И всё-таки она есть, Любовь
Мы с мужем сидели в зале ожидания вокзала и коротали время до прибытия нашего поезда «Москва – Чита» - мы ехали к нашим друзьям юности в Иркутск. Ждать надо было еще часа полтора. Часы на электронном табло показывали два часа ночи и полусонные пассажиры занимали себя кто разгадыванием сканвордов, кто вел вялый разговор с попутчиками, а кто и вовсе спал, уронив отяжелевшую голову на грудь. Рядом с нами сели два парня в военной форме. Было заметно, что один из них чем-то сильно огорчен и взволнован. Он то и дело закрывал ладонями лицо и ежеминутно повторял одну и ту же фразу: «Ну, надо же, какая дрянь! Какая же она дрянь!» Немного успокоившись, он произнес: «А ведь она обещала ждать! Клялась в любви! И что? Где она ее любовь? Где она эта большая и светлая любовь до конца жизни? Болтовня все это! Нет её! Нет!» Они еще немного посидели, рассуждая на тему мужской и женской верности, а мне вспомнился рассказ моей подруги, у которой мы только-что гостили в Новосибирске.
… Этим летом она со своей десятилетней внучкой Дашенькой ездила в небольшой поселок на берегу Байкала, дабы выполнить давнишнее желание своего мужа побывать на могиле его старшей сестры. Он все откладывал и откладывал поездку из-за вечных неотложных дел. А тут обширный инфаркт настиг его. В общем, пока Лида приходила в себя после смерти мужа, прошло два года и вот они с внучкой наконец-то отправились в путь. Остановиться в поселке пришлось у дальней родственницы.
Сказать, что она жила небогато – это ничего не сказать. Нищета своей хищной мордочкой выглядывала из каждого закоулка ее подворья. Домик-развалюха примостился на крутом склоне горы. Он стоял практически прямо на земле почти без фундамента и было не понятно, как старуха переживает в нем зимнюю стужу. От ветхости домик сильно покосился и полы в нем имели настолько сильный уклон, что Лида без привычки пару раз чуть не упала, наступив на домотканый половичок, который вдруг поехал у нее под ногами почти как лента эскалатора. На следующее утро после приезда, прихватив привезенные с собой бережно упакованные веночки и прочую ритуальную атрибутику, женщины отправились на кладбище. Впереди широким шагом шла старуха. Одета она была в длинную ситцевую юбку неопределенного цвета и старый мужской пиджак, вероятно доставшийся ей «по наследству» от ее мужа. И юбка и пиджак были далеко не первой свежести и в некоторых местах на них красовались заплаты, пришитые как бы наспех крупными неаккуратными стежками. « Да уж,»-подумала Лида, идя следом за старухой - "неприятное жалкое зрелище. Ничего, завтра мы с Дашуткой уедем отсюда».
Дорога на кладбище была не близкой и через некоторое время женщины решили передохнуть. Они присели прямо на теплую пригретую жарким солнышком травку. Собравшись с духом Лида решилась спросить: «Послушай, Людмила, ведь ты еще не древняя старуха. Тебе ведь еще и семидесяти лет нет. Ты крепкая и сноровистая. А выглядишь как убогая бабка. Что же ты так на себя рукой махнула? Я видела твои фотографии на стене в комнате, ты там красавица писанная. Да и сейчас, если снять с тебя эти лохмотья и этот линялый когда-то яркий цветастый платок, ты будешь выглядеть хоть куда». Ничего не ответив, старуха поднялась и молчком зашагала вперед. «Не хочет отвечать – и не надо. Точно надо завтра же уезжать отсюда»-решила Лида и, взяв внучку за теплую ладошку, поспешила следом.
Женщины молча обиходили могилку сестры, расставили и скрепили проволокой чтобы не разметало ветром привезенные веночки и корзиночки с цветами и собрались уж было уходить как вдруг старуха глухим голосом произнесла: « А теперь пойдемте со мной». Она направилась в противоположную часть кладбища и подошла к огороженному красивой кованой оградкой участку, рассчитанному явно не на одно захоронение. Участок зарос высокой густой травой, и кому принадлежит расположенный в углу памятник из черного мрамора, разобрать было невозможно. Старуха уверенно вошла внутрь ограждения и стала размашистыми движениями выдирать жесткую растительность. Лида с Дашей стали помогать ей, но она остановила их жестом: «Не надо. Я сама. Я должна сама. Не приходила давно. Болела». Через некоторое время с травой было покончено и стало видно, что памятник был поставлен мужчине красивому и статному, судя по выбитому на камне портрету. По датам на памятнике Лида определила, что мужчина этот был ровесником Людмилы. Старуха устало присела внутри ограды на скамеечку и жестом пригласила Лиду сесть рядом. Немного они посидели в тишине, думая каждый о своем.
Старуха заговорила неожиданно: «Вот здесь и лежит мой Мишенька. Мой единственный. Любовь всей моей жизни. Ты вот давеча правильно все сказала, что не такая я уж и старая, а выгляжу как древняя оборванка. А мне вот всё равно. Как не стало моего Мишеньки, так мне стало всё безразлично. Уже лет десять как. Одна у меня теперь задумка – продать свою развалюху кому-нибудь. Дом конечно же даже на дрова не сгодится, а участок под дачу кто-нибудь да купит. Место уж больно красивое, весь Байкал как на ладони. Выкупила бы я на вырученные деньги этот участок и наказала бы похоронить меня рядом с единственной моей любовью, с Мишенькой моим. А вот как выкуплю участок, так я и не стану на этом свете задерживаться, к нему поспешу. Хоть после смерти, а моим будет». От таких слов у Лиды мурашки по спине побежали. А старуха продолжала: «Люблю я его еще со школы. Отца его назначили директором нашего Н-ского завода и он пришел в школу уже в девятый класс. Он на год старше меня был. Когда видела его – дыхание перехватывало и ноги как ватные становились. Но на меня он внимания не обращал, хотя я к тому времени уже была довольно симпатичной девушкой. Я изо всех сил старалась попадаться почаще ему на глаза. Однажды мы столкнулись с ним в школьном коридоре. От неожиданности я выронила из рук учебник. Он поднял его и со словами: «Держи, глазастая»,- впервые внимательно посмотрел на меня. « А ты ничего, симпатичная даже. Глазастенькая»,- с усмешкой произнес он. С тех самых пор я постоянно искала с ним встречи. Я поджидала его возле школы, возле клуба, я высматривала его из-за забора, когда он с друзьями шел на речку мимо нашего дома. Но привлечь к себе его внимание мне никак не удавалось. Да это и понятно было – он старшеклассник, сын директора завода. А я кто для него – никто. Знаешь какое у меня прозвище было? Каторжанка. Да. Чего удивляешься? Мои родители были осуждены по 158 статье «Измена Родине» и после отбывания срока осели в здешних краях. Нас все так и звали в поселке – «каторжане». После окончания школы уехал мой Мишенька в город, поступил в институт и теперь я могла его видеть только изредка да и то издалека, когда он не надолго приезжал к родителям на каникулах. Но я и этим редким встречам была рада и жила потом воспоминаниями. Был, правда, случай, когда посчастливилось увидеть его совсем близко, но уж лучше бы этой встречи и вовсе не было. Года через четыре как он уехал учиться, выходя из здания почты, где я работала почтальоном, я столкнулась с Михаилом. Он поднимался по ступенькам, обнимая за тонкую талию красивую блондинку. «А-ааа, глазастенькая! Смотри-ка, как выросла! Вот видишь, Танечка, какие здесь девушки красивые живут, а ты все заладила – ничего здесь красивого нет, поехали домой!» И, продолжая веселый разговор со своей спутницей, он прошел мимо меня как мимо пустого места. Через неделю он уехал. А через месяц я вышла замуж за первого посватавшегося за меня парня. На удивление зажили мы с ним ладно, но через год он внезапно умер, и осталась я одна с младенцем на руках, с крошечной зарплатой и без малейшей надежды на помощь со стороны. Через некоторое время стал захаживать ко мне сосед вдовый. Пил он конечно крепко, но и деваться мне было некуда. Буянил, как напьется, бил меня – я все молча сносила. Но когда он стал на сына моего руку поднимать, выгнала его взашей. С третьим мужем я прожила три года. Этот сам от меня ушел. Сказал уходя: «То, что не любила меня ты меня, я знал всегда. Терпел. Но то, что во сне ты меня стала все чаще Мишенькой называть – терпеть не могу. Живи как знаешь».
Ты правильно подметила, Лида, красивая я была в молодости. Глаза огромные, косы до пояса, фигуркой ладная была. Вот мужики и липли ко мне. Только одному я не нужна была, тому, которого продолжала любить и ждать. Но Михаил больше у нас не объявлялся, и я почти смирилась, что не судьба нам быть вместе. Посватался ко мне хороший человек, меня жалел, сына моего принял по-отцовски, и вышла я замуж в четвертый раз. Родился у нас сынок и все бы ничего, да придавило мужа моего на работе бревнами – рассыпался плохо закрепленный штабель. С тех самых пор я и живу одна. Сыновья выросли, семьями обзавелись, к себе звали жить, но я осталась в своей развалюхе со своими воспоминаниями и с надеждой повстречаться вновь со своим любимым. И Господь услышал мои молитвы. Случайно повстречались мы с ним на улице. Навстречу мне шел постаревший, поседевший, но для меня всё такой же дорогой и любимый мой Мишенька. Горе у него там в городе случилось, сын погиб в автокатастрофе. С женой, той самой красивой блондинкой, я слышала и так он жил неважно, а после смерти сына и вовсе разошелся. Вот он и решил вернуться туда, где был отчий дом, где прошла его юность. Я сама его окликнула. Он долго всматривался в мое лицо, а потом с удивлением протянул: «Глазастенькая? Ты ли это?» Вот тут-то я ему все и рассказала о любви своей. Он слушал меня и все больше хмурился. А потом произнес только одну фразу: «Если бы я только знал!» Я долго смотрела на его удаляющуюся фигуру, но окликнуть вновь так и не решилась. Через некоторое время я узнала, что женила его на себе разбитная развеселая поселковая девица Люська. И была она на тридцать лет моложе своего мужа. Еще я слышала, что Люська гуляет от него направо и налево, и что пить он стал чрезмерно, а еще через год я узнала, что он умер от инсульта. Люська быстро распродала причитающееся ей имущество и уехала с новым молодым ухажером в неизвестном направлении. Больше в поселке она не появлялась. Правда вот памятник поставила хороший. Только надпись на нем выбита неправильная – «Любимому мужу от любящей жены Люси». Наверное, так положено писать на памятниках независимо от того, правда в этих словах кроется или ложь». Закончив свой рассказ, Людмила с трудом поднялась со скамеечки и тяжелой походкой побрела прочь. Но, пройдя немного, она оглянулась и проговорила: «Уже недолго осталось. Жди меня, Мишенька, жди».
Дашутка, как бы боясь разрушить нечто призрачно-хрупкое и нежное, осторожно ступая, подошла к памятнику и положила к изголовью свой букетик простых полевых цветов. «Бабушка, это Любовь, да?»- тихо спросила она. «Да, Дашенька»- ответила Лида - « Это и есть Любовь. Большая, Светлая и Вечная на земле Любовь!»