С гор к морю стремительно неслись тучи, то с одной, то с другой стороны гремели грозы, пару раз срывался дождь, но в остальном было сухо и жарко. Солнце пекло, изредка перекрываемое облfками. А где-то на перевалах недалеко от Южноморска дождь лил потоками.
Эдуард Казаков заканчивал пейзаж. Он всегда рисовал пейзажи, когда что-то шло не так. И когда хотелось нарисовать что-нибудь социально значимое, обличительное. Последние пятнадцать лет процентов восемьдесят картин Казакова были пейзажами. А в последний год — только пейзажи… Признак очень нехороший.
Казаков снял берет, взял несколько готовых картин, и отправился на местный рынок, где можно было продать своё творчество отдыхающим, едущим с моря домой.
Удивительно, но он так и не знал названий улиц, кроме своей. Он крайне редко бродил по городку. Хотя, прибыв в какой-нибудь незнакомый город, Казаков, если было время, старался обойти его весь, насколько возможно, натирал мозоли, пару раз пересекался с гопниками, правда, всё обходилось мирно.
С ним здоровались, но не все. Но никогда не приглашали в гости. И не заходили. Была какая-то незримая стена. За пятнадцать лет она истончилась, но быть ей, по-видимому, до скончания века. Пытался ли он разрушить эту стену? Да, ровно до того предела, когда дружелюбие заканчивается, и дальше следует самоунижение. Односторонняя дружба — явление не очень хорошее.