Вот уже лет пять, как для Константина Семеновича Колыванова нефтяная эпопея, где он отработал на устье скважины праведно и чинно, почитай 27 лет –
закончилась. И теперь он вернулся к тому, с чего начинал свою нелёгкую трудовую биографию, а именно – строительству. Помнит Константин Семёныч, как в далёком 1975 году вычитал он в «Советской России» объявление о наборе учащихся в ГПТУ – 41 города Горького на строительные профессии. Больше всего его привлекла тогда заманчивая аббревиатура, читающаяся солидно и броско: «каменьщик-монтажник конструкций». Он не единожды брал в руки газету и вновь с некоторой мечтательностью на перспективу и пафосом членораздельно прочитывал: «Ка-а- меньщик! Монта-ажник! Конструкций» О как! Ему казалось, что за этим стоит что-то чрезвычайно серьезное и важное. То, что всегда возвысит и украсит человека на его жизненном пути.
Так всё и случилось. Костя и другие его сверстники поступили в это ПТУ, но только на другие специальности. Костя же, остался верен своему мнению и слову и поступил учиться на каменщика-монтажника. Нет! Он нисколечко не пожалел, что выбрал именно эту профессию. Любой труд закаляет и облагораживает человека. А труд строителя – особенно! Многое за время учебы они повидали и познали. Что и говорить. Горьковскую область проехали с севера на юг. Где только не были и не пожили. Романтики хватили от души. А это больше всего влекло и восхищало Константина. После ПТУ Константин Семёныч еще год трудился на новостройках города Горького, пока его не призвали на службу. Вот тут-то и пошло-поехало совершенно по другой колее. Но… не мы выбираем путь, а путь (жизненный путь) выбирает нас. Иди, беги по нему и не оглядывайся. Самое главное не оступись на этом пути. Боже тебя сохрани.
И вот теперь, как и почти сорок лет назад Константин Колыванов вновь строитель.
Он седой, но не сморщенный и опустившийся, как некоторые его сверстники. Он ещё довольно подвижен и шустёр, несмотря на свои пятьдесят с хвостиком. Работает он в строительной фирме «Ситрон» подсобником. Навыки каменщика утрачены за давностью лет. Конечно, Константина Семеныча тянет больше к монтажным работам, но приходится довольствоваться тем, что предложили. Константин дал себе установку: надо работать; надо не дать себе засохнуть. Хочешь оставаться молодым (хотя бы в душе) – оставайся! Но только при одном условии: надо постоянно себя испытывать. Испытывать физическим трудом, спортом и прочим экстрималом, который тебе под силу.
Колыванов уже неделю трудится в бригаде каменщиков на высотном здании.
Технология постройки такова. Монтажники устанавливают (монтируют) колонны, а на них монтируют плиты перекрытий. За монтажниками идут каменщики, обкладывая этажи по периметру пеноблоками. Внутрянка также выкладывается пеноблоками и красным кирпичом. Технология, как утверждают старые строители, не новая, но надежная и практичная.
Бригадир каменщиков Абарцумов Геннадий Петрович, здоровый солидный мужчина с седой окладистой бородой. Возрастом немного старше Колыванова. Колыванов всё более присматриваясь к его обличью сделал вывод, что он древне-вятских кровей, а то и пермско-вогульских. Глаза зауженные и округлые, лицо широкое и плосковатое. Нет на лице той рельефности, по которой можно б было сказать: «О, у него чисто русское выражение лица».
Бригада по своему составу интернациональна. В ней работают один азербайджанец, молдаван, дагестанец, башкиры и трое вроде б как русские. Колыванов считал себя русским, православным. Члены бригады друг с другом ладят и работа что называется, прёт. Абарцумов взял два подъезда. Логика его проста: больше кубатуры – больше денег.
Колыванов и ребята из Башкирии влились в коллектив Абарцумова почти одновременно.
Олег Трофимов и Абарцумов работают на этом объекте с самого начала и считаются здесь «старожилами». Все остальные, включая Колыванова – новички. Кто раньше пришел, кто чуть позже. На стройке кипит работа. Вторую половину дома строят узбеки-гастербайтеры. Кран бывает на разрыв. Его одновременно надо и Абарцумовским, и узбекам, и монтажникам. Поэтому каменщикам кран дается в первую очередь. На этажи подается раствор, пеноблоки, кирпич и только после этого кран забирают те, кому он далее необходим. Банки с раствором быстро вырабатываются и Абарцумов своим мощным и зычным голосом кричит с четвертого этажа вниз:
- Раство-о-ор давай!
В городе давно зима. Сильных морозов пока еще нет, но снег давно устлал землю и легкий морозец пощипывает за щеки и подбородок работяг. Растворный узел курится сизым дымком, донося на этажи, знакомый всем до боли романтичный запах костра.
Это греют песок для приготовления раствора. Считай, до самой весны теперь надо будет
кочегарить, пока не настанет тепло. Абарцумов изредка посылает Колыванова и Трофимова приготовить раствор, т.к. больше некому. Трофимов, приготовив две банки завозмущался:
- Петрович? – еще раз схожу и больше не пойду. Пусть дают туда отдельных людей.
Это не наша работа.
- Согласен, - отозвался бригадир. Сейчас в обед этот вопрос поставлю перед Римом.
И то правда. Спустись-ка с четвертого этажа, приготовь раствор, затем снова поднимись и продолжи выполнять свою работу. Вскоре этот вопрос действительно был решен. На растворный узел были на постоянной основе поставлены два работника.
ПЕРВЫЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ
Да, работа с куба. Но на сегодня в частных фирмах при нашей обескураживающей действительности, много не платят. Ты хоть из кожи вылези – максимум на сороковку наработаешь. Но благо было бы так! Сороковка – это счастье!
Ноябрь месяц был самым продуктивным в плане работы. Меньше чем за месяц два подъезда четвертого этажа строящейся девятиэтажки были полностью выложены. Вся бригада в предвкушении хорошей зарплаты. А тут – бац! На тебе двадцать пять за месяц пахоты и заткнись. Тем паче Колыванову приходилось подсобничать одновременно и двоим, а то и троим каменщикам. Сколько одних ведер раствора за день подать надо?
Плюс: пеноблоки и кирпич. Но он все это успевал делать. Да еще и работали сверхурочно: до полседьмого, а то и до семи. Хотя в трудовом договоре и прописан восьмичасовой рабочий день.
По темпам работы, по трудовым амбициям, по выполнению всяческих производственных планов Абарцумов любого бывшего коммуниста за пояс заткнет.
Работали действительно слаженно и от души. Даже дообеденный и послеобеденный перекуры были исключены. Бригада была крайне возмущена низкой заработной платой за ноябрь месяц. Состоялся разговор с главным инженером «Ситрона».
- Владимир Петрович? Как же так? Сами свидетели наших трудов, а зарплата – хуже некуда, - вопрошали озабоченные и расстроенные рабочие.
- Я в курсе вашего вопроса. Обещаю вам, с вашей зарплатой разберусь. Вам обязательно ноябрьскую зарплату пересчитают. Это Быков что-то там понаплёл. Будем этих гавриков увольнять. Совсем работу завалили.
В унисон сказанной главным инженером критики в адрес прораба Быкова Абарцумов добавил:
- Сколько я твержу им, - громко, чуть ли не криком, докладывал Абарцумов Герасименко, - нужен срочно брус 150 на 100 на дверные перемычки. И что? До сих пор нет. Как с ними работать я не знаю.
- Разберемся, - уже немного нервно и зло выпалил главный инженер и добавил: – Ты меня знаешь. Не один год вместе проработали.
На этом и разошлись.
* * *
Вскоре действительно произошли увольнения, но только не саботажника Быкова, а простых мастеров этого участка, которые двигали стройку. В это число попал Рим Валиев
и хотели уволить мастера-вахтовика Темникова. Тот с горя ушел в запой; но впоследствии все же был оставлен на рабочем месте. Уволился и начальник участка Полянский. По всей видимости, он не устраивал высшее руководство «Ситрона» как специалист. Его выжили очень своеобразным способом. А именно. По два месяца задерживали зарплату. Да еще и выплатили потом сущий мизер. То есть намеренно унижали материальной стороной, чтоб он уволился. Что он, конечно же, и сделал.
Настроение и пыл в бригаде Абарцумова попритупились, но не настолько, чтоб совсем опустились руки. Абарцумов смог убедить мужиков, что и дальше надо пахать в том же темпе.
- Валер, - обратился он к Молдавскому, - нам сейчас, пока нет сильных морозов, надо выполнить задел на декабрь. В средине, в конце декабря грянут морозы, а ты сам знаешь, в морозы много не наработаешь. Раствор какой химией ты его не заправляй все равно будет мёрзнуть. Поэтому надо поработать.
- Надо так надо, - скупо проговорил Молдавский, подхватил ведро с инструментом и вышел из вагончика.
Молдавский и Колыванов докладывали санузлы на четвертом этаже, а вся остальная бригада уже трудилась на пятом. Темпы работы прежние. Крутых морозов пока не было.
Стены, перегородки росли на глазах. И все-таки темпы строительства были не такие какими их хотело видеть руководство Ситрона. Поэтому в середине декабря приехела бригада каменщиков из Белоруссии. Их поставили работать на тот же пятый этаж, но только во вторую смену. Между бригадой Абарцумова и бульбашами, как они их называли, начал развиваться конфликт. Сначала негласный заспинный. Роптали на то, что бульбаши лезут на места абарцумовских. И даже туда, где уже сделана разметка простенков и стен и начата работа. Причем козлы и стеллажи оказывались после ночной смены не убранными, и их надо было отыскивать, отбивать и вновь устанавливать туда,
где они уже были смонтированы для работы. У Молдавского пропал как на грех еще и мастерок. Не мордобойный, а словесный кофликт, развивался всё более и более. Но больше на пустом месте. Это Колыванов явно видел. Абарцумовцы никак не хотели по-
нимать приезжих. Колыванов как-то пытался вразумить Молдавского, говоря, что вины их никакой нет; ведь им задание дают те же: Темников и Быков. Ведь это наши братья-славяне. Да и работы на этом объекте не меряно. Всем хватит!
- Мне по черту братья они или не братья. Пусть ведут себя как подобает.
Абарцумов и вовсе выпалил:
- Я пойду к Быкову и расскажу, что с ними невозможно работать.
И видимо он ходил…
В один из дней белорусов перевели работать в первую смену. Тут-то антагонисты и встретились. Гости были тоже не робкого десятка и один из них немедля вспылил:
- А чего вы, - зло и напористо заговорил он в адрес стоявших абарцумовцев, - наши козлы с санузлов позабирали? На хрена так делать, а?
- Кто взял? – начал напирать на на белорусского парня Олег Трофимов. Это наши козлы! И с чего это ты взял, что мы их у вас взяли? Это вы всё наше хватаете без спроса…
Где они ваши, - продолжал напирать Олег – пойдем я тебе сейчас докажу, что ты нагло врешь.
Они пошли по этажу. Шум всё более нарастал. Тут ещё Молдавский случайно увидел
в руке одного из белорусов свой пропавший мастерок.
- Ты где его взял?
- Быков дал.
- Это мой мастерок, - нарочито и конфликтно напирал Молдавский на белоруса, - я его уже неделю ищу…
- Да честно тебе говорю, что мне его Быков дал.
Кое-как конфликт утих и белорусы, отработав до обеда, больше на работу не выходили. Они так и продолжили работать во вторую смену. Кончилось тем, что их так постепенно и выжили. Напоследок абарцумовские досадили им еще и тем, что в один из вечеров хорошо поддав, пошли к ним в вагончики на разборки. Конечно, Колыванов никогда бы и ни за что не пошел. Самого Абарцумова тоже не было. Ходили: Азик, Салих,
Трофимов и Молдавский. Башкиры тоже самоустранились от этой скользкой затеи.
К счастью и тех и других «разборка» закончилась словесным наездом абарцумовских.
* * *
Вскоре бригаду Абарцумова перевели на другой объект. Сам Абарцумов и другие нет-нет да с издёвочкой вспоминали про не солоно хлебавши уехавших белорусов.
Колыванов как-то не выдержал и в лицо бросил седой бороде:
- А ты подумал, умник, о том, что эти люди приехали сюда на север за тыщи верст не от хорошей жизни. Ты подумал о том, что у них есть дети и их надо кормить? А ты на них ходил стучал Быкову и иже с ним. Чего они тебе плохого сделали?.. Колыванов на пару секунд умолк, но тут же продолжил, глядя в упор на Абарцумова: - Слушай дальше! Если бы вместо них были азербайджанцы или какие-другие южане – ты бы и пикнуть против них не посмел! Они бы тебя порвали, как тузик грелку. А здесь ты герой!
Абарцумов от таких слов Колыванова побагровел и ушел в ступор. Остальные тоже примолкли. В вагончике воцарилась тишина. В этой тишине молча оделись в робу и поодиночке вышли на объект.
Колыванов всё более и более узнавал характеры членов бригады. Особенно интересен в этом плане сам Абарцумов. Он невероятно конфликтен и вспыльчив. Нервы его никуда не годятся. Абарцумову врачи, по его рассказам, советуют лечь в неврологию и пролечиться, т.к. с ним уже случилось два нервно-психологических стресса, от которых зашкалило давление, а «мотор» стал давать сбои и сильно заболел. Так сильно, что бугор по три дня не выходил на работу и лежал под капельницей. Но все понимали, что без работы он тоже не мог. Он был фанатом этой работы. Ему хотелось двигать эту работу небывалыми темпами. Что, в принципе, Абарцумов и его бригада и делали.
Приближался Новый Год. На новом объекте бригаде дали новый просторный вгончик.
Мужики еще и обустроили его. Добавили столов и стульев. Добыли микроволновку, чайник. Бытовые условия на работе куда с добром – только работай. Но работать стали напротив строго до пяти часов. Ввели дообеденный и послеобеденный перекуры. Ноябрьскую зарплату им никто так и не пересчитал. В принципе бригада на это и не надеялась, несмотря на выразительные заверения главного инженера Герасименко. Всё это свершилось благодаря авторитетному и пронырливому Молдавскому, против мнения которого Абарцумов не мог возражать. «Как платят так и будем работать» - констатировал
Молдавский.
На другом объекте все пошло как нельзя хорошо. Начальник участка Шумилов Александрии Иванович преспокойнейший и здравый человек. Человек, с которым всегда можно найти консенсус. Человек, с которым легко работается. Колыванов перед самым Новым Годом договорился с ним о переводе его в бригаду монтажников.
- Хорошо! Так и договорились. Я приеду в конце января. Ты приносишь документы,
пишешь заявление, и мы переводим тебя в монтажники.
Монтажные работы Колыванову были больше по душе. Да о чём тут можно говорить?!
Подсобничество и монтаж?
Но Александр Иванович после Нового Года так больше и не появился. А вместо него на объект пришли новые люди. Начальник участка Онуфриенко Констанин Семеныч и Абрамян Виталий Георгиевич. Виталий Георгиевич мещковатый, грузный мужичок с густой седой шевелюрой, рыхловатым мясистым лицом, большими круглыми глазами и очень озадачивающим взглядом. Как бы совершенно ничего не понимающим взглядом.
Онуфриенко подвижный лет сорока пяти мужичек, с багрово красным цветом лица, и такими же красными и пухлыми руками. Комплекции внушительной, но не богатырской.
Взгляд масляный и мутноватый. Волосы прямые и черные, как смоль.
Хорошо работалось в том плане, что фронт работ был. Всё как-то устаканилось. Лишь Абарцумов, слетевший с катушек, продолжал конфликтовать и с новыми непосредственными руководителями: Абрамяном и Онуфриенкой. Они стали для Абарцумова буквально, как красная тряпка для быка. Конечно, здесь надо отдать должное и Абарцумову: он часто совершенно справедливо возмущался и критиковал работу, начальника участка Онуфриенко и прораба Абрамяна Виталия Георгиевича. И действительно организации работы как таковой не было. Всё шло чохом. Всё по сути дела было свалено на работяг. Они, в принципе, и разруливали все строительные проблемы.
Александр Иванович Шумилов в конце января так и не появился. Не появился он и в начале февраля. У Колыванова и самого новогодние праздники затянулись до последних чисел самого зимнего месяца. Так уж случается с Колывановым, если он начинает праздновать.
Колыванов свое долгое отсутствие на работе объяснил по телефону тем, что якобы ездил «на землю». Но по выходу на работу признался, что загулял. Он не любил врать. А первую версию с поездкой на землю придумал из-за стыда. Но вот он вновь в работе. Работа все более и белее стала напрягать его физически. Башкиры Фатих, Ильнур, Азамат и Ирик уехали на выходные домой; они были вахтовиками. Поэтому подсобником среди пяти каменщиков остался он один. Одному поднеси пеноблоки, другому кирпич, третьему раствор, а четвертый просит «пожайлуста» отрежь половинку пеноблока. Колыванов неврничал, но поделать ничего не мог. Не пошлешь же куда подальше. Вышел на работу – работай. Хотя иногда и хотелось взорваться. Да он и взорвался однажды, когда Молдавский попросил его сделать вырез в пеноблоке, а в это время Салих попросил принести раствора. Вот тут-то Колыванов и отвязался на Салихе:
- Сходи сам! – рявкнул он, глядя в упор на Салиха и ожидая от того ответа; ждал что тот скажет.
Салих буквально опешил. Медленно отворачивая голову от разьяренного Колыванова
тихо проговорил:
- Ла-адно схожу-у.
Но тут Молдавский открыл свое хайло, сказав таких случаях эту дежурную, немного циничную и назидательную фразу:
-Не хочешь работать – так не работай.
- Лучшего ничего не придумал, - огрызнулся и на него Колыванов.
Молдавский еще пословоблудил, но Колыванов решил про себя: «Лучше молчать».
На второй день выхода после Нового Года Колыванова на работу, Борода стал капать тому на мозги, в том плане, чтоб тот написал за прогулянные январские дни заявление на отпуск задним числом за свой счёт. В конце концов Борода достал Колыванова и тот пошел к Онуфриенко писать заявление. И что характерно: Онуфриенко, которого Борода возненавидел всеми фибрами своей души, когда он писал заявление, посоветовал
Колыванову:
- Ты к Бороде подойди и скажи, чтоб он тебя протабелировал, а то у тебя в этом месяце мало дней получится.
Колыванов этой щедростью нач. участка был шокирован; да и тем, что он отнесся лояльно, по-человечески к загулу Колыванова, лишь пожурив его за то, тот вовремя не сообщил, что уехал «на землю». А Борода, напротив видимо поняв, что Колыванов может договориться и ему поставят недостающие дни, решил упредить Колыванова, поэтому капал ему на мозги в течении нескольких дней, чтоб Колыванов написал заявление. То есть его задавила жаба, что Колыванов не работал в январе, а денежку вдруг да и получит!
- Магарыч с меня, - не то в шутку не то всерьёз сказал тогда Колыванов Онфриенко,
а тот на полном серьезе ответил:
- Вообще не пью!
Сказал, как отрезал.
Но это была явная ложь. Онуфриенко пил. И даже не стеснялся употреблять на работе.
Вот и в субботу, восемнадцатого февраля, Онуфриенко появился на работе в нетрезвом состоянии. Абарцумов ушедший уточнить у него задание на день, вдруг вернулся из прорабской с ошеломляющей для него и для всех новостью: «Он уволен». Это была суббота.
Меж тем на стройке происходили перемены. В бригаду Абарцумова влились еще два специалиста; точнее один специалист, а другой разнорабочий. Разнорабочий родной брат Азика, а второй Александр Протасов. В принципе он здесь и работал, но остался без бригады, так как те, с кем он трудился, уволились. Абарцумов, Молдавский и Протасов друг друга знают давно, так как приходилось пересекаться да и не единожды на других стройках города. Абарцумов о Протасове отзывается как о специалисте возвышенно и с пафосом: «У-у-у – это каменщик от Бога…»
Действительно Сашка таковым и был. Колыванов с Протасовым быстро нашли общий язык. Протасову тоже под пятьдесят. Он старожил города. Родом с Киевской области. Сашку отличают уравновешенность, юмористичность, рассудительность и независимость.
С таким работать любо дорого.
Другая перемена коснулась Абарцумова и Молдавского. Абарцумов был отстранен от бригадирства. Да он уже и сам не желал из-за своих никудышных нервов бригадирить. Так как, то и дело дня на два ложился под капельницу. По его словам, за это бригадирство его ругала и жена. Бригадирские бразды правления взял на себя Молдавский.
В ту же субботу на объект заявился и генеральный директор «Ситрона» Руденко Марк Ефимович. Случился небольшой конфликтик. Бригада Абарцумова-Молдавского начала с этой злополучной субботы работать во вторую смену. Те, кто работал в первую должны были нагреть песок для приготовления раствора для работы второй смены. Но они этого не сделали. Саид, брат Азика ушел греть песок, но когда он теперь нагреется - неизвестно.
На стройке тишина. Бригада Молдавского сидит в вагоне и режется в карты. Эта «неестественная тишина» не прошла мимо генерального. Он сразу все понял.
- Почему сидим? Почему не работаем, - задавал он в прорабской молодому мастеру Евгению, недавно появившемуся на объекте вопросы.
Тот естественно рассказал, всё как было. А куда денешься! Сибирская зима в самом разгаре. Морозы трещат будь здоров! Только на раскаленном, как говорили работяги, до красна песке и можно сделать качественный раствор, иначе он будет быстро мерзнуть, да и своих вяжуще-цементирующих свойств не будет иметь. Песок все ж к пол-одиннадцатому ночи был нагрет и работа возобновилась. О том, что Абарцумов уволен все члены бригады восприняли, как шутку. Но утром эта новость оказалась совершенной правдой. После ночной смены, переодевшись в чистое, мужики сидели в вагончике и домой как бы не спешили, хотя сегодня и выходной. Абарцумов эту ночь с бригадой не работал, так как он «уволен»
- Так почему, как и кем ты уволен?! – воскликнули Салих и Молдавский одновременно, обращаясь к Абарцумову.
- Так уволен. Вчера утром я снова сильно поскандалил с Онуфриенкой. И он мне сказал, что я уволен.
- Да, ну-у, - вяло проговорил Молдавский и умолк, обдумывая сказанное. «туда тебе и дорога», - проговорил он про себя.
Почему он так подумал? Потому что Абарцумов неустанно лез к новоявленному бригадиру с «советами» и «подсказками» и это здорово раздражало Молдавского. Но он всегда себя сдерживал.
В это утром Абарцумов подскочил в вагончик, потому как жил рядом со стройкой поболтать с мужиками.
Ох, любит он почихвостить начальство! Хлебом не корми, дай его, «любимое» покритиковать. Узнав, что вечером заявлялся генеральный директор фирмы, Абарцумов посерьёзнел и, отхлебывая горячий чай, сказал в отношении ген директора совсем не то, что от него обычно привыкли слышать. Он вдруг стал нахваливать хозяина фирмы.
Он мне говорит:
- Ты не представляешь, каких усилий мне требуется, чтоб достать вам денег на зарплаты. Пробить и то и это…
- Это ложь чистой воды, - возразил ему вдруг Колыванов.
- Ну почему, Кость, ложь? Народу сам видишь сколько и каждому дай более менее
достойную зарплату.
- Повторяю: это ложь чистой воды. Денег у него не меряно. Потому что заказчик наисерьезнейший – администрация города.У администрации тоже денег не меряно.
Я уверен: фирму Руденко спонсируют от пуза. Администрация заинтересована в быстром и качественном строительстве, поэтому на средства скупиться не будут.
А здесь получается всё наоборот. Руденко со строительством затягивает. Вот здесь на нашем объекте должны стоять этажи, а их нет. Только-только перекрыли цокольный этаж.
Руденко сам не строитель. Он просто прихлебатель, положивший лапу на это строительство. Иной раз посмотришь на эту камарилью и возникает ощущение, что их задача рубить бабло, а строительство так… как пойдёт.
- Это точно, - подхватил Молдавский сказанное и добавил: - Действительно: бабла у
них не меряно, и пусть Руденко не прибедняется, что у него нет денег на зрпалаты.
- Нашёл добродетеля, - бросил Колыванов в лицо Абарцумову. – Да ему глубоко начхать на всех нас этому Руденке. Чего уж ты так его нахваливаешь?
К удивлению Колыванова Абарцумов озадачивающе и несколько недобро посмотрел на того, но так больше ничего и не сказал.
Прав был Абарцумов только в том, когда произнес фразу: «Народу сам видишь сколько». И действительно: народ всё прибывал и прибывал. Приехала большая бригада монтажников из Северного Казахстана. Вернулись башкиры. Темпы строительства вроде б как увеличились, но не намного. Закончили первый этаж и постепенно переходили на второй.
В понедельник Абарцумов поехал в контору, якобы увольняться. Ведь ему ясно сказали: «вы уволены». И Абарцумов непонимающе и жалостливо и в кадрах и всем знающим его начальникам вещал, что он уволен.
- Как уволен? – восклицали «ошарашенные» этой новостью служащие. «Кто вас уволил?» - подхалимажно вопрошали они.
И Абарцумов со смешочком и озадачивающей улыбочкой обсказывал всем обстоятельно, что он уволен Онуфриенкой, а за что про что и сам не знает.
Его, как ребёночка утешали:
- Да никто вас не увольнял. Где заявление? Где приказ? Где какие-другие бумаги? Нет ничего! Мы вообще впервые слышим про ваше увольнение. Идите и спокойно работайте.
И «ребёночек» снова приехал на работу. Ребеночек сквозь смешок взахлеб рассказывал
об этой его оказии с увольнением мужикам своей бригады.
В тот же день по объекту пронеслась весть о том, что Быков и Онуфриенко уволены; уже и заявления их подписаны. И это действительно оказалось правдой. «За одного битого – двух небитых увольняют».
Онуфриенко можно было бы и не увольнять. Он как руководитель ещё так сяк.
Но Быкова работяги возненавидели. Колыванов лично слышал как он изрёк:
- Кто будет ездить в контору на разборки из-за зарплат, тот будет получать ещё меньше.
И это действительно были его не пустые слова. Быков безобразен как своей моралью, так и своей физической неуклюжестью и своей чрезмерной полнотой. Этот студень
еле-еле передвигает ноги по объекту. Он почти не выходит из прорабской, а больше сидит за компьютером и, как говорят мужики, режется в нём в карты. Его синюшные, оттопырены губы, асматическая одышка, стеклянный взгляд говорят о том, что этому человеку всякая работа противопоказана – только сидеть дома.
И все-таки возникало ощущение, что Абрцумов в конторе хорошо «постучал» на Быкова и Онуфриенко, коль тех так резко уволили. Абарцумов не такой простой каким хочет казаться. Похоже, он действительно потаённый стукач. Во всяком случае, он пожертвует любым ради своей бригадирской карьеры. В том же декабре как-то приезжает Колывнов на работу и пьяный Фатих ему буквально сквозь слезы вещает:
- Костя, Костя – послушай, что я тебе скажу. Мы с Азаматом уволены. Борода нас заложил. Сказал, что мы пьяные. Приезжал Герасименко. Тот спрашивает Бороду: «Что
с ними делать? Оставлять их в бригаде и ли будем увольнять? Каково твое решение будет, так и сделаем». Борода говорит: «Мне такие работники не нужны – увольняй их…» Так что мы с сегодняшнего дня уволены.
Абарцумов многое от своей бригады скрывает. Его действия можно распознать только по случайным опрометчивым поступкам. Теперь из бригады никто и не сомневался, что он стучит.
Вот и закончился февраль. Время неумолимо бежит вперёд. Отсвистели февральские вьюги. Солнечные погожие, с легким морозцем дни, установились в городе. Сегодня первое марта.
Бригадирство въелось в Абарцумова и пронизало его насквозь. Эта его профессиональная черта не дает ему покоя и заставляет его, даже будучи отстраненным от этой скользкой для него стези, словесно буйствовать и поучать.
- Ты с ними (мастерами) – советует он Молдавскому, - не разговаривай – это всё бестолку. Сразу выходи на Герасименко и ним толкуй, а с этими дураками бесполезно о чем-то говорить.
Абрамян Виталий Георгиевич в одну из ночных смен, взял да и перекрыл межэтажной плитой одну из сторон незакрытого подъездного пространства. Не согласовав это с бригадой Молдавского. Теперь ни раствор, не пеноблоки в этом месте уже не подать. Можно подать их только с другой стороны подъезда, но это уже усугубляет и затормаживает работу бригады, так как много чего придется растаскивать на руках в разные концы подъездов. Абрамян, однозначно, в работе, а точнее в её последовательной и разумной организации мало чего смыслит. Делает большинство наобум или как надавят сверху. Может, Абарцумов и прав в том, что надо почаще «звонить» наверх, потому как от этих мастеришек толку, как от козла молока.
Недавно Абарцумов был раздосадован необычайной каверзой устроенной Олегом Трофимовым. Тот долго не мог найти свой «нашейный хомут», купленный им специально на морозы в «Спецодежде». Так и не найдя его, ему вдруг подвернулась вязаная спортивная шапочка. Мороз, несмотря на март месяц не с того не сего окрепчал, да еще и ветерок подул хороший. Нечем Олеже прикрыть свое худосочное и больное горло. Он не долго думая, отрезает верх попавшееся под руки шапочки и, как «хомут» напяливает на свою шею. И вот в один из дней Абарцумов замечает изделие своей жены изрезанным и предназначенным не для его большой головы, а для тонкой Олеговой шеи.
- Да я не знал, что это твоя шапочка. Она сто лет тут, в углу валяется, - оправдывался Трофимов. – Да и твоя ли она? – добавил он.
- Да я чего не вижу… - мягко напирал на Трофимова бывший бригадир, - что это МОЯ
эту шапочку мне на день рожденья вязала. Уж чего-чего, а вязку-то я её знаю.
Трофимов молчал. Умолк и Абарцумов. Умолк потому, что боялся с Олегом разругаться вдрызг. Он, видимо, итак заметил похолодание в их отношениях, которые ранее можно было назвать дружескими. Абарцумов боялся стать в бригаде волком-одиночкой. Вроде б со всеми откровенничает, кроме Колыванова, а на самом деле он мало кому интересен как «друг» или приятель. И здесь Трофимов попал в точку, сказав, что с ним мало кто хочет работать. Работать, а значит, и быть в приятельских с ним отношениях.
* * *
После того, как Колыванов высказал ему в глаза то, что он думает о генеральном директоре, Абарцумов затаил на Колыванова зло, но явно не выпячивал его и вел себя как бы обыденно. Но далее с Абарцумовым стали происходить другие метаморфозы. Бригадирство свое, как известно, он потерял. Вот тут и начала обнаруживаться двойная мораль Абарцумова. Весь его коммунистически-стахановский пыл иссяк. Он даже не встал на кладку, как каменщик высокого разряда, а хитро прилепился к Азику и стал тому подсобничать. Колыванова всё время подмывало спросить Молдавского: почему Абарцумов не встает на кладку, а спрятался за Азикову спину и тихо шлангует.
Не он ли еще недавно напрягал нас по полной программе, принуждая работать на дядю до семи и бился за кубы? Впоследствии Абарцумов пошел ещё дальше. Из какого-то источника выудил и то, что даже работая до пяти, у бригады получается большая переработка. Следуя новой логике Абарцумова надо работать до четырех. Взвинчено-психованное настроение Абарцумова проявлялось в пустой (обязательно) охаивающей
кого-нибудь болтовне каждый день. Но на это уже мало кто обращал внимания. Бросалось в глаза другое; его явное нежелание работать. Он привык только бригадирить.
То есть, кричать громогласно с этажей вниз: «Раствор давай! Кирпич давай!» Ну еще и принимать этот кирпич и это раствор на этаже. И то, как заметил Колыванов, это делалось шумно. Бригадир выкрикивал и два-три каменщика бросали мастерки и подбегали к Абарцумову помочь тому принять поддон кирпича или раствор.
Зарплата за январь, за февраль месяцы равно как и за ноябрь оказалась такой же никудышной. Самой обидной оказалась январская. Ведь Молдавский, Азик, Салих и Трофимов, кроме Колыванова и Протасова вышли аж третьего января! У Молдавского никаких слов не было… у него буквально отвисла челюсть, когда он «черной» зарплаты получил лишь девять тысяч. Да он был просто шокирован этими копейками! А ведь на алтарь стройки были положены, почитай, все новогодние праздничные дни, в которые бы они могли преспокойно отдыхать. Колыванов отработал в январе всего лишь пять дней,
но получил за них, в общей сложности, восемь тысяч. Однажды, когда зашел разговор о злополучной январской зарплате Абарцумов спросил Колыванова:
- А у тебя сколько за январь получилось?
- Да я не работал… у меня там всего пять дней вышло…
- Ну, все равно, - не отставал тот, - сколько на руки получил?
- Шесть тысяч, - соврал Колыванов.
- О! – изумился бывший бугор. – Больше нашего получилось на раскладе. А у нас
по тыще на смену не вышло.
Колыванов удивился этому интересному факту. Получается: чем меньше у тебя дней в
табеле, тем больше начисление. «Они, похоже, - с юморком рассуждал про себя Колыванов, - в конторе думают так. У парня мало дней – жалко парня! Давайте-ка мы ему подбросим немножко деньжат, чтоб не убёг…» Смех, но на самом деле так и получалось.
Сам собой выводился антидевиз: Меньше работаешь – больше получаешь!
Бригада расходилась по рабочим местам, когда к прорабской подъехал Герасименко. Молдавский, завидя главного инженера, пошел к нему. Абарцумов это увидел и, когда Молдавский вернулся на объект спросил того:
- Ну что? - поплакался?
- Ты о чем? – не понял его Молдавский.
- Ну, насчет январской зрплаты спрашивал, почему она такая мизерная?
- А чего спрашивать! Он давно всем все объяснил: «Такие расценки. Чего я могу сделать». Вот его слова.
Абарцумов, вероятно, думал, что и Молдавский за зарплату будет грызться, как он сам.
Но Молдавский ясно понял, что плетью обуха не перешибёшь. И вел себя с начальством чисто делово и серьёзно. Если б он поступал с начальством, как и Абарцумов – это было бы просто смешно. Абарцумова на такие подвиги двигал исключительно его инфантилизм, которым он тоже явно был болен. Плюс привычка конфликтовать и выпускать пар.
И действительно: куб кладки пенобетона стоил 710 рублей. Ну, откуда взяться нормальной зарпалте, если расценки или устаревшие, или искусственно заниженные
минимум вдвое.
Колыванова с каждым днем удивляли всё новые и новые оттенки характера Абарцумова, перемешанные с упомянутым инфантилизмом.
Сашки Протасова снова нет на работе. Ну, загулял парень! – парнишка, парень молодой! Абарцумов, сидя за картами, а он в это время проигрывал, и это был уже не добрый знак сам по себе. Упомянул не с того не с сего Сашкино имя и постепенно распаляясь, начал костерить Сашку на чем свет стоит. Закончил свой грустный монолог коротко и жестко:
- Да нет! Я его бить не буду, а так… мочкану разок хорошенько… и всё! Заколебал он… сколько можно терпеть.
«Зачем терпеть? Кого терпеть? Кого мочить? За что мочить?» Совершенно никому непонятный монолог Абарцумова. Чего Сашка лично ему сделал плохого, что так можно было заявлять. Ну, гуляет человек и гуляет! Какое твое дело? Придет и перед кем надо ответит за свои поступки. Бригдирские амбиции так и не дают Абарцумову покоя.
Колыванов по комплекции много меньше Абарцумова, но его так и подмывало несмотря на возраст схлеснуться с Абарцумовым; хотя бы побороться на руках, прощупать, что он в физическом плане из себя представляет.
В этот день авторитет Абарцумова еще более упал. Играя в те же карты, в козла:
Салих с Абарцумовым, Трофимов с Азиком. Трофимов сбросил по ошибке не те картинки; решил на той же ноге их вернуть и сбросить нужные. Но Абарцумов упредил и
своей лапой небрежно и психованно отшвырнул карты Трофимова в сторону, да так, что они попадали на пол. Лицо Трофимова, узкое и, обычно, красное было под цвет его ярко-оранжевых волос, а тут оно сделалось в миг лилово-быгровым. Трофимов привскочил и стал неистово ругаться на Абарцумова, так ругаться, чтоб уже завязалась драка, да выяснить конкретно отношения, решить сполна все несуразности и человеческие обиды. Но как ни странно, всегда крутой Абарцумов, тоже покраснел и поблескивающим взглядом, молча посматривал на Трофимова и вяло, и трусовато что-то про себя лепетал. На него в тот момент просто жалко было смотреть.
Этот день весь какой-то был всполошенный и конфликтный. Молдавский ругался на то, что монтажники долго монтируют колонны, тем самым, задерживая кран, и не давая каменщикам плодотворно работать. Абарцумов и здесь подсюсюкнул в своей излюбленной манере:
- Не-е, с ними бесполезно ругаться. Надо идти и жаловаться самому Герасименко, только он может дело исправить.
Изредка у Колыванова возникали ассоциации и проводились параллели между
«Стройтранстехнолоджи», где он работал ранее и «Ситроном», где он теперь трудился.
Они разительно отличались друг от друга. И прежде всего организацией труда. В «Стройтранстехнолоджи» такой расхлябанности, как в «Ситроне» не было. Там была,
если не жесткая, то необходимая для нормального производства дисциплина. Прораб мастер, начальник стройки жестко контролировали весь строительный цикл и проведение
работ. Их профессиональный опыт позволял им все видеть, контролировать и указывать на недостатки допущенные в работе. Их, как правило, и не было, но если они случались, то их с неимоверным скандалом для нерадивых – переделывали. В этой организации все было поставлено на серьёзную основу. Если в «Ситроне» имелся всего один перфоратор и то на три города, то в «Стройтранстехнолоджи» всяческого инструмента было не меряно. Утром, получив задание, рабочие шли на склад и получали буквально все необходимое, что им в этот день надо было для работы. В «Ситроне» с инструментом – беда. Когда устанавливали первые колонны цокольного этажа, то в нескольких местах башмаки под колонны были смещены к наружным стенам. Для того чтобы их установить строго по осям, в наружных стенах (в блоках) надо было отдалбливать сантиметров пять-шесть вглубь. Колыванов получил задание делать в местах установки колонн прорези болгаркой с алмазным диском, чтоб легче было отдалбливать перфоратором. Вот тогда-то и ждали перфоратор двое суток, когда его привезут с другого объекта и из другого города. Кстати, когда Колыванов начал делать эти прорези, где облако бетонной пыли его буквально накрывало, кто-то не вытерпел и крикнул:
- Респиратор надень!
Стоящий рядом Абарцумов тоже взвопил:
- Да на … он нужен!
У Колыванова резануло слух. «Вот чмо, - подумал он про себя, - не своё здоровье, а до чужого ему нет никакого дела. Пусть гробит. Главное работа». А ведь бетонная пыль оседает в легких и оттуда уже не выходит.
Одной из положительных сторон «Ситрона» было то, что местных работников устраивали на работу официально, т.е. по трудовой. Приезжие оформлялись по договорам.
Тогда как в «Стройтранстехнолоджи» выдавались липовые трудовые договора, но потом и их выдавать перестали. Работника скрепляла с организацией его непосредственная работа и заработная плата, которую он получал. Грубо говоря, в организации рабочий был полное никто. Ни тебе больничного, ни отпуска, ни компенсации за него, ни страхового медицинского полиса. Ничего тебе нет! Как у Маяковского: «Ни тебе аванса, ни пивной –
трезвость!..» Причем расценки не ахти какие. Даже на монтаже спортивного сооружения,
где трудился ранее Колыванов, они были минимальными.
А ведь на стройке самые высокие расценки - только на монтаже.
Тогда же, когда устанавливали фермы, это в монтажных работах была одна из сложных строительных операций, пообещали премию. Но и с ней прокатили. Монтажники утерлись. Колыванов в самом начале монтажных работ сломал пяточную кость левой ноги. Как сломал? Они выгружали привезенные «с земли» металлоконструкции. При подъеме груза, он вдруг резко пошел на Клыванова, тому ничего не оставалось, как прыгать на асфальт, причем прыгать стремительно и резко, так как его запросто могло прошарашить грузом по ребру борта машины, на котором он стоял. Только то, что он быстро сообразил и резко прыгнул, спасло его от большего увечья. Это быстрое приземление с приличной высоты пришлось не на носки, а на пятки, одна из которых не выдержала такой нагрузки. Больше месяца Колыванов проходил в гипсе, всё переживая, что монтаж пройдет без него. Тогда же Сергей Васильевич Щетинин ему сказал по выходу после травмы на работу:
- Константин, мы тебе по среднему все эти дни, что ты был с травмой - оплатим. И присовокупил: - Потому что ты очень хорошо работаешь. Эти слова для Колыванова многого стоили. Так как за все годы, что он проработал в нефтянке – ему этого ни разу никто не сказал. И не потому что он там плохо работал, а потому что были периодические залеты по пьяному делу.
Колыванов зря тогда беспокоился, что ему не хватит монтажных работ; хватило с лихвой! Работали по 11 часов в день – воскресенье выходной. Причем монтаж пришелся на самые зимние северные морозы. Так что он и его товарищи испытали себя на прочность – будь здоров как!
Да в «Ситроне» больничный оплачивался. Но ведь по совершенно бросовым расценкам. Вывод напрашивался сам собой: и тут и там рабочие были поставлены в заведомо проигрышные условия. И тут и там сокрытие фактических сумм на выплаты зарплат. И, естественно, уход от стопроцентной уплаты налога. Колыванов с удивлением отмечал: есть ли вообще в стране не криминальный, а исключительно честный бизнес.
На западе за неуплату налогов дают огромные срока. У нас же, - думал он, - это в порядке вещей. Обман государства и рабочего класса диким капитализировано-воровским способом налицо. И все-таки в «Сторойтранстехнолоджи» за счёт того, что там была установлено почасовая оплата труда, работяги были в некотором выигрыше: больше часов – больше денег. Он еще приметил и то, что от всякого нашего доморощенного бизнеса попахивает скотством: бессовестностью, наглостью, равнодушием… Моральная составляющая из него безжалостно выдернута; она всегда там будет лишней. Она никак не вписывается в эти структуры. Потому что этот бизнес замешан на одичало-пошлой основе, где в ходу волчьи нравы и правила. Он как-то прочитал интервью одного видного и порядочного экономиста и с его категорично-резким суждением в отношении российсского бизнеса, (да и не только бизнеса) нашел своим мыслям подтверждение. Ученый прямо сказал: «Чтоб в нашей стране пошел модернизационный процесс, развитие малого и среднего бизнеса по цивилизованным меркам – нам всем надо сначала выйти из скотоподобного состояния, а потом уже думать как проводить глобальные реформы в стране». Да-да, он так и сказал. Колыванов наблюдая эту обескураживающую действительность, да и не только наблюдая, а чувствуя её своим хребтом, подписался бы под каждым этим словом. Ну, как тут не подтвердишь, что нам надо сначала «очеловечиться»? Полное одичание!
Меж тем, стройки «Ситрона» обрастали новыми новостями и переменами. Киргизы после того, как их кинули с январской зарплатой – отказались работать и все скопом уволились. И кто теперь, скажите, будет осуществлять заливку швов межэтажных плит перекрытий и шахт лифтов. Кто, скажите, это будет делать? А у этих ребят технология заливки была отработана. Они кропотливо и уперто проделывали эту нелегкую и сложную работу. Особенно по отливке из бетона шахт лифтов, где требовались слаженность действий по установке надежной опалубки для заливки, в морозные дни и метели. Кто же их теперь заменит? Бедный главный инженер! Почему он так запросто расстается с теми,
кто хочет и умеет работать. Неужели сэкономленные на работягах копейки важней всего на свете, важней своего рабочего места, важней этого, в принципе, серьёзного и так необходимого твоего же родного города строительства? Н у и глупость! Совершенно никакой логики в действиях руководства «Ситрона» нет. Почему они гадят в свой собственный карман?
Ан нет! Колыванов почесал затылок еще более нахмурился и продолжил размышлять.
«Нет, не только себе, но и администрации города, а еще конкретнее, как бы сказали в советские времена, жителям этого города. Ведь это они, живя, порой в своих ветхих и аварийных домишках, ждут долгожданное человеческое жилье. Еще есть и такие, что ждут его всю свою сознательную жизнь. Сам Колыванов из того же числа».
Да, Администрация заинтересована в быстром и качественном строительстве жилья,
Но ни того, ни другого нет. На дворе двадцать первый век, а перемычки на дверные проемы ставят деревянные. Вновь прибывшие украинцы с усмешечкой и чрезвычайным удивлением это отметили.
- Они же сгниют, - заметил бригадир украинцев.
- Как сгниют, - возразил было ему стоящий рядом Трофимов. – Мы же их «пропиткой» пропитали.
- Ну и что? – засмеялся вновь прибывший бригадир на несерьезный довод Трофимова. Это же д-е-ерево!
Монтажников с Северного Казахстана стали принуждать вести не только монтажные работы, но и выполнять всю работу вместо уволившихся киргизов: отливку шахт и заливку швов межэтажных плит перекрытий. «Казахи» дружно пошли в отказ.
Восемнадцатое марта 2013 года ознаменовался в строительной кампании «Ситрон»
дружным увольнением всех казахстанских монтажников по собственному желанию. Они
так и не согласились на дополнительные работы. На объекте осталась лишь бригада Молдавского-Абарцумова. Они в «гордом одиночестве» продлолжали работать не покладая рук.
Кстати, тем же утром случился небольшой казус. Как только бригада вышла на объект,
неожиданно на первом этаже появился новый начальник участка. Одет он был в болоньевую короткую куртку, джинсы и несмотря на морозные мартовские дни был обут в модные кроссовки. Лицо узкое с большим, но не широким выделяющимся на лице носом. Прямыми светло-русыми волосами. Голубые глаза просматривались из-за больших, очков в роговой оправе. Он высок ростом и немного сутул. Он подошел к Молдавскому с вопросом-нареканием.
- Почему, - резко и недовольно подступился он к Молдавскому, - вы, минуя меня…
через мою голову, решаете вопрос о переводе вашей бригады на монтажные работы вместо «казахов»?
Молдавский ошарашенный таким подходом и таким вопросом обескураживающее проговорил:
- Помилуйте! Впервые от вас такое слышу!
Они еще обменялись парой реплик и начальник участка также резко проговорил:
- А ну идем со мной.
И они ушли в прорабскую, по все вероятности «на очную ставку». А вот с кем? Осталось неизвестным.
А оказалось, что еще в пятницу главный инженер Герасименко, завидев проходящего возле фасадной стороны здания Абарцумова спросил того:
- На монтажные работы пойдете вместо «казахов»?
Естественно, что ответ Абарцумова был положительный. Непонятно только почему Герасименко спросил именно его, а не бригадира или еще логичней не бригаду, а именно его, Абарцумова.
Молдавский узнал, что согласие на монтажные работы дал Абарцумов. Но в коллективе Абарцумов лепетал уже совсем другое, что пошли бы они подальше со своим монтажом. Работаем на своем месте, да и работаем! Мол, что еще надо?
Вот такой нюанс случился утром. «Казахи» ждали до обеда расчета и, видимо, его получили, так как после обеда они уже не появились.
Все ошарашены небывалым потоком рабочей силы проходящей через строящиеся дома. Дела на стройке шли как бы все хуже и хуже. И в плане зарпалат и в плане организации труда. Не стройка, а какой-то проходной двор. На строительной площади
обозначенной символом Д-3, где должны были начинать строить кирпичные двухэтажные дома, тоже пока все заглохло. Сваи не забиваются из-за отсутствия соответствующей этим работам техники. Полгода улетело впустую.
На другой день, т.е. 19 марта, «казахи», о которых думали, что они уехали окончательно, вновь появились на объекте. Они что-то ходили туда-сюда. В этот раз Трофимов и Колыванов пошли на перекур, тогда, когда все уже попили чай и выходили на объект. Раствор еще не был готов и Абарцумов вернулся в вагончик, подождать когда, подадут раствор. Колыванов пил чай, когда в другой половине вагона началась сильная мужская ругань. Это спорили «казахи». И спорили они из-за денег. Один из них вышел и вслед за ним вылетела каска. Он меньше минуты был на улице, как снова пошел к своим со словами:
- Сейчас салагам буду хари бить…
Он затворил за собой дверь и несусветная громкая ругань вновь послышалась за дверями второй половины вагона. Наконец мужицкий грубый спор готовый вот-вот перейти в свирепую драку – резко смолк. Двери распахнулись и они по одному стали выходить на улицу. Кое-кто из них заходили попрощаться с сидевшими в вагоне Колывановым, Трофимовым и всё еще сидевшим Абарцумовым.
- Ну, бывайте, мужики, мы уезжаем, - заговорил один из них в черном блестящем пуховике, лет сорока, плотной солидной комплекции и немного рябоватым лицом. – Мы уедем, может быть, вам лучше станет; зарплата выправится, говорил он с сожалением и некой грустью в глазах. Тем более поговаривают, что ваш город скоро закроют. Так вам вообще лафа здесь будет. А мы, видите сами, уезжаем ни с чем. Вот вырвали на обратную дорогу – и всё! И, наверное, слышали про наше дело?
- Да так…- отозвался Трофимов.
- Короче, наш бугор Петя со своим брателлой получают на бригаду бабки и Петин брателла с этими бабками сваливает домой. Нам кинули просто копейки на прокорм.
Слышали наверно? Мы уже позвонили домой и сказали, что как только Петя появится
в наших краях, чтоб его там начали напрягать. Но скоро мы и сами подъедем. Ой! Не буду говорить, что там будет с Петей… Ему кранты, - заключил «казах». И хотел было уже идти, но снова вскинулся и заговорил дальше:
- Кстати, он оказался стукачом. Буквально всё, что мы здесь говорили и делали – знало
начальство. Да и про вас, - кивнул он на мужиков Молдавского, - тоже стучал. Вот про тебя, - нагнулся он к Абарцумову и, заглядывая в его лицо, - говорил, что ты хреновый мужик и что с начальством тоже вась-вась.
Абарцумов поднял на него глаза, но снова их резко опустил и весь как-то неимоверно сжался.
- …А мы говорим: да где хреновый?! Мы с тобой тогда разговаривали …тыры-пыры –
сразу нашли общий язык. Так ведь?
- Да… да…- мямлил покраснеший и оробевший внезапно Абарцумов.
- Ну, ладно, мужики, надо бежать. Счастливо оставаться.
- Вам счастливо доехать, - крикнули ему вдогонку Трофимов и Колыванов.
Как только «казах» ушел, Абарцумов резко подорвался и тоже пулей выскочил из вагона. Для Колыванова слова «казаха» много значили. Теперь он на сто процентов
убедился, что Абарцумов стукач. Абарцумов последнее время стал помягче относится к Колыванову, но все равно Колыванов понимал, что для Абарцумова он, как красная тряпка для быка. Абарцумов нутром чувствовал, что Колыванов раскусил его сущность, его характер, его психологию. Одним словом, понял, что за человек Абарцумов. Присутствие Колыванова всегда как бы закрепощало действия и высказывания Абарцумова. Колыванов как бы не давал Абарцумову индульгенцию на вседозволенность. Если другие члены бригады на любую бессмыслицу сказанную Абарцумовым кивали головами и ложно подхихикивали, то Колыванов этого не делал. Он во всех вопросах был прям и говорил без обиняков. Конечно же, он не был лишен и чувства юмора. Может, шутить не очень-то и умел, но шутки подхватывал и смеялся над ними залихвастски и от души. Как смеялся он недавно над рассказанным Азиком анекдотом про колхоз. А анекдот он вспомнил потому, что Салих тоже в шуточку сравнил «Ситрон» с колхозом. Азик, поглядывая с улыбочкой в окно вагончика и помешивая горячий чай ложечкой, настраивался мысленно на рассказ анекдота про колхоз.
- Ну, слушайте! – обратился он к балагурившим о чем-то мужикам, вновь улыбнувшись своими поблескивающими золотыми зубами, сочными большеватыми губами и красивыми карими глазами.
- Все в внимании! – повернулся к нему Трофимов.
- Так вот! В одном из сел рушится колхоз. Разваливается прямо на глазах. Никто ничего не может поделать, чтоб остановить этот разрушительный процесс. В красном уголке административного здания колхоза идет собрание по поводу разрушения их детища. Все руководство, весь колхоз в сборе. Председатель спрашивает:
- Товарищи, ну предлагайте, что будем делать, чтоб остановить это чудовищное падение нашего хозяйства? Как нам его остановить?
Все молчат. Вскакивает Петров и выкрикивает:
- Дайте я скажу!
- Да погоди ты! – обрывает его председатель, - знаем мы тебя – всё равно ничего хорошего не скажешь…
Петров умолкает. Встает зам. председателя:
- Что ж вы, товарищи? Поактивнее, поактивней давайте! На кону наша с вами жизнь
и существование? Что же вы?
Снова вскакивает Петров.
- Дайте я скажу!
- Да погоди ты! – так же обрывает его и зампредседателя. Наслушались твоих глупостей.
Тишина. Снова председатель.
- Так что? нет выхода из нашей сложившейся ситуации? Нет вариантов? Так и будем молчать? Расстроенный председатель садится, а Петров разгоряченный и пылающий вновь вскакивает:
- Дайте я скажу!
Да говори, шут с тобой, - не поднимая головы, произносит безнадежно председатель.
- Вот что! – заговаривает горячо Петров. Давайте купим два куба фанеры, построим самолёт и улетим отсюда к чер-ртовой матери!
* * *
В этот же день, после обеда наконец-то появился Сашка Протасов. Единственный человек в бригаде, к которому лежала душа Колыванова. Они практически одногодки.
Сашка родом из-под Киева. Он простой и незлобивый мужик. К таким всегда тянуло Колыванова. Он крайне претенциозно относился к «пальцегнутикам» как он называл людей мнимо гордых, заносчивых и тщеславных. И таких стало много. Каждый, как говорится, теперь старается жить со своим индивидуальным уставом, не взирая и даже порой не замечая «уставы» других людей. И с этим же своим «уставчиком» он прётся во все двери, причем, полагая, что его устав должны уважать исключительно все.
Сашка недолго пробыл с мужиками; немного еще побалагурил, занял у Колыванова 100 рублей и ушел домой, пообещав, что завтра непременно выйдет на работу. Знал бы он
как высказался насчет его Абарцумов, сказав, что как только Сашка выйдет то «бить его сильно не будет, так только тырцанёт его разок – и всё!» Конечно, теперь всем понятно, что Абарцумов неисправимый словоблуд.
Над Абарцумовым стали даже за глаза посмеиваться и подшучивать. Этим утром в ожидании приготовления раствора сели играть в карты. Играли в козла. Пара на пару.
Колыванов с Азиком, а Абарцумов с Модавским. И первую, и вторую партию Абарцумов проиграли вчистую. А вторую партию со счетом 14- 2; то есть с «хвостом». Колыванов еще и рассмеялся пришучивая всякой словесной дребеденью над Молдавским и Абарцумовым.
Абарцумов встал из-за стола мрачнее тучи, молча оделся и вышел.
- Все, мужики! – проговорил шутливо и иронично Азик, - Гена не в духе! Бойтесь его!
Сейчас начнёт коники выкидывать.
«И всё же, - порой рассуждал про себя Колыванов, - над необъснимым для себя фактом, что он в этой бригаде как бы чужой. Нет той идиллии в отношениях между членами бригады, нет той откровенной сплоченности и взаимопонимания каковы были в других рабочих коллективах, где приходилось Колыванову работать. Все время ощущается кокой-то холодок во взаимоотношениях между членами бригады. Нет той спаянности и солидарности, какая обычно присутствовала и возникала сама собой в советские да и в постсоветские времена. Может, потому что мы все разных национальностей? – продолжал рассуждать Колыванов. Но ведь несмотря на это в бригаде есть лад и понимание, нет откровенных конфликтов ни на национальной почве, ни на какой другой. Неужели нас современная жизнь, современные устои и нравы так изменили, что уже не будет той благостной атмосферы, в которой жилось когда-то так
легко и красиво, романтично и весело, дружно и счастливо? В ближайшее время навряд ли,- с горечью и ностальгией по прошлым временам ответил сам себе Колыванов. Сегодня
«казахи» чуть не поубивали друг друга из-за каких-то копеек. Люди, которые быть может, знают друг друга с детства, работают и живут бок о бок годами. Вот уж воочию: «Не мы такие – жизнь такая!» Лучшего ответа на эти вопросы и не сыщешь…» - подвел короткое заключительное резюме под своими размышлениями Колыванов.
С каждым днем приближение весны, особенно в солнечные погожие дни, чувствовалось все сильней и сильней. Как заметил Колыванов, и на север весна стала приходить раньше, нежели в былые восьмидесятые годы. Да, все в этом мире меняется: И природа и человек.
В полдень с крыш вагончиков начинала падать капель. Снег на обочинах дорог почернел. Шапки снега плотно лежащие на ветвях кедров, сосен и елей, мякли под солнечными лучами и обрушивались в определенный момент в плотные лесные сугробы, лежащие под деревьями. Ветви, освобождаясь от снежного бремени, долго раскачивались, словно радуясь своему освобождению из этого белого колдовского плена.
Время шло. А дела на стройке шли ни шатко ни валко. Уволенные киргизы (не все)
возвращались на стройку, видимо решив, что лучше синица в руке, чем журавль в небе.
После уволенных казахов, приехали украинцы; сначала одна бригада, а позже и другая подъехала. Сформировалась бригада монтажников из Омска и работа вновь закипела.
Бригада Молдавского все еще добивала два подъезда первого этажа. И лишь 27 марта трое были отправлены начинать работы на периметре второго этажа. А на первом доделок минимум еще на неделю. В связи с этим мастер Абрамян Виктор Георгиевич каждое утро высказывал свое недовольство тем, что «медленно работаете». Надо отдать должное самому Молдавскому он пахал искренне и от души. Сам старался сделать за смену как можно больше. Перегородки, хоть из пенобетонной плиты, хоть кирпичом «штамповал» почем зря. Своим примером увлекал и других. Все было отлажено. Трофимов и Колыванов делали разметку перегородок санузлов и несущих стен. Делали разметку и сразу делали зачин – выкладывали два-три ряда, чтоб высвободившийся каменщик не терял время на приготовление, а сразу начинал кладку. Такой подход был очень эффективен. Экономилось время. А значит, за смену получалось делать больше.
В противоположность оптимизму Молдавского Абарцумов становился всё более и более пессимистичным и неуправляемым. С понедельника Абарцумов вышел на работу с сильно осипшим голосом и, как он говорит, больным. Его фальцетно-женский голосок вызывал у мужиков улыбку, когда он что-то говорил. А говорил он как всегда много, особенно с утра, и особенно, когда разговор касался Абрамяна.
- Да пошел он,- ругался Абарцумов на Абрамяна, прознав про то, что он сказал про их бригаду, что они слабо работают. – Я вот возьму кирпич, - надевая валенки, сильно при этом дыша и сопя, говорил Абарцумов, - да садану по прорабской-то кирпичом со второго этажа; и посмотрю как он там попрыгает. Или возьму трусы ему на голову свои подойду и надену.
Колыванов слыша такое, взглянул из второй половины вагона, которая теперь была предоставлена им, надеясь увидеть смеющееся юморное лицо Абарцумова, которое конечно же, таким и должно быть у человека, который говорит подобные вещи, чтоб насмешить и позабавить других. Но нет! Он увидел серьёзно-насупленный вид Абарцумова, ищущего на полке свою каску.
Абарцумов стал на глазах превращаться в полное «отрицалово». Кто ему чего не скажет он машинально начинает ответ с «пошёл он куда подальше…», даже толком и не обдумав, чего человек и спросил-то его. Сегодня по этой причине у них произошла
грозная перепалка с Молдавским. Молдавский, не вытерпев выходок Абарцумова, кричал ему снизу на второй этаж, где Абарцумов приступал к работе и ему вдруг что-то не понравилось.
- Ты поменьше кидайся хренами-то и слушай чего тебе говорят, отвечай подобающе – понял? – зло прорёк Молдавский.
Писклявый голос Абарцумова слышался еще какое-то время, но вскоре смолк.
* * *
Во вторник Колыванов отпросился у Молдавского съездить в управу. Но не сказал, что именно в управу, а так, мол, одно срочное дело надо решить. Он поехал в контору на авось, застать там начальника участка, которого в данный момент на объекте не было; значит, в управлении рассуждал Колыванов. Вот там сразу и подпишу заявление на увольнение. Он решил уволиться. И не потому что ему все насточертело, или не устраивало. Просто у него появились другие жизненно-сокровенные планы, которые надо было срочно решать и двигать. Но в управе начальника участка он не нашел. Сказали, что был, но видимо уехал.
«Может, он еще вернется?» - рассудил Колыванов. Время еще есть. «А может, он вновь из конторы уехал на объект?» Он стал звонить Молдавскому.
- Валер, глянь пожалуйста, не стоит ли у прорабки машина нашего Ремезова.
- Нет, - ответил коротко бригадир, - не наблюдаю. А зачем он тебе?
- Да заявление на увольнение надо подписать.
- Ты что увольняешься? – прозвучал изумленный голос бригадира в сотовом.
- Да, надумал.
- Новую работу нашел?
- Нет, просто увольняюсь.
- А чего таился?
В этом месте Колыванов рассмеялся и сквозь смех проговорил:
- Да не хотел раньше времени «шум» поднимать.
- Понятно. Ладно, давай.
Колыванов все-таки рванул на своей машине снова на объект, надеясь там поймать начальника участка. Но он так больше нигде и не появился.
На следующее утро начальник участка Ремизов Владимир Юрьевич и главный инженер Герасименко в восемь часов были уже в прорабской. Колыванов взбирался по трапу в здание, когда его окликнул Молдавский.
- Зайди в прорабскую…
Колыванов зашел и поздоровался с присутствующими.
- Ты чего это надумал увольняться, - вопрошающе и вроде б как удивленно, будто Колыванов проработал в этой фирме невесть сколько лет, спросил его главный инженер и добавил: - Что-то не устраивает?
- Да нет-нет, - начал объясняться Колыванов. Напротив – всё устраивает и ни одного плохого слова ни в адрес коллектива, ни в адрес руководства фирмы ни скажу. Всё прекрасно.
- Так почему же увольняешься? – допытывался Герасименко.
- Обстоятельства, Виктор Павлыч, и никуда нам от них не деться. Они родимые заставляют нас паковать чемоданы и… двигаться дальше…- шутливо закончил свое объяснение Колыванов.
- Куда уж дальше-то? - вполне серьезно поговорил Герасименко, подписывая заявление.
И действительно. Если бы Колыванов не увольнялся по своей надобности, то в этой фирме можно было бы работать и дальше. Рыба ищет где глубже – человек где лучше.
Но в нашей современности и в нашей действительности может быть или чуть лучше, или чуть хуже. Выбор, не ахти какой. Куда идти-то? На «трассу»? – жить в вагочиках. Колыванов нажился в них до ублёвы. Ему хотелось спокойной, но серьёзной работы и спокойной жизни. Так что, когда он говорил Герасименко, что «его всё устраивает» - он не кривил душой. Он знал действительность. Так как прошел не одну частную шарагу в поисках «лучшей доли». Он ещё понимал и то, что его увольнение, несмотря, казалось бы «вопрошающе-пытливые взгляды» никого по большому счету не тронули. За воротами стоит и ждет десяток таких же Колывановых с просьбой принять их на работу. А если не стоит, то для этого есть Интернет. Стоит в нем написать соответствующее объявление и из любого конца нашей, да и других стран приедут и даже примчатся нужные специалисты и нужные работники. Ты только пообещай им там побольше. Ой, как они быстро примчатся - ты даже себе не представляешь! И ведь это мы уже, кажется, где-то наблюдали, не так ли?
Искренне удивление и, можно сказать, испытание он увидел в далекой молодости в лице начальника СУ – 165 треста «Мослифтмонтаж» г. Москвы. Тогда Колыванов в один из обеденных перерывов огорошил сначала бригадира слесарей-монтажников по лифтам Колмыкова, тем, что ему надо съездить в управу написать заявление на увольнение, а затем и самого начальника управления. Вот тогда ему действительно пришлось нелегко.
Тогда тот вцепился, как клещ, и давай допытываться почему Колыванов увольняется и покидает Москву.
- Странно слышать от вас такое, - говорил нерасторопно Поздеев Николай Иванович.
Все рвутся в Москву, всячески хотят зацепиться здесь… жить, а вы уезжать?! В чем дело-то? Может, в коллективе что-то неладно… не сработались.
- Нет, в коллективе как раз всё прекрасно.
- Так в чем же дело? Вот я! Такой же молодой как и вы в 50 году приехал в Москву
И так же, как вы, начинал с малого. Работал таким же слесарем, жил в общежитии. И вот смотрите сами: дослужился до начальника управления. А вы?.. увольняться…
Колыванов стоял тогда и думал только об одном, чтоб тот побыстрее закончил со своими уговорами. Да, заявление он подпишет, но только через два месяца. Меж тем, начальник управления не унимался:
- Так все-таки скажите, что вас побудило принять такое странное решение?
- Лично для меня, - заговорил Колыванов, - оно ни капельки не кажется странным. Просто я здесь оказался совершенно случайно; волей судеб – вот всё! До того как устроиться сюда, в ваше управление, я ходил в Мурманске два года на рыбаках. Всё познаётся в сравнении. Так вот я сравнил ту жизнь и это скучное существование, и мне стало абсолютно понятно, что это не моё и не для меня. Москва? Ну и что? Она отличается от других городов лишь наличием колбасы, не более того.
- Ну… это какой-никакой аргумент. Не буду вам препятствовать. Но вы сами знаете, что вам надлежит по трудовому законодательству отработать два месяца. Если не передумаете, я заявление подпишу, и вы уволитесь. Но… все-таки подумайте – хорошенько подумайте! У вас есть время.
Колыванов помнит, что эти два месяца показались ему вечностью, настолько обрыдла
тогда ему эта Москва с её общежитской жизнью. Его романтическая душа буквально рвалась на простор, туда, где все трепыхалось, шумело, билось и кипело.
В субботу, 30 марта, Колыванов отработал последнюю смену. По этому случаю он поставил мужикам своей бригады скромный магарыч. Абарцумов вышел в этот день снова
больной и разбитый. Молдавский в очередной раз отпустил его домой.
Начальник участка привез Колыванову обходной лист. Заявление уже лежит в отделе кадров. Примечательно, что когда он писал заявление, начальница отдела кадров Абросимова Татьяна Степановна подучила Константина Семеновича:
- Пишите заявление со 2-го, 3-го апреля, это, - пояснила она, - для вашего же блага.
- А в чем соль этой оказии? – поинтересовался Колыванов.
- В том, что существует негласный «указ» начальства, чтоб тем, кто увольняется вторую (черную) часть зарплаты не выплачивать и отправлять восвояси как есть.
- Спасибо за подсказку, - благодушно ответствовал Колыванов.
«Раз такое дело, - размышлял он, - то надобно зайти и в расчетный отдел, попросить сердобольных женщин, чтоб его старого гражданина города «не обидели» с расчетом».
Он всё порывался душой взять и купить и в кадры и в расчетный отдел старушкам по презенту в виде шампанского и конфет, да так и не купил из-за проклятой лени.
Вообще, Колыванов в предвкушении «хороших расчетных денег». Во всяком случае, сумма первой части (т.е.белой) зарплаты показала, что в целом она будет неплохой.
Второго апреля Колыванов заявился в «Ситрон» узнать, когда он будет окончательно рассчитан. Но начал подбираться к информации о расчете очень осторожно. «Спрошу-ка для начала о второй части февральской зарплаты». И у него глаза на лоб полезли от озвученной расчётчицей суммы.
- Семнадцать рублей пятьдесят пять копеечек, - поговорила она таким голоском, в котором явно слышалась некая насмешечка, как показалось Колыванову.
- Всего то! – машинально и взволнованно проговорил он, не веря своим ушам, в то, что пришлось услышать. – А, может, глядя на молодую красивую расчетчицу,- подумал он, -она машинально выразилась молодежным сленгом, которая рублями ныне называет тысячные купюры?
Колыванов усмехнулся над своей «успокоительной» версией про купюры и приготовился послушать всю информацию касательно его расчета.
- Сейчас я вам скажу, - продолжала расчетчица, - сколько вам получать за март месяц и и сколько за компенсацию за неиспользованный отпуск количеством двадцать один день.
- Ну и… - приготовился выслушать девицу бывший подсобник каменщика Колыванов
Константин Семёныч.
- Вот ваше «ну и»… двадцать восемь тысяч пятьдесят рублей.
- С компенсацией за отпуск и за весь отработанный март месяц? – двадцать восемь тысяч?! Уму непостижимо! – договорил раскрасневшийся и вспотевший Колыванов.
- А что вы хотели? – невозмутимо, будто для севера и для самого расчета - это вполне приемлемые деньги, проговорила расчетчица.
Оказалось, что с Колыванова только за робу выдрали пять с половиной тысяч рублей
и пять тысяч НДФЛ. Одних вычетов получилось десять с лишним тысяч. «Одни лишения», - с юморком подумал про себя Колыванов.
- Ну и фирмочка! – зайдя в отдел кадров за трудовой воскликнул улыбчиво Константин Семёныч. – А Татьяна Степановна тихо, будто боясь, что её может услышать кто-нибудь из конторских, поддакивала: - Да-да…ой-й фи-ирмочка!
- Слава тебе Господи! – даже как-то радостно, облегченно, точно с него свалилась непомерная ноша, - подсобник воскликнул: увольняюсь!
Он спешно засовывал в жесткий файл свою трудовую книжку, справку о «полярках», другие бумаги, после чего выскочил за дверь, причем с чисто английской суетностью – не попрощавшись. Еще стучали в голове невесть с чего взявшиеся, но очень подбадривающее и даже, как бы возвышающее его в тот момент - случайные слова: «Поработали – хватит! На вольные хлеба! На вольные хлеба!»
Названия строительных фирм придуманы.
Фамилии и имена персонажей вымышлены.
СЕРГЕЙ АНКУДИНОВ