Дорогу я всегда воспринимала, как символ Будущего. Бывали в жизни периоды, когда прошлое казалось пустым и бессмысленным, а сегодняшнее — мелким и мизерным. И тогда мысленно я устремлялась в дорогу. Дорога — моё всегдашнее спасение. Она приносит радость встреч и открытий, счастье общения с родственными, близкими по духу людьми. Дорога дарит Надежду на добрые перемены, приносит новизну ощущений. Под монотонный перестук колёс в душе просыпается острое чувство неизвестности, ожидания будущего, о котором человек ещё не подозревает, которое только ещё предстоит испытать там, впереди.
В сентябре 1968-го года я впервые сошла на железнодорожной станции города Ухты. При подъезде к городу виден зажжённый газовый факел. Вначале я думала, что он горит в честь геологов-первопроходцев, открывших в республике кладовые нефти и газа. Но всё оказалось не так романтично: горящий факел — это сжигаемый при переработке нефти имеющийся в её составе попутный газ. Столица Республики Коми — город Сыктывкар (бывший Усть-Сысольск), расположенный на реке Вычегда, находится в 250 километрах южнее Ухты. Ухта же заслуженно считается индустриальным центром республики, как бы нефтяной и газовой её столицей.
Город расположен на берегу речки с одноимённым названием. По утрам в будничные дни на улицах города — тишина, трудящиеся, служащие, студенты заняты своими каждодневными делами. На улицах и в парках много деревьев: берёзы, тополя, сосны. А на клумбах — васильки, которых я не видела почти три года. Мои любимые цветы, они здесь такие же, как на Украине, но немного помельче.
Я осторожно ступаю по асфальту в мягких туфельках, а не в тяжёлых болотных сапогах. Светит яркое солнце и я, прищурив глаза, воображаю себя в родном украинском городе. Мне хочется бесконечно ходить по светлым улицам, вдыхая запах хвои. Городок небольшой, и все окраины заканчиваются тайгой. Чудесная, полноводная речка Ухта шириной не менее 50 метров имеет протяжённые зелёные поймы, вдоль которых на противоположном берегу возвышаются небольшие горки, покрытые хвойным лесом. В городе два великолепных парка, особенно хорош сосновый детский парк с многочисленными бесплатными детскими аттракционами, разного вида качелями, турниками и даже живым уголком с бурыми медведями.
Местный индустриальный институт готовит специалистов для работы в нефтегазовой отрасли, в том числе — геологов и геофизиков для поисков и разведки месторождений углеводородов.
Перешагнув двери вуза, поднимаюсь в приёмную комиссию. Сдаю документы на заочное отделение геологоразведочного факультета. Иногородним абитуриентам предоставляют бесплатное жильё. Меня с группой девушек (до десяти человек) разместили в спортивном зале на раскладушках, выдали постельное бельё. После полевых условий мне такое жильё показалось вполне сносным.
А потом началась горячая пора подготовки к экзаменам и сами экзамены. Их было четыре: две математики (устно и письменно), физика и сочинение по русскому языку. Экзамены я сдала неплохо и без проблем: русский и украинский языки очень похожи, а некоторые различающиеся по звучанию термины были без усилий усвоены мною в процессе подготовки.
Помню, что девушки, с которыми я вместе проживала и сдавала экзамены, неприятно поразили меня ограниченностью интересов и узостью кругозора. Разговоры велись, в основном, барахольно-тряпочные. Учёба в институте рассматривалась не как интересный, увлекательный процесс познания нового, а как своеобразный плацдарм для будущего удачного замужества. Среди моих будущих сокурсниц заметным интеллектом отличались три-четыре девушки, из которых я отметила Нину Снежкову и Люду Первушину. Ребята, напротив, были очень серьёзные, все работали по специальности, многие — на инженерных должностях. Особенно выделялись Борис Ларионов, работавший в геологическом отделе территориального управления, Игорь Попов — в геофизической промысловой экспедиции, Николай Мокрушин и Владимир Державин — в вычислительном центре. Иногда они беседовали на профессиональные темы, интересно рассказывали о геологическом строении того или иного района. Поскольку я три полевых сезона трудилась в экспедиции по поискам рудных месторождений, мои представления о методике обнаружения нефте-газоперспективных объектов были весьма слабыми. Тем не менее, я с интересом прислушивалась к более опытным будущим сокурсникам, пытаясь уяснить для себя что-нибудь полезное.
Разговорившись с одним из геологов, Колей Мокрушиным, я узнала, что в Ухте есть несколько геофизических и геологических организаций, куда можно попытаться устроиться на постоянную работу. Такая перспектива представлялась весьма заманчивой: остаться в городе, где находится вуз, даже если работа связана с выездами в поле, это значит иметь постоянную связь с факультетом, с преподавателями, вовремя получать задания, консультации, темы курсовых работ, выполнять учебный план и успешно сдавать сессии.
Узнав адрес Ухтинского Геофизического треста, отправилась устраиваться на работу. Из отдела кадров вышла разочарованной: в преддверии зимы в геофизических партиях проходило сокращение, в связи с окончанием летнего сезона, и никакой работы мне не предложили. В вестибюле здания висели стенды с фотографиями, на которых были засняты эпизоды выполнения различных видов полевых геофизических исследований на разных площадях обширного региона, включающего Республику Коми, частично Архангельскую область и Ямало-Ненецкий национальный округ. Я с любопытством разглядывала фотографии, методы работ были для меня незнакомы.
Вдруг ко мне подошла миловидная женщина лет около сорока, небольшого роста, в очках, круглолицая и обратилась очень доброжелательно и дружелюбно:
- Я вас прежде здесь не видела. Кого-то ищете? Может, помочь?
- Да, нет, я здесь впервые, никого не знаю. Заходила в отдел кадров, пыталась на работу устроиться, но, к сожалению, ничего не получилось. Придётся уезжать обратно в свою экспедицию.
- А далеко ли ехать?
- Около суток езды, на Полярный Урал, посёлок Полярный, восточнее Воркуты. Я там работаю.
- А почему к нам хотела устроиться? - перешла на «ты» моя собеседница.
- Я отработала два сезона в полевой геофизической партии, знакома с некоторыми методами, с приборами. Приезжала сдавать вступительные экзамены в Ухтинский институт...
- Ну и как? Поступила?
- Да, экзамены позади, зачислена на геологический факультет... Думаю — было бы легче учиться, если бы найти работу поближе к институту.
- А на каких методах на Полярном Урале работала?
- На магниторазведке и электроразведке, - и я перечислила названия методов и приборов.
Так я познакомилась с геофизиком электроразведочной партии Еленой Яковлевной Волковой. И это знакомство определило мою дальнейшую судьбу. Задав ещё несколько вопросов, узнав также, что я попала в Полярно-Уральскую экспедицию после окончания десятилетки на Украине, Елена Яковлевна вдруг предложила:
- Наша электроразведочная партия будет проводить зимние полевые работы в Нарьян-Марском районе Ненецкого национального округа. Не хотела бы ты поехать в поле зимой?
Получив утвердительный ответ, она предупредила:
- Вначале мы оформим тебя рабочей, а со временем, когда обучишься азам обработки метода, переведём в техники. Согласна?
Я, конечно, согласилась. Потом, в кабинете управляющего трестом Ильи Исаевича Крупенского, в присутствии начальника партии Василия Степановича Капитонова я написала заявление и была зачислена рабочей в полевую электроразведочную партию...
Хочется написать несколько слов об И.И. Крупенском. Выдающийся геолог, профессионал высокого уровня, отличный организатор и руководитель. Кандидат геолого-минералогических наук, за работу по изучению геологического строения региона награждён орденом Трудового Красного Знамени и другими многочисленными медалями и званиями. И ещё, просто умный, тактичный и обаятельный человек...
Много лет спустя, в 1996 году, работая собкором республиканской газеты по Ухтинскому району, я готовила публикацию о геологах, внёсших большой вклад в открытия нефтяных и газовых месторождений в Коми крае, и встречалась с Ильёй Исаевичем. Он вспоминал, как начинал свой трудовой путь на Колыме, в системе «Дальстроя» НКВД-МВД, где открыл несколько месторождений золота. За эти открытия был награждён крупными государственными наградами и премиями, которые в годы войны передал в Фонд Обороны. С 1951 года возглавлял геологические организации Ухты, с 1967 — тот самый геофизический трест, где подписал моё заявление о приёме на работу... Я была очень удивлена, что Илья Исаевич по прошествии без малого 30 лет не только меня узнал, но вспомнил, что я появилась в его кабинете с Леночкой (так он называл Волкову)...
Полевую партию, где мне предстояло трудиться, только начали формировать, выезд в поле намечался через 2-3 месяца. Мне предоставили койко-место в общежитии барачного типа, которое находилось в пригороде Ухты, называемом Пионер-горой. Я сразу же спросила начальника партии Василия Степановича, могу ли рассчитывать на двухнедельный неоплачиваемый отпуск для поездки домой. И очень обрадовалась, получив согласие...
Я ехала в поезде и по пути писала стихи. У меня было приподнятое, возвышенное настроение от ожидания встречи с родным городом, с друзьями, с Любимым.
Принесу тебе в ладошках
Дивный запах гор
И былой тоски немножко
С зимних давних пор...
В этот приезд осенний город показался очаровательным. Конец сентября в Тернополе был счастливейшей порой в моей жизни. Любимый человек ответил мне взаимностью. Он был внимательным и добрым ко мне и, казалось, — влюблён...
Я позвонила ему в редакцию в конце рабочего дня, и мы договорились о встрече. Поздним вечером мы сидели вдвоём за столиком в небольшом кафе в центре города и, отмечая мой приезд, пили вкусное болгарское вино, ведя неторопливую беседу. Он смотрел в мои глаза нежно и ласково, и от этого взгляда слегка кружилась голова. Затем мы пошли по ночным улицам города, сели в парке на скамейку. Он обнял меня за плечи и тихо прижал к себе. Его руки гладили мои волосы и лицо, губы целовали и нежно шептали: «милая Томочка». Нам было очень хорошо вместе, и я запомнила эти мгновения на всю жизнь...
Потом мы бесцельно бродили в парке, шуршали под ногами опавшие листья. Неподвижная тишина царила в этом милом месте, редкие фонари освещали уголки парка, сонные аллеи, тёмные силуэты деревьев. Тёмно-синяя ширь неба над нами простиралась непостижимой феерией, таинственным мерцанием далёких звёзд. Он рассказывал о себе, о работе, о новых литературных замыслах. Он как бы приоткрыл мне частичку своей души, беспокойной, ищущей, стремящейся к познанию нового, неизведанного. Я рассказала Ему о том, что пишу рассказы о судьбах людей, встреченных на Севере, об условиях жизни в маленьких северных посёлках, экспедициях, полевых партиях. Заметно было, что Ему всё это было интересно. Он рассуждал:
- Из произведений Джека Лондона известно, что Север — край контрастов и необычных, ярких Личностей. Сейчас другое время, к тому же в нашей стране свои особенности, которые, очевидно, влияют на характеры и судьбы людей, проживающих на Крайнем Севере. Но основное всё же осталось неизменным — суровые условия природы, к которым человек вынужден приспосабливаться в любые времена. Наверное, Джек Лондон повидал на Аляске многое, видимо, даже больше, чем написал в рассказах. Даже в таких тяжёлых условиях нужно стремиться отыскать в людях проявления человечности и доброты...
Его рассуждения перекликались с моими собственными впечатлениями и размышлениями. Я поведала Ему о Светлане, о её связях с диссидентами, о «Самиздате», Солженицыне. Он слушал очень внимательно и высказывал критические замечания. В Его голосе появились даже нотки иронии:
- Все эти «Самиздаты» и прочие диссидентские выдумки выглядят, как игра в бирюльки. Они слишком оторваны от действительности. К тому же, их почти никто не знает и поддержки в народе они не имеют. Не думаю, что они могут представлять серьёзную угрозу режиму. Дальнейшая наша жизнь будет зависеть не от деятельности горстки инакомыслящих, а от назревающего упадка в экономике, проявление которого чувствуется уже сейчас, именно он станет основанием для перемен и приведёт к последствиям, которые мы пока даже представить не можем...
Через четверть века, вспоминая эти пророческие слова, я поражалась уму и прозорливости этого человека, обладающего даром предвидения на основе анализа обстановки и логического мышления...
Бродя по городу, мы зашли к Нему домой на чай. Его мама меня сразу же узнала и очень радушно встретила. Мы сидели в кухне вдвоём, пили чай, вполголоса разговаривали, и вовсе не хотелось никуда идти. Но время было позднее, я засобиралась домой... Поводив меня до подъезда дома, обнял, прижал к себе и долго не отпускал. Тихо, с какой-то надеждой в голосе произнёс:
- Если бы ты могла...
Я не стала ни о чём спрашивать и, взяв его руку, попрощалась:
- До встречи. Буду ждать твоего звонка...
В эту ночь я не уснула до самого рассвета. Вспоминала каждую минуту этого чудесного вечера, каждый Его жест, нежность, поцелуи и ласки. Я была безмерно счастлива и с ужасом думала о том, что вскоре придётся уезжать, несмотря на взаимные чувства, возникшие между нами; о чём-то подобном я так долго мечтала, и неожиданно мечты стали явью. Душа не хотела мириться с предстоящей новой разлукой. Но всё же, где-то в подсознании мелькали тревожные предчувствия и осознание недосказанности и неопределённости... В Ухте меня ждала работа, выезд в поле на побережье Ледовитого океана и учёба в институте. «Всё равно придётся уезжать, - думала я. - А Любовь, если она есть, никуда не исчезнет...»
Последующие встречи с Ним меня слегка отрезвили. Я пару раз заходила в редакцию. В присутствии коллег-журналистов он был весьма сдержан, разговаривал со мной официально, интересовался темой моих рассказов, написанных в Заполярье, и рассуждал о перспективах их публикаций в местной печати. Ведь на Севере отбывали срок в заключении земляки-украинцы, некоторые, как Сидоровна, обосновались и дорабатывали там до пенсии. Правда, тема репрессий в местной тернопольской печати тогда ещё была не так популярна, ведь это был печатный орган обкома и горкома компартии Украины, и подавать подобный материал следовало с большой осторожностью. Кроме бывших заключённых, попавших «в места не столь отдалённые» по этапу, на Север получали распределение специалисты украинских вузов и многие годы трудились там в далёких от родных мест краях. Мои рассказы о земляках, работавших в северных районах, могли заинтересовать украинских читателей. Обсуждали, под какой рубрикой можно было помещать мои будущие публикации; подходящее название звучало бы на украинском языке как: «Вістка здалека», что на русском значит: «Весть издалека».
Только наедине со мной Он был по прежнему ласков и всё было, как в первый вечер. В многочисленных наших беседах, Он, в основном, ограничивался вопросами и краткими репликами и больше слушал мои рассказы.
- Неужели, отработав три сезона в Заполярье, ты ещё не разочаровалась в своём желании пойти в геологию? Неужели тебе не надоело жить без комфорта, вдали от цивилизации, среди людей, в общем-то, не имеющих высоких духовных запросов?
- Но ведь, работая в геологии, я постоянно познаю что-либо новое, - отвечала я. - Надеюсь, что получение базовых знаний в вузе предоставит ещё больше возможностей для увлекательного, творческого процесса, для открытий... Ну а люди... Они на Севере разные, как и везде. Встречаются и яркие, необычные Личности, это тоже своего рода открытия... Ну, а разочарования? Я бы сформулировала это иначе. Столкновения с неприглядными сторонами жизни можно назвать наукой, которая учит смотреть на мир без иллюзий, более реалистично...
Наверное, я не очень точно объясняла свои ощущения, что-то не договаривала, надеясь на то, что Он — чуткий, догадливый и проницательный человек — всё поймёт без разъяснений, уловив то, что не обрело очертания в словах. Я избегала высоких слов и чрезмерных откровений. Ведь там, в далёком неласковом краю, вдали от родных и друзей, я искала не только своё место в жизни, но надеялась отыскать родственные, близкие души...
Как-то в разговоре Он произнёс:
- Прошу, не воспринимай меня слишком восторженно. Разочаруешься, потом самой будет смешно... Отношения, подобные нашим, всегда заканчиваются одинаково...
Я начала уверять, что, независимо от того, что ждёт нас впереди, чувства никуда не денутся и Любовь, если она есть, не исчезнет... Он выслушал мои доводы и с улыбкой произнёс:
- Томка, маленькая ты ещё. Нужно подождать, пока ты немножко повзрослеешь...
Через несколько дней Он позвонил в конце рабочего дня и сообщил, что утром срочно уезжает в командировку в район и нужно бы встретиться, чтобы попрощаться. Прощание, от которого я многого ожидала, было недолгим. Побродили по вечернему городу, и Он заторопился: автобус отправлялся ранним утром. Я всё ждала каких-то заветных слов, но вместо них услышала:
- Я не могу тебе сказать: «останься», - и добавил: - Куда бы ты ни уехала, от себя всё равно не убежишь...
После всех встреч и общения с Ним, я сделала неожиданные выводы, что, несмотря на взаимопонимание почти с полуслова, чуткость, Любовь с моей стороны и возможную влюблённость — с Его, мы довольно разные люди. Он — человек осторожный, практичный, очень выдержанный. Рискованные, авантюрные поступки не для Него. Он не способен ради новизны ощущений, в поиске ярких литературных образов сорваться в неведомые края. Возможность устроиться в редакцию любой газеты в любом регионе страны для талантливого журналиста не составляла большой проблемы. Но Он мог только теоретически рассуждать о допустимости подобного шага. На самом деле Он ценил комфорт и уют и не смог бы отказаться от привычного образа жизни даже ради достижения творческих успехов.
Я же в юности была беспокойным, романтичным человеком, склонным ко всяким крайностям, не обращала внимания на житейские неудобства. Скиталась по баракам, общежитиям, охотно ездила в полевые партии, где не было самых элементарных удобств. Только с возрастом и появлением семьи начала ценить комфорт, и пришло желание устроить для родных уютные бытовые условия.
В Тернополе я встретилась с подругой Олей Гинько, которая уже перешла на третий курс Горного института и собиралась в Ленинград. Мы весь вечер просидели в её комнатке и никак не могли наговориться. Она взирала на меня с излишним восторгом и явно преувеличивала мои творческие достижения, некоторые мои стихи помнила наизусть и даже пыталась положить на музыку. Я была уверена, что со временем её восторг пройдёт и она оценит мою особу более реально и прозаично. Я же любила её такой, какой она была тогда: чуткой, нежной, милой девочкой с добрыми глазами и добрым голосом...
Мои родители были довольны, что я наконец-то определилась с учёбой и перевелась на работу из глухого Заполярья в город Ухту, индустриальный центр республики Коми, который к тому же находился гораздо ближе к Москве и к Украине, и куда можно было за день долететь самолётом.
У меня оставалось ещё три свободных дня, и я решила съездить в Закарпатье, где проходил службу в армии мой хороший друг, одноклассник Орест. Я знала, что его часть должны были вскоре отправить в Чехословакию для наведения порядка в связи со вспыхнувшими там волнениями. Я решила, что моя моральная поддержка принесёт ему пользу, и выехала поездом в Закарпатье.
Заехала к маминому брату, жившему с семьёй недалеко от Свалявы, и, переночевав в его гостеприимном доме, утром отправилась вместе с дядей в грузовой машине, на которой он работал водителем, в Сваляву.
Оресту по случаю моего приезда дали на день увольнительную, и мы с ним замечательно провели время. Был тёплый солнечный день. Мы гуляли по городу, который мне очень понравился. Орест рассказал о том, что в их части организована художественная самодеятельность, выступающая с концертами, в которой он исполняет популярные песни. У него был приятный баритон, и я с удовольствием послушала несколько песен в его исполнении под открытым небом на скамейке в сквере.
Гуляя по городу, мы встретили молодого человека с бородой, с которым Орест был, очевидно, знаком. Бородач работал зам. начальника геофизической экспедиции, производящей поиски нефти и газа в Карпатах. Работы проводила Киевская Академия наук. Узнав, что я тоже работаю в геофизике, да ещё на Севере, молодой человек по имени Анатолий затащил нас в какой-то бар и угостил превосходным Мускатом. Он рассказал, что их экспедиция заканчивает сейсморазведочные исследования, и вскоре они уедут в Киев для проведения камеральных работ и написания отчёта.
Ребята проводили меня на поезд, и Анатолий галантно вручил очаровательный букет осенних цветов, приобретённый у цветочницы на привокзальной площади...
Знакомый перестук колёс... Я снова уезжала на Север, и душу наполняли бесконечные воспоминания. В памяти всплывало всё, что осталось в родном городе и что произошло за последнюю неделю.
Мысленно вновь и вновь проживала наши минуты, слышала его голос, ловила взгляды, жесты, ощущала прикосновения и нежность. Я прекрасно понимала, что Он гораздо опытнее, увереннее, сильнее меня. Что вообще, из двух слабее тот, кто любит. Но его ласки и поцелуи — разве это не свидетельство влечения, даже влюблённости? А сколько тёплых, хороших слов было сказано! Возможно ли их забыть? В моих ушах звучало его тихое: «Если бы ты могла...», и я думала о том, что вряд ли узнаю, что таилось в этих словах. Он словно чего-то боялся, был осторожен и не раскрывал свои мысли, обрывал на полуслове фразы, оставляя лишь намёки. Я чувствовала своё бессилие и невозможность что-либо изменить. И всё же я была бесконечно благодарна за чуткость, понимание и за каждый миг этой встречи, подаренный Судьбой.
Любовь и Надежда совершают с человеком чудо, добавляя новые силы и возможности. «Расставание — это всегда потеря, - думала я. - Но нужно учиться смиряться с потерями. Моя потеря — это всего лишь песчинка в огромном океане людских потерь. И не стоит превращать её в трагедию всемирного масштаба... И ещё... нужно верить в Дорогу. Сила Дороги в том, что в ней всегда что-то приобретаешь, и это приобретение долгое время владеет помыслами и делами. В Дороге придёт спасение от прошлого. В Дороге успокоится Душа, утихомирятся чувства. В жизни встретится ещё много интересного и непознанного»...
Опять Москва и Ярославский вокзал. Знакомая, всепоглощающая радость, как от свидания со старым Другом. Вокзал, который помнит все наши встречи и расставания. Я вижу глаза и лица друзей, слышу их голоса. Свидетель наших Надежд, наших искренних слов и чувств...
Ухта встретила лёгким морозом и сосенками. Возле Геофизического треста веточки деревьев чуть припорошены первым лёгким снегом. Уезжая в Тернополь, я отправила телеграмму в Полярный Светлане о том, что поступила в институт и устроилась в Ухте на работу. По приезде на почтовом отделении меня уже ждали посылки с моими скромными вещами, посланные Светланой. Вскоре я получила от неё письмо с изложением поселковых новостей. Света также писала, что они с Борей постоянно следят за «оккупацией нашими войсками Чехословакии». Советовала приобрести «Спидолу» и слушать западные радиостанции, которые разоблачают преступные действия наших правителей. Я, конечно же знала, что наши военные части введены в Чехословакию и осуждала эти решения руководства страны. Переживала за своего друга Ореста, с которым встречалась накануне: его часть вскоре должны были отправить в эту страну. Каждое письмо от него я ждала с нетерпением и страхом. Но пока что он прислал письмо из Свалявы, и в нём не ощущалось никакой тревоги.
Покупать транзистор, чтобы слушать западные радиостанции, мне было не на что, да и некогда было его слушать. Прошло два месяца с тех пор, как я получила расчёт в Полярном. Истратив последние деньги на поездку в Тернополь и постеснявшись просить у родителей, я сидела совсем без денег. Сообщила об этом Свете, и вскоре получила от неё перевод. На эти деньги я и прожила до первого аванса, полученного на новом месте работы...
Я сразу же окунулась в дела. Днём работала в экспедиции в тресте, вечером — в читальном зале института. Вечерами и по выходным дням сразу же приступила к выполнению учебной вузовской программы, контрольных и курсовых работ. Ни одной свободной минуты, всё подчинено жёсткому рабочему ритму.
Зимнее солнце на Севере пробуждается удивительно красочно. Снежный белый туман, низко ползущий в утреннем небе, настолько плотный, что солнце почти не пробивается, и о нём можно догадаться по более светлому, чем белёсый простор, пятну у горизонта. Пятно безжизненное и мёртвое, абсолютно лишено яркости. Смотреть на него можно невооружённым глазом, не щурясь, как на замёрзший кристалл желтовато-розового оттенка. Вместо ослепительной короны оно окутано чуть заметным, желтоватым обрамлением. Снежный туман поглотил солнце. Снег околдовал землю. Величественные сосны любуются своим новым убранством. Воздух неподвижен, небо и город поглощены белизной.
Из окон барака-общежития, где я проживала, видна тайга. Барак старого типа, видимо, сооружённый ещё заключёнными, заложившими этот город. Из коммунальных удобств только батареи парового отопления и холодная вода. Туалет на улице. В каждой комнате — маленькая электроплитка, по утрам можно вскипятить чайник. Длинный коридор, характерный тяжёлый, затхлый запах не проветриваемого помещения. Тёмные следы от воды на стенах, видимо, весной протекает крыша. Общежитие смешанного типа, для семейных и не семейных, женщин и мужчин. Есть и дети, смелые, не по возрасту чрезмерно смышлёные. В небольшие комнатки умудряются втиснуть по 5-7 человек.
Нас в комнате семеро. Высокая, медлительная девица с польским именем Зося, работающая машинисткой в тресте, зам. начальника сейсмопартии Нина, рабочие этой же партии Лида и тётя Маша, две молодые девушки техники-геологи и я — рабочая 3-го разряда (будущий инженер-геолог).
Тётя Маша внешностью напомнила мне Сидоровну с Полярного. Но, разговорившись с ней, поняла, что это человек другого типа. В балок к Сидоровне на Саурее охотно шли люди, она была хоть и строгим, но отзывчивым человеком. Тётя Маша замкнута, ни с кем не общается. Живёт в режиме жёсткой экономии, складывает деньги, стремясь обеспечить безбедную старость. Мысли только об одном: дождаться пенсии.
Праздники проходят примерно так же, как и на 106-ом, подвыпившие мужички пристают с намёками и разговорами. На праздники все читальные залы закрыты, приходится перебиваться в общежитии. Спасение в том, чтобы ни с кем не пить, а хамов сразу же выставлять за дверь без разговоров. Рабочей Лиде нравится в компаниях подвыпивших мужичков, иногда она пропадает в мужской комнате на всю ночь. Вольному — воля, как говорится. Из соседок по общежитию я не могу выделить никого, с кем можно было бы пообщаться на каком-либо интеллектуальном уровне, завести сколь-нибудь доверительные отношения.
Только письма от подруг приносят радость в однообразные будни. Лена пишет, что летом ездила в альплагерь на Кавказ, в ущелье Баксан. В письме на листке бумаги она нарисовала вершины гор, которые её впечатлили. Она созналась, что влюбилась в горы и альпинизм и в необычных людей — покорителей вершин. Она была вовсе не крепкого здоровья, и занятия альпинизмом стали для неё испытанием силы воли и терпения. Со временем увлечение альпинизмом у Елены прошло, но это была для неё недолгая, но интересная и увлекательная часть юности. Как всегда, она философствовала и делилась своими жизненными наблюдениями: «Раньше я стремилась быть умнее, добрее, выше нехороших и хамоватых людей. Надеялась, что они в конце концов это поймут и оценят. Но теперь поняла: совсем не достаточно быть добрым и отзывчивым человеком. Нужно быть ещё и смелым, уметь себя утверждать, не позволять садиться себе на голову. С людьми умными, конечно, легче, но так ли их много, умных? Большинство — посредственные, ограниченные, равнодушные...»
Мне регулярно приходили письма ещё от одной тернопольской подруги, Оли Юры, которая училась вместе со своей сестричкой Любой на факультете радиоэлектроники и электронной техники во Львове. В письмах Оля называла меня «наша заполярная Тома». Подруги всегда стремились мне помочь, предлагали присылать учебники для занятий в институте. А ещё они частенько радовали меня посылочками, в которых были поэтические сборники известных зарубежных поэтов, переведённые на украинский язык. Так у меня появилась целая подборка поэзии на украинском языке: Эмиль Верхарн, Поль Элюар, Поль Верлен, Адам Мицкевич, Гарсия Лорка, Данте и другие. Купить поэзию этих авторов на русском языке было тогда весьма сложно. Эти книги и многие другие до сих пор хранятся в моей библиотеке, доказательством того, что в советское время на украинском языке издавались не только газеты, литературные журналы, масса художественной литературы, но также очень много поэзии. Некоторые издания выходили весьма солидными тиражами.
Моя подруга Оля была лирической и сентиментальной девушкой. Об этом говорят строки её писем. То она рассказывает о «неистовой, яркой украинской осени», то описывает мягкую зиму в родных краях: «Тома, ты вспомни наш тернопольский парк зимой. Какой он весь прозрачный — как у импрессионистов. Какие у деревьев тоненькие белые веточки. И какие огромные мохнатые снежинки вокруг фонарей...»
Сейчас я читаю эти письма, и к горлу подступает нежный, тёплый ком. Вспоминаются слова Экзюпери: «Жизнь, возможно, и отрывает нас от друзей и не даёт много о них думать, но всё равно, где-то, кто знает где, они существуют — молчаливые, забытые, но всегда верные»... Полвека тому назад мы были молоды, полны жизненной энергией, верили в огромную силу Дружбы. Как в великом произведении Экзюпери, мы посадили и взрастили деревья, и они — наше большое богатство. Промчавшиеся десятилетия оторвали нас друг от друга и, выйдя на финишную прямую, лишили дружеского приюта и общения, которое поддерживало и согревало нас длительное время. Жестокие перемены, политика властей предержащих, направленные на разжигание вражды между людьми, завершили то, что не смогли разрушить годы. В бездушной гримасе сегодняшнего мрачного бытия, в охваченной очередным противостоянием Украине, сохранить свои привязанности и душевное тепло сумели далеко не все, оказалось — это многим не по плечу — остаться Человеком и не поддаваться всеобщей эпидемии Безумства и Ненависти. Мне особенно отрадно, что многие мои друзья, живущие ныне в разных уголках Украины, остались добрыми и человечными, не поддавшись новым веяниям, и не торопятся плевать в наше общее прошлое... Грустно осознавать, что всё позади. Минувшее ушло невозвратимо и беспощадно. Всё проходит, и нет в нашей быстротекущей жизни ничего вечного...
Три последних месяца 1968 года до выезда в поле проходили для меня весьма однообразно. Я стремилась выполнить как можно больше заданий из вузовской программы, понимая, что в поле, из-за отсутствия учебников такой возможности не будет. После работы забегала перекусить в кафе, а оставшуюся часть вечера проводила в читальном зале. В общежитие приходила поздно, только переночевать. Так ежедневно, кроме понедельника, когда в читалке был выходной. В воскресение после работы в читальном зале, иногда бродила по заснеженным улицам и паркам, ходила в кино.
Меня тяготило моё одиночество, и я как-то неожиданно разговорилась с Зосей. Красивая, стройная девушка, милое, нежно округлое лицо, большие серые глаза, густые длинные волосы. Движения медленные и осторожные, в облике сквозит достоинство. Она умеет слушать собеседника и пытается понять. В меру начитана и любознательна. Воспринимает и слушает поэзию, особенно любовную лирику. Правда, мыслит немного примитивно и на все случаи жизни имеет незамысловатые ответы. С детства ей внушали строгие понятия о морали. Она безапелляционно осуждает всех вокруг не только в общежитии, но и на работе. Зося рассказала, что родилась она в Германии, а всю жизнь прожила на Украине у родственников. В Коми отбывала длительный срок заключения по политической статье её мама. После освобождения она обосновалась в Ухте, Зося смогла её разыскать по переписке и совсем недавно приехала к ней. Мать живёт в пригороде Ухты, в посёлке, который называется «Третье отделение совхоза».
Зося потянулась ко мне и вскоре искренне привязалась. Оказалось, что её воспитывали в изоляции от сверстников, в строгой домашней обстановке, и у неё никогда не было подруг. Это определило её характер — строгий, замкнутый, необщительный.
В один из выходных Зося пригласила меня в гости к своей маме, Инессе Павловне. Она оказалась удивительным человеком, поразившим меня своей житейской мудростью, независимым, гордым нравом, общительностью и доброжелательностью, жизнестойкостью и женским очарованием. О ней я расскажу несколько позже.
На место Лиды, которая уехала в сейсмопартию, поселили молодую женщину с новорождённым ребёнком — Галю Можаровскую. Ребёнок частенько плакал ночами и мешал всем спать, вызывая недовольство соседок. Особенно частенько ворчала Зося и даже ходила с жалобой к начальству. Ей пообещали, что молодую маму с младенцем вскоре переселят в благоустроенное общежитие в центре города в освобождающуюся комнату.
Хотя я была очень занята: на работе осваивала обработку нового для меня метода, а вечерами пропадала в институте или читальном зале, выполняя учебный план, всё же иногда погружалась в хандру. Я чувствовала себя маленькой и бессильной в этом чужом городе, в обстановке, которую никакими усилиями невозможно было изменить. Мне упрямо хотелось увидеть что-то доброе вокруг, встретить мыслящих людей, подобных Светлане или Боре, но реальность не оставляла никаких шансов разглядеть таковых в убогом, бездуховном окружении. Но, тем не менее, я верила в то, что со временем в моей жизни появятся духовно близкие, родственные души, и я приобрету новых друзей, с которыми будет приятно и легко. И я не обманулась. Прошло много лет, и я встретила таких людей, которые стали моими друзьями и многие годы поддерживали и согревали теплом даже на большом расстоянии.
Конечно, я тосковала по Любимому, особенно после того, как с его стороны появились отношения, так похожие на Любовь. Но писать Ему не могла: всё в моей жизни казалось бесцветным и малоинтересным, не заслуживающим того, чтобы этим делиться. А писать о своей Любви считала невозможным, да и какие слова могли бы выразить всё, что горело в душе? Когда-то мне запомнилась фраза у Цвейга: «Всё зло в этом мире от половинчатости». Эти слова были сказаны как будто о моём Любимом. Внешне могло казаться, что я Ему нужна, об этом говорили глаза, жесты и губы. Но при этом Он соблюдал определённую дистанцию, как будто боялся то ли меня, то ли близости наших отношений. Чувства, которые я почти не скрывала, не могли изменить эту неопределённость...
В этот период, помимо выполнения учебных заданий, я читала много художественной литературы, отечественной и зарубежной. Работая в Елецкой и Полярном, я была лишена возможности посещать библиотеки и читальные залы и довольствовалась прочтением книг и журналов, которые имелись у знакомых и друзей. Правда, в Елецкой была небольшая библиотека, и я брала в ней некоторые книги, но выбор был весьма ограничен. К тому же, работа требовала больших физических усилий и последующего отдыха.
В Ухте же я буквально набросилась на книги, читала Бунина, Паустовского, Виноградова, Куприна, Зощенко, Эренбурга, Базена, Хемингуэя, Ремарка и других писателей. Читала также очень много поэзии, увлечение которой осталось со мной на всю жизнь. Из-за дефицита времени выписки из прочитанных книг производила очень редко. Занятной показалась мне книга Зощенко «Возвращённая молодость». Интересными выглядели выводы автора, основанные на изучении биографий великих людей прошлого (писателей, учёных, художников, композиторов). Суть их заключалась в том, что психическое нездоровье, негативное ощущение действительности, болезненная непримиримость и внутренний конфликт с окружающим жизненным устройством в значительной мере повлияли на судьбы известных людей, их гибель или преждевременную старость. Примеров множество: Лермонтов, Пушкин, Гоголь, Шопен, Добролюбов, Маяковский, Есенин, Лондон, Рафаэль и т. д. Напротив, философское восприятие действительности, спокойное, созерцательное отношение к мироустройству, умение владеть собой, контролировать эмоции продлевали жизнь человека (Кант, Толстой, Пифагор, Гёте, Ньютон, Дарвин, Платон и т. д.)
Мне попалась в журнальном варианте историческая работа Л. Гинзбурга «Потусторонние встречи», в которой автор рассказывал о состоявшихся в первые послевоенные годы своих личных беседах с людьми, знакомыми с Гитлером или работавшими с ним. Из повествования видно, что никто из немцев, общавшихся с фюрером, не считал его злодеем или военным преступником, хотя к тому времени состоялся Нюрнбергский процесс и злодеяния фашизма были преданы широкой огласке. Напротив, все они отмечали его положительные качества, подчёркивая мягкость, сентиментальность, доброту. Меня удивило, что о человеке, развязавшем мировую бойню и принёсшем столько страданий народам Европы, кто-то (пусть даже и в самой Германии) имел доброе мнение. Из этого произведения я произвела выписки. В советский период оно было опубликовано только в журнале «Новый мир», а в виде книги так и не было издано. Интересно, что в интернете это произведение ныне под запретом как содержащее информацию, распространение которой в РФ запрещено, ни читать, ни скачать его не получается, хотя вроде бы, книга была издана в 1990 году.
Наша геофизическая партия начала готовиться к выезду в Нарьян-Мар. Поскольку отряды, проводившие электроразведочные работы в зимнее время, жили в палатках, женщин в поле предпочитали не брать из-за слишком суровых условий. Для первичной обработки полевых материалов в поле планировалось отправить четырёх женщин, в том числе — меня. Проживать мы должны были в пригороде Нарьян-Мара на базе полевой партии в отапливаемом балке. Я старательно осваивала методику обработки лент осциллограмм, и за три недели до выезда меня перевели на должность младшего техника. Мне, конечно, интересно было ознакомиться с выполнением электроразведочных исследований в полевых условиях, в этом я старалась убедить начальника партии Василия Степановича, человека мягкого и благодушного. После разговора с ним, казалось, он понял мою заинтересованность и появилась надежда, что такая возможность мне будет предоставлена...
В один из воскресных дней в нашем общежитии вдруг объявился Валентин. Тот самый Валентин, который так неожиданно появился прошедшим летом в моей палатке на Брусничном и ошеломил меня своей чуткостью и пониманием душевного состояния. Он взял у Светы мой адрес и, нагрянув ко мне, как будто привёз частичку Полярного. К счастью, все мои соседки по комнате, за исключением Гали с малышом, отсутствовали, и мы с Валентином могли вполголоса поговорить за чашкой чая с пряниками. В моей памяти сохранились его слова про огонь: «он живой и тёплый, как сердце человека». Валентин ехал в Салехард и по пути сделал остановку в Ухте, чтобы повидаться со мной. В эту нашу встречу он был более откровенен, и я узнала о нём немного побольше. Побывав в Москве у родителей, он снова отправился на Север, в город, расположенный на реке Обь, за Полярным кругом. Я смотрела в его тёмные, выразительные, наполненные чуть заметной грустью глаза и думала о том, почему мы, в общем, малознакомые люди, так хорошо понимаем друг друга.
- Опять, Валентин, тебе не сидится на месте. За романтикой, что ли, гонишься?
- Знаешь, Тома, не так за романтикой, как за интересными северными зарисовками.
- Ты говорил, что учился на архитектурном факультете. Не лучше ли было закончить учёбу, была бы профессия интересная, почва под ногами. А потом можно было бы заняться поиском зарисовок и сюжетов.
- Учёба мне показалась малоинтересной. Хочу рисовать. А на архитектурном скучно. Чертежи, расчёты... Может, со временем в художественное училище подамся... Мне нравится рисовать дикие места: тундру, Полярный Урал, северные реки... Какие великолепные краски и оттенки на Севере!
- Валентин, а разве в Подмосковье краски не восхитительные? Особенно осенние пейзажи. Я с Украины ехала нынче поздней осенью. Не могла оторваться от окна вагона, так красиво.
- Пейзажи средней полосы рисуют многие. Да, по-своему они красивы. Но Север — это другое. Вспомни изумительные «цветники» тундры, фантастические рассветы на Полярном Урале, поразительное волшебство горных озёр. Сколько простора, какое суровое величие...
На Брусничном Валентин показывал мне свои картинки, нарисованные, в основном, карандашом и тушью, некоторые были выполнены акварельными красками. Его работы показались мне интересными. Безусловно, это был талантливый человек. Его творческая судьба могла в будущем сложиться удачно... Вечером того же дня Валентин уехал. Он не оставил мне ни свой телефон, ни адрес. Вскоре и я выехала в полевую партию, а по возвращении поселилась в другом общежитии. После этой встречи мы потеряли друг друга и больше не общались.
Получила очередное письмо от друга Ореста, в котором он рассказывал о концертах, проведённых их самодеятельностью вначале в своей воинской части, а потом в Свалявском Доме культуры, политехникуме и в нескольких гуцульских сёлах. При исполнении эстрадных песен советских композиторов имел большой успех, особенно в Доме культуры, где публика несколько раз вызывала его на «бис». Также Орест сообщал, что определён срок отправки его части в Чехословакию — к 1 декабря. Ответила в тот же день, надеясь, что он получит мою весточку накануне отбытия. Попыталась найти простые и душевные слова, которые бы поддержали.
В начале октября в Ухте установились очень сильные морозы, ниже — 40°. Тяжело дышать, как будто не хватает воздуха, лицо и губы стягивает ледяной холод. Туман в воздухе постоянно, видимость ограничена, из-за этого автобусы в городе передвигаются очень медленно, иногда с включёнными фарами. Оголённые деревья, неожиданно появляющиеся из тумана, кажутся привидениями, дома выглядят бесформенными глыбами. Особенно ощущается леденящая застылость в тёмном ночном небе. Луна не освещает землю спокойным, равномерным светом, она перекошена от холода и кромешного тумана. Вокруг неё светло-зелёная корона, а дальше — пустота из тёмного ночного тумана, без облаков и звёзд.
На автобусной остановке утром — огромные толпы, частенько не удаётся протиснуться в автобус, а пешком до работы не менее двух километров, по лютому морозу бежать не очень приятно.
Накануне отправки первых геофизических отрядов в Нарьян-Мар собрался коллектив партии. Обсуждали планы работ. Одна часть проектной площади располагалась в зоне тундры, а вторая — тайги. На участки работ геофизические отряды планировалось доставлять вертолётами из Нарьян-Мара. После обсуждения деталей предстоящих исследований скромным застольем отметили первый выезд на полевые работы. Появилось ощущение скорой перемены места, на этот раз — в зимнюю тайгу и тундру. Я плохо представляла, как можно выживать зимой в палатках, в лютые морозы. Мне, далеко не робкому человеку, подобные условия представлялись чересчур экстремальными...
В нашем общежитии промёрзла и лопнула труба парового отопления. Пока ремонтники её меняли, в жилых комнатах температура опускалась до нуля градусов. Все жильцы съехали, кто куда. Гале с грудным ребёночком наконец-то выделили комнату в общежитии в центре города, остальные разбежались по знакомым, сослуживцам. Мы с Зосей перебрались на Третье отделение совхоза к её маме.
Инна Павловна жила в небольшом деревянном старом бараке, сохранившемся с незапамятных времён. Жильё состояло из одной, около 12 кв. метров комнаты, не более 7-8 метров кухни и маленького коридорчика, забитого до потолка выложенной из дров поленницей. Меблировка в жилище была более чем скромная: немного старой, видимо приобретённой в комиссионке мебели — кровать, диван, маленький столик, небольшой шкафчик в комнате, посудные полки и небольшой столик в кухне.
Питьевую воду приходилось экономить — её привозили на санках в больших 30-литровых бидонах с водокачки, которая находилась не менее, чем в 200 метрах от дома. Туалет был на улице. Инна Павловна с Зосей спали на широком диване, а я на узкой железной кровати. Дрова хозяйка не экономила, печку топила вдоволь, и в домике всегда было тепло, а иногда даже жарко.
После холодного общежития это, в общем-то, убогое жилище, показалось мне уютным и милым уголочком. Инна Павловна была замечательной, доброй женщиной, которая меня, чужого человека, не только приютила и обогрела, но несмотря на стеснённое финансовое положение, даже подкармливала. Мы с ней сразу потянулись друг к другу, как будто были знакомы всю жизнь. Она была всего на пару лет моложе моей мамы, но у нас с ней почти сразу же возникла глубокая взаимная симпатия, она стала моим большим другом и осталась таковым на всю жизнь.
Я пишу эти слова, и перед моими глазами возникает маленькая, хрупкая фигурка женщины, сидящей рядом на мягком диване, с тонкими, приятными чертами лица, светлыми, красиво уложенными волосами. Движения её несколько порывисты, интонации голоса то резкие, с характерным хрипловатым надрывом, то нежные и мягкие, ласковые и даже вкрадчивые. Она любила гладить меня по голове и с теплотой заглядывала в глаза, словно искала ответ на свой, очень важный вопрос. Её светлые, серые, с голубым оттенком глаза могли изменяться мгновенно, взгляд из мягкого и ласкового становился пристальным, пронзительным, подозрительно-прищуренным, с нездоровым блеском. Я вижу, как она закуривает папиросу, слышу, как резко и своенравно она высказывает мнение, не совпадающее с мнением собеседника. Она умеет подавлять психику и подчинять своей воле окружающих, при этом используя обычные, простые слова тоном, не терпящим возражений. В такие минуты следует согласиться с её доводами или просто промолчать.
Много вечеров и даже ночами она рассказывала мне историю своей многострадальной жизни, которую я приведу здесь впоследствии.
Новый 1969 год я встретила с Зосей и Инной Павловной. Сразу же за домиком начиналась тайга, и мы с Инной принесли маленькую, густую и очень красивую ёлочку. Хозяйка приготовила великолепный стол: салаты, студень, винегрет, квашеную капусту, помидоры и огурцы собственного посола и очень вкусный тушёный картофель со свининой. Мы одели красивые, нарядные платья. Особенно впечатляюще выглядела Зося, она распустила свои длинные, густые волосы, обычно заплетённые в косу, и в светлом платье походила на настоящую Снегурочку. Мы, не сговариваясь, приготовили и подарили друг другу маленькие подарочки. Телевизора не было, слушали радио, крутили пластинки, пели песни. У Инны Павловны был красивый, звонкий голос, она хорошо исполняла романсы, эстрадные и народные песни. Веселились, пели и даже плясали до утра.