Соминская пристань, или просто деревня Сомино, получила своё название от мелководной реки Соминки, из которой через реки Горюн, Чагодоща и Молога — левый приток Волги — можно было добраться до Рыбной слободы. На пристани в это время года всегда царило оживление, а теперь, с приходом, одна за другой, партий колонистов и тянувшихся за ними крестьян из местных деревень, предлагавших переселенцам съестное, она и вовсе напоминала суетливый муравейник.
Капитану Монжу необходимо было решить — подряжать ему одну большую барку «тихвинку» или две маленькие «соминки». Со всех сторон советовали разное — кто говорил – «Бери одну большую, оно лучше, когда все вместе — не потеряетесь… Мало ли что!», другие – «Ни в коем случае! Возьми лучше две маленькие: они шибче бегают и все пороги пройдут — не заметишь, а большая сядет где-нибудь, и придётся тебе раскошеливаться — местных на помощь звать… — и в конце добавляли: — Смотри, капитан, тебе решать… Поскупишься – заплатишь вдвойне». А ещё ему советовали весь провиант здесь закупить, чтоб без остановок: «Зачем вам время на пустое тратить? А коли освежиться захочется, иль порыбачить, иль утку подстрелить — так встаньте на часок-другой где-нибудь в заводи на тихой воде и блаженствуйте себе на здоровье… У нас здесь места краси-и-и-вые!»
В конце концов Георг принял решение и зафрахтовал две «соминки» — однопарусные, оснащённые вёслами барки.
— Счастливого пути и благополучного вам прибытия на Волгу, — растроганный вниманием переселенцев, повторял провожавший группу Николай Щетинин, обнимая и крепко прижимая к себе колонистов, поочерёдно подходивших к нему попрощаться. Последним был капитан Монжу:
— Merci beaucoup , очень признателен вам, Николай… Благодарствую! — и, похлопав Щетинина по плечу, добавил: — Приезжайте к нам в Саратовскую губернию… милости просим.
— Даст Бог, свидимся.
Барки выходили на глубокую воду и, подхваченные течением реки, медленно плыли на юг и за излучиной исчезали из виду. Николай Щетинин стоял на берегу и махал колонистам рукой, мысленно повторяя: «Дай-то Бог вам прижиться и обрести новую родину».
Светлый июнь позволял проводникам вести барки и ночами. Сменяя друг друга, на четырнадцатый день они доставили группу колонистов капитана Монжу к Рыбной слободе.
— Выгружать, загружать, опять выгружать, потом опять загружать… Сколько ещё раз? Когда же всё это кончится! — бурчал Кристоф, таща за собою по палубе тяжёлый мокрый мешок.
— Не тащи волоком! Порвёшь! — прикрикнул Адам, недовольный поведением сына. — Хотя бы и дюжину раз — главное, всё в целости и сохранности до места доставить! Катарина, Магда, помогите ему мешок тащить… И несите его вон туда, под дерево, где дядя Якоб стоит…
Барка «соминка», перевозившая группу переселенцев, в числе которых была семья Адама, на одном из каменистых участков реки повредила днище, и последние два дня колонистам приходилось без продыху вычёрпывать просачивающуюся воду. Течь обнаружили не сразу, и потому мешки, лежащие на дне судёнышка, полностью вымокли. Хозяин, оглядев трещину, не придал ей большого значения и со словами «до слободы дотянем, всё одно починять нечем» предложил колонистам следить за уровнем воды и вычёрпывать её, елико возможно.
Все эти приключения порядком надоели Георгу. Он мечтал теперь только об одном — подрядить судно, которое дотянет их до самого Саратова. «На задаток денег хватит, а остальные отдам хозяину по прибытии на место», — размышлял капитан, обходя длинную городскую пристань. Заприметив большую расшиву и стоящих рядом людей, капитан поспешил к ним. Уже на подходе, по одежде и громкому, уверенному голосу, сразу определил хозяина судна, а по надписи на корме — и его фамилию.
— Желаю здравствовать! — приветствовал Георг людей, которые, завидев его приближение, разом повернулись к нему и теперь с любопытством разглядывали незнакомца. — Могу я говорить с негоциантом Разуевым?
— Bonne journ;e! Guten Tag! — поприветствовал купец Разуев Георга на французском и немецком языках и, махнув рукой, разогнал команду. — Was kann ich fuer Sie tun? — продолжал блистать знанием немецкого купец.
— Gewiss ahnt Ihr schon, Herr Rasujew, worum es geht , — с улыбкой ответил Георг. — Мне до Саратова сто сорок три колониста… со мною — сто сорок четыре — доставить надо… На вашем судне, вижу, все поместимся…
— И по двести с грузом возил… всё ведь от платы зависит. У меня на этот счёт правила жёсткие — лучше на пристани постоять-подождать, чем полупустым отправляться. Как вы мыслите, офицер?
— Согласен. Вы наши расценки знаете? Казна…
— Знаю, знаю, — перебил Разуев капитана. — Но вы ведь не коронный форштегер… Вас, частных, сразу видать! Скажу так: желаете с ветерком прокатиться — платите по пяти рублёв с носа, а нет — ждите, пока товар подойдёт — мануфактура, а может, и лесом догружу… Ну так как: по рукам, господин офицер?
К купцам такого типа Георг питал большее доверие, чем к тем, которые с хитрецой в глазах вели торговлю «расплывчато», не говоря ничего по существу. Посему, не откладывая в долгий ящик, капитан предложил Разуеву подняться на корабль и определиться с порядком погрузки ожидаемого товара.
— Я хочу собственными глазами увидеть, где и как разместятся мои люди.
Георг дотошно осматривал все уголки расшивы, расспрашивал, что куда ляжет в случае загрузки судна только мануфактурой, и как это будет выглядеть, ежели лесом догрузить; в конце концов, договорившись о том, что лесом судно догружать не будут, капитан Монжу выплатил Разуеву задаток, взял расписку и пошёл к своим с предложением расположиться на пристани супротив разуевского судна.
— На берегу такой реки жить бедно невозможно… Вода — это жизнь, а Волга — самая полноводная река Европы… А, Адам? — рассуждал вслух Готлиб, опёршись на локоть и полулёжа на земле. В задумчивости покусывая травинку, он продолжил: — Там, в окрестностях Саратова, говорят, она раз в десять шире, чем здесь, и глубже, и корабли по ней ходят морские…
— И что с того?
— А то, что засуха нам не страшна… Колодцы тамошние наверняка во всякую пору полны водой, а стало быть, огород будет чем поливать…
— На одном огороде не проживёшь — скотину кормить надо… А поля чем засевать-то станешь, коли засуха несколько лет подряд, а? Засухи там, молвят, частые, кочевники-то свои стада на огромных просторах пасут, коим ни конца ни краю не видать. Я себе амбар с вместительным отсеком под посевную пшеницу построю да соберу в нём пшеницы года на три, не мене… На первый посев нам казна семена выдаст, и дом с хозяйственными постройками выделит, и скотину даст. Вот и посчитай, Готлиб, сколько это всё на русские деньги стоить будет; а ведь нам эти деньги в течение трех лет, после десяти прожитых, возвратить надобно, а кто не справится — тому… — здесь Адам остановился, не зная, что «тому» будет. Готлиб воспользовался паузой:
— А ты знаешь, во сколько рублей они наши дома и постройки оценят? Мы с тобой видели в Ораниенбауме дома, в которых крестьяне живут… Я без настила жить не буду! Ежели они нас на землю посадят, возьму ссуду, но полы деревянные настелю обязательно…
— Ну и выльется это всё… — Адам почесал затылок, — рублей в триста, а стало быть, каждый год по сто рублей возвращать придётся — это, считай, по десять добрых коней три года сряду… Ну так как, справишься?
Теперь уже Готлиб поскреб затылок, замолк и глубоко задумался.
Громкие, взволнованные и одновременно восторженные голоса детворы, скучившейся на берегу реки вокруг Кристофа, тянувшего из воды за леску что-то невидимое, но, судя по тому, как напряглась прочная нить, — огромное, мгновенно вывели из оцепенения впавших в задумчивость друзей. Решительно вскочив на ноги, они побежали к берегу реки.
— Это сом! Готлиб, зайди в реку… хватай его сзади… — стараясь перекричать восторженную толпу, командовал Адам, перехватив нить из рук сына и плавно, без рывков, подтягивая большое бревнообразное существо к берегу. Изловчившись и сжав сома по бокам обеими ладонями, Готлиб быстро вырвал тяжёлую рыбу из воды и, падая, выбросил её на берег.
Здоровенный сом упал на траву и замер. Не шевелясь и как будто оценивая обстановку, он спокойно оглядывал собравшихся своими выпуклыми глазищами.
— Стой! Не подходи — кусается, — предупредил Адама буквально скатившийся с горы к берегу Якоб. — Держи топор… ударь его обухом по голове... Он на воздухе живёт, как в воде…
Адам перехватил протянутый ему топор и, заслонив своей широкой спиной сома от детей (рано им ещё такое наблюдать!), нанёс рыбе обухом сильный удар по голове. Последовавший за ударом хруст костей прервал весёлое улюлюканье ребятишек, а маленькая девочка, от глаз которой не удалось скрыть причину внезапной смерти забавного усатого существа, громко заплакала.
— Вот это да! Вот это рыба! — ликующе приговаривал Якоб, подняв сома за голову до уровня подбородка, в то время как хвост рыбы, изогнувшись дугой, продолжал лежать на траве.
— Я на крючок рыбку наживил, а сом её заглотил вместе с крючком — вот и попался, — возбуждённо тараторил Кристоф, чувствуя себя на седьмом небе от счастья под восторженными взглядами собравшихся. Лизхен, держа Кристофа под руку, всем своим видом выражала то, что успех в рыбной ловле по праву принадлежит им — «их будущей молодой семье».
— Сегодня вечером у нас праздник — сома зажарим и съедим, — обращаясь к обступившим огромную рыбу детям и взрослым, пригласил Адам всех к вечернему костру у своей «хижины».
Праздник у костра вылился во всеобщее гулянье, и не у «хижины» Адама, а ближе к берегу и подальше от места ночёвки. Предложил это Вилли Апельганец, который пришёл посмотреть на пойманного сома.
— Такую рыбину съесть под силу не меньше чем пятидесяти человекам, а там, где пятьдесят, — там и все остальные… Завтра отплываем, давай-ка, Адам, соберём всю «Монжуйку» у костра, и не тут, а вон там, — и Вилли указал пальцем на тёмное пятно от прежних костров на пустыре у реки. Постепенно Вилли стали признавать во всей общине, тем более что Георг был им очень доволен, да и колонисты поняли, что Вилли не гребёт под себя, а старается для всех.
Адам тотчас согласился с предложением Вилли, и скоро эта весточка, подхваченная присутствовавшими при разговоре взрослых детьми, разлетелась по берегу от «хижины» к «хижине».
— Да отпусти ты его, почто так опекаешь! — на правах старшей встряла в перебранку соседки с её одиннадцатилетним сыном Сильвестром Августа, кормившая грудью новорождённую дочь. — Вся ребятня побежала хворост собирать, ну что с твоим-то случится? Он ведь уже взрослый…
— Они же в лес побежали — ещё заблудится…
— Он с нами пойдёт, тётя Барбара, — предложил герой дня Кристоф, взяв Сильвестра за руку. — Мы с Лизой его не потеряем…
— С вами — пожалуйста, а он хотел вон за теми побежать.
Слова «вон за теми» означали группу юнцов, которых Барбара недолюбливала: «Плохо воспитаны, непочтительные, непутёвые, — впрочем, как и их родители…»
Свои симпатии друг к другу Георг и Барбара уже не скрывали, и хотя по-прежнему капитан Монжу уходил на ночь либо в свою палатку, либо в офицерскую гостиницу, вся «община» для себя определила — в колонии, на Волге, эта взаимная привязанность наверняка должна разрешиться.
Умудрённая жизненным опытом Барбара не строила воздушных замков, но воспитывать своих детей стала как-то «по-особенному», вызывая порой раздражение у своей подруги Августы.
— Не чета ты ему: он учёный человек, а ты ни писать, ни читать толком не умеешь…
— Зато я красивая и всегда такой буду… На мою мать мужики до самой старости заглядывались!
Когда в июне на северных широтах наступает вечер, определить сложно — разве только по часам. И собравшиеся вокруг уложенных конусом щепок, веток и рубленых стволов сушняка с нетерпением ждали, когда Вилли зажжёт костёр. Огромная куча нарубленных дров чуть поодаль обещала долгую, увлекательную ночь.
— Смотрите не проспите — без вас уйдём, — шутил купец Разуев. — Наши самые большие сотейники принесут вам к костру мои люди… только, чур, отмойте их потом тщательно, с песочком.
— Отмоем, блестеть как зеркало будут, — благодарил Георг купца. — К которому часу колонистов готовить?
— Зачем к часу… Видишь, капитан, холм на востоке? Когда солнце на вершину холма подымется, тогда и в сборе все будьте.
В это время Вилли наконец-то зажёг костёр и отодвинул подальше заранее приготовленные две большие рогатины.
— После того, как пламя спадёт и появятся угольки, установим рогатины. А вы, женщины, к этому времени должны всю имеющуюся рыбу приготовить… Яс… — Вилли вовремя осёкся — слишком много женщин старшего возраста готовили рыбу к жарке и варке… («Опять скажут: “Раскомандовался Hosenschisser !”»)
Праздник рыболовов удался на славу. Ухи и жареной рыбы хватило на всех; даже всю разуевскую команду накормили. До самого заката дети беспрепятственно плескались на мелководье. Вдоволь набарахтавшись, бежали к костру погреться и обсохнуть. Взрослые послали Мельхиора Штрауха за его скрипкой, и музыкант, еще только подходя к костру, вскинул её на левое плечо и, озвучив смычком первые ноты, громко запел: «Gaudeamus igitur Juvenes dum sumus …» Песню подхватили немногие; Мельхиор прервался и спросил: «Ну так что будем петь? Какую песню мы все знаем?» Со всех сторон послышались предложения.
— Не-е-е-е, только не эту — слишком грустная!
— Вот эту… Правильно, я слова знаю…
— А я не знаю…
И порешила молодёжь спеть песню «Weg mit den Grillen und Sorgen! », а следом кто-то выкрикнул: «Frisch auf Soldatenblut », и тут же мужские голоса подхватили: «Fasst einen frischen Mut ». Песни сменяли одна другую. Не забыли и о детворе — мамаши, держа за ручонки своих ещё неуверенно стоявших на ногах малышей, пели, пританцовывая: «Tanz Kindlein tanz ». К полуночи запели «Ich sehe oft um Mitternacht », затем последовала разбитная «Weib geh nach Haus! », которая казарменному старосте Конраду Финку совсем не понравилась, и он предложил вслед за ней спеть что-нибудь во славу Божью — церковную песню, да такую, которую и старые и молодые знают, ну, например, «Grosser Gott wir loben dich ». Колонисты дружно затянули эту «бесконечную» песню; всем стало ясно, что после этого последует «Ruhe », и празднику рыбака наступит конец.
«Спать всем пора, ведь завтра в пять подъём, пока соберёмся — глядишь, а солнце уже на вершину холма взобралось», — завершил народное гуляние бывший, но по-прежнему премного уважаемый староста.
Стоя от костра выше по берегу, купец Разуев и капитан Монжу прощались, пожимая друг другу руки.
— Весёлая у вас команда, капитан!
— Не команда, господин Разуев, а свободные колонисты, и к тому же они не только весёлые, но и чертовски работящие.
— Оно и видно — всё у них дружно и согласно.
— Они уже год вместе, притёрлись…
— Это им пригодится… Там, куда их гонят — на край Российской империи, — одному не выжить… Там нехристи кайсаки на левом побережье свирепствуют, детей и женщин воруют, в рабство продают, а если втихую украсть не удаётся, так целой ватагой налетают — мужиков рубят, дома поджигают… Одним словом, капитан, вооружай свою команду, а ещё лучше — пушкой обзаведись и дозор в степь и днём и ночью выставляй.
— В Петербурге мне говорили, что с ханом договор заключили и с тех пор в степях мирно…
— С каким ханом?! — возмущённо воскликнул Разуев. — У них там ханов пруд пруди — на каждый род свой! К тому ж они кочевники, на одном месте не сидят — гонят свой скот туда, где трава удалась. Вот когда по вам суховей пройдёт, тогда кайсаки уйдут и вы спокойно вздохнёте… Однако жрать скотине будет нечего… Поверьте, капитан, я товары до Саратова и до самого Царицына доставляю и таковых историй наслушался досыта.
— Грустные картины рисуете, господин Разуев…
— Правдивые картины! Вы должны знать, что вас там ожидает. А набегов кайсаков и засухи вам не миновать — если не каждый год, то раз в два-три года наверняка…
Особым для себя местом на расшиве Георг пренебрёг и сидел рядом с Барбарой, как и все, — на мешках. Перебирая в памяти подробности вчерашнего, вернее, заполуночного разговора с купцом, капитан рассеянно наблюдал за вознёй ребятишек на палубе и на вопрос «Что случилось, Георг, чем ты так озабочен?» ответил: «Ничего не случилось, просто не выспался», – а про себя размышлял: «Какого чёрта мой брат и барон Кано Борегард выбрали это левое побережье — то, что называют луговой стороной? О набегах кочевников мне никто так подробно не рассказывал. А сами-то они знали о такой напасти? Средь моих немцев человек пять-шесть — бывшие солдаты, все остальные — мужики, простые крестьяне, ни мушкета, ни пищали в руках не держали, пушкарей меж них и вовсе не найти… Да и кто даст нам оружие? Мне граф Орлов в Петербурге сказывал, что колонисты на то позволения не имеют… Вот те на! Как же обеспечить их охрану? Великое множество солдат понадобится, ведь колонии по всем тамошним землям разбросаны и друг от друга далече…» Капитан изнемогал от тревоги, но поделиться ею не решался: «Испугаются, станут проситься на другую — нагорную сторону… Нет, пока промолчу и Разуеву накажу — никому из моих колонистов таких страстей не рассказывать. В Саратове в Конторе опекунства иностранных всё повыведаю».
Плыть по неспешной реке легко, только лоцману забота — провести по глубокой воде и не сесть на мель. На широких разливах, там, где течение замедлялось, на расшиве подымали паруса, и судно преображалось.
— Как настоящая каравелла, правда, Георг? — сияя, любовалась Барбара поднятыми парусами.
— Да, Барбара, похожа, — отвечал видавший виды капитан, любуясь песчаными, местами поросшими травой берегами, напоминающими ему разливы голландского Рейна.
— Какая плоская земля — ни горки, ни ямки, словно утюгом прошлись… Моему глазу это так непривычно, — обратился Адам к Георгу, стоявшему слева от капитана у борта расшивы.
— А мне, напротив, ландшафты сии сердце радуют… Это в вашем Гессене такового не увидишь, а наша Голландия вся плоская…
— И мне такие виды больше нравятся: в горах я не жила, а под Гамбургом у нас гор нет — всё так же ровно.
— Наша колония на луговой, равнинной стороне Волги, а по другую сторону реки — холмистая местность. Ты, Адам, как соскучишься по горкам, можешь на другую сторону Волги перебраться…
— Придётся — так и сделаю… А на нагорной стороне тоже колонии закладывают?
Георг помедлил с ответом, подумав про себя: «Таких мужиков терять нельзя».
— И на нагорной стороне под колонии земли отведены, да только барону Борегарду земли выделили к северу от Саратова, на луговой стороне, и вы все приписаны ему… Возможно ли поменять колонию, я не знаю.
— Да куда ж я от вас — год вместе странствуем… Я и не помышляю перейти на другую сторону, просто спросил…
Минуя Ярославль и Кострому, расшива подошла на разгрузку к Нижнему Новгороду.
— Треть прошли. Ещё деньков двадцать — и будете на месте, — обращаясь к капитану, стоявшему у борта и наблюдавшему вместе со всеми за тем, как причаливает расшива, сказал Разуев. — Завтра утром отплываем, так что можете по городу погулять, кремль поглядеть, на рынок сходить, он здесь дюже богатый…
— Погуляем, посмотрим… Я к губернатору наведаюсь.
— Зачем к губернатору, уж не с жалобой ли?
— Да что вы, господин Разуев, помилуйте, какие жалобы — нет у нас жалоб, — усмехнулся Георг и, не уточняя причину посещения, спросил, всем ли колонистам необходимо покинуть расшиву.
— Всем не обязательно — освободите только проходы к трюму от ваших мешков, и кто желает — может отправляться. Мешки ваши не своруют — ручаюсь.
Осматривать кремль отправились немногие. Большая часть сошедших на берег колонистов предпочла рынок, а капитан Монжу отправился в указанном купцом направлении — к зданию губернских присутственных мест.
Войдя в здание, Георг осведомился у вахтенного офицера, принимает ли сегодня губернатор посетителей. На вопрос, о ком доложить, ответствовал: «Барон Георг Монжу». Вахтенный отреагировал весьма необычно — взволнованно отдав честь, со словами «Есть доложить, господин барон» быстро зашагал куда-то по коридору, почтительно предложив капитану «единый токмо секунд» ожидать в приёмной. Через несколько минут дверь в приёмную широко отворилась – и красивый, молодой, в напудренном парике секретарь губернатора, самолично спустившись с верхнего этажа, приветствовал капитана словами:
— Высокочтимый господин барон, пожалуйте к его превосходительству губернатору… Как хорошо, что вы прибыли раньше намеченного срока… Мы вас, по правде говоря, позже ожидали…
Георг, не дослушав до конца, с шутливым недоумением прервал велеречивую тираду:
— Мы шли к вам, господин секретарь, на всех парусах.
— О, вы правы, господин барон, при попутном ветре да хорошем кормщике сие возможно.
Георг подумал, что его явно принимают за кого-то другого, но смолчал («А то придётся в приёмной до самого вечера сидеть!») и с достоинством проследовал за семенящим впереди секретарём.
Облегчённо вздохнув, губернатор с удовольствием тряс руку капитана: не от кого-нибудь, а от самого князя Георгия Георгиевича Орлова привет ему и почтение привезли.
— А я уж, по правде сказать, испугался — не всё ещё готово к приёму Её Величества: набережную вымостить надо, да и так, пустяки всякие — показать ведь хочется город во всей его красе, а, барон?
— Конечно, лучше во всей его красе, однако не обыденно это, приукрашено… Императрица, неровен час, решит, что у вас и так всё хорошо, и казённых выплат поубавит. У нас в Голландии наоборот — стремятся показать будничную, без прикрас, жизнь города…
— Это у вас, а у нас Оне помыслят: «Не любит, не уважает…» и как раз с места-то и турнут, поморщившись брезгливо, да и забудут на всю оставшуюся жизнь…
Губернатор подписал какую-то бумажку и со словами «Вот ваши пятьсот рублей, получите их у казначея» передал её барону. Георг откланялся и вышел.
В это время колонисты разбрелись по базару — кто пошёл домашнюю утварь смотреть, кто съестное, наши же закадычные друзья первым делом направились к кузнецу.
Здесь были выставлены напоказ молотки, топоры, косы, серпы, лопаты, цепи, всякого рода изделия кузнечного искусства — в общем, выбирать было из чего.
— Смотри, Якоб, как раз для тебя — вон, видишь, в углу булава висит?
Якоб приложил ухо к лезвию косы и постучал по нему монеткой.
— Нет, не то… Не так звонко звучит, как надо, сталь никудышная.
Потом взял серп и проделал с ним то же самое.
— Вот это уже лучше… А что, Готлиб, ты прав — булава мне пригодится: руки у меня не такие длинные, как у вас, стрелять я не обучен, а эта колотушка как раз по мне, — и, указывая кузнецу на булаву, жестом попросил выложить её на прилавок. Однако оказалось, что железная болванка в полпуда весом служила кузнецу украшением; продавать её он явно не собирался.
— Да оставь ты её, в Саратове что-нибудь подобное сыщешь, — советовал Адам Якобу, стоя с ним рядом у прилавка и ощупывая большим пальцем острие топора. — Купи то, что для дома полезно, — а то булаву!
— Всё, для дома полезное, я с собой везу. У меня железа пуда на два — и ножи, и топоры, и косы, специально для меня мой дядя Оскар ковал. А такая дубина железная мне смелости прибавит — мало ли что… Там, говорят, неспокойно, какие-то кайсаки лютуют…
— Кто тебе это сказал?
— Разуевцы болтают, говорят, русские на левом берегу не селятся — боятся, а вас, дураков, туда на смерть гонят…
— Так прямо и сказали?! Когда ж ты всё это успел выведать?
— Так это же вы на мешках с бабами жулькаетесь, а я языку учусь — по палубе шныряю…
Адам задумчиво положил топор на место. Теперь ему стало понятно, почему после разговора с Разуевым Георг так долго сидел у праздничного костра, с не свойственной ему рассеянностью вперив взгляд в дотлевающие угли и будто не слыша вопросов, которые они ему задавали.
— Да мало ли что эти мужики рассказывают! Мне, например, чудится, что они нам завидуют… Один мне так и сказал: «Вас-то на вольные хлеба отпустили, а нам кукиш с маслом. Не по-божески это!»
Упрямый Якоб уговорил всё же кузнеца продать ему булаву, и тот уступил её за целых («Вот дурак!») пятьдесят копеек.
— Что тебе твоя Августа скажет? Загрызёт ведь!
— Не твоё дело, Готлиб… А вот один случай я вам расскажу, который с нашим односельчанином произошёл.
И рассказал Якоб о том, как его друга детства, Каспара, французы в армию рекрутировали. И о том, что гессенских новобранцев франки как пушечное мясо пользовали — перед общим строем живым щитом ставили, и после первых же залпов почти никто в живых не оставался. Дезертировал его друг и долгое время в окрестных лесах скрывался.
— Но выследил его кто-то из наших, и доложила эта паскудина коменданту за вознаграждение. Тот тут же на коня вскочил — и ну в поле! Скачет, Каспара заприметил, саблей размахивает и прямо на него несётся. Благо, Каспар всегда при дубине был — от сабли увернулся и – хрясь коню по ногам! Конь упал да коменданта-то и придавил, а Каспар в лес ушёл. Жив остался.
— Бедный конь, — с сарказмом прервал его Готлиб.
— А при чём тут конь, конь тоже оружие… Вот меня кто прижмёт, так я этой булавой по всем сторонам молотить буду — она лёгкая, всегда при мне на поясе висеть будет. — И Якоб, ослабив пояс, засунул туда своё грозное оружие головкой вверх. — Теперь нам не страшно; пойдём-ка наших баб искать.
К вечеру все колонисты вернулись на расшиву. Купец Разуев, выгрузив часть мануфактуры, сразу чем-то догрузил судно, нарушив тем самым прежнюю договорённость, которая легла в основу расчёта за доставку колонистов: «В Нижнем разгрузимся, и прямёхонько да Саратова».
— Капитан, твоим колонистам будет о чём вспоминать: на свои деньги они ни в жисть на такой вояж по Волге не раскошелятся… Заскочим коротенько в Казань, разгрузимся, и оттуда, уже без остановок, — до Саратова. Ну, а ежели твой народ пожелает — пусть по Казани пройдутся, мы подождём.
— Насчёт «не раскошелятся» вы это правильно заметили, господин Разуев, — в ближайшие годы они не сумеют. Для нас важно побыстрее до Саратова добраться — по прибытии в колонии на каждую семью по корове и по лошади обещано, а стало быть, надо успеть корма на зиму заготовить. Кто не успеет, тому дополнительную ссуду на закупку кормов брать придётся. Прибавьте сюда стоимость дома, хозяйственных построек, инвентаря и прочее — деньга набегает приличная!
— Днём раньше, днём позже — разница невелика. Спросите своих: ежели желание имеется — сделаем остановку, как в Нижнем, до утра.
Но колонисты ни о какой остановке и помышлять не хотели, напротив — предложили свою помощь, дабы ускорить разгрузку: «Чем быстрее, тем лучше…», «Надоели эти путешествия…», «Пора колонию обживать…», «К зиме приготовиться надо…», «Церковь сразу строить начнём», — слышалось со всех сторон.
Как порешили, так и сделали. В Казани быстро выгрузили разуевский товар, и — «прямёхонько до Саратова».
На вытянутой вдоль берега саратовской пристани группами расположилось в ожидании дальнейших распоряжений большое количество колонистов.
— Как много незнакомых лиц!.. А эти-то откуда взялись? В рубашках навыпуск, подпоясаны…
— Эй, вы! Отколь сюды прибыли? — обратился Якоб к проходящей мимо небольшой группе.
— А вы откуда?
— Мы из Ораниенбаума.
— И мы из Ораниенбаума – в августе прошлого года ушли, да вот только-только приплыли… — нараспев ответил подпоясанный бородатый мужик на чистейшем саксонском диалекте.
— Да как же так? — и Якоб, поднявшись с песка, пошёл рядом с мужиком — разузнать, почему так вышло.
И поведал ему бородатый о том, как в августе минувшего года на одном из порогов Мологи перевернулись они. Двое утонуло, лодку унесло, а оставшиеся двадцать шесть человек выбрались на берег, потеряв весь свой скарб. Позже кое-что вытащили, но всё лёгкое, подхваченное течением, унесло вниз по реке — найти пропавшее добро так и не удалось.
— Наш провожатый вывел нас к поселению староверов, где мы и перезимовали. Хорошо хоть он деньги не потерял — все наши кормовые при себе держал.
— Ты, гляжу, и говорить-то стал на русский манер, да и одёжа у вас… Ежели б я ваш разговор не услыхал, не окликнул — подумал бы, русские.
— Так то староверы нас обновили. Люди они глубоко верующие, добрые… Мы, конечно, без дела у них не сидели, помогали, как могли. Вот они нам и рубахи пошили… а что? Очень удобно — не жарко.
— Ну и куда ж вас ведёт этот громила?
Бородатый саксонец взглянул на Якоба, усмехнулся.
— Да разве ж то громила! А ведёт он нас на конный двор. Оттуда – на телеги, да и в колонию Кано, что барон Борегард основал.
— Так вы, что ль, частные? Али коронные?
— Мы-то коронные, но ныне любых колонистов разбирают по всем колониям — там, где дома стоят али строятся, туда и селят… А что?
— Да так, ничего… Ну, счастья вам! Даст Бог, встретимся.
Довольный услышанным, Якоб поспешил назад к своим — туда, где предусмотрительный Вилли вбил в песок длинный шест, прицепив к концу его рваные свои штаны и обложив оный для устойчивости мешками: «Все осмелели дальше некуда, кто купаться пошёл, кто по берегу шатается… пусть хоть мои штаны для них ориентиром послужат».
А причина для радости у Якоба была: «Раз колонии заселяются не токмо частными, но и коронными, стало быть, не получат они от меня ни десятины, ни полдесятины. Так-то вот!»
Георг же, оставив на пристани свою группу, пошёл искать Контору попечительства иностранных, где надеялся встретить своего брата — Отто Фридриха. Найти контору оказалось очень просто — иди туда, куда и все, точнее — все форштегеры, многие из коих были облачены во всевозможного рода яркие мундиры. Георг шёл за двумя офицерами в форме петровских голштинцев («Остались в России — подрядились форштегерами и подались на Волгу, раскланялись с государевой службою… Правильное решение!»). Подойдя к зданию конторы, Георг увидел брата («О боже, счастье-то какое!»), который громко что-то объяснял, стоя в окружении полутора дюжин мундиров. Отто, краем глаза мимолётно зацепив любезный сердцу силуэт, ощутил вдруг необычайного свойства толчок изнутри, резко прервал объяснения, повернул голову в сторону приближающейся фигуры и, расталкивая обступивших его форштегеров, со словами «Георг, братушка, наконец-то!», поспешил к младшему брату.
— Я тебя с начала июля караулю, то на пристани стою, то здесь болтаюсь. Всем в конторе наказал — ежели появится, пусть сразу ко мне на постоялый двор поспешает… Ну, как ты? Всё ли благополучно? Скольких недосчитался?
— Никого не потерял — напротив, четверо народилось!
— Радостно слышать сие! Но пойдём же скорее ко мне, отобедаем, всё обсудим… Ух, как я рад тебя видеть, — и Отто вновь сжал брата в крепких мужских объятьях.
На первом этаже постоялого двора находился трактир, полный людей несмотря на явно поздний для обеда час. Прислуга, завидев барона Монжу в сопровождении офицера в униформе, тут же засуетилась — зная любимое место барона, быстро привели в порядок один из столов у окна с видом на улицу.
— Да ты, Отто Фридрих, уважаемый здесь человек — вон как все забегали…
— Подкармливаю, брат, подкармливаю, как могу, да только и поболе моего здесь купцы имеются… Вон тот, что в углу сидит за столом с подсвечником, — разбойник, а не купец, — у нас бы с ним никто торговать не стал, да и вовсе из гильдии бы вышвырнули, а тут, на краю света, всё с рук сходит…
— Чем торгует?
— Древесиной. Нам же, колонистам, и поставляет… По большому диаметру расчёт ведёт! Я ему толкую: «Давай по среднему, как в столице да во всех европейских странах делается», а он мне: «Вот и дуй отселева в свои Европы — а у нас расчёт по большому диаметру». В конторе все плечами пожимают: дескать, «не знам, не знам, ничего не понимам»… Всё они «понимам»! Взятки друг другу суют — тебе, брат, и не снилось… Я в полной растерянности. Во что отольются наши дома с конюшнями, сараями и амбарами да плюс корова, лошадь и инвентарь (цены здесь тоже супротив рыночных завышены), до сих пор не определено, говорят: «Потом рассчитаем, куды торопишься?» А я загодя прикинул, а теперь вот сомнения одолевают… смогут ли колонисты за десять лет погасить эту ссуду — того не ведаю…
— А вы их ещё и десятиною обложили на неопределённые времена… Где же их выгода? Почто тогда они на это подписались?
— Вот именно — подписались! Договор подписан — будь добр, плати! — вспылил барон Отто Монжу. — А не то я и сам спрошу: «Зачем мне всё это надо?»
Разгорячившись, Отто отпил добрый глоток вина и в хмурой задумчивости принялся рассматривать вид за окном. Проходящая мимо дама со служанкою навела его на другие мысли, и он сменил тему.
— Ладно, оставим сей разговор, пусть тебя оный предмет не заботит… А впрочем, сколько денег ты потратил к нынешнему дню, брат?
Ответ Георга привёл старшего брата в полное уныние.
— Боже, как мне объяснить сие барону Борегарду? Он меня с потрохами сожрёт! Уж на что я никудышный торговец, а ты вообще ни к чёрту! Отправлю тебя завтра в колонию — и никшни, оттуда ни ногой, а деньгами распоряжаться более не будешь.
— Слава богу, мне того как раз и надобно, буду как все… Только перед отправкой обвенчаться хочу. Где тут у вас лютеранский пастор?
— Так ты и Берту сюда затащил?
— Нет, я от неё сюда сбежал — навсегда.
— Никак деревенщину себе присмотрел? А как же с ба…
— Не деревенщину, а мещанку — городская она. Титул же твой баронский мне без надобности; оставь его при себе. Ты, Отто, все войны в штабах провёл, я же — младший… От пуль уклонялся, да пару раз неудачно — раны по ночам спать не дают. А Барбару обниму — и всё как рукой снимает. И к детям её я сердцем прирос.
— Ещё и дети?!
— Да, двое — старший Сильвестр и маленькая славная Эмхен… Да ты прежде на них посмотри, а потом суди…
Отто в задумчивости провожал взглядом уходящую молодицу.
— Может, оно и к лучшему… Я для тебя кой-кого из местных здесь приглядывал, но… — Отто, качая головой, подбирал подходящее слово. — Но всё это не то, не наше — чужое. Мы с тобой хоть и лопочем по-русски…
— Именно лопочем — я с этими окончаниями до конца жизни, наверное, не разберусь… Есть у них хоть какая-нибудь книга по грамматике?
— Не встречал… Но я не договорил, — не перебивай, — даже если овладеешь ты русским языком, не почувствуешь себя здесь как дома. Будто малость, ан всё неловко: над чем они смеются — мне заплакать хочется, и обратным манером... А нравы, нравы! Посмотри, как они со своими крестьянами обращаются — у нас себе такое ни один курфюрст позволить не может — да хоть бы и сам цесарь: христианское воспитание такового варварства не допустит…
Отто вновь отпил глоток вина, слегка поморщился.
— Я тут со скуки… а впрочем, правду говоря, без женщин, сам знаешь, тяжело… сходил третьего дня в одно тайное заведение — просадил кучу денег, а ничего не получилось; весь как деревянный, расслабиться не могу… Одно слово — всё не по-нашему! А вот тот разбойник в углу этих бедных женщин бьёт — он только к ним приблизится, они визжать начинают — потому как знают, что это его возбуждает и крики их ему как бальзам на душу…
— Какая низость! — в сердцах выпалил Георг, на что Отто мягко улыбнулся, про себя отметив: «А братишка-то мой, тёртый-перетёртый, влюбился… К божественной чистоте потянулся! Господи, как же это прекрасно!» Отто щёлкнул пальцами, подозвал к себе человека, рассчитался и, поднимаясь со стула со словами «Ну, пойдём, брат, показывай мне твою невесту», грузной походкой направился к выходу.
По дороге к пристани Отто обрисовал Георгу все дальнейшие, начиная с завтрашнего дня, шаги.
— Группу твою придётся разбить. У нас в Нижней Монжу выстроено на сегодня девятнадцать новых домов. В колонии Кано, что чуть дальше на северо-восток, домов достаточно, чтобы разместить всех оставшихся… Контора приказала нам заселять немедленно всех прибывших колонистов без разбора во все имеющиеся в наличии дома.
— Ты меня огорчил, Отто. Мои уже год вместе — как я их разобью?
— Георг, я не поверю, что в такой большой группе царит полное единодушие — не бывает такого… Не торопи события… Сейчас я их об этом в известность поставлю, и вот увидишь — к вечеру они сами к тебе придут с предложениями.
Вилли, сидевший на холме напротив временной стоянки, внимательно оглядывал берег реки, примечая места, где беззаботно толпились «его» колонисты. Завидев приближающихся братьев, он вскочил с насиженного места и, мелко перебирая ногами, сбежал по крутому склону. Теперь все втроём бок о бок вышагивали туда, где на вбитом шесте болталась какая-то тряпка. Их сразу заметили и со всех сторон вприпрыжку устремились к «флагштоку» восторженные дети, а за ними, с плохо скрытым волнением, поспешали взрослые. Отто Монжу, приветливо кивая головой, оглядел окруживших его колонистов и после Виллиного «Всё, все собрались» высокопарно поприветствовал собравшихся. Ещё раз выдал наизусть несколько предложений из буклета графа Воронцова и, поймав на себе взгляды не одной пары усмехающихся глаз, перешёл наконец-то к главному.
— Завтра с утра вас препроводят на конный двор, где каждая семья получит по одной трёх-четырёхгодовалой лошади и крестьянской телеге. Здесь же вы сможете подобрать, при желании, необходимый инвентарь — топоры, вилы, косы — всё, что нужно. По прибытии в колонию каждая семья получит по корове — пастухи уже давно пасут ваш скот в тех местах. Всё это, как вам известно, будет зачтено в счёт семейной ссуды. Затем вы погрузите пожитки и инвентарь на телеги и тронетесь к долгожданным колониям. Одна группа, двадцать две семьи, — в колонию Нижняя Монжу. Другие девять семей отправятся в колонию Кано.
Воцарившуюся было тишину нарушил Якоб.
— А всем в Нижнюю Монжу нельзя?
— Мы расселяем колонистов в готовые дома. Дома — к огорчению ли, к счастью ли — строят одновременно во многих колониях; посему столь большую группу, как ваша, расселить в одной нет возможности, а ждать нам строжайше не велено. Ваше дело — наискорейшим образом обеспечить себя и скотину кормами… Понятно ли сие?
Всё это время, переводя взгляд от одного колониста к другому, Отто подолгу внимательно разглядывал Барбару, стоявшую рядом с Георгом, отрока Сильвестра и маленькую Эммочку между ними. «Да… Красивая, молодая, здоровья хоть отбавляй… Глаза светятся — влюблена», — мелькнуло в голове у Отто, и, завершая свои объяснения, он, приветливо и многозначительно улыбаясь, не сводя глаз с Барбары, жестом подозвал к себе младшего брата.
— Прекрасно, всё складывается как нельзя лучше… Завтра пришлю за вами бричку, погрузите свой скарб — и ко мне. Я сам договорюсь с пастором, а после венчания — на конный двор… «как все» — твои слова, не правда ли?
— Да — как все.
Сказано — сделано: наутро к палатке капитана подъехала бричка, колонисты, обвешавшись мешками, тронулись к конному двору, евангелический пастор готовился к венчанию. Предсказание Отто сбылось — колонисты сами по себе, без вмешательства извне, разбились на две группы. Немноголюдная церемония состоялась в евангелическом молельном доме — кроме жениха и невесты, присутствовали лишь дети Барбары и брат жениха, барон Отто Монжу.
Позже, на конном дворе, в подборе необходимых инструментов и орудий труда Георгу помогали его близкие друзья. Больше всех возмущался Якоб.
— За такую косу я б и четверть копейки не дал — руки к вечеру отвалятся… Нам срочно надо свою кузнецу отстроить! Калёную сталь я сам изготовлю и всем вам инструменты выкую!
— Ай да Якоб! да ведь он таковым манером на кузницу намекает! — прошептал на ухо Адаму Готлиб. — Дескать, давай, капитан, строй на свои денежки кузницу, а я в ней железо ковать буду… Выглядит-то он глуповато, но уж хитёр, как змий!
— А что, мысль хорошая… Нам и церковь отстроить надо, и школу при ней — детишек грамоте обучать станем.
— Свадьбу надо бы сыграть на новом месте как должно, не забыть, а, господин капитан?
— И свадьбы будем играть…
— Дайте хоть до дома добраться — оглядеться, а там и сыграем… — смущённо отмахивалась Барбара, а про себя с облегчением вздохнула: «Вот она, последняя веха моего странствия — с любимым мужем, с детьми – к моему собственному дому».