Жизнь на земле — там, где большая часть людей занята земледелием и скотоводством, а ремёсла лишь служат тому и другому — духовно развивает человека. Крестьяне издревле отличались от жителей городов. И хоть порою простодушие их вызывает насмешки недалёких людей, человек зрелой мудрости почувствует в них ровню себе и восхитится глубиною и жизненностью их суждений. А коль их дух здрав, то и тело без изъяна.
К рождению детей у них отношение особое — чем их больше, тем легче вести хозяйство. Адам не был исключением, и к Рождеству София родила первенца. Сына назвали Генрих Кристоф: первое имя — Генрих — облюбовала София, а второе, Кристоф, выбрал Адам в память об отце и погибшем сыне.
Вслед за сыном родилась дочь — Дорофея Вильгельмина, за нею — ещё одна, Мария Элизабет, и — пошло-поехало. В доме раздавались детские голоса, и жизнь Адама вновь обрела смысл. Его старшая дочь Мария сразу после рождения сводной сестры Марии Элизабет вышла замуж за Петера Зайбеля — среднего сына многодетной семьи из колонии Базель — и оставила дом отца. Покуда дети подрастали, Адаму приходилось нанимать подёнщиков, но ко времени ревизии 1798 года он справлялся с хозяйством исключительно своими силами. Детей к этому времени у супружеской пары Вагнер насчитывалось уже семеро. Последние были сплошь сыновья: Филипп Карл, Иоганн Людвиг, Август Карл и Иоганн Кристоф. Подобрать детям разные двойные имена было трудно, поэтому часто у детей одной семьи первые или вторые имена совпадали. Родители следовали простому принципу — коли прирастёт к ребёнку первое имя, по нему и будут обращаться; не прирастёт — есть ещё и второе. Скажем, первенца Адама, Генриха Кристофа, стали величать просто Генрихом, а последнего, родившегося в 1796 году Иоганна Кристофа — Кристофом.
— Вот, Адам, мы с тобою и встретились вновь. Не сидится нам на месте — работу подавай, — старчески кряхтя и держась за поручни, сошёл на заснеженную землю со ступеньки кареты, установленной на полозья, ревизор Капитон Потапов. — Мне на сей раз поручили северные колонии, и я был откровенно рад найти твоё имя в списках колонистов…
— За что такая честь, Капитон Ипа…ти…евич? — коверкая отчество инспектора, удивлённо поинтересовался Адам. — Как вы меня запомнили, ведь прошло добрых тридцать лет?
— Ну, во-первых, не Ипатиевеч, а Ипатьевич, а во-вторых, личность ты запоминающаяся и даже героическая, особливо после баталии вашей с кайсаками. Молва о том так возвестила: «один детина у колонистов был — так тот голыми руками за шиворот разбойников с коней сбрасывал, а там их уже другие добивали». Я сразу понял: о тебе речь, даже, прости Господи, хвастался тем, что с тобою знаком.
— Да нет, не голыми руками, а прикладом, Капитон Ипа…ть… евич, — с расстановкой, но на сей раз верно выговорил Адам отчество ревизора, бросив на него вопрошающей взгляд.
— Теперь правильно, Иоганн Адам… Трудно даётся вам русский! У нас все дети с одним отчеством родятся, а у вас беспорядок какой-то — кто во что горазд, никаких правил нету!
— Неправда ваша, господин Потапов, правила есть. В основном это имя крёстного отца, но есть много исключений… А у русских все Ивановичи, однообразно как-то!
— Фантазии, конечно, вам не занимать, стоит только в колонию прибыть, и сразу в глаза бросается — нет, не русский дух. Однако урожайностью вы не блещете, она пока не выше нашей…
— Обижаете, Капитон Ипатьевич, «наши — ваши», а мы-то чьи? Урожайность и должна у всех равная быть, земля-то одна, под одним небом ходим. Небольшая разница есть, но её можно в расчёт не брать — в этом году у одного лучше, в следующем — у другого…
— Наши вы, наши, — добродушно засмеялся ревизор. — Только к татарам да башкирцам мы уже попривыкли, а к вам покамест — нет… Ну, веди в дом, показывай…
И сделал Капитон Потапов полную опись крестьянского двора Иоганна Адама Вагнера, включая всех членов семьи с указанием возраста, всю домашнюю скотину, высаженные и выращенные в 1796¬-1797 году земледельческие культуры. Получилось, что в доме проживают девять персон: муж, жена и семеро детей. Домашние животные: лошадей — 6, коров — 6, овец — 8, свиней — 7, гусей — 3, кур — 20. Засеянные культуры: рожь — 6 чт. (четверть ), пшеница — 5 чт., овёс — 1 чт., просо — 2 чк. (четверик ), картофель — 1 чт. 4 чк. Собранный урожай: рожь — 25 чт., пшеница — 20 чт., овёс — 5 чт., просо — 1 чт., картофель — 6 чт., табак — 60 пудов .
— Урожайность, господин Потапов, урожайностью, но как бы то ни было, мы продаём больше, чем свободные крестьяне в русских деревнях, — подвёл итог описи Адам, сидя с ревизором в гостиной за столом в ожидании обеда.
С кухни доносилось негромкое пение Софии, которая уверяла, что без песен у её блюд вкус не тот и не петь во время приготовления пищи она не может. Уже много лет София пела в церковном хоре, и репертуар её был безграничен.
— Весёлая у тебя жена, Адам. С такой молодой певуньей ты на семерых не остановишься, — устало прикрыв глаза, обратился Капитон Ипатьич к сидящему напротив собеседнику. — Давай уж — до десяти дотягивай! Как, дотянешь?
— Дотяну, сила ещё есть… Однако сомнения на сей счёт имею. Нам с вами, Капитон Ипатьевич, уже по шестьдесят пять; мы ведь ровесники, ежели не ошибаюсь? А коли так, поставить на ноги поздних детей я уже не успею. Не должно уходить, не исполнив до конца долга отцовского. К тому же, по имеющемуся закону, мой крестьянский двор должен унаследовать младший сын; а какой же он хозяин? Ему ещё добрых двадцать лет расти надо…
— Насколько мне известно, в случае смерти отца хозяйство переходит к младшему сыну, достигшему восемнадцатилетнего возраста, всех младших братьев и сестёр он обязан опекать, а старшие должны строить свою жизнь, как им заблагорассудится…
— То-то и оно, «как им заблагорассудится»; да только на какие средства? У меня в семье ещё не так плохо, а в других? Дома переполнены, старшие сыновья с жёнами живут у младшего брата-хозяина. Скандалы, склоки… А Канцелярия твердит: «Погасите долги — тогда можете дальше строиться». В Гларусе за всё время, что мы здесь живём, только четыре новых дома появилось — за первые пятнадцать лет ни одного дома не выстроили!
Адам остановился, давая тем самым высказаться ревизору, но Потапов молчал. Да и что он мог сказать, коли всё уж дюжину раз говорено-переговорено — и завышенная «расчётная» стоимость домов с хозяйственными постройками, и то, что за три года такую ссуду покрыть никто не сможет, и то, что исправлять ошибки никто не собирается…
Капитон Ипатьич почитал себя человеком добропорядочным, честным, одним словом, истинным христианином — и пройти мимо несправедливости не мог. Ему одному обязаны были колонисты освобождением от частных зазывателей. Это он, минуя Канцелярию опекунства иностранных в Саратове, одно за другим строчил письма в Санкт-Петербург, обличая нечистые дела комиссаров. Благодаря Потапову в семидесятые все приватные колонисты стали коронными. Но расторгнув договор с частными зазывателями, корона ничего не теряла; защищая же свою позицию по вопросу перерасчёта стоимости домов и построек, чиновники стояли насмерть. В беседах с государственными мужами Капитон Ипатьич неоднократно приводил в пример русского свободного крестьянина, который, находясь в тех же условиях, что и немецкие колонисты, никогда более двадцати пяти рублей в год в погашение ссуды не выплачивал. «Что за грамотей у вас в Петербурге установил манифестом погашение кредита за три года?» Должностные лица только посмеивались да качали головами; а имя сего законотворца так и осталось под покровом тайны.
После затянувшейся паузы ревизор вышел из задумчивости и сказал:
— А ведь в целом, Адам, колонизация Нижнего и Среднего Поволжья удалась на славу. Про неточности сии надо бы забыть; говоря по чести, сроки выплаты ссуды вам продляли не раз. К тому же весь заём погашается вами без процентной ставки. В последующих кредитах таковой вольности не будет…
— Вовсе не обязательно брать кредит в банке. Мой друг детства, староста…
Капитон не дал Адаму договорить, только махнул рукой — мол, всё это он давно знает и от других колонистов слышал тысячекратно. Знает, что купцы безо всяких процентов дают колонистам товарные кредиты и что поставщик древесины, купец Прохоров, предлагает колонистам дерево с рассрочкой на десять лет. Бережливые немцы вывозят стволы и несут их на лесопилку, где после распиловки везут домой всё — и доски, и опилки, и кору. «Этот разбойник Прохоров предлагает древесину даже должникам на условиях погашения товарного кредита после выплаты коронной ссуды. Правда, лишь тем, кто твёрдо обещает начать выплачивать не позже, чем через пять лет, — жаловался Потапову один конторщик. — Знает, бес, что дело надёжное. Попробуй ему не выплати! Ты, Капитон Ипатьич, видел его харю?»
— Поэтому, Иоганн Адам, я и говорю, что колонизация Нижнего и Среднего Поволжья удалась на славу! Вы — расчётливые, требовательные немцы — за тридцать лет облагородили эти полустепные места. В садах ваших зацвела яблоня и слива, груша и вишня, а на полях колосятся зерновые. Поначалу вас ругали, сейчас вами довольны. Только на сем не успокаивайтесь и очень-то не верьте:, у нас всякий раз за хулою — хвала, за хвалою — хула.
— А мы ни о хвале, ни о хуле ничего и не слыхивали… Русские газеты не читаем, своих, немецких, у нас нет, да и народ наш в основном неграмотный, а чтоб нам на эти «неточности» не обращать внимания, одного хотим: чтоб обещанное нам самоуправление было обеспечено. Только-только стали привыкать к работе с Канцелярией опекунства, как её в восемьдесят втором году упразднили. А теперь, через пятнадцать лет, опять учредили…
— Жёсткий вы народ, ультимативный; всё, что писано, понимаете буквально. Вам обещано было самоуправление в каждой отдельной колонии; разве ж вы его не имеете? Сам посуди: какое ж правительство позволит вам управлять всем поселением-то? Вам и так в вину ставят, что вы чуждаетесь соседей, замыкаетесь в себе, а ведь от вас ожидали другого. Вы должны были принести с собой новую культуру земледелия и общую…
Теперь уже Адам прервал ревизора и, с трудом скрывая досаду, продолжил:
— Наша общая культура, прежде всего, исходит от церкви, потому мы и не имеем отношений ни с русскими, ни со степными народами. Миссионерство вы нам запретили. Позволили токмо среди язычников, а они, язычники, нас и слышать не желают. Первые десять лет во многих колониях не было школ, посему большинство крестьян ни читать, ни писать не умеют; а земледелию мы здесь сами, у местных, обучались. Наши успехи можно приписать исключительно трудолюбию, и ничему более.
После короткой паузы с кухни вновь послышалось негромкое пение, но теперь уже подхваченное двумя дочерьми. Слова «Gott ist die Liebe, laesst mich erloesen: Gott ist die Liebe, Er liebt auch mich. Drum sag ich noch einmal: Gott ist die Liebe, Gott ist die Liebe, Er liebt auch mich …», — тронули спорящих; умудрённые жизненным опытом седовласые мужи замолчали. Каждый благоговейно погрузился в мир своих раздумий.