Бизонов больше нет.
И тех, кто видел бизонов, тоже нет;
Тех, кто видел, как тысячи бизонов бьют копытами, опустив огромные головы, и
разбивают в пыль землю прерий в великой мистерии сумерек.
Тех, кто видел бизонов, больше нет.
И бизонов тоже нет.
Карл Сэндберг
«Бизоньи сумерки»
Смерть – матерь красоты.
Уоллес Стивенс
Карл оглядел ворох раскиданных по кухне альбомов для рисования. Их было многовато. Однако если постараться, то к полудню вполне можно уничтожить абсолютно все.
«Может, оставить вот этот? - подумал он, рассматривая наброски, сделанные еще в университете. – Впрочем, они не так уж хороши».
И он уже привычным движением вырвал первую страницу альбома. Взяв ее обеими руками, он разделал ее еще раз – пополам, затем снова пополам. Каждый кусочек. Не хотелось, чтобы кто-то смог увидеть даже малейший штрих этого образчика самого настоящего дешевого «искусства». Он быстро закончил с университетским альбомом и, запихнув клочки в черный мусорный пакет, с удовлетворением принялся за следующий. Уже девятый по счету, а пальцы начинают грубеть, теряют чувствительность. Необходимо сделать перерыв. Карл быстро совершил обязательный ритуал разглядывания своих бесценных художеств и, методично расправившись с новыми набросками, досадливо погладил свои уставшие руки.
Три неаккуратных стопки альбомов будили раздражение. Раньше совсем не было времени подумать о том, что делать с этими «сокровищами», но выход на пенсию дал даже слишком много свободных часов. Сколько ему осталось теперь? Один Бог знает. Но уйдет он только после того, как уничтожит раз и навсегда весь этот хлам – не раньше.
Это было бесповоротным решением. Оставить рисунки – значит, дать возможность им пережить его – Карла – чье существование зависит не только от характеристик воздуха, влаги и условий хранения. Понятно, почему великие цари прошлого велели класть к ним в гробницы принадлежащие им сокровища, коней и даже наложниц. Нужно забрать с собой все, что ты любишь; не дать им такую возможность – пережить тебя. Но Карл не был великим правителем, и просить о столь самолюбивой и деликатной услуге ему было некого. Так что он решил сделать все заранее, пока силы позволяли. А, в общем, какая разница – когда?
Подошел к крану, чтобы выпить воды. Рука со стаканом дрожала – оно и понятно, не каждый день приходится вот так сжигать мосты, практически прощаясь со всей прожитой жизнью. Впрочем, это действительно необходимая мера. Во всем мире не найдется того, кому были бы интересны эти наброски, а его собственная любовь к ним обусловлена лишь родительским инстинктом творца. Он никому не должен позволить смеяться над ними – именно поэтому сейчас происходит этот акт душераздирающего прощания.
С вещами, как оказалось, расставаться намного тяжелее, чем с людьми. Выходя на пенсию и пожимая руки своим – уже теперь бывшим – сослуживцам, подчиненным, начальникам, Карл испытывал только одно чувство. Облегчение. Теперь ему не нужно будет льстить, умасливать, понукать, контролировать, поддерживать никчемные беседы и продолжать делать то, что делать он никогда не хотел.
«Мы всегда будем помнить вас, - говорили они, - вы были одним из лучших главных бухгалтеров». Проработав тридцать лет, мало того, что он останется в памяти окружающих только как бухгалтер – а не как человек – так еще и всего лишь «одним из лучших». Художником он, пожалуй, останется разве что в глазах Норрис. Карл посмотрел на неподвижно застывшую кошку, притаившуюся у дверного косяка. Она с любопытством заглядывала в проем – как будто увидела в гостиной нечто интересное.
- Что там такое, Норрис? – Карл опустошил стакан, сполоснул и поставил на место. – Там мышь?
Он усмехнулся, помял закостеневшие пальцы и с тяжелым вздохом снова сел на свое место главного инквизитора. Эта мысль его веселила, потому вначале он подумывал о том, чтобы устроить торжественное аутодафе, но побоялся в приступе радости или горечи спалить весь дом. А его следовало ценить. На самом деле это был его единственный настоящий дом, хотя он и не жил в нем больше тридцати лет, пользуясь любезно предоставленным от компании особняком. Теперь то – прежнее богато обставленное жилище – принимало в свои объятия нового «главного бухгалтера», чьими махинационными услугами и будет пользоваться руководство. Ведь в законсервированных знаниях Карла они уже не нуждались. Он стал слишком часто ошибаться. Стал слишком осторожен.
Карл встряхнул мусорный пакет – почти полон. Сходил в подвал, взял еще три – по каждому на стопку. Севши на прежнее место, он потянулся к очередному приговоренному, открыл первую страницу и застыл.
Эта женщина, которую он увидел, смотрела не на него – а за пределы листа. На что? Этого он не нарисовал. Может, на полк приближающихся белых, вооруженных револьверами и ружьями, а может – и скорее всего – на стадо бредущих бизонов, качающих своими могучими головами, роющими землю молотоподобными копытами.
Будучи завороженным, Карл разглядывал эту молодую женщину, которая была ему совсем незнакома. Чужие линии тянулись живо и легко, изящно, не вызывая никакого эха в затуманенной памяти. Это была женщина-индеец – с раскосыми глазами-треугольниками, с полными губами и слегка вздернутым носом. Рисунок был черно-белым, а она помещалась на нем по пояс, и нельзя было сказать, сидит она или стоит, но по ее напряженной, опирающейся на что-то руке Карл предположил первое.
Он наблюдал ее сбоку – этот изящный правильный профиль, головной убор вождя, увенчавший короткие космы жестких волос. Она напоминала навострившуюся орлицу, а перья, растущие из ее головы, трепетали под ветром прерий. На плечи накинуто пончо с геометрическими узорами, никаких украшений. Только этот взгляд. Карл приблизил рисунок к глазам. Откуда он – этот взгляд? Это он сам нарисовал его? Все в нем – открытость, честность, храбрость и спокойствие. Он принадлежал бумаге, был вдавлен в нее серым грифелем, но жил! Он был отчетливо живым! И сколько силы в этой жизни, сколько застывшей навек искренности и отваги!
Настигла странная мысль – если бы его душа была такой же, как эта женщина. Постоянной, тихой, как огонь в безветренную погоду, такой же отважной. Тогда бы ему не пришлось в зеркало заднего вида молчаливо наблюдать за тем, как его ухоженный богатый особняк медленно удаляется. Все дальше и дальше. Разве он не заслужил его, рискуя своей репутацией тридцать лет подряд? Будь он хотя бы вполовину так же решителен, как эта индеанка, они бы не посмели обобрать его.
Мгновение держал руку с альбомом над мусорным мешком. Нельзя позволить ей пережить себя, но, разве - как и он - она не достойна большего, чем темнота городской свалки и гниения?
Карл осторожно выдернул рисунок из плена пластмассовых пружин, положил на стол – стараясь не смотреть на него – вдруг что-то надоумит передумать. И все-таки, принявшись снова за свое скорбное дело, он изредка посматривал на краешек пожелтевшего листа. Эта индеанка как будто бы жила своей – неподвижной – но не менее насыщенной, идеальной в своей спокойной статичности жизнью. А Карл уже давно понял, что истинную красоту можно разглядеть лишь в том, что застыло навечно. Он и сам теперь существовал на грани какой-то великой завершенности, которая вот-вот должна была его настигнуть. Он не знал – в чем ее суть, и ожидал не без тревоги. Выход на пенсию был всего лишь первым этапом.
Окончательно расправившись с тремя стопками и не найдя в них больше ничего, что могло бы вызвать интерес, Карл вынес мусорные мешки на улицу, а через минуту к ним прибавились большие, запакованные в шелестящую обертку, прямоугольные плоские свертки. Это были картины, которые он сумел забрать с собой из своего старого дома – когда-то он приобрел их за неплохие деньги, но теперь они не представляли ценности. Лишь будили неприятные воспоминания о времени, когда он еще мог приносить кому-то пользу, а само общество еще ценило его.
Но этим сверткам была предназначена иная судьба, нежели старым альбомам. Кое-как скрепив их между собой, Карл медленно и неверно потащился вперед, волоча их за собой – накануне он сговорился с одним скупщиком, который обещал уплатить за картины подобающую сумму. Пенсия – не пятизвездочный отдых на Майорке – и первостепенную важность здесь имеет обеспечение базового набора необходимых удобств. А за них нужно платить. О цене они не договаривались, и Карл уже решил, что будет мудро продать все оптом, за большую цену. Хотя бы потому, что среди этих картин были и те, которое он нарисовал сам – они были чуть более сносны, чем обычные рисунки и на них тоже можно было заработать. Торговаться он не станет – только не из-за этой мазни. Никогда он не вкладывал в них усилий и рисовал по вечерам, после трудной и нудной работы, лишь бы только не думать о рядах опостылевших чисел.
Идти было не слишком далеко – но с такой ношей путь превращался в пытку. Карл неуверенно шел вперед, глядя по сторонам и пытаясь сориентироваться в незнакомой местности – он еще не успел тут все как следует изучить. Сначала нужно было идти прямо – это он помнил, и пока все шло хорошо – но вот перекресток. И куда сворачивать?
Спасла вывеска, криво примостившаяся на захудалом и откровенно унылом строении. Такой уютный район, улица ухожена, а надпись большими буквами «СКУПКА» выглядит среди этой гармонии практически вульгарно. К тому же буква «П» уже начала стираться, и издалека можно было прочесть слово скорее как «СКУКА». Как люди еще не выдавили этот гнойник на их репутации? Должно быть, они такие же, как их дома – маленькие, доброжелательные и тихие. Такие ни на кого не повысят голоса, что уж говорить о «выжить» кого-либо.
Поддерживая груз, взгромоздился по низеньким ступенькам. Зачем их вообще делать, если они такие низкие, что даже не ощущаешь разницы, переступая с одной на другую? Остановился на пороге и, прислонив ношу к стене, отдышался, прежде чем открыть дверь.
- А я вас ждал, - продавец-живчик полностью соответствовал своему голосу в телефонной трубке – такой же активный и суетный. Рыжая клокастая бороденка, бегающие глазки почти изумрудного оттенка. Просто бог проворачивания нечестных сделок. Но выбора не было. Разворачивая картины, Карл размышлял, стоит ли презирать человека только за то, что он использует данные ему природой качества в деле, которое ему больше всего подходит. Разве это правильно? Тогда бы и его самого нужно презирать за меланхоличность и педантизм?
Ставя перед собой картины и разглядывая их, продавец иногда воспроизводил вслух различные восторги. Карл напрягся, когда дело дошло до одной из его миниатюр, но как будто бы пронесло, и на лице скупщика не отразилось никакого подозрения. Вряд ли он был экспертом в живописи, с другой стороны Карл и не обманывал его – он честно сообщил, что это действительно хорошие картины хороших художников, но не более того. Хотя бы это он мог себе позволить? Назвать себя «хорошим художником»? Молодая индеанка подтверждала это не слишком выдающееся звание. Хоть на что-то, но он был способен.
И все-таки неловко было принимать восторги, которые он не заслужил.
Вероятно, исходя из этого стыда, он вел себя чрезмерно пренебрежительно, отчего и получил меньшую сумму, чем ожидал. Рассчитавшись, рыжий делец широко улыбнулся, открывая ровный ряд белых зубов. Скорее всего, у всех людей подобного рода хорошая полость рта – ведь это такой важный фактор при создании необходимого в работе скупщика обаяния. Харизма, использованная к месту и, особенно, на женщинах, приносит хорошие результаты – это Карл узнал, принося отчеты в налоговые службы. Там ему приходилось пускать в ход все свои природные таланты – даже те, которыми он не обладал и воспитывал в себе насильственно. И в этот раз можно было бы поступить сходным образом. Ведь этот счет не расходный ордер, так зачем нужно настаивать на справедливости означенной суммы? Получилась бы немалая выгода. Но, вероятно, приобретенные за тридцать лет службы привычки никогда уже не покинут его.
Волочась домой, заметил рядом со «СКУКОЙ» небольшой магазинчик осветительных приборов. Милый магазин – с хорошенькой вывеской, где кремовыми буквами было выведено «ТИБАЛЬД» - вот она весьма недурно вписывалась в общий ансамбль благополучия и спокойствия. В отличие от «СКУКИ». И от дома самого Карла, который представлял собой нечто среднее между этими двумя антагонистами. Скособоченный вправо, сухой и надломленный, как старик…. Но ведь он и сам стар – и этот дом ему подходит как нельзя лучше. Так же, как и «СКУКА» подходит продавцу-живчику, а «ТИБАЛЬД», вероятно, подходит продавцу люстр – умиротворенному добропорядочному толстяку с двумя взрослыми детьми, получившими хорошее образование, и его тучной милой женушке, помогающей муженьку с ведением счетов.
Пришел домой и автоматически повернул голову влево – зеркало в этой прихожей висело на том же месте, что и в старом доме. Лицо, взирающее с гладкой поверхности одутловатое, щеки обвисли, кожа – некогда (около тридцати лет назад) бывшая белой и гладкой – покрылась угрями и старческими морщинами. Карл еще помнил, как в детстве глазел на дедов нос, напоминающий какое-то жуткое морское создание или бешеный огурец. Дед нажимал на нос, а из многочисленных пор вылезали червяки – и тогда маленький Карл с визгом улепетывал, лишь бы не наблюдать этого омерзительного зрелища. Теперь такой жутковатый нос был и у него самого.
Дом практически пуст. Войдя в него, Карл представил, что он вторгся на чью-то чужую территорию – ведь десятки лет в этом жилище проживали по договору аренды совсем незнакомые люди. И запах от них еще не выветрился. И теперь, казалось, дом недоволен тем, что внезапно явившийся Карл выгнал привычных хозяев и вторгся во владения, ему не принадлежавшие. Он не должен быть здесь – не имеет права. Это не его дом. Его настоящий на противоположном конце города – он большой и теплый, как птичье гнездо, а окна его спальни выходят на солнечную сторону. Именно поэтому он вставал с кровати каждое утро – только ради этого солнца, а вовсе не ради опостылевшей работы. Но теперь ее нет – как нет и необходимости подыматься с постели.
По дороге на верхний этаж Карл заглянул на кухню. Листок с наброском, оставленный утром, все еще лежал на столе. Поборол желание подойти и вновь на него взглянуть – оно показалось каким-то иррациональным и неправильным. Он до сих пор не мог вспомнить, когда нарисовал эту женщину. Наверняка эта работа связана с какой-то важной датой в его жизни, наверняка она была сделана в момент большого эмоционального подъема, пира души – иначе бы она не вышла такой замечательной. Невозможно вспомнить. Может, окончание школы? Нет, тогда он не рисовал так хорошо. Университета? Кажется, тоже нет. Не хотелось верить, что и этот набросок – плод его полусонных тяжких вечеров после работы.
Открыл дверь в спальню – маленькую и унылую. На кровати серое покрывало и одна подушка, в которой перьев меньше, чем в ощипанной пекинской утке. Но засыпать Карл и не собирался – всю ночь составлял список вещей, которые нужно приобрести для дома. Записал новую кровать, набор постельного белья, шкаф с раздвижными дверцами, пару стульев (он намеревался завести нескольких друзей, как только немного обживется в новом районе) и мягкий ковер в гостиную. Настольную лампу для письменного стола…. И еще. Карл вспомнил индейскую женщину. Нужно закончить рисунок и найти достойное для него место. Вписал в список раму и светильник для подсветки картины.
И потом все-таки ненадолго уснул.
***
- Возьмите эту, - Карл кивнул и безропотно принял в свои трясущиеся от волнения руки странную осветительную конструкцию. В иной момент он бы обязательно отметил, что форму она имеет преотвратительную, а цену и того хуже. Но когда он только решался поднять голову, чтобы отвергнуть очередное предложение, слова умирали в его горле.
- Галогенные вам тоже не нравятся? – девушка с раскосыми глазами-треугольниками на секунду задумалась. Карл вцепился в светильник – как будто он мог уберечь его от падения. От падения в омут этого взгляда – открытого, честного, решительного. Того, который сейчас сох в его спальне после трех дней практически беспрерывной работы.
«Возможно ли такое вообще?»
Но так и есть – это она. Снисходительное спокойствие в карих глазах, короткие каштановые волосы, кожа смуглая, как у настоящей индеанки. Может быть, и были какие-то крохотные различия, но главное – взгляд. Он был тем же, Карл не мог ошибиться.
Немного поразмышляв, продавщица сказала:
- Знаете что, а возьмите лампу накаливания. Что скажете? У них очень приятный, теплый свет. Но тут есть маленький нюанс – необходимо, чтобы ваша картина была защищена стеклом. Как вам такое? Ваша картина находится под стеклом?
- Н…нет, - кое-как ответил Карл. – У нее нет стекла. И у нее нет рамы.
Зачем он это сказал? Теперь она подумает, что он не в себе. Кто же приходит за подсветкой, не купивши раму? Но бессонная ночь, проведенная за покраской картины, внесла в его мысли совершенную сумятицу, и поход в осветительный магазин не входил в его планы – ноги привели его сюда во время прогулки сами. Уж очень комфортным и утешительным казался этот домик, да и короткая беседа сулила приятный отдых от трудов. Уже долгое время Карл вообще ни с кем не говорил.
Однако такого он совсем не ожидал.
- И рамы? – было видно, что девушка удивилась, но не растерялась. Она улыбнулась и небрежно махнула куда-то рукой. – Раму вы легко можете купить в «СКУКЕ». Может, видели вывеску напротив?
Карл странно дернул головой, что, видно, было расценено как отрицание.
- О, эту дыру легко найти. Вон она, - продавщица указала пальцем в окно. – А вы не здешний? Недавно переехали?
- Н…недавно.
Она удовлетворительно качнула головой, и ее короткие волосы коснулись щек. Для полного сходства с женщиной-индейцем ей не хватало только головного убора вождя и черной сплошной раскраски на глазах, которую Карл добавил буквально этим утром. Он отдавал себе отчет в том, что может испортить всю цельность этой важной составляющей картины – взгляда – но опасения не оправдались, и эффект, который так поразил его вначале, только усилился.
- Вот что я думаю. Вам нужно посмотреть светильники со светодиодами – они самые лучшие, - девушка убежденно закивала. – Правда, это немного дороговато. Как вы на это смотрите? Дорого? Но, послушайте, это лучший итальянский производитель – взгляните сами. Отличный свет, да? А как сверкает, отполированы восхитительно – ведь это хром. Вам нравится? Или лучше под черное дерево?
- Хром? – Карл пытался понять, что в его облике говорит о том, что ему по карману хром.
- Значит, хром! – Девушка широко улыбнулась, принимая вопрос за утверждение, не слушая вялых протестов, осведомилась: - Размеры? Хотя бы приблизительные? – Приняла из дрогнувшей руки клочок листа с мелкими каракулями. – Одиннадцать и семь на шестнадцать с половиной дюймов! Отлично. Мы сделаем заказ за неделю. Вы сможете подождать неделю? – Она посмотрела прямо ему в лицо.
Он не мог ответить этому взгляду «нет», но слабые воспоминания о размерах пенсии, которая ему теперь причиталась, заставили попытаться.
- Картина еще не готова.
Но девушка не собиралась сдаваться. Она как будто знала, каким гипнотическим свойством обладают ее большие карие глаза с поволокой. Она ждала другого ответа.
- Впрочем, думаю, я смогу закончить ее в ближайшие дни.
- Восхитительно, - она говорила это слово уже во второй раз и с каким-то особым оттенком – тягуче томным. Карл сглотнул. – Оставите свой адрес и телефон?
- У меня нет телефона.
- Адрес?
- Да, конечно.
Около размеров он приписал свое имя, фамилию и адрес. Протянул ей.
- Вы живете довольно далеко, - она быстро пробежалась по строчкам.
- Что? Нет же, это вот там, за углом…
И он принялся растолковывать.
- Но здесь написано, - она решительно протянула ему бумажку, оказываясь совсем рядом. Еще немного ближе, и он смог бы ощутить, как колючие прядки волос касаются его старой морщинистой щеки. – Вот, взгляните, это же на другом конце города…
Спохватившись, Карл зачеркнул прежнюю запись и написал то, что было необходимо, чтобы эта женщина смогла найти его. Написал адрес дома. Своего дома. Пока он это делал, то чувствовал, как непривычно горят уши, а она наблюдает за ним со снисходительной улыбкой.
- Всего хорошего вам, - тепло сказала она, пожимая его руку. – Уверена, наши светодиоды померкнут в сравнении с написанной вами картиной.
Карл хотел возразить, что картина «вовсе не так уж хороша», но вовремя осекся.
- Она довольно неплоха, - потом, подумав, что для него это слишком большая ложь, неуклюже добавил: - Хотя, возможно, я чрезмерно высоко оцениваю ее.
Да, это было похоже на правду. Потому что как ни хороша была его индеанка, он не был слеп – эта картина не была вершиной совершенства.
- Уверена, вы скромничаете, - девушка коротко усмехнулась, не спеша вынимать свои пальчики из его сухой подрагивающей руки. Она – молодая и наивная – была слишком далека от него – одинокого старца – и потому чувствовала себя в безопасности, одаряя его столь близким и обнадеживающим контактом. Карл уже давно к этому привык, но в этот раз ощутил волнение и неуместную обиду, которые не самым лучшим образом уживались с шоком, который он все еще испытывал, найдя в этом подвижном молодом лице знакомые черты.
- Если вы не верите мне, - сказал он, почти ни на что не надеясь, - то приглашаю вас взглянуть на картину, после того, как ее вставят в раму и снабдят вашей восхитительной подсветкой.
Она удивленно приподняла брови, почувствовав, как он исказил ее любимое слово, но тут же расслабленно рассмеялась.
- Звучит, как вызов. Я приду вместе с мастером, который установит вам подсветку. Договорились?
Карл был уже и так изумлен, поэтому всего лишь склонил голову, давая понять, что рад ее согласию. Это была неожиданная, но удивительно обнадеживающая победа.
- Жду вас через неделю. О, и пожалуйста, - он указал на подготовленный сверток. – Будьте добры, подайте мне мою настольную лампу.
- Прошу вас, - ему протянули пакет, и его рука еще раз скользнула по гладкой белой коже.
***
Будучи в определенной степени взволнованным исполнением заказа, Карл использовал эту причину для звонка в «ТИБАЛЬД» трижды.
- «ТИБАЛЬД», Кристин, чем могу помочь?
- Доброе утро, Кристин, - какая удача! – он сумел узнать ее имя. Кристин. Очень красивое. – Да, здравствуйте, это Карл. Помните? Восхитительные светодиоды.
- О, да! Конечно! – ее голос звучал бодро, и Карлу не показалось, что Кристин недовольна его звонком.
- И как они?
- Все отлично, я передала заказ. Думаю, в течение пары дней они выполнят его – сейчас небольшая загрузка на производстве. Так что, возможно, срок будет меньше недели.
- Меньше? Примерно на сколько?
- Не могу сказать вам точно. Может, перезвоните, например, завтра?
Он согласился, будучи рад звонить и каждый час, чего от него, к сожалению, не потребовали.
- Кристин? Как поживает мое хромированное сокровище?
Он еще помнил, как ведут себя молодые люди – какие слова они говорят. Нужно быть остроумным - это важно. Ни внешность, ни деньги, ни молодость не спасут, если ты туп и зануден.
- Все в лучшем виде! – Кристин засмеялась. – Три дня! Через три дня оно будет вашим. Вы уже купили раму, я надеюсь? Она соответствует размеру?
Карлу доставляло удовольствие, что они беседуют вот так просто – как старые знакомые. А ее тон будто бы говорил, что она даже подшучивает над ним.
- В «СКУКЕ» ничего подходящего не нашлось, так что пришлось потрудиться, чтобы найти что-то стоящее. Но теперь все восхитительно.
Она хмыкнула.
- А картина уже полностью готова?
- Остались последние штрихи! Она становится все лучше и лучше.
- Вот это больше похоже на правду. Жду не дождусь, когда смогу ее увидеть. Позвоните через три дня, хорошо? Утром? Договоримся о времени.
Улыбаясь, Карл положил трубку, чтобы нанести на картину последние мазки. Он не солгал - она была почти готова. К чему медлить, когда лицо натурщицы так и не выходит из головы? Он видел ее очень отчетливо. Ее руки, ее взгляд, ее губы. Все это застыло перед ним в статичности неподдельного совершенства. Пока он разговаривал с Кристин, то представлял даже, как она неподвижно стоит - ни в коем случае не теребя телефонный провод или пряди коротких волос. Ей не нужно суетиться - она уверена в себе и спокойна. Она говорит размеренно и плавно, даже не замечаешь, откуда льются звуки - из ее рта или ты ловишь поток ее открытых честных мыслей.
Он позвонил через три дня, и с самого утра принялся готовиться к визиту. Полюбовался картиной и вставил ее в раму. Проверил, все ли в порядке. Несколько раз. Особо делать больше ничего не нужно было - из мебели он получил только два стула (теперь их было три - как раз на всех хватит) и стол, которые ему смогли доставить сразу же с ближайшего склада. Он купил самые простые - боясь, что после покупки хромированного светильника бюджет придется слегка урезать - и теперь немного стыдился этой простоты. Увидев этот минимализм, Кристин может утвердиться во мнении о нем, как о старом скряге, жалеющем крохи на такие мелочи жизни. Но теперь он уже ничего не мог с этим поделать.
Первым вошел мастер, держа на вытянутых руках массивную коробку, а другой волоча за собой чемоданчик. Карл не думал, что простая наладка светильника требует таких приготовлений. Он-то считал, что и сам может справиться с этой задачей, и согласился лишь затем, чтобы получить визит Кристин. Она же вошла следом, не озираясь с таким отвратительным навязчивым любопытством, какое он обычно наблюдал у женщин. Она вплыла в гостиную, словно королева, и они расположились на диване, обоюдно отказавшись от чая и кофе, ожидая, когда мастер на кухне закончит свои манипуляции.
- Есть что-то и одновременно грустное, и привлекательное в домах, куда переехали только недавно, - неожиданно сказала Кристин, прерывая размышления Карла о том, какова будет ее реакция на картину. Может, сходство привиделось только ему одному?
- Вы правы. Я рад, что этот дом менее просторный, чем мой предыдущий, иначе бы эта пустота была совсем пугающей. - Он запнулся, отдавая себе отчет в том, что хотел оправдаться - сказать, что раньше жил иначе, что у него был большой и богато обставленный дом, который ему, однако, не принадлежал. Он получил его только благодаря своим услужливым финансовым махинациям, и потерял, как только в нем отпала необходимость.
- К сожалению, уход на пенсию ограничивает нас в некотором смысле, - Карл грустно улыбнулся.
- Ну, у вас есть все, что может пожелать душа, - она успокаивающе тронула его руку. - Дом хороший, и как только в нем появится мебель, он сразу станет намного уютнее. А ваша картина придаст ему лоск. Кстати, куда вы ее повесите?
Карл указал на подготовленное место, и они несколько минут обсуждали правильность его выбора. После некоторых предложенных Кристин вариантов, они сошлись на том, что картине здесь самое место, а недостаток света легко компенсирует восхитительный хромированный светильник.
- Главное, чтобы Норрис его не достала, - засмеялся Карл. - Она очень прыткая.
- Норрис? Это ваша кошка?
- Да. Вы любите кошек?
- Безумно. Когда я была маленькой, родители держали двух котов. Я обожала нянчиться с ними. Но вскоре они умерли, и мы все так расстроились, что зареклись заводить питомцев снова. Мы слишком к ним привязываемся. А где же Норрис? Можно на нее взглянуть?
- О, она всегда в одном месте, - Карл улыбнулся. - Она очень ленивая.
Кристин хотела было что-то сказать, но в гостиную вошел мастер.
- Вы не могли бы мне помочь? - неуверенно сказал он, указывая глазами на картину. Карл взял ее, лицом развернув к себе, чтобы Кристин ничего не увидела раньше времени. Он велел ей даже отвернуться. Она пошла на кухню, чтобы выпить воды, обещая, что не будет подглядывать.
Несколько минут мастер возился со стеной, где предварительно просверлил дырки. Скоро все было готово, мастер откланялся, сославшись на срочные вызовы, и Карл позвал Кристин. Когда она вошла, в ответ на его улыбку она состроила подобие вежливого одобрения. Но ее глаза вопросительно искали мастера.
- Он ушел. Сказал, что у него есть другие дела.
- О. Что ж, - она выглядела странно.
- Норрис - она там? – наигранно обеспокоенно спросил Карл. - Она никуда не ушла?
- Она там, - Кристин вздрогнула. - Я думала, она живая кошка.
- Она живая, - возразил Карл. - Просто неподвижна. Вам никогда не казалось, что в неподвижности есть какая-то прелесть? Какая-то загадка? Мы смотрим на запечатленный снимок или написанную картину и не можем знать, что могло произойти там в следующую минуту. Вы когда-нибудь видели "Последний день Помпеи"? Нет? Советую. Эта картина находится в каком-то русском музее - уже не помню, в каком. Я видел только репродукцию. Конечно, мои творения сложно сравнивать с такими произведениями искусства, однако...
- Таксидермия не искусство, - шепотом возразила Кристин. - Не на кошках. Я бы такое никогда не купила.
- Я тоже, - Карл склонил голову. - Никогда бы такое не купил. И никогда не продам.
Она помолчала.
- Так это вы сделали?
- Так же, как и это.
Он отошел, открывая ей обзор на картину. Открытый, честный, храбрый взгляд. Пончо стерто - изгибы тела светятся смесью теплых красок, а светодиоды заставляют гладкую кожу блестеть. Решительно, без кокетства - индеанка глядит на стадо бизонов, пересекающих сумерки прерий. Они бьют копытом, а она смотрит - отважно и спокойно - на этих величественных животных, которые могут убить ее, растерзать. Она даже может позволить себе гладить их рога, зная, что многие - те, кто слишком суетен и неспокоен, неопытен - на эти рога насаждались. И ее лицо - лицо Кристин.
- Вы знаете, что говорил Уоллес Стивенс? Он сказал: "Смерть - матерь красоты". Вы никогда не слышали? Я долго не мог согласиться с ним - я говорил "красота в неподвижности", но недавно я понял, что Уоллес просто пошел дальше. Туда, куда я еще не мог заглянуть. Смерть - самая высшая форма неподвижности. Вам нравится картина?
Она сказала - нет, не нравится. И она попыталась уйти. Она кричала, что мастер был здесь, и мастер все видел. Мастер всем расскажет, кто это сделал. Но Карла это не волновало. Он не мог позволить ей уйти - позволить идти дальше без него, как это он позволил безжалостной жизни. В Кристин была красота, которую она подавляла - красота, раскрывающаяся лишь в полной статичности. Она этого не понимала, и Карл решил, что должен явить эту красоту миру.
Когда он закончил, то взял листок бумаги, и написал на нем красными чернилами стихотворение о бизонах. Оно идеально подходило для той картины, что висела на стене, и для той, что будет представлена людям, которые зайдут в его спальню. Он засунул клочок за раму, отошел - полюбовался. Прочел строчки вслух. И этот взгляд - решительный, открытый и храбрый, стал теперь еще и одобряющим.
Он вспомнил, когда нарисовал эту картину - когда его мать, будучи ветреной женщиной, уехала к какому-то мужчине в Канаду - и он остался один. Мама всегда говорила - жизнь дана для того, чтобы идти вперед. В понедельник он должен был идти на работу. Он просто хотел утешения чистой и открытой души, и пока он рисовал, эта чистота его переполняла. Он остановил то мгновение. Мама осталась в его воображении в этой картине - молодой и прекрасной. Чистой.
И теперь он остановит свое мгновение. Карл вымыл в раковине перепачканные руки и, прежде чем уйти в спальню, улыбнулся Норрис, стоящей на кухонном столе, на своем маленьком постаменте. Норрис не проводила его взглядом, как это бы сделала любая другая живая кошка. Она промолчала, продолжая неподвижно глядеть в окна кухни, выходящие на солнечную сторону.