В нашем полку, где я в 1975-77 годах служил в должности инженера отделения, кроме праздничных дней, а следовательно радостных событий, случались и нелепые события - смерти. В течение двух лет моей службы произошло их несколько, причем одна за другой: то одиноко стоящее высокое дерево в безветренную погоду ни с того ни с чего, как подрубленное, падает и убивает своей макушкой одного солдата, при этом, не задев никого из рядом стоящих сослуживцев (не стойте рядом с высохшими деревьми!), то поражает электротоком водителя обмывочно-нейтрализационной машины,
направившего, из-за баловства, струю воды из брандспойта на низко свисающие провода линии электропередачи, или попадают под высоковольтное напряжение электрозаграждения стартовой позиции из-за несогласованных действий во время профилактики, то кончают самоубийством солдаты после извещения о выходе замуж недождавшихся их возвращения любимых девчонок (девушки, не бросайте своих парней, отправившихся служить в Армию!).
А еще был случай массового отравления дихлорэтаном. Трое военнослужащих рядового состава выкрали фляжку с этой жидкостью из люльки мотоцикла «Урал», оставленного прапорщиком у ворот автопарка, и конечно, выпили. А этот дихлорэтан, как выяснилось позже, тоже был добыт незаконно.
Помню, как высокорослая, крупного телосложения мамаша одного из отравившегося солдата с отчаянно-истошным криком: «Верните мне живого сына!» взяла за грудки, за лацканы шинели, командира полка, тоже массивного, весом не менее 120 килограммов, приподняла его над землей и трясла, как грушу.
В целом же, все эти гибели вписывались в негласные, допустимые, 0,3% потерь личного состава.
Старые офицеры - "служаки" сетовали на то, что, раньше мол, призывали в Армию пацанов с возраста в 21 год, которые не были бесшабашно-отчаянными, имели жизненный опыт и, следовательно, меньше было чрезвычайных происшествий с печальными исходами.
Естественно, в обязанность полка входила и отправка погибших на их малую родину. Все, необходимые для этого атрибуты, изготавливались в полковых мастерских.
Изготовлением металлического ящика под «груз 200» из оцинкованной жести, в выделенном для этого помещении котельной, занимался прапорщик Чернейкин (эта фамилия и все последующие – реальные). У него было постоянно улыбающееся, весело-сияющее лицо. Его непоказная веселость входила в явный диссонанс с предметом его труда.
Все поручаемые ему задания выполнял с любовью, аккуратно. Главное, он говорил, заправляя паяльную лампу, беря склянку с соляной кислотой и прутки олова – качественно «облудить-залудить» места соприкосновения листов жести, чтобы, в конечном итоге, одним проведением раскаленного на огне медного молотка надежно, герметично скрепить листы конструкции ящика. Особенно ответственно необходимо было изготовить заключительную деталь – торцовую крышку: чтобы она не только была хорошо облужена по всему периметру отбортовки, но и входила плотно, без зазоров, в проем ящика. Это нужно, чтобы не опозориться в последние моменты запаивания после «вложения товара в ящик – затовариванияия», как он выражался, перед представителями, принимающими груз. Себя он называл паяльщиком-лудильщиком. И другие тоже. Когда он приступал к работе, весь его внешний вид, да и сам он говорил: "Ну, наконец, нашлось занятие, а то, чуть не помер от безделья!" Я ему: "А кто будет тогда паять ящики?" Ответ: "Да кто угодно, хоть ты!" На что я: "Ну, ты накаркаешь мне".
В этом помещении я тоже занимался заготовкой материалов для ремонта стендов и учебных тренажеров учебного класса. Их постоянно приходилось ремонтировать, так как солдаты регулярно что-то выкручивали, и еще хуже – вырывали «с мясом» детали.
В августе месяце произошел очередной несчастный случай.
В подразделении «головастиков» - где занимались обслуживанием головных частей ракет, служил прапорщик Зосимов – низкого роста, худой, щуплый, похожий внешне на взьерошенного и общипанного воробья. Во время построений на открытом плацу для очередных «разгонов-разносов», прапорщика, при сильном ветре, постоянно сносило воздушными порывами, да так, что командир полка прерывал свои гневные тирады возгласом к окружающим военнослужащим: «Да держите его!».
В то время был недельный цикл боевого дежурства. Он заключался в том, что в военном городке, у стартовых позиций, оставалась часть офицеров на неделю без права выезда, в находящийся в 15 км, жилой городок, к своим семьям. В случае поступления команды на запуск эта небольшая группа, до подхода основных сил, проводила кое-какие подготовительные мероприятия.
После выхода из смены был обычай устраивать маленький банкет-посиделки всей сменой боевого дежурства с некоторым восприятием спиртных напитков, так как на дежурстве был строго «сухой» закон.
Летом обычно собирались, как один офицер говорил, «на лоне природы». В данном случае было выбрано место сбора на берегу таежной речки, у родника. После затянувшегося, чисто символического распития, «только для разгона комаров», как говорил один из участников мероприятия (а комаров было много и, соответственно, вынужденно, приходилось увеличивать средства противодействия им), обнаружили отсутствие прапорщика Зосимова. Нашли его утопленным, погруженным головой в воду в луже-приямке, у места выхода воды из-под земли, а туловище было на берегу. Кто-то из участников «банкета» вспомнил, что прапорщик собирался попить студеной водички. Неудачным, как оказалось, был для его жизни поход к роднику.
После этого случая перешли на два коротких цикла несения боевого дежурства: на цикл из трех и цикл из четырех дней.
Прапорщик Чернейкин был в отпуске. «Не вызывать же его» – с такими словами начштаба подошел ко мне и попросил изготовить оцинкованный ящик. «Ты,- говорил – из народного хозяйства - знаешь как паять». Для аккуратного, ровного сгиба листов я аж изготовил из двух сцепленных дверной петлей металлических уголков листогибочное приспособление, в котором один уголок крепится к краю стола, а второй – снабжается ручками из труб полуметровой длины.
Лиха беда начало. Через три месяца, в ноябре, мне пришлось изготовить еще один такой ящик.
Рядом с нашим военным городком, в трех километрах, располагалась деревня Малыгино.
Лесистое пространство до деревни было болотистым и нужно было знать места прохода. Это не смущало жаждущих «выпить» солдат, которые добирались до деревни, даже, после отбоя и затоваривались огненной водицей. Продавец сельмага торговала не только из магазина, но и из своего дома в ночное время. Как только наступали морозы и болото замерзало, страждущие совершали походы к магазину на трехосном тягаче МАЗ-537. Однажды тягач чуть не утоп. Три дня тянули его из болота.
Было шестое ноября. Командир полка для ловли «ходоков» за «зелием» дал распоряжение прапорщику Чарушину устроить засаду у входа в деревню – единственному сухому проходу к деревне со стороны нашей воинской части. Чтобы не было скучно нести «службу» начпрод снабдил его фляжкой спирта.
На следующий день был объявлен сбор всех офицеров и прапорщиков полка. Все, оставив праздничные застолья, приехали в штаб. Там нам командование объяснило о случившемся. Из деревни сообщили, что обнаружен замерзший насмерть прапорщик. Сидел он у окраины деревни, на стволе упавшего дерева, подстелив под себя меховой полушубок, положив голову на колени и обхватив руками ноги. Рядом аккуратно поставлены сапоги, а на сучке развешаны портянки, по всей видимости, для сушки, причем аккуратно, как учил в казарме солдат, находясь в должности старшины подразделения. Также лежали пустая фляжки и недопитая бутылка водки. Продавец сельмага говорила, что этот прапорщик приходил к ней за «товаром».
Опять не оказалось прапорщика Чернейкина и я снова вынужден был изготовить оцинкованный атрибут для отправки тела Чарушина в Пермскую область.
Так я временно, по совместительству, был паяльщиком-лудильщиком.
23.02.2016г. Ильин М.И.