчишь? Рассказывай!
      - Деньги я отдал. – Дым попал Сергею в глаз, он утёр слезу ладошкой.
      - Да не о деньгах я! Лечение - то как? Поможет?
      - Конечно,  поможет, Вов. Время, кстати, сколько? Долго я там был?
      - Полтора часа.
      - Ни хрена себе! Поможет! Хороший целитель!
      - Да ты расскажи путём! «Поможет, поможет»… Заладил, как попка!
      - Ну, - Сергей немного замялся. -  расспрашивал он меня: сколько за день потребляю да часто ли пью?.. Предложил на определенной дозе тормознуться. Раньше поллитра была плюс полторашка пива. Сейчас, говорит, только стакан водки. Или два стакана вина. Или одна полторашка пива. И то – по хорошим поводам. Что за поводы он имел ввиду – я, честно говоря, вникать не стал. И всё это без кодировки, ласково так, одним разговором.
      Владимир недоверчиво смотрел на друга. Что-то хотел сказать, затем передумал. Набрал номер на сотовом.
      - Юрий Андреевич? Это Владимир Иванович. У меня вопрос: нам повторные встречи нужны? – Долго выслушивал ответ. – Хорошо. До свидания.
      К этому времени Сергей расстегнулся, вывернул все карманы наизнанку. И на куртке, и на брюках.
      - Ты чего? Идиот? – Вовка покраснел, глаза забегали.
      - При чём здесь «идиот»? Я ж вижу: не веришь мне. Думаешь: был я там или не был? Был. Полечился. Деньги отдал, - спокойно ответил Сергей, заправился. – Чего я, не понимаю, что ли? Сумма большая. Сразу-то я, конечно, отдать не смогу, но частями, в течение  года потяну…
      - Заткнись, - тихо попросил Володька.
      - Нет, правда, не смогу сразу! Как только…
      - Заткнись! – Вовка продолжал краснеть.
      - Это ты заткнись! – заорал  в ответ Сергей. – Что ты со мной так?! Как с паскудой!.. Э-эх, друг ещё…
      Он вышел из машины, громко хлопнув дверью.


      ГЛАВА   6

      Он уже вторую неделю калымил на своей «девятке».
      Тогда, после ссоры с Володькой, он пришел домой, не раздеваясь, рухнул на диван и проспал почти сутки, до 15-00   следующего дня.
      Проснулся и, ещё не открывая глаз, почувствовал, как  противно пахнет и от постели, и от него. Лежалым, старческим…
      Долго мылся  под душем. Затем сменил постель.
      Было ещё светло.
      - Попробуй машину раскочегарить, - приказал сам себе. – Тебе жить надо на что-то. И долги отдавать.
      Спустился во двор и с трудом открыл прихваченную морозом дверцу машины. Покойницкая, натуральная покойницкая… Холод и синева. С замиранием сердца повернул ключ зажигания.   Ага, литров пятнадцать бензина осталось! Фу-у, уже  слава богу! Повернул  ключ дальше. Двигатель зашумел, будто собака в лае. Потом всё быстрей и быстрей – и «схватился», резко взвыв! Ничего, ничего, родной, поработай пока так, а то заглохнешь.
      Серёжка чуть было не расплакался  от счастья. Месяц к машине не подходил, месяц!..  А она, вон, вишь как…  Как к человеку к тебе отнеслась. Давай, милая, давай! Спасибо тебе.
      И, пока ещё окончательно не стемнело, съездил осторожно в гараж, поменял резину  на «зимнюю».

      Трудно поначалу далась ему эта работёнка. Он и не предполагал, что так плохо знает родной город, особенно окраины.  А про расценки уж и говорить нечего! Когда у него спрашивали: «Сколько?», он каменел лицом и, не глядя в глаза, отвечал: «Сколько не жалко». Некоторых эта неконкретность отпугивала. Они хлопали дверцей и ждали следующего «извозчика».
      Приходилось колесить по улицам в надежде на попутчиков. Стоять и выжидать на «прикормленных» местах не получилось: всё давно уже было занято и чужаков в эти кормушки не пускали. Но и того, что он зарабатывал, разъезжая по городу, хватало и на бензин, и на житие, и даже что-то понемногу откладывалось.
      Самое главное – работа не мешала творчеству.   Застопорилось что-то с писаниной – он садился за руль. Пришло что-то конкретное и интересное в голову – он катил домой.
      Давно уже не было ему так хорошо и сладостно. И опять захотелось жить, и жить, и жить…
      Единственное, что угнетало его время от времени – это необязательное общение с клиентами. Разные попадались пассажиры. Кто-то молчал с наслаждением  всю дорогу. Кто-то просил выключить  звучащую в салоне музыку и включить другую. Кто-то  разглагольствовал, как в моноспектакле, не ожидая ответа. Но были и такие, что требовали диалога.
      Сергей, замкнутый и стеснительный с детства, тушевался, бурчал  что-то в ответ, краснел лицом. И сам же поражался себе: - Ты же писатель! Общайся! Это же твои будущие наработки! Расспрашивай, расспрашивай, не варись в одних своих фантазиях! Жизнь - то настоящая – вот она, на соседнем сиденье!
     Но жуть как трудно было себя пересилить. Разговорчивым он был лишь среди друзей и родных. А здесь… Ну, что ему ответить этому потрёпанному мужику с кейсом? Что и вправду жизнь дерьмо? Так не дерьмо жизнь. Наоборот – прекрасна она. И эта миловидная женщина не права: детишки всегда лучше нас. Просто, другой жизнью живут, непонятной нам.  А ты, сынок, прежде, чем шлюхами всех баб обзывать, про мамку свою лучше вспомни. Она-то у тебя из какой категории? Может, после этого в мозгах просветлеет, а то: «бросила, сучка, перед самой свадьбой, на богатенького запала… Все они такие!»  Разные они все. Как и мы, мужики.
      Он молча возражал или соглашался с попутчиками и слушал, слушал, слушал…  Иногда бывало, что высадив клиента, он доставал из «бардачка» ручку с блокнотом и записывал интересную фразу или сюжет. Двумя-тремя словами, так, что порой и дома не мог расшифровать и вспомнить, к чему это относится и с какого бодуна  он это записывал: «столб на раскоряку -  через месяц в Анапе – комп. мышь…». Больной. На всю голову.

      Вовка появился через месяц. До этого ни он, ни Сергей не звонили друг другу, характер выдерживали.
      Появился под вечер, в заснеженном пуховике, раскрасневшийся лицом, как пасхальное яичко.
      - Привет. – Он выжидательно стоял перед  дверью.
      -Чего  торчишь? Заходи. – Сергей пропустил его в прихожую. – Заходи, ужинать будем.
      Вовка, шумный, объемный, мерил шагами кухню и потирал озябшие ладони.
      - О, как у тебя чистенько стало! Уютненько… Мать честная, - обомлел он. – Аквариум завел? – спросил, увидев у телевизора пузатую круглую емкость.
      - Завел. Для пары макроподов,  – Сергей накрывал на стол. – Дюже они мне нравятся.
      - Чем? Ни красоты, ни цвета.
      - Угу. А как нерест – красивее их нет. Будто расцветают. Как гадкие утята. Тебе с майонезом? Или сметаны?
      - А чего у тебя? Борщец?  Сметану давай.
      Вовка сходил в прихожую, притащил  бутылку водки.
      - Будем?
      - Ну, если тебе хочется… давай, составлю компанию.
      Друг внимательно и недоверчиво посмотрел на него, ничего не ответил, вздохнул и уселся за стол.
      А Сергею и впрямь было без разницы: выпить-не выпить.
      После тогдашней «кодировки» у бородача-мракобеса, он шел пустынными улицами домой,  а в башке крутилось только одно: - Серый, если не ты, то кто же?.. Если не ты, то кто?.. Кто?!
      И лишь однажды за этот месяц позволил себе выпить. Неделю назад.
      Неделю назад  наконец-то прозвонилась издатель Ольга Сергеевна.
      - Сергей, ну, где вы пропали?! – с возмущением проговорили ему из трубки. Ни здрасьте вам, ни до свидания. Сразу в карьер. – Не звоните, не приезжаете…
      - Да, слушаю, - коротко ответил  он, будто и не слышал  напористых вопросов. Говорить было неприятно. И в то же время внутри все сжалось от волнения, и хотелось продолжать, и услышать что-то ожидаемое… ожидаемое много лет.  И он услышал:
      - Сергей, это  Ольга Сергеевна, проснитесь!  У меня хорошая новость для вас:  мне нужна подборка ваших рассказов и повестей. Будем книжечку делать страниц на двести пятьдесят. Это примерно сто двадцать-сто тридцать страниц на компьютере.  Но высылайте больше, что-то отметется. Желательно и печатный вариант, и электронный, на флешке. Когда сможете? Мне хотелось бы поскорее закончить с ней и разослать на конкурсы. Они почти все к февралю заканчиваются, так что поторопитесь!
      Сергей долго молчал. В горле стоял комок – не вздохнуть, не проглотить. На том конце провода терпеливо ждали.
      - У меня нет денег на книгу, - проговорил он, наконец.
      - Не надо денег! – с раздражением ответила Ольга Сергеевна. – Кто у вас про деньги спрашивает?!  Напечатаем за наш счет на конкурсы. Вам только художнику за работу над обложкой да корректору заплатить надо будет. Но это потом, потом всё обсудим.  Выбирайте и приносите побыстрее свои опусы, нам надо успеть! Когда сможете?
      - Завтра, - выдавил он из себя. – После обеда.
      - Всё. Ждём. До встречи.
      Гудки.
      Он некоторое время сидел на диване, сгорбившись, свесив обессиленные руки на колени, и тупо глядел на блестевшую дешевым стеклом на солнце пепельницу.
      Затем тяжело поднялся и достал из холодильника бутылку. Затем также неторопливо рюмку из шкафа. Вскипятил чайник, заварил кофе. Отнёс всё в комнату, к компьютеру. Вернулся, оглядел   кухню. Пепельница, сигареты, зажигалка. Вспомнил. Вновь залез в холодильник, достал соленые огурцы, порезал и опять всё отнёс в комнату. И так, под рюмочки, до полуночи правил свои  произведения, компоновал, исправлял, как мог,  орфографию и обороты,  менял названия, очередность и так далее. Когда всё закончил, бутылка была пуста. Но никакого хмеля он не ощущал. Чуть-чуть  сбилась координация, но голова была ясной и трезвой. Он ещё покормил перед сном рыбок и завалился спать: душ и всё прочее – завтра. Спать, спать…
      На следующий день он отнёс рукописи в издательство. Редактора не было. Флешку приняла секретарь Инна. Сергей извинился, что нет бумажного варианта.
      - Ничего, я сделаю на принтере, - успокоила его Инна. – Там страниц сто пятьдесят? С вас сто пятьдесят рублей.
      Он неловко зашарил по карманам в поисках денег. Инна терпеливо ждала.
      - Вот, пожалуйста. – Он протянул две смятые сторублёвки и, не прощаясь, вышел.
      И странно: выпить опять не хотелось. Он зашел в киоск и купил мороженное, хотя на улице было за минус десять.

      - …Давай, составлю компанию, - повторил он.


      ГЛАВА   7 

      - А вы к кому? – Охранник лишь слегка приоткрыл дверь, замер в ожидании ответа.
      - Я  к Алексею Ивановичу. – Девушка замялась. – По личному вопросу.
      - Вам назначено? – охранник старался незаметно прожеваться: не вовремя девчушка пришла, обед…
      - Нет. Но он меня примет!  Обязательно!  Вы только скажите: Даша Малькова к нему на приём. Повторно.
      - Хорошо, подождите. – Охранник захлопнул дверь перед её носом.
      Даша терпеливо дожидалась, теребя сумочку в ладонях, и рассеяно оглядываясь по сторонам. Дверь, наконец, открылась.
      - Идёмте, я вас провожу. Сюда. Теперь направо. Присаживайтесь,  Алексей Иванович сейчас выйдет.
      Она даже не успела присесть, как в  кабинет на инвалидной коляске въехал Алексей.
      - Здравствуйте, Даша.
      - Здравствуйте, Алексей Иванович, - смущенно ответила она.
      Теперь, в свою очередь, смутился Алексей.
      - Давайте без официоза, - буркнул отчего-то он.  – Просто по имени… Вы одни, Даша? Без мамы?
      - Да, одна. Мама и не знает… Извините, что без записи. Я знаю – к вам очередь…
      - Ничего страшного. Успокойтесь. Я вас слушаю. – Он сцепил на животе ладони в замок, подался корпусом вперед. – И не волнуйтесь.
      Она долго молчала, глядя в сторону, и всё мяла, мяла ручки у сумки.
      - Я поступила в мед, - сказала она. И снова надолго замолчала.
      - Поздравляю, - ответил Алексей.
      - Скажите, пожалуйста,  - вдруг неожиданно спросила она. -  Почему вы тогда уговорили маму?
      - С чего вы взяли, что мы её уговорили? – деланно удивился он. Видимо, понял, что прозвучало  фальшиво,  и постарался исправиться. – Мы ей объяснила, что вы в силах поступить на медицинский. И всё. Более ничего.
      - Вы меня обманываете, - еле слышно отозвалась она, всё также глядя в сторону. – Мою маму никто и ничто не может переубедить. Только факты. Вы ей сообщили что-то такое, чему она поверила. Вы должны мне сказать: ч т о?
      - Я вам, Даша, ничего не должен, - так же тихо ответил он. – У нас просили совета. Мы его дали. И я не обязан…
      - О, добрый день! – в комнату заглянула  Эльвира Петровна.  А я думаю: кто там у Алексея? А это вы, Даша. – Вошла и, улыбаясь, спросила: - Ну, что, Даша, поступили?
      Сын хмуро кривился, не глядя на женщин, беспокойно поглаживал ладонью обод колеса.
      - Поступила. – Даша, не мигая, посмотрела в глаза Эльвиры Петровны. – Скажите, пожалуйста, что вы в прошлый раз сообщили моей маме?
      Хозяйка мельком взглянула на сына, потом на гостью, потом снова на сына.
      - А что мы ей могли сообщить? – удивилась она. Подошла, ласково погладила Дашу по плечу. – Посоветовали просто…
      - Мама! – прервал её Алексей. В голосе пробивалась злостинка. -  Мы беседовали!..
       - Хорошо, хорошо! Ухожу. Даша, вам Алёша всё объяснит. А я пока чай поставлю. У меня и тортик есть… Вкусный! – И она поспешила из комнаты.
      Даша снова уставилась на Алексея. А тот молчал и молчал, по-прежнему глядя в сторону.
      - Торт любишь? – отчего-то перейдя на «ты» вдруг буркнул он.
      И услышал в ответ, через паузу:
      - Люблю. Шоколадный…
                .     .     .



      - Ну…  Как поживаешь? – спросил Володька после первой рюмки.
      - Ничего. – Сергей даже закусывать не стал. Закурил и ждал продолжения разговора. – Живём – хлеб жуём…
      - Устроился куда?
      - На машине калымлю. Подожди… - прервал он Владимира. – Сейчас… - Через минуту вернулся и положил перед тем две тысячи. – Это часть… за кодировку… Остальные чуть позже…
      - Спасибо. - Владимир аккуратно  перегнул купюры, спрятал в карман, налил по - новой. – А с писанием что? – как можно безразличней спросил он. – Движется?
      Сергей неопределённо пожал плечами.
      - По-разному… - Почему то не хотелось говорить о звонке редактора. – Ты просто в гости или по делу?
      Владимир не ответил. Встал, подошел к балконной двери и долго стоял, покачиваясь с пяток на носки.
      - У тебя левый носок драный. На пятке, - заметил ему в спину Сергей.
      - Знаю. – Друг не обернулся.
      Хозяин пожал плечами и выпил.
      И снова кухня наполнилась тишиной.
      - Серёж, ты прости меня… За то… - Владимир перестал качаться, но не обернулся.  – Некрасиво тогда вышло. Я ж, ведь, и впрямь  тебе не поверил. Извини.
      В прихожей зазвонил телефон. Сергей легко поднялся и с улыбкой, радуясь чему-то своему, двинулся на звонок. Поговорил и вернулся.
      Друг всё также стоял у окна.
      - Вовка, - окликнул его хозяин. – Иди за стол, я наливаю… Иди, иди!.. Тоже мне, навыдумывал: «прости, прости…» Да за что?! Это тебе спасибо, что я пить по-человечески начал, а ты – «прости»… Дурак дураком.
      - Тебе что… помогло? -   покосился Владимир. – Не врёшь?
      - Не вру я! Вправду помогло. Сам же говоришь: «Хорошо выгляжу…» Садись,  давай, не маячь. Ну, за здоровье!

      …Через полчаса друзья достали ещё одну бутылку и поставили вариться пельмени.
      - С Ленкой - то как? Видитесь?
      - Нет, Волоха. Дети заглядывают иногда, а с Ленкой – нет, не видимся.
      Они сидели на диване, придвинув к себе стол, курили в ожидании пельменей, пялились в телевизор с выключенным звуком.
      - Да и к чему? – Сергей аккуратно стряхнул с брюк в ладошку столбик упавшего пепла. -  Вместе то жили – и то не тянуло друг к другу. Особенно в последнее время… Да и раньше… - Ему вспомнилось что-то обидное из прожитого. Он пересел поудобнее, развернулся всем корпусом к Владимиру. – Жили, жили… задницами терлись… А она меня, как горшок с цветком, замечала! Попутно! От случая к случая!  « О! Не полили! Давай ка..»! И снова на неделю забыли про меня… А потом, походя так, снова: пальцем в землю тыкнет: «Снова сухо… полить, что ли…»
       Володька слушал его с замиранием сердца – и радовался! От всей души радовался! Ведь он же, собака, не ему отвечает, а рассказ свой очередной,  будущий планирует! Точно-точно, век воли не видать! Никогда так образно не излагал, по простецкому всегда, а здесь… Будто читает…
      - Чего ты так-то?  Нормально вы жили, все видели… Завидовали даже вам, - попенял он другу.
      - «Нормально»… Наверное, нормально…  А чего - то, вот… Хрен его знает… Наперекосяк всё…  Не поймёшь… Понеслось почему-то… Прав ты:  любили, конечно.  Потом всё изменилось. Может, из-за пьянки моей… А, может, от безденежья: я ж тогда писать начал, не до работы стало… А, может, разлюбила… Иль совсем не любила… Да нет! Любила, конечно, сначала! Потом, вот…   Ладно, идём к столу. Сварились, поди, пельмени. -   И, когда сели, всё-таки не удержался, похвастался: - Вовка, а мне редакторша позвонила…


       Алексей развернул к ней кресло.
      - Даша, ничего, что я на «ты»?
      - Ничего. Нормально.
      - Даш, скажи, что меня ожидает?
      Он много перевидал за свою короткую жизнь. Разные пациенты приходили к нему, и очень многим приходилось сообщать что-то неутешительное.  Но чтоб вот так,  после случайно вырвавшейся фразы разом у кого-то менялось лицо?..
       Дарья сделалась пунцовой, даже свекольной. А – через секунду – белой,   известковой! И – вновь  пунцовой! И глаза распахнулись  на пол-лица! Хлопали и хлопали ресницами!
      - Даша, расскажи… Пожалуйста… Я знаю: ты умеешь предугадывать. Или как ты это там сама называешь…



      ГЛАВА    8


      - Алексей… Иванович… Почему вы… меня об этом?..  С чего вы…
      - Даша, я ненавижу, когда  кто-нибудь агонизирует  из-за меня. Не надо. Я не шарлатан. Но я и не бог. Я могу видеть чуть больше, чем некоторые – и всё.  А в тебе – я знаю точно! – есть дар предсказания. Ты второй человек в моей жизни, который отличается от всех. Я тоже отличаюсь… - Он замолчал, и лицо его перекосила гримаса. – Но я ничего не вижу о своей жизни. Я не вижу, не вижу! Я не знаю, сколько мне ещё жить и что я успею сделать! И успею ли!.. – Он говорил все это шепотом, но будто кричал душой. – Ты же видишь: я калека! Мне надо знать, что я успею!
      На секунду заглянула Эльвира Петровна и тут же исчезла.
      Ребята молчали, не глядя друг на друга. И обоим было отчего-то стыдно взглянуть друг на друга. В семнадцать лет многое кажется стыдным.  Даже эмоции.


      - Да ты что?! – Вовка замер с рюмкой  водки наперевес, затем  отставил ее в сторону. – И ты молчишь?!
      - А чего языком трепать? – Сергей раскладывал пельмени. – Неизвестно еще ничего. Отнес ей сборник, а пошлют они его на конкурс или нет – бабка надвое сказала.  Дрянь, может, накропал…
      - Может, - согласился друг. – Но хоть оценку дадут. А тож тебе одни интернетовцы пишут, такие ж, как ты. Графоманы.
      - Чего? Ругаться снова будем? – добродушно отозвался хозяин. – Вот тебе! – показал он неприличный жест. – У меня сейчас так мало хорошего в жизни, что хрен ты чем мою радость перебьешь!
       А Вовка тоже улыбался. Радость оказалась общей.
       - А все-таки… если не напечатают…  Или на конкурсе ничего не получишь… Чего делать? Может, за свой счет, все-таки, а?  Я здесь недавно с Игорем повстречался, с Кудиновым, помнишь? В «А» классе учился… Он сейчас фотографом в «Усадьбе» подрабатывает. Говорит: с корреспондентками свести может…
      - Поднимай,  давай, не фантазируй! А Игорёха, говоришь, корреспонденток сватает? Блин, так кобелиной и остался. Флаг ему в руки.  Ну, будем!


      - Алексей, я все скажу, - сказала Даша потухшим голосом. -  А ты? Ты тоже всё расскажешь?
      Боже, как это просто в юности: делиться «секретиками». Только обязательно «баш на баш».


      Он завалился  спать  уже в третьем часу ночи.
      Проводил вечером Вовку и, дурак-дураком, залез в интернет, на литературные сайты, где время от времени выкладывал свою писанину. Ну, и получил по самое «не могу». От своего давнего «почитателя». Поделом, конечно. Сам же выкладывал. И сам же знал, что и доброго, и помоечного – всего хватает в интернете. Но…
 Трудно давалась ему эта коротенькая повестушка. И больше трёх лет писалась, и переделывалась, и в стол подолгу откладывалась. Но когда он её окончил – понял: это «его» ребёнок родился. Не усыновленный. Счастлив был – до обалдения!  Душа пела: получилось! Получилось! Всё получилось: и сюжет, и язык, и концовка! Главное – самому нравится! Перечитывать хочется!  А здесь нажал кнопку  на компьютере - и  «на тебе», получи!..
      «…Никто уже так не пишет… сопли эти ваши, слюни, сюсюканье… вы, наверное, человек очень преклонных лет…  вам, наверное, высказаться очень хочется, а здесь такой простор!..  Конфликт начинается с 4 главы. Это плохо. Скучно читать, автор. Я пару глав полистал – никакого действия, разговоры одни. Чушь собачья… Ни интриги, ни-че-го. Очень скушно… Мастерство – дело наживное, по себе знаю. Я бы посоветовал абстрагироваться, взглянуть другими глазами. Я всегда свои тексты откладываю надолго, чтобы потом взглянуть не замыленным взглядом.  И вам советую… Я понимаю, что пишете в первую очередь для себя, но надо и о читателях думать. Только самодовольные графоманы считают свои тексты идеальными… Вы, я смотрю, на вкусы редакторов полагаетесь. Уверяю, они далеко не безупречны. Кстати, если следовать их вкусам, ваше произведение, уж простите за прямоту, не имеет никаких шансов…»
      Были, конечно, и хорошие отзывы, но все они прошли мимо сознания после филиппики этого «почитателя».
      Он ничего ему не ответил. Просто  поблагодарил: «Спасибо. Попробую учесть в дальнейшем». А самого аж трясло в кресле от прочитанного. Не выдержал и «залез» на страничку  критика.
      Сидел перед экраном и вымученно, непроизвольно улыбался, будто скалился. То, что писал тот, ему нравилось. Очень и очень. Ужастики там разные, фэнтази и прочие сказки он пропускал, читал только  его прозу, «реал».
А ведь как хотелось ещё несколько минут назад язвительно раздолбать писанину  оппонента, язвительно, зло, с подначкой, чтоб тот запсиховал, забился в падучей!
      Не обозлился. Не подначил.  Не съязвил.
      Закурил, глядя в ночное окно. Редкие огни в доме напротив постепенно гасли. И неслышно стало  шума машин. Город засыпал.
      - Что ж ты, друг, так зло о моей повестушке?.. – тоскливо подумал он.  –«Динамики нет, действа…»  Не это ж главное. Разговор – это же тоже действо. О, господи… - он затушил окурок. – И пишешь ты, почти как я… То есть, тоже «без шансов» на печатание… Зачем же мне то так зло ответил?
      Он вновь открыл его страницу. Выбрал полюбившийся рассказ и написал:
      «Вы очень хорошо и интересно пишете. Удачи Вам».  И пошел спать.
      Долго лежал на спине. Дыхание постепенно сделалось ровным и спокойным. Во рту першило и было сухо, видимо, от водки. На потолке фонарным светом отпечатался контур  рам. И в этой нарисованной раме бесновались под ветром тени ветвей. Скашивались. Уплывали в угол комнаты.
      Боже! Сделай так, чтобы собрались вместе родные, любимые мною люди! И не только родные, но и просто любимые!..  И пусть это будет «РАЙ»! Не может быть другого рая… Если не они, то для кого всё это… И пусть счастливы и милосердны будут все живые…
      Серёжка засыпал. И почему то последней фразой  в его пьяном встревоженном мозгу было «скособоченный рай, скособоченный рай…»


      ГЛАВА   9


      А утром его разбудили голуби: сидели на нагретом солнцем подоконнике и мурлыкали, как кошки перед сном.


      Они долго сидели вчера у Алексея в комнате. Эльвира Петровна принесла им чай, тортик, салфетки.
      - Мама, - попросил её Алексей. – Будь добра, прими сегодня людей без меня.
      - Хорошо,- ответила  та  еле слышно  – и исчезла.
      - Даша, - Алексей  обернулся к девушке. – У меня очень редко бывают… -  он замялся, не зная, как сказать. - В общем, иногда я или вижу что-то, или слышу. И когда ты была с мамой на приёме, мне услышалось… -  Он закрыл глаза, пытаясь поточнее всё вспомнить. – «Президент наградил в Кремле  тридцатишестилетнюю Дарью Третьякову, лучшего педиатра Российской Федерации медалью ордена «За заслуги перед Отечеством 2-й  степени»… - проговорил он с остановками. Затем открыл глаза. – Вот и всё. Я и посоветовал маме, чтобы она вас убедила.  – Хмыкнул. – А я ведь даже не знаю, сбудется ли всё это. Как гадалка.
      - Подожди, подожди, Алексей! – Дарья заёрзала в кресле. – А с чего ты решил, что я-то угадать смогу что-то? – И замерла.
      - Ты «светишься» по-другому, - хмуро ответил он. – Ты да тезка твоя, бабушка Дарья.
      - А вдруг я совру? Вернее, напутаю, что тогда? Всё же наперекосяк будет! Веришь в одно, а случается другое…
      - Не напутаешь. – Алексей казался спокойным, хотя всё внутри дрожало. – Баба Дарья сказала: вылечусь. Месяц прошел. У меня уже шевелятся пальцы левой ноги. И ты не ошибёшься.
      - А у меня по-другому случается! – она подсела к столу, размешала сахар в чашке. - Вот, хочу узнать, что человек думает обо мне, или что делать будет, глаза закрываю, а у меня будто бегущая строка в голове: «дурой считает», «в гараж поедет», или что-нибудь такое… Самой смешно всегда. Сочиняю, думаю… А он и вправду в гараж едет, - прыснула она. – Накаркала, думаю…
      Алексей молчал, ждал ответа. Дарья взглянула на него мельком и отвела глаза.
      - Вы долго будете жить, Алексей. Очень долго. И всё успеете.
      И тоже умолчала о втором «видении».
      Алексей неслышно выдохнул из себя скопившийся и давящий на грудь воздух и взял кусочек торта.


      Эльвира Петровна  тоже долго не спала этой ночью. Лежала, ворочалась от нахлынувших мыслей, несколько раз ходила на кухню – попить воды, снова ворочалась. Сон не шел.  Воспоминания накатывали одно за другим. До того тошные и  тоскливые, что хотелось плакать. Но она сдержалась. Открыла глаза. Бог с ними, с воспоминаниями. Пусть… пусть…

      Алёшка родился, когда ей было тридцать два года.
      Тридцать два… А она уже устала жить.
      Стройная, не уродина, высшее образование… «Двушка» в центре, правда, на двоих с матушкой, но в центре! А жизнь – счастливая, радужная, с затаенными светлыми надеждами – проносилась мимо. Тоска по ночам слезами перехватывала горло. Она тайком выла в подушку, боясь разбудить мать, но и слёзы не помогали. Утром приводила опухшее лицо в порядок и мчалась на работу, в аптеку. И – до семи вечера. Затем опять опостылевший дом с сериалами, стиркой, уборкой,  пустыми разговорами с матушкой, зареванной подушкой… Иногда по субботам-воскресеньям ходила в кафешку или театр со старыми подружками. Чаще не получалось: все подружки были семейные.  А она – с привлекательностью своей, с образованием, с квартирой – она оказалась никому не нужна. И осталась одна. Со своими годиками.
      Были, конечно, мужчины в её жизни. Но почему - то никто более недели не задерживался. Она всё мучилась и гадала, что их отпугивает от совместной жизни. А поняла лишь после рождения сына: потому что не любили. Ни они, ни она… Не было любви. Одно мимолетное влечение. И, слава Богу, что мужики попадались порядочные и никто не «осел» у неё, позарившись на квартиру.
      А спасла её от этой душевной безнадёги беременность. Случайная, новогодняя встреча у подружки… Уйма незнакомых друг с другом людей… И он, сидящий за столом напротив… Школьный друг хозяина. Проездом, лишь на праздник. Высокий, сероглазый, с длинными светлыми волосами… Викинг  перед  боем. И не захочешь, а влюбишься! Юрий, или, как он сам просил себя называть: «Георгий».  А проснулась утром – и нет рядом этого «победоносца». Подружка сказала: поезд у него в девять утра, домой уехал, в Барнаул, к семье.  Ну, и черт с ним и с его Барнаулом!  Без него голова раскалывается. Выпила с хозяйкой шампанского и минутный праздник продолжился. Черт, черт с ним, завтра горевать будем!
      Через три  недели  сходила к гинекологу. Тот подтвердил её опасения.
      Она вышла из поликлиники  и медленно двинулась по аллее. Подошла к лавочке, смела перчаткой снег, уселась и закурила. В голове было пусто-пусто. Вернее, сумбурно от мыслей, которые наплывали и исчезали, не задерживаясь. Эльвира  щурилась на яркое январское солнце, на ослепительно белый, выпавший ночью снег и улыбалась.
      Эльвира  понимала: жизнь её меняется. Кардинально, при любом раскладе. И как – будет зависеть только от неё. А  решать при такой мешанине в голове было очень трудно.
      Она прикурила вторую сигарету.
      Аборт… Не выжить ей с ребёнком. Мизерное пособие, мизерная зарплата, матушкина пенсия, без мужа… Не жизнь – выживание. Плач, сопли, слёзы, болячки, ночи без сна… И про мужа забудь, Элька. Без ребёнка - то никому не нужна…
      А сделаешь аборт – забудь о детях, врач это сказал вполне серьёзно. Первая беременность, тридцать два года. Правда, это ещё не конец, это ещё середина жизни и всё может быть… Но без детей. Но – с мужем…  может быть… Решай, Элька, решай, сама решай! Никто не подскажет!
      Она встала, отряхнула сзади шубку и потянулась за очередной сигаретой. Потом как-то брезгливо смяла всю пачку и вместе с зажигалкой забросила в урну. И пока шла до троллейбусной остановки всё поглаживала и поглаживала левой ладошкой через карман свой плоский живот.
      Жить захотелось вместе. До сумасшествия захотелось вместе!

      Эльвира Петровна утёрла простыней слёзы со щек, повернулась на бок.

      Они с Прасковьей Ивановной  начали делать ремонт в квартире.  Денег на отделочников, конечно же, не хватало, поэтому делали всё своими руками.
      Матушка не роптала. Когда услышала новость от дочери, лишь поджала губы да закивала головой, дескать, «правильно дочка, правильно…». И лишь ночью, перед сном спросила, почему то  шепотом: - Эля, а отец – то  кто? – и замерла, съежившись, будто ожидала услышать в ответ что-то обидное и страшное.
      - Он женат, мама, –  Эльвира,  сидя перед зеркалом, расчесывала волосы. – И дети у него есть, - зачем - то соврала она. – Так что сами воспитаем.
      - Осподи, - вздохнула про себя матушка. – Осподи! Спаси и сохрани! Спаси и помилуй!
      Месяц закупали материалы. Прасковья Ивановна моталась по магазинам в поисках дешевых обоев, красок, шпаклевок, инструментов, благо, проезд для пенсионерки был бесплатным. А ближе к весне приступили к ремонту. Будь он проклят навеки вечные!
      Когда вместе с соседом сдвинули мебель в центр и принялись отрывать обои – ахнули! Чего там только не было: и черные пятна плесени, и торопливо шмыгнувшие за плинтуса тараканы, и даже дохлые клопы!  Оторвали плинтуса, залили и обрызгали всё химией от паразитов, вновь за бутылку уговорили соседа приделать плинтуса на место и, подождав пару дней, приступили к ремонту.
      Но когда в марте Эльвира вновь явилась к врачу, то не ждала ничего хорошего. Её уже с неделю мучила кошмарная тошнота и непонятные,  ощутимые боли в пояснице.
      УЗИ, осмотр, короткие вопросы: «как чувствуете… что беспокоит… чем питаетесь…»
      Эльвира одевалась и  односложно отвечала. Подсела к столу и, отвернув голову в сторону, старалась дышать ртом: от доктора еле уловимо пахло чем-то противным, до рвоты, которая подкатывала к горлу. И ещё ей очень не нравился хмурый вид  доктора: то ли с похмелья, то ли случилось что… В прошлый раз вон как светился, рад за меня был, до дверей провожал.
      - Что-то не так, Виктор Андреевич? УЗИ что-то показало?
      Тот долго не отвечал, продолжая писать. Потом отбросил ручку и откинулся на спинку кресла.
      - Нет, - подумала Эля. – Это дезодорантом так от него пахнет. И пОтом -  тоже…
      - У вас, кажется, мальчик будет. Подождать надо, не ясно пока, - сказал, наконец, доктор и вновь замолчал, отвернул  хмурое лицо к окну.
      - А что не так?
      - Не знаю. – Доктор не повернулся. – Приходите через неделю…
      Эльвира ожидала продолжения. Не дождалась.
      - Хорошо, - она поднялась. – До свидания. Я приду через неделю.
      Доктор ответно кивнул головой, и она вышла.
      Через неделю на приёме её встречал  собранный  Виктором Андреевичем   консилиум специалистов.  Она растерялась, думала о чем-то своем и мало прислушивалась к негромким переговорам врачей. И всё – равно услышала «тератогены, цитомегаловирус…». 
      Через час ей сообщили диагноз. И что её ожидает. Её и ребёнка.
      
      
      
      
      ГЛАВА  10

      Странно как-то у него покатилась жизнь, одной белой полосой. А ему становилось страшно: знал, что придётся за это расплачиваться. Знал наверняка, собственным хребтом. А пока… Пока он ждал, когда всё это кончится.

      Дочки приходили чуть ли не каждую неделю. Варили обеды, убирались, пялились в телевизор, разговаривали не о чём… Общались, в общем… И никуда не торопились.
      Сергей млел от этого. Оказывается, он так отвык за последние годы от семейного уюта, от этого вот щебетания родных ему людей, что порой украдкой смахивал слезу. Он уже забыл, как обижался на давнишние  дочерние «сейчас, подожди». Которые переходили в «пап, ну давай потом…». Которые переходили в  молчаливое «никогда»…  Сейчас, вот  с е й- ч а с  ему было хорошо с ними!
      - Пап, а помнишь, как Катьку в садике отчествам учили? – хихикала старшая. – А она дома говорит: «Сейчас она маленькая, её зовут Наташа, а вырастет – будет Екатерина»
      Долго хохотали, откинувшись на диване.
      - Папка, папка, - младшенькая обнимала его, положив голову на плечо. – А ты чего сейчас пишешь? Про любовь чего – нибудь?
      - Про любовь, про любовь, - добродушно рокотал он. – И про дружбу…  Дочи, а давайте ка поедим? А то мне уезжать скоро. Да я ненадолго, часа на полтора,  в редакцию…
      - А мы тебя дождёмся! Да, Полинка?


       Солнце нещадно припекало. Он медленно шел по улице и балдел от жизни. Еле шевелилась малахитовая листва. Будто заведённая, гомонила птица в вышине. И почему - то не встречалось ни одного хмурого лица. Бывает так порой: легко, светло и радостно вокруг. То ли непонятная вспышка на солнце была. То ли общая карма добра перевешивала в данный момент в данном месте карму зла.
      Он редко испытывал такое неземное счастье. Когда сошел на родной перрон, дембельнувшись из армии… Когда повстречался со своей женой… Когда девчушки родились… Ну, ещё, может, несколько раз… Жаль, что нельзя было вернуться и вновь всё это испытать. И Господь бог не поможет… Значит, радуйся нонешнему! На всю катушку!

      … Девчушки, обнявшись,  лежали на его разобранном диване, на его подушке, голова к голове, и спали.
      Он долго стоял в дверях. По седой щетине текли слёзы.
      Только сейчас он понял, как одинок на этой земле.  И дай Бог, если не навсегда!
      - Всё хорошо, всё хорошо, Серёга, - попробовал успокоить он себя. – Всё хорошо… - Долго стоял у умывальника и плескал, плескал на лицо холодной водой. – Всё хорошо… Всё… Видишь, дочки в гости приходят…  Книга, вон, издаётся… Работу нашел… Не пьёшь… Всё хорошо…
      Но почему ж тогда… так… удавиться хочется?!!
      И снова беззвучно заплакал.


      …Вечером по электронной почте  ему пришло письмо из московского журнала.
      «Уважаемый Сергей.
        Пишет Вам редактор отдела критики.
        Я посмотрела Ваши рассказы. Редакция журнала приняла решение  опубликовать их в ближайших номерах. Единственное условие: мы не можем рассматривать рукописи уже где-либо опубликованные. Разъясните, пожалуйста, были ли  где-нибудь изданы присланные Вами рассказы?
Можете звонить лично мне или на электронную почту.
        С уважением,
        Валентина»

      - Ну, вот…  Ждал же, ждал этой черной полосы!.. Вот она, родная! «Черёмуха!»  Сиди, разгребай… Выпить бы сейчас, - безразлично промелькнула мысль. – Всё бы прояснилось…
      Вот суки! Столько времени тянули! – со злостью подумал он о письме. – Восемь месяцев прошло! Восемь! Уже и забыл.
      Он машинально закурил.
      - Столько лет мечтал. Всероссийский журнал, Солженицын с Астафьевым печатались… С другой стороны: первая книга, да еще на конкурс посылают… Опять же: кто её, кроме моего города, прочитает? Или не прочитает…  А там – по всей стране разойдётся, пусть и не ахти какой тираж сейчас у журнала. В Москве-Питере засвечусь…
      Опять подумалось о выпивке. Не стал себе противиться, налил. Взглянул на часы.
      - Может, позвонить  пока не поздно этой Ольге Сергеевне? Отказаться от книги?.. Или, хотя бы, эти рассказы из неё убрать, заменить, а? А чем?!  Самые  лучшие же в журнал посылал!
      Выпил. Потянулся к телефону, но набрал почему – то Володькин номер.
      - Вов, ты свободен сейчас? Может, приедешь? Посоветоваться надо. Хорошо, жду.
      За окнами заметно потемнело и стихло. Понедельник – тяжелый день, отсыпной.
      Сергей бесцельно прошел на кухню, затем обратно. Бездумным взглядом упёрся на смятые диванные подушки. И будто наяву вновь увидел спящих дочерей. Присел на краешек, осторожно погладил покрывало.
      - Серёж, почему у тебя так?.. Самые близкие и любимые… А я им и доброту, и помощь, и любовь,  как по «остаточному принципу»… Да и  Ленке тоже… Что они, подождут, что ли? Или им меньше, чем другим, нужно? Ко всем с участием, а со своими… Паскудно… Чего ж ты так, родной?
      А мысли уже перебросились на другое, на третье…  И явственно-явственно, до мелочей вспомнилась  ТА  ночь. До того явственно, что захолонуло на сердце. 

      …Они скатились с кровати   на пол, но не расцепились, переплетясь друг с другом. Он чувствовал, как она дрожит  под ним; слышал, как она бормочет что-то несвязное, то всхлипывая, то сдавленно смеясь.  А ладони её всё крепче и крепче прижимали его шею и спину к себе.
      Старшенькая появилась в самый кульминационный момент.  Скрипнула дверь спальни – и на пороге стояла она, спящая и хныкающая в своем трехлетнем лунатическом сне.
      - Писить… писить…
      И он, и она услышали дочь. Он с трудом оторвался от Лениной груди, поднял голову и даже попытался привстать, ощутив стыд от неловкой ситуации. Но Ленка, будто обезумев, всё тянула и тянула к нему руки, словно крылья, пытаясь удержать вдруг сошедшую  на нее ни разу не испытанную  неземную благодать. И даже вскрикнула негромко. А глаза были закрыты. А тело мокрым, напряженным и ненасытным. Да и сам он отчего - то вдруг почувствовал дикий прилив сил и, зарывшись в её волосы, с бешенной ожесточенностью окончил дело.
      А на пороге спальни стояла спящая дочь и хныкала.
      А на ковре у окна бесновались в экстазе тела родителей.
      Громко тикали  никем  не слышные  напольные часы.
      И стонала женщина, выводя «аллилуйю» любви.
      Он встал с её  безвольного неподвижного тела, нашарил на кресле халат, натянул  его  и на ватных обмякших ногах поспешил к дочери.
      - Сейчас, сейчас, доча, идём…
      Подхватил её на руки и понёс в детскую на горшок. Во рту было сухо, жестко, и он никак не мог сглотнуть слюну. И дрожали руки, он всё время боялся нечаянно уронить Катьку.

      Не было у них  т а к о г о  после. Много лет… Никогда не было…  А это - помнилось до последнего вздоха, до последней дрожи, до пятен на темном ковре от уличных теней, до острого запаха счастливой женщины. Помнилось и, наверное, толкало к его уходу из семьи. Потому, что не повторялось. Потому, что было единственным.
 
      …Он очнулся от звука дверного звонка. Вовка, наверное.    


      ГЛАВА   11

      - Черт его знает, Серый, - Володька задумчиво щелкал зажигалкой. – Слишком уж я далёк от вашей чернильной братии. Ляпну тебе что-нибудь, а, оказывается, наоборот надо было… Не знаю… - он даже  развел ладошками.
      - Фу - у, - ответно вздохнул Сергей. – Может, выпьешь всё-таки?
      - Я ж тебе говорю: за рулём… - отмахнулся тот.
      - А я плесну себе, - Сергей поднялся, достал из холодильника начатую бутылку. – Я и сам, Волоха, не знаю, - он налил себе, поднял рюмку. – Хоть и «запачкался чернилами»… Да и никто не знает! Ты бы, вот, что выбрал на моём месте? По наитию, а?
      - Книгу, - сразу же ответил друг.
      - Почему? – Серёжка выпил и сейчас настороженно ждал ответа.
      - Потому что книга – это книга. А не четыре рассказа в журнале! Это твои пять лет жизни, понимаешь? Хочешь коту под хвост пустить? Пускай! Смотри только, пожалеешь потом.
      - А что же говоришь, что «не знаю»? А через минуту – «знаю». Ты – как Троцкий, - Сергей налил себе повторно. Вовка молча убрал бутылку со стола, поставил за своё кресло.
      - Ты же про наитие спрашивал… А что там, на самом деле, к популярности ведет – уволь, не ведаю… И ещё что: никуда от тебя журнал не убежит; напишешь новенькое что-нибудь, путёвое – и пошлешь.
      - …а они не возьмут. Иль опять год  мурыжить будут, - продолжил с горечью Сергей. – Дескать, «предлагали уже публиковаться»...
      - Да там что, не люди, что ли? Чего ты из всех уродцев делаешь? Напиши, позвони, объясни всё! Протрезвеешь завтра – и напиши!
      - Я и сейчас могу. Я и сейчас не пьяный, - Сергей выпил повторно и подошел к компьютеру.
      Владимир некоторое время сидел глядя ему в спину. Затем закурил и поставил кипятиться чайник.
      - Вовка, Вовка! Иди сюда! – радостно окликнул его Сергей. – Смотри! Уже ответила!
      Володька неспешно нацепил очки, склонился к экрану, читая ответ.
      «Сожалею. Но можете присылать новые, не опубликованные произведения. И сообщите  об этом лично мне, чтобы не было задержек, как в предыдущий раз.
       С уважением, Светлана»
      Он снял очки, потёр переносицу костяшками пальцев.
      - Видишь, дружище. Всё путём. А ты  боялась, дурочка.
      Сергей резко отодвинул кресло, заметался по кухне.
      - Ничего я не боялся! У меня, Волоха, такие заготовки есть!.. Я их докончить пока не могу. Докончу, докончу! Я тебе сейчас прочитаю, погоди минутку!..
      - Ты бы, интеллигентишка, «спасибо» ей отписал, что ли… в благодарность то…
      - Правильно, правильно, сейчас…. – Сергей опять поспешил к компьютеру. – А ты куда бутылку заныкал? Доставай,  давай…
      - Пиши, пиши, успеешь ещё…


      Сергей очень долго не мог заснуть этой ночью.
      Сначала, когда проводил друга, долго перебирал черновики с неоконченным, перечитывал их, раскладывал их в стопки по, как ему казалось, значимости и удачливости. Что - то выправлял, перечеркивал, добавлял. Затем допивал бутылку. Затем мыл посуду и принимал душ.
      Лежал на чистой простыни  не шевелясь, с открытыми глазами, размеренно и глубоко дыша. Казалось, каждая клеточка тела была переполнена жизнью. И не было в этой жизни места черным полосам. И всё казалось сбыточным и исполнимым. Даже совместная жизнь с женой и дочками. А черные полосы окончились, и их никогда не будет. И пьянки, и простоя творческого – никогда ничего не будет плохого. С этой мыслью он и заснул.
      С этой мыслью он и проснулся утром. Другим проснулся. В нём появилась неуемная жажда жизни, до упора, до изнеможения, на износ!  И появились планы, задумки, не завтрашние – на годы! Забрезжил какой-то дальний свет в его непутевой жизни.
      Сергей побрился, надел новую рубашку, начистил, наконец-то, туфли. Посмотрел с улыбкой на тройку висящих, с уже завязанными узлами галстуков.
      - Перебор, Серый. Не поймёт. Не привыкла Ленка ко мне такому, галстучному. Или не так поймёт…  - Закрыл шкаф, присел на краешек потёртого дивана, посидел малость, помолчал.  – Ну, давай… Не трясись.
      Он решительно встал.
    
      Лифт  на удивление сегодня  работал. В нём ехала знакомая девчушка с  пятнадцатого этажа.
      - Здрасьте.
      - Добрый день.
      Молча медленно спускались, упорно глядя на световое табло, и впитывали запахи друг друга.
      Сергей искоса посмотрел на соседку. Улыбается, своему чему-то. Тоже хорошо на душе у человечка.
      - Учитесь? В университете?
      Та подняла на него глаза; влажные, счастливые.
       -Да, сегодня первый день учёбы.
      А улыбка девушки вдруг начала пропадать, искажалась  и превращалась в гримасу.
      - Ну, ну, не волнуйтесь вы так. Сегодня всё будет… х-хоро…
      И девушка громко закричала.

      - Ну что ты, милая? Ну, что ты?.. Тихо, тихо, успокойся.  Ты же сама выбрала такую долю. Сколько у тебя ещё  т а к о г о   будет в жизни?! Тихо, тихо, родная. На всех слёз не хватит.
      Алексей гладил скулящую Дашу по голове и всё говорил, говорил, говорил… Тихо, размеренно, ласково. Он точно знал, как много будет в её жизни  жуткого и страшного,  намного страшнее  смерти  этого соседа. Дети будут умирать на руках. Неизлечимые, приговорённые небом. Чужие. Но такие родные-родные! Но мужик этот всё - равно останется навсегда в памяти.
      А Дашутка всё скулили и скулила, уткнувшись в его колени.
      - Ты знаешь… Алёша… я смерть его… увидела… Он такой сча…счастливый был… А я… поняла – умрёт сейчас… У-у-у…
      - Тихо, тихо, успокойся, Дашута. Если сможешь – помоги мне.
      Она подняла зарёванное лицо.
      - У меня сейчас приём. Мне очень надо, чтобы ты присутствовала. У меня по другому, без тебя  сегодня не получится  лечить, - врал он напропалую, чтобы отвлечь её от тягостных  мыслей. -  Просто посиди, вон там, хотя бы, в кресле.
      Она кивала головой и всё пыталась утереться.
      - А я тебе и чаю сейчас ещё принесу. Мама вкусно заваривает.
      Он поднял с пола костыли и, шаркая ногами, поковылял из кабинета. А в голове метрономом стучало так и не сказанное ей при той, такой далёкой встрече:
      - Ещё год прошел. Ей осталось жить двадцать  шесть лет. За что же тебе, родная, столько горя намерено?
      А Дарья, пошмыгивая, утирала  зарёванное лицо, смотрела на неуверенную ещё походку Алексея и тоже думала:
      - Милый мой, родной! Как ты всё это выдержал?! Ты же почти ровесник мой… Один, со своей болезнью, столько лет… Если б не бабка Дарья… Милый мой… Муж мой будущий, - произнесла она шепотом то,  что тоже «увидела» тогда, при первой встрече.

      Володька смотрел на заострившийся нос Серёжки, на впавшие щеки, на резко проявившеюся в шевелюре седину  и молча говорил другу, будто клятву давал.
      - Серый, я обязательно дожму эту редакторшу! Она у меня, сучка, не только эту, но и другие книги выпустит. Я у Ленки потом все твои писульки заберу, все-все, ещё на книгу насобираем…
      Противно и громко заиграл оркестр. Люди стали подходить, бросать в яму влажную землю горстями, будто поминальный вальс играли: раз-два-три… раз-два-три…

      - Ольга Сергеевна! Ольга Сергеевна! – Инна аж подпрыгивала в кресле от возбуждения. – Сейчас друг Кучина прозвонился! Говорит: умер Сергей Кучин! Четыре дня назад!
      -Боже! – редактор  подняла голову от  компьютера. – Как же так? – в голосе сквозила растерянность. – Боже мой! Такая утрата…
       Помолчали. Инна всё нетерпеливо ёрзала, ожидая продолжения. Ольга Сергеевна, наконец, подняла голову.
      - Но и как вовремя - то, Инночка, а?! Представляешь, какой это посмертный пиар будет?! У него же, поди, ещё много чего осталось. Ты, кстати, телефон дружка  Сергея Ивановича Кучина  записала?

       А Сергей  Кучин… Он  был бы, наверное, сейчас рад: всё совпало! И желание друга, и планы редактора.  И по отчеству назвали.  Его очень редко когда поминали  по отчеству. Как сейчас, например. На могильном кресте.