Когда вечером вернулись приёмные родители и Катарина, Конрад всё ещё сидел на диване.
Он не знал, сколько часов прошло с тех пор, как ушёл Сейдж и вокруг стало темно и пусто. Очень темно и очень пусто.
Он ни о чём не думал — просто не мог. И поговорить с родителями, со своими настоящими родителями, тоже не мог. Он остался один.
С трудом заставив себя двигаться и как-то реагировать, когда открылась дверь, и приёмная мать спросила, как он провёл день, Конрад неожиданно обнаружил в себе нечто, не раздавленное сегодняшней катастрофой и готовое функционировать — разум.
Холодный рассудок, который прежде не очень-то мог развернуться и, тем более, не являлся руководящей и направляющей силой, вынырнул откуда-то из-под помертвевших от ужаса чувств и эмоций и взял на себя руководство.
Испытывая безразличное удивление и словно наблюдая за своими действиями со стороны, Конрад сказал, что устал и хочет пораньше лечь спать. Затем, совершенно спокойно — то есть абсолютно ничего не чувствуя — пошёл к отцовскому "кабинету", запер всё ещё открытую дверь, вернулся в гостиную и положил ключ на полку.
Он не испытывал ни страха, что может попасться, ни облегчения оттого, что всё обошлось. Ему было всё равно. Ему казалось, что он уже умер. Только после этой странной смерти осталась не душа, а тело. Тело, которым управляет лишённый эмоций разум. Что-то вроде машины.
Но это было не совсем так. Ночью, когда он лежал, глядя на потолок бессонными глазами, чувства вернулись. Возможно потому, что необходимость в каких бы то ни было действиях отпала, а сон не пришёл. А может и потому, что они не хотели так просто сдаваться. И поэтому они пришли — воспоминания, чувства, слёзы — они обступили его и не хотели уходить.
Все эти вопросы: Как ты мог? Как?! Ты же чуть не задушил Белька. Неужели ты действительно убил бы его, если бы Сейдж отказался?! Неужели... Ведь он доверял тебе. Ведь он любил тебя. И Сейдж... Он тоже доверял тебе. Он... Да таких друзей, как он — их просто не бывает. А у тебя был. Был... Но больше нет. И никогда не будет. Но ты-то это заслужил. А Сейдж? Он чем всё это заслужил? Тем, что доверял тебе. Вот чем.
Ты думал, что он будет лгать и прятаться, что сделает всё тайком. А он... Чего ему стоило признаться, что их тайна — уже не тайна. Что друг, за которого он стоял горой, которого ввёл в дом, хотя взрослые и опасались этой дружбы, этот друг оказался... А главное, чего ему стоило поставить под удар всю свою семью. И взрослые позволили ему. Но каково теперь Сейджу?
Конрад понимал, почему они позволили. Белани не предают. И не бросают тех, кто им доверяет. Ни на секунду Конрад не усомнился в словах Сейджа. "Если ты расскажешь о кинжале... ты станешь убийцей нашей семьи". Если Сейдж сказал, значит, так оно и есть. Он не стал бы придумывать.
И очень уж этот кинжал... даже и не скажешь — какой. Но из-за такого вполне можно "умереть страшной смертью". За ним стоит какая-то тайна. И Белани хранят эту тайну.
Конрад всегда чувствовал, что они — особенные и живут в каком-то своём мире, словно... им известно что-то, и знание это нужно сохранить, и знание это опасно. Да, именно так. Поэтому они стараются не впускать в свой мир посторонних. А его впустили. И поплатились за это...
Под утро Конрад забылся тяжёлым сном. Поговорить с родителями он так и не сумел, но когда проснулся, было смутное ощущение, что они приходили к нему во сне.
Утро принесло проблески света, принесло обрывки надежды и внезапную решимость. Оставить всё как есть — невозможно, так невозможно ни жить, ни дышать. Хуже ему не будет. Что бы ни сказали ему Белани, что бы ни сделали.
Если даже будут молча смотреть сквозь него, если не пустят на порог — он будет сидеть, лежать на этом пороге, пока кто-нибудь не откроет дверь — хуже не будет.
Конечно, ему нет прощения, но он знал, что не только ему самому, но и Сейджу станет легче, хоть капельку легче, если он попросит прощения. А главное — самое главное — он скажет, что никогда, никогда не выдаст их тайну. Верить ему нельзя, но всё же...
Он ошибся. Ему стало ещё хуже.
По двору дома Белани ходили какие-то чужие люди. Сам дом удивительным образом менее чем за сутки приобрёл нежилой вид, на самых видных местах красовались таблички с единственным словом: "Продаётся".
У Конрада потемнело в глазах, а в ушах зазвучал голос Сейджа: "Однажды мы можем уехать". На подгибающихся ватных ногах он добрёл до лёгкого декоративного заборчика и ухватился за него.
Один из рабочих подошёл к нему, поражённый взглядом паренька, привалившегося к забору.
Конрад машинально задал ему несколько вопросов и безразлично выслушал ответы. Конечно, никого из Белани здесь уже не было. Рабочий предположил, что они ещё здесь появятся или что можно как-нибудь узнать их новый адрес.
Конрад механически согласился, не веря в это ни на секунду. Не для того они исчезли, чтобы появляться здесь снова и, тем более, оставлять новый адрес. Позже он всё-таки попытался узнать, куда они уехали, но никаких сведений не было. Ничего. Хотя Конрад проявил такую изобретательность, которой мог бы позавидовать любой детектив. Впрочем, он делал это без всякой надежды.
Его чувства снова впали в оцепенение. Умерли или замёрзли... Остался рассудок. Он хотел занять всё освободившееся пространство, завладеть всем. Он хотел действия, работы. И он же подсказывал выход из тупика, из чёрной пустоты, оставаться в которой невыносимо.
Сердце тоже предлагало выход, но путь полного признания своей вины — путь долгий и тяжёлый, обещавший облегчение не сегодня и не завтра, а когда-нибудь, в неопределённом будущем. А рассудок предложил иное и сумел помочь немедленно: "Ты ни в чём не виноват. А если и виноват, то так — самую малость. Ничего ты такого не сделал. А узнал что-то очень важное. Оно того стоило. Теперь нужно всё выяснить, всё узнать. Это важно. Это, наверное, нужно людям. Оно того стоило".
Всю оставшуюся жизнь Конрад посвятил доказательству того, что "оно того стоило".
Он снова ошибся в выборе. И нельзя сказать, что не понимал этого. В глубине души он всегда знал, что выбрал не ту дорогу. В той глубине, где всё ещё не умер прежний Конрад. Не умер, но и не жил.
Особенно тяжело было видеть собак. Все знакомые считали, что Конрад их терпеть не может. А что ещё они могли подумать, если стоило ему завидеть собаку, как он отворачивался и спешил пройти мимо. Только Катарина в это не верила.
Она всегда искала и узнавала в нём прежнего Конрада. Она не давала ему окончательно умереть, исчезнуть. Видеть её, разговаривать с ней было больно, но Конрад терпел. Он нужен ей, у неё больше никого нет. Зато когда Катарины не было рядом, он снова превращался в машину, лишённую чувств, а значит, не испытывающую боли. По крайней мере, ему так казалось.
Все эти мечи, сабли, ножи и кинжалы его не интересовали. Узнать о них всё — это лишь средство, способ — найти, понять, что за невероятное сокровище хранит семья Белани. Ради чего он отказался от дружбы, от радости, от жизни.
Думать о том, что отказался он не ради таинственного сокровища, а ради мелкого самолюбия, ради ревности и зависти, овладевших им и не получивших вовремя отпора, ради страха и малодушия, не позволивших повернуть назад и признать свою вину — думать об этом не хотелось. Или не было сил. Как и в тот день, не было сил повернуть назад и признаться, что занимается не тем, жизнь тратит не на то...
Искать Белани он больше не пытался. И про кинжал, увиденный в самый чёрный день своей жизни, никогда никому не говорил.
Катарина встретила хорошего человека, вышла замуж и почти исчезла из жизни Конрада. Он был этому рад — и тому, что она счастлива, и тому, что не мешает ему полностью превратиться в компьютер, не бередит сердце.
Вскоре, как будто в награду за жизнь, отданную поискам, появилась та рукопись. Клочок древнего текста, в котором говорилось о кинжале Огненного Леопарда, таящем неведомую силу.
"Это оружие, не способное убивать. Оно возвращает мёртвое в пучину не-жизни", — специалисты, работавшие над текстом, сочли это место слишком тёмным, они не были уверены в переводе и потому не стали предавать его гласности. Но Конрад узнал о нём.
Ему это место тёмным не показалось, напротив, оно окончательно убедило его в том, что это может быть только он — Огненный Леопард.
Была ли эта рукопись наградным листом? Скорее — смертным приговором. Но Конрад не думал об этом, да и жизнью своей не так уж сильно дорожил.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/01/2151