Мой нежный ангел

Анжелика, в крещении – Ангелина, Ангел, мой нежный ангел…

Жила она в соседнем дворе, куда я часто приходил играть на спортивную площадку. Там водилась огромная самка сенбернара по кличке Дина, молодая, глупая и шаловливая. Ей ничего не стоило скуки ради запрыгнуть передними лапами на грудь случайного прохожего и облизать ему лицо большим слюнявым языком. Когда она приставала к нам и мешала гонять мяч, кто-нибудь из мальчишек давал пинка и она убегала. А однажды во время игры в волейбол, когда мне удалось на подаче врезать мячом в самого слабого игрока противника, и уже заранее торжествовал победу, услышал я пронзительный детский крик.

Оглянулся, увидел бегущую ко мне девочку лет пяти, за ней следом неуклюже гналась собака Дина. По сравнению с малышкой псина выглядела огромным монстром. Я подхватил девочку, ударил псину кедом в тупую лохматую морду, та нехотя с ворчанием отступила. Девочка испугалась не на шутку, ее трясло, по ножке струилась теплая жидкость, а по моей шее, куда она уткнулась лицом, на ключицу стекали горячие слезы.

Под насмешки мальчишек, понес ее на руках. Мне уже доводилось носить девочек с вывихом ноги и растяжением, такое часто случалось в спорте, а бабушка так воспитала, что первым бросался на помощь, потому что был единственным мужчиной в семье, а это обязывает.

– В каком подъезде ты живешь? – спросил я как можно мягче.
– Там, – показала она пальчиком, я нес «туда»; на лестнице снова спросил:
– На каком этаже твоя квартира?
– Там, – пропищало дитя, и еще раз: – там, – то есть на третьем этаже, наконец последнее «там» привело нас к ее двери. Я позвонил – тишина, девочка сказала:
– Толкай.

Я пнул дверь ногой, мы вошли в пустую квартиру. Что же, за ней и приглядеть некому? Вздохнул и понес ее в ванную, умыл заплаканное лицо, снял мокрые платьице и трусики, вытер полотенцем, положил в кроватку, укрыл одеялом. Все это время она прижималась лицом к моей шее и мне стоило большого труда, оторвать ее от себя и успокоить. Я чувствовал себя взрослым мужчиной, сильным и смелым, спасшим маленького человечка чуть ли не от верной погибели. Чтобы успокоить ребенка, я непрерывно говорил:

– Как тебя зовут?
– Ангел.
– А ты не сочиняешь?
– Так меня папа зовет, а мама – Лика, а вообще-то я Анжелика.
– Послушай меня, Анжелика, нельзя убегать от собак, они всегда преследуют бегущего человека – это у них инстинкт такой, понимаешь?
– Нет. А зачем?

– Погоди, сейчас. У вас молоко есть? Давай я тебе подогрею молочка, ты выпьешь и поспишь. Тебе надо успокоиться и поспать.
– Нет! – вскрикнула капризулька. – Меня возьми. Я боюсь одна.
– Ну, ладно, – я оглянулся и разыскал пижаму. – Давай наденем на тебя вот эти штанишки с рубашечкой, такие желтенькие в цыплятках, ты и сама станешь похожей на цыпленка.
– Давай, – всхлипнула девочка, откинула одеяло и протянула ко мне руки и ноги. Это что же я и одевать ее должен, сама не умеет? Или опять капризничает?
– Ну, ладно, давай помогу.

Кое-как надел пижаму. Девочку до сих пор трясло от страха, она по-прежнему всхлипывала и прижималась ко мне. По моей шее на ключицу по-прежнему стекали горячие слезы. Сколько же их у неё! Тоном пожилой нянечки детского сада я продолжил:

– Понимаешь, Ангел, собачки так воспитаны. С древних времен они пасли вместе с людьми овечек или, там, коровок. И если какая-нибудь овечка убегает из стада в лес, там ее могут волки укусить. Поэтому собаки догоняют беглянку и возвращают в стадо.

Я уже достал пакет молока, налил в ковшик и слегка подогрел на плите. В навесной полке отыскал печенье и заставил ее поесть. Во время застолья я и сам почувствовал голод от переживаний, выпил чашку молока и съел за компанию печенье. И все время говорил и говорил, как опытный психолог.

– Тебе сколько лет, Ангелочек?
Она растопырила пальчики на ладошке: пять лет, и спросила:
– А тебе?
– Целых семь, я уже в школу хожу и спортом занимаюсь. Мне никак нельзя быть слабым, я в семье единственный мужчина. Мне даже пришлось подраться с мальчишками из вашего двора, они не хотели пускать нас к себе, поиграть в волейбол.
 – Ты сильный! Ты принц, – улыбнулась девочка чисто по-женски.

Наконец, Лика допила молоко, я вытер ей губки салфеткой, подхватил на руки и понес обратно на кроватку. Опять с большим трудом оторвал от себя и уложил в постель. Она вцепилась мне в руку. Я с тоской вспомнил недоигранную партию в волейбол и вздохнул: вот ведь пристала!

Девочка из десятка игрушек выбрала себе зеленого зайца, прижала его к щеке и, не выпуская моей руки, задремала. Когда ее дыхание выровнялось, я попытался тихонько выдернуть руку, но не тут-то было: она проснулась, всхлипнула и еще сильней вцепилась в мое запястье. Тогда я принялся рассказывать сказку про спящую принцессу, уколотую веретеном, да и сам задремал.

Разбудила меня женщина лет сорока. Она не удивилась моему сидению у детской кроватки, просто расспросила о нашем приключении и вежливо выпроводила меня из дому. Уже спускаясь по лестнице, я услышал чуть приглушенный дверью крик Анжелики: «Где мой принц! Верни его!» – и стремглав сбежал во двор.

Через два, три дня мы продолжили волейбольный турнир. Ребята надо мной посмеивались: «Связался с девчонкой, теперь не отстанет!» И верно, в середине игры за спиной раздался звонкий голосок Анжелики:
– Принц, а принц! Это я.

Мальчишки снова прыснули: «Ты у нас принц, оказывается! Какого же королевства?..»
– Здравствуй, Анжелика! Ты уже успокоилась? Собак больше не боишься?
– Успокоилась. Боюсь.
– Хорошо, я буду рядом и в случае чего тебя спасу. А теперь давай, поиграй с девочками, а я продолжу играть в волейбол.
– Хорошо, только никуда не уходи.

Через два дня я опять играл на спортивной площадке. По окончании турнира присел на скамейку, обсуждая результаты игры. И снова за спиной раздался голосок девочки:
– Принц, а принц, мама велела сказать тебе «спасибо».
– Да не за что.
– А это тебе в подарок! – Девочка протянула мне пушистого зеленого зайца с желтыми глазами.

– Большое тебе спасибо, только я ведь мальчик. А у нас свои игрушки: пистолеты, танки, машины… Поэтому отнеси зайца домой и пусть он спит с тобой и охраняет. Ладно?
– Ну ла-а-адно, – протянула она, и улыбнулась такой солнечной улыбкой, что я «растаял» и впервые в жизни залюбовался девчонкой. Она действительно в ту минуту была похожа на ангелочка, светлого, нежного и… прекрасного.

Это было последнее наше детское свидание. Папу Анжелики направили заграницу по дипломатическому ведомству, и пришлось им кочевать из Африки – на Ближний Восток, оттуда – в Восточную, а потом в Западную Европу. Так что мне исполнилось шестнадцать, когда я за своей спиной услышал знакомое с детства:

– Принц, а принц! Здравствуй! Оказывается, я до сих пор не знаю твоего имени.

– Андрей… Ничего себе – «мой маленький ангел»! Какая ты стала…

Передо мной стояла стройная девушка в стильном платье. А лицо ее стало еще прекрасней и еще более походило на ангельское: огромные серо-голубые глазища, точеный носик, идеально гладкая кожа, которую поэты называют «елейной» и эта дивная улыбка, способная растопить самое заледенелое сердце.

Только недавно мы с Костей обсуждали статью из зарубежного журнала, где говорилось: лицо голливудской актрисы 30-х годов Сильвии Сидни съезд американских косметологов назвал идеальным, к статье прилагалась фотография девушки, разлинованное на секции со стрелками и пояснениями.

Передо мной стояла девушка с идеальным лицом, не менее привлекательным, чем у голливудской красавицы, да еще блистающая доброй и очаровательной улыбкой. У Сильвии Сидни улыбка была как будто вымученная, как бы сквозь слезы.
– Я вернулась, мой принц Андрей. Ты готов меня защищать, как в детстве?
– Конечно, мой ангел Анжелика, я всегда приду к тебе на помощь. В случае опасности.
– Sharman! – воскликнула девушка и как тогда, в детстве, прижалась щекой к пульсирующей сонной артерии на моем горле. – Боже, как бьется твое сердце, мой принц! Значит, не забыл бедную испуганную девочку. Ты тогда отказался от моего зеленого зайца, так прошу этот подарок принять. – И протянула мне мужской набор из темных очков, галстука и флакона с одеколоном.

– …Из чего следует, что ты – прямиком из города Парижа!
– Ву завэ рэзон, – програссировала девушка и даже слегка по-буржуазному присела. – Ты как всегда прав. Давай же, давай, вскрой упаковку!

Она тренированно полоснула длинным ногтем по целлофану, извлекла черные очки «капля» в позолоченной оправе и водрузила на мое удивленное лицо, затем – флакон парфюма, сняла колпачок и прыснула на мою шевелюру, обдав волной антисоветского  аромата. Вдохнула сама и снова-здорово припала щекой к моему беззащитному горлу:
– Я столько лет мечтала об этой секунде! Ты так красив, так ароматен, так любим… Пойдем куда-нибудь, где никто не помешает побыть наедине.
– Прости, мой ангел, но мне пора домой, там бабушка болеет, а я лекарства из аптеки несу. Я итак опаздываю.
– А мне с тобой можно?
– Боюсь, что нет – бабушка очень строгая. Прости… увидимся!

Бабушка дома обнюхала меня и вынесла вердикт:
– Та-а-ак, моего внука соблазняет какая-то весьма богатая и распущенная особа! Не поддавайся, Андрюш, ничего хорошего от них не дождешься. Она – опасна, так и знай.

Я тогда промолчал, посчитав эти слова традиционной женской ревностью, а зря…

Впрочем, Анжелика вела себя по отношению ко мне очень вежливо и дружественно. Признаться, ее очаровательная улыбка на ангельском лице, ее плавная мелодичная речь, сама атмосфера вокруг девушки – сияющая, солнечная, ликующая – всё это меня опьяняло. Я чувствовал, как сердце тает в груди и растекается по всему телу сладостным теплом. Словом, я влюблялся в Анжелику и даже по ночам, закрывая глаза, любовался ее нежным лицом. Тогда часто звучала песня Демиса Руссоса «Сувенир», в которой меня особенно волновали слова:

       I close my eyes and see your face       Я закрываю глаза и вижу твоё лицо.

 И я, как тучный волосатый романтик, вызывал из памяти нежный облик девушки и как одержимый шептал снова и снова: «мой прекрасный, мой нежный ангел!»

Мы каждый день встречались с Анжеликой в школе, я провожал девушку до дома, иногда заходил в гости и помогал с домашним заданием. Родители относились ко мне, как к старинному другу семьи, а мама каждый раз вспоминала, как я спас девочку от огромной собаки и так бережно и ласково успокоил ребенка и уложил спать. А вот сестра…

У Анжелики была сестра, тоже красавица, только в отличие от нежной обаятельной Лики, Эля больше походила на автомат. Она отталкивала парней, да и вообще всех окружающих, мрачным цинизмом и язвительностью. Мне приходилось видеть, как юноши устремлялись к ее изящной персоне, только, услышав от Эли парочку, другую колкостей, разворачивались и удалялись прочь.

Она завидовала популярности Лики, её гармоничной женственности, но ничего поделать со своим склочным характером не могла, поэтому всюду разносила о сестре ехидные сплетни, выставляя не в лучшем свете.

Мой давнишний соперник, капитан волейбольной команды и главный хулиган двора Костик, с которым мне довелось не раз и не два драться, с некоторых пор стал моим приятелем. Это он рассказывал мне новости об Анжелике, об их перемещениях по дальним странам, это его отец служил в том же «департаменте по дипломатическому ведомству», что и папа Анжелики. Только в отличие от меня, Лику считал слащавой глупышкой, а был увлечен Элей, холодной и колючей красавицей.

Пожалуй, он был единственным парнем, который не то чтобы терпел, а даже получал какое-то извращенное удовольствие от злобненьких насмешек юной стервочки, действительно, очень красивой, изящной, как черная мамба.

Наш роман с Анжеликой протекал теплым прозрачным ручейком, я по-прежнему таял в ее обществе, оберегал от хулиганов, бросаясь с кулаками на любого, кто хотя бы косо на нее посмотрит, помогал в учебе, водил в кино, в парк, прокатиться на лыжах или речном трамвайчике. Я относился к девушке как к земному ангелу, не смел даже чмокнуть в щечку, от касания нежной девичьей руки меня бросало в дрожь, поэтому всегда держал с ней «пионерскую дистанцию». Костик, наблюдая мою робость, насмехался надо мной, а однажды за слова про давно назревшую необходимость близости с Ликой, получил от меня хорошо поставленный хук справа и сильно обиделся.

Подходили ко мне в школе юноши и говорили, что Анжелика даёт бесплатные уроки французской любви, и уже несколько парней удостоились чести побыть с красавицей наедине, получив «неземное удовольствие». Первый, кто это сказал, получил от меня удар в подбородок, следующих я, мрачно насупившись, посылал на скамейку к бабкам, где разносились самые нелепые сплетни. В душе нет-нет, да поднималась мрачная взвесь ревности и чувство гадливости, что ли, до сих пор неведомое. Тогда я принимался как молитву повторять: «Ангел, мой чистый прекрасный ангел, моя нежная девочка, ангел мой…» Только в отличие от молитвы, успокоение никак не приходило, зато терзания души принимали форму хронической болезни.

Эля тоже стала намекать, что ее сестра живой человек, и ей тоже требуются плотские утехи, исключительно для здоровья. Я проскальзывал ужом мимо дерзкой девицы и чуть не бегом устремлялся в комнату Лики, где по-прежнему на полке над кроватью стояли рядком зеленый заяц, синий кот и красный утенок. Лика, увидев меня, всегда так солнечно улыбалась, что я сразу забывал все плохое и был готов служить пажом, телохранителем, слугой – кем угодно, только бы рядом, только бы жить в сиянии этих голубеньких глаз и нежной улыбки.

И вот однажды произошло то, о чем предупреждала бабушка, что должно было случиться, что назревало, как нарыв, как гнойник… В первый день майских праздников я был приглашен Ликой отпраздновать у них дома, благо родители уехали из города открывать дачный сезон.

Дома же бабушка и ее давнишняя подруга как назло задержали меня за столом. Они наготовили всякой всячины, устроили мне допрос о планах на будущее, о девушках, учебе и спорте, я прямо не мог вырваться из этого вкусного и добродушного плена. Наконец, выразительно глянув на часы, решительно вышел из-за стола, приоделся, опрыскался парижским одеколоном и отправился в гости к Анжелике.

Открыла дверь Эля, смертельно бледная от выпитого вина. Она молча впустила меня в дом, проводила до комнаты сестры и приоткрыла дверь. То, что я увидел, меня повергло в шок. На кровати извивались обнаженные тела. Они издавали какие-то звериные звуки. С трудом узнал в искаженных уродливыми гримасами лицах Анжелику и Костика. Я даже предположить не мог, что можно такое вытворять!

Меня затошнило, горячая кислотная волна поднялась к горлу. Эля молча схватила меня за локоть и довела до туалета – дверь была предусмотрительно открыта, свет включен. Меня вырвало несколько раз. Эля с каменным лицом стояла рядом со стаканом минералки в одной руке и с полотенцем в другой. Когда я пришел в себя и поплелся к входной двери – она тоже оказалась предусмотрительно открытой – Эля только тихо проскрипела: «сам виноват, мальчик-с-пальчик».

Я не мог вернуться домой, не мог смотреть в глаза бабушке, мне необходимо было успокоиться. Как умалишенный бродил я по улицам, наталкиваясь на прохожих, перед моими глазами бесконечно повторялась сцена безудержного разврата, где Лика и Костя с каждым разом все более походили на сцепившихся зверей, а я шептал себе под нос, как заклинание: «Ангел, мой чистый прекрасный ангел, моя нежная девочка, ангел мой…» Ноги, как преступника, привели меня обратно на место преступления – я сидел на лавочке во дворе, где проживали Костя с Ликой и, разглядывая песок под ногами, повторял безумное заклинание.

Моей головы коснулась теплая рука. Я поднял глаза. Передо мной стояла Анжелика, она улыбалась так нежно, так ласково, так дружественно… Она что-то говорила, кажется, укоряла меня за то, что не пришел в гости, и ей пришлось коротать вечер с сестрой и ее парнем. Эта улыбка, эти огромные светлые глаза, теплая нежная ладонь на моем пульсирующем болью затылке – это было так прекрасно, я шептал свое заклинание вслух: «Ангел, мой чистый прекрасный ангел, моя нежная девочка, ангел мой…», а Лика сидела рядом, едва касаясь меня коленом, и гладила по голове, урча что-то очень и очень приятное. Меня опять вырвало и я убежал прочь.

Бабушка стояла на коленях перед иконой и шепотом молилась. Темную комнату и ее спокойное родное лицо освещала лишь восковая свеча. Я встал рядом, по моим щекам текли ручьи чего-то очень горького, прожигая борозды до черепной кости. Сам не понимая как, вместо своего обычного заклинания, я трижды прочел покаянный псалом Давида – и успокоился. Бабушка подняла меня с колен, отвела на кухню, напоила теплым молоком с печеньем и сказала полушепотом:

– Ничего, Андрюша, это случается с каждым человеком, надо просто эту беду пережить. Завтра я поведу тебя к одному очень сильному священнику. Вот увидишь, он найдет такие слова, что всю беду унесет, как дым ветром.

Следующим утром я вместе с бабушкой прочитал утреннее правило, когда чистил зубы, глянул на себя в зеркало – там маячило серое лицо мертвеца с потухшими глазами. Выпил крепкого чаю с молоком, и мы отправились в лабиринты арбатских переулков. Отец Василий извинился передо мной за то, что ему приходится сидеть на кровати: он болел и тихо умирал.

 Говорил со мной с большой любовью и непривычным уважением. Он рассказал, как в юности насмерть влюбился в одну красавицу, как страдал и болел, как впервые узнал, что такое горе горькое – это когда весь, с головы до пят, переполнен едкой горечью. А прошло это наваждение сразу после одной исповеди, но чистой и искренней.

– А что было с красавицей? – поинтересовался я.
– Она вскоре умерла, от чахотки, – вздохнул седой умирающий старец.
Видимо, так и не забыл он первую любовь. Пожевав сухими губами, старец в раздумье спросил:

– Скажи, Андрей, а твоя Ангелина, как к тебе относится, не пристает?
– Нет, батюшка, у нас отношения вполне целомудренные. Это ее сестра и знакомые всё никак не успокоятся, пока не… Сведут нас…
– Понятно, – прервал он мои неуклюжие пояснения. – Тогда, Господь обязательно что-то сделает с ней: или в монастырь отправит, или к Себе заберет. Так что у вас скоро все закончится.

 Отец Василий мягко спросил меня, не хочу ли я исповедаться? Я кивнул. Мы с ним встали на молитву, прочли покаянный канон по древнему чину, вместе, с ноющей болью в спине и коленях, со слезами, сделали сорок поклонов. Он, сетуя на старость-не-радость присел на кровать, я остался стоять на коленях. Проскрипев обычное «исповедаю Господу Богу и тебе, отче,..», я стал перечислять грехи. Они потекли из меня черной зловонной рекой, с каждым произнесенным словом я будто разгибался.

По окончании, отец Василий задал несколько уточняющих вопросов, прочитал разрешительную молитву, убрал с моей головы ленту епитрахили, долгим внимательным взглядом из-под очков сопроводил мое целование Креста и Евангелия и, наконец, обняв по-отечески, подтолкнул к старинному венецианскому зеркалу овальной формы. Из серебряной глади на меня смотрел ясным взором и тихонько улыбался весьма симпатичный юноша со здоровым румянцем на щеках. Старец внезапно помолодевшим красивым баритоном сказал:

– Ангел мой! Ты сейчас, Андрей, – чистый светлый ангел. Оставайся таким как можно дольше, а если приведется снова испачкаться земной грязью, беги на исповедь – она делает чудеса. Ангел мой…

До конца майских праздников бабушка увезла меня в село, где я читал, гулял по лесу, общался с простыми людьми – они с утра до вечера трудились и городское повальное пьянство им было неведомо. В последний день каникул я вернулся в город и обнаружил, что празднующий народ в безудержном пьяном угаре дошел до безумия. Вместо ясных глаз простого сельского труженика на серых лицах горожан я видел лишь сонную муть, сочащуюся из опухших век.

Вечером ко мне пришел Костя и хрипло сказал:
– Сегодня твою Анжелику убивать будут.
– Боюсь, для меня она уже умерла, – спокойно констатировал я. – …Как ни горько это сознавать. Слушай, Костя, я уже разорвал эту цепь. Не хочу возвращаться в рабство.

– Я серьезно, Андрюх! После твоего отъезда она закрылась в своей комнате и никого к себе не подпускала. А тут к ней на дом заявился Жан, авторитет наш блатной. Лика его выгнала, да еще запустила в морду вазой хрустальной, теперь шрам у него через всю щеку. Он меня сегодня встретил и поклялся мамой, что убьет девчонку. И нож показал – финку немецкую трофейную.

На город опустились сиреневые сумерки. Луна, как назло, скрылась в тучах, фонари почему-то не горели. Мы с Костей по темноте молча шагали в сквер, куда пошли гулять Эля с Анжеликой. Костя всё просил у меня прощения. Пытался оправдаться: мол, не он по своей воле, а его Эля напоила, одурманила кокаином и насильно заставила. Я кивал и повторял: я знаю, ты не виноват, я на тебя не в обиде.

Наткнувшись на девушек, гуляющих по аллее, Костя схватил Элю за руку и, не смотря на пьяные вопли, уволок прочь, домой. Анжелика, узнав меня, развернулась и с рыданиями бросилась бежать в сторону кустов сирени – они там стояли высокой густой стеной. Я последовал за беглянкой, продираясь сквозь кусающую царапающую чащу, удивляясь как ей удалось пробить растительную стену и так быстро исчезнуть из моего поля зрения. Представил себе, как исцарапана сучками до крови ее нежная кожа, как исполосовано колючками прекрасное лицо – и подбавил ходу.

Наконец, вышел на полянку, остановился и прислушался. Вышла из-за туч луна и выхватила из тьмы белое пятно в зарослях самшита. Я направился туда. Словно удерживая, за руки цеплялись ветви деревьев, я спотыкался о невидимые корни и пни, луна то выходила из-за туч, то пропадала. За спиной хрустнули кусты, метнулась прочь черная тень. Я успел различить лишь контур широкополой шляпы и узнал в беглеце Жана – он круглый год носил эту фетровую ковбойскую шляпу, привезенную отцом из Техаса. Только мне было не до него. Чувствуя растущую тревогу, упрямо продирался к белому пятну. Последние метры до цели мне пришлось преодолеть ползком.

Анжелика лежала, свернувшись калачиком, обхватив руками живот. Ее светлые волосы были тем пятном, которое указало мне путь к ней, остальное было черным – платье с длинным рукавом, колготы, туфли. Я позвал ее, прикоснулся к плечу, она застонала, рывком поднялась на локте и как в детстве обхватила меня и прижалась щекой к моей шее. По сонной артерии на ключицу потекла горячая струя, это была кровь девушки.

– Только не смотри на меня, он изрезал мне все лицо и ударил ножом в живот и в грудь.
– Прости, мой ангел, я не смог тебя защитить.
– Я сама виновата. Ты прости меня, Андрей. Я сейчас умру… У меня уже похолодело всё там, внутри. Прости меня, мой принц, я тебе столько зла принесла. Когда будешь мне закрывать глаза, ты не смотри на лицо. Ладно?.. Я сейчас такая некрасивая... Прости… Всё…

По телу Анжелики пробежала легкая судорога, и она обмякла. Я наощупь закрыл ее прекрасные глаза. И вдруг почувствовал страшное одиночество. Мне показалось, что я остался один, совершенно один на всем белом свете, на этом черном безлунном свете, где я в полной тьме обнимаю мертвое тело любимой. Где шепчу, как одержимый, заклинание: «Ангел, мой чистый прекрасный ангел, моя нежная девочка, ангел мой…»