Свидание в июне - часть 3

iii. Эпикриз

Отступление.
В «нормальном» произведении интрига выстраивается «вертикально», через концентрацию «роковых» событий, после чего все быстро меняется – и героям/зрителям открываются новые небеса (и идут титры). В жизни интрига строится «горизонтально», когда больше всего ранят даже не отдельные критические события, а рутинное повторение некритических. Именно постепенное нагромождение тех и других приводит нас к кризису и краху. Притом что небеса никакие не открываются (или над этим надо дополнительно поработать). Передать рост этого нагромождения (тем более без сладкой конфетки в виде «небес») классическое произведение не может и не берется, обходясь условностями и эффектными приемами-приманками.
То, что я делаю здесь – и делаю не первый раз – попытка показать, как трагедия или драма происходит в действительности и чаще всего. Наверное, это не очень интересно читать, повествование пробуксовывает в однотипных ходах, зато все правда. Ну, или большая ее часть…

270.

Кончил работать около десяти. Потом греб снег, рубил дрова. Опять похолодало, десять мороза. В доме, где меня не было весь день, плюс пятнадцать. Тепло и в бане – от работающего на одну нитку обогревателя. И правда, неплохая получилась штука, Марте нравится.
Читаю Коупленда, «Рабы "Майкрософта"», Рыбакова про славянскую мифологию (уже десятый год) и по-прежнему Розака.
Марта звонила два раза, скучает. Разлука и правда нам на пользу, как сказала Маша Л. Она считает, что у нас такие разные темпераменты, что нам надо расставаться и отдыхать друг от друга. Увы, это так.
В коуплендовском "Майкрософте" герои постоянно ссылаются на какие-то сериалы, фильмы, комиксы, мультфильмы детства, абсолютно никому, кроме них, неизвестные. То есть, никому, кроме американцев. С тем же успехом кто-нибудь мог бы написать хитрый роман, где герои ссылались бы в качестве примеров и сравнений на несуществующие сериалы или даже книги. У Коупленда на книги не ссылаются, у Коупленда книг не читают, за исключением "Хроник Нарнии". Даже группы, которые они слушают, или неизвестны мне, или неинтересны, как попса: Prince, Duran Duran. От России три артефакта: МИГ-29, КГБ и "калашников". Больше Россия миру ничего не дала. Впрочем, другие страны тоже дали мало. Это абсолютно американоцентричный мир. Если бы прочий мир исчез совсем, американец даже не заметил бы.

271.

Около десяти вечера на спущенном колесе вернулся в Москву – так быстро, что Настя не успела уйти. Привез вина, они уже допили свое. Настя веселая и раскрепощенная.
– Олег задолжал мне двадцать три отгула!
Смотрели новый "Rider" с повестью Марты, едва ли не на полжурнала. Там же стихи Багиры и наши пицундские фото, фото Макса Столповского, статья Керви, Саши Тарасова, предисловие Коли Сосновского. Полжурнала друзей. В том числе мертвых.
– Формально мертвых и вечно живых!
Марта рассказала, как произвела впечатление на Таню К-о: та даже побоялась приводить своего нового дарлинга, вдруг влюбится! Она вне себя от глупости местных девиц, которые толпами ходят в дом. Когда я пришел, в прихожей стояли две коляски и валялось/висело десять пальто и курток – шагу некуда ступить. Хотя Сергея не было, и жильцы сменились – гости те же: Слава – чайный мастер, славин друг, герла с трехлетней девочкой Настей, Катя, жена Сергея, еще герла… Марта сказала, что приходила подруга Сергея, Маша Трехсвятская, беременная от Сергея, – и виделась здесь с Катей. Ужасная дура! Одна из юриных подруг сообщила зашедшему в гости Шу, что видела его во сне. «Ты такой прекрасный, мы очень близки!» – изображает Марта в лицах. Вообще, все эти клюшки или молчат в присутствии аксакалов или лучше бы молчали. Глупые женские разговоры, которые Марта не в силах слышать!
– Как много глупых женщин! – воскликнула она. – И все смотрят мэнам в рот.
В ее язвительных словах про женщин – явный намек на кого-то.
Зато Катя не привереда: кормит Тимошу буквально на коленке детским питанием. Никаких с ним запарок. Она уверена: это потому, что рожала в воде. У нее культ этого способа. Еще она верит в поля, астрологию, что болезни лечатся хорошим настроением и соками.
"Я вот вылечила себе насморк, – в тон ей сообщила герла, что вешалась на Шу. И стала рассуждать про холотропное дыхание. – Неизлечимых болезней нет…" – кончила она.
– Я чуть не выругалась! – рассказала Марта. – Когда тебе нет и тридцати, может, так и есть.
– Это похоже на нашу молодость, – возразил я. – Мы тоже верили во всю эту чушь.
Но Марта считает, что они тупее и у них нет чувства юмора.
Юра сделал ей выговор, что Женька без его разрешения включил его компьютер – смотреть DVD фильм. Включила его, кстати, Катя, по его просьбе.
– Это уже второй или третий раз. У него совсем не хороший характер, – жалуется она. – Я же ни разу не наехала на него, что его кошка описала мне сумку со всеми документами…
А так все хорошо, только денег нет.

272.

В Москве метель, как в Нью-Йорке. Все завалило, щетки не работают. Поэтому я никуда не поехал: ни на рынок, ни на дачу. Еще и холодно.
Денег до лета осталось шесть тысяч рублей. С учетов долгов – двенадцать. А еще надо давать Кириллу, заплатить за дачное электричество долларов пятьсот. А еще Марта мечтает о путешествии. "Последнем", – говорит она.
Ночью она рассказала про ощущение, что все кончается. Кончается жизнь. И мне захотелось ее "утешить". Тем – что не о чем жалеть. Нет, мол, в этой жизни ничего хорошего. Я и вправду так чувствую. Хотя и не всегда. А тут еще прочел ее "Штаны" в "Забриски Rider" и опять не оценил так, как она хочет. Ее это очень расстроило.
– Это же была повесть о любви. В том числе о любви к тебе…
Наши вкусы и настроения постоянно не совпадают, как и способы выражать их. Мы такие разные, словно в рекламе...
– Зачем мы встретились? – спрашивает она. –  Тебе надо было найти другую женщину, которая подходит тебе больше.
Она даже не хочет больше участвовать в презентации журнала и повести в "Б-2", куда позвала ее Умка в воскресенье:
– Ты меня так обломал!
Хотя я и не говорил ничего: лишь пытался быть объективным и искренним, и даже прибегал к аргументам. Ее недописанный рассказ о событиях того года – вот для меня литература!..

273.

Днем я все же уехал на дачу – разгребать снег и проверять электричество. Трасса даже лучше, чем обычно, меньше машин. Не без труда нашел шиномантаж, где мне за 45 рублей залатали спускающее колесо. Зато застрял на рынке, где искал байду для бани. Одни ручки для окон стоили 240 рублей!
На повороте перед склоном к реке увидел свет фар и остановился. Встречная машина, однако, не появилась: она не смогла въехать на горку. Это оказался "жигуль" на летней резине. Со случайным мужиком, гулявшим с эрделем, вытащили машину из сугроба, куда ее занесло. "Жигуль" спустился вниз, я его объехал и сел на заднее сидение "жигуля" в обществе эрделя и его хозяина – «для тяжести». "Жигуль" дико разогнался, почти наверху его занесло – и он опять въехал в сугроб. Попытались затолкать на гору вручную – впустую. Он опять съехал вниз и пошел наверх, уже без нас. И в тот момент, когда "жигуль" почти достиг вершины, – навстречу из леса на него вылетел джип. "Жигуль" вело и крутило так, что, как он ни уворачивался от джипа, – все же дал ему в заднее крыло. И опять съехал вниз. Хозяин джипа, нестарый лысый мэн, пошел выяснять, что это такое случилось? Оказалось, они с обидчиком – соседи по даче, так что джип даже вытащил "жигуль" на тросе до трассы. Никаких претензий.
Снега жуть, но все расчищено, даже начало нашей улицы. Но на участке снега выше колена. От скульптуры Максимыча виден кончик буденовки. В доме шесть-восемь тепла, несмотря на четыре киловатта обогревателей. На улице одиннадцать мороза. Кончил разгребать снег в 11 вечера. Ветер и снег. Он забился под шифер и теперь течет в дом, в том числе на монитор.
Марта не звонит. Она счастлива в компании Шу, Мочалкиной и некоего режиссера Саши Куприна (Купера) у Шу дома, где они смотрят хипповое кино. "Ощущаю полноту бытия!" – сказала она по телефону. Без меня. Я рад, хоть и обидно. Сколько было стонов, что не может без меня, скучает, поэтому я не смею уезжать...
Ощущение, что что-то кончается, – очень литературное и художественно выигрышное, но в жизни ужасно горькое. Она говорит, что я не должен уезжать, что нам, может быть, недолго осталось быть вместе. Она, конечно, права, вот только довод мне не нравится. На заднем плане теперь все время витает нечто.
Порой она ведет себя, как маленькая девочка, которая хочет схватиться за сильную руку. Я делаю, что могу. Два дня вставал в 11 и шел штурмовать врачебное бездушие – повторно "прикреплять" ее к нашей поликлинике. В кабинете заведующей едва не следствие учинили: а действительно ли она здесь живет? Стали звонить домой. Какая им разница – ведь даже "без льгот"! А потом она сидела больше часа в очереди к хирургу, к которому была записана, и он не нашел ничего "по своей части". Она худа, слаба, как не знаю что! Говорит, что ноет внизу живота. Там, где "ничего нет", как она уверяет, то есть все вырезали. Хирург посоветовал пройти полное обследование. Это – снова ложиться в больницу, а она ни за что не хочет! Не хочет расставаться со мной, как она говорит.

274.

Утром в воскресенье позвонил Шу.
– Да, две женщины тут у меня. Одна "Мерседес" чистит, другая в шубе рядом стоит. Обе у меня ночевали…
Дома застал Мочалкину. Они уже не расстаются. Марта не спала всю ночь из-за ужасной головной боли и уговорила ехать на умкинский концерт на машине. В "Б-2" обычная беда с очередью. Мы приехали рано, встали в первых рядах, как в советские времена за дефицитом. Вместе с нами прошли Саша Иванов с Ниной и Олег П. с Олей. Потом в зале обнаружили Лену, жену о. Анатолия.
Выпили пива. Умка торгует на танцполе за столиком. Я передал ей диски с фото, которые снимал на ее концертах последние годы, и бумажного "Человека на дороге". Она мне – свой последний диск "Парк Победы" и календарь на 2005-й: очень хипповый коллаж из афиш, обложек дисков, фото, текстов и пр. Как раз то, что надо для дачной стены.
Сперва выступала неизвестная группа "Башня чего-то" с полной вокалисткой, которая еще и играла на акустической гитаре. Плюс скрипачка, бас, гитара, ударник и перкуссия. Иронические тексты, смесь рока и советской эстрады, чуть ли не из мультфильмов, и народных песен. Терпимо, если немного. Умка постоянно раскручивает разные "женские" команды. Хобби.
Марта раздает журналы. Появился Мафи, о. Анатолий, Таня – мама кирилловой жены Кати, которая вдруг полюбила Умку, «Штаны» – и явилась с подругой.
Концерт проходил без ударника и был объявлен как "акустический", то есть борина электрогитара была без примочек. Поэтому другой репертуар, много старого и хорошего, все слова слышны. Умка в длинном платье, – это, кажется, в первый раз – и она сама обращает на это внимание зала.
В "Б-2" изменился свет, стал мощнее и разнообразнее, хотя оператор не удосуживался освещать солирующего.
Несколько песен Женька танцевал с нами втроем, в паре с Мартой, несколько – просидел у меня на плечах рядом со сценой.
Как всегда некоторое количество пьяных молодых людей, не хипповых, наглых, орущих, всем мешающих и всех достающих. Один даже выпрыгнул на сцену. Этого Умка согнала пинком и обматерила.
Концерт был удачен по духу и по песням. Умка дважды говорила со сцены про «Райдер», про Марту и ее повесть. Последний раз ее даже выделил лучом осветитель. В луче она заспорила с Умкой о том: разные у нас тусовки были двадцать лет назад или одна? Потом в порыве восторга стала танцевать на стуле – и опять попала в луч.
После концерта к ней подходили люди, и она раздавала автографы. Слава!
Ехали домой на двух машинах, уже с Мафи. Купили портвейна и еды. Дома отметили удачный концерт и славу. Мочалкина и Мафи уехали на "мерсе" во втором часу.

275.

По договору мы уехали на следующий день на дачу…
– В ссылку, в глушь, в Саратов!.. – переживает Марта.
В комнате пять тепла при работающих рефлекторах, непонятно почему. Ночью, уже в прогретом доме, Марта стала редактировать какой-то конспирологический текст для Керви, то есть, по существу, переводить заново. При ее добросовестности – производительность минимальная.
Женька делает свой первый дом в "Архикаде". Говорит, что это лучше, чем играть в игры. А на следующий день пытается помогать мне в бане. Снег, ветер, хотя всего минус пять. Но обещают морозы, ночью до минус двадцати пяти! Снега намело местами с метр, барханы и горы, что доходят до ползабора. Дорожки по участку как траншеи. А он все идет и идет. И кончаются дрова.
Она стала стройна, как манекенщица, ноги похудели, как не было и в двадцать лет. Она любуется своими ногами, задрав халат и надев туфли на высоком каблуке.
И еще она, наконец, избавилась от хронического невысыпания, «когда утром встаешь уже усталой».

276.

По "Эхо Москвы" нас напугали, что по области будет восемнадцать-двадцать мороза, местами: двадцать пять. Эти места у нас! Уже в десять вечера у нас было минус двадцать пять. Марта в панике.
Сегодня я дорубил последние дрова. Теперь их много и в дровяном сарае и на веранде, но на сколько их хватит? На месяц, до конца февраля? Сомневаюсь. А денег покупать новые нет. Вообще нет денег. Зато почти готова парилка. Сегодня кончил полки-лежанки. Женька активно пытался мне помогать. Получилось красиво, лучше, чем в доме.
…Наши "Родительские дворики", наши "области" и "места" поставили-таки рекорд: минус двадцать восемь! Причем он был поставлен уже в двенадцать ночи и держался до утра. Поэтому я ночевал у печи и каждые два часа подбрасывал дрова, и час из этих двух спал. Поддерживать температуру в доме удавалось до плюс одиннадцати на веранде и плюс четырнадцати в комнате. Причем на уровне дивана, где я спал, было не больше десяти. Тем более у пола.
Уже два дня я не работаю в бане, и для поднятия настроения предложил покурить травы. Никакой синьки нет: я сам отказался – из-за экономии, и чтобы чувствовать себя лучше. Трава – другое дело. Под "Бешенных псов" по DVD оприходовали два косяка. Потом слушали диск Умки.
Не думаю, что услышу его когда-нибудь так глубоко. Понял всю сложность и красоту этой простой музыки. А какая трехмерная графика, какие видеоряды! Это и есть музыка, а не то двумерное и линейное, что мы обычно слышим.
Потом, уже внизу, расплескав часть кайфа на дрова и топку, слушал Тома Вейтса. И какие мысли! Понял, что это будет: очутиться без Марты. И даже вроде: что такое смерть. Не так, как у буддистов, но, скорее, как у Сократа. Вроде падения, но не насмерть, в лепешку, а с новым подъемом, как на батуте, – и новым прыжком вниз…
К утру выяснилось, что в подвале в насосе замерзла вода. Я поставил обогреватель на полную, но и в одиннадцать утра она не разморозилась. Притом, что на дне погреба она весело плещется и ей хоть бы что.
В одиннадцать было минус девятнадцать. Яркое солнце, красота, ветки в инее – и страшный дубняк!
Воду в насосе разморозил, поставив два обогревателя на полную мощность. Температура за бортом быстро растет, к двенадцати было уже минус тринадцать. Около часа дня у печи меня сменила Марта, и я лег спать. Когда около пяти встал – на улице минус десять, потом еще меньше, но это влияние висящего низко над горизонтом солнца. Стоило ему скрыться за деревьями, и температура сразу упала.
По радио обещают очень холодные ночи и сегодня и завтра, по области до минус двадцати семи. У нас, значит, может быть и все тридцать!
Говорят, что тепло будет только с понедельника. До этого надо дожить. Уже в шесть вечера было минус восемнадцать.

277.

Рекорд установлен! В шесть утра было минус двадцать девять, в восемь: минус тридцать! Полвосьмого за окном стало голубеть, а через час стало совсем светло. Но не тепло! С помощью семи обогревателей внизу и печи удается бороться: в комнате плюс семнадцать, на веранде плюс четырнадцать. Еще один обогреватель пашет на полную в погребе и один в комнате у Женьки. Сеть на пределе: всего мы выжимаем из нее киловатт семь, и я боюсь, что не выдержат наружные провода, что идут от столба к дому, алюминий в четыре квадрата, особенно место их подключения к проводам дома, которое я раскручивал и перекручивал за эти годы несколько раз.
Я ставил будильник – и через два часа вставал и кидал новые дрова. Ночь у печи была в беспорядочных, но ярких сновидениях. В них то я любил какую-то герлу, то герла (почему-то Шушка) любила меня, платонически, только с поцелуями. И я куда-то ехал, попадал в какие-то убогие нищие места, где тусовался Лёня и предлагал мне создать не то офис, не то мастерскую.
Около двух, когда я законно спал, приехали Алиса и Володя с детьми. Их не устрашил свирепый ночной холод, о котором я честно предупредил их.
Однако днем все прекрасно: солнце, елки в снегу, голубое небо, сверкающий снег. Пошли гулять, заодно взяв канистры для воды. Ходил с детьми по замершей реке. Лед не такой уж и толстый, судя по сделанной кем-то проруби. Зато снег выше колена и совсем нехоженый.
Женька шел впереди в шубе и меховых сапогах, прокладывая путь остальным.
Вечером у пылающей печи-камина ели и пили крымский портвейн и сухое вино.
– Крымский портвейн – это национальный напиток старых тусовщиков! – гордо сказал Володя.
Я никогда не был его поклонником, пока тусовался, зато полюбил теперь. Но он кончился, и мы с Володей под настоящий "Slade" на его "Широком" съездили в город за новой бутылкой. Алиса с блеском рассказывает про свои путешествия: первое хипповое в Питер в 84-ом, где сходу попала в спецприемник и провела сутки с проститутками, потом в Латвию на Гаую: с Мафи, Светой-Конфетой и другими. В ход шли неизвестные города, через которые они ехали, и памятные продукты (например, кофейный напиток из настоящего цикория!), которыми их кормил Мафи. Вспомнила путешествие в Третье ущелье в 86-ом, встречу Шу с мамой Бонифация в Гаграх. Про стоп в Бетанию, грузинские монастыри, в одном из которых обитал Бонифаций (ныне ортодоксальный мракобес). Путешествие в Париж в 91-ом… нищее, почти бездомное, не очень удачное. Принц не выразил желания встретиться с ними, вероятно, заподозрив их в намерении пойти по его стопам и остаться здесь навсегда. Тогда все хотели уехать из умирающего нищего Совка – осуществив идею юности. Но с близкого расстояния все оказалось несколько сложнее.
Алиса за рассказами бывает очень интересна. У нее хороший хипповый опыт. Показала браслеты на запястьях, которые носит с тех времен и не сняла, даже несмотря на неодобрение ее духовника. Этим можно гордиться. Я тоже прикрутил Марте старый бисер к руке.
Под чай и вино говорили о планах Володи создать фирму – с моим участием (это уже было во сне!): строительство и оформление домов. Я на все готов. Обсуждаем рекламу, планы создать сайт и прочую байду.
Очень неплохой вечер.
Полтретьего ночи уже минус двадцать восемь. То ли еще будет! Я опять ночую у печи. Полдевятого утра, когда вниз сошли дети и Володя: на улице почти минус тридцать, в комнате плюс семнадцать. Он сменил меня – и я пошел спать.

278.

Утром о. Анатолий прислал sms: "Православные, отметьте 60-летие Боба Марли!" Я пообещал отметить, скрутив во-о-от такой джоинт. Сам он сидит на работе и поехать «отметить» никуда не может.
Всей компанией пошли на горку. Я снимал необычайно красивый снежный лес. Такого красивого леса я, наверное, никогда не видел. Просто зимняя Сибирь. Елки, целиком одетые снегом, превращены в скульптуры, например, двух дам, кланяющихся друг другу. Синие тени, слепящее, полосами, солнце.
Солнце лупит по-весеннему. И при этом десять градусов мороза. Дети катаются на санках.
Гости уехали, мы с Мартой даже помылись. К ночи в небе появилась слабая облачность, и мороз уже не такой свирепый: минус девятнадцать.
Как и обещал: забили два косяка и дунули их под Боба Марли и концерт "Deep Purple" на DVD, который я взял у о. Анатолия.
Цепануло необычайно мощно: все тело враз онемело, как под клипом, нахлынуло ощущение легкости и беззаботности. И тотального отчуждения от себя. Однако полшестого встал и добавил дров в печь, что, конечно, сбило кайф. Марта уже спала в постели в одежде.

279.

Утром мягкая, белая, ровная поверхность белья, как продолжение трипа. Не хочется вставать. Полная расслабленность, ничего не болит, словно тела вовсе нет. Это еще и первая нормальная ночь – после трех у печи, когда спал как часовой, по два часа.
Но почти два – а я обещал о. Анатолию позвонить. Договорились на пять у них. Марта позанималась с Женькой французским, я – мелкой байдой по дому. По дороге купили крымского портвейна и разных продуктов. Всей езды на полчаса.
Зато едва не час ездил с Толей по местным магазинам: закупали продукты для его семьи.
Разговор с ним всегда интересен: он страстен, революционен. Снова говорит о тайне 67-68 годов, почему это произошло, кончилось ли? Я излагаю свою теорию про фашизм начала века, новую мировую идею, пришедшую на смену классическому марксизму и социализму, когда политика была сродни перформансу, и ее творили художники. Поэтому советское государство и было так популярно на западе: оно, пусть и кроваво, осуществляло невиданный эксперимент. Его поддерживали Ромен Роллан и Бертран Рассел, нобелевские лауреаты, лучшие мыслители времени (не говоря о гениальном Платонове)... Это то, что сейчас хотят возродить Дугин и евразийцы.
Потом оно выродилось в классическое государство, традиционное и, потому, тоталитарное, где художник не творил политику, а был просто прислужник власти, как всегда.
67-68 – это появление новой великой идеи. После нее может начаться новый "марксизм" или новый "фашизм", и опять flower power. Хотя после 67-го ничего не может быть, как прежде.
Поспорили о том, как и почему люди в 60-х-70-х стали свободны – от родителей, государства, как они доходили до своих мыслей? Я упирал на то, что прежний традиционалистский проект приблизился к своему завершению, все погрязли в мещанстве, накоплении, государство перестало играть роль защитника, но лишь роль тирана, никто не верил в него: ни отцы, ни тем более дети. Но дети были максималистичнее в своем отрицании лжи, которую видели вокруг: разницу между тем, чему их учили, и реальностью. Помогли и хорошие жизненные условия детей, их изнеженность, образование, чувство собственного достоинства… И, конечно, промывочная роль рока, необычайный допинг. Плюс психоделические вещества. Это и породило волну, вызвало резонанс.
Отсюда вывод: государством все недовольны, но государство – оптимальный способ существования среди дикого народонаселения. Уж если хиппийская коммуна не может существовать долго, то есть, если "лучшие" люди не уживаются друг с другом в мире и любви, что же говорить обо всем человечестве?!
Толя толкает свою любимую идею, что 67-68-ой – это время опровержения пророчеств (по словам некоего о. Феофила (?)), то есть пророчеств Иоанна Златоуста: что Израиль никогда не будет иметь своего государства и Иерусалим никогда не будет еврейским. И в подтверждение: явление Богоматери в Египте. А евреи выиграли войну, овладели Иерусалимом. Эту теорию он высказывал и в Крыму.
Дети играли в прятки. Им очень хорошо друг с другом. Уехали уже полдвенадцатого. Женька вовсе не хотел уезжать. Оставил им на прочтение "Человека на дороге".
На улице только минус четыре, идеально!

280.

Когда-то мир был бедным, слишком бедным для счастья, и Западная цивилизация взялась накормить людей, дать им одежду, крышу, работу… Это как бы гуманно, но и корыстно: верхи страховали себя от бунта низов.
И вот она достигла всего: в Америке и Европе никто (или почти никто) не голодает, у всех есть работа и минимальная зарплата… И люди не знают, как им жить, страдают от одиночества, лечатся антидепрессантами. Если раньше бедность и работа, то есть "заботы", поглощали все их время, и им некогда было думать ни о чем, кроме выживания, то теперь у них есть время взглянуть на себя и свою жизнь – и не найти в ней никакого смысла! И начать искать иллюзорные смыслы, иллюзорную любовь, иллюзорную деятельность.
А на подходе поколение людей, употребляющих анаболические стероиды и протеиновую пищу, занимающихся компьютерами, работой на компьютерах и для компьютеров. У них нет никакой реальности, никакого прошлого, никакой культуры, кроме сериалов. Никакого мира, кроме своего места работы. Никакой личной жизни. В качестве компенсации: обильный спорт и секс.
Людей накормили и сказали: отстаньте! Веселитесь в своих "Диснейлендах" и не путайтесь под ногами. И хлеб и зрелища мы вам обеспечили. Чего же вам еще?! Создали целую цивилизацию потребления, свели все к деньгам и предоставили все возможности для их зарабатывания. Поставили на материальное и достигли своего "абсурдного изобилия", как называет это Теодор Розак.
А мы из своего все еще "традиционного" общества, то есть бедного, конфликтного и нонконсумеристского, смотрим на это и ничего не понимаем. Словно перед нами марсиане, которые могут умножать, складывать, распределять по графам, приводить к общему знаменателю – и все в конечном счете ради газончика для гольфа. Буквально уверенные, что это и есть самая большая ценность, даже не догадывающиеся о существовании другого мира или не понимающие его. В чем можно легко убедиться по голливудским фильмам о России.

281.

Однако, все же заболел. Первый раз за эту зиму. Проработал весь день в холодной бане, которую хоть и топил – да, видно, мало: уж очень она промерзла после тридцатиградусных морозов. Ночью заболело легкое. Сперва 37,6, через час уже 38,9. И нет ампиокса – во как расслабился! Только бисептол, который и употребил. Плюс чай с лимоном и медом. Думал, будет хуже.
Утром заболел Женька. Пьет тот же бисептол. День прошел без температуры, но в довольно противном состоянии. Зато много читал, сидя у печи. Марта редактировала перевод книги Константайна, что дал ей Керви: их ответ на конспирологическую лажу об евреях, масонском заговоре, мировом правительстве и т.д. Оказывается, существует такой же фашистско-арийский, васповский (от WASP) заговор. Именно тут и сидит мировая закулиса. Она же и летающие тарелки запускает, и мозги промывает, и все контролирует с помощью совершенно фантастических технологий, опробованных на людях (начиная, естественно, еще с гитлеровских лагерей). Богатая тема.
На следующий день у Женьки уже 38,9. Поехал в город за лекарствами и продуктами. Мелкие дела по дому, вроде второй починки электрорадиатора. И опять чтение. Женька довольно долго слушал из Рыбакова про язычество славян, делая иногда дурацкие комментарии. Он все еще страшный невежда: ладно, что не знает в восемь лет, кто такая Деметра, но даже не знает, чем прославлен Геракл. Зато "рассуждает", спорит!

282.

Транспортники устроили демонстрации по поводу повышения цены на бензин. За год стал дороже в два раза. Я еще год назад предсказал, что нефтяные компании (все частные), когда им повысят пошлины на вывоз сырья – чтобы хоть что-то шло на внутренний рынок (серьезные перебои с бензином – в стране, экспортирующей нефть!) – компенсируют свои потери за счет увеличения этой самой цены бензина на внутреннем рынке. Все так же, как с НДС. Это и произошло. А ведь я не экономист.
Ни один "рыночный" механизм управления экономикой у нас не работает. Все мечтают нажиться любой ценой и за любой счет, пусть страна хоть кровавыми слезами умоется! Морда местного капитализма.
Все либеральные СМИ причитают об участи бедного Ходарковского, клеймят преступный авторитарный режим, который отбирает частную собственность, Илларионов (советник президента, кстати) пророчествует, что Ходорковскому все вернут, потому что нарушена заповедь "не укради"! Смех один!
Когда Ходарковский в 96-ом купил "Сибнефть" за 160 миллионов долларов (где еще взял-то их?!) на пресловутых "залоговых аукционах", которая стоила несколько миллиардов, – это никто не назвал воровством. Кроме тех, кто тоже хотел купить, но им не обломилось. Много ругали эти аукционы – так Ельцин расплачивался за свою победу на выборах, и что? Вдруг государство решило восстановить "справедливость", то есть наказать зазнавшегося олигарха, показав, кто в песочнице хозяин.
Мы продолжаем переживать жуткий период, когда бандиты всех мастей захватывают или приобретают за смешные деньги у государства его собственность (часто на государственные же деньги), то есть собственность всех граждан. Перераспределяют ее, делят доход, управляют прибылью. Все это чисто криминально, заказным и прочим убийствам потерян счет. Все решили стать капиталистами и враз разбогатеть. А так как первичных капиталов нет, государство ссуды не дает (кроме как своим), то единственным выходом стало: насилие, подкуп, шантаж и т.д. И так уже пятнадцать лет. И конца не видно.

283.

Закономерность: у нас на десять градусов холоднее, чем по всей Москве. Если сегодня объявили, что в Москве минус тринадцать, то у нас – минус двадцать три, будто другая широта. Если в эту пятницу и субботу в Москве минус восемнадцать, по области минус двадцать один, местами минус двадцать три, то у нас было минус тридцать. Есть и такие удивительные места!
Между тем к ночи у Женьки уже 39,6. Ни кашля, ни боли в груди, никаких признаков ангины (хотя горло красное, но без пленок и нарывов). Что это, грипп? От кого: от многочисленных детей последних дней?
Поим ампиоксом и аспирином, чаем с лимоном. Сбили до 38,3, уже радость! Не спит, просит лежать с ним. Бедный. Создаем их и бросаем на мучения. Впрочем, создание их от нас не зависит, как и их мучения. Надеюсь, хоть избавление от них…
По поводу передачи "Основной инстинкт" на "Эхо", где в частности выступал мой экс-волосатый сосед Макс Шевченко (с чьими традиционалистскими и антизападными мыслями я был категорически не согласен). Видимо, я все-таки имперский человек. Я за определенную унификацию: языка, законов, прав и т.д. Притом я восхищаюсь разнообразием культур и традиций. Пусть будут. Но какие-то общие правила должны иметься. Это и есть цивилизация.
Российская империя и была этой цивилизацией и цивилизационным моментом, в том числе и в Прибалтике, которая "принадлежала" нам триста лет – когда там и государств никаких не было (Латвия, Эстония)! Что-то вроде Pax Romanum – на огромной территории с бесконечным количеством, часто враждебных, культур. В своем гигантском котле империя переваривает их во что-то одно, не такое пестрое, зато более мирное. Я помню, что в бухарском ресторане в 86-ом работал якут, а на улице играл "Битлз". А в московском – грузин мог пить водку с корейцем и говорить на одном языке. Все это империя.

284.

Утром у нас в комнате тепло, но во всем доме холодно. Притом, что на улице только пять мороза. Зато ветер. И не до конца здоровый Женька сидит в холодной комнате и смотрит ящик.
Днем пошел снег. Уезжали мы уже в полную метель, окончательно разыгравшуюся по дороге. Щетки покрылись льдом и ни черта не чистят. На светофорах я бил их об стекло, чтобы освободить от кусков льда. Метель заволокла шоссе, машины ползут – и, в общем, это разумно: обогнав несколько авто на Ярославке, я едва не затормозил об идущий впереди грузовик. Причем мы были в разных рядах, но я ехал к нему при выжатых тормозах на шипованной резине по сплошному льду поперек полос. Хорошо, что стал тормозить заранее, метрах в ста, а остановился в десяти. Не шоссе, а каток. Ветер и снег попеременно. Сквозь залепленное стекло видимость то и дело совсем пропадает.
И Марте плохо в жаркой машине.
В Москве пробки, и все завалено снегом. Дома у нас больные Сергей и Катя. Грипп. Никто нормально не лечится, поэтому это надолго. Выпил с Юрой (тоже больным), Сергеем и Мартой водки. Сергей в ответ притащил пластилин. После энной трубки мой мозг едва не аннигилировал. Я сидел дурак-дураком, с ампутированной памятью и размякшей волей. К тому же просто устал. Поэтому от новых трубок отказался.
В доме шаром покати: ни мыла, ни пасты, ни продуктов. Доедается, доиспользуется то, что мы купили в прошлый раз. Сломалась розетка, плохо работает стиралка: она впала в маразм от старости и забывает, что ей надо делать.
Сергей без остановки трепется, даже ходит за нами – и не умолкает. Не то соскучился по людям, не то пластилин так подействовал. Иногда слушать его интересно: про одесскую цыганскую родню, отца-йога, двадцать пять лет живущего в Америке, отказника, эмигрировавшего в 80-ом, художника с Малой Грузинки. Про мать, преподающую архитектуру в Одессе, про наш архитектурный, откуда у него первая жена, про действие ДМТ и аяхуаски (он пробовал в Голландии). Еще про много чего: он говорил художественно, просто на зависть, хотя я понимал, что это свойство вещества – все преувеличивать, находить важность и красоту в совершенно обычном. А, может, в этом и заключена истина?
Он много путешествовал под клипом, у него своя теория на этот счет. Он выстраивает в путешествиях свои города, в которых разнообразная и очень интересная архитектура, но совершенно нет людей. Я сказал, что это какой-то глубокий невроз, который не пробивается даже клипом, что удивительно! Вероятно, это страх людей. Сергей согласился.
Еще он играет на ударный инструментах, например, вчера в Новой Третьяковке с Юрой, Гермесом и Африкой.
У него есть познания в фармакологии и биологии, на уровне, достаточном, чтобы объяснить эффект веществ. Хотя его телега, что клип отключает периферийную нервную систему от центральной, отчего работает мозг, но не тело с позвоночником – говорит, что он плохо знает предмет. Ведь позвоночник относится к центральной нервной системе, как и мозг.
Женька ходил в школу, потом со мной в музыкалку. Вечером пошли в Детский мир – покупать подарок Илье, сыну Алисы и Володи.
Днем позвонил Саша Художник и предложил читать стихи на выставке, которую он устраивает в клубе "Булгаковский дом" – в эту пятницу или субботу на выбор. Я выбрал пятницу. Решил, что надо сделать видеоряд, музыку, пригласить друзей. Такой шоу-поэзо-концерт.
Ночью зашли Маша Л. и Юра с пивом: ведь "День всех влюбленных", наш "семейный" праздник, десятая годовщина, когда семья перестала существовать. На месяц или на полгода, смотря как считать.
Заговорили о славянах и этимологиях. Я чесал из Рыбакова, в дело шли Пропп и Лев Гумилев. Посмотрели шизовый японский мультфильм без перевода, но понятный: кто-то совершил неудачный трип. Видимо, на тот свет.
Денег у них нет. А у нас за одно дачное электричество ушло больше 400 долларов. Да плата за квартиру, здешний свет, телефон… Хорошо, что сегодня Марта получила десять с половиной тысяч рублей пенсионных (начисленных ей с июля).

285.

Бессонница и глубокая неудовлетворенность собой. Ничего не делаю – кроме бани и ремонта "хозинвентаря". Никакого следа от меня не останется. Все, чему учился, все, для чего мучил себя, думал, писал, – все поросло плесенью, не дает никакого плода…
Днем дважды курили. Ходит куча народа: Пепперштейн, Саша Холодильник и его Марина, Юра, Сед, Рома Костыль (когда-то он играл с Боровом в «Коррозии металла», а сейчас играет в «Волге»)… Ануфриев беспрерывно гонит про сенегальскую музыку и народы Мадагаскара, причем непонятно: придумывает ли на ходу или сообщает что-то реальное? Не голова, а компьютер.
Потом я был в мочалкинской "Студии 15" – в том же подъезде, где снимают флэт Жора Кемеровский и Филипп К-н. Мочалкина предложила подняться: вдруг у них есть трава? Но "их нет" – ответила неизвестная барышня из-за двери. Жора просто ушел, а Филипп в Индии. Мочалкина дала мне свой ноутбук, на котором я подготовил несколько стихов для чтения.
За эти два дня я пригласил кучу людей, хотя всего чтения на двадцать минут. Да и будет ли оно – если столько желающих что-то сделать в отведенные полтора часа?
Кстати, Саша Художник сказал, что на выставку приходил Шамиль – его привел Сеня Скорпион. Значит, он жив, вопреки уверениям Риты Пушкиной. Саша назвал ее "домашним хиппи" – может, за то, что ей лень куда-либо ходить.
Юра звал на концерт «Волги» в клуб «Штопор», но до этого не дошло.
Зашла Таня К-о с вином. С ней совсем другие разговоры, хотя и с участием Ануфриева – по поводу биенале современного искусства, к которому он имеет прямое отношение.
– Главная задача современного искусства, – говорю я К-о, – освоение областей неискусства. Оно пытается делать искусство из неискусства и осваивает чужое ему пространство, стремясь в пределе сделать искусством всю реальность.
К-о мысль понравилась.
В десятом я поехал в "Булгаковский дом" – смотреть помещение и разговаривать с руководством насчет вечера. Около метро позвонил некто по лёниному телефону и сказал, что он друг Димы (лёниного острожного приятеля), и что Дима просил меня связаться "с его отцом".
– С чьим? – спросил я. – С лёниным?
Человек поколебался и сказал "да". Из чего я заключил, что он Лёню не знает или знает плохо. Но главное: я должен помочь «отцу» спрятать деньги в сигареты (предварительно свернув купюры). Так как этот «отец» собирает Лёне посылку.
Я ответил, что не знаю, как это делается и, вообще, подобными вещами не занимаюсь. Человек пообещал передать Диме. Я не возражал.
Зато клуб оказался закрыт и никого в нем не было, ни Саши Художника, ни Ромы со Светой, его хозяев. Так что съездил зря. На обратном пути купил еще вина, которое мы и выпили втроем – с Мартой и все той же К-о.
Всю поездку я был под хорошим кайфом, усиленным вином. Вот как смотрят на реальность некоторые люди, вот, какой она может быть! Странной, приятной, совсем не агрессивной. А если и есть в ней агрессия, то ты проскакиваешь мимо нее, как легкая щепка. Ничего глубоко не цепляет, лишь фиксируешь внешние впечатления, сцены, как на экране, фантазия работает как у сумасшедшего. Так и живут наши жильцы. Приятный вариант жизни. И очень творческий: идеи фонтанируют, легкость мысли необыкновенная! Никаких переживаний о неудачах, ничего не раздражает, все воспринимается в рамках предустановленной гармонии.
Снова под травой в четвертом часу ночи в гостях у Маши Л. и Юры стал сочинять рекламу в стиле советского общепита (для каких-то альтернативных заведений): "Спасибо, что прошли мимо!", "Спасибо, что не зашли!", "Для вас ничего нет!", "Спасибо, что ничего не купили!" и т.д. Они показали на компе удивительные картинки, совершенно галлюциногенные, которые они хотят использовать для рекламы концерта "Jethro Tull". Оба создали свои варианты афиш, и варианты Маши мне понравились гораздо больше: эмоциональные, сложные, красивые, – даже не верится, что не скачены откуда-то. Высокий класс!
Она при нас меняла местами фотографии на плакате, советовалась, – так что мы тоже как бы принимали участие.
Юра подошел формально: совковые звезды, фон из березок, яркие теплые цвета, не подходящие к JT. Тем более не сочетаются с надписями, которые мы им подсказали, и которые они везде и используют: "Too old to rock-n-roll..." и "Pipe piper".
– Больше подошла бы: "рок-н-ролл мертв, а я еще нет" – и ушанка на голове Андерсена, – сказала Марта.
Юре мысль понравилось. Зато его собственные работы, сделанные «для себя», психоделические "цветы", то есть по разному закрученные в Фотошопе свастики, с наложением листьев и цв;та – очень хороши. Маша Л. создала из двух свастик удивительный узор – с бамбуком, вроде японского, и я попросил сохранить его для меня.
Юра показал и другие свои компьютерные картинки, которые в обычном масштабе напоминают старинные узоры, классически языческие, с солярными знаками и т.д., а при увеличении оказывается, что все они сделаны из голов собачек, разноцветных или одноцветных, с глазками, носами. Совершенная шизофрения! Он этим занимается в свободное время. В нормальном состоянии такое не придумаешь. Впрочем, есть чувак, которые делает картинки из денег.
Я гнал телеги, которые сразу забыл, и Марта потом призналась, что они были не хуже, чем у Лаэртского на "Эхо Москвы", которыми я восхищался.

286.

Женька пропустил Марту в лифт, и на ее вопрос: "Что ты такой вежливый?" – ответил: "Ты же знаешь: последние будут первыми". В случае лифта – это точно.
В семь утра я сидел на кухне и читал. У меня бессонница. Разговорился с Ануфриевым. Он спит по три часа в независимости от времени суток. Потом несколько часов бодрствует – и снова спит. Марта сказала, что так же устроено у животных. Архаический человек.
– Я не встречал таких тихих детей, – сказал я про его Тимошу. – Мои дети всегда хотели всего, самых абсурдных вещей, и маниакально их добивались – с самого раннего возраста.
Ануфриев их похвалил: мол, они похожи на викингов. Кирилл заходил в наше отсутствие с другом Льюисом и травой, и Ануфриев смог его оценить. Женьку же назвал викингом несколько лет назад Леха Длинный – не в позитивном, однако, смысле, а за его бескомпромиссную агрессивность. Это люди, которые умеют хотеть и готовы отдать едва ли не все за удовлетворение своих желаний.
Впрочем, Сергей хвалит всех. Ему, как "буддисту", мир должен казаться положительным и неконфликтным.
Днем заехала Мочалкина с распечаткой моих стихов и Сашей Купером, оператором и старым тусовщиком, знакомым Макса Столповского. Он жил в начале 90-х в сквоте на Трубной, дружил со сквотом Петлюры. Чувак веселый, ухаживает за Мочалкиной. Они хотят снимать мое выступление в "Булгаковском доме", куда мы и поехали на ее «мерсе». Выписали туда Илюшу Ермакова (еще один приятель из хипповых 80-х) с камерой. С ним маленькая дочь от немецкой жены, рыжая прикольная девка.
Выяснилось, что главный зал занят музыкантами, друзьями Ромы, хозяина клуба, поэтому нам остается "малый зал" – комната, метров в четырнадцать. На стенах картины Саши Художника. В других помещениях – картины еще одного хиппаря и артефакты, связанные с Булгаковым. По залам прогуливаются вполне цивильные люди, не подозревающие, что здесь готовится!
Мы установили аппарат для слайдов, свет, звук, пришел Олег П. со слайдами хипповых времен. Народу мало, в основном мои друзья: Оля с Верой, Алиса с Володей, Шу, Саша Иванов. Я поставил Эно. Читал в полутемноте, чтобы можно было снимать, П. пускал слайды.
Читал я "хипповые" стихи, то есть самые дурацкие из всех, что у меня есть. Не знаю, не уверен, что это было хорошо. Да и нет у меня опыта публичных выступлений. Хлопали, но не факт, что искренне.
После моего "выступления" ко мне подошел молодой человек и стал хвалить мои стихи. Спросил, нет ли у меня специалиста по электронной музыке и не знаю ли я, кто такая Мата Хари, не моя ли она жена? Я с радостью передал его Марте, и дальше он долго хвалил ее повесть. Неожиданно выяснилось, что он тоже знает Макса Столповского и даже может дать его телефон. Марта сразу собралась звонить, но из этого ничего не вышло.
Потом со своей группой пела Ворона, старая хипповая клюшка, которая, оказывается, помнит меня по первой половине 80-х и тусовке Миши Сталкера:
– Я же с ним жила!
Понравился флейтист, стриженный парень в шляпе, с простым лицом, но хорошим слухом.
Герла, "ученица Вороны", прочла свои стихи на "мифологическую тему" – о любви, конечно, но совсем неплохие.
Но главное – появился Шамиль, в обществе Сени Скорпиона. Я сфотографировал "двух аксакалов" в коридоре и сказал Шамилю, что мы общались в Томилино в 84-ом. Он спросил, как меня зовут? Оказывается, он читал мою "Игуану", кто-то переслал ему по почте. Ему понравилось, кроме нескольких неточных мест: у него не черный хаер и он никогда не носил гитару, так как никогда не играл.
– Может, ты нес ее кому-нибудь? – предположил я. (Например, Славянину.) – Я очень хорошо помню эту картину, словно сфотографировал.
Он собирается читать свои стихи, которые когда-то так мне нравились, и попросил меня снимать. В результате часть нашей тусовки решила остаться. Мы купили портвейна и возлились у ларька: Марта, П., Оля С., Шу, Саша Иванов… Удивительно, как изменился человек за это время. Раньше он совсем не врубался в детей, злился на маленького Кирилла. Зато роды последнего своего (шестого!) ребенка, ровесника Женьки, принимал дома сам. Рассказец красочный. Много чего я делал в жизни, а вот такого не делал.
П. поехал домой. И напрасно.
Первый раз я слушал стихи Шамиля вживую, после того, как в далеком 82-ом прочел их, распечатанные Мартой на машинке. Начал он обычно, а потом стал актерствовать, делать жесты – и это было хорошо. Чувствовался свободный и смелый человек, не отказавшийся от идеалов: длинный хаер, широкополая шляпа, индейская жилетка – все, как раньше.
Обменялся с ним адресами и телефонами. Он предложил вновь дружить, заезжать в гости и звонить. Во дворе клуба предложил выкурить косяк, но я отказался.
Интересно, что накануне мне в голову пришли строчки: "Я одинок, как инок, и безнадежен, как ёжик, оставшийся без иголок", – и не мог вспомнить автора этих гениальных стихов. И на следующий день он их читает!
На улице допили и второй портвейн: с теми же и подошедшими Мафи, неким Антоном, Варей, дочерью П., Денисом... И пошли к Пушке – но очень странным долгим маршрутом. Пили на Патриарших портвейн (словно герои Первой Системы). Саша Иванов идет впереди под ручку с Варей: она его очень полюбила.
С частью компании расстались в метро, с частью поехали к нам: с Олей, Верой и Варей, Шу и Мафи. С Мафи мы сгоняли еще за двумя бутылками портвейна ("Алушта", конечно).
Оля рассказала, что ей позвонил Сеня Питерсон и пригласил в свой клуб в Крутицком подворье.
– Сплошные понты, – охарактеризовала эту встречу Оля.
Она спросила его, почему он не поддерживает с нами отношения? Он ответил, что много тогда тусовал, в частности с неким Кришнаитом (был такой), а нам это не нравилось. Ну, и были какие-то деньги.
"Может, тебе их отдать?"
"Я подумаю".
Человек, снимающий помещение за 1000 баксов в месяц! Когда-то мой самый близкий друг. Совсем ожлобел. Да и не нужны нам его деньги!
Марта беспрерывно добивалась у всех, чтобы они взяли ее на какие-нибудь летние тусняки: Этно-лайф, Рейнбоу, Гоа… Не важно: поеду ли я или нет – это она повторила намеренно несколько раз.
– Готовы ли вы взять меня такую?
Это у нее кризис после поездки к Алисе и Володе. Что она никому не нужна, что она обуза, и ей надо меня отпустить…
Мафи она чуть ли не навязывается, чем очень его смутила. Шу остался спать в общей (уже не нашей комнате), пьяный Мафи, несмотря на уговоры остаться – поехал (пошел: все уже закрыто) куда-то, где в шесть утра его будет ждать женщина с ребенком из Абхазии.
Оля с Верой и Варей уехали еще раньше.
Вот она полнота богемной жизни: что-то все время происходит. Даже наша деревня не есть тому преграда.

287.

На дачу поехали с Таней К-о, которой так и не удалось вытащить из дома своего нового возлюбленного "Федьку с классики" (с которым она когда-то вместе училась в Универе). Трактор, как Христос: остановился в Эболи, то есть у ворот соседа. Там же пришлось остановиться и мне. Снега почти по колено, тропинок как не бывало: один намек. Пару часов с перерывом на обед прокладывал тропинку к сараю и дорогу от машины до ворот. Выпили два литра на троих вина, выкурили пару косяков. К-о потеряла-таки невинность, хоть и сопротивлялась сперва, придумывая всякие отговорки.
Меня унесло хрен знает как далеко: от усталости и алкоголя. Марту зацепило меньше, К-о уверяла, что вообще ничего не почувствовала.
Ночью замечательная любовь и замечательный сон.

288.

Утром ощущение покоя. Не надо никуда бежать, тишина. За окном солнце и снег. От горящего под солнцем снега в комнате и сквозь шторы светло. Дом кажется кораблем посреди моря. Этим кораблем, конечно, надо иногда управлять, но пока он и сам как-нибудь поплавает.
Вдруг Марта повернулась ко мне и спросила:
– Почему вчера в трипе ты не признал нас "единым существом"?
– Единое существо не воюет само с собой…
– Я хотела бы снова нас так воспринимать, – подумав, ответила она.
– Что же тебе мешает?
– Что ты не хочешь!
– Хочу. Только это невозможно.
– Когда-то так было.
– Нет. Это все было декларативно.
– А сейчас и так нет! А я не хочу, чтобы между нами что-нибудь было! – настойчиво говорит она.
– В каком смысле?
– В смысле границы. Ты же сам говорил, что воспринимал нас в Крыму как одно существо, поэтому и не мог причинить боль.
– Как я ошибся!
– И после этого ты перестал рассматривать нас как одно?
– Наверное…
– А я утратила это после твоего предательства… И теперь я думаю о компенсации. А то, о чем я думаю, то сбывается, – шутит она. – Мне ничего не остается, как мечтать об этом, иначе я не приду в себя. Вот, какая я честная!..
– Вот, какой я терпеливый, что выслушиваю это!
Она усмехнулась, задумалась.
– Мне интересно, что ты испытаешь, когда я сообщу, что нашла возлюбленного? Огорчишься? Или обрадуешься? Попросишь не уходить?
– А если я скажу: "Будь счастлива"?
– То есть, ты готов отказаться от меня?
И снова эти странные взгляды, мысли о том, что она должна отпустить меня… Чтобы я мог спокойно ездить.
– А ты тем временем будешь искать себе утешение?
Она кивает. Она, кажется, уже кого-то имеет в виду. Кого-то, кто ей восхищается и оказывает знаки внимания…
Я расчищал снег, вешал дверь в бане. К-о сварила гениальный рассольник, Марта запекла картошку в печи, пожарила капусту с маслинами, сделала салат из редьки. Женька помогал: тер редьку и вынимал косточки из маслин. Он не гуляет: кашель и насморк. У К-о какие-то нарывы в горле. И ее идея растопить баню так и не осуществилась. А я был близок к пробе. Но скоро это случится.

289.

Сегодня Марте позвонил Керви и сообщил, что застрелился Хантер Томпсон. «Жить больше незачем», – закончил он.
Ушел один из последних великих.
– Чего ему не терпелось? Уж старику немало было годков, мог бы и подождать! Если не смертельная какая-нибудь болезнь, – возмущается Марта.
– А, может, он не хотел ничтожной старости, разрушения героического облика – и ушел, когда счел нужным. Тоже такая гордость и свобода, – предположил я.
Хорошо, что у нас нет оружия. Иногда трудно было бы удержаться.
Почти весь день работал в бане при минусе: экономлю дрова и электричество. А ночью уже минус двадцать два. Дождемся ли мы тепла? Снега столько, что не верится, что он может растаять. "Кто даст нам столько тепла, чтобы растаял снег?" – как когда-то пела "Машина Времени". Дайте же, наконец, это тепло!
Днем при сияющем солнце почти жарко. Это уже весеннее солнце, с крыш капает. Но ночью, стоит ему уйти, температура падает до естественного предела. И яркая полная луна.
Вечером решили что-то изменить в доме. Самую сомнительную вещь: старый диван на втором этаже. Отвинтил от него низ и поставил мягкие части по-хипповому на пол. Во всяком случае, он перестал проваливаться.

290.

Один умер (Томпсон), другой родился. Причем в нашей ванне. Это ребенок Сергея Ануфриева от Маши Трехсвятской. Теперь они живут у нас гаремом, что жутко раздражает Марту:
– Такие отношения кажутся мне неправильными!
– Но если всем участникам событий хорошо? Да и как это нас касается? Хуже было бы, если бы Маша рыдала под дверью, а Ануфриев бы ее прогонял. Или Катя устраивала истерики.
Интересно, что сам виновник отсутствует: наполнил дом матерями своих детей и ими самими, а так же их (матерей) подругами – и исчез. Может, пошел на концерт "Волги"? Юры-то тоже нет.
Катя сказала, что роды принимал не Сергей, а некий Чарковский, первый человек в водных родах. Он же принимал их у Кати. А Маша Трехсвятская сказала, что долго к ним готовилась, и теперь все будет нормально. Что наша ванна стала "святой", что послед тоже свят, поэтому они сперва хранили его под ванной, куда залез Женька и выволок его оттуда, потом переложили его в морозильник. Послед по методу Чарковского положено съесть родителям. Маша Трехсвятская, недурная черноволосая барышня, рассекает по квартире в потрясающем платье-хламиде, пузо еще не спало, но ходит босая. Ребенок тоже гол, красен, зовут Федор. Как у некоторых людей все легко проходит! Я помню Марту в этом состоянии. Две недели она просто лежала. А потом кричала и плакала. А тут все, как у кошки, раз – и готово.
Появился Сергей – в белом пальто и с красной розой. Я его полуискренне поздравил. Он тоже стал восхищаться, как легко прошло.
– Все зло – от врачей!
– Без врачей Женька просто бы не родился, да и Марта, возможно, померла. Это хорошо для очень здоровых женщин, – возразил я.
– Врачи при родах присутствуют лишь последние двести лет, – заметил он.
– Да, но вспомни, какая смертность была?! Вспомни роман Гонкуров, не помню названия, где много страниц про сепсис в роддомах. Жуткий процент смертей, едва не половина.
– Вот именно, что в роддомах!
– Но туда уходили не от хорошей жизни. Никто же не заставлял…
Он начал рассказывать про Чарковского. Тот закончил институт физкультуры, стал мастером спорта. А теперь его метод международно признан, у него клуб, тысячи почитателей. Дети, рожденные в воде, все такие здоровые.
– Все они – дети-индиго, будущее человечества… и т.д.
Я вспомнил про этого Чарковского, я как-то видел репортаж по ящику:
– Это не у него две базы на Черном море?
Сергей подтвердил: на Фаросе и в Анапе. Там рожают в воду.
– Там упоминались трагические случаи.
Ануфриев снова подтвердил: трех детей Чарковский утопил.
– Но это всего из тысячи родов – ничтожно по сравнению с нашими роддомами!
Сергей рассказал, что незадолго до нас заходил Африка, поздравлял с ребенком. А из Питера звонил Гребенщиков – с тем же.
Позвонил Пепперштейн. Он в депрессии, спросил у родившей Маши телефон массажиста, который его взбодрит. Она предложила сделать это сама. Он пришел, действительно подавленный, спросил: нет ли у меня травы? Ему сделали операцию на глаз (исправить косоглазие что ли?) – и теперь он этим глазом ничего не видит.
Ночью мы зашли к Маше Л., где был Юра, и я поведал им про страдания Паши. Юра отнесся к ним индифферентно, лишь предположил, что Паша надеялся, что у меня, как у хиппи, всегда есть запас.
– У меня в вигваме, конечно, есть запас, но тут уже не мой вигвам, – ответил я.
У Маши в гостях антиквар Вадим. Оказывается, у него тоже один глаз не видит – после инсульта. Он рассказал, как терял зрение:
– Свет гас как лампочки, по одной, и, в конце концов, выключились все. Потом в одном глазу зрение восстановилось, но стало очень трудно координировать движения.
Я вспомнил про гоняющего на своем авто одноглазого Диогена, моего лихого хиппового приятеля. Под эти рассказы мы пили пиво и дули из трубки. Вот, где водится трава…

291.

Встретил следующий день с тяжелой мигренью (водка и пиво). Отправил Женьку в школу. Марта поехала к своему врачу, я – к своему: дерматологу, Рите Львовне, найденной мамой. Она соседка "Ляльки" – школьной подруги. Живет у метро Коломенская в длинной девятиэтажке. Квартирные холлы отгорожены от общих лифтовыми дверями старой конструкции. Пожилая еврейская женщина, в свое время писала рассказы про проституток – сообщила она, когда расспросила про мои занятия. Была серьезна и доброжелательна. Выписала кучу лекарств, в основном уже употреблявшихся мною без всякой пользы.
В переходе метро встретил Мафи, с которым поехал в центр. Он делится планами слетать в Гоа. Говорит, что слышал, что к нам собираются Мочалкина и Шу. Я рассказал про роддом у нас в квартире.
А дома больше: в гостях тот самый Чарковский, немолодой полуседой короткостриженный дядечка, представившийся Игорем и извинившийся за вторжение. Снимает роженицу Машу на камеру. Она на диване кормит грудью Федора. Рядом Сергей кормит из бутылочки Тимошу. Идиллия.
Но еще смешнее стало, когда пришел Кирилл и тоже с беременной герлой, женой некоего Раскольникова, хозяина клуба "Третий путь". Причем родившая Маша – его бывшая жена. Когда успела обрести столько мэнов: клюшке едва двадцать лет. Находясь здесь, я начинаю с ужасом думать, что это новая мода, и в Москве все поголовно рожают. И что на двери квартиры надо повесить табличку: "Роддом".
Следом приходит еще одна подруга Трехсвятской. Кирилл угорает над этим курятником, как назвала нашу квартиру Марта. Ей компания родивших и рожающих женщин совсем не нравится.
Компания Чарковского села в «нашей комнате» (комнате Юры, которую мы занимаем на время приезда) и смотрит по видаку прежние роды в воду. Трехсвятская поясняет, что та, что в ванне – немецкая принцесса и родила принца. И что он и выглядит как принц, то есть много старше, чем обычные дети. Зрелище весьма жуткое, напоминает фильм ужасов – с расходящейся в воде кровью. Зато это объединяет всех женщин, которым в эти минуты и мужчины не нужны.
За чаем Чарковский говорил один, как гуру, о родах в воду, о дельфинах, которые отлично понимают человека, о своих общениях с ними, о том, как дельфины помогают человеку энергетическими полями и т.д и т.п. Мы с Мартой не выдержали и стали умеренно стебаться, делая неожиданные замечания. Все остальные слушают молитвенно и умиляются.
Марте плохо после всех ее врачей – и я иду за Женькой, а потом с ним вместе на экзамен в музыкальную школу. Перед началом экзамена в комнату, где мы сидели, ворвалась моя мама. Она только что сдала квартиру через Филиппа Канонита, получила аванс и полна желания нас облагодетельствовать. Поэтому остаток вечера провели в кафе на Покровке, напротив музшколы – с Мартой и Женькой. На экзамене ребенок получил четверку – выше всех (целиком заслуга Марты). Заодно я получил счет за школу на полторы тысячи, который, конечно, оплатили не мы, хотя я порывался. От денег отказался, хотя у нас осталось не больше четырех тысяч.
Дома на кухонном столе роскошный букет роз от Африки. Чарковский еще здесь, но уходит. Зато пришли Шура Холодильник и Сед. Сидят у нас в комнате.
Мы решили ехать: Марта уже не хочет тут оставаться. Женька бурчит:
– Когда мы выгоним всех этих людей и вернем себе квартиру?!
Мы стыдим его: к нему все так хорошо относятся! Они привыкли жить "коммуной", всех любят, все у них друзья – и, в общем, это напоминает Автозаводскую двадцатилетней давности. А наша жизнь загородом напоминает Томилино 83-84 годов. Все наши дети проходят опыт деревенской жизни.
Отказался от косяка, предложенного Шурой: хватит мне и пива в кафе.
В доме девять тепла, на улице семнадцать мороза. Чтобы согреться – выпили много водки. И в честь Томпсона, о смерти которого "говорит вся Москва" (о чем сообщили даже по НТВ), – выкурили косяк под "Страх и ненависть в Лас-Вегасе".
Марта лежала под одеялом и шубой, я у печи слушал Deep Purple. Унесло запредельно. Я весь в царстве звука, в огромном мусульманском дворце из "1001 ночи", где все колонны, вся архитектура – модуляции, ритмы и сочетания нот. Я врубался, как гениально сыграна, скроена эта музыка. Сложно – потому и нравится. И будто слышу ее первый раз – после тридцати лет общения с ней.
Лишь в седьмом часу легли по-настоящему на обновленный диван. В доме уже двадцать тепла, на улице двадцать один мороза.
Если бы у нас было нормально с деньгами и с дровами, – я, как Эдип, считал бы, что все хорошо.

292.

В субботу вечером приехал Шу с дочкой Настей – и Игнатом, сыном Тани и Макса Казанского. Выпили водки.
Шу рассказал, как стал вегетарианцем. Как-то, много лет назад, собирая под Одессой в поле коноплю, он с компанией волосатых набрел на бойню. Их оставили ночевать, а утром показали, как убивают животных: у еще живых выпускают внутренности, спускают кровь. После этой экскурсии все в их компании стали вегетарианцами. Я вспомнил по этому поводу рассказ Льва Толстого о бойне. Он тоже утверждал, что лучший способ отказать от мяса – просто сходить туда и посмотреть.
А Марта в пику рассказала, что ее прабабка еще до революции ходила на бойню и стаканами пила кровь – лечилась от чахотки. У нее было трое маленьких детей и выхода не было.
Шу залег на диван, предварительно попросив меня почитать стихи.
– В то время, когда наши космические корабли бороздящие просторы Вселенной… –напомнил ему я. Он врубился, но не сразу.
Он заснул, трое детей с санками пошли на горку. Скоро мы с Мартой присоединились к ним. Я скатился с самого верха – просто для разнообразия. Пусто, темно и тихо. Молодые люди выпивают в машине у реки.
Шу восстал в пятом часу ночи, когда трое детей наверху, наконец, угомонились, а мы пошли спать.

293.

В воскресенье он болен, без температуры, но с чувством отравления. Считает, что выпил в Москве плохое вино. Ничего не пьет и не ест. Мы с Мартой и детьми взяли юрин сноуборд, санки – и пошли на горку. Женька как инструктор объясняет, как надевать и крепить доску, как держать равновесие и т.д. К концу дня Настя и Игнат уже могли чуть-чуть на ней кататься, во всяком случае, лучше, чем я. Я съехал на ней четыре раза с небольшой высоты, каждый раз носом в снег. Неправильно как-то катится эта доска!
На большой горе – давешний рокер, эффектно и блестяще летающий на лыжах.
Дома Шу рассказал про Илюшу Ермакова, как в Дании в начале 90-х его поместили в местную дурку, где сделали два электрошока за то, что он отказался уезжать. И, естественно, все равно выкинули. Про его вторую жену Аню, и про третью – немку. Теперь может жить с ней где хочет – а живет здесь.
– Урок был впечатляющ.
Рассказал про свою поездку с Алисой, своей бывшей женой, по Франции в 91-ом. Он подтвердил: весьма обломная получилась поездка, без денег, без вписок. Принц перепугался, что они хотят сесть ему на шею, и даже не встретился с ними.
Игнат великолепно имитирует ведущих телепрограмм – просто читая текст из женькиной книжки. По предложению Шу посмотрели сперва "Ночь на земле", потом "Hair". Дети от него приторчали. На следующий день, когда я отвозил их на станцию, Настя сказала, что фильм ее огорчил:
– Потому что ничего этого уже не может быть!
Какая здоровая реакция. Детки вообще умненькие и хорошие.

294.

С утра метет снег, десять мороза. Последний день зимы. Отвез гостей, купил продукты и поехал с Женькой на лесопилку: узнать насчет дров. Зашли в контору. Женька уверено сел за стол и спросил начальника, хитрого расчетливого мужика, на котором клейма негде ставить, что за штука лежит на столе?
– Сопротивление.
– Сломанное?
– Как догадался?
– Да старое, побитое…
Начальник угорел от него. Договорился на прицеп хвойных за 2,5 тысячи. Береза стоит уже 4,5.
На улице Женька захотел посмотреть на работу ребят в цеху, открытом с двух сторон неотапливаемом сарае, где огромная фреза мягко резала вдоль трехметровые стволы недавних деревьев. И тем способствовал обнаружению горбыля, который я смиренно попросил у рабочих – и они щедро отдали мне ворох, который мы с Женькой и увезли на багажнике. Долго пилил его и рубил около дома. Это могло бы быть разрешением проблемы дров, если бы время от времени можно было увозить от них ненужный им горбыль, – когда у нас 3,5 тысячи рублей на неопределенный срок. Если бы Маша Л. отдала долг, если бы Юра заплатил… какая настала б жизнь!
Положил пиленный горбыль сушиться на печь и из лишних досок сделал полку для кассет и книг, что до сих пор лежали неразобранные в картонных ящиках. Женька активно помогал.
Он питал уверенность, что если завтра наступает весна, то сразу станет тепло и все растает. А пока метель и жуткий ветер, одиннадцать мороза. И завтра обещают то же самое. Помню томилинское открытие, что весна в России наступает по старому стилю (спасибо старушке Анне Павловне).
Но все же – мы дожили до нее!

295.

В первый день весны снега выпало дохренища! И одиннадцать мороза уже днем. Возился с колкой, пилкой дров и уборкой снега. Потом сделал полку для видеокассет в плохом настроении и сильно усталый. Орал на Женьку. А ночью еще перестал качать насос. Весна!
Раздражают лицемерные разговоры об условности, недостаточной верифицированности понятия "реальность" (о чем пишет Розак ("The Making of a Counter Culture"), и в чем суть его претензий к Маркузе). Все мы отлично понимаем, что такое реальность. Это и есть свидетельство нашего душевного здоровья и психической адекватности. Хотя искусством и разными практиками, в том числе трудовыми, пытаемся обезопаситься от этой реальности, забыть ее, доказать свою независимость.
"Все метафора", – говорит Норман Браун. Такие вещи хорошо говорить в кабинете за столом, со стабильно работающим электричеством и отоплением. Когда все спокойно и надежно.
Но бывают моменты, когда вдруг понимаешь, что вот сейчас можешь умереть, когда все в руках случая, когда эта реальность реальна как никогда, как то, что тебя убивает. И нечем себя обмануть. От нее нет защиты. Она просто ждала, ждала своего часа, не торопилась. И подстерегла тебя, когда ты не ждал: аварией на дороге, тяжелой болезнью, нерасчетливым купанием в бушующем море и т.д.
Такая ситуация – тот самый пресловутый момент истины, когда много узнаешь и о реальности и о самом себе. Когда ты понимаешь, что маленький и слабый, и что только чудо или чья-то добрая воля может тебя спасти. Впрочем, с отчаяния ты и сам можешь что-то сделать, что никогда не сделал бы при других обстоятельствах.
Реальность – это ночь, холод и смерть. Хоть иногда она оборачивается и другой стороной. Но чаще мы сами выставляем между собой и ею ширму. Укрепляем, подпираем ее, меняем одну на другую. В момент смены ширм испытываем депрессию или даже отчаяние. Потом находим новую иллюзию, новый "смысл жизни" – и успокаиваемся. Нейтрализуем врага работой, друзьями, книгами, водкой, травой, поездками на юг. В самом отчаянном случае – творчеством.
Розак упоминает фрейдовский "принцип реальности", вызванный дефицитом жизненных благ и принуждающий человека к отказу в широком смысле. Маркузе оспаривает этот принцип, хочет доказать, что и дефицит преодолим, и смиряться необязательно… Речи западного человека эпохи процветания. Счастью мешают государства и правительства, осуществляющие репрессии и контроль. По Фрейду это делается тоже из "принципа реальности", мол: благ на всех не хватит.
У нас благ куда больше, чем у людей, живших 100 и 200 лет назад (если случайно они не были аристократы). И что: мы стали счастливее? Отчасти – да. Но уж точно не стали мудрее! Ибо очень удачно научились защищаться от реальности, впадать в детство, свято хранить инфантильность до самой смерти.
Наверное, стали терпимее и спокойнее, ибо не боремся за ценности, от которых зависит наше выживание. Проблема выживания уже не стоит. Как бы не стоит, мы надеемся, что она не стоит. А она стоит. И главное – вовремя это понять. Это и значит понять реальность.

296.

День: солнце с облаками (как кофе с молоком) и десять мороза. По завету Хоффмана ("Сопри эту книгу") привез со свалки у пилорамы кучу обрезков из сосны и елки. Кое-что задаром! Так в 88-ом мы собирали по помойкам банки и бутылки и сдавали их в стеклотару. Поэтому позвонил в дирекцию пилорамы и отказался от заказа. Как-нибудь обойдемся обрезками. Хотел еще купить угля – не продают!
В отсутствии работы в бане стал делать свое портфолио с архитектурными работами. В супермаркете "Олимп" на доске объявлений повесил бумажку: «Выполняю проекты загородных домов».
Ночью мороз минус двадцать четыре! Замерз насос в подвале. В десять утра разбудила сорока, стучавшая по крыше. Вышел на балкон в китайском халатике на голое тело, взобрался на поручень: посмотреть, кто стучит? А на улице оказалось семнадцать градусов мороза.
Печь еще горячая: последняя топка была в пять утра. Но это мало помогло: даже при работающем "Витьке" в комнате всего двенадцать градусов. В полдень на улице уже минус семь. Пронзительно яркое солнце, которое согревает комнату напополам с печью. Женька не выходит из своей комнаты. У него теплее всех. Поставил в погреб два обогревателя – и через час вода пошла. Хорошо, что зима кончается: все это уже надоело! Отнимает много физических сил и лишает душевного покоя. Хотя нет гудков машин, работающих перфораторов, благоухающего бензином воздуха и близкой перспективы…

297.

Наши менты – сторонники "принципа реальности". Они не любят пьяных за рулем, то есть людей взволнованных, одержимых, воодушевленных и полных куража, одним словом: похожих на поэтов. Ведь поэт и есть пьяный. Норма противоречит риску и открытиям. Она поддерживает порядок и покой. Она хочет, чтобы все было как всегда и ничего не менялось.
Конечно, на Руси пьянство – это псевдотворчество и дурная одержимость. Зато это мощно и постоянно. Это несовместимо с размером, размеренным трудом и порядком. Для творчества русскому человеку не хватает образования и упорства, и весь порыв у него уходит в разговор. И он до многого договаривается во время оного. Иногда с летальным исходом. Наверное, это тоже связано с поиском истины, как у поэта.

298.

Марта с Женькой поехали на пару дней в город. У нее плановое посещение онколога. Я один в пустом доме.
Время от времени я вспоминаю историю, из-за которой было пролито столько крови. Вдруг сочинил стишок:

Измену видели в упор
И даже, может, за упором,
Когда желанья, как топор,
Ломали крепкие заборы,

Что выставляла жизнь, крестясь,
Мол, все тут будет, как обычно.
Но звезды падали, лучась,
Как пьяные из электричек.

От слова глупого «любовь»
Горели месяцы и листья.
И сумерки ответ любой
Читали как «самоубийство»!

299.

С утра на передовой: лопнул резиновый шланг от насоса в дом (от частых замерзаний). Заменил его, создав что-то аж из трех разных сегментов. Потом чистил печную трубу, для чего вылез на крышу. Тепло, ноль градусов, настоящая весна (а ночью было минус восемнадцать, предыдущую ночь минус двадцать пять: такие перепады). Разобрал кирпичный короб печи и выгреб из нее три поддона сажи. Зато тяга теперь реактивная! Дым улетает со свистом.
Хотел поехать за углем, да плюнул и пошел примерять дыру в фундаменте бани для канализации. Слазил в подпол, что я так не люблю. Здесь даже у меня начинается клаустрофобия: по высоте тут точно как в гробу. Для пробы наметил и стал сверлить дрелью. Принес зубило с кувалдой. Тоже вроде для пробы. Как пойдет. В конце концов, сделал всю дыру. И еще напилил дров для печи. Помыл посуду и пообедал. Пил симферопольский херес, купленный в местном магазине за 56 рублей (!). Классный херес! Позвонила Марта: они в автобусе, повернули с Ярославки на Красноармейск.
Встретил их на станции. Марта получила деньги от Маши Л. Рассказала новости. Например, что родившая Маша Трехсвятская совсем не хочет расставаться с нашей квартирой, отчего в квартире растет напряженность. Катя терпит из последних сил. Маша Л. назвала ее "святой" за то, что она старается не осложнять ситуацию и сохранить семью. Были планы, что Трехсвятская еще и привезет своего старшего ребенка (от Раскольникова), но против этого восстали все, особенно Юра. Он тоже напрягается. Обстановка нездоровая – это замечают все, в том числе Кирилл, заехавший занять у Маши 500 рублей. Теперь он великодушно согласился повозить Вику, дочь моего сводного двоюродного брата Игорька, по Москве – показать, как тут ищут работу (она дизайнер, кончила что-то в Краснодаре, меня зовет дядя-Саша, хотя никогда не видела).

300.

При последнем взвешивании в Жаворонках Марта потянула на 50 килограмм, как мешок цемента. Врачи никакой патологии не нашли – и то утешение.
Ножки тоненькие, как в Пицунде в 86-ом. И наше материальное положение примерно такое же.
Днем минус два, запах весны, но снега до хрена. И, разгребая его лопатой, недоумеваю: разве все это может когда-нибудь растаять? По сто раз на дню смотрим на термометр, как капитан смотрит на свою буссоль, пытаясь понять наше положение в этом мире – и представить, что нас ждет?
Хотят приехать гости: Маша Л. с приятелями и Алиса с Володей. Я думал доделать баню, но, видно, не судьба. Вожусь с трубами, присоединил слив от ванны.
Весь вечер говорили с Мартой об этимологии, искали арийские корни, пользуясь Рыбаковым и Мифологическим словарем, дознавались о функции Макоши, ее связи с Луной, тем светом, Артемидой, Гекатой и т.д.

301.

Приехали Алиса и Володя с детьми. Нам устроили новые праздники, перенеся субботу на понедельник (7 марта). Наши власти господа и субботы.
Мы едва встали, поэтому вино было уже на завтрак. Почему-то нас увлек талант плохих людей быть хорошими поэтами (наверное, кто-то в простоте обронил про «гений и злодейство»), и я вспомнил о способе Марины Цветаевой усмирять детей (Ирину). Пошли кататься на горку, ради чего они и приехали. Я долго и упорно осваивал сноуборд на отдельной пустой горке – и с десятого раза проехал ее всю.
– Эх, зачем я как дурак строил баню: надо было ходить сюда учиться, – заявил я Володе. – Машину я освоил, теперь освою доску!
И тут у меня в глазах появились светящиеся круги. Однако я перефанатствовал!
Дома Марта сказала:
– Я совершенно выбрасываю из головы все плохое, что связано с человеком, который ушел из моей жизни. Это женская особенность – забывать того, кто уже не является супругом.
– Или кого не видишь несколько дней, – съязвил я.
Она стала спорить, и я напомнил, что она сама говорила мне нечто подобное. Поэтому напрасно мужчины надеются на Пенелопу.
Алиса сказала, что чувствует совершенно по-другому:
– Я переживаю даже тогда, когда Володя ездит навещать сына к бывшей жене.
– Ты вообще не хочешь, чтобы я с ним виделся! – заметил Володя.
– Я сказала, то, что сказала, и не надо выискивать в моих словах другой смысл! – резко ответила Алиса.
– Я лишь хотел сказать тебе, что ты говоришь неправду…
Она возразила… Обед прервал ссору. После обеда спор начался с другой стороны: можно ли поступать так, как Макс Казанский? Я привел прежний довод, что он двадцать лет жил так, как хотела Таня, и теперь первый раз поступил так, как хотел он. Женщины стали со мной спорить, зато меня неожиданно поддержал Володя:
– У мужчины должно быть личное время и личная свобода!
Видно, он уже подустал от жизни с Алисой, которую так долго и мучительно добивался.
– Это ты оправдываешь свои отлучки, – ответила Алиса.
– Мужчинам, которым нужна личная свобода, – вообще не нужно жить с женщинами! – чеканит Марта.
– Это женский эгоизм и наивность – ждать и думать, что существуют мужчины, которые всегда мечтают лишь о том, чтобы быть рядом с ними, – возразил я. – Хотя, конечно, бывают исключения: Павлов, например. Но ему это просто удобно. Не он для жены, но жена для него.
– Ты отлично знаешь: я езжу только по работе и в мастерскую. Мне нужно время на уединение, о чем-то подумать. – Это Володя Алисе.
– Мне тоже нужно это время. Я, например, хочу путешествовать. А я все время при детях. Это так тяжело, ты и представить не можешь! Вспомни: один раз ты остался с Лёшиком – и взвыл!
– Но я никогда не хотел детей. Это было твое желание!
Знакомый текст.
Алиса вспомнила, какой у нее был невроз, когда он уехал на пять дней в Козельск по работе.
– Я и в этом виноват?
– Женщина не ловится ни в какие логические ловушки, – "утешаю" его я. – Она требует, чтобы мужчина был рядом, как в традиционной семье, и в то же время современная женщина не хочет сидеть с детьми, ей это тяжело, ей хочется другого… Когда-то Ярославна плакала на стенах Путивля, ожидая уехавшего драться с половцами князя Игоря. Современная культура сделала все, чтобы Ярославны не плакали и Игори никуда не уезжали, сидели к ним привязанными. И ратных подвигов они тоже не совершают.
– Значит, ты не хочешь сидеть привязанным? – стала добиваться Марта.
– Хочу. Я не про себя. (Это у меня юмор такой.)
– Я знаю, когда ты хочешь уехать, хоть ты не говоришь вслух, – сказала Марта.
– А мысли тоже надо контролировать? – продолжаю иронизировать я. – И сны? Все под контролем!
– Я и так знаю, что тебе снится, – сказала Марта, и все рассмеялись.
– Никакой области независимости – мечта женщины. Полное слияние.
– Да, только так.
Это же она предложила мне вечером, уже после их отъезда: слиться с ней душами.
– Почему ты не хочешь? Почему хочешь сохранить какую-то свободу?
– Я не верю в полное слияние. Даже музыка нам нравится разная. И от разного мы получаем удовольствие.
– Если люди очень любят и стараются, они начинают любить то, что любит другой.
– Значит, ты любила меня не очень сильно, если не полюбила King Crimson (шучу я).
– Я стала терпимее.
– А я и не включаю при тебе.
Она рассказала, что Маша Л. изменила Юре, чтобы почувствовать себя лучше – за все его измены. И не почувствовала. Хотя процесс ухаживания ей понравился.
– А ты хотела бы такого? – спросил я. Скорее, даже выдавил, слишком больно было такое спрашивать.
– Да, возможно – это восстановило бы мою уверенность и уважение к себе.
– Что очень хочешь, то и получаешь, как известно. И она призналась Юре?
– Нет. Как и он ей никогда не признавался.
– Ну, а ты призналась бы, что изменила мне?
– Конечно, я же честная, ты же знаешь…
Несколько раз она сама поднимала разговор о необходимости для меня сексуального опыта на стороне, путешествий без нее… Бред какой-то!
– Желание этого опыта было – и я его удовлетворил, – возразил я. – Зато теперь это нужно тебе, чтобы излечиться.
– Это так. Не совершить ли нам какую-нибудь оргию или групповуху, чтобы избавиться от комплексов? Или, может, разойтись и начать жить иначе?
Пожимаю плечами: не знаю, что и предпочесть…
– Теперь я – в роли догоняющей. А до этого был ты, десять лет назад. А до этого, во время натурщицы – опять я.
– Это сомнительно. От натурщицы я отказался в один день, да и не было у нас ничего, кроме одного поцелуя – в щеку.
– Но я помнила об этом три года. И исцелилась, лишь когда полюбила другого.
Вижу, что меня ждет. Скоро уже мне придется догонять, если она мыслит в таких категориях. Считает, что я "изменил" ей в Крыму из-за этого. Сколько раз я уже опровергал это!
И мы заговорили о Крыме. Все то же самое: почему я храню диски с ее лицом?!
– Она же нанесла мне такую рану!
– Я не считаю, что что-то такое произошло, поэтому и не выкидываю.
– Но я же уничтожила!
– У вас и другое было.
– А я считаю, что то же.
– Ты так много внимания уделяешь физиологии, когда в хиппизме никто не считал это чем-то серьезным.
– Хорошо, пусть у нас будут свободные отношения.
– Зачем ты это говоришь? Это же неприемлемо ни для меня, ни для тебя.
– Откуда мы знаем, если мы не пробовали? Надо все попробовать. Может, нам понравится? – в такой вот игривой манере.
Разоткровенничалась: не любила меня после BV (не романа, а эпохи) много лет: я убил ее любовь, лишил счастья, она терпела меня, жалела, винила себя, но не любила – до самого рождения Женьки (когда я согласился на рождение ребенка, тем самым пожертвовав многим важным для меня – и она это оценила). Вот, что узнаешь.
Зато теперешняя ситуация много ей дала. Она стала иначе смотреть на любовь, стала вновь стараться быть привлекательной:
– Волка ноги кормят! – смеется она, задирая подол халата и крутясь на своих исхудавших ногах.
И на этих ногах он (волк) убегает в лес – то есть к новым любовям.
– Я уже чувствую флюиды, которые распространяют мужчины в моем присутствии! – хвастается она. – Этого не было несколько месяцев назад, когда я была в полной депрессии и с ощущением раздавленности. Но при этом я стараюсь быть хорошей.
Это действительно так, хотя сил у нее меньше, чем раньше.
– А раньше этого желания не было… – комментирую я.
– Конечно, я считала, что и так великолепна!
Она попросила не писать новый роман – обо всем этом. Даже через десять лет. И заговорила о путешествии.
– Может, это мое последнее путешествие? Будешь ли ты сердиться на меня? Я уже не боюсь твоей езды.
– Почему?
– Мне наплевать на мою жизнь.
– А на жизнь Женьки?
– Тоже, потому что мир такой плохой, зачем ему жить?
– Ну, ты даешь! Людей с такими разговорами надо лечить.
– Может быть. Знаешь, меня останавливает от того, чтобы повеситься? Что ты куда-нибудь увезешь Женьку, например, в Севастополь.
Бред! А почему бы не увезти?..
Как всегда бывает после такой встряски эмоций – мощная любовь, которую я даже снял на фото, а утром стер. Все же это очень личное. Хотя, если люди этим занимаются, почему они должны этого стыдиться в виде видеоряда? Поговорили с ней и об этом. Она, в общем, и не стыдится.

302.

Днем съездил в город за продуктами, попилил палки для печи и доделал канализацию в бане – несмотря на ветер, легкий снег и небольшой мороз. Сделал "диван" на лежанке: из поролона и старой ткани, узкий, но длинный.
Стыдно своих ночных страстей, хотя во многом я делаю это ради нее. Мне кажется, я бы запросто мог бы обойтись и без секса. Я вообще могу теперь обойтись без всего. Без счастья, без надежды. Это опять "мудрость" – в доступной мне форме.

303.

Событие, которого я ждал не меньше трех лет, и ради чего я убил последние полгода: ночью состоялась первая баня!
Днем я помыл старую зеленую бочку для воды, установил ее в моечной, прикрепил к ней шланги. Потом долго возился, чтобы наполнить ее водой из колодца. Упала в колодец и разбилась переноска, не отыскивался в снегу замерший конец шланга от насоса, замерзла вода в длинном шланге, который я тянул от колодца к бане, сорвался в колодец насос "Малыш" со своим шлангом и т.д. В конце концов, я все же наполнил бочку и разжег печь.
Закипела вода в специальном баке на печи – и я стал смешивать ее в тазу с холодной водой из бочки. Довел температуру в парилке до 70 градусов. Правда, в предбаннике было всего плюс тринадцать. Все ничего, кроме выступившей из еловых досок смолы, хоть я и отбирал самые чистые. Надо было из липы, но где, блин, взять деньги?!
В первом часу ночи пришла Марта. Посидела на нижней полочке: ей нельзя. Хотя температура падает – но, поддавая пар, – все равно круто! Из парилки лезу в ванну и обливаюсь водой из таза. Открывая дверь в парилку – быстро довели температуру в предбаннике до двадцати пяти градусов. Марта помылась. Еще забросал дров – и температура в парной стала почти восемьдесят.
Но нам уже было не до того: в таком романтическом и приятном месте мы не могли не заняться друг другом: на "узком ложе любви", как его назвала Марта. Нам его хватило.
Я сидел в парилке пять раз, потом помылся тоже. С открытой дверью в парилку в бане очень тепло, как никогда не бывает в доме. Продолжили ласки в постели.
– Твоя кожа стала мягче, – сказала Марта и похвалила баню.
Это мой подарок ей на 8 марта, о котором спрашивал Женька. Сам он сделал ей браслетик их бусинок и бисера – даже с колокольчиком.

304.

А сегодня, попилив бесплатные дрова, пошел с Женькой на лыжах. Он быстро сдох и поехал домой, а я добрался до дальнего пляжа, перешел по льду реку и выбрался по крутому склону на другую сторону. Лёд то полметра, особенно у берега, то едва пять сантиметров – от бьющих из дна ключей. Посреди заснеженной реки – прозрачные полыньи. Дырки рыбаков, уже подернувшиеся новым льдом. Не холодно, плюс один. Сквозь облака пробивается солнце, безветренно и очень хорошо.
Повозился еще с баней. Теперь можно звать гостей. Вечером уже минус десять. Слегка болит легкое, поэтому плохое настроение и усталость.

305.

Днем по дороге в город взял на борт совершенно пьяного Василия Егорыча, дачного соседа и бывшего сторожа времен моего правления (два года я был председателем нашего славного товарищества).
– У меня к тебе "серьезный" разговор! – начал он строго, в пьяной экспрессии.
– Да?
– Ты не священник?
– Меня об этом все спрашивают, – сказал я, усмехаясь.
– А я всегда был в этом уверен!
Весь вечер у камина, а потом в постели мы проговорили с Мартой о Яриле, Шиве, Роде и Роженицах, йони и лингаме – в связи с египетским ангхом и его происхождением, джайнизме, Махавире и тиртханкарах (создающих переправу), Яме, Авалокитешваре, Мировом змее, ваджре Индры и мандале: отголосках линги и йони по мнению Марты, и что палки в руках возносящегося на грифах Александра Македонского – это не жезлы, а лингамы, символы плодородия, и т.д. Источниками служили "Мифологический словарь", Рыбаков, и книга "Религии", купленная мной сегодня в пушкинской налоговой инспекции для Женьки (другая там же купленная книга: "Библейские земли"). Собственно, эта "Религия" и стала толчком. Установили связь слов: врата и "вара", Мара и "умереть", Ша и "счастье", Ананта (эпитет змея Шеша) и "бесконечность" (ср. англ. end), навии и night, йони и "жена" (gender), might, маха и "муж", Тиамат и "тьма", "Ману", индийский первопредок, и англ. мan, белорусские "комоедицы" и греческий "комос" – медведь (отсюда комедия), хаома и хмель – и кучи прочих, уже и не помню. Марта – великий лингвист. Заниматься сравнительным языкознанием – ее хобби.
И так несколько часов. Даже Женька пришел и написал на листке "Шахямуни" – для памяти. Такая постель нравится мне больше всего...

306.

Не каждый вечер такой хороший. И не каждый день. Позвонил Лёня, когда я скидывал снег с крыши, – хотел поздравить Марту с женским праздником. Из больнички, куда он угодил, ничего не вышло: его снова вернули в зону. Он познакомился с очередными "нужными людьми" – и теперь опять нужны деньги.
Он пишет автобиографический роман, поэтому настроение не очень плохое. Хочет вернуться в Москву, заработать денег, раздать долги и уехать – в вологодскую или архангельскую область, в глухую деревню. Он врубился в православие, и оно много дает ему. Мечет его, как всегда. И надежды на заработок – прежние.
– Хуже всего – проблемы с Таней и дочкой. У Ани гайморит, а она крутит свой роман! – жалуется Лёня.
А он думал – перестанет? 
Я пересказал разговор Марте, и она вдруг стала защищать Таню:
– Почему кому-то, которые в страсти, можно забывать про других, которые тяжело больны, а Тане нет?
– Забывать про севшего Лёню?
– Ну, если страсть все оправдывает?!
Имеются в виду мои "оправдания" для Ани, забывшей про Марту и ее болезнь.
– Так поступают все люди, обуянные страстью, в том числе и ты сама в свое время. Разве думала ты тогда обо мне, а если и думала: чему-нибудь это помешало? 
– Я так и не ушла.
– Разве это твоя заслуга? Разве не сделала ты все, чтобы уйти, даже в последний месяц?!
У меня нет сил снова слышать про "нашу" вину. Что, мол, она верила в меня больше, чем в себя (как Федька Каторжный). Что она мне больше не верит, и это главная проблема.
– Хотя я начинаю понемногу приходить в себя.
Конечно, я виноват: я должен был все проклясть, и человека и опыт, как сделала она.
Проклинать я не буду. Когда ты пытаешься быть счастливым, всегда оказывается, что ты делаешь это за чей-то счет. Что кому-то от этого плохо. Хочешь ли ты писать картины или куда-то поехать.
– Твое счастье должно заключаться, что ты со мной! Не это ли ты мне обещал?
Но разве я был счастлив? Это был в лучшем случае покой. А без нее – мука. Хотя тогда, десять лет назад, я, в конце концов, успокоился. И тут приезжает она и говорит: давай жениться вновь. Это я ее заставил?
– Да, потому что я поняла, как ты страдаешь! И не готова была причинить тебе новые страдания.
Это лишь часть правды, даже меньшая.

307.

Весна кончилась, едва начавшись. Днем минус четыре, ветер, как в феврале. Я другого и не ждал, но Марту это приводит в депрессию. Не хочет вылезать утром из постели, хотя в комнате двадцать градусов.
Марта учит Женьку французскому, готовит блины и борщ, потом Женька играет ей на аккордеоне. А потом она идет редактировать книгу. Героическая женщина.
Я кончил баню, мне нечего делать. И не хочется.
По "Эхо" сообщили, что "мы" заняли второе место в мире по количеству миллиардеров: Абрамович (13 миллиардов), Фридман, Дерипаска, Аликперов, Березовский, Ходарковский… Больше всех миллиардов у Билла Гейтса, 42 что ли. Но он хоть делал реальные вещи, создавал новые технологии. Эти-то что сделали, как они за десять лет надыбали такие капиталы? За чей счет? Кому эти капиталы помогли, кому стало лучше жить?
Своей алчностью они подталкивают страну к новой революции. А это – новая диктатура и новый совок. Он уже наступает – благодаря им же! А они вопят: отход от демократии, Ходарковского посадили! Боятся, что они – следующие.
Демократия – это на Западе. А у нас – это возможность беззастенчиво грабить страну и обеспечивать себе счастье. Россия для них как колониальная Африка, хотя они родились и выросли здесь.
Достойные люди.

308.

В начале марта в теплый весенний день я произвел глобальную расчистку снега: убрал его с балкона, навеса над крыльцом, "эстрады"… Отказался от услуг трактора. Я решил, что снега больше не будет. И что: снег идет почти каждый день. Минус семь, метель.
Читаем с Женькой наверху на диване. Я – Розака, он – "Религию". Уже дошел до буддизма. Вечером в доме водопад: выпавший снег тает и почему-то течет внутрь, прямо на компьютер.
Я сделал лобио – для завтрашних гостей: о. Анатолий прислал пригласительное смс. Шу с Умкой не приехали, значит, мы свободны.
На этот раз поехали по дороге на Мураново. Слева деревушка и церковь в ней – в стиле нарышкинского барокко, горбятся белые заснеженные поля, через них бежит дорога.
У Толи в гостях школьная учительница, подруга Лены, и некий молодой человек Миша, обучающийся не то в семинарии, не то в православной академии, напористо утверждающий правоверные взгляды. О. Анатолий и этот Миша провели службу по поводу Прощенного воскресенья – в специальной молельной комнатке на втором этаже. Лена пела, дети читали, а служба прерывалась обсуждением мест из Евангелия, с детьми и с нами. Хоть все очень человечно и, наверное, правильно, но я все равно утомился. Не могу заставить себя видеть в этом какой-то смысл. А обсуждать Евангелие – так это и за столом можно…
Приехали актер Женя Воскресенский, дьякон Егор, некая Ксения и полненький, немного нелепый о. Александр – с инкерманским рислингом. Винища – несоразмерно на такое количество людей!
Говорили о безбрачии в католицизме, догматах церкви, разнице между догматами и канонами, и позволительно ли каноны эти нарушать, то есть проявлять свободу (об этом завязался спор с напористым молодым Мишей)?
Толя рассказал, что в алтаре во время какого-то обряда священники должны восклицать (и восклицают): Христос между нами!
– А никакого Христа между ними нет! Потому что никто никого здесь не любит. И в своих поступках – далеки от Христа. И меня все время, пока я там служил, подмывало это сказать. Если не это, то хотя бы "сомневаюсь" – и не идти со всеми лобызаться.
– Ну и?
– Шел, конечно.
Я призываю Толю быть православным Лютером.
Марта стала рассказывать что-то по поводу Лютера и протестантизма, ссылаясь на Шестова и его "Sola Fide". Я обосрал его: Шестов как всегда все переврал! Например, конфликт Иова и Бога. Для Шестова Иов – бунтарь. Но это совсем не так. И что разница между янсенистами и иезуитами была не так значительна (вопрос спасения "за дела", уверенность в избранности). Миша про Шестова даже не слышал. Странное образование. Вообще, он мало читал литературы, как сам признался.
Толя сообщил, что у Ядвиги снова кризис, и она загремела в психушку. А летом была совершенно нормальная. Ну, относительно, конечно. Крым действует на нее целебно, а Москва наоборот.
Марта много выпила и очень агрессивна: кричит, все время спорит, вызывает к ответу батюшек: можно ли говорить неправду, допустима ли ложь?
Иногда можно, говорят батьки. О. Анатолий однажды на исповеди посоветовал своему прихожанину соврать жене, которой тот изменил – ради сохранения семьи. Марта гневно отвергает: только правда!
– Я один раз соврала – и как за это поплатилась!
Я догадываюсь, о чем она. Остальные молчат.
– Если Толя изменит мне, нечаянно, – говорит Лена, – пусть не говорит. Этой правды я не перенесу.
Погуляли по ночной деревне под лай собак. Дети кувыркались в снегу, ездили на Хвосте (их дворовом псе) – и вернулись домой насквозь мокрые, особенно Женька.
Ночью пошли на второй этаж смотреть клипы "Ramshtain", еще кого-то и, наконец, Ника Кейва. Толя заснул прямо в кресле. О. Александр бросил реплику, что, тяжело, наверное, выступать в костюме (имея в виду Кейва), и прежде, чем я успел ответить – ушел. И пропал!
Я спустился вниз, где Марта укладывала Женьку (был уже пятый час), а Тиша с Тришей и Леной собирали компьютерное кресло. Собирали неправильно, поэтому я взял отвертку.
Нас с Мартой уложили на детской кровати на первом ярусе. На втором скрипят дети. Болит голова, хоть я и отказался от портвейна. То жарко, то холодно – и совершенно не спится.
А стоило заснуть – из соседнего домика пришла бабушка, ленина мама: будить детей в школу. А они совсем недавно легли. Не без труда убедил ее оставить их в покое.

309.

Сон осчастливил, когда уже рассвело. Точнее некий полусон со встающими детьми, шумом из-за двери. В полдень без сил вышел на кухню. Миша и о. Александр уже уехали. Ксения уехала еще вчера. Актер Женя спит. Мы выпили чаю и съели по блину с моим лобио. Спустились Толя и Лена. У Толи тяжелое похмелье. Он отказывается подниматься за Глебом, который наделал в штаны. Лена с больной ногой и спустила и помыла его.
Для нее он – блаженный, который никому не может причинить зла. Хоть это одно ее радует. Она рассказывала про нравы поповских матушек, например про матушку и тещу о. Федора из "Космы и Дамиана" на Маросейке. Я его чуть-чуть знаю: мы крестили у него Женьку. Эти две женщины стремятся захватить в церкви всю власть и все доходы. О. Федор совершенно у них под каблуком. Настоящие матушки (как правило поповны, поповские дочки) – ужасные существа, заранее ищущие себе мужей – когда те еще учатся в семинарии.
Мы пошли смотреть ее новые картины. Марта опять сравнивает ее с Честняковым.
– Да, я видела его, даже была у него в музее, – признается Лена. – Он же наш, северный.
Толя рассказал про Глеба. Он может, но не хочет сказать, когда ему надо в дабл, и никакая практика воспитания не помогает (холодная вода, как наказание, шоколад как поощрение). Когда родился Глеб, они долго не хотели верить, что он больной. А тут его (Толю) стали отовсюду выгонять. Четыре маленьких ребенка, и никакой помощи от Патриархии.
– Я реально почувствовал дух Сатаны, его присутствие, первый и последний раз…
Тяжелое возвращение в Красноармейск. Тут холодно, минус пять, хотя и солнце. В доме тоже дубняк. Все без сил, хорошо бы полежать, но надо собираться в Москву. Лишь успел немного поредактировать "Круг", пока Марта делала обед. Пообедали и поехали. Пока ехали, позвонил Лёня. Марта перенабрала и долго говорила с ним. У него снова депрессия, и она, в разговорах между нами обычно ругавшая его, поддержала незадачливого сидельца. На повороте с Чистопрудного бульвара в Архангельский переулок у верного Боливара выключилось освещение и заглох двигатель. Я резко врубил прямую и, не останавливаясь, завелся. Ехал до дома как темный объект.
У нас дома Юра. Зашел человек Стас, художник и музыкант – с гидропоникой, потом Влад-антиквар. Курили с ними траву, очень мощную и дерущую горло. Отказался от новых трубок, а этим хоть бы что!
Юра рассказал про Чарковского, у которого дети не болеют, могут сколько угодно плавать в воде и под водой и едва не бессмертны. Это все легенды их круга. Укуренный Юра стал играть со словами, все острят, я едва не больше всех. Но разговоры, как сны – ничего не помню.
Ночью втроем с Мартой и Юрой пошли к Маше Л., где смотрели фильм про группу "Stomp", которые стучали, скакали, били в мусорные бачки и извлекали музыку из всего, что гремит. Любопытно и противоречиво: музыка из помойных баков – и суперэлектроника, которая все это улавливает и записывает.
Еще позже ночью пришел Ануфриев и принес каталог выставки Новой Третьяковки, где есть и его группа "новых художников" 80-90-х. Смотрели до четырех утра, хотя хотелось спать. Со смехом вспоминали молодость, всех этих "Мухоморов", "Коллективные действия" и пр.

310.

Утром Ануфриев рассказал про какую-то дыхательную китайскую школу.
– Надо чувствовать, что тебя подвесили за макушку. И так двигаться.
Он демонстрирует, как это выглядит. Какой-то сумасшедший мимический театр. По его уверениям, ученики этой школы пробивают стену руками. Он артистичен, а когда сыплет названиями – кажется, что он сам сейчас их выдумал. Например, как называется болезнь ныряльщиков за жемчугом. Откуда ему знать и, главное, – зачем?
Машина не заводится совсем, даже не фурыкает. Сходил за Женькой, отвел его в музыкальную школу. Марта за это время дважды пыхнула с Юрой и Ануфриевым травы – и ей очень хорошо. Сделала роскошную картошку с овощами на противне – и пригласила всю квартиру на пир. Они такого счастья и представить не могли!
Зашла Катя, знакомая Юры, у которой дом в Фиальте – с беременной подругой. Марта думает: смотреть очень удобную ванну. Я снова предложил повесить на двери квартиры табличку "роддом".

311.

Встал в два, вырубился в час ночи. Долго не мог заснуть. В семь поднял Женьку. Из ванной жуткие крики младенца: Ануфриев, вернувшийся под утро, делает ему водные процедуры: он топит его, младенец задыхается, орет, его снова топят. На это невозможно смотреть!
– Все по методу Чарковского: ребенка надо учить не бояться воды, – объяснил Сергей.
– Мне кажется, он ее будет ненавидеть! Как то, что связано с насилием, и враждебное к тому же. Или из него вырастет мазохист!
Днем дотолкал машину от подъезда до мочалкинского "мерса", стоящего на улице. Она согласилась отбуксировать меня до ближайшей мастерской. Впрочем, за руль "мерса" сел я: она никогда не возила на тросе.
Из мастерской пошел домой, встречать Женьку. А потом на презентацию "Крымского альбома" № 8 в "Общество русского зарубежья" на Верхней Радищевской улице (около Таганки). Сюда пригласил меня Дима Лосев. Общество отгрохало себе потрясающий особняк со стеклянными лифтами, мраморными полами, рестораном и большой аудиторией со стеклянной стеной и нехилым дизайном. В качестве рекламы показали видеофильм с крымскими фото – из продающегося тут же нового фотоальбома, роскошного и дорогого. Лосев представил свой альманах, Люсый поговорил об альманахе и своей в нем статье. Профессор из РГГУ (Рыжов?) рассказал об ужасной политической ситуации (отделении Крыма и забвении истории). Выступил издатель "Крымских стихов" в интернете, посвященных Коктебелю. И старый господин с белой бородой, помогавший издавать автобиографическую повесть Анастасии Цветаевой о ее путешествии в Крым. Присутствовала ее внучка, довольно моложавая блондинка.
Не досидев до конца, побежал платить за машину (1200 р.). Сгорел провод зажигания. Он перетерся от провода сигнализации, установленной родителями.
– Странно, что сама не загорелась, – говорит мастер.
А дома снова гости, трава, веселье на несколько часов.
Вечером вчетвером курили на кухне: мы с Мартой, Юра и Стас-ботаник. Стас – хороший конспиратор: одевается в старую куртку или пальто и ужасную шерстяную шляпу с козырьком. В руках портфель. Вид – потасканного интеллигента-неудачника 70-х.
Под травой мне в голову лезут идеи плакатов. Например, "Затянувшаяся молодость": крупным планом лицо молодого волосатого с косяком во рту.
Юра показал свои старые работы, и я понял, что он гений. Реальный живой гений рядом со мной. Впрочем, под травой все видится несколько эйфорично. Это не просто высокий профессионал, это создатель нового стиля, своего прикола (как и Лена М., жена Толи). И этот прикол во всем. Шизофренически прорисованные разноцветные формы-модули, из которых с помощью трафарета можно создавать новые цветные изображения, наполнить вырезанную форму цветовой составляющей, дискретной, как мозаика, и всегда уникальной – в зависимости от поворота подложки-модуля. Сколько нужно выкурить, чтобы такое придумать? Он показал логотипы, созданные для "Парка Горького" и американской группы "Mystic & Renaissance" – семиконечную звезду. Тогда он жил в Лос-Анджелесе и близко контактировал с обеими группами. «Ренессансы» и убедили его заняться музыкой. А потом появился Гермес, на берегу Тихого океана в песке была найдена коряга – и родился новый музыкальный инструмент, «сукозвук», попавший теперь даже в энциклопедию.
Прежде он резал из бумаги, делал скульптуры из мусора с помоек, из ваты из сушки, добавляя цвет. Теперь он все делает на компьютере, похожее по красоте и безумию. Мне до него далеко.
Чуть позже в большой комнате Пепперштейн читал свои рассказы в сорокинском духе. Все хвалят. Ну да, они смешные, и стиль он чувствует. Это та литература, которую взыскует этот круг: ироничная, без пафоса, правдоподобия и не загрузная.
И так до поздней ночи.
 
312.

Увы, снег никогда не бывает последним, как ты надеешься, но лишь предпоследним или даже пред-пред…
Убирая его снова и снова, я злился и ругался, вздыхал и сетовал. Увы, слабость моя велика, а сила ничтожна. В большей степени – сила духа, потому что физической силы еще довольно, а вот со временем плохо – и очень хочется весны.

313.

В Москве застал Холодильника с Мариной, Сергея и двух его "жен". Холодильник внушал Кате, что она принадлежит к "чудакам", поэтому Сергей ее и выбрал, а она резко спорила с ним, что, наоборот, она совсем обычный и нормальный человек. Поэтому из-за какого-то пустяка сцепилась с Машей Трехсвятской, второй "женой". Та зло спросила ее: сколько еще она будет учить ее, она не поступала в ее класс и т.д.
Я вышел платить за мобильник и встретил Марту и Женьку, бредущих из музыкальной школы. Марта сильно устала, зато договорилась с Машей Л. о вечерних блинах. Вернувшись, застал спор уже на кухне. Причем спорили Марта и Холодильник, иногда подавал реплики Сергей. Все о том же: можно ли заводить такие отношения, не посоветовавшись с участниками "проекта"? Жизнь не игра. Холодильник доказывал, что как раз игра, что людям все можно объяснить, что они просто зашорены и не понимают, как это хорошо! Марина молча слушала. Я понял, что защищая Ануфриева, он защищал свою ситуацию. Он даже заявил, что был бы не против, если бы они жили еще с одним мужчиной, если бы Марину это устроило.
– То есть, ты бы жил еще и с мужчиной – и Марину это устроило б? – простебался я.
Ануфриев сказал, что получал от Кати сигналы, которые он расценил, как положительные.
Не то он хотел так их расценить, не то у нее изменилась позиция, что нормально, особенно, когда она столкнулась с реальностью. Марта довольно жестко их ругала: они ведут себя, как дети! Помню, как Ануфриев с некоторым изумлением и гордостью говорил мне, что у него всю жизнь не было никаких детей, и вдруг в сорок лет образовалось сразу двое! И это означает, что человек из одной парадигмы существования переходит в другую, становится не мальчиком, но (условно) мужем, становится не духом, но телом. Но готов ли он к ней (парадигме)?
– Хорошо было бы, чтобы они обе тебя бросили, – сказала Марта зло.
– Кто же его бросит?! А бросят – ему же лучше будет! – весело парировал Холодильник.
– Меня устроят оба варианта, – сказал Сергей спокойно.
Иногда он мне кажется юродивым. Он жалеет и поэтому не может расстаться с Машей Трехсвятской – хотя хочет этого, по словам Кати. Они долго беседовали сегодня с Мартой. Катя нравится ей. Трехсвятская же напротив – заносчивая и выпендрежная. Поэтому он мучает обеих, как герой одного романа, хотя с Трехсвятской, по-видимому, как с гуся вода.
Мне он говорит: "Сашенька, тебя к телефону", и так со всеми. Всегда мягкий, едва не нежный, спокойный, никогда не гневается, не смеется. Вроде как всем доволен и счастлив. Не понимает (искусственных) проблем, перед которыми его ставят другие. Он-то готов на все, его все устраивает: жизнь одному, жить вдвоем, жить втроем…
Холодильник настаивает, что это нормально, что мужчина может любить многих женщин, но по-разному.
– Назовите себя честно фрилавщиками и никому не морочьте голову! – предложила им Марта.
– Ну, может, ты в чем-то права, – согласился Шура.
И Марина все это терпит, а Марта не понимает – почему? Красивая молодая герла – разве не может она найти себе такого же?
– Но что потом она будет с ним делать? – говорю я Марте наедине. – Мыкаться много лет, пока они куда-то пробьются? А тут ее сразу под белые ручки введут в круг, помогут (вон, Шура за нее все картины пишет), она раньше сделает карьеру – и, может быть, тогда она бросит своего немолодого возлюбленного.
– И это будет справедливо, – ответила Марта. – Если один пользуется другим, то и тот может воспользоваться. Тут просто нет никакой любви, а один расчет.
Я напомнил ей про нравы сократовского кружка. Юноши отдавали Сократу свою красоту и молодость, он им отдавал свою мудрость. Вот всем и хорошо.

314.

У Шуры сегодня день рождения, и он уже выпил вина и даже вмазался клипом – несмотря на свой диализ. Принес нам с Мартой пяточку. И тут пришел Юра – очень вовремя.
Он не в курсе акции с блинами. Мы же все в готовке: три начинки, куча блинов. Мы были у Маши в девять. Они купила вина, я тоже взял литр испанского. К нам присоединился Митя. Когда мы все съели, кроме одного блина, пришел Андрей Алхимик – прямо от Москалева, который стал настоящим суфием. И испытывает его (Алхимика) с помощью своих суфийских приколов.
– Он, что, кружился вокруг тебя, как дервиш? – спросил я.
Алхимик напрягся:
– Я говорил серьезно, а вы стебетесь!
На самом деле, он пришел познакомиться с Мартой, потому что случайно прочел ее повесть в "Rider'e" – и ему очень понравилось. Они говорили на "вы", Марта объявила брудершафт – но на "ты" они так и не перешли.
Он предложил сыграть в "Visal" – "Единство", суфийскую игру, привезенную Москалевым с востока. Сперва в астрал вышла Маша Л., потом Юра, потом я. Вино уже кончилось, и Алхимик упрекает "освободившихся" в эгоизме – и я иду домой за вторым пакетом.
Дома я застаю такую сцену: в коридоре сидит Катя вся в черном (в черной газовой юбке и в черном джемпере – или чем-то таком), на кухне сидит Маша – вся в белом (в белом платье), рядом стоит Сергей. Видимо, разборки продолжаются.
Я вернулся и поставил вино со словами: "Чтоб освободившиеся не скучали, чтоб пребывающие в земной юдоли утешились".
Алхимик играет страстно, нервно, мощно пьет вино. Он остался один с Митей. Митя бросил играть, а Алхимик не сдается и все же выходит. Он забавный: рассказывает странные стихи, говорит то с украинским, то с грузинским или еврейским акцентом. Это довольно талантливо, хотя не то чтобы сильно умно. И все выпендривается со своим «вы». Расходимся в третьем часу. Женька уже заснул у ноутбука, по которому смотрел видео, капризничает и не хочет идти.
Алхимик взял у Маши деньги и уехал на такси. Дома горит свет, в комнате Сергея играет музыка, но никого не видно. Марта с головной болью – заснула. Полшестого зазвонил домофон. Я со второго раза открываю. Это пришла Катя. Из комнаты Сергея продолжает играть музыка, горит свет – но никто не вышел. Марта тоже проснулась, а ей в 9 вставать, идти в онкологический центр. Потом долго не можем заснуть.

315.

В 9 встал Женька и стал искать себе трусы, долго шуршал пакетом и ругался. Марта не хочет вставать, болит голова. Наехала на меня, пытающегося поспать.
В два договариваюсь с некоей Леной из "Деловой столицы" об интервью. Марта вернулась в первом часу. Я только встал: Женька захотел есть кашу.
– У меня ищут метастазы в костях, – объявила Марта. – Будут новые анализы, надо постоянно к ним ходить то с одним, то с другим.
Потом выяснилось, что жильцы опять сломали ручку у стиральной машины и опять не сознались. Марта в ярости. Я тоже несколько удивлен: позавчера я купил пряники – и где они? Все уже съедено жильцами и их гостями с такой скоростью, что я не успел узнать их вкуса. Катя уверяет, что ручку они не ломали или не заметили, что сломали.
Потом Марта долго и спокойно беседовала с Катей о ситуации с Машей Трехсвятской и Сергеем. Она учит ее и сочувствует. Пришел Кирилл, и Марта уехала пасти внука Федю, чтобы Кирилл, его жена Катя и Женька сходили в кино. Ее жалко. Завтра ей встречаться с Керви, потом ехать на Войковскую показывать грудь, 25-го – снова в онкоцентр. Потом проходить врачей: 7-го июня комиссия по инвалидности (не отросла ли грудь, не пропал ли рак?).
А еще в мае анализы на эти самые метастазы в костях. И ни копейки денег!
Наши жильцы люди, конечно, не в своем уме: они съели послед первого ребенка – запекли его во что-то и съели. Послед второго хранится у нас в морозильнике, что выводит Марту из себя. На этом фоне пустяком кажется, что у Сергея мобильные телефоны не живут больше двух дней. Теперь Паша Пепперштейн и Андрей (Крылов?), еще один стриженный фрик, семь лет путешествовавший по Индии на мотоцикле, долго решали на нашей кухне, не подарить ли ему еще один и долго ли он продержится?
– Один как-то действовал четыре дня – и все удивились, – со смешком сообщил Пепперштейн. 
У Юры, кстати, тоже нет мобильника, может, по причине его тотального безденежья. Хотя он уверяет, что просто не хочет и не нужен.
Зашла журналистка Лена из "Деловой столицы". Ей хорошо за тридцать, она из Киева, с настоящим хохляцким акцентом. Кирилл со спины принял ее за мэна. Так и сказал Марте, что я сижу с каким-то мэном. Что-то мужское в ней и правда есть, особенно в прическе.
Она спросила, как я попал в хиппи, почему попадают в хиппи, неужели я наделся перешибить обух плетью, мучили ли нас и как, и как я отношусь к тому, что происходит? Не жалею ли о прошлом?
Про обух ответил, что делал то, что делал, не потому, что надеялся перешибить – я не надеялся, а просто потому, что мне стыдно было скрывать "истину" (так сказать). Кто-то должен начать не скрывать. Всегда ведь так бывает. И мы испытали на себе все плохое, зато обрели самых лучших друзей, которые одни могли компенсировать это плохое. И они остались друзьями до сих пор, и их довольно много, а кто может этим похвастаться?
Вообще, я легко "исповедуюсь", мне не трудно и не стыдно вспоминать прошлое. Я считаю его удавшимся. Поэтому и ностальгирую. Время показало, что мы были правы, хотя никогда и не сомневались в этом.
Она спросила про работу, я сказал, что все так или иначе вписались (кто не помер). Не скрыл, что в творчестве, кроме, пожалуй, Умки, никто не реализовался. И это тоже понятно, потому что в нашем кругу творчество имело прикладное значение, было вещью для внутреннего пользования, обслуживало интересы тусовки. Никто не изучал предмет глубоко, ничему особенно не учился. Да и как реализуешься, если потребителю и производителю нужна одна попса? Рассказал о Марте, показал "Rider" с ее повестью, наш старый альманах "Богема". Отдал все это до вторника, плюс диск с "Человеком на дороге". Они будут решать с его изданием. Если понравится, мол, найдут среди знакомых толстосума-спонсора, который имел нестандартную молодость. Или сами начнут издавать книги. Главный редактор этого издательства, Ржевский, когда-то тусовался (по ее словам) и был близок к хиппи.
Кирилл сел смотреть футбол, потом ушел с Женькой в кино. Вечером к Марте приехала Ирка Мадонна. Они стали пить вино и играть в настольную игру, которую Ирка подарила Женьке, и трендеть под нее – и так до 12 ночи, пока я строчил за компом.
Ночью Шура рассказал мне про свою прежнюю жену Асю (удивительно талантливая скульпторша, по словам Маши Л.). Когда она изменила и ушла от него – он чуть не сошел с ума. От переживаний сбежал и целый год жил в Питере, перезнакомился со всей худтусовкой, стал проповедовать и практиковать фрилав (этот рассказ я уже слышал).
– Этот год очень много мне дал и очень сильно меня изменил. После него я стал относиться к женщинам иначе… Циничнее и презрительнее.
Ясно, что он никогда им не простил.
Я очень хорошо его внутренне понимаю – эту чудовищную, сводящую с ума, доводящую до ручки боль, когда тебе не дали привыкнуть к этой жизни над пропастью, вдруг толкнули в спину. А там лишь пустота. И ты хватаешься за все, что может, как кажется, спасти тебе жизнь, замедлить падение.

316.

У Женьки очень болезненное, ущербное, но сильное самосознание. Он все воспринимает надрывно, он слаб, при этом куча понтов. Типичный неврастеник. Самолюбивый, неуравновешенный и всего хотящий.
На мой вопрос про школу: не стыдно ли быть стукачом, ответил, что все дети в классе стучат. Если он не будет стучать, ему будет хуже, чем другим, а он хочет, чтобы ему было лучше. Он все время ссылается на этих "всех", у которых есть то, которые играют в это, которые поступают так… Поэтому и ему можно. Часто он ведет себя корыстно, эгоистично и даже жадно, хотя иногда бывает очень нежен, особенно по вечерам, когда теряет уверенность в себе.
Я надеюсь, что что-то в нем изменится. Когда жизнь несколько раз его круто побьет – и он додумается, что он живет среди других. Эти другие – не будут щадить его, как это делают родители. Хотя при случае он умеет подстраиваться, канать за хорошего. Мне одно время это тоже удавалось, а потом разучился. Отсюда и вырос конфликт, а потом и хиппизм.
Днем на Савеловском рынке, где я покупал болванки для CD, с гордостью подумал, что являюсь самым бедным здесь: в кармане у меня было 300 рублей.
Тем же днем ануфриевская Катя рассказала мне и Марте, как работала журналисткой в своем родном Тихорецке на местном телевидении. Там и телевидение есть, аж три, и газеты, и платят много. Их держат местные бандиты и бизнесмены для понта и собственной рекламы. А вот специалистов не хватает. Все делают молодые энтузиасты. Мне это напомнило телевидение в Ярославле, куда мы однажды ездили на конференцию, и где Марта давала интервью. Все там проходило просто и неформально, словно мы попали в компанию приятелей.
Тем же вечером, то есть ночью, когда уже ушли М.М. и Мура, зашедшие в гости, а Женька лег спать – Марта сказала, что хотела бы написать, как выразился Алхимик, «эссе о расширенном сознании», используя Пиаже и Леви-Брюля, их замечания про психику ребенка и дикаря, которая нерациональна и совсем по-другому воспринимает мир.
Я возразил, что отлично помню свой детский экстаз, описанный в "Круге", когда я первый раз увидел мир, словно в трипе. Значит, до этого я воспринимал мир вполне рационально. Более того, я отлично это помню, начиная так, примерно, с трехлетнего возраста.
Это совершенно нормально для ребенка: рационализировать неизвестный мир, куда он попал, выстраивать оппозиции черное-белое, да-нет. Ребенок ищет ориентиры, он хочет, чтобы все было понятно и раз навсегда установлено. Привел мой любимый пример из Анатоля Франса про человека в черном, которого в раннем детстве он любил встречать в Люксембургском саду. Он вносил в мир определенность.
Марта согласилась, но вспомнила ощущение глубокого детства, что мир – это такой нерасчленимый субстрат, откуда приходят и куда пропадают люди:
– Я была готова, что мне могут показать совсем незнакомую тетю и сказать, что это моя мама.
Эффект, кстати, часто наблюдаемый во сне, когда ты вдруг обнаруживаешь в своей квартире дополнительные комнаты, и удивляешься, что не находил их раньше, хотя это так очевидно! Ведь так же было всегда: отец пас крысиные стада, а дубы каждый год перекочевывали на юг… А рассказанное Мартой напоминает то, как должен воспринимать мир едва родившийся ребенок: как нечто абсолютно загадочное и аморфное. Собственно, психоделия и бросает разум в этот первобытный океан, в котором нет ориентиров, нет законов, личности, памяти, опыта, как у новорожденного.
Потом Марта вспомнила о наших новых друзьях, которые так легко смотрят на отношения с другими людьми.
Я предположил, что они так легко обходятся без близких отношений, что заменили их перманентной тусовкой, ежедневным общением. Чтобы так жить, надо любить самих себя.
– Ну, и, конечно, курить много ганджубаса, – добавила Марта.
И мы слово за слово перешли к "нашей" теме. То есть, что я ей обещал уничтожить диски. И что она мне верила, как никому, что я не могу сделать какие-то вещи, предать ее, и про личность Ани. И что мы выгнали (!) ее летом из комнаты, когда говорили о ней…
В тот день она встретилась с Аней на Чистых Прудах, привела ее домой, назвала «братом» и предложила мне поговорить с ней наедине, а я не понимал: зачем? Долго мы не могли ничего сказать, а, когда вернулась Марта, я попросил ее подождать пять минут. Потом мы говорили втроем – о тех же вещах, хотя Марта теперь уверяет, что мы не пустили ее в общий разговор.
Я напомнил, как она уехала из Крыма с К-о прошлым летом, оставив меня и Женьку, и три дня не звонила, не интересуясь ни мной, ни им. Это называется любовь? И такую "любовь" я чувствовал постоянно.
– Я тоже не чувствовала твоей любви.
Упрекает:
– Ты хотел преподнести мне урок, ты мстил, ты хотел поставить меня на место, раздавить мою гордость!
Я же доказывал, что наши отношения сделались лучше, может быть, и благодаря этой истории. Она стала больше меня ценить, хотя она уверяет в обратном.
– Но ты явно стала терпеливее, меньше склонна к наездам, – сказал я…
И ошибся.

317.

Утром у Женьки заболел живот – и в школу он не пошел. Марта по телефону договаривалась с поликлиникой о посещении врача. Я напомнил, что у меня намечено посещение косметолога.
– Как же ты мог договариваться с косметологом и оставить Женьку? Значит, я не поеду к врачам!
– Я же вчера предупредил тебя!
Она стала высмеивать меня:
– Ты же говорил, что все это не важно, все это суета, как человек выглядит!
А у меня лицо – едва не как у Ющенко!
Не хочет она равных отношений. Ей надо учить, воспитывать и доказывать, что я виноват. Как глупо мы тратим силы!
А вечером она с Женькой проводила химические опыты с помощью набора "Юный химик" еще из кириллиного детства, советского производства, снятого со шкафа. Книга с руководством потерялась, но она еще что-то помнит из химии. Меня поражает ее разносторонность. Помнит сказки и рассказы, помнит научные теории и знает искусство. Я живу с ней 20 с лишним лет – и меня все еще это удивляет.
Сергей на кухне делает выговор Кате, что она положила ложку в чашку – а это в его семье считается плохой приметой.
– Никогда так не делай! – настаивает он.
Я не мог не напомнить ему "Аптечного ковбоя" и шляпу на кровати.
Ночью мы были у Маши Л. и Юры, которые в запарке делаю плакаты для завтрашнего концерта "Jethro Tull". Марта приготовила для хозяев креветок, я купил пива. Неизвестно, когда мы увидимся: Маша Л. уезжает в Абхазию (с Алхимиком и о. Романом, к которому Юра дико ревнует).
Я придумываю слоганы для плакатов, ибо я единственный, кто любит эту группу. Не только любит, но и слушает почти тридцать лет.

318.

Днем позвонил Юра и сказал, что вчера они с Машей что-то такое наколдовали – и теперь выяснилось, что "Волга" выступает на разогреве у "Jethro Tull". Это дает шанс туда попасть. На концерт собираются Саша Иванов и о. Анатолий.
Дома все жильцы в полном составе – и Чарковский: проводят купание детей. Чарковский несет за чаем мистическую чушь: с каким восторгом дельфины встречают продвинутых людей, рожающих в воде и увлекающихся индийскими культами!
Православие они, впрочем, тоже почитают. У них тут полный синкретизм.
Вчера заболел Женька: понос, слабость. Сегодня плохо себя чувствует Марта. Возможно – грипп. В таком состоянии пошла в поликлинику. Я отнес "Круг" в "Континент".
А народ идет и идет. Заскочил и ушел Юра, пришла еще одна будущая мама. Чарковский ведет ее смотреть ванну. Шутка насчет "роддома" перестает быть шуткой.
Пришел немолодой человек с девушкой, друг Чарковского, который почему-то принимает его здесь. Чарковский показывает фотографии: он и дельфины, и читает собравшимся лекцию про роды в воде – с историческими экскурсами и даже политикой. Появились еще две девчонки, не беременные, и еще она – с татарской внешностью, которая говорила по телефону на кухне со своим английским бойфрендом.
Одна пара уходит, сталкиваясь в дверях с другой: высокий парень и девица. Потом еще одна девица: у Маши Трехсвятской день рождения – и она всех пригласила в гости (к нам). А Чарковский пригласил своих гостей. Поэтому в квартире не протолкнуться.
Пришла девушка с двумя детьми (или две девушки с двумя?), один из которых (детей) учится с Женькой в одной школе, в первом классе. Сегодня они оба виделись у школьного логопеда. Дети стали смотреть биониклов.
– У меня тоже есть такой, – сказал мальчик.
– У тебя тоже богатая бабушка? – спросил Женька. Как он сам потом признался: это он так пошутил.
Через Митю, сына Маши Л., узнаю, что попасть на "Jethro Tull" на халяву скорее всего не удастся – и мы поехали в Жаворонки, куда так рвался Женька (денег на билеты все равно нет). Он дни считал до начала каникул – словно для него это вместо счастья. На завтра он назначил Марте "Макдональдс". Так мы расплачиваемся с ним за его ссылку. Он хочет пожить полной буржуазной жизнью, а мы ему это позволяем.
За обедом Марта наехала на мою маму и меня за то, что я признал для Женьки пользу бассейна.
– Опять вы у меня за спиной все решили!
Хотя никто ничего не «решал»: мама просто предложила сходить с Женькой в бассейн. Она ненавидит бассейны, ненавидит спорт, она считает, что все это вредно.
– У нас в детстве этого не было – и отлично! (Хотя сама всегда мечтала заниматься фигурным катанием.)
Еле утихомирили, переведя разговор на другое.
Сильно выпил. Наверху у нас на постели вместо пожеланий и объявлений, как принято в гостиницах (пошутила Марта), – лежала памятка с тарификацией штрафов и временем обнаружения алкоголя.
Ночью были патологические страсти. В это время я становлюсь безумным и делаю все, что запрещаю себе во все остальное время.

319.

Утром (во втором часу) неожиданный звонок от Маши Л., которая нас давно разыскивает – и разыскала по родительскому телефону. Юра-таки договорился насчет "Jethro Tull, и можно пройти по спискам. Мы еще хотим?
Еще бы мы не хотели! Женька уезжает с родителями в "Макдоналдс" в Одинцово. Он все еще плохо себя чувствует. Мы пошли гулять по Жаворонкам. Все же в этом жлобском месте удивительно много халупок в стиле социалистической бедности. На весь поселок – лишь пара прилично сделанных домов, где наличествовал архитектор.
Поели, дождались Женьки и родителей – и снова поехали в Москву, без Женьки, оставшегося у бабушки на каникулы. Постояли на шлагбауме, попали в пробку на Минке: пропускали какого-то госчиновника. Центр как всегда забит, поэтому едва не опоздали. Митю, сына Маши, который тоже идет на концерт, встретили по дороге к "России" – и попросили подождать нас. Заехали к Маше и бросили здесь сумки (и машину). У нее в квартире подруга Анжелика, вернувшаяся из Аргентины, где прожила несколько лет, и Юра. Он сказал, что уговорил Яна Андерсена расписаться для меня на одном из сделанных ими плакатов. 
Хорошая, довольно теплая погода, мы идем вниз по знакомым улочкам. С отвычки мне все это даже мило. На воротах концертного зала, о которых говорил Юра, нас завернули: нас нет ни в каких списках. Пошли искать "подъезд №6" – и встретили Алхимика, так же занесенного в списки и так же ищущего дверь. После долгих расспросов – узнал у охранницы, что "подъезд №6" – это вообще главный вход в «Россию», куда стоят все (в трех очередях). Она любезно подтвердила, что мы в списках есть.
Встали в длинную очередь. Наша компания пробила Марту на цитату:
– Отцы-отшелники и девы непорочны…
– Пустынники, – поправил ее Алхимик.
Марта бурно кается в ошибке.
– Со всяким бывает, – снисходительно успокаивает Алхимик.
Он как всегда демонстративно высокомерен и как бы отдельно от других. Жестко опускает мальчика, который распространял бесплатную рок-газетку (из которой я узнал, что воскрес "Van Der Graaf Generator"). Мальчик предположил, что мы читаем "Забриски Rider". Он уже читал последний номер, но Алхимик с осуждением предположил, что тот ничего в нем не понял, а просто положил на полочку.
Мест у нас нет – нас пустили на бельэтаж на свободные. И Старостина с группой, который сегодня был на "разогреве", мы смотрели с самых лучших мест: первый ряд бельэтажа напротив сцены.
В перерыве я увидел П. с Варей, сидевших в последнем ряду. Они спустились к нам:
– Саша Иванов вчера был на концерте и подробно все рассказал. Очень хвалил. Поэтому я и пошел.
В середине первой песни "Tull'a" пришли хозяева мест, два очень пьяных парня, и Марта пересела ко мне на колени, а Мите пришлось уйти совсем. Потом и на мое место нашелся хозяин. Где они, паразиты, были, в буфете?!
Остальной концерт смотрел со ступенек главной лестницы бельэтажа. Жестко, но видно неплохо. Через пару песен до меня стала дофакиваться девушка-билетерша, чтобы я перестал снимать, иначе меня выведут из зала, хотя весь зал снимал.
Шоу, впрочем, было бедное, но звук очень хороший. И играли они близко к "оригиналу". Из "Акваланга" исполнили аж шесть вещей… Парень перед нами, тоже сильно пьяный, в восторге выделывает трюки перед оградой бельэтажа, рискуя упасть вниз. Я не могу на это смотреть и уговорил его сесть.
Мой бывший пьяный сосед то выходил куда-то, то возвращался, поднимая весь ряд. Сел рядом со мной на ступеньки и предложил "пойти бабахнуть". JT он назвал козлами, Андерсена – мертвецом. "Что тут слушать?!" – возгласил он. «Чувак, отстань, дай послушать!» – осадил я его. «Тебе интересно?» «Да, интересно!» Он спросил, какого я года, и не хотел верить, услышав ответ. Сам оказался 63-го. Стрижен, в белом свитере, как нормальный. Но совершенно ненормальный. Похож на пьяного Диогена (не греческого, а известного – Шуру Диогена).
И новые вещи были неплохи, а старые так и вовсе. И удовольствие гораздо ярче, чем на Горбушке два года назад, где все стояли локоть к локтю, и ничего не было слышно.
После концерта в фойе делился впечатлениями с П. и Варей. На лотке, где продавали диски и майки JT (за 800 р.), увидел плакат Маши Л. – всего за 100.
Именно такой, с автографом Андерсена ждал меня у Маши дома, куда мы пришли с Мартой, П. и Варей. Надо было на радостях выпить. У меня в машине три бутылки вина, что дала мне мама, куча сыра и конфет. Тут были Кирилл, выехавший потусоваться, Галя Бродская, только что вернувшаяся из Абхазии, где неожиданно для себя провела год, живя в доме Маши и Юры. Завтра в Абхазию едет Маша. С Галей был человек Миша, писавший стихи "Сплину" (?). Аргентинская Анжелика, черноволосая девушка мечтательной внешности, по-прежнему здесь. У них тоже вино и корейские закуски. Сидят уже давно. Фотографируют себя и друг друга на цифровую фотокамеру. Галя и молодой человек скоро ушли. Продолжаем пить. Пью даже я, кому ночью ехать на дачу, хотя Юра и не отпускает. Спорим о даунах, Чарковском. Анжелика рассказала, как занялась прыжками с парашюта – чтобы освободиться от героиновой зависимости. Адреналин выходит в таких количествах, что заменяет любой кайф.
Марта:
– Кстати, про зависимость. Я попросила Женьку пожалеть меня, поцеловать. Он поцеловал семь раз и сказал: "Хватит, а то передознешься".
Она надела повязку на голову и стала похожа на индейца (у нее и группа крови, как у индейцев, как узнали мы благодаря всезнающему Ануфриеву).
П. рассказал о том, что Настя провела в своей православной гимназии урок о рок-музыке. Хочет летом ехать на "Этно-лайф". Про Сашу Иванова: Иванов похвастался, что на вчерашнем концерте JT снял сто фотографий, пятьдесят из них хорошие, двадцать – отличные, а две – гениальные! Он же про Васю. Вася купил новую машину. "Какого цвета?" – спросил П. "Форд-мандео", – привычно ответил Вася.
Уходят П. и Варя. Юра и Кирилл идут за вином, мы с Анжеликой и Машей Л. подыгрываем на подручных инструментах бразильской девушке, поющей с компа что-то похожее на цыганские романсы. Марте очень хорошо от вина. Заснула на диване и словно трипанула, – рассказала она потом.
Пьяный Кирилл все не хочет уходить – и его приходится увезти домой к жене и ребенку на Раскову. Оттуда всего за сорок минут мы долетели до Красноармейска. Уже три часа ночи и сильно холодно. В свете фонарей березы в белом инее. Дороги к дому нет: мы отсутствовали довольно долго. Пришлось бросить машину в начале улицы. У дома из-за ветра или солнца снега довольно мало, зато всех моих дорожек на участке просто нет. И следа их нет.
В доме одиннадцать тепла, на улице восемнадцать холода. Разожгли печь и выпили вермута с соком. А потом сок с водкой и чаем. На улице уже минус двадцать.
Опять любовная сцена до семи утра. Уже почти светло. В доме плюс двадцать, но ощущения тепла нет.

320.

В полдень солнце, новая любовь, сон до двух. На улице плюс пять: самая большая температура в этом году. Но какие перепады!
Несколько часов я разгребал снег, въехал на участок, затопил печь в бане, где из бочки торчал огромный горб вздувшегося льда.
Марта снова в дурном настроении: похмелье, головная боль, я не понимаю серьезности ее болезни – врачи сочувствует ей: как ей, такой молодой, не повезло, сколько досталось одному человеку! Это все так, но жалеть себя – нет, это неправильно.
Вечером повез ее на станцию: ей завтра опять к врачу. И застрял в снегу. Попросил ее толкнуть, она толкнула, неудачно. И обиделась: как я мог попросить такое! Посадил ее за руль и стал толкать сам. Машина глохнет, но с десятого раза все же выехала. В Красноармейске перехватил уже ушедший автобус. Она по-прежнему в дурном настроении. Все у нас непросто: то жуткая любовь, то глупые ссоры.

321.

Снега местами по пояс, до верхней рамы теннисного стола. За 12 лет не было такого снега. И такой длинной зимы.
Зато первая ночь с плюсовой температурой (самый конец марта). Даже "Витька" я включил на ночь вполсилы. И так поехал на Ленинградский вокзал – на встречу с заказчиками, которых сосватала мне Маша Л.
Опять мокрый снег, трасса вся в брызгах, Москва в пробках. Поэтому опоздал на 20 минут. Два армянина, хозяева вокзального кафе-ресторана «У дяди Миши», хотят сделать в закутке подземного перехода между Ленинградским и Казанским вокзалами ларек-"шаурму". Тут едва не по колено воды. Вымочил все ноги, пока обмерял. В ларьке по соседству – сплошное порно. Можно на обмен. Купил (не в этом ларьке) два музыкальные диска и DVD с "Кокаином" и другими фильмами по интересующей теме. Всего за сто рублей.
На Потаповском встретился с Мартой и Мочалкиной. (Кстати, я не говорил? – это тот самый дом из стихов: «Стихи мои, бегом, бегом, Мне в вас нужда, как никогда. С бульвара за угол есть дом, Где дней прервалась череда…» Мои окна прямо напротив окон Ольги Ивинской, ибо советский дом построен по типу городского дворца, у него есть курдонер, а наши (с Ивинской) квартиры как бы в ризалитах.) У Марты настроение получше, хотя всю ночь не спала. Опять дурная дорога назад, с пробками и грязью. Ужасно устал.
Все здесь в свежевыпавшем мокром снегу. Белое, как в январе, красивое.
– Скоро я забуду, что бывает другой цвет, – сказал я. – В Антарктиде же не бывает другого цвета. Кажется, и у нас тоже.
Работа над проектом, ночью фильм. Марта не то больна, не то устала. Спала, смотрела фильм. Какая-то полумертвая. Пьем каждый свои лекарства: я от кожи, она – человеческий интерферон.
А сегодня днем пять тепла и первый дождь. Впрочем, короткий. Я топлю баню. Через два часа в парилке +84!
– Смена исполнителя! – говорю я и выключаю Марка Болана. Я снова играю на гитаре, после шести- или семилетнего перерыва, с тех пор, как маленький Женька перестал давать мне это делать: он приходил немедленно, как слышал гитару, и хотел играть сам. Договориться с ним было невозможно.
Боже, я все забыл! Вспоминаю по нотной тетради почти тридцатилетней давности. Первую вещь я восстановил, пока подбрасывал поленья и топил баню. Потом еще две. Пальцы помнят ноты лучше меня.

322.

Весна, порадовавшая нас два дня, дала дуба. Ночью пятнадцать мороза и днем тоже минус, хотя солнце все же лупит по-весеннему. Солнце и ветер. Когда он ослабевает – весна чувствуется, но как-то зачаточно. Снег и не думает таять. Сделал проект палатки для армян. Цена вопроса – 400 долларов, больше выбить из них не удалось. Все равно огромная была бы удача!
Вчера были на именинах о. Анатолия. Он провел коротенькую службу на три часа, кончившуюся пол-одиннадцатого ночи, большую часть которой я читал внизу и смотрел, как дети возятся с больным Глебом и готовят еду. Марта первый раз в жизни исповедовалась и причастилась. Это был такой запланированный эксперимент. Не знаю, что она ждала от него? Женская психика – энигма. Пастырских советов и наставлений Толя не давал:
– Ты же сама все знаешь, – сказал он. – И сама все рассказала в своей повести.
– Ну, это далеко не все, что я могла бы рассказать, – ответила Марта с вызовом.
Были актер Женя, православный студент Миша, потом подъехал о. Александр.
О. Александр с почтенным смирением сообщил, что на днях освящал ванну с джакузи. Марта накинулась на него с отповедью: надо ли освящать такие места?! Ее поддержал Толя, никогда такого не делавший. Я сказал, что на Руси специально не освящали бани, поэтому там традиционно живет нечистая сила. Ну, и чтобы оставить место для разной разнузданности. Отсюда возник спор о домовых.
Оказывается, наши православные – не против домовых, как некоего вида «духовных животных». Особенно на этом настаивал Миша, который все сыпал греческими терминами, недавно выученными и плохо понятыми. Сближает Гоморру и Америку по созвучию. Влез в жаркий спор с Мартой об этнографии, филологии и библейских текстах. Марта слишком эмоциональна и со всеми спорит. Ее голос доминирует за столом.
Я вмешался в тему древнего богословия: если евреи, шествуя из Египта, при каждой удобном случае начинали поклоняться Богу в виде тельца, то, значит, Яхве и был тельцом, солнечным божеством, как все тельцы. А Моисей, как Конфуций или Эхнатон, совершил реформу религии, для чего менял старый способ почитания, напоминавший способ всех других окрестных народов, от которых еврейский народ хотел дистанцироваться (вероятно, используя египетский образец). Евреи были избранным народом, которому Богом была отдана вся эта земля. За это еврейский Бог пожелал чего-то совершенно особенного, чего не желали другие местные семитские боги. И Моисей верно понял, что Единый и Верховный Бог над всем миром не мог иметь изображений. Это говорит о том, что он имел мистическое откровение.
Напомнил, сколько вынесли евреи из Египта: не только украденное золото, но и заповеди (во многом) и даже Ковчег Завета. Ведь бог Ра, как известно, тоже передвигался в лодке. И тогда еврейский бог, конечно, был просто богом среди других богов. Отсюда и проговорки Библии: и сказал Господь господу моему… и пр.
Но странно другое, что мистические откровения Моисея всегда связаны с моральной стороной религиозного учения. Оно у евреев получилось морализаторским. Мистические же откровения древних греков, так же пришедших к идее Единого Бога (Платон, Плотин) моральную составляющую религии не видели вовсе. Они развели мистику религии и социальную мораль. Мораль у них была социальна, исходила из интересов полиса, а не старых религиозных догм, как у евреев. Христианство заимствовало у евреев эту религиозную составляющую морали…
Интересно, что все это я гоню православным попам и студентам, и практически не встречаю возражений.
Когда все ушли спать, я решил ехать, но Толя и Марта уговорили еще посидеть. Марта ушла болтать с Леной, а мы с Толей любопытно побеседовали о будущей революции, возможен ли новый 67-й или впереди лишь деградация, тоталитаризм и пластмассовый мир, как поет Егор Летов?
Я сказал, что взрыв 67-го тоже готовили лет 20, были учителя учителей, например, Гинзберг, а у того Алан Уотс, что действительно идет откат от либерализма – как реакция на пошлую хаотическую свободу, на передел мира в интересах одного государства, что Америка своими беспонтовыми действиями рождает новый охранительный проект в России.
Потом я запел, что то фантастическое время, те самые 67-68-ой, были временем апокалипсических ожиданий, как у первых христиан, как в начале ХХ века в России. Без этого не бывает массового движения – без ожидания конца света и крушения "старого мира". Есть ли это сейчас? Пока нет, но, может быть, скоро будет. Ибо в мире нет баланса – и старые ценности опять компрометируются. Только реакция, возможно, будет не такая мирная.
Заговорили про Евразийский проект Дугина. Толя сказал, что Холодильник считает, что Россия ближе к Китаю, чем к Европе.
– Ерунда! – ответил я и сослался на китайский фильм, который недавно видел по ящику, про школьную учительницу. Китай – это наша Средняя Азия, которая собирает компьютеры по купленным или ворованным технологиям. Там нет даосизма. Там есть конфуцианство. Даосизм отрицает иерархию. Может, для того, чтобы намекнуть о другой, более важной иерархии. Толя сказал, что этим он схож с православием. И мы сошлись, что в России даосизма, может быть, больше, чем в Китае.
И о многом другом еще говорили. А потом поехали с Мартой к себе.
Чуть потеплело, днем плюс, но временами идет снег. А ночью минус четырнадцать. А ведь уже апрель на дворе.

323.

Утром Марта, измученная предыдущим днем, поехала на электричке в Москву к врачу. А я чуть позже, страшно невыспавшийся и похмельный – в Перхушково, в местную больницу. Я переделал проект, который сегодня надо было отдать. Но вместо Москвы поехал к Женьке.
Женька удачно съездил на каникулы в Жаворонки: сперва он просто болел и лежал в постели. Мама даже вызывала врача на дом и сама ездила с Женькой в местную больницу.
Сегодня ему сделали операцию на воспалившемся пальце: срезали ноготь. Мама огорошила нас этим полдвенадцатого утра. В отделении гнойной хирургии перхушковской больницы у нее работает знакомая Люся. Работает в буфете: сильный блат!
Начали операцию даже без документов: Марта подвезла их позже. Делали при местном наркозе (по настоянию мамы) – и Женька орал на всю больницу, как он сам рассказывал.
Поэтому я игнорировав тусовку в "Форпост;" под названием "Крым, фолк, археология".

324.

Утром заехал с Женькой в больницу, где ему сделали перевязку. Больница новая, очень приличная, только лифты наши, вместо лифтов "Otis", как во всех «приличных» местах.
Отделение гнойной хирургии – одно из самых страшных в больнице. Из операционной вывозят каталку с человеком без ноги. Исхудалый и белый, как бомж. Он балагурит с санитарками, которые его везут.
Я договорился с хирургом, полным неулыбчивым молодым человеком с глазами навыкате, что следующую перевязку сделаем сами. Он был этим недоволен.
Как обещала мама – чтобы утешить Женьку, – после больницы мы поехали на Одинцовский рынок покупать биониклов. Купили и кроссовки за 850 рублей. А потом еще вино. Мама сорит деньгами, все хочет что-нибудь купить. Купила в жаворонковской церкви кучу свечей и отдала еще сколько-то рублей на пожертвования и на помин. Церковь стоит рядом с их поселковым советом, сложенная из оцилиндрованного бревна в северном стиле, даже Макош с поднятыми руками прослеживается во внутренних столбах. На стене церкви золотая табличка с фамилией жертвователя денег. По-христиански, конечно.
Выпил немного вина – и поехал на встречу с армянами-заказчиками на Ленинградский вокзал. И на Покровском бульваре застрял на полчаса в пробке, которая вообще не двигалась. Опоздал на 40 минут. Но все прошло нормально: посидели "У дяди Миши" – и я получил оставшиеся 200 баксов.
Приехал домой, где уже была Марта: пила пиво с рыбой и с Юрой. Иногда присоединялась Катя, курсировавшая по квартире в каких-то делах.
Юра пересказал разговор с Машей Л. по телефону, как они путешествуют с Алхимиком и о. Романом по Абхазии. Что сперва три дня они ходили по гостям, ездили на машине в Новый Афон и другие места, не заходя в дом, и она была очень довольна. Но потом побывала в доме, и оказалось, что он совершенно разграблен. Плюс Галя Бродская зарекомендовала себя весьма специфически, общаясь с местными бомжами, кое-кого допуская до тела, отчего между ними (ухажерами) возникали стычки. Дом сделался для местных моральных блюстителей нехорошим местом. И еще плохая погода, дожди. В общем, настроение испортилось.
Марта договорилась с Иркой и Мочалкиной по телефону – и мы, покурив с Юрой гаша через его бульбулятор, в очень веселом, но сложном настроении поехали на Гоголя, где 1 апреля второй год проходит весенний смотр хипповых сил: генеральная репетиция 1 июня. Вызвали туда П.
Тут уйма народа. Встретили Баптиста в старой шинели и меховой шапке, напоминавшего старого солдата, который стал агитировать, что волосатые люди должны рожать для России детей. Встретили Шу и Мафи – и Мочалкину, не один час снимавшую эту толпу на камеру и уже замерзшую, хотя сегодня относительно тепло, солнце, голубое небо. Мочалкина познакомила нас со своей старшей дочерью Диной, двадцати лет, черненькой, полной девушкой, совершенно не похожей на мать, веселой и наезжающей, главным образом на Мочалкину же.
Появилась Ирка Мадонна со своей новой камерой, которой она почти не умела пользоваться. Некоторые персонажи очень пьяны и навязчивы. Особенно старые, якобы, хипаны, безволосые, одетые по-люмпенски. Один на костылях, другой в спортивной шапке – все жал мне изо всех сил руку и спрашивал: зачем он так напился? Не мог ничего более сказать, но не уходил, то и дело подседая на уши.
Марта демонстрировала всем андепенсы с пацификом, купленные ею сегодня в Москве на платформе электрички. Хотела купить несколько штук, но были одни – эксклюзивный товар!
Появилась Таня Казанская. Пили принесенный Мафи портвейн. Мне уже все равно, что надо возвращаться в Жаворонки. Да и холодно! – ибо, когда зашло солнце, погода стала напоминать настоящую зиму. Поэтому все пьют, и половина пипла уже на бровях и даже в агрессии. Старого гоголевского тусовщика Сиропа, чувака из 3-ей Системы, я схватил руками, чтобы он не подрался с невежливым пионером. Еще одну пару мы с П. разняли уже дерущуюся в снегу.
– Он говорит, чтобы я вернул ему мобильный! – кричит один воин и благодарит, что разняли.
– У нас день любви и дружбы! – напомнил я.
Они пообещали, что со всем разберутся, мирно и дружно, и только мы отошли, – стали тузить друг друга снова.
С П. дошли да магазина у метро. Сперва взяли херес и остались погреться. Все уже замерзли и изголодались, хотят ехать к кому-нибудь домой. Мочалкина настояла, чтобы ехали к ней на Кутузовский, впятером на ее "мерсе", причем П. и Дина заставили меня сесть за руль – вместо совершенно пьяной Мочалкиной. Сперва я плохо видел сквозь грязное стекло, да и управление все другое, но доехали, хоть Мочалкина уверяла, что я все время ехал на первой передаче.
У нее пообедали вегетарианским борщом, пюре с капустой, выпили кофе. Обсудили план перепланировки Иркиной квартиры. Мочалкина все спрашивала Марту: а такого знаешь? А такого? И удивлялась, что Марта никого не знает.
– Я за три месяца познакомилась с большим количеством хиппи, чем ты за всю жизнь! – хвастает она. И все время призывает Марту:
– Давай жениться!
– А кто будет выходить замуж? – поинтересовался я.
– Мы будем меняться ролями, – предложила Глафира.
– Ну, нет, у нас будет равенство! – настаивает Марта. – Знаю я, когда кто-то хочет руководить!
Ушли полпервого ночи – и в метро встретили Варю, дочку П., в компании молодых людей. Они тоже ехали тусоваться на Гоголя. Варя рассказала, что Оля очень расстроилась, что ее не позвали: "Друзья называются!"
Это день встреч, особенно для Марты. Утром в метро она встретила глашкиного сына Чингиза, в поликлинике – Митю Берхина, школьного приятеля Кирилла, и писателя Леню Костюкова.
Мы уже запредельно устали, но все равно, не заходя в квартиру, сели в машину и поехали в Жаворонки. Я ехал на автопилоте, как недавно в Красноармейск, – и оказался на Садовом кольце недалеко от Ленинградского вокзала, где Ирка Мадонна в этот момент провожала дочь Катю в Питер. Созвонились и забрали от вокзала Ирку и ее сына Федю, опоздавших на метро, – и довезли их до Мочалкиной, где Ирка собралась ночевать.
В Жаворнках были уже полтретьего. Я убился совершенно, давно такого не было. Сказались и три предыдущие почти бессонные ночи.

325.

Вот и случилось то, что давно должно было случиться и откладывалось раза три: Марта собрала вещи и уехала с Женькой.
А началось все очень мирно. По моему предложению по дороге из Жаворонок заехали на Одинцовский рынок, где долго искали Марте и Кириллу джинсы. Заехали на рынок на Ярославке, где я купил трубу для самовара, который взял у родителей, березовых веников для бани, а Марта приобрела семена цветов.
На Воре весна, солнце, металл на машине раскалился. Все течет, на солнце девятнадцать градусов. Пьем пиво на крыльце. Позвонила Маша Л. и сказала, что приехала из Абхазии.
Марта сказала, что, видно, Маша любит меня больше, если позвонила мне, а не ей. Ей это обидно, потому что она так любит Машу – и хотела бы видеть взаимность. Она будто ревнует ее ко мне.
– А как же твое утверждение, что мы должны быть едины?
– Но ты же не захотел этого. Ты сам все сделал, чтобы этого не было. И этого, наверное, больше никогда не будет.
Вдруг она спросила, почему на ее утверждение, что она никогда не считала себя красивой, я ответил: и правильно?
– Ты считаешь меня некрасивой?
Она никогда не слышит того, что я реально говорю, находя поводы обидеться. Пришлось повторить, что это хорошо с точки зрения смирения. Что совсем не считаю ее некрасивой, скорее, наоборот.
– Я не считаю смирение – достоинством. Смиренные люди все тусклые и неинтересные. Я не хочу быть такой!
– Тем не менее, в качестве компенсации несдержанности и импульсивности, тебе не помешало бы немного смирения.
– Тебе это тоже не помешало бы!.. И в чем я проявляю несмиренность? – спросила она чуть погодя.
Я привел самое очевидное и, на мой взгляд, нейтральное: как она ведет себя с моими родителями.
Она повторила все свои обвинения, коим несть числа. И что они все делают по-своему, и что не считаются с ее желаниями, и что навязывают свой образ жизни, вмешиваются в ее жизнь, а это она никому не позволит, кроме самых близких людей.
И ушла в дом, где я нашел ее в слезах.
– В чем дело? Почему ты плачешь?
– Ты не говоришь мне ничего хорошего, ты только воспитываешь меня! Ты хочешь меня переделать. Тебе стало обидно, когда Юра в Москве сказал, какая я красивая, и поэтому ты опустил меня, сказав, что он знает, что сказать женщине приятного…
– Я бросил это просто для иронии. И она же относилась к твоему желанию, чтобы все тебя хвалили, восхищались твоей красотой.
– Да, именно это мне и нужно! И ты никогда этого не делаешь!
– Да, не говорю женщинам про их красоту и не буду! – взорвался я. – Это какая-то суета ума, недостойная думающего человека! Вы претендуете быть нормальными людьми, а ведете себя, как комнатные болонки: ласкайте нас, чешите, восхищайтесь! Ты все спрашиваешь, как ты выглядишь, встаешь на табуретку, чтобы посмотреть, какие у тебя ноги, – и это в 45 лет!
– Не надо напоминать мне, сколько мне лет! – закричала Марта. – Я это помню! Юра как художник восхитился моей красотой, а ты сказал мне, что он обманывает, – чтобы обидеть меня!
– До этого ты не была склонна верить Юре!.. (В отношении Юры она обычно была на стороне Маши Л., своей школьной подруги.)
Нет, в этом споре я ее не щадил: устал я от этих сцен на пустом месте без любого нормального повода! Это и сказал.
– Это ты виноват! Вместо того, чтобы извиниться, что сделал мне так больно, когда я сказала, что не считаю себя красивой, ты меня воспитываешь…
– За что я должен извиниться? Что похвалил тебя за смирение?
– Ты сам не смиренен и никогда им не был! Скажи мне: тебя устраивает жизнь со мной или нет?
– Не во всем.
– В чем конкретно?
– В том, что ты хочешь психически меня контролировать: что мне можно думать, что мне можно говорить, о чем можно вспоминать…
– О чем я не даю тебе вспоминать?
– Например, о Крыме, – говорю я с вызовом.
– Это место, которое причинило мне самую большую боль! И упоминая его, ты каждый раз делаешь мне больно. Ты мог бы это знать! Я предложила тебе выбрать между мной и Крымом. И ты выбрал Крым. Тебе этот месяц в Крыму дороже всей нашей жизни, ты не можешь его забыть?
– Я давно его забыл, выжег каленым железом! И ты это знаешь. Я говорю не об этом.
– Нет, ты не забыл, как тебе было хорошо без меня!
– Это не так! Ты требуешь отказа от моей памяти. Я не откажусь от своей памяти. Мое прошлое едино. Отказавшись от него, я потеряю самого себя.
– И это для тебя важнее меня? Я предложила тебе начать все с чистого листа, как десять лет назад. Я вот уничтожила все, что было мне дорого от той любви, когда ты попросил меня вернуться.
– Ты сама вернулась, я предоставил тебе свободу. И уничтожила ты все добровольно, я никогда не просил тебя об этом. Ты делала это для себя, потому что тебе так было нужно.
– Да, было нужно, потому что любовь была гораздо сильнее, и мне было труднее от нее отказаться, но я это сделала – ради тебя!
– Или потому, что кто-то в какой-то момент проявил мало настойчивости… Ты все время повторяешь, что пожертвовала очень многим ради меня. Ты, в конце концов, могла уехать, если очень хотела, и я бы не нашел тебя и, следовательно, не вернул.
– Это была моя ошибка: в следующий раз я так и сделаю! И все оставлю тебе, чтобы ты не страдал!
– Не надо искажать мои слова!
– Я не искажаю! Ты обещал мне, когда возвращался, что у нас будут другие отношения! Или этого ты тоже не говорил?
– Они и были другие. Я очень сильно изменился, на мой взгляд, разве нет?
– И вот, чем это кончилось! Ты сказал одну очень честную вещь: что ты просто расплатился со мной, что я "это заслужила".
– Я сказал не это! А что ты много лет мало любила меня – и этим спровоцировала ситуацию.
– Я любила. Но я знаю, как это бывает. Я тоже так себя оправдывала десять лет назад.
И, наконец, спросила: хочу ли я ней жить, какая она есть? Готов ли я отказаться о каких-то "дорогих" воспоминаний?
– Вся жизнь с тобой была постоянный отказ, от одного, другого, третьего.
– Ну и что? Я тоже от многого отказалась. Это нормально, когда люди живут вместе.
– У других, думаю, это не так. Не до такой степени!
– Так хочешь ты жить со мной, раз тебе со мной так трудно? – уже в пятый раз спрашивает она.
И я, наконец, говорю, что, наверное, нам надо расстаться. Все равно у нас ничего не получится.
– Так жизнь невозможно…
Она словно ждала этого ответа.
– Я сама была уверена, что, после того, что случилось летом, наш брак распадется. Ты бросил больную жену и завел роман…
– Я не завел роман!
– Нет, завел! – настаивает она.
При этом ходит за мной, пытается взять за руку, садится на диван и просит, чтобы я обнял ее. И обнимает сама.
– Потом я пойду собирать вещи. Не будь как каменный, мне так тяжело! Я все же так долго любила тебя…
Долго смотрит в лицо, гладит по волосам и щекам.
– Хочу запомнить…
– Может, хочешь, наконец, увидеть?
– Да, кое-что я вижу в первый раз, так сильно ты изменился.
Не удержалась от колкости!
Она убеждает меня, как мне будет хорошо одному, что я молод, полон сил, я узнал, что меня любят женщины…
Господи, как мне надоел этот бред! Все мои мысли, мою личность, поступки – она видит пошло и превратно. Она считает, что мне нужна женщина, которая любила бы меня страстно и выполняла любые мои желания. И что я могу теперь такую найти (например, Аню, которая придет ко мне с двумя детьми, стоит Марте уйти).
Потом она встала и стала собирать вещи. Пришел Женька, совершенно мокрый после многочасового гуляния – и узнал, что они уезжают. Без меня, потому что мы поссорились. Он просит нас помириться. Я «за». Говорю:
– Куда ты поедешь? Как потащишь вещи? Может быть, не стоит делать все так кардинально?
– Нет, это уже действительно невозможно! Этому надо положить конец!
– Оставь хоть Женьку.
– Нет, вот это – нет!
А он весь мокрый, сухой одежды нет, промок даже бинт на больном пальце на руке, и, главное, загноился и воспалился палец на ноге. Но и это ее не остановило: сменила бинт, палец на ноге помазала йодом (за что так ругала мою маму два дня назад). Одела Женьку в купленные в Одинцово кроссовки. А на улице пять мороза.
Уже десять вечера, и она собирается ехать на электричке. Просит подвезти до нее. Я говорю, что подвезу туда, куда она собирается ехать, иначе вообще не поеду. Она отказывается: я ведь так устал… Но я настаиваю. Она звонит Мочалкиной. Та не дома и не собиралась возвращаться. Марта довольно жестко предложила ей вернуться. Или поедет в другое место.
Я гружу вещи (их много) – и мы едем. Не стали преградой и менты, которые остановили у "Мортоделя" за превышение скорости. Хотели выписать штраф на месте на 100 рублей. Я достал книжку про то, как бороться с ментами, и спорю. Ищу там место про количество свидетелей для составления протокола. Они показывают мне листочки с таблицей штрафов, которые есть и у меня.
– Документ! – издеваюсь я.
Обиделись, когда я сказал, что они собирают деньги на дорогах. Главное – не могу найти страховое свидетельство.
Мент торжествует и пишет протокол. По закону за езду без страховки мне грозит штраф в три минимальные оклада, – объясняет он. От него, кстати, пахнет алкоголем – и я демонстративно нюхаю воздух:
– Что это тут за запах?
– Дай мне шапку, – говорит пахнущий мент другому и уходит ловить свидетелей. Шапкой он назвал фуражку.
Женька яростно требует, чтобы я заплатил, что он устал, что нам надо ехать! Но я не поддаюсь, будто все нормально. Марта помогает мне искать страховку. В конце концов, я нахожу его в кармане двери, когда уже была остановлена машина со "свидетелями", долженствующими засвидетельствовать, что у меня свидетельства нет.
– Он издевается над нами! – констатирует пахнущий мент напарнику. Протокол он в эмоциях смял и выбросил в окно. Вместе с ним туда полетела и выписка на штраф в 100 рублей.
Вот ведь афронт! Мент сказал, что напишет новую, и спросил, почему я так их ненавижу? Вот я, как свободный художник, наверняка не плачу налоги, а воспитываю их, упрекаю, что они берут деньги…
– А разве мы говорили с вами про деньги?
Мент интересуется: как у меня со временем?
–  Нормально.
Он просвещает меня про книгу автора, которую я использую для борьбы с ними. Мол, он ездит на служебной иномарке, и менты ему честь отдают. Наконец, ничего не выписав, он возвращает документы и желает счастливого пути. Я им тоже желаю всего хорошего.
Я в таком состоянии, что мне на все плевать: по сравнению с тем, что сейчас происходит, менты кажутся зайчиками на пути. Еду с трудом, редко даже 100 км/ч. Действительно устал. Довожу их до мочалкинского дома.
– Одиннадцать лет назад я вот так же отвез тебя и Кирилла в Беляево, – говорю я.
Помогаю таскать вещи в лифт.
– Все, больше ничего не надо, спасибо, – говорит Марта.
Я целую Женьку и ухожу.
Обратный путь дался еще хуже. Скорость кажется очень большой. Я еду сурово и мрачно, не пропуская спешащие и слепящие меня сзади иномарки. Авария под мостом в Ивантеевку. Четыре разбитые машины стоят, две едут своим ходом. Одного водителя я готов подвезти, но ему в Хотьково.
Дома я пью и топлю печь. Ни на что больше нет сил. Ложусь внизу в одежде.
Я действительно устал от наших отношений. Этим я утешал себя всю дорогу назад. Столько напрасно растраченных сил за эти годы! Да я горы мог бы свернуть! Все эти ссоры, наезды, упреки… И споры, споры! Были и красивые споры о "высоком", но сейчас вспоминается лишь плохое. Ей наверняка тоже.
Она говорит, как мне будет хорошо. А ей? Все ее будут жалеть, а меня проклинать. Все всегда на стороне женщины. Она предлагает простую версию событий, где она всегда оказывается жертвой, а ты – монстром. Предлагает эмоционально, по горячим следам, требуя сочувствия. Я же буду молчать и в результате окажусь заклеймен.
Действительно: "бросил" больную женщину, обидел ее, не готовый терпеть ее пусть и безумие, но которому я сам был причиной, как считает она, – и будут считать все.
Естественно, она не позвонила и не спросила: как я доехал? Она больше не будет звонить. Еще несколько дней я проживу с обидой и довольно спокойно, едва ли не с радостью. Но потом, как у наркомана, возникнет потребность видеть ее, общаться с ней. Я знаю себя. И Женька! Если бы не Женька! Я ведь действительно люблю его. И не хочу его терять. Если бы она отдала его мне. Мы бы с ним так хорошо жили! Жили же мы отлично в Крыму, и как хорошо мы ехали! Это было бы для меня утешение. Но она не отдаст, хотя бы для того, чтобы сделать мне больнее за все мое зло. Она никогда не прощала меня, а теперь тем более не простит.
Может, этот наш разрыв и не навсегда, а, может, и навсегда. Пока еще я взвинчен и не тоскую. Что будет вечером? Что будет завтра?

326.

Я знаю, как любят! Когда кажется, что простить нельзя, можно только возненавидеть! А она любила лишь саму себя. Она все меряет по себе, с точки зрения любви к ней. Поэтому и не простит. Я предал наш союз, разрушил доверие. Ничего, кроме доверия, вероятно, и не было. Что-то стало меняться лишь года четыре назад, во всяком случае, я это почувствовал. Она стала подходить ко мне, обнимать, меньше наезжать и жаловаться, стала готовить офигительную еду, словно захотела стать "хорошей женой". Может, поняла, что я чего-то стою? Почти через 20 лет брака!
Она говорит, что эксперимент в Крыму был мне важнее наших отношений, всего нашего прошлого. Но прошлое было разным и иногда ужасным. Я не был удовлетворен нашим прошлым, во всяком случае, семейным. Да и настоящим тоже. Я органически не мог быть счастливым, потому что мы все время попадали не в такт, кроме коротких разговоров на книжные темы, где были органичны друг другу, хоть часто и не согласны. Были близки в некоей сострадательности, в любви к хипповому прошлому и "заветам" 67-го. Это не мало. Но я никогда не был спокоен с ней, не знал, что выведет ее из себя, когда произойдет очередная ссора? Все мои дневники – это перечень ссор с ней!
Будто ничего больше не было. Но этого действительно было много.
…Вышел на крыльцо и удивился, как запах похож на то, как пахнет в Крыму зимой в хорошую погоду. Будто даже морем! Тепло, десять градусов и солнце. Легкий ветер. Я один. Долго ли это будет мне нравиться?
Вчера, в этот роковой разговор, она вспомнила, что это я вернул ее, что я так страдал, что она меня пожалела… А я напомнил, что я был предан, что меня оскорбили и еще выгнали из дома, что я очутился вообще нигде! Конечно, первые дни я думал про Иру, про возможность ухода к ней. Потом понял, что все это ерунда. Если бы мне хотя бы оставили привычное место – я, может быть, был бы более стоек и не стал бы возвращать ее столь резко. И у нее все могло бы получиться.
Теперь она говорит, что, вот, уходит сама и оставляет все мое имущество, чтобы я был счастлив и ничем не мучился. Специально искажает мои слова, в таком виде запомнит их, будет растравлять обиду и рассказывать другим.
Она требовала, чтобы я выбрал между Крымом и ею. Я захотел провести эксперимент? За эксперименты надо платить… В этом она права.
Но я и так уже выбрал, я и в прошлом году был готов не ехать, тем более в этом. Несколько раз у меня были позывы продать дом на хрен и снять проблему вообще! (А потом жалеть об этом решении.) Я прошу оставить мне Крым хотя бы в мыслях, чтобы я хоть думать о нем мог! Но пока Крым не побежден в мыслях – он источник "измены" для нее. Она права: "побеждать" надо тотально.
У нас роковые несовпадения в пристрастиях: Крым, солнце – вредны для нее. Она, якобы, это чувствовала всегда, еще до болезни. А у нас не может быть, как у других: никто не имеет права иметь "любовь на стороне", пусть это любовь чисто географическая. А так как в гуманных сообществах чтят интересы слабого в ущерб интересам сильного, то мне всегда приходилось выбирать ее интересы. "Слабый" при этом все равно не был доволен, а "сильный" постоянно фрустрировал.
Не было предложено никаких клапанов, компенсаций. Напротив: всякое отклонение от модели вызывало обиды. Мои одинокие поездки в Крым.
Теперь она может завести роман и испытать все, что, якобы, испытал я. Получить удовлетворение, утешение – и не чувствовать никакой вины: мы же разорвали отношения! Впрочем, и в противном случае она не чувствовала бы вины: просто нашла бы другие доводы.
Сейчас начнется страшный период: любая ее вещь, любая вещь Женьки будут вызывать боль. Как я с этим справлюсь?!

327.

Я пишу на компе: крымские воспоминания пятилетней давности, слушаю Габриеля – и пока все спокойно.
Звонил Роберт из Америки, спрашивал про Марту. Говорили в основном о Лёне, который позвонил ему с зоны. Тоже просил денег. «Стоит ли давать?» – спрашивает Роберт. И я не знаю, что ему ответить? Скажу, как думаю, что не стоит – и подведу Лёню, возможно, и правда что-то ему испорчу, в любом случае – увеличу давление на себя, ведь тогда деньги придется (вновь) доставать мне. Скажу – стоит: и Роберт просто лишится денег, не принеся Лёне никакой пользы…
Я все как-то не верю, что мы расстались. Кажется, что они просто уехали по делам, а я кайфую в одиночестве. Это большая ошибка, ложное понимание событий. Все это может плохо кончиться, как и 11 лет назад. Тогда все было точь-в-точь. Только очевидного возлюбленного нет на горизонте. И Лёня сидит, и я спасаюсь не в его доме, а в собственном. Именно тогда я и стал строить его с удесятеренной силой, словно зная, как он мне понадобится!
Я позвонил ей полдвенадцатого ночи: узнать про Женьку и его ногу. Она очень холодно со мной поговорила, формально и отчужденно, как с чужим и досадливым человеком, как могла бы поговорить с моей мамой. Может быть, она приняла окончательное решение? А ведь я не принял! Я был бы, пожалуй, уже теперь согласен на ее возвращение при объявлении моратория на обиды и наезды по придуманному поводу. Я так привык к ней! У нее, вероятно, как-то иначе.
Несколько дней назад она говорила с Мочалкиной, и та жаловалась, что Мафи не хочет переводить их отношения в серьезные, и что Шу, у которого она регулярно ночует, заявил, что их отношения должны остаться в пределах дружбы, иначе все будет испорчено. "Как они обожглись на женщинах, – констатировала она, – до сих пор держат оборону!"
– Вот, что вы сделали с некогда смелыми людьми! – заметил тогда я. – Как вам это удается?
Если выберусь – стану таким же.
…Почему она не вспоминает ничего, что я делал для нее? Почему она вспомнила лишь эту обидную для нее "похвалу"? Мол, понимаешь, что некрасива, и молодец! Услышала лишь это. Она красится и взбирается на табуретку перед зеркалом, оценивая свои ноги, отправляясь на именины к о. Анатолию.
– Кого ты хочешь очаровать? – спросил я. – Батюшку, попадью?
Попадья Лена сказала, что нас невозможно представить раздельно, и что она была уверена, что мы венчаны, мол, ясно, что «плоть едина».
И вот всего через несколько дней…
Это больно, как ампутация. Надо убрать с глаз все ботинки, а они как назло повсюду разбросаны.
Как трудно соскакивать с героина посреди макового поля, так и трудно переходить к "новой" жизни, когда повсюду следы общего быта, когда все пронизано тем, что было совсем недавно. Постоянно забываешь, что это уже артефакты, надгробия, и никогда не придут люди, которым эти вещи принадлежат. Или придут лишь тогда, когда тебя здесь не будет.
Пусть она лелеет свою обиду, пусть насладится ею, исчерпает до дна, превратит в ненависть, удовлетворит ненависть с тем или иным концом – и успокоится.

328.

Попытка утренней уборки дома кончилась "плохо". Сперва я просто разобрал столы, вымыл посуду. Подмел пол, начал подметать ковер и понял, что это бесполезно: его надо выбивать. Вытащил его, передвинув всю мебель, на улицу и долго выбивал, благо снега еще сколько хошь. Солнце, тепло, радоваться бы жизни…
Вернувшись в изменившуюся комнату, я вспомнил о своей старой идее достархана. Сделал на листочке прикидку, долго ползал с рулеткой: и проект готов…
Мне надо было чем-то заняться, чтобы не думать о случившемся. Заняться чем-то странным, на что в другое время я не решусь. Так много лет назад я занялся ремонтом кухни. У меня куча времени, и никто не мешает.
Перепилил и отнес на чердак бани оставшуюся вагонку, сложенную с октября вдоль дома. Напилил доски для рамы достархана, потом под размер – остатки половой доски. Допилил ее всю: уже для пола чердака бани, где он еще не был доделан. Больше материала нет. И до часу ночи строил этот самый достархан. Пришлось отпилить ножки столу, чтобы ставить его на достархан. Это уже серьезное преступление, особенно, если бы не получилось. Но что-то определенно получилось. Комната с приставленным к достархану вторым столом стала совсем безумная. Но уж точно не "купе", которое так злило Марту и меня.
Она не звонит. Я не знаю, что с Женькой. Зато звонит Лёня: ему к 18 апреля точно нужны деньги. Собирает по всем. А у Артема голяк. Я попросил его занять во что бы то ни стало. Иначе занимать придется мне.
Ночью снова минус восемь. Я сижу в переделанном доме и пью чай. Невесело.
Играю каждый вечер на гитаре, читаю Розака и Кобо Абе. Гитару мне, кстати, настраивала Умка. Она же последняя на ней играла. Поэтому очень хорошо звучит.

329.

После панических звонков моих родителей насчет Женьки и его пальца (может, якобы, кончиться ампутацией) – позвонил ей сам. Она призналась, что сорвалась на них, но «с третьего раза». Говорит, что наблюдаются очевидные улучшения. Но в школу он не ходит: из-за воспалившегося пальца на руке не может застегнуть штаны. Спросил: собирается ли она возвращаться на Потаповский? Срок сдачи кончается. Она заявила, что никогда туда не вернется, потому что один раз уже услышала, что отняла у меня квартиру.
– Я этого не говорил.
– Что сказано, то сказано.
– Ты искажаешь мои слова, наверное, тебе это зачем-то нужно.
Она собирается оставаться у Мочалкиной, «мне здесь лучше». Хотела Мочалкина "жениться" на Марте – вот и получила.
Душа реально болит, сколько ни говори себе, что ее не существует. Отвлекаешь себя, чем можешь: писанием на компе, игрой на гитаре, всякими делами. И вдруг вспоминаешь – и не можешь поверить, словно в то, что у тебя уже нет ноги, а ты забыл. А ты собирался жить, как прежде.

330.

Еще про феномен 67-го. Может быть, это было реакцией на самый жестокий век в истории человечества. Или самые жестокие 50 лет. Сплошные убийства и кровь. Впрочем, преимущественно у нас и в Германии. Ну, и на Дальнем Востоке. А ведь мы называли себя просвещенными людьми, 100 веков культуры! Понадобилась атомная бомба, чтобы все это остановить…
Действую, как прежде: подмел пол на веранде-пристройке, который не подметали несколько месяцев, навел там порядок, выкинул старую обувь, сделал полку для кассет.
Погода чудная: почти восемнадцать в тени, снег тает, сдувается, как надувная подушка, но не сдается. И ночью всегда минус.
А в доме двадцать градусов при минимальной работе рефлекторов или вовсе без них. Дожил! Но дожил один, словно Лёня когда-то в Зеленке, потеряв Олю.
После обеда пишу про Фиальт, читаю Розака, играю на гитаре. Это неизменный порядок. Это словно ритуал. Никто не звонит, кроме родителей. Этого я и боялся: с уходом Марты я сразу попаду в осаду из одиночества. Почему так?

331.

Странно, на пятый день я успокоился: помогло чтение дневника 2000 года про Фиальт. Вся жизнь с ней – бесконечное сражение. Непонимание, упреки, ссоры и срывающийся в крик голос. Однажды это привело к аварии. Она воин, я воин: два воина не могут жить вместе. К тому же мы личности вполне самодостаточные, хотя, может быть, только сейчас я могу сказать это про себя. Не ошибаюсь ли?
Я могу делать все, что хочу. Теперь, например, делаю шкаф в большой комнате, разобрав старый, за которым я спал в детстве на Речном Вокзале. Сегодня же отвез на помойку диван, на котором я спал всю свою несчастную юность. Сколько было на нем слез и любви…
Она спокойно говорит моей маме, что проживет две недели у подруги, а "потом будем решать квартирный вопрос". Значит, она приняла решение, она спокойна, как одиннадцать лет назад. Не так, как было несколько месяцев назад, когда она билась в истерике при мысли о расставании. Она больше не нуждается во мне. Наверное, я стал ей окончательно отвратителен. Лишь за этот летний эпизод и нежелание его проклясть. Потому что в нем тоже заключалась часть наших отношений. Прокляну я его – и будет непонятно, что же такое произошло, как такое могло случиться?! А это было едва ли не неизбежно. И опыт 2000 года подтверждает. Все могло бы случиться и тогда.
Это похоже на мои поездки в Крым: первый день я очень страдаю, потом привыкаю, и мне даже становится хорошо. Хорошо, что я здесь, а не в Москве. И есть дела. Раньше мне мешала слабость или жалость. Сейчас мешает лишь мысль, что не буду видеть Женьку. Это ужасно! Но, может, мы все же поделим его как-то, зачем ей эта обуза? Она будет по-новому строить свою жизнь, у нее есть внук Федя, в конце-концов. А у меня нет никого.
Она посоветует завести – знаю ее. Она умеет быть безжалостной.
Я понимаю, что нахожусь в возбуждении, мои выводы грешат крайностью. Я не хочу видеть сейчас в ней ничего хорошего. Думаю, она во мне тоже.
Разорвать 23-хлетнюю связь! О, это… В это даже не верится. Это кажется нереалистичным. Но развалилась же Россия, отделилась от нее Украина. Тоже, вроде, нелепость.
Да, хорошо, что я здесь. Как и в Крыму – здесь все в максимальной степени сделано мной. Я воспринимаю это как свой мир, свои горы, которые помогут нам.
Моя концепция двух воинов в объяснении невозможности ужиться, вероятно, верна. Я слишком прямолинеен для нее. Я никогда не ухожу от удара. Ей нужны люди более хитрые, более гибкие, которые избегали бы ее наездов, не отвечали бы на удар, демонстрировали бы покорность и ждали, когда само рассосется. Кто мог бы показать, что она ими руководит. Или действительно руководила. И при этом они должны быть личностями, потому что неличности ей не нужны. И, однако, эта личность показывала бы, что Марта ей важнее, чем она сама себе, важнее всего на свете!
Единственный человек, который мне звонит, кроме родителей, это Лёня. Прикол! И не только насчет денег. Просто ему одиноко и хочется поговорить. Как он страдает без дочки! Он пишет большой роман о своей жизни. Рассказывает про священника, и как много понял, каким был дураком, все испортил, хотя жизнь давала отличные варианты. Что теперь он все изменит, будет работать с Сергеем, с которым восстановил отношения (ибо он и с ним поругался). Тот повезет деньги. А я подстраховался и попросил 2 тысячи у мамы, ибо на Артема надежды мало. Для Лёни это единственный шанс. Может быть, иллюзорный. Не знаю, как он это переживет. Он говорит, что вынес бы весь срок, если бы не дочка. Трогательно говорит о детях. Я теперь особенно могу это понять. Он мне благодарен за мое участие, мол, никогда не забудет. Да, какое, собственно, участие…
Он передал Марте поцелуи, спросил об ее здоровье. Я все скрыл: зачем его грузить? Говорили ужасно долго. Я рад, что он в хорошем настроении.

332.

Пока мы выясняли отношения – умер Папа Римский.
Сегодня я восстановил разобранный вчера шкаф: нужен совершенно другой проект и другие материалы, которых у меня нет. Я не нашел в себе сил на новый подвиг, – и пошел писать пейзаж акварелью, женькиным детским набором. Я никогда еще этого здесь не делал.
Несколько дней стоит теплая погода, больше десяти градусов, иногда едва не восемнадцать – и снег стал рыхлым. Пара немолодых людей на мосту заговорила со мной о красоте пейзажа. Через две недели, мол, появится зеленая травка и станет еще красивее. Если нас до этого не затопит. Потому что снега чертовски много! Несколько раз провалился в сапогах выше колена, словно шел по болоту. Дошел до дальнего пляжа и стал рисовать. Вышло так себе, но все равно хорошо погулял. Только ноги от стояния в снегу замерзли. Ноги замерзли, а налетающий ветер тепл, словно летом.
И дописал про фиальтовскую осень 2000-го. Где как под копирку то, что случилось четыре года спустя…
Пишу, играю на гитаре, читаю Розака, строю. Теперь еще рисую. Сколько дел я делаю сразу, когда я один!
Поздно вечером позвонил П. Два дня назад он говорил с Мартой. Она в слезах и соплях, курит без перерыва. Он предложил нам примириться. Мы для них, как одно целое. Она слабая, ее надо пожалеть, хоть он понимает, как мне тяжело после ее болезни. Что он, якобы, не смог бы…
– Причем тут болезнь, – говорю я, – это пустяки! – И излагаю теорию про воинов. Он возражает:
– Воин – это не обязательно тот, кто сражается или строит укрепления, а кто терпит и прощает.
Да, так должно быть, но в жизни это плохо получается. К тому же, разве я не пытался быть таким? Сколько лет продолжались эти бои, перемирия, договоры, мир. И снова война.
Она жаловалась ему на меня, что я с ней жесток, веду себя сурово, не снисхожу к ней… Это из-за разговора о смирении, что хорошо, что она не восхищается своей красотой. Из-за того, что я не хвалю постоянно. Но я же не могу делать это неискренне! Я всегда хвалю, когда ее мысли или поступки мне нравятся. Но ей этого мало. Оказывается, я уже породил у нее комплекс.
П. предложил приезжать. Хорошо, что кто-то помнит обо мне. Наверное, приеду. Я уже неделю совершенно один. Я не страдаю, но, может быть, мне удастся что-то объяснить.

333.

Видел муравья и паука. Они выползли, хотя вокруг полно снега. Ночью я позвонил Марте, спросил, как они живут? Про Женьку. Говорила спокойно, очень сухо. Никаких вопросов, совершенно никакого интереса. Будто между нами пустыня. Это такая защита. Она вырывает меня из своей жизни. Может, уже вырвала.
А ночью показывали "Соседку" Трюффо. Очень важный для меня фильм, где я всегда вижу так много своего.
По радио сказали, что это был самый холодный март за 25 лет. То есть с 80-го года, когда родился Кирилл. А я помню, что и 11 лет назад был очень долгий и холодный март.
П. считает, что Марта устала от жизни здесь, что это такой героический поступок. Может быть, если бы у нее было больше развлечений, она была бы в другом настроении? Но мы не скучали тут без друзей – ибо от них не было отбоя, к тому же постоянно ездили в Москву.
Примириться. Это не от меня зависит. То есть я и сам не готов возвращаться к бреду, что творился последние полгода. Или 23-х лет. Мне сейчас все видится в черном цвете. Чтоб было бы, если б она завела роман, ушла окончательно? Я, кажется, уже и это бы снес. Жаль, не снес 11 лет назад. Какой был повод вырваться на свободу!
Читал вчера до шести утра "Blue Valentine", чтобы укрепиться в новой позиции к ней. Это ужасно, как она себя со мной вела! Действительно непонятно, как я это выдержал? Уж очень, знать, любил. И был слаб. Почему я был так слаб? Мне же было почти 32. Я был романтичен, наивен, восторжен, идеен – и слаб. Я был одинок с такой позицией – и она была весь мой мир. Поэтому так ее и ценил. Теперь у меня есть Женька, и даже если его у меня заберут, он уже есть на этой земле. Я стал сильно другим за эти 11 лет. Теперь у меня может получиться.
Смешно, я и правда мечтаю об этом, вот как я устал.
Может быть, я бессознательно все эти 11 лет готовился к тому, что произошло? Искал и находил работу, строил жизнь, как у "взрослых людей". Даже диплом получил. И ребенка родил.

334.

Я отчасти разобрал и починил (отчасти же) стиральную машину и постирал белье. И стал собираться в Москву к П. и Насте. Перед выездом позвонил Марте – узнать: не надо ли чего-нибудь привезти? Но у нее молчал мобильник. Через Мочалкину узнал, что она, скорее всего, у Кирилла. Позвонил Кириллу.
Он спросил, зачем она мне нужна? Я удивился вопросу и попросил без глупостей быстренько мне ее позвать:
– Я говорю по мобиле, о чем ты можешь догадаться.
Он с возмущением в голосе заявил, что я не должен так с ним разговаривать! Я сказал, что он тоже не должен так со мной разговаривать. Он ответил, что передаст Марте все, что я хочу. Я решил, что она сама не хочет со мной разговаривать, может, поэтому и по мобиле не отвечает. Я передал, что еду в Москву и готов что-нибудь привезти. Начался испорченный телефон с перечислением вещей. В конце концов, трубку взяла Марта. Я спросил, почему Кирилл говорил со мной так беспардонно грубо, что она ему сказала?
Якобы, ничего, просто он защищает ее интересы, видя, как ей плохо. И говорить со мной она не отказывалась, а даже не знала, что это я. И мобильник она забыла дома (у Мочалкиной). В перечень вещей входили и документы на квартиру, куда она хочет прописаться, чтобы потом ее разменять. Что свидетельствует о серьезности намерений. Может, это был блеф, но, не видя ее, понять это трудно.
К П. и Насте я попал около восьми, отстояв огромную пробку на Ленинградском шоссе (суббота, все едут в центр, непонятно зачем).
Меня накормили грибным супом и рисом с салатом. Мы пили привезенное мной французское вино – и говорили, естественно, о нашей ситуации. Настя беседовала с Мартой полтора часа назад. До этого с ней говорил П. Марта сказала Насте, что, наверное, я теперь поеду в Крым, что мне должно быть очень хорошо, что я добился всего, к чему стремился, что я, якобы, говорил ей, что хочу быть свободным несмотря на нее, любой ценой, что я устал от ее давления.
Последнее я и правда говорил, но, что я хочу свободы несмотря на нее – это ложь, такого я не говорил. Они уговаривают меня помириться с ней, она ведь в таком плохом состоянии, не известно, сколько ей осталось жить, надо подыграть ей, если я не способен отказаться от чего-то реально.
Я и сам все это знаю и, мне кажется, я уже от всего отказался, кроме права на свои воспоминания, права иногда говорить о Крыме и интересоваться им, совершенно абстрактно. Даже ехать туда я не собираюсь.
Егор постоянно участвовал в нашем разговоре, лазил, бил посуду, в общем, вел себя как каждый ребенок, научившийся ходить.
– Как посуда переживает этот возраст – удивительно. Вроде чисток 37-го, – сказал я.
По предложению Насти разбирали истинный смысл стихотворения Роберта Фроста про снег в лесу и почему неверны все многочисленные переводы, приведенные в его книге. Настя сделала очень верное замечание, что последние две строчки про сон означают "до смертного часа".
Потом мы читали стихи и мемуар Иконникова-Галицкого, стихи Трофимчик, Сосноры, который научил их всех (членов его студии, самое начало 80-х) так писать. Все это было в присланных ей из Питера и Германии книгах, что издавали ее бывшие друзья. Стихи Галицкого понравились больше всех (давно его люблю). Может, там и мало глубоких мыслей, но выражены они очень прихотливо. У него нет общепоэтической интонации, заимствованного, стандартного голоса, как часто бывает у людей, только начавших писать и ничего не знающих о поэзии. Но он-то с самого начала писал, как искушеннейший человек. Впрочем, сосноровщины в них во всех очень много. Сам Соснора, кажется, совершенно пуст, а эти – нет.
Уехал в первом часу, отвергнув предложение остаться ночевать. И поехал к Мочалкиной, как мы и договорились с Мартой. Она спустилась, и мы пять часов проговорили в машине (тихо играл Т. Waits, как когда-то).
Спросил, как она живет, как Женька?
– Нормально, сперва было плохо, а теперь успокоилась.
Женька обо мне не вспоминает. Пошел в школу. Я спросил, почему она всем передает ситуацию в искаженном виде, Насте, например? Если она хочет со мной бороться, то пусть борется честно. Она ответила, что у нее нет сил бороться, что Насте она говорила другое: что я не хочу отказаться от своей жизни, поэтому не буду каяться и просить прощения, что я хочу сохранить «карман» с дорогими воспоминаниями о Крыме. Этот карман фигурировал потом много раз и достал меня.
Я напомнил, что она говорила мне про квартиру, которую она "оставит мне", чтобы с моей стороны не было упреков. Мы начали спорить об этом: во-первых, я ее об этом не просил, пока я отлично проживу на даче. Но, выходит (во-вторых), что она уже не собирается мне ее оставлять. К чему тогда весь пафос? И о том, что она сказала Кириллу? Почему он был так груб? По ее словам, она сказала «всего лишь», что я все эти месяцы ее изводил! Как же еще он мог реагировать?
Мне-то казалось, что это она меня изводит: постоянными возвращениями к теме, неожиданными обидами… Но, естественно, это опять же я виноват... Начался любимый спор на тему о том, как надо к «этим вещам» относиться. Что я окончательно извел ее именно тем, что отношусь к ним очень легко (ласкам другой женщины). Совершенно свел ее с ума.
А я-то хотел наоборот. Напомнил, что мы – хиппи, а хиппи плюют на такие условности! Она напомнила, как я сам бесился, когда она это сделала. Да, но это было сделано очень грубо и болезненно, можно было сделать не так. И мы тогда не позиционировали себя, как хиппи, а уж друг им точно не был, никогда.
Я именно и не каюсь, чего она добивается, потому что отношусь к этому легко. А должен был понять, как ужасно поступил!
– Ты тоже должна чувствовать свою ответственность, но не в терминах "заслужила", как ты все время повторяешь. Мое поведение было следствием убежденности в твоей нелюбви, я устал от всего этого. Позиции были поделены так, что я уступал тебе как слабой, наращивая фрустрацию и бунт. Все случилось по неизбежности, чисто психологической, а не от моего желания тебе отомстить. Ты сошла теперь с ума, как ты говоришь, но я тоже тогда был, как сумасшедший. Ты же никогда не отпускала меня от себя, или обижалась, если я уезжал!
– Да, я хотела, чтобы мы были вместе, так я понимаю брак.
– Но мы и так все время были вместе, неужели нельзя было предоставить мне хотя бы две недели свободы в любимом месте без обид – если ты сама по здоровью не можешь туда ехать? А мое здоровье ты в расчет не принимаешь? Тебе юг вреден, у тебя одни болезни. У меня – другие, мне юг полезен. Я ездил туда лечиться, чтобы не болеть потом весь год. Но тебе это не интересно. Ты видишь весь мир только с точки зрения, как он относится к тебе!
– Ты просто выбрал свой интерес, а нее мой, вот и все. Свое здоровье, свое удовольствие.
Это перебор: неужели я занимался лишь этим?
Мы прошлись по характерам друг друга: я эгоцентричен, я думаю только о себе. Как нам друг с другом тяжело, как я во всем отказывал ей (не выбросил диван, который она ненавидит, уехал в Крым – других примеров не нашлось). Я сказал, что она всегда говорит "нет", и в пример привел ее железное "нет" в отношении спортивной секции для Женьки, о чем просил ее я, Женька, мои родители. Нет, потому что она видит для него иную судьбу – ничего не понимая в психологии и устройстве мальчика. Она сама обошлась без этого, и он обойдется. И таких "нет" было множество. Или она возмущалась, когда кто-то делал не так, как она считает нужным. А ничем иным никто и не занимался, с ее точки зрения.
Она спросила: а мне было бы приятно, если бы ее так ласкали? Я ответил, что ласкал достаточно бескорыстно, просто доставляя удовольствие. Она сказала, что в понедельник ей представится такая возможность: приятель Мочалкиной принесет амфитамины, и тут, якобы (по словам приятеля) обязательно надо этим заняться, этого просто требует ритуал, ну, хотя бы лежать вместе голыми, а там посмотрим… Я ответил, что стерплю, – если это излечит ее от комплексов.
– Но я не очень верю, что завтра что-то произойдет, но, с другой стороны, почему бы нет, мы же теперь, вроде, свободны… – сказала она. – Мне тут хорошо, ходит куча народа, разный интересный пипл, который Мочалкина снимает для своего кино. Все хвалят меня, восхищаются моей красотой. Мне стало легче, чем было на даче. Гораздо легче. Словно прорвался нарыв. Там я маниакально вела разговор с тобой, у себя в голове, а тут перестала. И вообще, много впечатлений, это отвлекает.
Какие хорошие у нее друзья, еще раз поняла она. В первый день они не отходили от нее ни на минуту, когда ей было совсем плохо. Теперь дача вспоминается ей, как место беспрерывного ужаса! И мне звать ее туда? В это повторение? Но повторения она не хочет и не примет.
Я должен раскаяться и уничтожить изображения. Второе запросто, но каяться? Я и так раскаялся давным-давно, признал, что делать этого не надо было, что зашел в эксперименте дальше, чем собирался, не мог уже удержаться. И не правда, что я не думал о Марте, просто был уверен, что ей все равно. Ну, будет у меня еще одна женщина, которая меня любит, мол, ее это не заденет, потому что я был нужен ей не для любви, а для исполнения определенных обязанностей, которые я продолжу исполнять.
– Ты действительно планировал гарем? – спросила она.
– Нет, хотя, подсознательно, наверное, да.
– Это Аня с Мариной приучили тебя в Крыму к этому.
– Нет, хотя я и раньше замечал, как удобно, когда хозяйство ведут две женщины, например, ты и К-о. Ты же мечтала тогда под LSD про "брак втроем ", тебе казалось, что он возможен. Я тоже был как под LSD, я не был совершенно в своем уме, это точно. Так уж сложилась жизнь, такое было отчаяние.
Я говорил не для того, чтобы упрекать, а просто пытаясь объяснить, что надо сделать, чтобы отношения стали нормальными и повторение прошлого было исключено. Что я приехал не каяться, а найти какие-то тропинки, чтобы что-то восстановить, если это еще возможно.
– Чтобы преодолеть эту проблему, тебе надо кончить жалеть себя, это я знаю из личного опыта. Пока все время фиксируешь, как тебя оскорбили – никогда не простишь и не успокоишься.
Она считает, что я должен именно жалеть ее и успокаивать, а не проводить шоковую терапию, что я, якобы, делал все время.
Вдруг в сотый раз спросила, чем была так хороша Аня, что такое тонкое она говорила?
– Не в разговорах дело, а в ее поведении. Она всем прислуживала, всем помогала, была беспрерывное "да" на все предложения, всему была рада и благодарна. Ходила вместе…
– С тобой, естественно!
– Конечно, кто бы повел их без меня. Нет, она и одна ходила, с Мариной, взяв всех детей в Севастополь, и развлекала их весь день. Кстати, надо ли мне уничтожать и фотографии Женьки в фашистской форме?
– Делай, как знаешь, – ответила она устало.
Я снова напомнил, что пошел на это отчасти и потому, что знал, какая Аня сумасшедшая, и что она может вытворить, если я буду с ней строг. Она уже и так ходила по карнизу крыши…
– Ты переживал за ее жизнь! А то, что ты убил меня?! – закричала Марта.
– Не надо преувеличивать. Я всем хотел сделать хорошо.
– Себе главным образом. Мне ты хорошего сделал очень много!..
Она извинилась за крик и утерлась платком.
– Неужели ты можешь делать это без любви?
– Без любви это как раз проще всего. Напротив, когда я люблю, я меньше всего думаю о сексе. Я испытываю очень "возвышенные" чувства, и не я это выдумал. Конечно, если не любовь, то симпатию я должен испытывать. Марина тоже меня подписывала, но я же не подписался. Значит, не со всеми. Наверное, совсем без чувств делать это трудно, это даже может вызвать отвращение. Хотя в рамках некоей акции, некоей терапии, может быть, и можно. Но, в общем, я этот эксперимент и ставил в Крыму – и чем это кончилось!
Так ничего и не сумел объяснить. Потому что она снова напоминает мне, как мне будет хорошо одному, что я об этом мечтал.
– Желаю и тебе того же, – ответил я зло.
Да, по виду у нее складывается все ништяк, куча людей, все ее жалеют, любят, пусть у них тараканы в голове, по словам Марты. При этом у нее сейчас нет "личной жизни". Информация для меня, чтобы я не думал чего, что ли? Ну, при таком обильном предложении – это вопрос времени. У Мочалкиной хвост поклонников. У К-о тоже. Свободные женщины ее калибра не простаивают.
– Чем ты хуже? Будешь рыться, как в сору!
– Но у них больше сил.
– Зато у тебя – свои достоинства.
Да и какие тут нужны силы? На любовные страсти у Марты сил пока хватало. И ненависть. Переживания будут вместо этого расходоваться на другое. Ей же лучше.
– А тебе я советую со следующими барышнями вести себя не так, не надо увлекаться никем посторонним.
– Не говори о других барышнях, прошу тебя! Я вообще не расположен сейчас испытывать к женщинам теплых чувств. Хотя большинство барышень относиться к таким историям гораздо спокойнее.
– Это кто?
– Например, ануфриевская Катя.
– Я не Катя.
– Просто она любит его, вот и все, – предположил я.
Она вдруг вспомнила, что, когда я уехал в Крым, сперва была очень зла на меня, но потом все пересмотрела и ждала меня с великой любовью.
– И я это почувствовал. Если бы я мог знать об этом – ничего бы не было! Ждал-то я совсем другого. Ведь ты даже не звонила, ни одного смс…
Ну, в любом случае, я много понял и каких-то вещей больше делать не буду. Чего ей еще? Если уж я, человек, вроде, моральный, не устоял, то, значит, на то были великие причины. Мы и о них поговорили.
– У меня же никогда такого не было: не приходили барышни по ночам, не признавались в любви… Я не знал, на что они согласны, до чего могут дойти? Надо было это испытать. Да, это было приятно. Кто бы от такого отказался? Ты бы отказалась?
– Я отказалась. А когда согласилась – то в отместку за твою любовь к натурщице.
– С которой у меня и поцелуев даже не было!
– Не важно, ты ее полюбил.
– Полюбить – это не всегда зависит от человека. От человека зависит справиться с любовью. И я справился, за один раз, за один день. Но ты все равно не простила…
Иногда она смотрела на меня и плакала, я гладил ее по голове. Уже рассвело, был седьмой час. Мы ни до чего не договорились. Хотя бы потому, что она совершенно сошла с ума от этой истории, ей невозможно опять жить со мной и обо всем этом переживать, а я не знаю, что я еще могу предложить нового. Кроме слов, что если любишь человека, то простишь ему все. И согласишься на самый безумный вариант жизни.
– Поэтому я не думаю, что ты так сильно любишь меня. 11 лет назад я понял кое-что в этом... Я предлагаю поставить знак равенства в наших прошлых поступках и начать нормальную жизнь. Какая у нас была бы любовь, если бы ты выкинула все это из головы и успокоилась! – сказал я, обнимая и целуя ее в голову.
– Жаль, что у тебя нет новых вариантов, и что наша жизнь вместе кончилась так скверно!
– Не надо говорить "кончилась", пока мы живы, все можно еще изменить.
– Сомневаюсь.
– То есть ты не поедешь со мной? – спросил я, видя ее настроение.
Она сослалась на Женьку, что нельзя его так дергать, что он только пошел в школу. Лучше нам неделю подумать. Я напомнил, как она думала неделю тогда, и чем это кончилось…
Расстались очень ласково. Я помог донести лего-замок до квартиры. Пожелал ей всего хорошего и не передознуться. И позвонить мне – как все прошло?
Возвращался я уже около семи, в небе огромное красное солнце. Кажется, я никогда не наблюдал в Москве рассвет. Или когда-то очень давно.
Странно, на улицах довольно много машин. Куда они все едут в воскресенье? Я был безмерно утомлен, и путь до дачи казался бесконечным, хотя на большой скорости я проделал его за час.
На Воре лужи во льду, значит, ночью был мороз. А мы просидели всю ночь в холодной машине – и ничего. В городе действительно было гораздо теплее. Я врубил обогреватель и рухнул спать в одежде.

335.

Не знаю, зачем я стал ее возвращать. Из жалости, главным образом. Я действительно ответственен за нее. И с Женькой я не хочу разлучаться. Я глупо надеюсь, что если она откажется от своей идеи-фикс, то у нас и вправду может быть гораздо лучше, чем раньше. Неужели мои вины такие неискупимые?
Ужаса последних восьми месяцев я и сам не хочу. Возвращения к этой теме, обсуждения поведения Ани, слово в слово, в первозданной свежести, как бывает только у сумасшедших, словно не было десятков обсуждений, споров и доводов. Она их совершенно выкинула из головы и оставила одну травмирующую для себя мысль. Или эти слова: как мне будет хорошо одному…
Я приехал каким-то утешенным, непонятно чем. Ведь она взяла-таки документы на квартиру, значит, все еще не отказалась от варианта нашего окончательного разрыва. Выдержу ли я это? Я ведь так спокоен, потому что в сердце все еще не признаю, что все кончилось. Что мир надо строить заново. Это всегда тяжело. У нее люди и веселье, и большое предложение. У меня только дача и одиночество. Ощущаю себя, как в двухнедельном отпуске. Это ошибка.
Я думаю о предстоящей сегодня "групповухе" с ее участием. Тогда почему она так возмутилась крымской "групповухой", как она это назвала? Мне, во всяком случае, она не предложила принять участия. Она смеется и не верит, а самой, небось, хочется. И оправдания такие мощные. Это самое главное. Она не будет, как Даша из BV, отказываться, ссылаясь на то, что это может вызвать новый круг последствий. Интересно, чем это кончится и как это на нее повлияет? И на меня… Если это, конечно, произойдет.
Не знаю, если она действительно это сделает, а потом уйдет от меня (а это очень возможно) – не ударюсь ли я тогда действительно в какой-то мощный блуд, как герой "Последнего танго в Париже" – просто ради утешения? С кем угодно.
Может, нам стоило бы произвести совместную групповуху? Причем, чтобы было двое мужчин, чтобы она поняла, что любовь и секс не одно и тоже. И успокоилась бы на эту тему – моей "измены". Вчера она спросила: неужели я могу делать это без любви? И я долго объяснял. И так ничего и не сумел, видимо, объяснить. Может быть, она поймет, когда пройдет через это сама…

336.

Прошла треть апреля. Не верится, что весь этот снег растает. Но к этому идет. Его еще гораздо больше, чем голой земли, но он сильно истончился и стал похож на волнистый песок в пустыне. Там, где он полностью растаял, например, у бани, – целые озера воды с маленькими волнами от ветра. Над новым септиком десять сантиметров воды. В толще воды лежит моя канализационная труба.
Воздух пахнет весной, очень сочен и круто замешан, как густой грибной суп. Хочется жизни. Тут гораздо лучше, чем в Москве, но лишь для меня.
Ее позиция все равно будет всегда выигрышней моей. Она хоть и полноценно спала со своим любимым и ублажала его самым приятным образом, но все это она делала «по любви», решив, что уходит или уже "ушла" от меня. То есть, как бы имела право (не держать меня и мои переживания в голове). Я же действовал "без любви", из интереса, не порвав с одной женщиной – приблизил другую. И даже, если бы я влюбился и действительно хотел бы порвать, это было бы подло и жестоко, учитывая ее болезнь. Собственно, я не мог делать ничего, как всегда. Только беззаветно ее любить, жалеть и быть верным паладином. У которого нет душевных мук, проблем, желаний, обид, страстей, – или все это скрывается-давится в себе. И который живет – счастливый. Иначе он думает о себе, а не о ней, больной, и, значит, он эгоист и предатель. Это суть ее морального возмущения два дня назад в машине.
Первый раз за много лет я встретил человека, который меня реально любил, и я должен был оттолкнуть его из-за самурайского благородства. Я-то думал, что так и делаю, не даю симпатии перерасти в любовь, не довожу дело до конца, предаваясь, может быть, смелым, но, в общем, допустимым проявлениям внимания друг к другу. Помня о Марте. Я глупо считал, что победил искушение, а оказалось – проиграл, полностью предал Марту. Затмение? Или ее болезненный максимализм?
А раз предал, то должен проклясть свой опыт, этот момент жизни, как она прокляла свой. Без этого она не вернется.
При первом проявлении любви я должен был посадить Аню на поезд, по ее мнению, или уехать самому. Но я никак не мог это сделать, ведь я сам пригласил ее (точнее, откликнулся на ее просьбу). Марта считает, что я сам этого хотел. Конечно. И, в общем, был не против проявлений любви: это ведь так приятно! Хоть ночные визиты и стали скоро меня утомлять. Эти полубезумные визиты, требующие всей моей воли. Не каменный же я! И у Марты нет для меня оправданий.
Интересно, отпуская меня в Крым, она действительно не догадывалась, что может произойти? Отчего же такой всплеск любви по приезде, совсем противоположный тому, что было всегда?..
Уничтожая фотографии с известным лицом (уже диски, потому что с компа я их давно стер), – еще раз ощутил, какое это было счастье! И так все обосрать! Сделать из этого такую муку! Походы, путешествия, любовь всех ко всем – ведь это было главное, а не то, что иногда случалось по ночам. То был бред и старые обиды-комплексы. Почему не списать их со счета? Гордость не позволяет?
Зачем я уничтожаю диски? Доказываю, что готов к компромиссам. Все новым и новым. Но это же кончится новым бунтом! Я знаю себя, я не могу что-то делать, не веря в это. А в необходимость бороться с фото я не верю. Марта «все» выбросила в Яузу. Хорошо, я «все» выброшу в Ворю. И что: наша жизнь станет счастливой?
П. советовал привлечь о. Анатолия как переговорщика для разрешения конфликта. Может ли это что-нибудь дать? Ведь он сам сказал: "ты, мать, сама все знаешь". И действительно знает. Но это знание не лечит фобию, которую я в ней породил. Хрен, на старые дрожжи – новые! Можно ли это вылечить?!
…Таяние снега напоминает археологию. Вдруг обнаруживаются предметы, давно похороненные под его толщей. Например, потерянные у сарая ключи. Тепло снимает слой за слоем и обнажает прошлогоднюю осеннюю землю.
Я вроде бы "благословил" ее на это дело. На "измену", которую надо называть иначе, коли мы "свободны". Зачем тогда ей мое "благословение"? Наверное, ни к чему. Скорее в качестве моей жертвы ради того, чтобы наступил мир. Если иначе к нему не прийти. Что я готов ради него даже на это, а не на жалкое уничтожение фото и "покаяние".
И, однако, я совсем не спокоен. Она права: это трудно перенести, да я и не надеялся. Скорее бы уже. Кажется, я меньше переживал, даже когда ее резали.
Но почему, если мы уже не вместе? Значит, я надеюсь на что-то другое? Это может привести как к восстановлению мира, так и к полному разрыву. Что ж, это действительно способ обновить чувства к ней. Больно, конечно, но из-за одного случая я не буду сходить с ума восемь месяцев.
Я мужественно выдержал до двух ночи, как и планировал, и позвонил. У меня было предчувствие, что ничего не произойдет. Так и вышло. Просто не приехал человек. Так что дело не отменено, но откладывается.
У нее, тем не менее, неплохое настроение, хотя за три часа до этого позвонившая мне с Тенерифа мама сказала, что ее настроение ужасное. И все добивалась, почему мы поссорились, что такое я сделал? И утешала меня, хотя я и не просил.
Зато у Женьки воспаление пальца на ноге не проходит, вопреки прежним уверениям Марты, и она собирается показать его хирургу. Я вызвался его возить.
Решил набить на компе летнюю историю из дневника, самое читаемое Мартой произведение, с чего начался весь экшн, словно в «Лолите», – чтобы вспомнить и лучше оценить случившееся. Может быть, я четче пойму свою вину? Или невинность.

337.

Тут появилось много сереньких птичек, размером со скворцов, с пятнистой грудью. Дрозды что ли? Клюют что-то в только что появившейся из-под снега земле, покрытой сухой прошлогодней травой. Самец более пестр и нахален: отнимает какую-то козявку у нашедшей ее самки. Благородно, нечего сказать. А потом будет рулады выводить.
Ночью, почти на рассвете, кто-то устроил дикое щебетание, похожее на крики попугаев. Лежал и воображал себя где-нибудь в джунглях Амазонки в простом деревянном бунгало. Иногда к попугаям добавлялось карканье вороны.
Утром немыслимый ветер, просто ураган, с дождем и ветром. Опрокинул лестницу на балконе.
Как и ожидал, река разлилась экстремально. Это уже не Воря, а приток той самой Амазонки. До нижнего края фермы моста осталось 20 см. При этом дикое течение. Не подмыло бы и не унесло мост: тогда мы останемся здесь, как на острове. С попугаями.
Все берега залиты водой, как было в 93-ем. Тогда был самый сильный разлив из всех, которые я помню. Я переносил Марту и Иру на руках на образовавшийся из дальнего пляжа остров… Все уже готовилось (что случится меньше, чем через год), но я не знал об этом. И Ира мне так нравилась! А теперь, после публикации BV, пять лет не общаемся. Можно ли делать литературу из собственной жизни? Нужно ли публиковать то, что касается не одного тебя? Но ведь это самая правда и есть, пусть увиденная лишь с одной стороны…
Снег еще лежит, но истончился до прозрачности, как почти высосанный леденец. Даю ему три дня.
Около моста такса с огромным животом и короткими лапками. Человек придумал форму и вложил в нее душу – и вот мучайся теперь! Как не согласиться с гностиками, что мир создан злым Демиургом?
За полтора месяца так называемой весны было всего несколько ночей с положительной температурой. Вот и сегодня опять минус. Я живу по утвержденной программе: работа на компе, игра на гитаре, чтение Розака, снова комп, иногда остаются силы на просто чтение. Ложусь поздно, встаю поздно.
Чувствую тоску и ослабление воли. Наверное, это все гормоны, не находящие выхода. Думаю, что нам надо просто расставаться недели на две каждые полгода – и все будет хорошо. Мы устаем друг от друга, как от тяжелой работы. Это плохо, но так есть. А последние восемь месяцев был просто дурдом. Я терпел, сколько мог: самоубийства и членовредительство, истерики и стотысячные разговоры про это, упреки и ссоры… Когда-то это надо прекратить. Или правда расстаться. На время. Навсегда. Как она захочет. Я приму любой вариант, как говорит Ануфриев.

338.

После ночных минус трех – днем плюс восемнадцать. Перед домом вылезла мать-и-мачеха, первые цветы. У бани видел бабочку. Это действительно весна, хотя снег занимает большую часть участка. Истончившийся до копирки снег. С каждым днем его становится заметно меньше. Просто уж очень много его было, не верилось, что он когда-нибудь растает.
Уже неделю живу без обогревателя днем. Сегодня даже разделся до майки.
У меня все повторяется: я один, никто не звонит и не приезжает. Не утешает, не развлекает. Попробуй продержаться в таких условиях! Настоять, что ты прав.
Позвонил Марте в начале третьего ночи. Она уже спала. Сказала, что у нее все нормально. К хирургу с Женькой пойдет в пятницу. Ей не очень нравится его палец. Я попросил извещать меня. Она говорит: "конечно". Сомневаюсь.
Она снова не звонит мне. А недавно был период, когда она звонила по два раза в день. Так скучала.
Тут, конечно, очень одиноко. Надо все время придумывать дела. И мучиться от гормонов. Так, наверное, люди и сходят с ума. Или мощно сублимируют.
Писал текст о летней истории, читая дневник: я освобождал Аню? Ее освобождало ее отчаяние и неудовлетворенность. Она была всегда гораздо свободнее меня. Хотя и боялась сперва купаться голой. Но это я дрожал от нервной лихорадки, когда она пригласила меня на балкон. Я боролся со своим страхом, своими моральными догмами, так похожими на трусость. Если бы я мог оправдаться, что так переживал о Марте. Но это не правда: я хотел этого и боялся. Будто юноша у Рильке, что пьет вино перед встречей.
Лучше адресовать претензии ее мужу, который изменял ей с кем попало и вообще часто вел себя, как свинья. И тут я, такой хороший. Ну, как не захотеть сорвать и утащить?!

339.

Что такое современный суд? Это когда судья, который не присутствовал при совершении так называемого преступления, на основании уголовного дела, написанного следователем, который тоже не видел преступления, а пользовался сомнительными вещественными доказательствами и показаниями свидетелей, которые могут ошибаться или врать, выносит приговор свободному человеку. Где-то на решение судьи влияют ловкость и красноречие адвоката или обвинителя, но только не у нас. Реально на его решение влияет лишь денежный эквивалент от любой из сторон процесса, его личные пристрастия или приказ сверху. И вот человек за решеткой. Хорошо, что не казнен.
Можно ли считать такой суд с такой доказательной базой хоть сколько-нибудь справедливым? Имеет ли он право судить человека? Собственно, современный суд мало отличается от несовременного, средневекового, например. Когда одному человеку позволено выносить решение о жизни и смерти другого человека. И мы утверждаем, что ценим человеческую жизнь?
Это я вспомнил, как судили Лёню.

340.

Днем дошло до двадцати тепла. Снег лишь на месте больших сугробов. Солнце и безветренно. Если б еще на душе легко.
Вчера вечером я позвонил Марте: узнать насчет Женьки. Не исключено, что его все же придется везти в Перхушкинскую больницу. Спросил и про нашу встречу, о возможности которой мы говорили в прошлый раз.
– У тебя есть новые предложения? – поинтересовалась она.
– А у тебя?
– У меня нет, но я точно знаю, что в тот кошмар, что был все эти месяцы, не вернусь!
То есть все то же, что обсудили неделю назад. Никаких новых выводов и настроений не появилось.
– Зачем же тогда встречаться? – спросил я.
Все же мы договорились увидеться поздно вечером, как прошлый раз.
Я тоже не хочу возвращаться в "тот кошмар". Более того, я не хочу возвращаться и в состояние до "кошмара", ибо это состояние и породило весь кошмар.
Я все пытался вспомнить что-то светлое из нашей жизни "до" – и вспомнил лишь ссоры, капризы, упреки, истерические крики (не обязательно в мой адрес) и болезни (это, конечно, не от нее зависело). Вспомнил ее яркие реплики, ее фантастическую память. Но в этом ее легко заменят несколько книг. Человек может дать человеку тепло и любовь.
Может, я сам давал их мало или мало проявлял? Но так у нас повелось. Мы же были постоянные противники. Я каждый день бился за то, чтобы оставаться собой, со своими принципами и симпатиями. Я не хотел раствориться в ее принципах, стать ее копией, ее вторым "я". Мужчина не может понять многие женские вещи, например, ее повышенную эмоциональность и непропорциональную реакцию на всякие, с его точки зрения, пустяки, – и не должен подстраиваться под них свою жизнь. Женская позиция пассивна и охранительна. Она не предусматривает отвоевывания нового пространства, даже в себе самой. Женщина собой довольна. Подстроить под себя мужчину – это убить его. Лишь очень слабый мужчина, у которого нет собственной программы или смелости осуществить ее, пойдет на это. Который соглашается на семью как на последнюю цель и смысл жизни, который закукливается в семье и лишь ее интересы во что-то ставит. То есть интересы женщины. Если женщина и "помогает" мужчине, то лишь в том, чтобы он побыстрее понял это и успокоился. Полюбил ее как единственную в его жизни опору и смысл. Женщина сталкивает мужчину в обыденность.
Женщина искренне думает, что она сама и жизнь с ней – это и есть величайшее счастье. Что горизонт, который она предоставляет мужчине, должен целиком его удовлетворять. Она не понимает его желания куда-то ехать, искать что-то еще. Она согласна терпеть его глупые невинные увлечения вроде футбола или машины, но не более. Она должна знать, что целиком его понимает, и здесь не ждет ее ничего неожиданного. Если она засомневается – пиши пропало! Ведь женщине сильней любви нужны надежность и определенность. На них она легко променяет любовь. Слабые мужчины ведут себя так же.
И разговоры про долг и мораль – просто стремление к душевному комфорту. Это важнее самой сильной любви, которая не предоставляет этого. Которая, напротив, все взрывает.
Есть женщины, которые, в виде компенсации, ведут себя как авантюристки и вакханки. И всегда рядом с ними ходит их безумие. В этом состоянии они сами ломают все, даже то, что не надо ломать. Но они этого не призн;ют, потому что всегда правы. Мужчина вынудил их, спровоцировал. Ни разу не видел женщину, которая признала бы свою вину за руины.
Гордая женщина, вроде Марты, не понимает, как мужчина, когда у него есть она – может хотеть что-то еще (вовсе даже не женщину, вообще еще что-нибудь)? Она ценит мужчину за его широкие горизонты, сама же всячески их сужает, предлагая согласиться на тот единственный, полностью исчерпанный ею. Она не хочет ни с кем его (мужчину) делить, в том числе с горизонтами. Он должен принадлежать ей целиком.
А мужчина ищет женщину, которая помогала бы ему как раз в том, что он называет своими горизонтами. Когда Достоевский обрел такую, он успокоился.
Я растратил столько сил! Брак был острогом. За любое творческое увлечение мне нужно было оправдываться. Я перестал рисовать, перестал писать стихи. Почти перестал писать вообще. Перестал играть на гитаре, перестал читать по-английски. Вообще, стал гораздо меньше читать. Я лишь строил и работал, чем дальше, тем больше. Это не приносило никакого счастья и кончилось Крымом.
И теперь мне ставят ультиматум.
Кстати, Женька по словам Марты ни разу не вспомнил обо мне! Этого я и ожидал, сам был таким. Хотя мне казалось, что я гораздо ближе к нему и больше его люблю, чем меня мой достойный родитель. Это свойство детей. В Крыму он тоже не вспоминал Марту.

341.

Похоже, все идет к финалу.
Вчера кончил писать Крымскую историю. Честно записал все и думал передать Марте при встрече, чтобы она еще раз оценила все, что там было, и, может быть, увидела в другом свете. Нет, я не хотел еще раз ее травмировать, я бы несколько раз спросил, готова ли она читать этот текст или это будет слишком больно для нее?
Но свидание не состоялось. Хотя я приехал в Москву, зашел к П. и Насте, поболтал, попил вина, начертил схему устройства электропроводки у него на даче.
Я все ждал, что она позвонит, когда вернется от Ирки. Я пробыл почти до часу ночи, но она так и не позвонила.
Я позвонил по мобиле из машины: почему она не звонит, у нас что: односторонняя связь? Она считает, что звонить должен я.
– И почему ты наезжаешь на меня? Я ни в чем не виновата!
Я спросил про встречу: стоит ли ее устраивать?
– Если тебе есть, что сказать нового.
– А тебе есть что? Шаги могут быть только встречными.
– Но это ты виноват, а не я. Ты мучил меня, поэтому шаги должны быть твои.
– Что я могу еще предложить? Я восемь месяцев пытался.
– Ты восемь месяцев способствовал, чтобы воспаление, вызванное твоей виной, превратилось в гангрену.
Я сказал, что все ясно и попрощался.
Она не помнит ничего, кроме моей вины, она нашла чудесный повод раздавить меня. Она не может забыть и простить. Это не любовь. Это любовь к себе. Я тоже могу сказать, что она мучила меня. И не только последние восемь месяцев.
Не знаю, может, я не адекватен теперь, но я не хочу больше с ней жить. Я две недели живу без нее, и чем дальше, тем легче. Да, мне одиноко. П. так и спросил: стоило ли ехать 60 километров ради нескольких часов разговора? Я ответил, что стоило. Они предложили остаться на ночь, но я отказался. И в начале третьего ночи вернулся на Ворю.
…И тут она позвонила. В слезах. Она хочет, чтобы я приехал. И я еду. Полчетвертого ночи.

342.

Я примерно знал, чем это кончится.
Я приехал около пяти ночи. В большой комнате Глаша и Мафи синхронно выясняли отношения. Мы на кухне начали наш обычный разговор. Марта требовала, чтобы я признал, что ничего было нельзя, что я не прав и т.д. Я снова сказал, что согласен на равные шаги. Она стала бросаться на колени, я сказал, что уйду, что я ехал не за этим – и у нее снова началась истерика, почти такая же, как несколько месяцев назад. Она забилась в большой комнате между шкафом и кроватью, а я пою ей романсы, глажу и успокаиваю, снова обещая все и на все согласный. Я увидел, как много у нее седых волос. Она казалась настоящей сумасшедшей.
Спали на полу в детской под моей курткой. Вместо подушки – мешочек со специями. Марта заснула, а я не мог заснуть ни на секунду. Все утро кашляла Фрося, младшая дочка Мочалкиной. Лежать было жестко и непривычно. Наконец встал Женька – и я забрался в его раскладушку. Но и здесь не мог заснуть.

343.

Заснул уже совсем утром, часов в девять. И проснулся в два.
Хотел тогда же поехать на дачу, но сперва поболтал с по-восточному невозмутимым Мафи, прогулялся с Мартой, Женькой и Русей, другой глашиной дочкой, по Поклонной горе, доступной в силу соседства. Дурацкое бесполезное место, к тому же дождь.
Вернувшись к Глаше, обнаружил, что Мафи ушел, зато появился Поня. Он недавно познакомился с Мочалкиной и дал интервью для фильма. Пообедали под пиво – и люди попросили меня отвезти их с камерой в "Форпост" на концерт Умки. Я идти на концерт не хотел, очень устал.
Марта позвала полежать с ней в большой комнате. Она не очень хорошо себя чувствует. Я ласкаю ее, на все наплевать, хоть в комнате все время появляются люди. Фрося в коридоре:
– Они там занимаются сексом!
А мы лишь обнимались. Она пробует ласкать меня, но я сопротивляюсь. Некоторое время.
– Я готова заниматься любовью прилюдно, если иначе нельзя, – говорит она.
На Спортивной Мочалкина встретилась с Шамилем. Она уже брала у него интервью для фильма:
– Он стал меня клеить! – хвастает она.
После разрыва с Мафи – он самый достойный на ее взгляд  кандидат. С ним его сын Ваня лет десяти, Сеня Скорпион, олдовый чувак (Виталий ?) с герлой Надей и еще один длинный олдовый чувак в очках, с остатками хаера.
– Кто это? – спросила Марта у Сени, пристально вглядываясь в незнакомца.
– Кокос!
– Кокос?! Я же смотрю, лицо знакомое! – и она бросается к Кокосу, с которым не виделась 24 года.
Идем к клубу: Мочалкина и Поня впереди. Похоже, Поня тоже запал на Мочалкину, это еще в квартире было заметно. Потом Шамиль, снимающий тусовку на свою камеру, я, Сеня, чуваки – и замыкают спичащие Марта и Кокос.
В тамбуре клуба, где тусовка стала доказывать, что она есть в списке на бесплатный вход, Шамиль вдруг схватил Поню за куртку и не дал ему пройти первым. Поня возроптал – и получил в ответ:
– А кто ты такой, тебя сюда вообще звали?
Узнаю Шамиля! Может, он боялся, что Поня пройдет, а кто-то более достойный не успеет? Или почувствовал в Поне соперника?
Умка очень обрадовалась компании: она не видела Поню несколько лет, а Шамиля, который среди нас был чем-то вроде легенды, – еще дольше. Много лет он, как положено классику, вообще считался покойником. Пришли живые патриархи движения, которые редко осчастливливают собой массовые мероприятия.
– Какие люди пришли! – вскричала она – и подарила всем диски.
Мы осели в баре, я в качестве шофера пил сок, иногда с пивом. Шамиль предложил всем виски из-под стола. Он по-прежнему снимает действие на камеру. Для прикола мы с Мартой надели шляпы Шамиля и Сени Скорпиона, демонстрируя наше теперешнее равенство и преемственность.
Кокос работает столяром, живопись забросил. Спросил про Фагота (бывшего мужа Марты, отца Кирилла), с которым когда-то дружил и учился. Он симпатичный и, кажется, цельный человек. Часто пикируется с Шамилем, причем Шамиль сразу отступает. Зато Шамиль безнаказанно хамит Поне.
Сперва пели неизвестные провинциальные ребята, мальчик с девочкой – под названием "Спелые листья клена", как бы на разогреве у звезды. Мы их не слышали. Умка пригласила нашу компанию лично, оторвав от удобного стола. Мы здесь сегодня самые важные гости.
– Для олдовых дураков! – объявила она, и группа заиграла песню про "третью мистическую". Во время вещи "На черной майке написано YES" Шамиль направился обратно в бар, и я тормознул его в дверях:
– Ты куда идешь, это же тебе посвященная песня!
Он этого не знал.
Герла сзади пьяного, веселящегося Кокоса:
– Мне мешает ваш скальп!
– Я, конечно, могу отдать вам мой скальп, но, боюсь, для вас это будет слишком дорогая игрушка, – ответил Кокос смиренно.
Звук громкий – это его единственное достоинство. Свет очень простой. Зал крайне мал, и люди стоят перед сценой, мешая задним рядам. Боря играл не ахти. После концерта, в гримерке, куда нас затащил Шамиль, мне показалось, что Боря не очень трезв. Марта, воспользовавшись моментом, договорилась с Умкой насчет интервью для Глашиного фильма. Шамиль клеит Глашу, я пытаюсь ее увести:
– Она у нас в комплекте!
Она напротив – хочет остаться. В это время сын Шамиля Ваня (он на год старше Женьки) начал плакать из-за того, что папа не везет его домой, он же обещал! – что его, мол, накажет мама (Оля Джа). Шамиль просит меня отвезти ребенка, но сам же и тормозит. Кокос, прополоскавшись на улице после виски, пришел в себя и хвалит Умку:
– Я не понял ни слова, но она такая Дуся! – Нашел определение!
Потом он утешает Ваню:
– У меня у самого дома два здоровых сына, как влепят мне, если я приду поздно!
И ругает Шамиля:
– Чего мучаешь ребенка?!
Но тот пьян, и ему все равно. Концерт ему не понравился, но понравилось тусоваться. Шамиль остается с Глашей и группой в клубе, мы с Мартой отвозим его капризного сына на Юго-Западную. Дома у Глаши сменяем Казанцева, экс-мужа, вызванного сидеть с детьми. Дом убран, посуда вымыта, дети спят. Даже еда на плите. И от такого ушла! И теперь с Шамилем, дура!
Неожиданно открывается дверь и появляется Глаша с Поней. Она уехала от Шамиля, и Поня сыграл в ее решении существенную роль. Она ругает его: разрушил личную жизнь! Он ругает Шамиля:
– Я хотел с ним драться!
Тут звонит и сам Шамиль: доехали ли Глаша? Проверяет.
Мочалкина спрашивает меня про кино: кого еще снять? Это основное занятие обеих женщин (ее и Марты) в последние дни. С режиссером Куприным они затеяли проект хиппового телевидения: "ХПТV" (произносится: "Хэпэтэвэ"). Рассказала, как завоевала Шамиля:
– Я женщина кавказская, я могу и сорваться!
Поня спит вместе с нами в большой комнате, и мы, не глядя на него, ласкаемся. Потом проделали мощный сеанс любви, первый за две недели.

344.

Утром я встал в семь и отвез Женьку в школу. Вся поездка заняла тридцать минут. Возвращаюсь в постель, и мы проделываем тоже упражнение. А я уж думал, что у меня долго этого не будет!
Марта хочет большого «последнего» путешествия на машине. Я предложил съездить в Киев и Одессу: это развлечет и отвлечет ее. Так в эпоху BV я предложил съездить в Питер. Запрет с темы Крыма снят, раз она хочет ехать туда зимой. Собственно, и Киев и Одесса – декоративный узор и дымовая завеса вокруг главной цели. Доехав до Одессы, мы скажем «а». Скажем ли мы «б» – будет ясно на месте…
Днем всей квартирой обсуждали, идти ли на Шлюзы на д/р Умки? Позвонил Шамиль, спросил: будем ли мы? Я на своей «четверке», Глаша на своем «мерсе»? Это же так удобно, можно заехать за ним! Мне идти совсем расхотелось: как и двадцать лет назад Шамиль за один раз лишил меня всякого желания общаться. Он словно понял это и извинился за вчерашнее: был пьян, спросил: не обидел ли кого? Я сказал про Поню, а Марта очень аккуратно наехала из-за сына.
Заехал на Потаповский за квитанциями на оплату счетов. Сергей поругался с Катей и исчез на четыре дня. Катя поругалась с Машей Трехсвятской, чуть не до драки. Маша собрала вещи, но пока не уехала. Посидели с Юрой на кухне, обсудили жизнь у нас в квартире после истечения срока сдачи. Он рассказал, как делал декорации для концерта Сукачева. Тот был недоволен, особенно порядком цен. Хотя был так пьян, что вообще ничего не видел, что было за спиной. Юра в гневе на неврубных людей. Рассказал, как на Машу Л. и их дом в Абхазии напали бандиты в масках с автоматами, забрали все деньги, цифровой аппарат… Сняли даже серебряные украшения. С ней были о. Роман и Алхимик, но они, естественно, не помогли. Тоже остались без денег. Маша считает, что это следствие того, во что превратила дом Галя Бродская. Маша туда больше никогда не поедет! Хорошо, что машина с компьютером и частью денег стояла во дворе у соседей.
А я ведь несколько раз предлагал ей купить лёнин дом, и мне было бы теперь легче – отдавать эти чертовы деньги Лёне! Я занял тысячу гринов у мамы и оставил их у М.М., чтобы она передала их Сергею, который должен зайти за ними, ибо от Артема ни слуха, ни духа.
К Мочалкиной заехала Таня К-о. У нее теперь новая квартира на Сходненской. Пьем с ней водку. Марта опять начала про историю, я про ее болезненную реакцию из-за ерунды. И у нее снова жуткая истерика, как в первый день. Я успокаиваю ее, она кричит:
– Ты же обещал, ты же обещал не говорить, что это ерунда!!!
К-о и Глаша упрекают меня. К-о признает, что она сейчас больна, у нее перестройка организма, ее надо щадить. И тут приходят Маша Л. и о. Роман. Марта с совершенно мокрым лицом и волосами скрылась в ванную.
Маша кратко повторяет, что было в Абхазии, как было страшно! По приезде в Москву она наехала на Бродскую, которая развела в доме притон. Это ее клиенты, считает Маша: юрина собака даже не залаяла на бандитов, значит, приняла за своих.
Роман знает Ришелье и много старых людей. Но он не хочет сниматься сейчас, – только в рясе. Марта забила косяк из шишек и мелко нашинкованного гашиша. Все отказались, и мы вдвоем его дунули. И меня, сразу после водки, вставило так, как редко под LSD. Я едва не упал в коридоре, куда вышел проводить гостей. Свалился на диван, и меня плющило несколько часов. Женщины сказали, что я ужасно побледнел, а губы посинели. Зато приход был исключительной мощности. Марта лежала рядом. Иногда я трогал ее: жива ли? Так и пролежали всю ночь в одежде. Стук колес на ж/д за окном – как симфония, аллюзия на ж/д симфонии детства. И как звучал King Crimson в колонках – как эхо из того же «детства»: долго, медленно, словно ты живешь в более быстром времени, чем он. Мы все меряем временем, но тут само время мерилось моей шкалой, растянутой, как резиновый метр.

345.

Утром затяжной дождь. Мы поехали с Женькой в Перхушково в больницу – смотреть палец на ноге. Врач не мог дойти до нас целый час, хотя у нас великая протекция в лице буфетчицы Людмилы Васильевны. Наконец, он быстро посмотрел Женьку и назначил нам операцию в среду на 9 утра: снимать ноготь. Заехали на рынок в Одинцово.
Ни у кого нету желания ехать на Шлюзы, кроме Глаши. Марта работает на компе: редактирует текст для Керви. Я удивляюсь: как ей в здешней обстановке это удается? Постоянные звонки: то Бийский, то Шу, то Ирка Мадонна. Глаша и сама все время звонит, в том числе Москалеву. Позвала к трубке Марту – и они долго вспоминали старое время. Она не видела Москалева лет 25, если не считать короткой встречи на Казюкасе в Вильнюсе много лет назад. Он готов сниматься.
Готов сниматься и Алхимик. Сперва он спросил про деньги и стал хамить. Мочалкина хотела его послать, но он тут же одумался. Она вышла на Арефьеву, "Воскресенье" и кучу других людей.
Вечером пришел Поня с пивом. У меня водка для лечения женькиного пальца. Девушки играют в слова на слове "бромгексин" (я съездил в девять вечера в аптеку за лекарствами для Фроси и, как потом выяснилось, Руси). Ничья. Мы с Пони арбитры. Он ухаживает за Глашей, не хочет отдавать ее Шамилю. Говорит, что оставил гитару и музыку ради настоящей ("насыщенной") жизни в семье. И вот его выгнали после его пьянства и ссор. Его прежняя жена умерла (брошенная им, как некоторые считают). Он отбил ее у Мафи с двумя детьми, родил еще двоих – и вот теперь отправлен из семьи к маме. Знакомая история. Они с Глашей даже пробуют меня учить, как мне надо себя вести с Мартой. Я прошу воздержаться от этого: я не в том настроении, чтобы выслушивать поучения. Поня хочет предоставить нам удобное ночное ложе, мол, это нам сейчас надо, но сам приезжает ночевать едва ли не каждый день.
Глаша рассказывает о своих интервью. Завтра ожидается Умка. На очереди Мочалов (наш системный гитарист). Марта читает "прозу" Шапокляк про ее тусовки с волосатыми с 12 лет. Я читаю стихи Сени Скорпиона, которые забрал у него Бийский и отдал Марте.
Эту ночь мы провели в постели Фроси, на первом этаже двухэтажной кровати. (Фрося больна и спит с мамой.) На втором этаже спит Руся, старшая сестра Фроси.
– На детской кроватке тайком… – шепчу я.
На диване спит Поня. Посреди ночи и нашей любви – приступ у Руси.

346.

Встали в семь и поехали в Перхушково. С утра идет снег и жуткий холод. Врач потребовал, чтобы мы приезжали двенадцать дней на перевязки, денег ему наших не надо, если мы из Москвы, то чего ездим сюда? И вообще, эта болезнь не по их части.
– Но вы же сами вчера смотрели и назначили!... – начала Марта с бурей в голосе.
– До свидания! – отшил он ее.
Марта выскочила из кабинета в ярости, заодно поругалась с санитаркой, начавшей утверждать, что они принимают нас только из уважения к моей маме, такой замечательной женщине и труженику (откуда узнали?).
Я все не могу доехать до дачи. Глаша требует от Женьки сменить штаны, они, якобы, слишком грязные для ее дивана. Марта обиделась. Глаша еще вчера была недовольна Женькой. Ее можно понять: эти болезни детей так утомляют! Я предложил вернуться на Потаповский и звоню Кате. Сергея все нет, она, возможно, уедет в пятницу. Юра обещал все уладить, но я в этом сомневаюсь. Говорил с Машей Л. о нашем возвращении. Юру это касается в меньшей степени, он останется жить в комнате Женьки. И тут еще позвонила женщина из Моспроекта-6, знакомая Леши Б., и предложила сделать проект коттеджа. Очень вовремя!
Я съездил на Горбушку, коли она так близко. Я теперь опять здесь до вечера. Пустил корешок.
Пришел некто Дан Каменский, должен прийти П. Ожидается Умка.
Дан – невысокий хайратый чувак в очках. Начал он с демонстрации крутизны: сколько тусуется и с кем знаком. На вид ему не дашь больше 30, но он 58 года, тусоваться начал в 74-ом, лично знал Солнышко, "активно" в Системе с 78-го… С таким послужным списком он, естественно, сомневается в смысле фильма.
– Зачем тогда пришел? – спросила Мочалкина.
Нет, ему просто надо объяснить, чем этот фильм будет отличаться от прочих? Марта резко ответила, что наслушалась за последнее время понтов от старых людей, что она в Системе тоже с 78-го, значит, у них одинаковые погоны – и не надо друг друга строить, как пионеров. Дан сразу успокоился.
Пришла Умка, задерганная и недовольная запахом краски на лестнице от соседского ремонта. Все уже давно не курят из-за нее, а теперь еще и открывают окна.
Съемка происходит в большой комнате, на полу. Умка, как сразу было ясно, не собиралась вещать и давать "интервью". Она вообще согласилась сниматься с трудом, при условии, что Марта будет принимать участие. Поэтому участвовали все. Вместо интервью Умки – запись настоящего хиппового митинга, где все спорили друг с другом, ругали хиппей и боролись с догмами.
Пришел П. с вермутом. Умка просит включать время от времени ее новый диск ("600"), еще не сведенный, но звучащий хорошо. Я упрекнул ее, что она стала так прикалываться к звуку, а сама говорила когда-то, что для андеграунда звук не важен. Дан поддержал: раньше звук был грязней, но правдивей. Умка попросила не портить ей настроения, она этой пластинкой гордится.
Глаша начала интервью со своего обычного вопроса: чем волосатые отличаются от других, что они дали человечеству?
Умка ответила, что невозможно определить, кто такие волосатые, рассказала случай на ленинградском вокзале с ублюдочными людьми, которые выдавали себя за тусовщиков. Хиппи, мол, никого не лучше. Обычная хипповая телега. Сидим на полу и гоним.
Я, например, про то, что волосатые разрушили гипноз, внушавшийся человеку много веков или даже тысячелетий, что если он не будет работать с рождения и до смерти, как вол – он погибнет. Когда-то нас убеждали, что вся наша жизнь состоит из следования долгу и труду: сперва ты должен получить одно образование (в школе), потом другое (вариант: отслужить в армии), устроиться на работу, жениться, родить детей, получить квартиру, заработать много денег для своей семьи и своих потомков, и уж потом, когда ты выйдешь на пенсию, ты можешь, наконец, "насладиться жизнью", лишенный сил и желаний и переполненный болезнями (или стать "мышиным жеребчиком", по Гоголю, если сил много). И это еще лучший вариант, потому что бывает и нищая одинокая старость.
– Собственно, человек не видит жизни вообще. И так тысячелетия, что в "свободной", что в "тоталитарной" стране. Хиппи попытались отменить этот социальный приговор. Они стали искать выход из ловушки, они захотели наслаждаться жизнью с самого начала. Поэтому решили жить бедно и дешево, чтобы Комбинат не мог их поймать. Они своим примером доказывали, что самые главные вещи почти или совсем бесплатны (это я использовал мысль философа Гачева). И пусть всей их свободы – на несколько лет, – они никогда не забудут ее, когда станут клерками, художниками или политиками. Они всегда будут вспоминать это время, как самое светлое и счастливое.
Дан возразил, что труд хорош, а хипповый паразитизм плох…
Люди стебут друг друга, спорят, все очень по-настоящему. П. рассказал про ощущение Парижа в мае 68-го, куда попал с родителями. И как Кон-Бендит надышал на него своими бациллами.
Умка заявила, что она вообще еврейка, и ей все это по барабану. И Россия, которую она не любит, и русские хиппи! Марта возразила:
– В Системе никогда не было ни эллина, ни иудея. Да и причем тут Россия, если наше государство была Система?!
Дан рассказал про Радугина из "Березы", у которого был в "доверии", потому что слыл за стукача. В революционные дни 91-го сжег его архив, срезав замок "Березы". Говорит, что Радугин жив до сих пор, работает слесарем на заводе, как и прежде.
Заговорили про "игру" и фильм "Это просто такая игра". Все против игры, все должно быть всерьез. Вспомнили Хайзингу.
Телег на два часа, судя по пленке, купленной мной на Горбушке. Умка и Дан ушли, пришел Поня. Пьем водку для протирания пальца и продолжаем спичить, уже на кухне. П. завтра едет к Саше Иванову в Марьино за музыкой. Еще один кандидат на запись.
Ночью смотрели заснятое. Кусок с Шамилем, интервью Даоса, самодельного философа из Кабардино-Балкарии.
Спим мало, поэтому рубит. Опять любовь на детской кроватке.

347.

В семь утра отвез Женьку в школу – за десять минут! Снова сон, уже на его раскладушке. И новый вариант любви в одиннадцать утра. Сплю до часу. Позвонил заказчик, договорились на завтра на два часа.
Марта сходила в магазин и полубольна. Дети кашляют. Глаша уехала на работу и интервью с Москалевым. Солнце, но холодно. Вчерашний снег растаял.
Заехал на Потаповский. Здесь Катя и Сед. Он собирается в Израиль за паспортом. Спросил, не знаю ли я Гошу и Фокса? Еще бы: Гоша в свое время нашел мне мою «любимую» (можно даже сказать, «роковую») натурщицу, а Фокс когда-то был одним из моих ближайших друзей. Сед рассказал, что Гоша сидит за то же, что и Лёня, у Фокса был приступ, отнялась половина тела. Он по-прежнему живет на Войковской, даже телефон не изменился.
С Потаповского, наконец, поехал на дачу. Погода портится, легкий снег. В доме пять тепла, как и на улице. Но я просто счастлив, что я здесь! Как-то сроднился я с этим местом. Это мое место: после нескольких дней в чужом доме я это понял особенно ясно, пусть здесь и холодно. А какой воздух!
На этом воздухе все под более сильным снегом меняю резину и м;ю машину. А ведь и старый снег до конца не растаял.
…Вот эпопея моей самой мощной попытки уйти от Марты. Опять неудачной. Теперь, как и раньше, я знаю, что не имею права это делать. Пусть ради этого мне надо разрушить собственную жизнь. А что это такое?
Но здесь мне хорошо. Играет "Квадрофения", горит печь, коктейль из водки с соком. И на душе, наконец, легко. Лежу на моем достархане и пишу. А Марта у Глаши общается с К-о, снова зашедшей в гости. Марта сообщила, что К-о величает меня "мой любимый". Хорошо, что хоть кто-то любит меня.
…Хроника самой мощной, самой неудачной попытки обрести свободу.
Психические нагрузки меняют личность. Мне уже легко быть счастливым при минимальных условиях. Солнце, отсутствие явного конфликта – и мне уже хорошо. Уже все сделано: есть дом, есть возможность зарабатывать, то есть – есть то самое бытие, которое, якобы, определяет сознание. А сознание все еще в коме. И не хочет из нее выходить.
Это я о сознании Марты. Вчера вечером она меня попросила:
– Люби меня один год изо всех сил, чтобы я была счастлива, а потом, я обещаю тебе – я покончу с собой!.. Тебе достанется Женька, у тебя будет свобода, чего ты жаждешь!
Ну как тут можно еще о чем-то говорить? Отправить ее в дурку? Знаю я, что такое наши дурки.
К-о говорит, у нее такой период, надо потерпеть. Настя говорит то же самое. И я терплю. Я буду терпеть до конца. Она реально наполовину сумасшедшая – и не борется с этим, потому что видит в этом мою вину.
Мне так хорошо здесь. Но хорошо и с людьми в Москве. Помогают трава и вино. Помогает тусовка. Глашин фильм. Почти неделю я прожил у нее. Марта – три. В интервью с Умкой она заявила с гордостью: «Я, как положено, живу на чужом флэту!» Умка: «Я так жила четыре года!». Это очень информативно с точки зрения познания людей и их странностей. Но тяжело. Я не готов погрузиться в это совсем: это шумно и не очень продуктивно.

348.

22-го апреля я встретился на Академической с заказчицей Таней насчет проекта дома. Потом заехал в поликлинику за Мартой. Глаша уплыла на очередную тусовку: в "Точке" на Ленинском был концерт, посвященный Майку Науменко. Были Арефьева, Умка, Ник Рок-н-ролл и пр. Присутствовал Шамиль. Появился Поня, который уже преследует Мочалкину. Умка познакомила ее с Димой Горячкиным. Ворона пригласила весь зал на квартирник в воскресенье.
Весь вечер Мочалкина наезжала на Поню, что он настроил против нее Шамиля, который стал демонстративно клеить герлу. Спим опять на детской кроватке.

349.

В семь я еду за родителями в Домодедово. Снег все сильнее. В Домодедово все в снегу, как зимой. Дорога покрыта им на десять сантиметров, машина ныряет в лужи и теряет управление, от брызг и снега ничего не видно. По обочинам едут снегоуборочные машины.
У аэропорта сразу промочил ноги в снежной каше с водой. Снег с водой летит на голову. Родители уже прилетели и с недоумением глядят на погоду (после Канар). Отец очень нервничает из-за езды. Езда, конечно, так себе.
У них в доме плюс восемь: когда уезжали, они выключили АГВ. Включили газ на плите, пьем с мамой виски и смотрим снятое ими на Канарах. Берег сильно застроили за десять лет. А, вообще, похоже на Крым. Но это запретная тема.
Оттого, что мало спал, дорога, виски – вырубился у них в патио на два часа. Разбудил звонок Артема: готов отдать деньги, тысячу из двух. Потом позвонил Сергей. Он вернулся от Лёни. Три часа говорил с ним на свиданке. Тот неплохо выглядит, вопреки собственным рассказам, веселый. Деньги Сергей отдал, но думает, что Лёне еще придется киснуть: амнистия лишь для ветеранов ВОВ (не абсурд ли?!).
Снег уже растаял, но капает дождь. К Глаше пришел Поня – под предлогом распечатать две странички своих последних стихов. У меня вино и водка (опять для пальца). Девушки ругают Поню, я его защищаю. Глаша нашла козла отпущения за несостоявшийся роман с Шамилем. А накануне я разговаривал с Поней о разных мужских обидах. Марта защищает "прямого" Шамиля, хотя в другие дни неизменно ругала его.
Пришел экс-муж Казанцев с вином и закусками. Едва уложили детей – пьяная Глаша спровоцировала пьяного Казанцева прочесть нам лекцию об учении некоего Петра Успенского, ученика и сподвижника Гурджиева. Он состоит в секте их последователей.
Начал он с того, что 15 минут его надо слушать не перебивая, не читая книг (я сидел с книжкой) и не скрещивая рук и ног. Я возмутился и отказался в этом участвовать. Но Поня и Глаша уговорили его рассказать и так: мол, нечего выпендриваться, что это за условия, неужели нельзя нормально что-нибудь объяснить без всяких дурацких требований?
И он "объяснил": человек – это машина, которую кто-то сделал, имеющая четыре свойства (мышление, чувства, движение, инстинкты). Ей надо познать саму себя и познать свое предназначение, то есть пробудиться от сна. Казанцев понял это в 35 лет, попав в эту секту. Теперь ему хорошо.
Жалкая смесь из философов, начиная с Платона и его пещеры, буддизма, может быть, Локка (как предположила Глаша) и пр. Поня спорит, соглашаясь, что Казанцев все говорит правильно, но не учитывает явление Иисуса Христа. Тот совсем не готов к догматическому спору. Библию он знает лишь в изложении "учителей", которые все интерпретируют по-своему.
Глаша пьяна, агрессивна, то наезжает на него, то обнимает, целует, садится на колени, хватает за задницу.
– Я уже отвык от такого! – с испугом признался он.
Марта сперва умирает от болезни и пьет валокордин, потом танцует под Умку. Глаша вытаскивает танцевать то Поню, то Казанцева. Я танцую "русский" танец под "Не курю я гашиша", – хит последних дней, с диска, что подарила Умка на концерте. Все восхищены этим пьяным танцем. Повторить уже не смогу. Поня в коридоре целуется с Глашей и говорит ей про любовь. Казанцев уже спит. Любви у Мочалкиной с ним нет, хотя и можно было бы ожидать. Зачем она мучит человека? Ничего, кроме секты ему не светит.

350.

Утром я уже совсем готов ехать: договорился с Катей и Сергеем, что они перемещаются к Юре и оставляют нам три комнаты. Но Глаше приспичило ехать на вербное шествие на Чистопрудный бульвар, оттуда на концерт в клубе на Третьяковке, оттуда на квартирник к Вороне. И кому же сидеть с больными детьми, как не нам? Марта работает, я читаю четыре номера "Твердого знака", которые дал Мочалкиной Полонский, и книгу стихов Гуру. Ни то, ни другое меня не вставляет.
Мочалкина возвратилась с Иркой Мадонной. Они встретились на Чистых прудах и даже засняли, как шествие вентили менты. К ним тоже подошел какой-то начальник, и они быстро скипнули. Замерзли, дождь, к тому же не смогли доехать до клуба: Глаша потеряла поворот.
Поели и на двух машинах поехали к нам. Моя забита вещами.
У нас куча народа: Юра, Маша Л., Стас-травник, парень и юница, приятели Кати… Мы с вином, Юра с травой – и меня сильно вставило. Глаша и Ирка уехали к Вороне, но довольно скоро вернулись. Ник Рок-н-ролл им понравился, зато не понравилась Ворона: она брала деньги за вход, в том числе с Ирки, которая много лет знакома с Ником.
Ирка необычно весела, сыплет шутками, давно я не видел ее такой. Уезжает поздно, Глаша остается спать на диване.
Кайф не проходит, он вызывает странные ощущения: я вдруг представил, как чувствовал бы себя, если бы жил в другой России, без ее чудовищной истории. Насколько мне было бы легче! Уж не знаю почему.
От травы легко и очень странно. Я отвык от квартиры, и все видится, как при дежавю наоборот. Ты сам незнаком и чужд себе. Этого нового себя надо контролировать, чтобы он чего-нибудь не натворил.

351.

Ночью страстная травяная любовь, продолженная утром (Женька в школу так и не пошел). Это по-прежнему единственная вещь, которая примиряет ее с жизнью.
И я поехал на дачу за вещами и компьютером. Светит солнце и много теплее, чем последние дни. Здесь на даче так хорошо, что не хочется уезжать. Из земли торчат стрелки нарциссов. Починил замок, сходил в лес и выкопал три сосенки. Посадил их у забора соседа – Игоря и Веры, чтоб их не видеть. Довольно сильно выпил на веранде на улице. Так бы и остался! Но я обещал сделать все, что могу хорошее. Это урезает мою судьбу до конца, но что же делать?! Она действительно слаба и почти безумна.
Я даже вырубился на полчаса. Потом почти до двух ночи собирал вещи, забив всю машину: коробки с дисками и книгами, компьютер и все остальное, что нужно в Москве.
Приехал в четвертом часу ночи. Не видно, чтобы Марта особенно скучала. Она была на д/р М.М. и рассказала про споры с подругами мамы.

352.

Утром отправил, наконец, Женьку в школу. Днем начал разбирать вещи: вся квартира, как склад. В гостях Митя, сын Маши Л.: пишет с видака на видак, и Маша Л. – работает на компе: у них в доме выключили свет. Но работает мало, больше болтает. Потом вкусный обед из горшочков, сделанный Мартой. Я предложил пойти гулять на бульвар. Вышел первый, чтобы заплатить за квартиру и купить бутылку вина. На бульваре, где я ждал девушек, на меня насели два бомжа, едва не требуя денег.
Мы довольно быстро замерзли – и пошли к Маше Л. У нее Юра, Стас-травник и Дима Хрущев, приехавший из Канады, куда недавно переехал. Там от него сразу ушла жена, теперь он работает, где придется, в том числе грузчиком на мясокомбинате и дискжокеем. Он покупает у Стаса траву. Пришел некий музыкант Вася за тем же. Мы пьем вино и курим. Жизнь кажется легкой, беспроблемной и непохожей на себя, будто ты иностранец в чужой стране. А я и правда долго был в Москве, как иностранец.
Ночью набросал планировку заказанного мне дома и договорился с заказчицей о поездке на участок.

353.

В полдень встретился с Таней-заказчицей. Еду знакомой дорогой: ее участок – недалеко от аэропорта Домодедово. Трасса пуста, в пределах видимости друг друга стоят менты, кого-то встречают.
Свернули на боковую, очень разбитую бетонку. Она довела нас до деревни с заброшенной церковью XVIII века, барским прудом и остатком сада из лип и сирени. Дом давно сгорел. Места красивые, мне нравится южное направление: невысокие холмы, светлые леса, церкви, остатки старых имений. Тут живут на нормальной земле, а не в болоте, как мы.
Ее участок – в голом поле с первыми следами строительства: фундаменты и несколько построек сарайного типа. Снимаю, на глаз замеряю уклон. Солнце, довольно жаркий день.
Отношения с заказчицей самые хорошие. Посмотрим, что будет дальше. Снова несколько часов вынимал и перекладывал книги. Изучаю наше здешнее хозяйство: что-то пропало, разбилось.
Женька ходил с моей мамой в Макдональдс. У нее опять душевный кризис: отец звонит со слезами в голосе, просит быть с нею нежной. Она совсем, мол, сошла с ума. Почему вокруг меня одни сумасшедшие женщины?
Читал "Твердый знак" с неплохим романом М. Сарыча, сканировал слайды для Мочалкиной – с концертов советских рок-групп 70-х – они тоже должны войти в фильм, просматривал проекты домов с диска. Играл на гитаре. Ничего великого, опять, как много лет подряд. Я взнуздываю себя, поддерживаю форму, что-то изучаю, но никакого прорыва. Даже порыва. Затягивающая рутина обыкновенной жизни.

354.

Малый перевоз вещей Тани К-о из гаража на Коломенской в новую квартиру на Сходненской. Полная машина книг и шкафчик на багажнике. Ехали по Москве два часа, и Марта, которая ехала на метро, уже потеряла терпение, ожидая нас у закрытой двери.
Неплохой четырехэтажный сталинский дом, приятный двор в цветущей вишне. В большой комнате большое окно. Недорогой, но приличный ремонт. Таня в сорок лет может, наконец, открыто курить, не прячась от мамы. И сидеть в гостях допоздна. Что она и сделала, поехав к нам, по дороге купив кучу продуктов и вина – в благодарность.
А в десятом зашли Артем Липатов и Ира – отдать тысячу из двух за лёнин дом (положенные выплаты в этом году). Артем сыплет именами музыкантов, актеров, писателей. Он знаком со Стаховым из "Политического журнала", где работает К-о, еще с кем-то, он писал для них про музыку. Сейчас ведет музыкальный эфир на радио "Культура", где недавно была "Волга".
Они хотят от меня "проект бака", я хочу от них точной даты, когда получу остальные деньги, чтобы вернуть их маме.
Выпили четыре бутылки на пятерых. О Крыме ни слова, хотя К-о подписалась с нами путешествовать. Иронизировала в машине: "Пока Марты нет, можно поговорить о Крыме".
Завтра Пасха. А сегодня на тополях появились первые листочки. Забытый зеленый цвет, еще очень слабый. Жаль, что встречаю его в Москве, а не на Воре, хоть и заслужил это. Как я этого ждал! Сравнивал с Томилино 84-го. Все вышло черте как, и, вроде, никто не виноват.
На праздники к нам хотят ехать Маша Л. с Юрой, Мочалкина, К-о. Я обещал им баню.

355.

На Пасху собрался разнообразный пипл, даже те, кого не ждали: Саша Холодильник с Мариной, Пепперштейн с девушкой Соней, Мочалкина с девчонками, Ирка, К-о, Маша Л. с Юрой. Зашел Кирилл с Катей и Федей. Толпа будто на день рождения. О. Анатолий прислал смс: "Тов. православные! Поздравляю всех с праздником Первомая!" Пасха действительно совпала с 1 мая и Вальпургиевой ночью, как в 88-ом.
Когда уже все разошлись, мы с Мочалкиной затеяли спор о Библии: есть ли там выражение "хвалите Его на скрипках и органах"? – как заявила Мочалкина. Мы с Мартой настаиваем, что не могут быть скрипки, я же считал, что и органа не может быть, так как он был "изобретен" св. Цецилией в третьем что ли веке. (На самом деле – одним александрийским греком, гидравлический, в III веке до н.э., совсем другой конструкции, чем более поздний, воздушный). Мочалкина потребовала Библию, но никак не могла найти. Я предложил искать в Псалмах, как в самом подходящем месте. Там она и нашла: "на струнах и органе". Она торжествует:
– Если я чего цитирую – я не ошибаюсь! Ну, струны перепутала со скрипками…
Я возражаю, что это неверный перевод:
– Какие могли быть органы в древней Иудее? Может, надо было перевести "на скрипках и электрогитарах"? – бросаю я и ухожу в ванную.
Она рвется следом и из-за двери читает мне нотацию, что я не признаю чужую точку зрения, что я все время спорю, и это для всех тяжело! Я попросил ее не быть школьной учительницей, потому что я не собираюсь быть ее учеником. Я не горжусь, что много читал и знаю больше всех, как считает она, а просто с детства был нонконформистом и старался установить истину, прежде всего чисто логически или эмпирически. И занимаюсь этим до сих пор.
Я предложил ей перестать наезжать на меня и ложиться спать. Что она и сделала.

356.

«Утром», в два часа дня, поехали на дачу на двух машинах, моей и Маши Л. Причем сперва долго решали, на чьей машине ехать, Маши Л. или Мочалкиной? По трассе шли сто, я горд Машей, моей ученицей.
Марте неожиданно понравился мой достархан. Я отлично помню ее протесты, что она не любит есть за достарханом, ей неудобно и т.д. Она захотела такой же в Москве – на месте ненавистного дивана.
– Ненавижу тот матрац… – смеюсь я (слова из песни Умки). Этот сокольский диван, из ее родовой квартиры, – ее личный враг.
Натопил баню, параллельно засыпая гравий в канаву с канализационной трубой, в чем мне помогал Юра. В перерывах пьем вино. Откачал воду, сперва из банного септика, потом из погреба дома. Марта сделала суп из крапивы, традиционное майское блюдо.
В бане Фрося устроила необъяснимую истерику – и Глаша ушла с ней в дом. Марта сердита на нее из-за Женьки, которого та постоянно дрючит как источник неприятностей.
Я учу Юру пользоваться вениками: он, оказывается, никогда не испытывал их на себе.
– Только в кино видел.
Потом он уже сам работает ими над Машей. Я делаю тоже с Мартой – при открытой двери и спавшем жаре.
Маша Л. хвалит баню: легко дышится при хорошем жаре. Когда я остался в бане один – позвонил Лёня. Он в хорошем настроении, не матерится через слово, как прежде. Говорит, что считает нашу с ним встречу очень важным событием в своей жизни. Он все время проводит в молельной комнате, читает отцов и жития святых. И пишет мемуар. Он хорошо поговорил с дочкой и надеется, что все скоро кончится. Ясность, мол, появится через несколько дней.
Ночью по пасхальной традиции смотрим "Иисуса Христа Суперстара".
Маша Л. с Юрой спят на достархане, с которого сняли столик.

357.

Утром Марта сказала, что чувствует себя нехорошо, болит грудь, которая давно не болела. Она считает, что это из-за бани. Ей же врачи строго запретили посещение бани и юга. Мы постоянно с ней не совпадаем. Хотя иногда она словно читает мои мысли и произносит их вслух.
Идет дождь и холодно. Юра разжег мангал на "сцене" (веранде). Я иду платить за электричество. Кое-где еще лежит снег, между тем 2 мая. Заплатил 16 тысяч (почти 600 долларов) – и остался должным.
Я не в очень хорошем настроении. Марта кажется слишком шумной и веселой, дети – галдят. Женька всем недоволен и ничего не делает. Я разбрасываю кучу вырытой еще осенью земли из-под септика, слежу за огнем. Руся несколько раз подходила и интересовалась, будет ли снова баня? Ей она очень понравилась.
Для меня жарятся грибы и овощи, прочим – курица. Юра учит детей свистеть через березовые чешуйки (полупрозрачную бересту). Женька все спрашивает: лучше ли он свистит, чем Руся? Он ревнует, если у нее получается что-нибудь лучше, или ее больше фотографируют. Ужасно завистлив!
Дома после обеда под фильм Hair – Маша ругается с Юрой и рвется уехать. Непонятно из-за чего: фразы про геев из фильма, упомянутой мной Абхазии, где у нас с Мартой все началось, травы? Она плачет, я утешаю ее и уговариваю не ехать.
Но они все же уезжают. Женька недоволен: он хотел бы остаться с Юрой.
– Неужели тебе не хватает моего общества? – спросил я. – Может, я мало делал тебе добра?
Он пробует, но не может вспомнить ничего хорошего, что я ему сделал. Я ушел на балкон, закутавшись в одеяло. Здесь тихо и хорошо. Несколько раз я как бы "улетаю" – смесь травы и алкоголя снова произвела должный эффект. Потом несколько часов лежим с Мартой в постели в одежде и слушаем музыку. К нам присоединяется Мочалкина: ложится с подушкой на полу. Потом перемещаемся вниз на достархан. И уже совсем поздно – к нам в постель. У меня болит голова, и я совсем одеревеневший. Все же слишком много алкоголя.

358.

Утром Марта пробует растолкать меня на чувства, но я не поддаюсь. Однако она полна энтузиазма – и опять побеждает. Моя сексуальная жизнь удовлетворена на месяц вперед. Но голова прошла и никакого похмелья.
На улице девять тепла, пасмурно, но без дождя. Я опять думаю о Севастополе, куда на праздники уехал сводный брат Володя. Там, если верить интернету, тоже не очень тепло, но какой воздух! Все давно расцвело. А у нас нарциссы торчат стрелками на 10 см.
Здесь гораздо холоднее и нет листочков, как в городе. Хоть на черемухе они вот-вот проклюнутся. Огромные почки на березах. Здоровые пушистые сережки на ивах. Если б солнце – было бы совсем хорошо.

359.

В Москве позвонил П. и пригласил смотреть рок-фестиваль на о. Уайт 70-го года: он приобрел DVD.
Я не хотел ехать, к тому же не кончена работа. Но увидев желание Марты – поехал. На машине, как она просила.
У меня не очень хорошее настроение, да и устал я как-то, а тут орут дети, сумасшедший Женька, ничего не слышно, плохо видно, все сумбурно. Я вспомнил, что живу в детском саду 23-й год. И у меня совсем посажены нервы. Хочется хоть иногда спокойно что-то посмотреть, спокойно посидеть и поговорить. Когда прощались, у меня возникло четкое ощущение неистинности моей жизни на фоне прекрасных людей из фильма, у которых была идея. А у меня разве не было? А теперь лишь дом в Крыму – и это так убого!

360.

В гости зашли Маша Л., Юра, Женя Кемеровский и странная герла с белыми дредами, не произнесшая ни слова.
Марта заявила о желании открыть клуб. Маша сказала, что хочет лишь покоя: не связывать себя с чем-то, а наоборот.
– Ты хотела бы свободы, – сказал я понимающе.
– Не свободы, а покоя.
– Покоя без свободы не бывает.
Я привел в пример бомжа, поселившегося у нас во дворе. Он свободнее Диогена. У того была бочка, а у этого есть только общественная скамейка, на которой он проводит весь день и даже ночь. Но и он не окончательно свободен: с нее его могут согнать. Однажды с нее его согнал мерзкий лысый толстяк с пистолетом (!). Даже стрелял в воздух, урод! На Пасху бомжа кормила сердобольная старушка. Местные жители уже общаются с ним, как с соседом. Он довольно живописен: "немецкая" кепка с ушами, коричневое теплое пальто, под ним что-то вроде длинного плаща, широкие шаровары, высокие ботинки. И рожа не противная, с бородой. Какой-то разорившийся крестьянин на поисках работы в Москве.
Он не свободен от своей байды, я от своей. И ему и мне нужны хоть какие-то средства к существованию. Ему, конечно, меньше, чем мне. Зато ему и заработать их труднее.
…О деньгах. Разве природа произвела все существа не с тем, чтобы они жили на земле бесплатно? Разве не создала для этого условия? Я не собираюсь романтизировать жизнь диких животных: она трудна и трагична. Мы придумали себе много отвлечений от трагедии – и за все надо платить. Мы придумали себе потребности, которые я не могу удовлетворить, я сам навязал себе образ жизни, который меня унижает.

361.

Наконец увидел Бийского. Это очень активный чувак, пришедший с новым материалом для "Райдера" (Марта взялась формировать следующий номер). По виду прост, без образования и комплексов.
Без всякого стеснения спросил: как мое погонялово? Хотел ответить, что погонялово – это у блатных, но решил не обижать человека, и сказал, что классиков надо знать в лицо.
Женька сообщил, что пойдет работать в банк или офис: мы, мол, сами говорили, что у него нет никаких талантов. Нашел отмазку. Он хочет иметь много денег и покупать все штучки, которые изобрела современная цивилизация. Как мы ни объясняли ему, что все это ерунда и ловушка – бесполезно. Но крест ставить, как твердит Марта, все-таки рано. Еще не заработала сублимация, еще он не все про себя знает. Еще не столкнулся с желаниями, которые никто не сможет удовлетворить. Не столкнулся со страхом. С любовью.

362.

Мои клиенты оказались всем довольны и даже выдали мне 10 тыс. аванса, больше, чем я ожидал. А я со своей стороны делаю им дополнительный проект в стиле дома Шредер (конструктивизм/хай-тек). Решил воспользоваться приглашением Саши Иванова, который купил мне DVD Джоплин и Gentle Giant. Хотя раньше думал ехать на дачу. Но что там делать? Мы прожили там так долго.
У Саши сидит П. – приехал искать музыку на местном марьинском "Музыкальном дворе". Теперь они смотрят DVD с группой Black Crows. Интересны лишь сцены концерта в Тушино в 95 или 96 году, где Оля С. получила бутылкой по голове, как рассказал П.
Зато фильм про Doors, с субтитрами на английском, мне очень понравился. Особенно интервью про поэзию. Все, наконец, понятно, спасибо глухим!
Женька хочет записать на мой комп диск с компьютерной игрой, в которую играл с сашиными детьми. Я против. Марта нажимает на меня:
– Я хочу иметь хорошие отношения с моими детьми! Ты действуешь, как наши родители, все запрещаешь!
Я сослался на то, что это рабочий компьютер, которым я зарабатываю деньги, и что я вообще против компьютерных игр…
Бурная и тяжелая сцена, в которой Саша и Нина неожиданно меня поддержали. Матфей пишет мне на диск новейшую версию Архикада и библиотеки к нему. Смотрю его последние проекты в МАРХИ и номера архитектурного журнала "Татлин". И журнал Rolling Stone со статьей о смерти Моррисона. Саша дарит второй номер хиппового самиздатского журнала "Вместе", откуда-то им надыбанный. Он рассказал, что отказался дать Мочалкиной свои видеозаписи хипповых времен (Львов 83) – если это не принесет ему никакой пользы.
– Это эсклюзив! Вот если она запишет мне их на DVD!..
На Люблинской искали магазин продуктов и увидели "Ашан". Заехали по винтовому пандусу на крышу. Это был своеобразный "культурный шок". Я не был в таких магазинах, наверное, со времен Capitol Mall в Калифорнии. Он такой большой, что служащие ездят по нему на роликах. Задняя стена теряется вдали. А там-то и есть нужные нам продукты. Последние полчаса мы простояли в очереди: "Ваш магазин "Ашан" закрывается", – было объявлено по репродуктору. Но какой же он "наш", если мы не управляем временем его работы? Зато купил очень дешевое Инкерманское вино за 54 рубля. Денег опять не хватило, всего рублей 20. Это беда супермаркетов. Не понравились и уже забытые очереди в кассу.
Дома сделали еду из купленных ингредиентов, как сраная богема: пюре из пакетиков, фасоль из банки, грибы (здесь Марта проявила себя художником). Плюс вино.
Пока готовилось, я стал играть на гитаре. Женька вошел, послушал, похвалил. Попросил спеть. Без маза. Задал детский вопрос Кирилла: кто же ты: писатель, художник, музыкант или чертежник (в смысле архитектор)? Действительно, я многое умею, и все не по-настоящему.
Зато когда зашли Маша Л. и Юра – читал стихи наизусть, спорил о поэзии и отношении русского поэта к родине и языку, а так же его взаимоотношениях с властью – иначе говоря, традиционная тема царя и поэта, Пушкина и Николая, немецкого князя и музыканта у него на службе, итальянского графа и его художника… Этому же подражал Пастернак во взаимоотношениях со Сталиным: в его цитатных стихах о "Славных днях Петра" – в адрес тирана.
В общем, был в ударе, как давно не случалось. Мыслей куча, настроение легкое, вино, хорошая компания, приятная музыка, дети спят. Редко все так сходится. И проект получается довольно занятный.

363.

Все эти дни я судорожно делал альтернативный проект для заказчиков (ради чистого искусства). Ездили в гости к Ирке Мадонне, где обмерил ее квартиру для последующего проекта перепланировки и ремонта. Пару часов пели под караоке. За "Epitaph" King Crimson, там имелась и такая, – я получил максимум, 97 очков и похвалу, что "вы поете великолепно". Женька в ярости и отчаянии.
На следующий день вечером пошли гулять на Пруды. Холодно, хоть светит солнце. Такая весна. Пришел Бийский – и привел шесть человек! Двух фотографов (худую девицу и горбатого человека Сашу), молодого хиппи Ленарда (я видел его на 1 июня пару лет назад и запомнил по роскошным клешам в аппликациях), его полную герлу, еще одну полную герлу – и кого-то еще... Следом пришла К-о и привела Данилу Давыдова и 20-летнюю клюшку из Казани по имени Белка. Женька дерется со мной из-за того, что я забыл купить ему "спрайт". Безобразная сцена, которые устраивают избалованные дети.
Ленард зажег всех утверждением, что не воспринимает искусство, старше XIX века, ему оно кажется незрелым. Я кинулся спор: мне кажется, что он не воспринимает это искусство потому, что оно говорит на другом языке, требуется определенное усилие «перевода». Наша парадигма восприятия мира отличается от парадигмы человека XVIII-го, скажем, века, тем более раньше. Это относится и к приемам искусства. Но качество самого искусства может быть при этом одинаково высоким. Это напоминает теорию эпистем Фуко, о которой вспомнил Бийский, чем меня изумил. Отсюда нас качнуло к вопросам: как создается произведение, выше ли творец своего творения, является ли он последним авторитетом в том, что сам написал? Марта добивается от Ленарда выводов с упорством Сократа.
Сходили с Бийским за вином. Он в майке, говорит, что из Сибири, привык к морозам. Но тему Алтая и Телецкого озера не поддержал, словно никогда там не был.
Девушка-фотограф, оказывается, торчала на винте.
После ухода Ленарда и его герлы – спорили о скандинавских богах, Локки и т.д. Началось с того, что Бийский дал себе самоопределение «наблюдателя» и «трикстера», что для него значит примерно одно и то же. Данила Давыдов всячески рекламировал свою образованность, свой диплом, научное звание кандидата наук (в 28 лет), сколько он читал, сколько знает языков – и что библиотека моя дрянь по сравнению с его. В общем, показал все свои понты и комплексы. Ругает Булгакова за то, что он возвеличил Сатану и унизил москвичей. Типичные неофитские речи.
Бийский назвал Солженицына мерзавцем и стукачем, Данила Давыдов обиделся и наехал на него. Бийский не держит удара и идет на попятный. Он бросается в атаку и отступает, когда видит настоящее сопротивление. Действительно, трикстер, провокатор.
Детский спор Данилы и Бийского о том, кто больше страдал в дурдоме и дольше лежал? И кто больше готов к зоне (все это продолжение темы Солженицына и собственной крутизны)? Данила всячески подкалывал Бийского, оскорбляя и унижая его, назвал в глаза шпионом. Потом удивился, что мы его принимаем.
К-о проводила Белку до метро и вернулась. Она почему-то взяла над ней шефство. Данила считает, что она узнала в ней себя в молодости. Странное утверждение, ничего похожего. Теперь Данила хвастает своей родословной, что по деду или прадеду он из кахетинских князей, которые могут вместе с Багратиони претендовать на грузинский престол. А по матери он из Гедиминовичей (то есть, он вправе, видимо, претендовать еще и на московский). Тут и Марта вспомнила свою родню (она из Тышкевичей). Началась настоящая польская фанаберия, обнимания и братание.
– Не западло вам сидеть с нами за одним столом? – спросил я.
Бийский – действительно "наблюдатель", как он и говорит. И еще выспрашиватель. С первого же раза стал интересоваться, сколько мы здесь живем, и из кого я происхожу, и почему у нас нет животных?
Бийский, наконец, ушел, забрав для своего друга, у которого живет, остатки курицы и картофельную запеканку с грибами, которую сделала Марта. И еще выпросил у меня 50 рублей на сигареты.
Теперь Таня вспомнила нашу отличную поездку в Крым пять лет назад – и мечтает о такой же. Она ушла вместе с Данилой. Очень лирическое прощание. Она целует меня в голову.
Марта, лежа под халатом, стала допытываться, какое место я занимаю в ее жизни?
– В процентах?
Это напоминало разговор короля Лира и Корделии. Причем я был последней.

364.

Сегодня отвез новый проект заказчице. Таня «за», но муж Саша, как я и думал, хочет, чтобы все было «как у всех», консервативно и традиционно, системы «теремок». Чтобы дом не выделялся, чтобы не приехали бандиты или, наоборот, прокуратура. Я-то соблазнял их тем, что приедут журналисты, будут брать интервью, печатать фото их дома в архитектурном журнале… Но этого как раз и не надо! Все всего боятся.
Заказчики взяли два дня на окончательное решение.
От них поехал в ЦДХ – на этнофестиваль "Музыка мира", в котором участвует "Волга". Юра вписал всех по пригласительным, включая Мадонну. Марк, сын Саши Иванова, торговал тут билетами. По нашей просьбе он научил Ирку, как пройти по оставленному ей пригласительному.
Хороши трое молодых ребят, "Киркинчо SP", играющих боливийскую музыку. "Волга" была более спокойна, чем всегда, и Юру было плохо слышно.
Не успели они уйти – на сцену выскочили трое полуодетых негров с барабанами. Очень настоящие. Произвели большое впечатление.
В антракте ведущий Кожекин, организатор этого фестиваля, предложил всем заполнить анкеты: откуда они узнали о фесте? Ко мне подошел Рома Костыль из "Волги" и спросил про Лёню: знаю ли я про него что-нибудь? Ответил, что из всех живых существ я знаю про него больше всех.
Во втором отделении Кожекин объявил, что 70% узнали о фесте "от знакомых". Продано всего семьдесят билетов, остальные, видимо, попали на концерт благодаря друзьям. Это равняется для него потерей 1,5 тысячи долларов. Потом выступили какие-то "Бэд бананосы", сводный коллектив с саксофоном, домброй-мандолиной, тамтамами и пр. На саксе играл не то казах, не то китаец. Они были веселые, но довольно пустые. Следующая группа с двумя неграми, "Кимбата", играла странную афро-кубинскую музыку, – ничего, особенно последняя вещь с неожиданным припевом "Mea culpa, mea maxima culpa". Оба негра говорили по-русски, видимо, здесь учатся.
И после них – главный гвоздь концерта, Федор Чистяков. С ним играют Кожекин и его ребята из "Станции мир". Это было ярко и мощно. Сыграли четыре вещи: "Зима в Африке", "Эх, ухнем!", еще что-то, и, наконец, на последний второй бис – "Бьется в тесной печурке огонь" – на мотив "Summertime". Чистяков прыгал по сцене, сбивая мониторы, Кожекин падал на колени, неистово дудя в свои гармошки, три барабанщика, включая герлу, долбили изо всех сил…
Класс высокий у всех, что радует. Втроем с Мадонной пошли к метро. Красивые девушки из тусовки музыкантов. У Марты отличное настроение – пока дома не спросила, чего хочет от меня моя мама? А она озвучила вопрос моего брата Володи, живущего в моем крымском доме: что делать с текущей крышей? Настроение Марты резко упало, она забилась в постель и начала плакать.
– Опять он! Ты же обещал продать!
Я утешал, потом пили чай и выясняли мифологические родословные вавилонских богов.

365.

Утром (во втором) разбудил Константин, заказчик с Судостроительной. В районном комитете по архитектуре ему завернули проект, он попросил приехать. Дождь, плюс десять. Он сам предложил 150 долларов за переделку. Очень хорошо, работы на день.
А потом позвонил Штольц и попросил съездить в лес под Суздаль, к рубщику его дома. У него какие-то ко мне вопросы по проекту. А заодно съездить в Абрамцево, посмотреть фундамент. Все как проснулись!
Но ни в Абрамцево, ни в лес не поехали. Штольц оказался большим балбесом, чего я не ожидал, и все сорвалось.
Поэтому просто спорили с Мартой об искусстве, о Ларсе фон Триере (я посмотрел его "Догвиль"). Ее раздражают его, якобы, "схемы", его эстетизм. Нет живых людей, он постмодернист, вроде Сорокина. Она ненавидит смешение стилей и хочет от кино – кино, а от театра – театра.
Я напомнил ей и "Hair" и "Superstar", и "Весь этот джаз", где уж такое смешение и театрализация, что дальше плыть некуда! Но для нее там – оправдано, а тут – нет. Я считаю, что Триер из "Танцующих в темноте" сделал "антимьюзикл", пародию на американское искусство – и обновил жанр. И при этом сохранил драматизм, что совсем удивительно.

366.

Традиционное общество, которое так хвалят православные патриоты, вроде Макса Шевченко, договорившегося почти до мусульманства. Для меня это – патриархальная иерархическая организация со строгим авторитаризмом, где младшие должны слушаться старших, вне зависимости от глупостей, которые те говорят. Это общество, где прошлое всегда лучше настоящего (не говоря о будущем), где истина установлена раз и навсегда. Это общество, в котором боятся (дальнейшей) порчи нравов, поэтому не могут допустить свободы. В этом обществе не любят, но пользуются правилами, не лечатся, а упорствуют в болезни. Это общество, где отдельный человек ничего не значит, где он – лишь исполнитель долга, наложенного на него тем же обществом. Это общество страха, дисциплины и недоверия к человеку. Чего же в нем хорошего?..
Днем Женька позвал на "Джентльменов удачи" по ящику. Но это был телефильм о режиссере Сером, отце Оли, и истории создания знаменитой комедии. Показали и Олю, в фильме и теперь: она немного и без придыхания рассказала про папу, да и с чего бы ей «придыхать»? Спасибо, что не рассказала все. Как раз сегодня она возвращается из Англии.
Сегодня же последний день этнофестиваля "Музыка мира" в ЦДХ. Маша Л. спровоцировала опоздание и предложила ехать на ее машине. Я сел за руль, и мы домчались за 15 минут, несмотря на перекрытый Ленинский проспект. У ЦДХ нас ждал П., затем последовательно появились: Ирка, Марк Иванов, сам Иванов с Ниной, Матвеем и еще двумя детьми и странным лысым мужчиной, Прохор с семидесятилетним отцом, Ядвига (очень похудевшая и совсем нормальная) и Гриша, ее старшенький. Пришла Мочалкина. Последней появилась Варя. Подошел Баптист с женой и маленьким ребенком. Он рассчитывает на какие-то особые дешевые билеты.
Мы все ждали, что сможет сделать пронырливый Марк, потому что самые дешевые билеты в кассе – 450 рублей. Его переговоры с Кожекиным, с которым он уже задружился, затянулись. До этого мы с П. поднесли (по просьбе все того же Кожекина) гитары Бобу Брозману (и, в принципе, могли бы там, в ЦДХ, и остаться, но честно вернулись к своим).
Пришлось девушкам использовать свое обаяние – и добыть в кассе аж два пригласительных на два лица каждый, так что с пригласительным Маши Л. – из нашей компании без билета остался один П. Мы скинулись ему на билет. Остальная группа тоже по-разному добыла билеты, хотя и позже нас. А мы уже слушали скучного певца в окружении квартета струнных и флейты. Унылые, неинтересные тексты. Кажется, проект назывался "Telenn Gwad". Но ничего шотландского или ирландского там не было. Не было и Инвера Измайлова, известного крымского гитариста, которого я главным образом и хотел увидеть (услышать). Зато очень хорошо выступил Иван Смирнов. Последним был музыкальный эксцентрик Боб Брозман, аж с четырьмя гитарами и укулеле. Он играл, скакал, тележил, стучал по гитаре, делал "скиффл" по-ямайски и как угодно еще. Его предки из Крыма, объявил он. Он знает какие-то сомнительные русские слова. Зато его английский прост и доступен. Прекрасный шоумен, он очень смешил публику, но его музыка, как музыка – не очень интересна. Хоть и великолепно сделана.
После концерта я купил диск Смирнова. Групповое фото у дверей ЦДХ. Наша группа была самая многочисленная и на голову превосходила любую, претендующую на второе место: восемнадцать человек! Поехали на двух машинах, Мочалкиной и Маши Л., – к нам. На месте к нам присоединился Юра. Пили вино, ели салат и сумасшедший омлет, сделанный Мартой.

367.

Зашел Лёша Б., которого я не видел с осени (Марта не хочет видеть Марину. Последний раз она заявила, что считает ее едва ли не больше виноватой, чем Аня). Лёша распечатал какую-то доверенность. Они с Мариной ездили в Индию, в знаменитое Гоа. Мальчик с палкой на берегу отгонял от них любопытных индусов. Рикша тащил купленный Мариной стол и еще что-то до самого самолета.
– Я почувствовал себя белым человеком. Есть еще такие места!
Зашла Таня Арефьева из журнала "TimeOut" по наводке Риты Пушкиной – брать интервью у Марты о хиппи. Получилось у нас двоих. Когда-то она тоже слегка тусовалась… Мы в который раз высказываем идеи, за последнее время это четвертое или пятое интервью. Спорим с ней, что нельзя сравнивать идеи волосатых, времен 1-3-ей Системы, с тем, что сейчас увлекает молодых: толкинизм, ролевые игры, ночные клубы с этно-спецификой. Тогда волосатые хотели изменить мир и свои идеи воспринимали, как религиозные…
Вернулась Катя с Тимошей, прилетевшие на самолете с Кубани, где гостили у родителей Кати. Мне уже совсем не хочется, чтобы кто-то у нас жил. Да и с работой все пока в порядке: третий вариант дома был одобрен заказчиками. Я был у них сегодня: цветущая груша в их дворе на Академической, огромное дерево, вся земля и асфальт словно в снегу от белых лепестков. От них зашел в мастерскую Штольца, что находится в соседнем доме. Здесь он занимается проектами иконостасов и церковной утвари. Обычная квартира со столами и кульманами. Проекты делаются по старинке: линейками и карандашами, без компьютеров. В смоленский лес больше ехать не надо, там как-то справились…
Маленькая работа на Судостроительной (на 4200 руб.) и на подходе новая: позвонил человек от Марины Николаевны из 6-го Моспроекта – и предложил перепланировку квартиры. Не самая интересная в жизни вещь, но и этому надо радоваться.
Для компенсации читаю Алана Уотса и врубаюсь (в очередной раз) в идею дзена. Немного иначе, чем двадцать лет назад.

368.

Зашел Холодильник. Сперва он контрреволюционно попросил выключить музыку, потом лег отдыхать.  Встал и стал торговать гашем (у нас дома!) – продал его некоему Коле из "Министерства психоделии", другу Лёни:
– Я хорошо тебя знаю, заочно, – сказал мне Коля.
Холодильник ипохондрически гордится, что при его диагнозе – менты не могут его задержать и тем более посадить, даже если поймают с травой. Поэтому теперь он может делать все, что хочет:
– Наконец, я обрел полную свободу!
Позвонила Умка и пригласила на свой концерт в Зверевский центр на Новорязанской улице. Марта сидит в диспансере, я иду на встречу с новым заказчиком (перепланировка квартиры). Марта провела в диспансере пять часов и вышла около семи.
Зверевский центр расположен в глубине небольшого парка. Перед ним – куча пипла. Зал – длинный кирпичный ангар с двускатной крышей, обшитой крашенной вагонкой. Поздоровался с Борей Канунниковым. Он уже слегка пьян, с возмущением говорит, что все не понимают, не смотрят отличную живопись, которая висит в зале. Его оценка кажется мне завышенной: обычная авангардистская мазня с претензией. Потом Умка несколько раз сказала со сцены, что это не ее концерт, а презентация выставки художника…
Жара, не продохнуть. Куча народа. Неизвестный мэн что-то поет под гитару, его почти никто не слушает. Умка объявила про свое выступление и что концерт бесплатный, но что музыкантам надо кушать, и она просит кидать деньги в сумку.
Здесь Дан Каменский, Дюймовка (тоже своего рода легенда, ибо тусовалась еще в 70-е), Бийский, Баптист, Даос, Митя Берхин, друг Кирилла – и прочие. Появились Мафи и Шу, почти неразлучные, как Федотик и Роде, подошла симпатичная герла с короткими темными волосами и представилась Брагинской, которую мы не видели 100 лет! В прошлом году у нее умерла дочь.
С Умкой играл новый муж Брагинской – Гера, басист из "Коррозии металла", а тут он органист, худой стриженный мэн больного вида, по всей видимости, старый алко-наркоман. С ней и с Дюймовкой долго стояли в очереди в бар: девушка обслуживала страшно медленно. Зато цены ниже нижнего. Взял бокал вина – тут и концерт кончился.
Умка сидит в центре зала, вокруг нее поклонники. Напоминает Тайную Вечерю из "Superstar". Она всегда так: общается с публикой после концерта, продает и подписывает диски. Всякий может подойти к ней и спросить о чем угодно (любую хрень), она абсолютно доступна, в отличие от других музыкальных звезд.
Во дворе Мафи, Шу, некий Троян, с которым нас познакомили, и прочий диковинный пипл пьют водку. Троян в 91-ом купил хутор на границе с Латвией и с тех пор живет там. Шу и Мафи рассказывают, как слетали в Стамбул. Пьяный Мафи потерял в самолете все документы – и попал в турецкую тюрьму. Тюрьма и была всем, что он увидел в Турции.
– Зато теперь все средиземноморские криминалы – мои друзья!
Из Турции его выперли с соответствующей бумагой, которую он с гордостью показал.

369.

Утром Марта ходила с Женькой, Верой и Олей С. в детский театр, а я ездил смотреть и мерить квартиру на Кожуховской. Новый дом, лишенный всякой архитектуры и стен внутри. Алексей, знакомый Лёши Б., отверг все мои предложения. Непонятно, зачем просил их.
Днем поехали на дачу. Нереально зеленый цвет листвы, тепло, удивительно чистый и пряный воздух. Цветут нарциссы и один тюльпан, как аленький цветочек. Цветет и благоухает черемуха, но сирени еще нет, хотя в Москве она уже распустилась.
Вечером я растопил баню и самовар. Вылавливая лягушек из септика – утопил мобильник, выпавший из нагрудного кармана. Пришлось в темноте выкачать почти всю воду и с переноской лезть в септик и искать мобилу в ледяной воде. Телефон жужжит, бедный, из-под воды, словно зовет: спасите меня! Я его все-таки нашел, но он больше не работает: «Ship arriving too late to save a drowning witch». 

370.

На следующий день, слегка повозившись на участке, – вполне созрели открыть купальный сезон. К тому же Женька рвется на реку. Приехала К-о с возлюбленным по имени Федя. Он внук советского драматурга Погодина, наследник дома Габричевского в Коктебеле. Это довольно толстый неуклюжий лысый человек, примерно мой ровесник. Учился с Мартой и К-о в Универе, но на классическом отделении (его так тогда и звали: «Федька с классики»).
Они с нами не идут. Вода не больше десяти градусов («как в Ванне Молодости» – предательски мелькнуло в голове). Я долго стою и жду, когда перестанет сводить ноги. И кидаюсь в реку, как Иван Дурак, но без всякого Сивки-Бурки или Конька Горбунка. Кидаюсь последовательно несколько раз. Женька тоже. Даже Марта бросилась в конце концов. И была очень рада. Я помню, что ей надо развивать руку. Солнце согревает в течении десяти секунд. Развалясь в молодой траве, пьем вермут. Красивые дети на другом берегу, полуголые или по-летнему одетые. Это было как просветление: я увидел Россию, как нормальную страну, которую отныне можно любить…
Комаров и слепней пока нету. Комары появились лишь к вечеру.
К-о и Федя ушли купаться вдвоем. Потом все вместе ели «на улице», перенеся стол в тень.
Федя – странный человек: он чуть младше меня, но кажется, что старше на десять лет. Не ясно, что он любит? Единственная вещь, которую он сказал "по делу":
– Я три года был вегетарианцем, и перестал, когда заметил, что начинаю ненавидеть женщину, которая ест мясо.
Я выпил три стопки – и больше мне не дали, чтобы я вел машину. Зато Марта выпила по полной и разошлась: обнимает, танцует…
– Как я напилась! – восклицает она.
В Москве были в первом часу ночи. Выпили с Мартой каркаде – и ее стало рвать, я еле успел принести тазик.

371.

Днем зашел Марк, сын Саши Иванова, за книгами для папы. Он самоуверен, говорит мне "ты", берет без спроса гитару, на которой не умеет играть. Совершенно без комплексов. Хвастает, что "его" группа стала призером фестиваля в Булгаковском доме. Показал грамоту. Марта пригласила его пообедать, и он не отказался. Ел громко, хлебая из ложки, как трехлетний ребенок. И уверял, что будет не просто архитектором, как его старший брат, а откроет архитектурную фирму. (Верю, при этом сам проектировать ничего не будет, а будет только "организовывать".) Хочет продолжать и свою "продюсерскую" работу. С Кожекиным он перезванивается, как с приятелем. А сам еще в школе учится.
Я, не имея своей фирмы, весь день делаю проект квартиры. На улице жара, двадцать восемь градусов, побит температурный рекорд не то 1925, не то 1939 года. Я предложил Марте погулять. И тут зашел "лёнин" Сергей – и попросил денег. У нас 1000 рублей, больше ничего. Но он жалуется, что надо пополнить телефон, обещает отдать завтра. На улице его ждет пьяный друг и приятель по работе. Говорит про какой-то витраж, который хочет "проектировать" у Маши Л. (бедная!). Кажется, он совсем не спешит положить деньги на телефон.
Вдвоем с Мартой берем пиво "Red" и пьем его на берегу у Чистых прудов. Очень много народу, молодой человек неподалеку бешено бренчит на гитаре. Я предпочел бы более тихое место.
Вечером зашел Бийский. Этот тоже не страдает комплексами: хочет, чтобы Марта, как Золотая рыбка, написала и напечатала на компе письмо-заявку на выклянчивание денег из какого-то фонда. В это же время заходит девушка Соня – за фотографиями для "TimeOut". Таня Арефьева уже написала статью о нас и выслала по эл. почте. Я посадил Соню за свой комп смотреть и выбирать фото. Потом она долго болтала с Катей, с которой оказалась знакома. Поколение ночных клубов и тусовок.
Бийский залез в интернет и отправил кучу текстов по почте. Он непосредствен, нелеп, амбициозен, не дает Марте редактировать его текст, мол, «изменится формат», адресат не поймет, он, мол, потом объяснит, но не объясняет.
Ночью мы редактируем поистине ужасный текст Тани Арефьевой и отправляем ей назад.
Марта говорила с Катей. Та передала слова Сергея, что он обязательно должен прожить здесь еще месяц. А если не он, то будет жить Африка… Он уже решает, как распорядится нашей квартирой. Но денег не платит. И с нами ничего не обсуждает. Вообще не выходит из комнаты.
Утром, когда я отправлял в школу Женьку, слышал, как он ругает восьмимесячного Тимошу: "Так и будешь получать!" – а тот орет. Очень нежный и продвинутый человек! Побыстрее бы уже они съехали. Наша жизнь напоминает ситуацию в Томилино, но наоборот (я в роли Ольги Романовны, хозяйки дома).
Зато понял, что на Эно (Eno) я не иду. Самый дешевый билет – 950 рублей. А после Сергея и пива у нас осталось 600. И мне еще покупать мобильник.

372.

Апофеоз бессмысленной смерти: парня у Казанского вокзала убили потому, что "проиграли". Два блатаря играли в карты на то, что проигравший выполнит любое желание победителя. И победитель потребовал кого-нибудь зарезать. И выбрал этого парня на соседней скамейке. Мог выбрать кого-нибудь другого. Абсолютная свобода… Проигравший подошел и зарезал: пацан сказал – пацан сделал!
…Первую половину 24-го мая провел в очередях в бывшем ОВИРе, а теперь в паспортном столе милиции. Ничего не изменилось: живые очереди в два кабинета. Мне туда, куда толкаются все. Ведь понадобилось зачем-то вводить вкладыши для детей при пересечении границы, а столько лет обходились. Тут же получают паспорта, подают документы, выруливают прописку и т.д. А в соседний кабинет стоят за загранпаспортами. Каждые десять или даже пять лет их надо менять, собирать все справки, потом отстаивать дикую очередь! Мне это тоже скоро предстоит. Но сперва надо получить вкладыш на Женьку. А для этого иметь несколько ксер и выписку из домовой книги. А за ней ехать в ДЭЗ. А там тоже очередь.
Уже после завершения их рабочего дня попал в кабинет и получил простыню для заполнения. И новая очередь – сдать ее. Молодцы – хоть продлили свой рабочий день.
А дома снова Бийский – опять пишет прошение о деньгах. Пришла Соня за новыми фото нас с Мартой. Ищу их и пишу для нее комменты.
Ближе к ночи пришла Маша Л. с Юрой, "лёниным" Сергеем – и деньгами. Она принесла вино, я достал водку. Звонит Лёня (на мобильник Сергея) – и я пытаюсь выяснить у него про новые деньги, которые мне опять доставать (неизвестно у кого!). Маша Л. говорит про мужчин:
– Главное, чтобы плечи не были покатыми…
Сергей жалуется, что иногда впадает в депрессию, не знает, чего ждать от жизни. Я учу его, что ждать ничего не надо, не надо рассчитывать, что счастье появится в будущем, или считать, что оно было в прошлом. Надо считать, что счастье есть теперь, тебе дана абсолютная полнота бытия, у тебя все есть. И только твой эгоизм, твое желание, чтобы все было по-другому, чтобы мир специально изменился под тебя – мешают это ощутить. Чтобы быть счастливым, надо быть смелым и самодостаточным. Вспомнил и слова брата старца Зосимы. И какие-то телеги дзен.
Промелькнул Ануфриев, который не заговорил ни о деньгах, ни о чем, а лишь о выставке в ЦДХ, откуда он вернулся. Я всю современную живопись скопом обругал: "Небось, такое же говно, как раньше…"
Упился страшно. А потом снова пришел Юра – за фотоаппаратом. Пришел очень тихо: Марта нашла его на кухне в отключке, с недокуренным косяком в руке. Он слушал Kate Bush в наушниках. Докурили с ним косяк – и работа уже совсем по боку. Лежали с Мартой до утра и слушали музыку.

373.

Утром режущая головная боль – как уже давно не было. Поехал на Горбушку покупать мобильник. О. Анатолий, работающий здесь продавцом, отвел в ларек своего приятеля. Новый стоит 1570 рублей, подержанный – 1500. Попробовал отремонтировать утопленный у парня в маленькой мастерской. Ждал полтора часа, болтал с Толей, ходил по Горбушке, искал диски. Смотрел, как Толя торгует.
Это напоминало поединок ленивого тореадора с еще более ленивым быком, который вообще не знает, зачем он сюда зашел, и, главное искусство тореадора заключалось в том, чтобы не отпугнуть быка, не выпустить из отдела слишком рано. Толя вальяжно и с большим достоинством показывал, какой он специалист, чтобы потенциальный покупатель понял, какой он сам – лох, и вот теперь, ничем не рискуя и совершенно задаром, может узнать великие секреты, которые Толя откроем ему, как другу. «Да, это хорошая штучка, но дорогая… Это тоже хорошая машинка, но в ней есть такой-то дефект… Ну, эту вы скоро понесете в ремонт… Да, у этой – лучшее соотношение цены-качества… Берете? Отлично!.. Но есть один момент, о котором обычно не говорят…»
Он доверительно разговаривает с покупателем, предупреждая, что аппарат, конечно, отличный, однако, вот досада, не читает какой-то формат, для чего его надо перепрошить. «Это займет час времени. И будет стоить еще полторы тысячи, зато у вас не будет проблем…»
Я похвалил его за честность. Напрасно: эти мнимые перепрошивки – существенный навар продавца, – объяснил мне Толя. Зато в своем «магазине» у него уже авторитет, он защищает права продавцов, даже хозяева в чем-то слушают его …
Починка мобилы не удалась, и я купил подержанный со скидкой (по дружбе) – за 1300. Такова цена спасенных лягушек.
С утра в Москве не было света – и Керви не поехал за деньгами, которые обещал заплатить Марте. У нас ничего не работает, в том числе компьютер: в Москве перебои из-за жары. Жара уже 32 градуса, новый рекорд. После грозы в городе очень славно! Ничего не пью, до четырех ночи кую проект перепланировки (электричество дали в три часа). Лишь реанимировал мобильник – позвонил заказчик. Хочет увидеть результат.

374.

Раскольников обладал духом дзен. Он признается Соне, что если задумается: Наполеон он или нет, то, значит, он точно не Наполеон. Наполеон ни о чем таком не задумывался. Как и о том, имеет ли он право перешагнуть через кровь, или нет…
В дзене есть серьезное противоречие. Если ты задумываешься и стремишься "пробудиться" – ты далек от пробуждения. Так же, как и любой ни о чем не задумывающийся. Но если ты не задумаешься – ты тоже не пробудишься, что очевидно. Пробуждение должно произойти внезапно, независимо от твоей воли и желания. Нельзя ему способствовать, нельзя неспособствовать. Это логическая ловушка. Надо с помощью какого-то озарения понять, что ты уже просветленный – и ты немедленно им станешь. К просветлению не существует предварительных шагов. Пропасть перепрыгивают в один прыжок и без разгона. И без прыжка.
Но так не бывает. И вообще, как в дзеновских монастырях определяют: получил кто-то сатори или нет? Верят на слово? Или смотрят по глазам? А как насчет их идеала вечного сомнения?
Или все же просветленный и правда виден невооруженным глазом, как виден веселый или грустный человек? А просветленный должен быть веселым и грустным сразу. Веселым оттого, что все понял. И грустным – от этого же.

375.

Воскресные дни на даче: классика копания и пересаживания растений. Пересадил огромную сливу от сараев, сирень, жасмин, сосну.
Марта топила баню и от усердия довела температуру до 96 градусов – даже я мог быть в парилке лишь при открытой двери. Печь раскалена докрасна. Закрой я дверь – дошло бы до 100 градусов и выше.
На следующий день погуляли вдоль реки до карьера. Погода непонятная, солнце, тучи. Забрался на вышку, устроенную кем-то на сосне у ручья. Вечером начался ливень – и под ним мы поехали в Москву.
Дома полная ванна горячей воды, наполненная через электронагреватель Atmor (в доме отключили горячую воду). Марта делает Сергею выговор, он уверяет, что не знает, кто это сделал, наверное, Катя. Катя говорит, что не имеет к этому отношения… Сергей совсем заврался. Он сообщил Юре, что расплатился с нами и урегулировал вопрос с квартирой. И то и другое – его фантазия. Он вообще не выходит к нам – в те редкие случаи, когда бывает дома.
Пока несколько часов беседовал по мобиле с заказчиком, на городскому звонили П., Саша Иванов, Мочалкина… Договаривались насчет завтрашней Поляны.
Марте сделала выговор Кате – и Ануфриев сам принес деньги, 200 баксов, и обещал выехать к 10-му июня. Дай Бог! Денег он платит больше, но и стол у нас общий, то есть мне приходится чаще ходить в магазин.
И все говорят, что пропал Кемеровский. Ни слуху ни духу уже 20 с лишним дней.

376.

В "TimeOut" (№21) вышло наше интервью, с заголовком «Система». Дебильное интервью в том варианте, которое Таня Арефьева прислала нам по почте. Как всегда! Я даже дочитать не смог. Зато интересный как бы мой "портрет", сбацанный журнальным художником. И несколько фото из нашего архива.
Позвонили с Ren-TV, спросили, пойдем ли мы на 1 июня – и во сколько? Они прочли интервью и где-то достали телефон. Хотят сделать интервью с Мартой прямо на Поляне.
Марта, возвращаясь из онкодеспансера, купила два номера. Но я в ярости. Читая подобные материалы, я всегда спрашиваю себя: где берут таких уродов, которые говорят так кондово и тупо? А это просто журналисту лень поработать с текстом, сделать полную расшифровку или грамотно скомпоновать суть. И не писать отсебятину! Все журналисты – халтурщики, да еще в таком дурацком журнале!
Погода тоже соответствующая: дождь всю ночь, мрачные облака в небе.
Вот и лето наступило.
А у М. М., мамы Марты, нашли рак: затемнения в желудке на рентгене. Биопсия дала "положительный" результат. Надо делать операцию. Марта, наконец, стала внимательна к М. М. Та же, вместо того, чтобы что-то делать, летит в Америку.

377.

1 июня. Марта еле-еле поднялась по царицынской лестнице… На Поляне были все те же. Но все равно каждый раз здесь случаются новые прикольнЫе люди (ударение именно здесь, балбесы!). Или вдруг возникают те, кого уже и ну думал встретить, словно восставшие из мертвых. Например, Синоптик, которого я не видел 20 лет. Он почти не изменился, лишь немного седины в бороде. Зато теперь он глухой, как мне объяснил П., хотя потом выяснилось, что он все же что-то слышит или читает по губам. Работает с женой в фотолаборатории. Сын – крутой компьютерный специалист. 
Был Саша Назаров, Пит Подольский, Оля С. с Верой, Саша Иванов с Ниной и всеми детьми, Федя, сын Ирки… Подошли Кирилл с Катей и Федей, Мочалкина с девками и камерой, Варя, Ирка Мадонна, даже Настя… Были обнаружены Алиса с Володей и младшим сыном, Мафи, Шу, Бил с Водного стадиона с тремя детьми. Подвалил Толик Пикассо с красивой Ульяной, (отсидевшей из-за него два года). Появился Шамиль в обязательной шляпе и индейской жилетке с бахромой. Нашлись Йоко, Кентис, Баптист (конечно), Саша-художник (конечно), Яша Севастопольский и Алхимик, Таня Казанская, Тамара Кожекина, "профессор" Данила Давыдов, Ромашка, Михась, Шапокляк, Витя Рябышев, Маркел в пиджаке и стриженный…
С Алисой и Володей говорили о возможном путешествии в Крым. Они тоже решили ехать на машине. С Мафи снова говорили о его турецкой тюрьме.
– Я практиковал в ней свой английский! – хвастается он на этот раз.
Марта дала обещанное интервью перед телекамерой для Ren-TV. Пришел замечательно толстый поп – с попадьей, как я думал, а, на самом деле, монашкой, которая беспрерывно снимала его на камеру. Стало его снимать и телевидение. Шамиль сказал, что это Сергий Рыбко, бывший Юра Террорист. Карикатурно большое пузо, лысина.
– Так попов изображала советская пропаганда, – сказал Назаров.
Настя отправилась с ним общаться: "Считаете ли вы, что в хипповой идее было что-нибудь хорошее?" – "На 90% было хорошее!" – ответил поп. – "Батюшка, я не ожидала от вас больше 50-ти!"
Человек в перьях и с индейской внешностью восседал на странном сооружении с пропеллером-зонтом, которое стояло на колесах и играло. Он и сам играл на баяне – очень смешно совковые вещи, стучал и дудел. Парень с еврейским носом хорошо пел Бошлачева. Несколько человек играли на волынке и какой-то "кофемолке" (колесная лира, харди-гарди, видел у Планта), скрипке, флейте, барабанах. Волосатый парень с электрогитарой (Миша Ветер) очень славно играл блюзы. Вокруг забористо играющего немедленно собирался пипл и начинал подыгрывать на всем, что есть – и танцевать.
Огромное количество (голодных) детей: наши пирожки и чипсы, только я вынул их из сумки, были оприходованы с чудесной скоростью… Если соединить всех "наших" детей за руки – перегородили бы всю поляну. Они сами организовали цепь и стали испытывать ее на разрыв. Женька каждый раз оказывался слабым звеном. Дети Саши Иванова его постоянно валили. Но и таскали на себе. Им хорошо. Да и нам. Было выпито немерено вина, искурено гаша. Даже П. покурил – «после двадцатилетнего перерыва».
Шамиль подошел и спросил, почему я не звоню? Он будет рад, если я заеду в гости. Предложил покурить травы, которую еще, правда, не подвезли. Поэтому я предложил покурить "наш" гаш, который есть друзей, но он уже кончился. А потом мы ушли: Саша Иванов пригласил всех к себе. Поехали Синоптик, Оля С. с Верой, Ирка, П., который бросил нас в метро, Назаров. Женщины изготовили две огромные кастрюли макарон и салат, пока остальные зырили музыкальные фильмы. Еда была сметена за десять минут. Как и несколько литров вина. Дети, восемь человек, – самые голодные. Женька трижды просил добавки.
В метро мы попали уже около часа, прямо перед закрытием. Я спросил Марту, как поедем? Она очень устала, все время бегала за Федей, пока Кирилл и Катя тусовались.
– Решай сам, – говорит устало.
Я решаю ехать до Чкаловской, а оттуда идти пешком. На Крестьянской заставе она вдруг вздумала выходить – и закричала, когда я попытался ее удержать:
– Ты все решаешь сам и не заботишься обо мне, хотя обещал!
Все прилюдно. Может быть, поэтому Оля передумала ночевать у нас. Идем по ночной улице домой. Я тащу все сумки и чувствую себя ужасно виноватым. Дома Марта лишь стонет. У нее все болит: ноги, спина, почка…

378.

На следующий день она стала добиваться: зачем она мне нужна? Люблю ли я ее? Ведь она обуза мне…
Утром позвонил отец и попросил забрать из госпиталя. Я в похмелье и мне тяжко. Госпиталь защищен, как крепость, все необходимые меры против террористической атаки приняты. Внутрь не пускают без паспорта. Даже водительское удостоверение не канает. Поэтому полубольной отец тащит вещи из палаты один. Выписали его тоже неожиданно, не предупредив. Женька увязался со мной и остался в Жаворонках. Цветут сирень и боярышник.
В Москве у меня встреча с Алексеем-заказчиком. Он дает мне новое задание. Потом позвонила его жена – и высказала новые пожелания-замечания. А Настя ждет нас на д/р.
У нее Андрей Архитектор с женой Машей и дочкой, Анька Орлова, ужасно располневшая, как подобает матушке, Кирилл Баринов. Заговорили о Рыбко, с которым вчера общалась Настя. Вчера же она познакомилась с Шамилем, сославшись на то, что слышит о нем двадцать лет от Кирилла Баринова. Кирилл уже пьян, ссыплет сведениями. Анька защищает толщину батюшек: трудная нездоровая жизнь, посты, службы, все на ногах. Пузо – результат не излишеств, а аскезы. Рассказала про свою жизнь в рязанской деревне, как их дом ограбили цыгане, как трижды грабили храм, как ссорится со старостой прихода, у которой все схвачено в местной епархии…
Пришел Слава Бенгальский – прозванный так за то, что изучал в Питере бенгальский язык. Настя назвала его "питерщик" – за любовь к Питеру. А еще Индии, куда недавно возил молодую жену. Ей там не понравилось, поэтому он собрался разводиться.
Марта сама заговорила про Крым. Хотя она хочет ехать на Соловки, как пять лет назад, а я обещал, что буду выполнять ее желания. Я согласен и на Соловки. Маша, жена Архитектора, спросила про дом в Крыму:
– В Фиальте, – это там же, где у Прохора?
– Смешно, это у него там же, где у меня…
– А!..
Марта не разрешает мне хвалиться баней, ее мужественным строительством. Зато показывает всем "Райдер" с ее повестью. Дарит номер Кириллу Баринову. Все смотрят кино о вчерашней тусе, которое снял П. Это действительно надо снимать на видео, а не на фото.
Уже в дверях я спросил Кирилла: хочет ли он покупать дом в Крыму? Об этом меня попросила его мама (она специально продала картину, чуть ли не Коровина). Марта интересуется: не хочу ли я продать ему свой?
– Ты же обещал продать, если я захочу!.. Зачем ты тогда у него спрашивал, разве не для этого?
– Чтобы знать, искать мне, когда я там буду. Если, конечно, мы там будем…
Ибо все у нас сложно.
От пьянства совсем травяное настроение. Никакой уже работы. Зато сладкая бурная любовь. Марта говорит, что не может без меня жить. И при этом я чувствую себя все время виноватым.

379.

Марта снова плачет. Больше месяца не было такого. Опять она вспомнила. И спрашивает: зачем она мне нужна? Могу ли я любить ее, если не могу с нею ходить по горам? Это я предложил съездить в Крыму в Новый Свет и побродить там по скалам… 1-го я видел, как она слаба. Ну, что ж делать! Не всем быть сильными. А я могу пожертвовать и Крымом и всеми путешествиями. Ибо она не хочет, чтобы я ездил без нее. Но продать дом мне пока невмоготу.
Весь день она грустная и больная.
До семи утра делал проект, но заказчик Андрей уехал на дачу. Поэтому я поехал на Горбушку – с родителями, привезшими Женьку, на их Volvo. Толя обещал им найти какую-то технику.

380.

Позвонил Толя и пригласил к себе в Ашукинскую «на шашлыки». Я предложил П. с Настей поехать с нами. В два я отдал альбом Андрею-заказчику, получил 23 тысячи рублей и вернулся домой. Очень скоро приехали П., Настя и Егор с коляской. Вместе с компьютером все с большим трудом затиснулись в машину.
У Толи во дворе какой-то молодой человек и дети делают отмостку перед домом. Толя жарит в саду шашлыки. Хорошо играет последний Плант.
Марта спросила о котятах, что не так давно народились у их кошки. Оказалось, одного котенка раздавили, второго убил гирей Глеб. Это очень расстроило Толю. Он думает, не садист ли Глеб, и что может случиться, когда у него будет больше сил? Это развенчивает миф о его "блаженности"…
Толя заговорил о Патриархии, о том, что на него есть "дело" и какая-то "запись", почему ему не дают ближний приход. Он всего боится, даже соседей, которые, якобы, подслушивают и могут "донести". Кому?
– Патриархия – это тоже КГБ!
После шашлыка во дворе – Марта предложила всем ехать к нам. Это ее хобби – кучковать друзей. Толя сперва отказался, но потом согласился. Поэтому я отвожу Марту и Олега с семьей, потом возвращаюсь за Толей, его семейством и Женькой. По дороге купили еще вина.
За это время Марта затопила печь в бане. За час температура 70 градусов. Люди перекусывают, болтают и не хотят идти. Я парюсь один. Лишь через час появляется публика, да и то не париться, а просто пить вино.
Марта заговорила о благости Бога, в которой она сомневается. Лена, словно поняв намек,  сказала:
– Глеб – это очень тяжело, но он нам дал очень много и – сохранил семью! Он сделал всех, особенно меня, более серьезной.
Но Марта хочет знать, почему так ужасно складывается жизнь? Я говорю, что жизнь – это вообще не место для счастья – правильно сказано в Библии про искры – и ничего хорошего от нее ждать не надо. Несчастья надо воспринимать нормой. И смерть – как благо. Я действительно совсем не цепляюсь за жизнь и ничего не жду. Я готов уйти в любой момент. Это не мудрость дзен – понимать, что это и есть счастье и все мы счастливы, но, может, это предварительная ступень.
В 12 ночи возникло предложение пойти купаться. Я просто набросил халат. Очень много комаров, крапивы и мокрой травы. Зато поют соловьи. Место, где был спуск к реке, совсем заросло, хорошо, что я взял фонарь. И первый выкупался: Марта хотела, чтобы хиппи утерли нос православным. Потом, после долгих колебаний – Толя. Но и после этого он не пошел в парную. Чтобы составить мне компанию, когда спала температура – пришла Марта. И уже совсем в конце – П.
У меня как всегда после парной разболелась голова. Легли поздно, мучили комары. Первый раз спали на достархане. И крутая любовь, как всегда после бани.

381.

В семь утра, после часа сна, меня разбудил Толя: ему надо ехать в Москву на работу. Солнечное, очень тихое, славное утро. Удивительная свежесть воздуха и красок.
– Как хорошо бывает летом, – воскликнул Толя. – И какое оно короткое!
Отвез его на автобус и уже не мог заснуть. Начали просыпаться дети. Заголосил Егор. Какой уж тут сон!
После завтрака пошли на детский пляж, где все, кроме Лены, купались. Мы пили вино и наслаждались первым теплым летним днем. Тихо, нет людей.
Обед во дворе силами Марты и Насти. Говорила в основном Лена: о счастье, Глебе, какая она была веселая, о своем родном Северодвинске, и как она любит север (об этом же и Марта). И об ее трепетном отношении к морю. Но ей понравился и Фиальт. Она бы с удовольствием поехала туда и в этом году.
Дети запускают змея, борются на траве. У Женьки, наконец, отличная компания.
Отвез их в Ашукинскую. Вожу после хороших выпивок и без прав. Марта на обратном пути вела от леса до дома. Я вроде и устал, но заснуть не могу. Дурацкое состояние. Олег и Настя без особого успеха и упорства пытаются уложить Егора. Очень у нас разбалованные дети – в сравнении с Тимошей.

382.

Днем пошли на дальний пляж. Море комаров. Я один искупался в ледяной воде. Начался дождь, погнавший нас к дому. Едва дошли, дождь превратился в ужасный ливень, под которым П. попилил в магаз за вином, хотя мы пытались его удержать. Долгий хороший обед с разговорами и возлияниями. Спорим с Настей о православии, которое, якобы, ближе к истине, чем другие религии. Заводила спора – Марта. Сыплет культурологическими сведениями. Настя их все последовательно отрицает. В том числе интерпретацию истории с Авраамом и Исааком, – как традиционное у древних народов принесение в жертву первенца.
П. привычно отмалчивается.
И тут звонит Штольц и просит приехать завтра к нему в Абрамцево, посмотреть, как делается фундамент.

383.

С утра тепло, потом дождь и даже ливень – едва мы приехали в Абрамцево. Выехали летом, приехали осенью. Марта теперь всюду ездит со мной. У Штольца нас ждет прораб по фундаменту, человек южных или восточных кровей, и компаньон Валера. Ходим по мокрой земле, облепленные комарами, прячемся время от времени в микроавтобус Штольца – и обсуждаем работы. Делая проект, я не заморачивался фундаментом, предложив типовой, и вовсе не учел рельеф места, будто дом стоит на идеально плоской земле, что далеко от реальности.  Женька играет с Аленой и Антошей на ноуте Штольца. Алена очень похорошела.
Теперь весь день дождь. И новый проект – фундамент Штольца.

384.

Моя жизнь на даче: с утра кошу траву, пересаживаю растения. Не жарко, едва не холодно. Достают комары. Потом до ночи делаю проекты.
Но сегодня вдруг жаркий день, и мы пошли на реку – с Женькой и присоединившимся Сашком, соседским мальчишкой. В такую жару подходит даже очень холодная вода. После купания жизнь кажется довольно сносной. Только дети досаждают криками.
Романтическая прогулка вдвоем с Мартой на дальние поляны. Проклятие нашей природы: комары и крапива. Комары вились за ее ногами, как чайки за сейнером. Она сделала венок из полевых цветов и стала еще краше. Настоящая русалка. Много фотографировал ее, одетой и обнаженной в траве.
Пытаются пробиться какие-то чувства природы: красота солнечных полян, запах леса и травы, река в деревьях. Но как-то не до конца. Настоящего расслабления и счастья не наступает. Будто не могу взлететь, как слишком тяжелая птица…
Зато дома жаркая, как погода, любовь прямо на полу, потом в постели. Она делает все, чтобы мне было хорошо, чтобы всем было хорошо и на пределе блаженства – за прошлые и, может, будущие муки.
 
385.

Есть ли Бог? Чтобы ответить на этот вопрос, надо сперва ответить на вопрос: что есть Бог? Может быть, он артист или директор театра? Мистический Отец, как считает православная Настя?
Тогда задайте этому «отцу» вопрос: зачем он это все затеял? Нет, ему не задают вопросов? Прекрасно! Или нам просто не понять его ответ (и замысел)? Еще лучше! Но это то же самое, что сказать, что непостижимая природа создала все с непонятной нам целью. Или без цели. Не все ли равно? Ведь это Бог нужен нам, а не наоборот (если без спекуляций и Гегеля). А раз мы ничего не понимаем в нем…Представьте машину, которой мы не можем управлять, которую не можем заставить ехать, от которой нам никакой пользы. От Бога есть польза? Назовите! Или окрестить его машиной – некорректно? Так я с этого и начал: что же он такое? В какие понятия он вкладывается? Ни в какие? Он больше всех наших понятий? Зачем же говорить о том, о чем нельзя говорить, о том, о чем мы не можем говорить в силу отсутствия хоть какого-нибудь инструментария?
Он – это то, что быть не может, как круглого квадрата (бесчисленные философы, начиная, по меньшей мере, с Аристотеля, своими бессмысленными попытками сказать о Боге что-то толковое убедили в этом). И когда ты попытаешься ответить на этот вопрос сам, без глупостей и банальностей, у тебя пропадет охота задавать его.
Но вообще, как голимый совок, я думаю теперь лишь о работе или сексе. Просто потому, что ничего, кроме работы в моей жизни не осталось. А секс, как и у Марты – единственная положительная эмоция.

386.

Днем отвез М.М. в Шереметьево, где вылет задержали на семь часов. Поэтому отвез ее обратно домой, оставив ее вещи в камере хранения.
Стоило приехать в Москву, налетели, как смерч, гости: Маша Л. с Мочалкиной и детьми, режиссер Саша Купер, Ирка, потом ее дочь Катя. Наконец, П. Марта съездила на РТР и привезла кассету с записью интервью на Гоголях, где они с П. спичили за идею. Устроили просмотр.
И в довершении всего совершенно неожиданно приехал Штольц, да не один, а со Славой Длинным, его женой Леной и Прохором. Им даже негде сесть. Зачем приехали – непонятно. Штольц-то за проектом. Слава, впрочем, заговорил со мной о проекте его будущего дома.
Пью, болтаю, периодически возвращаясь к компьютеру. Делаю три проекта сразу: Штольцу, Алексею (это уже второй, на этот раз проект электрики) и свой главный – дом под Домодедово, где так же намылился спроектировать электрику и отопление. Штольц заплатил за проект фундамента 500 долл., хотя я думал получить максимум 200. С Прохором говорили о Крыме, откуда он только вернулся. Вода двадцать градусов, бензин есть, вкладыш на детей на границе не спрашивают.
В одиннадцать вечера заехал Алексей за проектом квартиры. Потом позвонил Штольц и сообщил, что забыл свой проект в такси. Поэтому я печатал его второй раз в первом часу ночи. И доделывал главный.
Ночью снится, что проектирую.

387.

Проснулся в восемь утра от тошноты. Не то вино, не то несвежий сыр, спасенный из холодильника М.М. Просидел в обнимку с унитазом полчаса, долго безрезультатно выворачивало. Больше не мог заснуть. В первом поехал к Марине Николаевне на Сокол "визировать" проект – без завтрака и в хреновом состоянии. Она сидит в собственном офисе, у нее несколько помощниц. Признала, что проект сделан тщательно. А я остался в недоумении: надо ли мне было что-то ей заплатить или подарить цветы, коробку конфет? Но пока я не получил за него денег. Да и сам проект заказчики не приняли: Саша угодил в больницу, а Таня второй день справляет д/р. Так и не встретились.
Зато последовательно попал в жуткий ливень и в ОВИР, где почти без очереди получил вкладыш для Женьки. Непонятно зачем, как потом выяснилось…
Из ОВИРа домой – делать проект для Артема: он согласен заплатить три тысячи долларов за Лёнин дом к 20 июня, но "взамен" хочет от меня мзды в виде небольшого проекта. Поели и без Женьки поехали на открытие выставки Лены, жены о. Анатолия, в ЦДХ. Внизу нас встретил Толя и, минуя контролеров, отвел в маленькую галерейку на втором этаже. Мы как раз вовремя. Речи, коллективные фото, рок-бард Юля играет на гитаре. Тут Прохор с Гришей, Слава Длинный, актер Женя Воскресенский, о. Александр, толины дети, сама хозяйка галереи, молодая крашенная блондинка в черном – с мужем, неизвестные лица. Тут же и Настя, с которой мы в основном и общались под белое и красное вино.
Лена ничего не знает, даже то, что Ялта находится в Крыму. Зато какие удивительные работы! Какой-то особый дух и цвет! Марта объявила, что Лена – ее любимая художница, а уж она-то видела художников! Она считает, что Лене надо расписывать церковь.
– Но кто же даст?! – смеются обе.
Слава снова заговорил про проект дома. Работа пошла! Было б всегда столько работы – что это была бы за жизнь!
Настя, вместо того, чтобы сменить П., который сидел с Крошкой, поехала с нами в "Б-2" на презентацию альбома Умки "600":
– Он задолжал мне много отгулов!
Приветствовать нас стали уже у метро, в том числе люди из глашкиного фильма. Дождались Мочалкину в кафе внизу. С ней снова Купер. Появилась Шапокляк и прочий знакомый пипл. Умка вручает нам свой новый диск.
В клубе нас выставили из пустующего "зальца", якобы "зарезервированного администрацией". Мест нет. Умка играет альбом, который мне не очень нравится. К тому же очень устал. Марта, сперва, как и я, умиравшая от усталости, стала без устали плясать с Максом Соболевым, Купером, мной… Я тоже проснулся на вещи про "летающую тарелку" и "Бим-бом": волшебная сила искусства, мертвых поднимает! Но конца концерта не дождались: еще много дел.
Дома к нам сразу зашли Маша Л. с Юрой, которые хотели взять какие-то вещи. Пили вино и пиво, а Марта возмущалась сексистской позицией мужчин, не считающих женщин за равных... Лишь стоя на коленях – ты станешь «равен» женщине…
…Умка в "600" поет, что из всех нормальных реакций нам остался только смех… Смех – это было при совке. Теперь у нас даже этого нет. Тогда мы смеялись над глупым режимом и его корявыми усилиями быть выше реальности. Теперь у нас есть просто жизнь, вещь довольно скучная, если не трагичная, и совсем не смешная. Над чем нам смеяться? Над собой?

388.

А утром мы поехали в Киев, Одессу и, наконец, – в проклятый Крым!


P.S.

Сейчас я недоумеваю: как я все это было возможно – и зачем? Затем, что в тот момент я не мог ее бросить. Вообще не мог бросить. И понадобилось еще четыре года, чтобы обе стороны созрели для невозможного. И Женька подрос настолько, чтобы однажды самому назвать по имени то, что происходило перед его глазами.
За это время мы попробовали всё: дикую любовь и психоделию, путешествия, возобновление активной хипповой жизни в ее революционной фазе, работу над журналом… Она захотела водить машину – и я стал ее учителем. Она захотела собаку – и завела ее.
На это же время пришлось много других событий: Лёню выпустили с зоны, Кирилл разбился на скутере и надолго попал в больницу, затем последовал его развод, издание ее книг, попытка защиты диссертации, ее преподавание в МГУ… И, наконец, мы уехали жить в Крым, по ее желанию, чтобы испытать еще и это. Мы хотели понять: не найдем ли мы в этой земле долгожданный идеал? Но, прожив год, прекрасный, великолепный год, – нашли лишь окончательный крах.
Ничто не сблизило нас и не соединило вновь.
Многих персонажей повести уже нет в живых: Ирки Мадонны, Шамиля, Пони, Холодильника, Бийского, Сергея, мужа Оли С., .Жени Кемеровского, Феди Погодина… Ушли Баптист, Теря, Папа-Лёша, Гуру, Леха Длинный, Витя Рябышев, Михась, Мочалов, Кирилл Плеер – и даже Боб Брозман! Умер муж Ани. Умер мой отец, точнее отчим. Даже подумать страшно, что будет еще через несколько лет!
Я помню, как Марта говорила, что всегда счастлива или могла бы быть счастливой, если бы другие не мешали. Счастье – это спокойствие души и уверенность, что все хорошо и можно пользоваться жизнью, не задумываясь над ее мрачными глубинами… Она ничего не хотела про них знать. Заглядывать в «глубины» – не предназначение женщины. Когда жизнь заставляет их туда заглянуть – они сходят с ума. Некоторые мужчины, наверное, тоже. До описанных здесь событий она жила, может быть, не особенно весело, но спокойно, как, в общем, живут все: трудятся, выполняют долг, не дают себе утонуть. Но и не взлетают. Сперва операция, а потом мои ничтожные приключения в Крыму – вырвали ее из этой обыденности. А еще она, может быть, поняла, что кончилась молодость, время, в котором ей было комфортно, к которому она привыкла, которым она пользовалась легко, как палочкой-выручалочкой. Она так и не нашла слов и приемов, чтобы защититься от того, что ей открылось, восстановить прежнее чувство жизни и легкости.
А я в этот год понял, с какой бомбой живу. Я увидел, что такое женское безумие, когда человека невозможно вернуть в себя и что-то объяснить, сколько бы упорства и доводов ты ни употребил. Моя рана после BV зажила, хоть иногда и саднила. Ее рана обладала гениальной свежестью. Летом в Фиальте я снимал ее ночью со скалы, откуда она собиралась броситься. А потом уже в Москве, на Воре, она вдруг убежала в баню, где я нашел ее голой, с веревкой на шее. Веревка была примотана к ручке и перекинута через дверь. Я не знал такого способа. Через два года так повесится Теря.
Я понимал, что живу с навсегда психически больным человеком, который зависит от меня, а я, поэтому, завишу от него. Что мое поле свободы и спокойствия стало еще меньше. Что я живу с психическим и физическим инвалидом и потому не могу его бросить…
В конце концов, ведь это она меня бросила! (С интонацией мужа из «Кроткой».) Может быть, чтобы вернуть мне свободу и не портить жизнь? Но ведь я сам стал тогда инвалидом и нуждался в поддержке. Это могло бы нас сблизить. Напротив: она решила выполнить свою давнюю "месть" и сделала мне то, что, как она считала, когда-то сделал ей я. Для нашего брака это был смертельным номер.
Группа распалась, и потрепанные участники начал сольную карьеру. Теперь будет видно, что каждый из нас стоит по отдельности – и что вынес из этой долгой пьесы? Я, например, любую семейную сцену воспринимаю отныне, как «формулу развода», как у мусульман, после произнесения которой – двое считаются свободными. Если это превращает близкие отношения с женщиной в невозможные – значит, я буду готовиться к худшему…

А что же Аня, с которой, можно сказать, все началось? Она давно исчезла из повести, превратившись лишь в тяжелое воспоминание, вроде извержения Везувия.
Мы не виделись много лет, практически все годы, что я прожил с Мартой. Иногда я воображал нашу встречу, конечно, случайную, где-нибудь на бульваре, где она гуляет с коляской или без нее, с маленьким ребенком, к появлению которого я, возможно, косвенно причастен. И ждал упреков: ты нанес мне рану, рассорил с друзьями, вообще все поломал!..
В реальности мы встретились на открытии выставки Лены М., жены о. Толи (как он конспиративно назван в повествовании, собственно, как и некоторые другие лица). Она действительно была со своим маленьким ребенком, но никаких упреков я от нее не услышал. Разговор получился коротким и скомканным, отягченным присутствием Марты, которая предпочла не увидеть несчастную «разлучницу» совсем. Она вычеркнула Аню из списка людей, которые существуют для нее на свете. Я не знаю: умеет ли она любить, но ненавидеть она умеет – это точно. Такой характер.
Момент нового появления Ани был особенный: я продавал квартиру на Потаповском, мы совместно делали ремонт в новой квартире Марты и Женьки, мы готовились к великой пробе жить раздельно. А потом была болезнь и смерть отца, моя больница, окончательный разрыв с Мартой. И моя новая иностранная любовь, ставшая для меня компенсацией всего того, что я испытал за два года. Она стала сумасшедшим счастьем и утешением. Но и она кончилась вдруг, словно то, что не может быть долго, как слишком хорошее.
И вот тогда Аня появилась снова, будто специально, чтобы поддержать меня. Возникла прежде всего виртуально, ибо лично мы почти не общались, словно запрет на общение с ней не был снят. А потом умер ее муж, и она вдруг приехала ко мне в Крым, с маленьким ребенком, почти так же, как девять лет назад. Мы оба были свободны и полны большой симпатии друг к другу, вопреки всему, что случилось и описано в этой правдивейшей истории. Тем не менее, по разным причинам мы решили остаться друзьями, так и не переведя наши отношения в те, за которые меня так упрекала Марта. А вскоре она избрала в спутники жизни одного из героев повести, моего достойного друга, и этот выбор с моей точки зрения был абсолютно правильный.
Но вот парадокс: насколько за эти годы мы стали далеки с Мартой, превратившись почти в чужих людей (это после стольких лет брака!), настолько стали (дружески) близки с Аней. При этом не оправдались все предсказания и пророчества Марты о нашем будущем союзе, стоит ей уйти. Мы нашли другой вариант. Но это снова долго объяснять – и достойно отдельной повести…

Так выпьем же за прекрасных женщин, которые заставляют нас страдать и тем возвращают нам душу.

2004-2014