В отношении Родиона Яковлевича, второго мужа моей мамы, «отчим» – не совсем правильное слово. К тому же, холодное и неприятное. "Папа" я его тоже называть не могу, хоть и обращался к нему всегда именно так. Но, говоря о нём в третьем лице, я буду называть его «отец», или по имени.
Мне было около шести лет, когда мама вышла замуж за человека моложе её на три года. Познакомилась она с ним, работая в НИКФИ*. Родион работал там же, помощником сантехника. В день знакомства Родион явился со своим наставником на вызов – узнав о неисправности в женском туалете, сантехников вызвала мама. Находясь в одном учреждении, по-другому они, видимо, встретиться не могли.
В НИКФИ мама попала по распределению после окончания института. Но заканчивала она не институт востоковедения, в который поступила (в 50-х его временно закрывали), а Историко-архивный – туда была возможность перевестись. Поначалу мама получила назначение в какую-то организацию в Карело-Финской ССР, но когда она приехала туда, выяснилось, что все архивные документы были на карельском языке. Начальник организации, нелестно отозвавшись о московских «распределяющих», отправил маму обратно в Москву. Вторым назначением и стал кинофотоинститут, где маме сразу же дали должность старшего инженера (как она считает, из-за фамилии, оставшейся от Валентина**: других объяснений этому она не видит).
Итак, они познакомились. И начали встречаться… Шло время. Отношения становились все серьезнее. И наконец встал вопрос оформления маминого развода с Валентином. Бракоразводными процессами тогда занимался суд, и мама подала заявление (в тот день мама оказалась в очереди на подачу заявления за молодым киноартистом, которого сразу узнала – это был Юрий Яковлев). Когда слушали дело, мама направилась в зал заседаний, а Родион крикнул ей вслед: «Откажись от алиментов… Сами вырастим!» (речь шла обо мне). Так и случилось…
За плечами Родиона к тому времени была уже армия. Прослужил он три с лишним года, по двум причинам: мать сначала добилась, чтобы его забрили в солдаты раньше срока (в четырнадцатилетнем возрасте, оставшись без папы, Родион связался со шпаной), а потом – по каким-то причинам задержали его демобилизацию. Вернувшись из армии, Родион похоронил и мать. Остался он с двумя старшими сёстрами…
После армии он не просто пошел работать – поступил ещё и на вечерний в МИСИ. Правда, думаю, что в институте Родион был тот ещё студент потому, что мама, будучи беременной их общим ребёнком, сдавала за него два экзамена по каким-то гуманитарным предметам. Получив диплом, он больше не захотел оставаться «говночистом» (видимо, так считали в коллективе), особенно – при жене – старшем инженере в той же организации.
На новую работу Родион устроился через знакомых. Это был ремстройцех одной солидной московской фирмы по производству бумажно-беловых товаров. Эта фирма выпускала тогда и мои школьные тетрадки, чем я очень гордился. Вообще, контора была по тем временам богатая и даже производила продукцию на экспорт. Родион со временем возглавил цех, но зарплата не позволяла ему жить так, как он хотел. А жить он хотел красиво – хорошо одеваться, достойно обустроить наш дом, ездить отдыхать… И ради этого он готов был работать с утра до поздней ночи.
Надо сказать, что отец всегда любил одеваться стильно и вещи доставал соответствующие. Он покупал у кого-то валютные сертификаты (позже чеки) и отоваривался на них в «Берёзке» и, как я думаю, у фарцовщиков. Я и выше, и крупнее Родиона, но какие-то его вещи мне всё же удавалось на себя напяливать (втихаря, разумеется). Не подходила мне только его обувь, а так интересно было попробовать походить в туфлях на платформе, когда они появились! Мама упрекала меня за тайный выпендрёж в отцовских одеждах, а однажды бросила: «Твои девочки любят не тебя, а твоего папу». И было за что. Весёлый, с юмором, озорной, при деньгах – он и сам был непрочь пофлиртовать с моими пассиями.
Родион искал лучшей жизни, и дорога вскоре привела его в группу московских гешефтмахеров***, которые несанкционированно занимались организацией ремонтов церквей. Всем заправлял некий Наум, которого прозвали «главный еврей по реставрации церквей». Невысокого роста, но высокой предприимчивости и пробивной силы мужик, он даже выправил себе удостоверение Героя Советского союза для своей деятельности.
Наум любил обедать в одном и том же ресторане и имел там «свой» столик, за который в обеденные часы никого не сажали. Но однажды в этот ресторан явился какой-то крепко сбитый шабашник-золотодобытчик с мешком денег и, вопреки возражениям персонала, занял «Наумов стол». Вскоре появился и сам "столодержец". Завязался спор капиталов... Победило нестандартное мышление: Наум просто взял столик и под общий смех перенёс его в другое место. А нарушитель традиции остался в глупом положении – сидящим на стуле «средь шумного зала».
В числе объектов в ведении Родиона самыми большими были Трапезная в Троицко-Сергиевской Лавре и Почаевский мужской монастырь. У отца была своя бригада, несколько проверенных человек, и рабочие его очень уважали, любили – потому что жили при нём, как у Христа за пазухой... Однажды они захотели пойти в баню, и Родион пришёл к настоятелю за деньгами «на венички». Тот, не раздумывая, выделил на это мероприятие сто рублей! Ещё и поинтересовался: хватит ли?.. О финансовом богатстве монастыря отец рассказывал, что в нём были два служителя, которые только считали деньги.
За возможность заниматься церковными и другими строительными гешефтами отец отдавал гендиректору фирмы свою официальную зарплату. Конечно, Родион здорово рисковал, но и неплохо зарабатывал.
«Левые дела» Родиона позволили ему осуществить ещё одну часть своей мечты о лучшей жизни, и у нас появился автомобиль. Серая «копейка» действительно стала не роскошью, а средством передвижения отца по объектам, которые находились вдали от Москвы. Небыло даже необходимости иметь гараж – машина трудилась с раннего утра и до позднего вечера. А вскоре этот серый гадкий жигулёнок превратился в светло-зелёненький ВАЗ-2103 с блатными номерами средней степени, начинавшимися с двух нулей (когда-то обозначение сортиров). В переспективе у Родиона был «третий ноль» и спецталон "Без права проверки" стоимостью около ста шестидесяти его официальных месячных зарплат. А пока на случай остановки гаишниками, в дополнение к номерам и заламинированному**** талону предупреждений, у Родиона была визитка знакомого начальника столичного ГАИ Ноздрякова – кстати, создателя системы спецталонов.
Могу сказать, что Родион – очень трудолюбивый, активный и порядочный человек. Я им всегда гордился, уважал и по-своему любил, но… где-то внутри себя помнил, что он мне не родной. Это останавливало меня от того, чтобы вести себя с ним, как с другом: подурачиться или просто взять его за плечо (о том, чтобы обнять – не могло быть и речи). Я вёл себя с ним, как хорошо воспитанная собака, которая, изнывая от чувств, сидит и ждёт команды.
Родион купил мне «Орлёнка». На один из дней рождения подарил бутафорскую***** шпагу с ножнами, которую заказал у знакомого мастера в каком-то театре. Меня тянуло к нему... Я жаждал его внимания, возможно, ласки, и меня всегда распирало от счастья, когда я слышал нечастые похвалы в свой адрес. Правда, с годами они звучали всё реже…
Мне нравилось рассматривать его армейские фотографии – я представлял, что и сам когда-нибудь буду носить солдатскую форму, играть в хоккей за свою часть и её честь, позировать для фото с кучей друзей. Я больше самого отца радовался, когда к нам приезжал кто-то из его друзей-сослуживцев – в доме воцарялась какая-то пацанская атмосфера. Особенно когда приезжал самый шебутной из них, армянин-грек, Петя Савиди. С Родионом они были очень похожи – причёской (волосы наверх и назад), ростом и поведением. Оба невысокие брюнеты, и оба шпанистые, особенно когда встречались. Ещё они были очень громогласные, как иерихонские трубы: в армии Петя пел в хоре, а Родион, напрочь лишённый музыкального слуха и способностей, выходил объявлять номера в концертах, и делал это без микрофона!
Вкратце упомяну и о «гражданских» друзьях Родиона… Их было много, так как его деловые взаимотношения зачастую перерастали в дружбу. О многих из этих людей я только слышал или видел их мельком, но в его ближайшей компании я оказывался несколько раз. В основном это были люди, достигшие, по тогдашним меркам, многого. Эдакие "новые русские", понятия не имевшие, что через 20 лет в обществе укоренится такое определение. Почти все – люди семейные, с высшим образованием, некоторые с научными степенями, при хороших должностях или устроившиеся в тёпленьких местечках, как, например, автосервис. Веселые, спортивные, стильно одетые, все при машинах. Кроме одного, Марика – она ему была противопоказана. Не то кандидат, не то доктор математических наук, Марик – маленький, весёленький бородач, напоминающий гнома, был непредсказуем: однажды летом он вышел в тапочках и трусах из своей квартиры на Горького вынести мусор и пропал на три дня. Встретил друзей …
Еще с одним приятелем отца, наделённым креативным мышлением и бойцовским духом, я познакомился, когда отец однажды решил взять меня, уже закончившего школу, с собой на эстонское варьете. Дело происходило в ресторане «Звёздное небо» в гостинице «Интурист»****** куда отправились родители и компания. Приятель отца (имени его я не помню) был директором фотоателье. Он рассказал мне историю, как в другом ресторане повздорил с одним «быком», и тот предложил ему выйти разобраться. А (как-же его имя?) сказал: «Щас, только вилку возьму…» Бык удивился: «Зачем?» Ответ: «Тебя же так не пробьёшь. Я тебя вилкой делать буду…» Разборки не состоялись.
Замечу, что мама, трусиха и абсолютно не спортивная, совсем не вписывалась в компанию отцовских друзей и не могла в полной мере разделять их стиль жизни, быть полноценной частью этого «коллектива»… Она чувствовала себя куда уютней в обществе их общих с Родионом друзей – более остепенившихся и домашних. Книги, театры, кино, беседы, посиделки были ей больше по душе.
Ещё я побывал с отцом на Домбае, куда его пригласили друзья, любители покататься на горных лыжах. Эта поездка запомнилась мне не только тем, что я немножко освоил технику катания, видами гор и специфическим климатом (отец загорал на склоне в плавках и пуховых американских «снегоступах» на босу ногу), но и двумя событиями. В один прекрасный день на склоне появился мужчина в простом тёмном спортивном костюме и шапочке с пумпоном, в тёмных очках и повязанным на шее зимним шарфом. Но отличал его от всей публики, одетой, в основном, в горнолыжные костюмы, не внешний вид, а то, что в его руках были обыкновенные лыжи. Под удивлёнными взглядами окружающих странный незнакомец поднялся на начало спуска и, нацепив лыжи, замер, глядя на склон. Все ожидали, что будет дальше. Видимо, собравшись с духом, лыжник-маргинал оттолкнулся палками и, зажав их под мышками, чуть присев, начал прямой, как линия, спуск с горы – естественно ускоряясь. Но поехал он не как все – прямо, а как-то по диагонали вбок, где в низине росли высокие кусты и небольшие деревья. Больше его на склоне не видели.
Другое событие произошло на следующий же день после нашего прибытия. Вся наша компания стояла в очереди на подъёмник, как вдруг кто-то из мужиков выкрикнул за наши спины: «Марик!», и все обернулись… Не видя нас, в нашу сторону шёл тот самый Марик-гном, трёхдневная пропажа с улицы Горького… Встреча была неожиданной и радостной. Оказалось, что на сезон Марк устроился работать в прокат инвентаря на этом курорте. Вполне понятно, что вместе с Марком у нас появился блат не только в прокате лыж для меня с отцом (все остальные были экипированы лыжами фирмы «Элан»), но ещё и для всей компании в ресторане.Теперь мы обедали только в отдельной банкетной комнате, и нас баловали удивительно вкусными блюдами черкесской кухни, которые не входили в меню.
Вообще, география моих поездок по стране, наверное, была небольшая: кроме Ессентуков, Ленинграда и Сестрорецка, нас с сестрой мама возила в Таллин и Пярну, и всей семьёй мы отдыхали в Бердянске и Новомихайловском под Туапсе. Думаю, благодаря отцу, в 76-ом они с мамой побывали ещё в Польше и Болгарии.
В середине семидесятых «фирма Родиона» решила построить свой собственный пионерский лагерь. И они его построили! В отличном месте, километра четыре от знаменитого Тарутино, в Калужской области (помню, что поворот со старой трассы к лагерю был неподалёку от двух памятных столбов, посвящённых сражениям тех дней). Ландшафт территории лагеря имел небольшой склон, пригодный для катания даже на горных лыжах, и всё прямо на берегу Нары. В громадье планов было ещё строительство бугельного подъёмника для лыжников и речной плотины для будущего яхт-клуба, а на открытие лагеря приезжали Береговой и Никулин – друзья гендиректора фирмы.
Строительством занимался отец, и поэтому лагерь получился – люкс! Двухэтажные железо-бетонные спальные корпуса, кино-концертный зал, пять или шесть финских коттеджей на две семьи, для сотрудников, хоккейная коробка с полным комплектом снаряжения, и, вы не поверите, маленький зоопарк. В «новом доме» клетки получили медведь-подросток, молодая волчья пара, которая до новоселья ютилась на балконе московской квартиры директора лагеря и выла по ночам, две юных "воровки на доверии" в лисьем обличии, кролики и прочая незначительная мохнато-пернатая живность. А ещё там был настоящий гастарбайтер – ишак Кеша, который очень любил есть сигареты, даже зажжёные. Расконвоированный, он постоянно ошивался возле клеток.
Но на горе зверушкам в лагерь заехали маленькие люди, и мир животных доподлинно узнал, кто есть кто. В итоге медведя усыпили, так как он вконец озверел. А что ему было делать? Как реагировать, например, на камешки, завёрнутые в фантики от любимых им конфет, подброшенные в клетку, и другие пионерские «заботу и внимание»? Волки, в лучших традициях современной семьи, разбежались, а лисицы погрызли всех остальных. Выжил один Кеша (а говорят, что никотин убивает лошадь!) Отец потом шутя восклицал: "Разве это дети?! Это сволочи!"
В первый год работы лагеря я поехал туда на зимние каникулы в восьмом классе. Под Новый год туда же приехали и мои родители в компании друзей. Среди них был сын известного тогда отказника, профессора Лернера, и он приехал с двумя американцами, своими знакомыми. Как потом рассказывал Родион, американцы сначала недоверчиво отнеслись к блюдам на Новогоднем столе, но потихоньку распробовали и стали метать всё подряд, требуя добавки.
На следующий день мне разрешили поживиться тем, что осталось на столе, и я отправился в банкетную комнату. На барной стойке стояли торговые весы, на одной «чаше» которых кто-то оставил полную рюмку коньяка. Она словно предназначалась для меня – одинокая, заманчивая, неведомая и запретная. Я некоторое время раздумывал – заметят пропажу или нет? – но любопытство взяло верх, и я её опрокинул… Нет, на самом деле я пил медленно, пытаясь почувствовать удовольствие от неприятной горечи и, кажется, некоего онемения во рту. Но напрасно.
Сегодня мне представляется, что это был знак или испытание свыше – пить, или не пить? Что нужно было всё, так сказать, «взвесить», подумать. Но…
Не испытав никакого наслаждения вопреки всем хвалам этому напитку, я поставил рюмку обратно на весы – пусть докажут, что в ней что-то было! – и бросился закусывать, вернее, глушить неприятное послевкусие. И тут я почувствовал то, что, вероятно, подразумевается под словом «кайф»: внутри меня стало тепло, в голове открылся маленький луна-парк, и нахлынуло чувство радости, веселья и всепрощения.
Так вот где собака зарыта – эффект! А что?.. Мне нравится. Что-то внутри отпустило... ослабило хватку... полегчало. Не знаю, что, но уже тогда что-то было в душе… Мешало... тяготило.
По дороге обратно в палату зима уже стала зимушкой, и было не холодно, а бодряще.
(продолжение следует...)
_____________________________________
* Научно-исследовательский кинофотоинститут. В этом институте, я уверен, произошла не одна знаменательная встреча, но та, о которой эта заметка, – особенная. Начальником одного из отделов института был мужчина еврейской национальности, пострадавший в годы репрессий. К несчастью – горбун. Он почти никогда не ходил обедать в институтскую столовую. Другой участник встречи работал в мамином отделе и был, по её словам, очень приличным человеком, вежливым и спокойным. И однажды оба мужчины встретились в той самой столовой, в очереди. И узнали друг друга… Начальник отдела – бывший подследственный – признал в тихоне-коллеге следователя, пытавшего его на допросах… На один из допросов даже вызвали жену подследственного, и в её присутствии следователь втыкал в горб её мужу острые предметы. Институт, узнав о случившемся, переживал шок. А тихоня повесился…
**Был интересный случай, связанный с этой фамилией. Уже работая в НИКФИ, мама попыталась устроиться в редакцию «Иностранной литературы». На собеседовании главный редактор стал настойчиво приглашать её в гости – якобы, показать новогоднюю ёлочку. Мама рассказала об этом знакомому нашей семьи, который был начальником 1-го отдела в Минкультуры. Решив вступиться за женщину, он повёл маму в кабинет другой представительницы слабого пола, по совместительству –министра культуры, и, позвонив главреду с телефона правительственной линии, передал маме трубку. Она вежливо отклонила приглашение, а главред «обделался».
*** ГешефтмАхер – делец
****Ламинирование (или «заваривание») сильно осложняло прокалывание штрафного талона и озадачивало гаишников. Но не всех. Однажды Родиона остановил инспектор, и отец предъявил ему весь свой «блатной набор». Тот при виде недосягаемого талона оживился – достал дырокол, вставил в него талон и, положив всё на асфальт и придерживая дырокол пальцами, поставил на него каблук сапога, собираясь таким образом сделать дырку. Отец сумел его остановить. Они разговорились, и «остывший» инспектор поведал ему историю о другом блатном водителе с таким же талоном, но совершенно неординарной реакцией в аналогичной ситуации. Схватив себя за мочку уха и вытянув её вперёд, тот водитель закричал, наклоняясь к инспектору, намеревавшемуся проколоть талон: "Начальник!.. Здесь коли!.." И был отпущен с миром – за находчивость и готовность к самопожертвованию.
К слову о ламинировании... На один из дней рождения моей бабушки Родион сделал ей очень необычный подарок, который заказал у себя на фирме. Отличный фотопортрет бабушки, тайком изъятый из её фотографий, «заварили» в обложку записной книжки вместо стандартных видов Кремля или Москвы. В день, когда Родион забрал готовый подарок, его тормознул гаишник по дороге в Тарутино. Во время разговора Родион имел неосторожность похвалиться перед инспектором подарком для тёщи. И тот, не растерявшись, тут же спросил: «А меня заварить можешь?» Дело кончилось тем, что отцу пришлось «заваривать» почти всех блюстителей порядка на трассе, и даже их семьи. Но зато потом путь почти всегда был свободен.
*****Бутафор был изобретательным. Для спасения своей дачи от зимних набегов местной шпаны он изготавливал (даже подумать страшно) кучки дерьма, которые потом стратегически размещал на террасе вперемешку с консервными банками, пустыми бутылками и другим характерным для шпаны мусором, создавая видимость, что «здесь уже побывали». Наверное, это помогало потому, что у него даже появились заказы на… на изобретение.
******Когда после закрытия ресторана все вышли на улицу, застали такую картину. На фоне спящего Кремля в летней ночной тиши, на давно опустевшей улице Горького стояли несколько такси, припаркованные задом к тротуару. А неподалёку от них – двухместный открытый мерседес-кабриолет, в котором, вальяжно развалившись, сидел бородатый мужчина с седоватыми длинными волосами, явно смахивающий на западного фирмача. Он беседовал с молодой девушкой, которая не менее вальяжно облокачивалась на водительскую дверь кабриолета и так же явно смахивала на «ночную бабочку». Они говорили вполголоса.
Наша компания и другие посетители ресторана, не торопясь разъезжаться по домам в погожую ночь, встали на тротуаре, обсуждая шоу, исподволь наблюдая за «бабочкой» и фирмачом. Но вскоре, видимо, не «сторговавшись во мнениях», «бабочка» вспорхнула с кабриолета, а разозлившийся «лепидоптеролог»-фирмач резко взял с места и вылетел со свистом на середину улицы. Повернул направо, так же резко повернул налево, на проспект Маркса, и скрылся за зданием Госплана (ныне Госдума). Весь автодемарш занял секунд десять. На тротуаре воцарилась тишина… Все молча, с тоскливым восхищением смотрели вслед умчавшемуся пришельцу из-за железного занавеса. Вдруг что-то загрохотало, зазвенело, застучало, завизжало и так же неожиданно замолчало… Все обернулись. Посреди улицы Горького в свете уличных фонарей стояла заглохшая Волга-такси, водитель которой горько улыбался, глядя на всех нас. Горемыка-таксист опять-таки явно собирался повторить зигзаг фирмача, но неудачно. Все расхохотались и стали расходиться, убедившись в том, что жить по нашу сторону занавеса явно было веселее…
(продолжение следует...)