Конраду было всего восемь лет, когда наступила та тёмная беспросветная ночь. Вся их семья чувствовала надвигающуюся опасность, давящую, сгущающуюся, подобно грозовой туче.
Собака выла, маленькая сестрёнка Конрада не слышала её вой, но плакала почти всю ночь напролёт и успокоилась лишь под утро, сам Конрад тоже не сомкнул глаз. А взрослые — они ведь не животные и не дети, они считают неправильным доверять своим чувствам, загоняют их поглубже внутрь и делают вид, что всё в порядке.
Утром, вызвав врача и убедившись, что дети здоровы, Эльза и Николай ушли, и Фрей, умный и преданный пёс, не смог остановить их, как ни старался. Больше они не вернулись, и Фрей — тоже.
Когда друзья его родителей пытались объяснить Конраду, что они больше не вернутся, он слушал их со странным спокойствием, ничего не говорил и не спрашивал. И не плакал. Только однажды он задал вопрос — почему Фрей выл той ночью, а утром не хотел, чтобы кто-нибудь выходил?
Кажется, этот вопрос поставил взрослых в тупик. Они начали говорить что-то о предчувствии, что-то очень туманное.
И Конрад понял, что взрослые только делают вид, что всё знают, а на самом деле они так же напуганы и растеряны, как он сам. Больше он ни о чём не спрашивал.
Фрей пытался спасти его родителей, но они его не послушали, а он, кажется, лучше всех взрослых на свете знал, что происходит.
С Конрадом говорил психолог. Он считал, что мальчик отказывается верить в случившееся и продолжает ждать возвращения родителей, но дипломированный специалист ошибался. Хотя взрослые избегали прямо говорить с ним о смерти и старались не употреблять слово "умерли", но Конрад мог бы удивить их. Он знал, что его родители умерли и не боялся этого слова.
"Они умерли, но не ушли". Иногда эти слова готовы были сорваться с языка, но Конрад чувствовал — об этом ни с кем нельзя говорить. Только с маленькой Катариной. Она слушала так внимательно. Может быть, она не понимала, но чувствовала то же, что и он, — Конрад в этом не сомневался.
Он разговаривал с родителями каждый день, сначала вслух — так, как привык разговаривать с ними раньше, но для этого нужно было остаться одному, и он научился говорить с ними мысленно. Главное заключалось в том, что они ему отвечали. Успокаивали, когда он был напуган, утешали, когда расстроен, и радовались вместе с ним.
Его спокойствию, так настораживавшему окружающих, психолог нашёл какое-то умное объяснение. Взрослые рано или поздно всему находят объяснение и успокаиваются.
Когда речь зашла о приёмной семье, то и это не особенно взволновало Конрада. Главное, чтобы Катарина осталась с ним. Приёмные родители хотели, чтобы он называл их мамой и папой. Он легко согласился на это, но гораздо труднее было смириться с тем, что Катарина не должна знать правду.
Конрад пытался возражать, но его остановила пугающая мысль, что их могут разлучить. Могло ли такое произойти в действительности, мальчик не знал, и решил не рисковать. По крайней мере, он отстоял право показывать Катарине фотографии родителей и иногда рассказывать о них.
Для неё они должны были стать тётей Эльзой и дядей Николаем — родственниками со стороны матери, которые прежде жили поблизости и много времени проводили с детьми, а потом уехали — далеко-далеко.
Приёмных родителей Конрад скорее жалел, чем любил. Он чувствовал, что не может заменить им собственного ребёнка, так же как и они не способны заменить ему родителей. Однако он не был несчастен и не страдал от одиночества. Конечно, жизнь была совсем не та, что прежде.
Многие раньше осуждали Лавровых за то, что они продолжают ездить на Землю и таскают ребёнка с собой, а Катарина и вовсе — родилась на Земле. Но, что бы они не говорили и не думали, до восьми лет у Конрада было безоблачно счастливое детство. На Земле, на Купаве, в космосе — во время перелётов — всюду было интересно, весело, просто замечательно!
К новому образу жизни он привыкал с трудом. Если бы ему позволили завести собаку, это было бы легче. Погружённость в свой собственный недоступный окружающим мир делала Конрада немного замкнутым, хотя со стороны он и не производил такого впечатления.
У него были хорошие отношения со сверстниками. Много приятелей, но ни одного настоящего друга. Он рос, и потребность в дружбе, в ком-то, с кем можно разделить всё (ну, или почти всё) росла вместе с ним.
Конраду скоро должно было исполниться двенадцать, когда в большой соседний дом, долгое время пустовавший из-за своих размеров, въехало семейство Белани.
Эта семья заинтересовала бы и куда менее любознательного подростка. Всё в них казалось ему необыкновенным и притягательным.
Начать с того, что это была необычно большая семья. Бабушки и дедушки, их давно взрослые дети со своими мужьями, жёнами и детьми, ещё какие-то родственники, приходящиеся неизвестно кому непонятно кем...
Конрад никогда не видел и не слышал, чтобы кто-то жил такой большой семьёй, да и не он один. Кроме многочисленных непонятно чьих детей и родственников, у них было пять собак и шесть кошек, что, разумеется, привело Конрада в восторг.
Во внешности почти всех членов этого семейного клана наблюдались черты, характерные для североамериканских индейцев. Это тоже казалось необычным в эпоху смешения рас и национальностей. Отдельные люди, конечно, нередко несли отпечаток какой-нибудь вполне определённой национальности, но для целой семьи, да ещё такой большой, это было необычайной редкостью.
"Неужели они специально подбирают мужей и жён по национальному признаку?" — перешёптывались соседи в первые дни после приезда Белани. Такая мысль казалась дикостью. "Впрочем, может, они влюбляются только в тех, кто на них похож, а сердцу не прикажешь", — говорили другие. "И в конце концов, это их личное дело", — заключали третьи.
Через неделю, постепенно начиная разбираться во взрослых членах семейства Белани и всё ещё безнадёжно путаясь в детях, соседи поняли, что никакого отбора по национальному признаку эти странные пришельцы не ведут.
Те, кто вливались в семью со стороны в качестве мужей и жён, были самых разных национальностей, зато дети почему-то неизменно наследовали, хотя и несколько размытые, но вполне различимые черты далёких индейских предков.
Обсудив разок-другой этот необычный феномен, все успокоились, заключив, что Белани, кажется, очень милые люди, живут удивительно дружно, любят животных и, поскольку ни их многочисленные дети, ни животные не доставляют соседям неприятностей и не шумят сверх меры, то и пусть себе живут — все бы так жили!
Сейдж Белани был похож на своих старших и младших, родных, двоюродных и ещё неизвестно каких братьев и сестёр смуглой кожей, чёрными прямыми волосами, чёрными глазами и высокими, чётко очерченными скулами.
Он был почти на два года моложе Конрада, но из-за высокого роста, серьёзных глаз и какого-то недетского внутреннего спокойствия и достоинства Сейдж казался чуть ли не старше.
Они познакомились в первый же день, их словно притянуло друг к другу. Русоволосый, сероглазый и белокожий Конрад, впечатлительный, ранимый, немного импульсивный, и Сейдж со своей характерной внешностью, сдержанный и уверенный — разные и внешне и по характеру эти двое скоро стали неразлучны. Их дружба казалась немного необычной не только соседям и родителям Конрада, но и близким Сейджа.
Все дети из семейства Белани, как прежде Конрад, были в хороших, но не более того, отношениях со сверстниками. Им вполне хватало друг друга. Они, наверное, могли бы жить на необитаемом острове, не страдая от недостатка общения. Иногда казалось, что в каком-то смысле они на нём и живут.
Конрад стал единственным исключением, почти членом семьи. Первое время ему казалось, что взрослые Белани относятся к нему с некоторой настороженностью, но потом это чувство прошло. Многие хотели бы так же часто бывать в этом удивительном доме с его непередаваемой и немного загадочной атмосферой, слушать сказки и старые индейские легенды, которые по вечерам рассказывал детям кто-нибудь из старших, играть с их собаками и кошками. Конрад поверить не мог в то, что это происходит именно с ним. Он был счастлив.
Так прошёл год. Сейдж всего пару раз побывал в гостях у друга. Родители Конрада были не слишком ему рады, хотя и пытались это скрыть. Когда Конрад пригласил его в третий раз, Сейдж отказался — мягко, но решительно. Догадываясь о причине отказа, Конрад не выдержал и рассказал всё о своих настоящих родителях и о том, что эти — приёмные.
Собственно, ему уже давно хотелось поделиться с другом. Сейдж слушал так внимательно и серьёзно, что его чёрные глаза на какой-то миг показались Конраду глазами маленькой Катарины, которая так же внимательно слушала брата пять лет назад, когда он говорил ей, что родители не ушли. Они остались, и, стоит только заговорить с ними, позвать, как услышишь ответ. И теперь, спустя пять лет, они по-прежнему были рядом.
На одном дыхании, глотая слова, Конрад выложил всё это и в ужасе закрыл глаза. "Что я наделал?!" — думал он в эту страшную для него секунду, ожидая услышать смех или, по меньшей мере, увидеть насмешку в этих чёрных непроницаемых глазах. Сейдж взял его за руку.
— Это хорошо, что ты знаешь, — сказал он спокойно.
Насмешки в голосе не было.
Конрад открыл глаза.
— Что знаю? — ошеломлённо спросил он.
— Что они не ушли.
— Ты в это веришь?!
— Конечно. А как же иначе? — удивился Сейдж. — Светлые души всегда остаются со своими детьми. Только те не всегда их слышат. Ты слышишь. Это хорошо. Они всегда будут рядом, если ты позовёшь их.
Конрад молчал, не зная, что сказать. Только теперь он понял, как сильно нуждался в том, чтобы кто-то разделил его тайну и поддержал его веру.
Мир взрослых, к которому приближали его проходящие годы, уже успел внести яд сомнения в душу, пошатнуть ясную детскую убеждённость, покоящуюся на голосе сердца — основании удивительно прочном и одновременно хрупком.
— Ты никому не скажешь? — наконец прошептал Конрад.
— Никому, — просто ответил Сейдж.
И это единственное слово было твёрже и надёжнее самой замысловатой и страшной клятвы.
— Мы всегда будем друзьями? — спросил Конрад на следующий день.
— Ты мой брат, — ответил Сейдж.
Потом посмотрел куда-то вдаль, прищурив глаза, и добавил:
— Ты должен знать, что однажды мы можем уехать.
— Уехать? Почему? Разве вам здесь плохо?
— Такое уже случалось, — туманно ответил Сейдж.
Смутно понимая, что расспрашивать его об этом бесполезно, Конрад заговорил о другом. А потом и вовсе забыл об этом. В памяти осталось только надёжное, как скала, согревающее душу и заставляющее учащённо и радостно биться сердце: "Ты мой брат".
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/01/2141