«ДЖИГИТ»…
Валерка был с детства дурашлив и задирист: то ли баловали – перед ним три девочки народились, то ли последышу достались все шалости и каверзы, что не родившимся братьям были положены.
– Опять твой любимчик «наследил», – отец ворчал, качая маленькой светлой головой. – Уж и на улицу не выйти – только об ём и шепчутся.
– Нишкни! Не дам сына-кровиночку в обиду! – Дуся, нахмурив полное некрасивое лицо, сдвинув «брежневские» брови, недовольно сопела. – Отец называется, а парня клюют, кому ни попадя! За своими вертихвостками приглядывай лучше – стыду не оберёшься скоро…
Николай, махнув безнадёжно рукой, уходил: «Не переспоришь вздорную бабу, нечего и нервы трепать».
Семья была сводная, «как оркестр, только не вышло нам сыграться ладно», как шутил глава.
От первой жены у него остались три девочки: Вера, Надежда и Любовь. «Любимые от любимой», – грустно вздыхал тайком горемыка, вспоминая светлую и нежную Катерину, ушедшую до срока, сгоревшую в месяц от непонятной немощи.
Шептались бабы, что кто-то смертную порчу навёл на среброглазую красавицу, а как там было взаправду, никто не знал.
Осиротевшим девочкам нужна была мать, вот и женился Николай вскоре.
Через пять лет родился сын, назвали Валерием, в честь Чкалова. Мечтали, что тоже прославит род и семью, когда вырастет. Надеялись.
Не срослась семья – Дуся не сумела стать матерью, лишь мачехой: злой, неуживчивой, люто возненавидевшей падчериц. Измывалась, унижала, третировала, отравляла жизнь девочек грязными наговорами и сплетнями.
Муж долго не подозревал о беде, что сам привёл в дом. Стал прозревать, когда старшая, Наденька, повесилась в сараюшке на заре по весне.
Никто не знал, чем её так допекла Дуня, что заставило тихую и забитую девочку пятнадцати лет так поступить. Списали на первую несчастную любовь. Время было советское, бога не боялись, отпевать не пытались, постарались побыстрее забыть.
Кто бы следом ушёл – неясно, да только поймал муж жену за руку, когда она на среднюю, на Любу, верёвку набросила – хотела удавить и выдать лиходейство за самоубийство. Сберёг Николай дочь, избил до полусмерти Дусю – сын её спас, крик поднял.
Дело дошло до народного суда.
Когда председатель узнал правду, взял с женщины подписку, что отныне она не приблизится к падчерицам и будет исправно платить за их содержание интернату районному. На этих условиях её не посадят в тюрьму – сын дико кричал и умолял спасти мать.
Девочек отселили от злыдни, стало им легче.
Домой приезжали только на праздники и каникулы, старались быть больше у подруг и родичей, но братика любили всей душой, он им отвечал тем же. Баловали.
Когда выросли и пошли учиться, гостинцы привозили, одёжку импортную, гитару чешскую где-то раздобыли…
Годы прошли.
Сёстры вышли замуж, детки посыпались.
Брат окончил школу.
Пришла повестка в армию – провожали всем селом! Любили баламута и озорника, девки сохли, висли на двухметровом красавце, мечтали охомутать до призыва.
Дуся не позволила им даже близко к кровинушке-сыночку подойти. Так и уберегла от ушлых хищниц.
Попал в Морфлот на три года – рост и сила помогли. Служил исправно, благодарности приходили часто.
Мать гордо вскидывала брови и презрительно хмыкала в магазине или бане: «Не по вашим зубам мой соколик!», окидывая девок и баб злыми глазами.
Время пролетело быстро – Валерий вернулся!
Месяц селяне «гудели» на радостях, в каждом доме накрывали стол, зазывая красавца в новенькой морской форме. Месяц плавно продлился до трёх.
Дембель запил.
Пришлось парторгу его приструнить:
– Неделя. Потом в отдел кадров. Завод ждёт и твой станок.
…В тот день, в пятницу, Валерка решил покончить с хмелем и праздниками и начать жить с чистого листа – пошёл в баню.
Это была целая религия!
Баню построили сразу, едва село стало называться таковым. Рудник – дело грязное, без хорошей парилки не отмоешь свинцово-урановую пыль. Вот и выстроили большое здание с помывочным залом, парилкой и несколькими отсеками с душем: помылся, попарился – под прохладный душ: красота и чистота.
В четверг и субботу мылись женщины, а пятница была святым мужским днём. Шли все, кто не был на работе!
Приезжали и пастухи с высокогорных джайлау, с проветриваемых ледников – задубелые и обветренные, загорелые до черноты казахи и киргизы. Для них возле бани была специальная коновязь и длинное корыто из двух секций: чтобы отмыть грязь с сапог и поилка для коняг.
Пока скотинка отъедалась из торб ячменём и сеном, их хозяева отмокали, мылись, парились до одури в парилке, забираясь на самые высокие полоки.
Выходили не скоро, опивались в зальце ожидания кипячёной тепловатой водой из титана, долго сидели на скамьях тут же, остывая, отирая малиновые лица от испарины: нельзя на коня – простынешь сразу. Пока остывали, успевали наговориться и с ожидающими помывки, и с помывшимися: новости, сплетни, сводки с полей, политика, анекдоты… Там же узнавали, что показывают нынче в Зимнем или Летнем клубе. Если было время – шли туда, привязывая терпеливых лошадок за невысокие карагачи и берест*.
Вот как раз у клуба и случилась однажды беда.
Валерка сходил в баню рано, ещё по холодному пару, потом подался к знакомому киномеханику в клуб, побалакал с ним до первого киносеанса. Картина шла не слишком интересная, не остался, вышел на улицу. Заметил, как несколько пастухов, привязав лошадей, пошли в кассу – решили посмотреть кино. Лукавая мысль пронзила голову вечного заводилы. Подождал, когда казахи скрылись в фойе и кинулся к лошадкам с озорным криком:
– Кого покатать? Эгей! Пацаны, разбирай транспорт! Мы джигиты!
Те загомонили, закричали, зашумели:
– Не дури! Они государственные! Не тронь! Пристрелят! Не зли пастухов!
Не слушал – не привык к отказам. Быстро отвязал самую крепкую крупную лошадь, вскочил, долго лупил её по бокам каблуками сапожек – не желала нести на себе рослого чужака; кружил на дороге, с трудом ладя с упрямой животиной.
На шум и возмущённое лошадиное ржание выскочили пастухи, подняли крик-мат-свист, угрожали, уговаривали дурака русского – тщетно.
Хозяин лошади рассвирепел:
– Верни лошадь! Убью! – сорвал с плеча охотничье ружьё, взвёл курок. – Ты на мушка! Верни мой жеребец! Стреляю!
Будучи уверенным, что это только пустая угроза, парень лишь поднял коня на дыбы и рванул в переулок!
Раздался выстрел дуплетом.
Люди вскрикнули в ужасе! Никто не думал, что пастух так рьяно будет защищать соцсобственность.
Человек оказался ответственным и отчаянным – решил вернуть лошадь любым способом. Даже таким. Если что с конём случиться – нищему казаху до конца жизни не выплатить колхозу её стоимость!
Когда очнулись от оглушающего залпа, когда развеялся дым от пороха, рассмотрели: на перекрёстке в луже собственной крови лежал парень, смотря остановившимся взглядом в мартовское голубое небо, стремительно затягивающееся чёрными тучами.
Подбежали, закричали, кто-то кинулся и скрутил убийцу, кто-то бросился в сельсовет звонить в милицию…
Через час на месте преступления осталась лишь расплывающаяся кровавая лужа, которую обложили камнями гранита, такого же красного, как смешанная с талым снегом кровь Валерия Черёмухина. Струйки выскальзывали между камушками, змеились по дорожке переулка, заставляя людей обходить их со страхом и содроганием: «Не наступи! Не принеси на ногах домой смерть…»
Был народный суд – люди потребовали.
Шума было много. Общество раскололось на два лагеря: ругали покойника и отчаянно жалели.
Бедному радетельному пастуху впаяли срок.
Валерку хоронили всем селом, с оркестром, с выстрелами из ружей над могилкой – перепившиеся друзья салютовали глупости и жестокости мира.
Мать мало что видела и помнила – бухалась в обморок, потом лежала в больничке. Едва выжила.
Смерть сплотила их семью.
Дочери стали чаще гостить у отца, привозить внуков.
Только младшая, Вера, так и не простила мачеху за «съеденное» детство и юность. У неё будет шесть детишек, старшего назовёт ещё в утробе Валерой, а мальчик родится с «волчьей пастью» и умственно отсталым.
Долго бабы шептались: «Божье наказание Дуське за смертоубийство – уроды внуки».
Так, в принципе, и будет: почти все пойдут по «кривой дорожке» или будут рождаться с серьёзными психическими и физическими отклонениями.
Дед Николай, безумно всех детишек любя, не позволит никого отдать в спецучереждение, вырастит сам, терпя болячки и выходки, молясь до смерти за их проклятые кем-то души.
* …карагачи и берест – южные листопадные деревья рода ильмовых, вяз.
Февраль 2016 г.
Фото из Интернета.
http://www.proza.ru/2016/10/13/1568