Мой тесть
Женившись, я приобрел множество родственников, с некоторыми из которых, со временем сложились близкие отношения. Именно такие отношения у меня сложились с тестем, жителем старинной кубанской станицы Архангельской. В течение 30 лет, мы часто приезжали, друг к другу в гости, до тех пор, пока он состарился, потерял здоровье, и стал со своей женой безвыездно жить в станице, ожидая наших, теперь не частых, встреч. Мы приезжаем туда, чаще всего с детьми или внуками, внося обстановку праздника в их однообразную жизнь.
По установившейся традиции, застолья, начатые вечернею порою, затягивались до поздней ночи, и заканчивались воспоминаниями тестя, которые я с удовольствием слушал. Мне нравилось, что, рассказывая разные истории из своей жизни, он всегда с благодарностью вспоминает каждого человека, сделавшего ему хоть что-нибудь хорошее в его длинной жизни. Во многом, благодаря этим людям, он считал свою жизнь удавшейся, и время от времени повторял,- «Бог меня ни в чем не обидел!». Он никогда не был особенно верующим, но в данном случае говорил именно так.
К таким людям он относил бывшего директора МТС Пескоху, погибшего лет пятьдесят тому назад в автомобильной катастрофе. Тесть вспоминал, как этот немногословный, и всеми уважаемый человек, отдал ему, Жорке, - совсем молодому шоферу, новенький самосвал, впервые полученный МТС. На эту автомашину, претендовало сразу несколько опытных водителей, но Пескоха сказал,- «Машину примет Найденов», и пояснил,- «Пусть будет у него новая семья и новая автомашина».
Жорка тогда только женился, и самосвал ему очень помог в становлении семьи.
Наверное, Пескоха действительно был достойным человеком, потому, что в память о нем станичники назвали одну из улиц его именем.
Иногда, люди не столь достойные поминались тестем с не меньшим уважением.
Однажды, когда еще здоровье позволяло ему, мы засиделись допоздна, и почти выпили бутылку водки. Неожиданно, тесть стал вспоминать время войны, когда на Кубани хозяйничали немцы, и рассказал такую историю.
Дело было зимой. Четырнадцатилетний Жорка, жил тогда вдвоем с матерью. Его отец давно умер, два его брата, как и большинство станичников, были на фронте, а сестра, посланная колхозом на работу в Новороссийск,- там и осталась жить. Жорка, никогда не знал сытой жизни, был щупленьким и слабым подростком, не выглядевшем на 14 лет. Это не помешало ему, наравне со своими сверстниками, работать в колхозе. Ему повезло, - он занимался любимым делом, был конюхом. Колхозом в то время управляли человек пять мужиков не призванных в армию по состоянию здоровья, а работали, вместо мужиков, бабы, да подростки. Немцы забирали лошадей для своих нужд, но не всех, а только тех которых они считали лишними для хозяйства колхоза. Понятно, что они забирали и далеко не лишних лошадей, и именно этих лошадей Жорка с друзьями, такими же подростками, как он, прятал от немцев. Для этой цели использовалась поляна в седине больших зарослей густого терновника, - любимое место игр подростков в мирное время. Туда по узкой тропе провели лошадей, и потом только подростки за ними ухаживали.
Однажды, ранним утром, когда Жорка еще досматривал сны, лежа на русской печи, в хату постучали. Мать отперла дверь, и в хату вошел колхозный бригадир Андрей Семенович. Он с порога спросил,_ «Где твой сын?», и, убедившись, что Жорка в хате, сказал, обращаясь к матери,- «Самсоновна, собирай сына в дорогу. По требованию немцев, надо гнать скот в станицу Кореновскую, и каждый колхоз должен выделить одного погонщика. От нашего колхоза погонщиком будет твой сын».
Спустившемуся с печи Жорке, бригадир объяснил, что стадо уже погнали, что сейчас надо торопиться на конюшню, седлать «Самолета» (так звали коня), и догонять стадо. По расчетам бригадира, стадо удастся догнать в колхозе «Газыри», что километрах в 20-ти от станицы. Из всего сказанного, Жорку радовало только то, что ему доверили хорошего, резвого коня. Как и предполагал бригадир, Жорка, пустивший коня хорошей рысью, часа через полтора, догнал стадо на подходе к «Газырям».
Стадо гнали пять верховых, среди которых выделялся, руководивший перегоном, коренастый, широкоплечий казак, на ярко рыжем, с красноватым отливом жеребце.
Жорке показалось, что все движется вокруг этого человека, и по его воле. В нем он узнал друга своих старших братьев, жившего в станице на соседней улице, - Александра Петренко. (Или, как говорили в станице,- «Шурко Петренка»).
Он тоже узнал в испуганном подростке Жорку, и чтобы подбодрить его, сказал,- «Ты здесь будешь под моей защитой. Делай то, что я тебе скажу, и все будет хорошо».
Гнать скот – работа привычная для сельского подростка и Жорка быстро приноровился к ней, найдя свое место среди других погонщиков. К вечеру скот догнали до станицы «Выселки», загнали его во двор элеватора, а сами разместились в одном из подсобных помещений. Шурко распорядился так,- все погонщики, в порядке очереди, по двое, будут охранять скот в ночное время. Они должны были, при необходимости, поднять тревогу всеми доступными средствами. Оружия у охранников не было, но когда пришла очередь дежурить Жорке, Шурко, как бы выделяя его среди других, вручил ему свой карабин, после чего Жорка, с таким же подростком, как сам, отправился на дежурство.
Темной ночью в незнакомом дворе, заполненном скотом, конечно же, было подросткам страшновато и, может быть, привиделось что-то, а, скорее всего потому, что захотелось пострелять, Жорка пару раз пальнул из карабина. Почти сразу из темноты появился полицейский, накричал на подростков, отобрал карабин и, уходя, предупредил, что у хозяина карабина будут неприятности. Испуганные подростки отправились к Шурко объясняться. Он совсем не огорчился, успокоил их и отпустил, со словами,- «Завтра разберемся».
Наутро он назначил за себя ответственного за перегон, а сам поехал выручать карабин. Этот день был похож на предыдущий,- все также двигалось стадо, мычали коровы, покрикивали погонщики, разве что отношение нового руководителя перегона к Жорке было явно предвзятым. Наверное, ему не понравилось привилегированное положение Жорки при Шурко и он, пользуясь случаем, отыгрывался, покрикивая на Жорку почем зря.
К вечеру, когда стадо подходило к станице «Кореновской», вернулся Шурко, уладивший все вопросы с полицией, и уже под его руководством, все разместились на одной из ферм, этой большой станицы.
Надо было дожидаться своей очереди на скотобойню, которая, по слухам могла подойти дней через десять. Чтобы не погубить скот, его выгоняли в снежное поле. Поля стояли неубранные, и скоту было чем подкормиться.
Через три дня из родной станицы пригнали еще одно стадо. Его разместили в другом корпусе на этой же ферме и все 12 погонщиков стали жить вместе в одном большом помещении. Очень скоро, как это обычно бывает у казаков, когда делать нечего,- началась гульба. Продукты и самогон поставляли местные жители, в ответ на услуги которые оказывал им Шурко. Он обменял им несколько хороших коров из стада на молодняк. Можно представить себе, что было бы, если бы немцы узнали об этом. Но немцы считали скот по головам, а Шурко был рисковый казак, и, кажется, ничего не боялся.
Кроме того, Шурко распорядился забить бычка, для прокорма погонщиков. Немцам решено было сказать, что он пал при перегоне, и, как полагалось в таких случаях, предъявить им шкуру. Еду готовили в большом котле, встроенном в печку еще в мирное время. Спали на полу, подстелив солому и укрывшись верхней одеждой. Дневные заботы были необременительны, а вечерами продолжалось застолье, с неторопливыми разговорами и протяжными казачьими песнями. Пили все, и пили много. Здесь довелось и Жорке впервые отведать самогона. В разгар застолья Шурко налил ему полный стакан самогона, и приказал,- «Пей!». Это был свекольный самогон, отличавшийся, от сделанного на сахаре, меньшей крепостью и отвратительным вкусом. Жорке крепости хватило с избытком, потому, что, очень скоро, он оказался под столом, где и проспал до утра.
Может быть благодаря этому случаю, он до 30-ти лет не мог пить самогон, что воспринималось его станичными приятелями как слабость, а сам он ощущал это, как свою неполноценность.
На четвертый день, Шурко решил отпустить Жорку домой. Он отозвал его в сторону и сказал,- «Если хочешь, завтра пораньше, пока все будут спать, седлай коня и дуй в станицу, а сейчас пойди в конюшню и задай ему вдоволь корма». Жорка так и сделал, и рано утром отправился в обратный путь. Дорога по степному бездорожью была долгою, и светового дня не хватило. К вечеру он стал искать место для ночлега, и оказался в одной из бригад, разбросанных здесь и там в кубанских степях. Здесь выслушали его объяснения, потом накормили, и спать уложили. Коню тоже уделили внимание. Рано утром Жорка продолжил свое путешествие, и часам к 11-ти уже был в родной станице.
В этом месте тесть прекращает свой рассказ, видимо полагая, что все самое интересное он уже рассказал. Но меня заинтересовала судьба Александра Петренко, и я прошу рассказать, как он попал в услужение немцам.
История, происшедшая с Петренко, начиналась, как и у большинства его сверстников в то военное время. Он был призван в армию, и, вскоре, часть в которой он служил, попала в окружение. Он в числе многих таких же солдат, попал в плен, но ему удалось бежать. Было это так: Около тысячи пленных солдат, загнали в большой пустующий коровник. Петренко решил отсюда сбежать. За время плена он сдружился с Николаем, призванным из соседней станицы, и предложил ему бежать вместе. Ночью они забрались под крышу, и в самом темном углу забросали себя соломой и камышом из камышовой кровли коровника. Рано утром всех пленных вывели из коровника, потом немцы с фонариками обследовали все углы, и к счастью не обнаружили, спрятавшихся беглецов. Немцы ушли, а они еще долго не выходили из укрытия. Потом они вышли на разведку. Им еще раз повезло,- они встретили женщину, которая не только рассказала все, что нужно о немцах, старосте и полицаях, но и накормила их перед дальней дорогой. Им предстояло из Украины вернуться домой на Кубань. Они шли по ночам, обходя полицейские патрули, а днем прятались в камышовых зарослях и, когда, дней через двадцать, вернулись в родные станицы, в этих оборванных, отощавших и завшивевших парнях, трудно было узнать бравых станичников, отправлявшихся совсем недавно в армию. В станицах были немцы, и тут пути товарищей разошлись. Николай в родном доме прятался от немцев в подполье, а когда они ушли, был снова отправлен на фронт. Петренко не стал прятаться, и согласился вступить в казачество. Казаки не исполняли полицейские функции, но использовались немцами для охраны и поддержания порядка. Он не ушел с немцами, как это сделали полицейские, и те, кто участвовал в расправах над населением. Он так же, как и Николай, снова был призван в армию, но еще на пункте сбора его увели сотрудники НКВД. Кто-то из станичников сообщил о казачестве Петренко. ( В этом месте тесть прервал рассказ, назвал фамилию станичника, которого в этом подозревал, и очень неодобрительно высказался о нем)
Тесть продолжил,- «С той поры я ни разу не видел Шурко, и думал, что его уже нет на этом свете, но лет через десять после войны, снова услышал о нем. Я тогда работал водителем в МТС и меня, с заготовителем, послали, в отдаленные, горные районы нашего края, закупать картофель. Мы пытались найти дешевый картофель, и, в одном из селений, нам рассказали, что, если, по плохим горным дорогам, мы проедем еще километров двадцать, то там найдем самый дешевый картофель. Руководит там хозяйством Шурко Петренко, и урожаи у него всегда отменные». Услышав это, я подумал,- «Уж не тот - ли это Шурко?». Очень хотелось поехать туда, но заготовитель нашел дешевый картофель в другом месте, и вопрос о Шурко остался открытым.
В этом месте рассказа тесть вздыхает, и говорит,- «Очень может быть, что там жил тот самый Петренко. Такой человек не должен был пропасть. Скорее всего, он сбежал тогда из под ареста. Жаль, что увидится нам, не пришлось,- видно не судьба».
Потом тесть предлагает тост за настоящих людей, с которыми сводила его судьба. Я выражаю сомнение по поводу Петренко, напоминаю тестю о его родственниках, не вернувшихся с войны. Но тесть стоит на своем,- он, говорит о том, что Шурко немцев ненавидел, а нашим людям всегда помогал, и добавляет,- «Все-таки, он был настоящий человек!».
Я не настаиваю на своем, полагая, что может быть тесть прав, потому что, вероятнее всего, после ареста, Шурко все-таки направили на фронт, для того чтобы, как тогда говорили: «Кровью смыть свою вину перед Родиной».
Да, и затянувшееся застолье пора было заканчивать.
Прошло немного времени, и я снова приехал в станицу.
В течение дня мы управились с делами, которые тесть заранее подготавливал, ожидая меня, и опять, после ужина, остались вдвоем за столом. На этот раз, я сам попросил его продолжить рассказ о его жизни, и он с удовольствием продолжил.
В том году, когда немцы угоняли скот, их к весне прогнали с кубанской земли. Заново возрождались колхозы. Надо было пахать, сеять, выращивать хлеб, то есть заниматься извечной крестьянской работой. Мужиков не хватало, поэтому на курсы трактористов послали группу подростков, в том числе и Жорку. Старательный Жорка курсы окончил с отличием, и ранней весной уже самостоятельно пахал.
Я думаю, что все люди в начале трудовой деятельности совершают ошибки. Жорка не был исключением из этого правила.
На третий день работы, Жорка решил, что может пахать лучше остальных пахарей. Ему не нравились огрехи в конце борозды, там, где трактор разворачивался у лесополосы. Ему показалось, что можно разворачиваться ближе к лесополосе, и он решил приблизиться к деревьям. По-видимому, из-за недостатка опыта, он слишком поздно начал разворот, и въехал в деревья. В горячке, он попробовал дать задний ход, но только ухудшил свое положение,- стрела прицепного устройства попала в спицы заднего колеса. Его положение казалось ему безвыходным, но тракторист с соседней делянки заметил происшествие и поспешил на помощь. Он был немного старше Жорки, и не намного опытнее, но у Жорки появилась надежда на благополучный исход. Надежде не суждено было сбыться,- самоуверенный парень сел за руль, трактор рванулся, и стрела сломалась. Жорка воспринял это как катастрофу,- он помнил, как неохотно доверил ему трактор, пахавший на нем в другую смену тракторист. Он был старшим трактористом, считал этот трактор своим, но главное, он был строгим мужиком, которого многие побаивались. Теперь Жорка очень боялся сменщика, и, как только трактористы посоветовали Жорке не попадаться сменщику на глаза, сбежал домой. Это было конечно не лучшее решение, и он скоро в этом убедился.
На третий день после этого происшествия к нему домой пожаловал бригадир трактористов. Он ругал Жорку не за то, что тот поломал технику, а за то, что сбежал. Из общения, он понял, как Жорка боится своего сменщика, поэтому, приведя его в бригаду, определил к другому сменщику. Вскоре выяснилось, что бывший сменщик обиделся на Жорку, только за то, что тот ушел к другому сменщику. Жорке стало понятно, что не надо было бояться, а тем более, прятаться.
Мне кажется, что в самом начале трудовой деятельности, Жорка получил очень важный жизненный урок.
С этого времени, он пахал, наравне со всеми до осени, пока в сентябре его, вместе с шестью станичниками, призвали в Армию и отправили служить в Капустин яр.
В то время там строили важнейший полигон, ставший впоследствии основным для развития ракетной техники. А тогда стояла задача запустить первый летательный аппарат,- прародитель современных ракет, который назывался,- «Самолет-снаряд».
Чтобы попасть в Капустин Яр, надо было в районе Сталинграда переправиться на пароме через Волгу, от которой в степь уходила одна узкая железнодорожная колея. Именно по ней доставляли в людей и различные грузы.
На новом месте обживались трудно. Вначале жили по шесть человек в армейских палатках. Зима в том году пришла рано, и сразу с морозами и снегом. Столовая представляла собой длинный стол на открытом воздухе, на который из рядом стоящей кухни, размещенной в большой палатке, подавали еду. Из вторых блюд, чаще всего было рагу из капусты, но иногда была каша пшеничная или перловая. На первое всегда подавали суп. Хлеба полагалось 600 гр. на человека в сутки. Этот ржаной хлеб сильно походил на глину, и не только по виду. Сахар был похож на сахар, но его полагалось всего 15 гр.
Перед приемом пищи со стола сметали снег, потом быстро расставляли еду, а прибывшие солдаты, стоя, также быстро проглатывали скудный паек.
Жорка малорослый и щуплый, не привыкший к хорошему питанию, легко переносил недоедание. Страдали крупные ребята, привыкшие в гражданской жизни хорошо питаться. Скудное питание не восполняло потерь энергии связанных с тяжелой повседневной работой. Полуголодные солдаты строили узкоколейку от военного городка к секретному объекту, то есть к пусковому комплексу. Полигон занимал обширную территорию, насыщенную различными сооружениями. В связи с важностью полигона для страны, выделялись громадные ресурсы для его строительства. Только солдат участвующих в строительстве было несколько сотен тысяч.
С наступлением календарной зимы, на полигон завезли щитовые казармы, которые тут же, в спешном порядке, собирались солдатами. Щитовой городок рос быстро, как на дрожжах, и очень скоро все солдаты жили в казармах по 60 человек в каждой. Для отопления в середине казармы устанавливали металлическую бочку и делали из нее печку, дававшую много тепла вблизи и гораздо меньше в отдалении. На двухъярусных нарах были устроены постели, состоящие из матрасов и подушек, набитых соломой. Эти постели облюбовали клопы и другая живность подобного рода, с которыми каждый боролся, как мог, почти всегда безуспешно.
Не намного лучше жили и офицеры. Собранные для них зимой финские домики с наступлением тепла рассохлись настолько, что астраханские ветры наметали на мебели пыли и песка толщиной в два см. Потом наступил период строительства капитальных двухэтажных строений. Строили вручную, из шлакоблоков, которые изготовлялись здесь же.
Солдаты воспринимали, как очевидную несправедливость то, что их полуголодных заставляют выполнять тяжелую работу. Не все выдерживали такие условия жизни и трое Жоркиных земляков – станичников решили сбежать на родину. Один из них утверждал, что может сделать фальшивые паспорта, по которым можно спокойно и долго жить на родине. Уговаривали и Жорку, но он не поддался на уговоры, и оказался прав. Недолго погуляли они на свободе. Через неделю командированный в станицу лейтенант привез их обратно в часть. Их судили показательным судом, и дали сроки от 5 до 10 лет, причем, самый большой срок дали инициатору этого побега, взявшему вину на себя.
А у Жорки все сложилось, хорошо. Рано оставшийся без отца, и привыкший с малых лет добросовестно трудиться, он и в армейской жизни проявил себя с самой лучшей стороны. Его приметили командиры, и, как только появилась возможность, поощрили его отпуском на родину.
Для того времени отпуск солдат срочной службы был редкостью.
По возвращению из отпуска, все сложилось и того лучше,- его решили сделать ротным хлеборезом. От хлебореза зависели не только рядовые, но и офицеры, получавшие через него паек. Время было трудное, и хлеба недоедали также офицеры и их семьи. Жорка пытался избежать ответственности и отказывался, ссылаясь на ранку на ладони. Врач осмотрел ранку и «дал добро» на хлеборезку. Так Жорка стал хлеборезом. Нарезая первые порции хлеба, он думал,-«Нет, не зря я пытался избежать этой участи!». Нарезать столько порций было тяжело физически, но морально было намного тяжелее. Он и сам ощущал груз ответственности, а его еще и постоянно контролировали.
Однако ко всему можно привыкнуть. Так и произошло; - настало время, когда его меньше стали контролировать, и этот контроль перестал быть обременительным. К этому времени он обнаружил, что у него иногда остается лишний хлеб, и поначалу не мог понять, откуда он берется. Оказалось, что в те дни, когда на складе не было пшеничного хлеба, для диетиков давали белый хлеб, но в большем количестве. Именно этот небольшой излишек белого хлеба помог Жорке жить в армии.
Тесть говорит,- «Я с 3-х лет остался без отца, и впервые наелся хлеба только в армии».
Из этого хлебного резерва он подкармливал некоторых своих товарищей, и не только их. Разве мог он отказать офицеру, попросившему белого хлеба для заболевшей малолетней дочери?
Мой тесть вспоминает осужденных своих земляков, и пытается завершить свое повествование такой фразой,- «Зря они тогда поторопились. Если бы потерпели немного, я бы их подкормил».
Я пытаюсь продолжить разговор, и спрашиваю о секретном объекте,- прародителе космических кораблей. Тесть отвечает,- «За время моей службы почти ничего не изменилось. Так же, как вначале ветряные мельницы махали крыльями, да суслики дежурили у своих норок. Но однажды с той стороны степи, куда уходила узкоколейка, раздался страшный гул, и все вокруг сильно завибрировало, как во время землетрясения.
Это и был первый пуск самолета-снаряда. Последующие пуски были намного тише».
Немного разочарованный, я спрашиваю его,- «Неужели больше ничего не изменилось для тебя за несколько лет?». Мой вопрос заставляет задуматься тестя. Немного поразмыслив, он говорит,- «Конечно же изменилось, но о том, что вместо обмоток солдатам выдали сапоги, или о том, что солдатам паек увеличили, рассказывать не интересно».
Он явно хотел на этом закончить свой рассказ, а я наоборот настаивал на продолжении. Один из моих вопросов заставляет оживиться тестя, и, отвечая на него, он не без удовольствия рассказывает о судьбе своих товарищей, осужденных за побег из армии.
Тот самый зачинщик побега, отбывал десятилетний срок заключения на крайнем севере. Большую часть времени он работал по обслуживанию экскаватора. Это было похоже на придуманный намного позже вахтовый метод;- четверо зеков в 50-ти километрах от ИТУ, жили в небольшой бытовке. Каждое утро промерзший за ночь экскаватор разогревали, потом добавляли в солярку специальную жидкость, без которой двигатель отказывался работать, и вгрызались в промерзшую землю. Руководил работой Вор. Он не работал физически, а только следил, чтобы остальные выполняли суточную норму выемки грунта, и еще отчитывался перед начальством в те дни, когда из ИТУ привозили все необходимое для продолжения работы. Всегда получалось так, что самой необходимой для продолжения работы была та самая жидкость, которую добавляли в солярку. Начальству было невдомек, что эту ядовитую жидкость можно употреблять не по назначению. Вор перегонял ее, потом многоступенчато очищал от примесей и получался спирт, вполне пригодный для питья. А спирт, как известно, в любых уголках России котируется, как валюта.
Изредка из бескрайних просторов тундры, где на сотню километров ни одного селения, появлялся абориген на оленьей упряжке. После непродолжительного торга между вором и аборигеном, происходил обмен одного из оленей на бутылку спирта. Дальнейшие действия были похожи на маленький спектакль. Абориген доставал короткий широкий нож, и разделывал оленя так быстро и артистично, как это умеют делать только оленеводы. Вор наблюдал за этой процедурой с высокого крыльца бытовки, потом на минуту скрывался в бытовке и выходил с незакрытой бутылкой спирта. Он отработанным движением, с некоторым вращением, бросал бутылку, стоящему внизу оленеводу, которую тот ловко ловил, и тут же моментально, почти всю ее выпивал из горла. Действие заканчивалось тем, что оленевод, прыгал в сани и, гикнув на оленей, запевал песню, похожую на завывание ветра. Песня затихала вместе с удаляющейся упряжкой, еще некоторое время можно было видеть удаляющуюся точку в море снега и все возвращалось «на круги своя»,- зрители расходились по рабочим местам, обмениваясь впечатлениями, а вор уходил в бытовку.
Самое большое впечатление на присутствующих производили манипуляции с незакрытой бутылкой спирта, выглядевшие как хорошо отрепетированный цирковой номер. Такие эпизоды в жизни ЗК случались не часто. Основное время занимала каждодневная напряженная работа. После работы вор иногда разрешал всем расслабиться и тогда почти все напивались. Такой распорядок строго соблюдался, но бывали и исключения. Это случалось, когда вор запивал и ослаблял свой контроль – тогда пьянствовали сутками. Это потом оборачивалось более напряженной работой, потому что норму выемки грунта надо было выполнять в любом случае.
Прошло время, и отбывший свой срок станичник вернулся в родные края. Он с детства жил недалеко от Жорки и дружил с ним, а теперь они сошлись еще ближе – стали кумовьями.
Мой тесть продолжал свой рассказ уже о куме.
Он был спокойного характера, трудолюбивым и умел делать многое из того, что вызывает уважение людей воспитанных в деревне. Он мог отремонтировать неработающий телевизор, не говоря уже о различных радиоприемниках, что, по мнению моего тестя было признаком большого ума.
Кум завел семью, и все у него было нормально, - жена, сын, друзья, работа. Казалось бы, все как у людей, но не смог он сохранить все это. Возможно, это произошло потому, что от времени заключения осталось у него пристрастие к спиртному, которое усугублялось слабоволием. А может быть, не смог он подчиняться обременительным обстоятельствам, точно также как это произошло с ним в армии. Наверное, было в его характере что-то цыганское, что и определяло его судьбу.
Как бы то ни было, но семья распалась, жена с сыном перебрались на постоянное место жительства в город, и кум остался один.
Имея ввиду все, что произошло с кумом, мой тесть охарактеризовал своего кума лаконичной фразой, - «Такой умный,- а дурак».
К этому времени, Жорка стал уважаемым человеком – Георгием Трофимовичем. Он был секретарем партбюро в небольшом коллективе, в котором выполнял функции завхоза.
Из сочувствия к куму, он несколько раз устраивал его на работу, но толку от этого не было никакого. Кум добросовестно работал до первой зарплаты, а потом уходил в загул.
Поэтому Георгий Трофимович перестал так помогать куму и тот стал «перебиваться» случайными заработками, кому яму выкопает, кому забор поправит, кому с пасекой поможет управиться. Когда ему не удавалось подзаработать, он приходил к Жорке и всегда был накормлен, напоен, а иногда и приодет. В благодарность за это он выполнял какую-нибудь несложную работу по хозяйству, а если выполнял работу посерьезнее,- зарабатывал денег.
Он прожил довольно длинную жизнь, и, однажды зимой, в состоянии подпития, придя вечером в свой нетопленный дом, заснул и не проснулся.
Растревоженный воспоминаниями тесть вздыхает, и говорит,- «Ах, если бы кум тогда ко мне пришел, - может быть жил бы до сих пор».
На этом тесть заканчивает свой рассказ. Мои вопросы по поводу двух других станичников дезертировавших вместе с кумом из армии не способствовали продлению нашего разговора. О них тесть рассказывал так, как обычно говорят о посторонних людях, примерно так: вернулись в станицу, работали в колхозе, женились, вырастили и воспитали детей.
Обычная жизнь, обычных людей, впрочем, как и жизнь Георгия Трофимовича.
Прошло время, и от былого разочарования рассказом тестя о Капустном яре не осталось следа, и суть его пребывания там стала для меня ясней; - просто он, как и миллионы других людей, внес свой посильный вклад в развитие отечественной космонавтики.