МАНЕКЕНЫ.
Рассказ.
Но. Дело вовсе не в них. Хотя изначально могло показаться, что они главные. И поглощают нашу жизнь. Своими тайнами. Да просто своим присутствием. Но это не так. И стоят они всегда в полумраке. Смотрят на нас, но мы редко видим их лица. Никогда не видим глаза, только ноги, только руки, только туловище. Одежда, вот что главное в них. Понятно. Они необходимы лишь для того, чтобы мы смотрели на их одежду. Они необходимы нам для того, чтобы мы поняли – у них нет мыслей. У них нет ощущений. Есть лишь таинственная сила, которая помогает им перемещаться в пространстве и быть неизменными во времени. И эта сила – мы? Или эта сила проявляется через нас? Как вернее? Второе мне ближе. Но первое ближе нашему богу. Они всегда в тени, в полумраке. Неправда, скажет она. Я часто вижу, как они стоят в ярком, иногда даже в очень ярком свете. Ты ведь тоже видел? Спросит она. Да, я видел. Но с чего ты решила, что это они? Возможно, это их муляжи. Их копии, в конце концов. Их призраки. Или материализованная их ложь? Неужели ты не видишь разницу между ними и теми, что стоят неподвижно в ярких лучах света? Нет, у этих рыб вода - это полумрак. Дышат они полутонами. Передвигаются неслышно в темноте. Их цель - полная темнота. Они - враги света. Не будем ссориться, вдруг скажу я, потому что я понял, что все что ты говоришь про них, ты говоришь лишь для меня и ни для кого больше. Потому что мы можем общаться только так: говоря о них. Почему? Спросишь ты, и сама же ответишь. Давай встретимся на мосту. На мосту Дез-Ар. Дез'Ар – надо так говорить. Хорошо, скажу я, но мне надо кое в чем тебе признаться. Я уже начинал писать этот рассказ полгода назад. Я писал его, и он мне очень-очень нравился. Я представлял себя этаким постмодернистом пятидесятых, живущим в Париже. Я подражал Картасару, и история вырисовывалась таинственная мистическая – пластмассовая. Некрофильная. И там была тайна. Там были они. И я как раз дошел до того места, когда мы с тобой подъехали на такси к некоему дому, где жил он. Кто он? Повелитель их. Ага, понятно. Тебе говорили, что лучше тебя никто не может объяснить что-либо? Да. Я польщен. Так вот. Рассказ тот недописанный таинственным образом исчез. Он исчез из компьютера, исчезли его копии, сохраненные на флэшке. Он пропал, он уничтожил сам себя. Я очень расстроился. И это притом, что я опробовал как раз тогда, в это лето, революционную технику письма. Революционную технику письма? Если бы я была не я, а другая, я назвала бы тебя - мой маленький гений, но я другая, я смотрю на тебя своими зелеными глазами, не мигая, и молчу. Спасибо, что ты молчишь. Тебе ведь интересно узнать, что это была за техника? Нет. Милая. Как же ты мне нравишься такая. Но я этого не сказал. Я даже так не подумал. У нас другие отношения. Холодноватые. Мы наблюдаем друг за другом и чаще молчим. И если кто-то говорит, то это оказываюсь я. Хорошо, если ты настаиваешь, я расскажу тебе, что это за техника. Ты смотришь на меня и еле заметно улыбаешься. Может быть, я влюбился в тебя? Спрашиваю я себя. Но ответа пока нет. Техника на самом деле проста. Ты открываешь в компьютере одновременно три текста. Сначала пишешь один, потом резко перепрыгиваешь, без паузы, в другой текст. Пишешь его. Пишешь. Потом также резко и без паузы перескакиваешь в третий текст. Снова пишешь. Потом возвращаешься либо в первый, либо во второй. Потом хаотично меняешь тексты по закону случайных чисел. И что это были за три текста? Собственно этот рассказ, «День народного единства» и сценарий. Понятно. Что понятно? Это он тебе так отомстил. Кто он? Текст. Он не хотел, чтобы ты его с кем-то делил. Приревновал. И покончил жизнь самоубийством. Ты думаешь? Сейчас я надеюсь, ты пишешь его традиционным методом, без этой твоей групповушки? Да сейчас только его. Сколько будет страниц? Двенадцать. Смотри. Видишь тех двоих, которые стоят в том магазине? Их одевают. Да. Вижу. Понаблюдай за ними. Думаешь, они слышат, что мы говорим? Когда мы говорим о них, они слышат. Они безмолвные свидетели мира. Они захватчики. Они тихо захватывают наш мир и не трубят об этом во всех газетах. Но мы-то видим. Только мы видим. Ты думаешь? Все мне пора. Ты расплатишься по счету? Конечно, я расплачусь по счету. Какие могут быть сомнения. А потом расплАчусь внутри себя, но слез никто не увидит. Могла почувствовать только ты, но ты далеко. Я оставил немного мелочи на чай и вышел на улицу. Моросил дождь. Я решил разглядеть получше тех двоих. Их одели и оставили в покое. Выставили на всеобщее обозрение. Но они считают, что на посмешище, это я так думаю. А что думают они я не знаю и никогда не узнаю. Они всем своим видом показывают мне: мы состоим в тайном обществе. Нас все больше и больше. Мы захватим вас постепенно, мы заменим вас собой. Но сейчас самое главное. Все мы будем теперь следить за тобой. Я подумал. Это у меня паранойя. Но ехидно подметил. Ведь иногда же вас убивают. Берут отрывают голову, руки, ноги. Отдельно остается туловище. Потом это все перемешивают. Перемешивают и везут на склад. Склады эти охраняются. И я решил найти хотя бы один такой склад. Но он. Тут я вспомнил. Есть он. Кто такой он? Снится мне каждую ночь. Ждет меня. Я вспомнил одну фразу из сна. Я жду вас обоих. Её и тебя. Мне по отдельности разговаривать с вами незачем. Но этого он мне уже не говорил. Это я сам домыслил. Я подхватил это знамя из рук знаменосца, который не умер. Нет. Всего лишь растворился во сне. А где ты? Куда растворилась ты? Я никогда не представлял себе, что ты делаешь. Когда тебя нет. Когда тебя нет рядом со мной. Сейчас представлю. Ты стоишь около окна. Двадцать третий этаж. Ты смотришь на город с высоты. Тебе нравится летняя жара, тебе нравится видеть, как город изнывает от жары, но сейчас ноябрь. Горький ноябрь. Мокрый, теплый, влажный. Я теряю зонтики. Я уже потерял два зонтика за этот ноябрь. Ты сказала, купи еще два зонтика. Один мне, другой себе. Они будут нам напоминать друг о друге и потеряются в один день. Но сейчас ты стоишь на двадцать третьем этаже, смотришь на город, изнывающий от жары, легкий ветерок ласкает твои волосы. И я говорю тебе. Пойдем, выйдем на улицу и найдем этот склад. Ведь интересно же посмотреть на место, откуда они появляются. Но они в него же и возвращаются. Мне тоже интересно посмотреть. Место силы. Это вряд ли. Место силы только там где они стоят. Где они вытесняют пространство. И останавливают время. Но только для себя. Время в их мире остановилось. Они только наблюдают. Они только ощущают изменение состояния. Оно вечно. Вечное бесконечное состояние покоя. А ты помнишь, как все началось? Помню. Мы увидели тех двоих и я сказала… И ты сказала, посмотри на тех двоих. Нет, я сказала. Посмотри на этих двоих. И ты сказала, посмотри на этих двоих. Они так похожи на нас. Не находишь? Я в это время листал свой блокнот и собирался сделать запись. Какую запись? Вода переваривается. Что это значит? Ничего, как и все, что мы говорим. Я отвлекся от записи и посмотрел туда, куда смотрела ты. Мне стало страшно, потому что в какой-то момент мне показалось. Что это мы там стоим и смотрим на абсолютно незнакомых нам людей, мужчину и женщину. Наваждение. Вызови такси. И мы поедем по незнакомому нам городу, изнывающему от полуденного зноя прямо на склад. Подожди. Я так не хочу, я не считаю это правильным. Ехать по придуманному городу. Я хочу ехать по настоящему, ноябрьскому дождливому промозглому городу. На склад. Куда? Я позвонил тебе, но ты не взяла трубку. Так всегда. Но ты всегда перезваниваешь. И вот сейчас я только что услышал этот вопрос. На склад. Но его нет в этом городе, ты же знаешь. Не знаю. Тогда попробуй разберись в себе, разберись в том, что ты видишь. Я стою в магазине, покупаю зонтики и вижу их. Их двое. Одна женщина и один мужчина. Ты всегда можешь понять кто из них кто? Да я всегда могу понять. Сейчас самый напряженный момент. В магазине никого нет, только я. Единственная продавщица ушла на склад. Я медленно подхожу к ним. Они не шевелятся, но я чувствую напряжение. Я почувствовал, как воздух уплотнился. Стало жарко, как в том городе, где вызванное нами такси едет по адресу. Они знают меня, они чувствуют меня. Я подошел близко к нему, стряхнул нитки с его пальто. Он вздрогнул. Вздрогнул? Ты уверен? Раньше они всегда были сдержанные. Да, но мы перешли грань, мы стали наблюдать за ними. Мы выявили закономерности. Мы исследуем их мир, а это не может происходить без последствий. Знаешь, я сейчас начинаю понимать, в какую опасную игру мы с тобой играем. Не преувеличивай, женщины всегда слишком эмоциональны. Женщины всегда слишком эмоциональны? Не ты ли мне сейчас сказал, что он вздрогнул? Я. Попробуй поговори сегодня об этом со своим психоаналитиком. Это игра. В игре все нормально. В нашей игре у нас свои правила. Расскажи мне о них, я не в курсе. Я не могу ничего тебе о них рассказать, они проявляются в процессе игры. Сейчас мы фиксируем свое внимание на них, и они проявляются. Они оживают. Но мы забыли, что они живут лишь для того, чтобы одежда на них подавала некие сигналы миру. Тайные сигналы. Все думают, что нам они их подают. Это в корне неверно. Я выбегаю из магазина, украв два первых попавшихся зонтика. Они одинаковые, но я начинаю фантазировать, не смотря на них. Один мужской зонтик, другой женский, это я знаю точно, хотя они одинаковые, не отличишь. Я бегу, не разбирая дороги, моросит дождь. Я представляю себе, как удивится сначала продавщица, потом возмутится. Не знаю, заметила ли она пропажу. А потом крик, она будет всеми силами стараться не крикнуть. И ужас, липкий ужас, начнет наполнять все ее существо. Их нет! Ее эмоции постепенно начинают передаваться и мне. Беспокойство сначала еле слышно начинает проявляться учащенным сердцебиением. Потом я начинаю ощущать боль в ноге. Далее дискомфорт дает о себе знать в виде мыслей о моем возрасте. Далее я понимаю, что мир необратимо изменился, но я не знаю как. И вот сейчас, как молния. Они бегут за мной. Но этого не может быть. Это ты мне сейчас говоришь? Да, я призываю тебе не поддаваться панике. Расскажи это продавщице, которая спряталась в примерочной, рыдает от страха, прислушивается к каждому звуку, но звуков нет, тишина. Хотя постой, кажется дыхание. Что дыхание? Дыхание сбилось. Я не смогу убежать от них. Ведь они могут бежать даже в безвоздушном пространстве. Я могу дать тебе подсказку. Хочешь? Конечно. Потому что ужас, рожденный в мозгу у продавщицы и доведенный с необходимостью до каждой нервной ее клетки, непостижимым образом обуял и меня. Итак, я расскажу тебе страшную тайну: они не различают цвета. Они не различают цвета? Всего лишь? Я думал, что они вообще ничего не видят. Видят еще как. Тебя они видят точно и неумолимо и беззвучно приближаются к тебе. Что же мне делать? Приходи ко мне. Я и так бегу к тебе. Куда же еще? А куда это ко мне? В то кафе. Я тебе предложу более радикальный способ. Только не думай, что я сошла с ума. Ха-ха. Я всегда думал, что тебе это так идет. Я сейчас серьезно. И! О, да! У тебя совершенно отсутствует чувство юмора. Говори же, я чувствую, что кто-то догоняет меня. Я слышу шум приближающихся шагов. Кто-то догоняет меня. Сколько их? Не знаю. Но скорее всего двое. Ты мне что-то ведь хотела сказать. Да, прости, чуть не забыла. Бросай этот мир в окрестностях моста Дез-Ар… Дез'Ар. Я так и сказала, и беги ко мне. Туда в этот цветной мир, изнывающего от жары города, который цветной. И не забывай, вот-вот приедет такси. Не опаздывай. Как я смогу это сделать? Я думаю, что это не возможно. Я все же попробую добежать до той маленькой тихой улочки, зайти в тот подъезд. Постучу тебе в дверь тем самым условным стуком, и ты откроешь. Нет, меня там нет! Тогда все кончено! Сейчас они догонят меня и все, они разорвут меня, затопчут меня, превратят в ничто. Не паникуй! Странно, никогда никаких эпитетов. Ни милый, ни дорогой. Ни, хотя бы, по имени. Я это не говорю. Я это не думаю. Просто написал. Я не паникую. Попробуй стать ничем до того, как они догонят тебя. И тогда что? Ничего. Мы уже едем в такси. Я знаю, здесь есть несколько тайных мест, они не выглядят, как склады или производственные помещения, они выглядят, как … Знаешь, водитель нас подслушивает, шепотом, так тихо, что я скорее не услышал эти слова, я почувствовал их кожей. Или это телепатия? Продолжай также тихо, одними губами. Сказал. Он как-то связан с ними, они завербовали его во время его еженедельных посещений торгового центра. Да, у них полно агентов среди нас. Без них они не так видели бы наш мир, они были бы как слепые. И самое главное, что я поняла сейчас. Вот это действительно страшно. Это их главная страшная тайна, которую знаем только мы с тобой. Те люди, которых они завербовали, рано или поздно становятся ими. Уходят из дома и не возвращаются. И никто, слышишь никто, не находит потом их тел. Они как бы пропадают из нашего мира и попадают в их мир. Я всегда думал, что их изготавливают. Где? Ну не знаю, например, на заводах, в мастерских. Водитель смотрит на нас в зеркало заднего вида. Он смотрит, не отрываясь. Он не видит дорогу. Слава богу на дороге нет ни одной машины, правда он может врезаться в столб или пропустить поворот. Водитель смотрит на нас. Возможно, он читает по губам, все что мы говорим. Мы молчим. Водитель смотрит на нас. Жуткая тишина, он не включил радио, работает кондиционер. Я решил разрядить обстановку, я спрашиваю водителя, далеко ли нам еще ехать. Он молчит. Ты положила голову мне на плечо. Ты спишь, ты обняла мою руку. Ты никогда раньше не делала так. Я спрашиваю тебя. Ты спишь? Ты киваешь головой, улыбаешься. Ты знаешь куда ехать? Ты снова киваешь головой. А он знает куда ехать? Итак, это место похоже на… Ну, это просто бетонная коробка, с окнами. Рядом с каждым окном, кондиционер. Вход. Таких зданий здесь очень много. Невозможно сразу так сказать, что это такое. Гостиница, не гостиница, жилой дом, не жилой дом, офис, не офис. Внутри три охранника. И еще один человек, это он, но он редко бывает здесь. Если осмыслить эту фразу более глубоко, то следует вывод. Он никогда не бывает здесь. И ведь знаешь, теперь, я могу сказать точно, что тот не написанный и странным образом растворившийся во времени и в пространстве рассказ отпустил меня. Я больше не переживаю за потраченное на его написание время, я не переживаю, что его больше нет. Я полностью сейчас в этом рассказе, в том, который сейчас продолжается в нашей поездке… Но ты открыла глаза, указала рукой на здание. Мы приехали, видишь, как здесь красиво? Где она здесь увидела красоту? Меня отпустило что? Гнетущее чувство страха, эмоции прорвали дамбу. Надо запеть песню. Я так и слышу, что где-то далеко, первый английский бойскаут кричит во все горло. Песню! Запевай! Я решил все-таки, что хватит. Наконец хватит. Я сделаю это, хотя ты всегда против. Я поцеловал тебя, хотя это не ты. Ты очень похожа на нее или она, скорее, очень похожа на тебя, но это ничего не меняет. Она иногда смеется, как ты и говорит смущенно, я понимаю, что это не мой смех. Я так никогда не смеялась. Мы с тобой иногда говорим о ней, но я до сих пор не понял, приятны или не приятны тебе эти разговоры. Так же я не могу осознать, что я чувствую, когда ты говоришь о нем. Но о нем постоянно думаю и я. Он ждет нас в конце этого нашего квеста, или чуть-чуть ранее конца этого квеста. Мы тоже бежим неумолимо к нему, растрачивая наши личности, растворяясь в других. Стараемся действовать строго по сюжету, сюжета самого не зная. Чувствуем друг друга, теряем друг друга, находим. Я решил провести эксперимент. А что будет, если я не дам денег водителю такси? Мы просто вышли. Мы идем по раскаленному асфальту в ноябре времени, в месте около моста Дез’Ар. И нам трудно дышать раскаленным воздухом наших фантазий, нам трудно слепить глаза наши солнцем слепящим наших фантазий. И нам, конечно же очень трудно, каждую секунду, без перерыва на сон, придумывать самих себя. Ах, как трудно придумывать самих себя, по неведомо кем написанным правилам, по неведомо когда принятым законам. О да, и мы считаем это единственно возможным способом существования. Но это не так, и вышедший из двери охранник с пластмассовой рукой и пластмассовой ногой, нам сейчас это докажет. Не надо обманываться его хрупкой внешностью. Но надо сделать паузу, построить такой мост. В английских и американских песнях это – bridge. Мне очень хочется внести сюда то, что должно было случиться, а не случилось. И это разрушает одну очень интересную концепцию, которую он, ну никак, не может разрушить. Он считает, что когда-то предсказал свое будущее в той, в реальной жизни. Но в той реальной жизни, это событие не произошло. Его, это событие, реальность, в которой оно должно было произойти, игнорировала. Но он парень упертый, и в своей упертости похож на … быка, который бежит на тореадора, весь в пиках, как дикобраз. Так вот, он был уверен, что в тот день, через месяц после середины ноября и в любом месте, не слишком удаленном от моста Дез’Ар, но и не слишком близком. Что произойдет? Он многого не знал, но знал точно, что там будет лось, который подойдет к нему вплотную и будет дышать ему в лицо и будет облизывать ему лицо своим шершавым языком. И качать рогами, и наклонять морду, и храпеть. А вокруг будет пахнуть летним хвойным лесом. И тишина. Он всегда добивался своего, не здесь, так там. Не там, так в другом месте, ошибочно думая, что именно так и устроен его мир. Ну вот, поздравляю, мы перешли мост и снова из грез, предсказаний и недоговоренностей, недосказанности и влажной дождливой погоды, мы уперлись в охранника, который спрятав от нас свою пластмассовую руку, вежливо поинтересовался, что же мы здесь делаем. Мы понимаем, что ситуация щекотливая. Там нас догоняют они, неумолимо загоняя меня в твою квартиру, где мы как на ладони – тепленькие и беззащитные, здесь мы беззащитны перед полупластмассовым монстром, который не воспользовался еще своей главной поддержкой, охранником номер один – с пластмассовыми глазами и охранником номер три – живой женщиной. Что мы делаем здесь? Повторил я и обернулся к тебе, как бы за поддержкой, потому что я совершенно не знал, как ты поступаешь в таких ситуациях. Да, я видел, как ты пьешь кофе, я видел фотографии, сделанные тобой, на которых запечатлены они, но кажется, что изображены мы. Но этого мало, потому что если бы я был сильно испуган, рассержен и хотел бы секса, я бы толкнул тебя в объятия охранника номер два и, воспользовавшись, трещиной между мирами, воткнул бы ему в настоящую руку нож, а пластмассовую оторвал бы к чертовой матери. Дальше последовал бы элегантный выпад с одновременным превращением элегантной же трости в разящую шпагу. Секунда – и смертоносная сталь рвет легко, как ледокол, сонную артерию. Но я как-то очень красиво расфантазировался. А на самом деле, охранник начал вытеснять нас своим большим телом за пределы двора, прилегающего к зданию. Подождите, говорю я ему, у нас есть предписание, от городского совета. Мы из санитарной комиссии, мы должны проверить, стоят ли по прежнему в подвале мышеловки, которые мы установили еще в прошлом году. Меня несло, я придумал несуществующий номер постановления, цитировал инструкцию, в которой якобы говорилось о том, что мышеловок на такой огромный подвал, должно быть не меньше десяти. Неплохо для речи в несуществующем городе, вымышленному охраннику. Охранник был, наверное, все же бывшим военным, поэтому при слове инструкция, при словах приказ и положение о вневедомственной охране, как-то собрался весь. И мне кажется, что продолжай я еще немного в том же духе, он непроизвольно отдал бы мне честь. Но наваждение спало, и вспомнил он, на кого работает, какие тайны охраняет, и вернулась к нему бдительность. Он попросил номер телефона моего начальника. Я, смеясь, даю ему номер, тот самый номер телефона из ноябрьской реальности, вращающейся вокруг меня, неизвестного никому моста, тебя и их, бегущих по пятам за мной, как гончие, взявшие след. Какое тонкое чувство юмора у меня проявляется все же на всех уровнях бытия, даже таких тонких… Странный какой номер, иностранный, наверное. Как же может иностранец руководить таким ответственным ведомством, как санитарная комиссия? Я возвожу глаза к небу, всем своим видом давая понять… Тут я внезапно ощущаю, что ты всем телом прижалась ко мне, тебя трясет, как будто ты вместе со мной попала под тот моросящий дождь, который всегда ближе к вечеру оборачивался настоящим ливнем. Вот неожиданность, да какая приятная. Я, если что, могу защитить тебя, оттолкнуть надоедливого и потеющего, неуклюжего охранника. Было стойкое ощущение, что под палящим солнцем охранник, в результате странных химических реакций, превращался в одного из них. Он набрал номер и поднес телефон к уху. Раздался звонок, телефон в кармане брюк завибрировал. Кто же это может мне звонить в столь поздний час? Не пойму. Никак не пойму. Брать или не брать, вот в чем вопрос. С одной стороны, начнешь рыться рукой в кармане, потеряешь темп, с другой стороны, это можешь звонить мне ты. Рискну. Достану телефон из кармана. После этого резкий поворот направо, нырнул в арку. Преследователи не отстают от меня. Я смотрю на дисплей моего телефона, номер не определился. Я нажимаю на зелененькую кнопку, говорю алло. В телефоне слышна человеческая речь, только я не пойму на каком языке, шум дождя и гулкие шаги забивают слова, я слышу только шум. Шум ветра. Не исключено, что человек, который звонит мне, тоже стоит на ветру. И шум ветра тоже не дает ему услышать слова, которые я кричу ему. А я кричу ему на родном языке. Liberta vi trovos la veron, kaj la vero vin liberigos… Понял. Положил трубку, видимо ему этого было достаточно. А охранник номер один выглядывает из-за двери и сканирует пространство пластмассовыми невидящими глазами. Сейчас произойдет самое интересное, я для подтверждения слов моего начальника только что прозвучавших в моем телефоне, предлагаю охраннику номер два пройти до нашего автомобиля, я там как раз забыл папку с документами, там есть копии и оригиналы, тех документов, о которых я ему рассказывал. Что я задумал? Я поведаю ему истину, а истина сделает его свободным. Свободным? Да. Свободным от всего. Только так истина действует на разнузданные плотские тела, лишенные истинного. Правдиво, по-моему, я рассуждаю. Ведь на самом деле я открою ему всего лишь правду, а не истину. И то всего лишь правду с моей точки зрения. Что же касается истины, мой дорогой друг. Мы уже подошли к машине, и я упустил тебя из поля зрения. Я не знаю где ты сейчас и это придало мне уверенности. Охранник номер два не ожидал нападения, а я ударил его по ноге, несмотря на присутствие таксиста, который безучастно наблюдал за происходящим из своего такси. Охранник с грохотом упал на землю и пластмассовые руки, ноги, голова и туловище разлетелись в разные стороны. Как ты думаешь, что будет с нами, когда мы дойдем до самой удаленной точки? Спрашиваешь ты. Самой удаленной точки от чего? Самой удаленной точки от истины, от свободы и от правды? Ты стоишь, а мне кажется, что тебе бы очень сейчас подошла сигарета тонкая в руке и услужливо зажженная зажигалка, но ты не куришь. Ты привержена здоровому образу жизни. Как странно и как страшно видеть все это. Ты подходишь ко мне, мы разворачиваемся и идем к двери. Мы идем совсем рядом, но не касаемся друг друга, хотя со стороны может показаться, что касаемся. Это искусство. Так ходить многие учатся годами, а у нас само собой получается. Мы подошли к двери и зашли в здание. Прислушались к звукам. В здании никого нет. Непостижимым образом исчезли или убежали охранник номер один и охранница номер три. А мы, находясь одновременно и в ноябрьском тоскливом мраке, и в изнывающем от жары и ни на одной карте не помеченного города, заходим… Здесь офис, а мы думали, что склад. Мне представлялось, что мы зайдем в огромное помещение с высоченным потолком, а на поддонах будут хаотично валяться… Мне часто снился такой сон. Ты и я. Мы заходим в это помещение и видим руки, ноги, головы. Ощущение, что ты находишься в концентрационном лагере и видишь чудовищные злодеяния. Результат чудовищных злодеяний. Когда-то они стояли, одетые в самую модную одежду, в самых модных местах города, дополняя собой удивительную картину праздничного города. Являясь главными героями праздника, который никогда не кончался, который всегда с тобой. И вот сейчас чья-то злая воля разобрала их на составляющие, превратила в безликую массу, массу, которая является строительным материалов и основой для каких-то новых их, еще не проявленных, рождающих новый праздник, которого нет. Но моим мечтам не суждено было осуществиться. Это был всего лишь офис. В этом офисе сидели они, стояли они. С кипами бумаг, спешащие куда-то. Все производили впечатление очень сильно занятых. Они застыли в неестественных позах. Было ощущение, что он нажал на кнопку пауза. Было ощущение, что он ждет нас здесь, в одном из кабинетов. Он уютно расположился в одном из здешних кабинетов, включил ноутбук, сам налил себе кофе из кофемашины. Закурил кубинскую сигару, положил ее на пепельницу. И ждет, когда мы найдем его. Ты жалеешь, что не взяла фотоаппарат. Ты видишь все эти неснятые фотографии. Как бы ты сейчас ходила между ними застывшими. Ты долго выбирала бы лучшее место, откуда получилась бы лучшая фотография. У тебя полно времени, у тебя вечность, чтобы довести свое мастерство фотографа до абсолютного совершенства. Но та, чьей копией ты являешься, она на самом деле встает каждый день рано утром, а сейчас солнце встает поздно. Она пьет кофе в тоске и печали. Одевается по погоде. Выходит из дома, садится в транспорт и едет в офис и сидит там допоздна, пьет кофе, думает, что общается с коллегами. Думает, что ей нравится такая жизнь. Вы родились в одно время, в одной стране. У вас есть незначительная разница в возрасте. Но как же вы похожи! Боже! Как же вы похожи! Если вас поставить рядом я конечно же скажу кто из вас кто, но это если открыть глаза. А с закрытыми глазами мне никак вас не различить. Вот если, например, выключить свет. Он улыбается. Он вдыхает сладковатый и горький одновременно сигарный дым, запивает это все обжигающим и очень сладким кофе, закрывает глаза. И во всем здании выключается свет. Они – это тьма. Мы – это свет? Ты упрощенно видишь всю ситуацию, шепчешь ты. Я замираю и вслушиваюсь в темноту, сначала, я пытался всматриваться в темноту. Но это невозможно делать с открытыми глазами. Тогда я закрыл глаза – ничего не изменилось. Тогда я снова открыл. Я раньше очень боялся темноты, говорю я тебе. А сейчас? И сейчас бы тоже, наверное, боялся, но учитывая величие момента… Величие момента? Да именно так. Ты думаешь он зря выключил свет? Нет, я не думаю, я вообще ничего не думаю. Я, например, не понимаю сейчас, где заканчиваюсь я и начинается внешний мир, начинается вселенная. Я могу представить себя и газообразным, и жидким, и твердым, все без толку. Начинаю сливаться с окружающим миром. Темнота входит в меня, поглощает меня, растворяет меня, делает меня больше чем я. Что ты заладил, все я, я, я. Прости, а они живут так всегда, они не знают другой жизни, они всегда в темноте. Представь себе, жить так, не имея никаких органов чувств, кроме осязания, и это осязание всегда пассивное. Всегда только мир влияет на тебя, всегда внешний мир влияет на них. А внутренний мир – темнота, тишина. Безвоздушное пространство. Безвоздушное? Конечно безвоздушное, ведь их воздух свет, который они не увидят никогда, но они общаются… Как они общаются? Как они могу вообще сказать кто они такие, если им завтра заменят голову, поменяют руки-ноги, туловище, наденут другой парик? Это для них пустяки, знаешь ли. Они вообще не отождествляют себя со своими телами. А с чем же они тогда себя отождествляют? С чем же еще можно себя отождествлять? С душой? Так у них нет души. С мыслями? Откуда у них мысли? Ты придвинулась ко мне, я почувствовал это. Ты сделала шаг мне навстречу. Я сделал шаг навстречу тебе. Я стал расширяться и заполнил собой комнату. Ты стала расширяться и заполнила собой комнату, и я перестал дышать. Мне понравилось это. Мы с тобой стали одно целое, ты заметила? Нет. Я далеко от тебя, гораздо дальше, чем ты думаешь, и расстояние никогда не уменьшается, всегда только увеличивается. С самого первого дня. С самой первой встречи и до последней встречи. И даже когда ты встретил уже меня. Ты помнишь, как мы встретились? Да помню, но дело не в деталях и не то, как я это рассказываю, и не то, как ты это вспоминаешь. Да дело в том, что ты во мне видел ее, хотя разговаривал со мной, мне это было всегда неприятно. А я, как ты думаешь, видела ли я его? Может быть, но не того его, которого мы называем он. А кого мы называем он? Я не смогу тебе описать его, я никогда его не видел, я только могу рассказывать тебе, что он делает сейчас. И что он делает сейчас? Он курит кубинскую сигару, он пьет кофе, он сидит на кожаном кресле, он закрыл глаза. И именно поэтому, здесь у нас выключен свет. А какая здесь связь? Прямая. Надо сказать тебе одну вещь, я иногда жалею, что связалась с тобой, очень сильно жалею, что согласилась на это безумное приключение одновременно в двух мирах и еще во сне, не забывай еще и во сне. Слышишь, они сжимают круг? Да, миллиметр за миллиметром они сужали круг вокруг нас. Это был идеальный круг, братство сущностей, братство деталей конструктора, которое управляется из одного источника. Смешно называть их они, потому что они – это он и... И кто? Никто. Они – это он и … Многоточие, неопределенность, намек, темнота. Это не возможно описать, в первую же секунду рождения времени он понял, что он – это не только он, а это он и… И-и-и-и-и. Говоришь ты. И-и-и-и-и, говорю я, этот мир будет существовать до тех пор пока он тянет это и-и-и-и-и. И как только он назовет, определит, что же такое это и… Все и закончится, ибо смысла продолжать это, больше не будет, неопределенность – это движение, определенность – это конец. Значит надо ему мешать, пусть он никогда не скажет, что это такое и мы запутаем его, будем постоянно меняться, станем то тем, то этим. Что это? Мы коснулись друг друга руками, коснулись друг друга телами. Ты переживаешь, что я – это не она? Почем я знаю, что ты не она? Пахнешь ты так же. Ты все же узнаешь людей по запаху, как собачка. Ты прижалась ко мне, мы обнялись, твое лицо так близко. Ты поцелуешь меня? Спрашиваешь ты ее голосом, а потом добавляешь. Ты будешь целовать меня, а представлять, что целуешь ее? Так? Нет в темноте вообще поцелуи, наверное, весьма странная вещь. Мне иногда достаточно обнимать тебя, просто обнимать. Но я и поцелую тебя, ради интереса. Мы потерялись в темноте, я не могу точно сказать, где заканчиваюсь я и начинаешься ты, где заканчиваемся мы и начинаются они. Если бы мы долго-долго находились в темноте, мы перестали бы различать себя. Мы слились бы с вселенной и начали бы двигать звезды, разрушать галактики, зажигать и тушить сверхновые, избегать черных дыр. Мне кажется, что они это делают всегда. Правда, я должна признаться тебе, что у меня закружилась голова, и я не совсем четко могу излагать свои мысли, я не контролирую восприятие и эмоции. Тихо, слышишь, что происходит? Да, круг сузился. Они стоят вокруг нас близко-близко. Мы не ощущаем их присутствия и это нормально, потому что они не дышат, они не излучают тепло. Мы в ловушке. Но я все еще бегу. И в связи с вышесказанным, понимаю, что мне нельзя бежать к тебе. Прибеги я к тебе, и все, я выдам тебя, я выдам наше с тобой уютное гнездышко, в котором, надо признаться, я никогда не был. Ноги сами понесли меня в обратную сторону, увожу погоню от тебя и радуюсь, очень сильно радуюсь. Я смел, умен. Но пробегая мимо магазинов, бросается в глаза весьма предсказуемая вещь – их нет, их нигде нет. Остановился. Прислушался. Тишина. За мной никто не гонится, значит я оторвался от погони, что изначально казалось мне невозможным, ибо они сильнее, они не устают, они не нуждаются в отдыхе, не нуждаются в еде. И даже дождь не сможет остановить их. С них все как с гуся вода. И вот так вдруг отстали, прекратили погоню. Не верю. Что же больше меня волнует – своя собственная жизнь или твоя безопасность? Иногда мне кажется, что я могу так просто уйти, просто бросив тебя или перестав думать о тебе. Встал и ушел, пропал и скрылся, и ищите меня семеро. Есть за мной этот грешок, я всегда думаю, что всегда все просто. Что я могу уйти от всего вот так, не попрощавшись, по-английски. Сейчас я уверен, что это ошибочное мнение, или, что одно и тоже – заблуждение. Во-первых, и с другой стороны, мы стоим обнявшись черт знает где, в невообразимо далеком уголке вселенной. Во-вторых, еще чуть-чуть и я настигну его, что вообще является моей целью целей. Конечно, что стоит мне развернуться, сесть в поезд и уехать куда глаза глядят, в город бесконечных каналов и отсутствия мостов, например, но я не мог отказать себе в удовольствии и дальше участвовать в этом захватывающем многомерном действе. И я спокойно развернулся и пошел к тебе. Сейчас очень кстати было бы зайти в кафе, заказать чашку кофе и закурить сигару и, главное, закрыть глаза. Я так и сделал, решил долго не маяться выбором, а зайти в первое попавшееся. Я понимаю, что для того, чтобы мне найти тебя, я должен попасть в книгу, долго вчитываться в буквы, слагать из них слова, потом из слов непонятных для меня визуализировать, создавать мутную картинку. Мутную, потому как с воображением у меня не очень. И не факт, что он, когда писал, не путал следы и специально, к примеру, неправильно все описывал. Да конечно искать тебя с помощью его книг, дело пропащее, но ты живешь там и вот мы приближаемся к закономерному логическому тупику, ты живешь там, куда невозможно попасть, пробираясь через лабиринт его слов, через заграждения его смыслов. Что же делать? Я должен найти тебя. И это сама по себе уже цель, тогда, возможно, мне не придется искать его. Как всегда выход из любых, если не сказать проще, из всех лабиринтов, только один – через переживания реальной жизни. Реальная жизнь, как же не хочется туда входить. Куда как проще, поместить себя в эту вашу магическую реальность, напустить туда разных Будд и играться с ними, как ребенок играет со своими игрушками. Я мальчик – у меня свои игрушки, ты девочка – у тебя свои. Но выходить придется, иногда мы вырастаем, не все и не всегда, в основном, большая часть до конца жизни сидит в своих комнатках и переставляет с места на место своих Будд, разговаривает с ними, обижается на них, воюет с ними, по-своему даже любит их, так до конца и не поняв, что это лишь жалкое... Хорошо, начнем с воспоминаний. Это не правильный метод, но мне реально больше не от чего оттолкнуться, ибо воспоминания – это все, что у меня есть. Да, на самом деле их нет, их можно менять, лепить из них причудливые фигурки, но по сравнению со всем остальным, чего у меня нет, они есть. И я начинаю воспринимать прошлое, как настоящее – это такая игра. Менять прошлое, как настоящее – это не игра, это насущная необходимость. И я ведь понимаю, что это бессмысленно, что ничего от этих воспоминаний не изменится, ничего не произойдет. Воспоминания, как обезболивающее, как алкоголь? Да ладно, раз начал, продолжай, как фри-джазовый трубач, начни мелодию, на стыке прошлого и будущего, но через секунду ты забудешь и то, и другое и начнешь производить актуальные звуки не только для себя, но и для играющих с тобой музыкантов. И еще немного ради публики. Нет? Да. Где ты сейчас? Сидишь дома, я представляю себе. Ты сидишь дома. Ты давно проснулась. Почистила зубы. Приняла душ, привела себя в порядок. Накрасилась. Смотришь, а за окном снег пушистый падает. Я вот знаю, что он идет, мне говорили, но я его не вижу, я его представляю и через этот снег пытаюсь наладить эмоциональную связь с тобой. Ты выходишь на улицу, видишь снег, идешь по дороге. Куда? Я не представляю себе куда. Вокруг дома, люди, машины ездят туда-сюда. Последнее время они взяли моду постоянно ездить туда-сюда, почти круглосуточно. Я хочу заглянуть в твои глаза и долго смотреть в них. Ты остановилась, как будто почувствовала нечто. Я нежно и тихо смотрю в твои глаза. Зачем я это делаю, я не знаю. А снег все идет. Снежинки падают на твои ресницы, брови, нос, рот, подбородок. Ты так и не постриглась. Снежинки тают. Что мне от тебя надо? Я не знаю. Я хочу найти ответ на какой-то вопрос, который не решаюсь задать даже шепотом, даже про себя, я стесняюсь задать этот вопрос. Что это за вопрос? Зачем мы встретились? Нет. Что будет дальше? Нет. Встретимся ли мы еще когда-нибудь? Нет. Тогда что, что ты от меня хочешь, зачем ты вообще сейчас приперся сюда и смотришь мне в глаза? Мимо проходят прохожие, они оборачиваются, они недоумевают: почему вдруг эта эффектная девушка остановилась, и замерла, и стоит. Девушка вам плохо? Нет, мне хорошо. Я понял, именно потому, что я вот абсолютно и тотально не могу общаться с тобой, я встретил ее. Но и это не помогло мне, так как все стандарты я исполняю не импровизируя, как того требует фри-джаз. А отсутствие импровизации убивает. И вот сначала по одному ушли все зрители, а потом и джазовый ансамбль начал расходится. Сначала ударник, потом контрабасист, потом пианист. А я все стою и дую в этот свой злосчастный саксофон, которого нет, да и я вообще-то трубач. Он издает звуки, распугал всех, однако. Значит так. Все. Замолчали. Я собрался с мыслями. Первое. Я сначала придумал себе идеал. Дальше. Встретил тебя и сказал себе – вот мой идеал. Третье. Когда все пошло не так, я решил, что ты не причем, просто я еще не готов воплотить свой идеал через тебя в жизнь. Четвертое и последнее. Тогда я встретил ее, понял, что она, это ты и начал воплощать идеал в единственно возможном месте – в идеальном мире, то есть в своей голове. И вот воспроизведен стандарт. Раз. Два. Три. Четыре. А теперь – импровизация. Она пошла дальше, избавившись от наваждения. Куда? Наверное, очищать машину от снега. Я открыл глаза и предсказуемо оказался в том кафе. Кофе был уже холодный, сигара потухла, но музыкальный автомат проигрывал пластинку того, кто придумал весь этот ваш фри-джаз. Я встал, расплатился и спокойно вышел на улицу под холодный, мелкий, освежающий дождь. Вдохнул полной грудью туманный воздух и не спеша пошел искать тебя. Я придумал такую игру. Я говорю тебе, например. Здесь есть такие скульптуры. И люди зачем-то, и не один и не два человека, а сотни, наверное, тысяч людей гладят эти скульптуры, но не сами, конечно, скульптуры, а их носы. И носы у них стали блестящими, они светятся и отражают золотистый свет. В этом городе я знаю два места, где находятся такие скульптуры. Мы встречаемся в каком-то из этих двух мест, я буду в одном из этих двух мест, тебе лишь надо угадать, где буду я и прийти туда. Если меня там не будет, ты не угадала. Торопись, ведь перед встречей тебе надо будет зайти в библиотеку и выяснить, где находятся эти два места. Почему в библиотеку, спросишь ты. Таковы правила игры, отвечу я. Но я никому эту игру еще не предлагал, это все еще в будущем. Сейчас ты предложила мне игру, очень не сложную. Я должен найти тебя. И не важно, что они только и ждут этого. Они затаились, спрятались, слились с рельефом местности. Они заманили меня и тебя в ловушку, в мышеловку, где сыром является как раз наша любовь. Не любовь, а влюбленность. Влюбленность – это сыр. А любовь - это мышеловка. Ты что глупенькая, ой прости, я нервничаю. Любовь – это то, что делает мышеловка, начиная с того момента, как мы откусили кусочек от сыра, до того момента, когда эта штука не сломает нам шею. Любовь это процесс, ощущения, а не вещь. Ты вообще отличаешь феномен от вещи? Прости, глупость сморозил. Ничего, тебе можно. Тебе, правда, можно, все, что ты хочешь. Хочешь прибежать ко мне домой неожиданно? Конечно. Я жду тебя. Приходи скорей. И кто бы после таких слов не побежал бы? И я побежал, забыв о прошлом и будущем. Забыв о том, что где-то там, в жарком южном городе мы стоим, обнявшись, окруженные плотным кольцом. Вот, допустим, вспомнил опять все я, и что, от этого кому-нибудь легче стало? Нет. Но. Они живут вовсе не так, как мы об этом думаем. Они не ощущают окружающий мир, им нечем ощущать окружающий мир, они не размышляют. Они действуют. Они стоят там, где мы оставили их, вытесняя пространство, останавливая время, показывая нас самих такими, какими мы на самом деле являемся. Да, конечно, у них есть предпочтения и их нельзя не заметить. Если мы будем делать все правильно, и если неизвестные нам расставят их так, как я вчера видел. На балконах, в переходах, на лестницах. На дороге. Они не мешали. Они просто не обращали на себя внимание. И если особенно не стараться, то можно не различать их и нас. Ты идешь и видишь, они и мы вперемешку, каждый занят своим делом, каждый играет свою роль. Звонок. Я волнуюсь. Букет в руке. Это прекрасные розы, но ты говорила, что не любишь цветы и чтобы я их никогда тебе больше не дарил. Уверен ли я, что это та дверь, тот звонок. Да их нельзя перепутать больше ни с чем. Тем более, если бы я каким-то образом дошел до нее. Поднимался бы на лифте. Прошел бы немного по лестнице. Ведь ничего этого не было, я просто представил себе, что стою как раз перед дверью и звоню в звонок. Да и кстати лифты старые, с открывающимися вручную дверями, через окошки в этих дверях все видно. Но я очутился перед дверью, минуя этот старый лифт, только благодаря своему воображению. Но дверь в квартиру настоящая, звонок настоящий и ты, я надеюсь та, настоящая. Ключ повернулся в двери, она открылась. Ты стоишь и удивленно смотришь на меня. Здравствуй, говорю я, и, не дожидаясь приглашения, прохожу в прихожую. Я помню, что ты говорила мне нечто о цветах. По-моему ты говорила о своей нелюбви к цветам. Но я знаю, что это не правда. Ты молчишь, держишь паузу. Пауза должна, конечно, быть длинная, и уж если взяла паузу, то держи ее как можно дольше, но пауза не может быть длиннее самого спектакля, помни об этом. Я протягиваю тебе букет, ты безропотно берешь его, по-моему ты не совсем еще понимаешь, что происходит. А я снял пальто и шляпу и повесил их на вешалку. Я застал тебя врасплох видимо, прости, но мне именно сейчас необходимо было увидеть тебя. У нас есть общая цель. Ведь не будь у нас этой цели, наши встречи и тогда и сейчас, и здесь и там были бы бессмысленны. Ты, конечно, думаешь так же, как и я и приглашаешь меня в комнату. Ну, конечно же, я так и знал. Там сидят, стоят и лежат они. В разных позах, голые. И везде, на всех стенах развешены множество их фотографий. Черно-белых фотографий. Ты любишь черно-белые фотографии так же, как и я. Так же, как и я, ты хотела всегда избегать банальностей, но не в данный момент. Говорю я. Не в данный момент. В данный момент банальность – это единственно возможный путь. Предсказуемость – кислород для всего живого. Посредственность – мост между мирами. И тут же банально и предсказуемо погас свет. Нет, сказала ты, здесь уже вообще все происходит, как в детских сказках для самых маленьких. Не говори мне, пожалуйста, что здесь мы, также, как и там должны обняться и стоять в темноте, прислушиваясь к тому, как сжимается круг. Именно так и никак по-другому. Сказал я и сам не заметил, как мы оказались в объятиях друг у друга. А теперь что? Дальше что? Спросила ты. Не знаю, ответил я, возможны, мы, здешние и теперешние, должны каким-то непостижимым образом соединиться с нами же, стоящими там и тогда, и делающие то же самое. Ты их, то есть нас ощущаешь? Нет. По-моему это бред, который нужно немедленно остановить, какие бы высокие цели мы при этом не ставили. Послушай, ведь это же здорово, посмотри как здорово, как прекрасно. Мы с тобой даже не знаем в этой нашей темноте, где мы все же конкретно находимся. На этой стороне или на той. Темнота делает все не важным, в темноте нет различий. Зачем же тогда нужен свет? Тут он внезапно открыл глаза, затушил сигару, допил кофе. И потерся спиной о спинку кожаного кресла. Это не привычка. Это часть ритуала. Который прекращает всю эту банальность, который дает полную и неограниченную свободу. На сцену выходит непредсказуемость. Мы ведь хотели непредсказуемости? Мы ждали, что вот-вот произойдет что-то из ряда вон. Но как всегда ничего не происходит. Темнота не рассеялась, свет не зажегся. Можно сказать и так: свет не включился. А ведь так было бы красиво написать. И он открыл глаза, и в комнате воссиял свет. Мы увидели их так близко. Надежды, надежды, которые как всегда умирают последними. Надо как-то выбираться из этой ситуации, надо адекватно воспринимать реальность. Прекратить ощущать себя одновременно в двух местах, прекратить представлять себе, что две абсолютно разные девушки, на самом деле одна девушка. И конечно это ужасное раздвоение личности, я такой, я сякой, я здесь, я там, я в прошлом, я в будущем, меняю прошлое и так далее. Слушай, ты уверен, что такая резкая посадка пойдет нам на пользу? Ты лишаешь меня романтики, как то резко и сразу. Я не готова. Зато мы понимаем, что происходит. Это стол, на нем едят, это стул на нем сидят. Мы в темной комнате и надо как-то из нее выбираться. Вот правда текущего момента, а я с твоей помощью нагородил всяких фантазий, прилепил к ним свистелки и гуделки, и во всем этом живу. Придумал, что есть он, и он как-то полностью влияет на нашу с тобой жизнь, и мы обязательно должны с ним встретиться. Чушь! Бред! Нет ничего этого, все глупые фантазии. Нет никаких таких целей, которые мы здесь напридумывали. Сейчас цель одна – выбраться из этого темного помещения. На этом надо сосредоточиться. Как мило. Но ты ведь даже не помнишь, как ты здесь оказался. И ты не знаешь, что это за помещение. Да ты права, и эта твоя правота наполняет меня страхом, животным страхом. Не бойся, ничего такого страшного не произошло, просто выключили свет. Хорошо, давай на ощупь, взяв друг друга за руки, мы пойдем куда глаза глядят. Постой, прежде чем мы пойдем туда, как ты смешно тут шутишь, куда глаза глядят, я хочу задать тебе один вопрос. Можно? Задавай конечно. Вот тот рассказ, который ты начал писать, и который пропал, он как должен был закончиться? Не знаю… Не помню… А ты постарайся вспомнить. Хорошо, сейчас напрягу память. По-моему он никак не должен был кончиться. Он происходил бы, происходил, а потом раз, на самом интересном месте, и кончился бы. Вот почему ты его не написал - не было конечной цели. Хорошо. Я поняла. А этот как должен закончится? Обязательно отвечать? Да. Обязательно. Ты же знаешь, я от тебя не отстану. Он заканчивается тем, что мы понимаем, что мы – это они. И не просто понимаем. Мы становимся ими. То есть не так. Мы всегда были ими, только думали, что они – это мы. Ха-ха. Какой роскошный бред. Ты всегда такие интересные вещи пишешь? Нет. Здесь еще должны быть фотографии, которые ты должна была сделать. Это не просто рассказ, это фотоальбом, и под каждой фотографией текст. Это не иллюстрированная книжка, а скорее … Да, фотоальбом, где много-много фотографий и много текста. И текст с фотографиями перемешаны в специальном порядке. Понимаешь, такие фотографии черно-белые. Специальная техника, как ты мне объяснила, только ты ею владеешь. То есть ты снимаешь и их, и нас, а зритель, который смотрит эти фотографии, не может различить, где на фотографии мы, а где они. А почему ты не рассказываешь здесь, кто такие они? Почему не объясняешь, не расшифровываешь, кто такие они? Зачем это все? Это я делаю специально, в этом суть этого текста. Я описываю нечто, не называя это никакими словами. Это как детская книжка-раскраска. Раскрась сам. Да, я кажется начала тоже понимать. Ведь у рассказа есть… Тс-с. Я зажимаю тебе рот. Не выдавай тайну, ты что. Тогда неинтересно будет… Не интересно будет читать? Но ведь уже конец рассказа. Неинтересно будет жить после прочтения рассказа. А ты скромный. Ты правда считаешь себя этаким гением? Нет, гений - это оценка. Например, яблоко раскрашенное зеленым цветом. А я раскрашен красным цветом. Просто раскрашен красным цветом, а вовсе никакой не гений. Я понятно объяснил? Понятно. Давай, тихонько начнем движение, руки вперед вытянем и возьмем друг друга за руки, чтобы не потерять друг друга. Чувствуешь мою руку, чувствуешь, как я волнуюсь? Нет, я не чувствую, что ты волнуешься. Однако, я волнуюсь. Так всегда бывает, когда заканчиваешь рассказ. Это как стыковка двух кораблей в открытом космосе. Одно неверное движение и все. Стыковка не состоялась. Взрыв. Конец. И осколки двух кораблей, беззвучно же взорвавшись, начинают с огромной скоростью улетать в разные стороны. В полной тишине. Как печально. Да, во время нашей последней встречи, она именно эту фразу сказала. После нее, я еще целый месяц испытывал сильнейшие эмоции, которые разрывали мне душу. Но это были не мои эмоции. А чьи же? Это были ее эмоции. Она этими эмоциями пыталась вернуть меня, но эмоции сами по себе ничего не значат. Надо из этих эмоций что-то начинать делать, а не сидеть на одном месте и тихонько плакать. А что сделал ты, для того чтобы вернуть ее? Я пишу этот рассказ. Но вовсе не для того, чтобы вернуть ее. Я, кстати, только сейчас это понял. А для того чтобы … Кто здесь? Мы здесь. А ты кто, тот, что кричит нам из темноты? Я – это он. Вот как. Все же это произошло. Я все же скатился в банальность. Ну, ты не мог не скатиться в банальность. Ты все же еще начинающий автор. И к тому же наша встреча не могла не состояться. Просто ты прими это, и все. Разность потенциалов и все такое, и прочая антинаучная и эзотерическая хрень. Да, а теперь мы вынесем вас отсюда и поставим на место. Вынесете? Да я возьму тебя, благо ты не такой уж и тяжелый. А ее? А ее возьмет она. Господи, какой же ты недогадливый! Я плачу, правда я плачу, хотя из этих глаз еще никогда не лились слезы. Я замер, застыл, я не чувствую твою руку в своей руке. Не могу двигаться, хочу крикнуть и не могу. Я застыл и окаменел. А пространство и время такое вытворяют вокруг меня! И эмоции захлестывают, переполняют и я еле-еле сдерживаю рыдания счастья и благоговения. Кто-то легко обхватил меня и понес. В полной темноте я не могу ориентироваться. Куда несет, зачем, и время еще не могу измерить. Секунду он несет меня или вечность. Где ты? Мысленно кричу я на всю вселенную. Я не смогу больше жить без тебя! Я не хочу больше терять тебя! Я хочу быть с тобой вечно! Я слегка завибрировал, и он почувствовал это. Удар! Вспышка! И он вынес меня на свет божий. У меня нет век, поэтому я не могу зажмурить глаза и на какой-то момент, я подумал, что ослеп. Но через некоторое время я увидел свое отражение в витрине. Я вижу, как он несет меня, ставит на место осторожно, отходит. Еще я вижу ее. Она несет тебя. Ставит рядом со мной. Я любуюсь ими – ей и им. Какие они красивые, как подходят друг другу, как хорошо смотрятся вместе. И я любуюсь нами. Просто любуюсь. Тобой и мной. Какие мы легкие, как нам хорошо вдвоем. Они начинают одевать нас. Они подобрали для нас очень красивую одежду. Подобрали ее с любовью. С любовью, которую они теперь будут нести в мир, вместе. Я пригляделся и увидел, что на нас точно такая же одежда, как на них. И вообще мы очень похожи, не отличишь. Вот и заключительная часть мистерии. Они одели нас и оставили стоять за витриной, вместо них. А сами ушли. Навсегда. И даже не попрощались. Так тяжело стало! Так грустно! Ощущение невосполнимой потери потрясло нас. Вот так внезапно все встало на свои места. Вот для чего мы им нужны: чтобы демонстрировать одежду, стоя в витрине, наедине со своими чувствами, о которых мы никому никогда не расскажем. Потому что мы – всего лишь… Они вышли из дверей магазина, встали перед витриной и стали смотреть на нас. Какое счастье, правда, просто счастье. Не потому что, не из-за того что. А просто потому, что они смотрят на нас и улыбаются. Смотрят прямо в глаза. Потом они помахали нам на прощанье, развернулись и пошли, взявшись за руки. Куда они идут? Не знаю. Домой, скорее всего. Сегодня же праздник. Рождество. А мы смотрим им вслед. И понимающе улыбаемся. Но есть одна тайна, которую знаем только мы. И сия тайна велика и движет она всем мирозданием. Ведь это мы, на самом деле идем, взявшись за руки праздновать Рождество. А они смотрят нам вслед. И улыбаются. Улыбаются. Улыбаются.
Роман Уроборос
Июнь 2013 – Декабрь 2013.