Эта миниатюра посвящается Снегурочке Нине Русановой. Советую рассматривать её (миньку, разумеется, а не Снегурочку) как негромкое эхо, как мою самодельную рифмочку к Снегурочкиному, то есть Нины Русановой рассказу «Батон» (http://www.proza.ru/2015/09/09/566).
************************************
Я очень хорошо помню тот Новый год. Мне четыре года… Или пять? Или пять. Но точно не шесть. В шесть я уже в школе учился.
Мы с родителями на базе отдыха за городом. У взрослых – у совсем старых старичков, у пожилых двадцати-тридцатилетних, у взрослых школьников - свои компании, у нас, дошколят, – своя.
Вечером 31-ого декабря для нашей егозливой мелочи устроили особый праздничный стол с целой кучей всяких вкусностей. Руководят застольем настоящие Дед Мороз и Снегурочка. Их почему-то во взрослую компанию тоже не приняли. Кажется, Снегурочку это совсем не расстраивает. Похоже, ей и с нами интересно и весело. А вот Дедушка Мороз явно огорчён. Он задумчив, рассеян, часто говорит невпопад и забывает слова и целые фразы, выглядит утомлённым, и Снегурочка в конце концов заботливо усаживает Дедушку на стул в уголке – "Дедушка Мороз принёс вам всем подарочки и очень устал. Пусть он посидит вот здесь на стульчике и послушает наши стихи и песенки"…
Дедушка устал настолько, что и на стуле ему сидится как-то совсем неуютно и оттого заметно кривовато. И пошатывает уставшего Повелителя вьюг и метелей, и кренит его то влево, то вправо… всё больше вправо. И, собрав последние силы, Дедушка решительно взмахивает рукой и уходит. По какой-то замысловато и необъяснимо ломаной траектории уходит. Так только настоящие волшебники могут ходить – особыми узорчатыми зигзагами, но очень стремительно, быстро.
А Снегурочка только взглядом в его сторону повела и как заголосит в четыре раза громче прежнего: «Девочки и мальчики! А теперь посмотрите-ка все на нашу красавицу ёлку! Сейчас мы с вами узнаем, что нам зайчики и белочки под неё принесли!»
И вся наша мелкая братия – тыгдым-тыгдым-тыгдым-тыгдым! ура-а-а! – рванулась к наряженной, мерцающей разноцветными огоньками ёлке.
Кроме нас с Алёнкой.
Алёнка – это такой мой друг. Она девочка, и мы с ней сто лет знакомы. Ну, не сто, но почти с самого заезда. Может, целую неделю уже. Или около того.
Мы с Алёнкой, незаметно для Снегурочки выскочив в коридор, бежим-бежим, торопимся к выходу. Вывалившись на маленькую, похожую на бабушкину теплицу, только насквозь промёрзшую верандочку, быстренько прилипаем носами к угловому окошку и, затаив дыхание, с интересом наблюдаем, как там, на крыльце, притоптывает и раскачивается Дедушка Мороз. Он хлопает себя по карманам, деловито шарит под шубой, наконец достаёт коробок спичек и ломает, ломает, ломает их одну за другой, и говорит целую кучу непонятных нам с Алёнкой слов (наверное, специальных волшебницких), а потом зажигает здоровенную папиросу и курит её, сдвинув бороду и усы на самое ухо. А что. Он же волшебник. Он и не такое может.
А потом… Потом мы с Алёнкой, основательно замёрзнув, быстро-быстро бежим обратно в тёплый зал, к столу и к ёлке. Но, оказывается, недостаточно быстро. Без нас (совсем-совсем без нас!) поделили на кусочки чуднУю волшебную шишечку из-под ёлки. Восхитительный шишечково-заморский аромат ещё витает над столом, и ещё довольно жмурится, и чмокает, и показывает всем большой палец обжора Владик, и Алёнка на том конце стола высоко поднимает свой ломтик, салютуя мне, и откусывает, и тоже вкусно жмурится…
А я…
А мой ломтик… мой ломтик уже вероломно слопал Валерка Шаповалов.
Лучший друг называется, да?
Он, видите ли, решил, что меня родители забрали, и я уже сегодня не вернусь.
И я бегу к Деду Морозу и, захлёбываясь, жалуюсь ему на свою тяжёлую жизнь и прошу-прошу-прошу его наколдовать мне ещё хоть один ломтичек чуднОй шишечки, а лучше – целую шишечку. Я сам разрежу её на ломтики и честно со всеми поделюсь. Кроме, может, предателя и проглота Валерки. Он и так уже два съел.
Но Дед Мороз хоть и волшебник, но ничеВошеньки не понимает. И ничеВошеньки так и не наколдовывает. Волшебная сила тоже имеет свои пределы.
И меня, горько ревущего (ну что "мужчина", "мужчина"… обидно же), забирает Снегурочка. И мы вместе с ней идём и находим моих родителей. И папа, оставив меня с хохочущими друг на друга мамой и Снегурочкой, подрывается и убегает искать мне чуднУю шишечку. Или хотя бы ломтик. И узнаёт, что ананас был один (кто-то совершенно случайно раздобыл и поделился, привёз для самых маленьких) и что больше нету.
И папа с мамой чувствуют себя очень виноватыми, и пытаются отвлечь меня какими-то несерьёзными яблоками-мандаринами, конфетами, шоколадками (на это я, разумеется, не ведусь… дураков нет), и берут с собой во взрослую компанию (на это я, конечно, ведусь).
Там хорошо, в этой взрослой компании. Там тесно-тесно, там все громко говорят, и смеются, и хохочут, и по очереди передают друг другу гитару, и какой-то бородатый (как Дед Мороз почти, только рыжий) дядька поёт про "в поход на чужую страну собирался король".
... Играйте, оркестры! Звучите, и песни и смех!
Минутной печали не стоит, друзья, предаваться:
Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться,
И пряников, кстати, всегда не хватает на всех.
Очень здорово поёт. Негромко, но очень здорово. Я даже про шишечку забыл. Почти совсем.
А с Валеркой мы потом, конечно, встречались. Много-много раз. И как-то, когда нам было уже по тридцать семь лет, мы с ним здорово нашампусились-наконьячились по поводу встречи и очередных новогодних праздников. И Валерка мне сказал, что частенько вспоминает, как проглотил мой ломтик ананаса и как я тогда расстроился (хотя я, поверьте, никогда ему об этом не напоминал). Как, сказал, ананасы видит, так и вспоминает. Даже если они, ананасы, консервированные. И ещё сказал, что ему за этот свинский (это он так сказал - "свинский") поступок очень до сих пор неловко и жутко стыдно.
И знаете… у меня сразу как будто камень с души упал. Здоровенная такая каменюга. И даже самому как-то неловко сделалось. Что мне, кусочка ананаса для лучшего друга жалко, что ли.
Совсем даже и не жалко.
Теперь нет.