Обскурия Ребёнок и Зеркало II Слепой Дож

Александр Карабут
Отец мой, вопрошаю вновь
Ты видишь то, что мне открыто?
На берег плещет моря кровь
Вместе с ребёнком из корыта
Где мать, из чьих я вышел врат?
Где враг? Достойный враг и кровник?
В чём пред тобой я виноват?
Что даже брат мой - лишь наёмник?
Продажный трон, продажная постель
За золото – все слабости и сила
Пой мне, продажный менестрель
Про лучших дней бесплатную могилу.
                Бальтазар Торрос "Хронос-Ужасный"


В бане было темно,тепло и сыро, как в чреве самой Тэи. Растянувшись во весь рост, Бальтазар дремал в деревянной купели. Вокруг пахло мылом и вином, и парень наконец-то расслабился. Ему казалось, что он наконец в безопасности и ничего более не желает. Хотя… Размякнув в тёплой воде, он не чувствовал даже твёрдости своих костей. Но некую другую твёрдость он не мог оставить без внимания.
- Бездна, Чёрная Луна! – выругался вполголоса Бальтазар. Благо последние три года он невозбранно утоляет свой голод не один, однако, сейчас юноша был как никогда встревожен. Его физическое напряжение сопровождалось теперь необычным душевным волненьем. Он был не в силах расслабить, унять свои желания и мысли также просто как плоть.
- Любовь? – спросил он себя
- Влечение, - ответил его рациональный разум. На этот раз, пожалуй, даже слишком рациональный.
- А вдруг… - начал было он, но сам улыбнулся своим мыслям.
В дверь мелодично постучали. Это была древняя песнь драммерских Топоров.
- Да! – Бальтазар приподнялся в воде, скрывая в пене свои волненья.
- Она… - в щель приоткрытой двери пролез тяжёлый подбородок Виктора – кузена Бальтазара, а следом за ним и вся его бычья голова разом, - …сама пришла, дон.
- Так что ты ждёшь?!
Дверь приоткрылась и, как выпущенная из пращи требушета, в купальню влетела лунарка. Ловко сбалансировав на мокрых камнях пола, девушка остановила свой «полёт» и гордо встала в полный рост.
- Мой отец тебе спину сломает! – начала она без приветствий.
- А мой поджарит тебя на костре, – Бальтазар улыбнулся лунарке, подмигнул и почувствовал новый прилив сил внизу.
Луна скрестила на груди руки и высокомерно задрала изящный подбородок.
- Я до сих пор вооружена, твои «гвардейцы» напрасно жрут свой хлеб, – она как будто из ниоткуда вынула длинный стилет.
- Я вооружён не хуже.
Лунарка пристально вгляделась в мыльную пену и ухмыльнулась.
- Ты слышал, что обманывать ведьм – не безопасно?
- Я что тебе бык? Длинна оружия ничто в сравнении с прочность материала, умением владельца и толщине клинка.
Чёрная молния блеснула полутьме и Луна, склонившись над Бальтазаром, уже стояла в купели. Её губы были у самого его уха, а у его подёрнутой щетиной шеи – был её клинок. Она взъерошила короткие волосы парня и медленно опустила стилет в тёплую воду. Бальтазар замер и понял, что уже два удара сердца как не дышит. Её клинок замер перед его «клинком». Он снова задержал в лёгких воздух. Кинжал резко выскочил из воды. Лезвие прикоснулось к нежной коже на его шее и проскользив вверх по щеке, очистило её от щетины. Он смотрел в её чёрные глаза, отдававшие багрянцем в мутной полутьме купальни. Бальтазар даже чуть приоткрыл рот, но лунарка тут же приложила к нему свой пальчик.
- «Молчи!» - услышал он её ментальный приказ. Но он и так не в силах был произнести и звука. Лезвие побрило его шею и щеки, скользнув, наконец к тчательно выбритой чёрной бородке.
- «Не...»
- Тебе так будет лучше, - Луна подмигнула ему, и колыхнувшиеся было вверх плечи парня, вдруг, сникли.
- Мой отец, - продолжила Луна, - могущественный каган и верный, по меркам лунарков, союзник. Попроси своего отца призвать его на службу Тоттенбургу. Это осадит других моих соплеменников и изгадит императору весь расклад.
- Ты – мне, я – тебе,- еле выдавил из себя Бальазар.
- А ты будешь хорошим дожем… И…это не требование, а добрый совет, человече.
- Я жертвую для тебя своими людьми! – набравшись мужества, Бальтазар схватил её за талию и опустил в купель рядом с собой. От неожиданности лунарка потеряла контроль за ситуацией, а парень подгадал возможность всё взвесить. Он бросил взгляд на Луну и потянулся рукой к подбородку, как делал это в минуты раздумий. Но подбородок был чист и он окончательно рассвирепел:
- Я даже бородой своей для тебя жертвую!
- Бородка была так себе,- лукаво улыбнулась лунарка, - да и твой человек будет жить.
- Но как?
- Лучше тебе этого не знать.


                * * *
Нет, с ним и раньше такое бывало. Увидишь в городе смазливое личико, закроешь глаза, и вот оно – перед тобою! Но это лицо… Отец всегда говорил ему, что он наследственный пегасский кавалер, а его жена должна иметь белоснежную кожу и волосы цвета льна. Но её волосы… Конрад не решался спросить отца, отчего они, кавалеры Пегассии питаются рыбёшкой из вод Брата, а не олениной в родимом лесу. Отчего они ходят в шерсти и льне вместо стали и шелков. И почему его мать была всё таки темноволосой. Как и она… О том, почему же они – кавалеры Пегассии живут на дальнем краю чуждой страны – он не решался спрашивать больше всего. Пусть ростом он и догнал отца, а кулаки его потяжелели, бой с этим матёрым волком он вряд ли бы вынес. Но ради той незнакомки он принял куда более страшный бой… В ту ночь он распахнул глаза и во тьме показалось её лицо. Те круглолицые пастушки, на коих он посматривал из чащи, никогда так не выглядели … Она была бледна и свет Луны делал кожу её полупрозрачной. Голубая кровь – как любил говорить отец. Её вены просматривались сквозь кожу, как и нежные формы сквозь невесомый шёлк платья.
- «Тебе бы волосы цвета льна…» - подумалось ему, а она опустила глаза и, как будто прочтя его мысли, и улыбнулась. Ветер поднявшийся с моря ворвался в узкое оконце и чёрные перья её волос заструились в прохладном воздухе ночи. Сначала они показались ему темнее самой тьмы, затем стали призрачно – серыми, а чуть позже и вовсе засверкали всеми оттенками серебра.
- «Льна не нашлось, но есть белый шёлк», - прозвучало в его голове. Конрад не сдержал усмешки, и грудь его взорвалась яростной болью. Тут он поймал себя на мысли – с тех пор как она пришла, он перестал задыхаться и чувствовать невыносимую боль. Но чары растаяли, и тело его взяло верх над душой. Глаза Конрада закатились и лишь, когда он снова пришёл в себя, увидел, что девушка низко склонилась над ним. Он яростно сжал зубы и постарался сдержать стон. Тело его забилось в конвульсиях, а рот наполнился слюной вкуса ржавых гвоздей.
- «Силена меня побери! На кой ещё жив?!» - пронеслось у него в голове.
- «Ты не умрёшь, пока я у тебя в долгу», - прозвучало в ответ. Но кто отвечал ему? Луна, отверженная Силена или сама ночь, Конрад уже и не знал. Его пробирал то жар, то холод, пока наконец, он не почувствовал ледяное прикосновение ладони к своей груди. Ладони лунарки - это он знал наверняка. Ему казалось, что тонкая рука девушки пронзает его словно нож. Однако он не почувствовал боли. Или, быть может, эта боль была не в силах пересилить ту, что он уже испытывал. Ледяная ладонь сжалась в груди и резко вырвалась прочь. Он громко выдохнул и затих.
- «Последний выдох… я видел...что так умирают дикие звери…»
- «…и люди и даже лунарки…» - прозвучало в ответ в голове, - "Но ты будешь жить", - услышал он её голос. Тихий,глубокий, - "как бы хотела я уйти вместо тебя, но так всё теряет свой смысл".
Нет, с ним никогда такого не бывало. Увидеть во тьме настолько необычное личико. Он закрыл глаза, и вот оно – снова перед ним! Это лицо…Большие чёрные глаза в свете Луны отливали багрянцем. Тонкие, маленькие губы казались сиреневыми, а сами черты её как будто были вырезаны из кости. Хищные черты. Однако, ему они виделись почти что невинными. И даже вызывали сочувствие вместо благоразумной осторожности.
- «Это потому, что я вырос средь диких зверей…» - сказал он себе.
- «Это потому, что ты сам -дикий зверь», - ответила ему то ли Луна, то ли Силена, то ли сама ночь.

                * * *               
Сколько ни пей, но ТАК голова болеть не должна! Бывало, что Гемма страдал от мигрени, получал по тонзуре от сверстников и старших «товарищей». А порою и умирал с похмелья, но чтобы ТАК! Ему велели:«Не прикасаться к ране!», но боль причиняло любое прикосновение ко всему телу, его уверяли:«Боль – она только в голове!», а он умолял отрубить ему голову. Когда его уносили с помоста, он грезил, чтобы тот лесоруб окочурится в страшных мучениях. Однако теперь, Гемма мечтал о том, чтобы этот засранец почувствовал всё то, что доводится испытывать ему самому. Пусть живёт и страдает, а он, пожалуй, лучше спокойно загнётся, пока череп не лопнул как переспелый арбуз. И лишь когда он пообвык к почти невыносимой боли, разум молодого пса начал выдавать нечто похожее на здравые мысли и логичные выводы.
Чтобы хоть как – то отвлечься, он стал размышлять о том, что представлял из себя Тоттенбург. Когда – то столица Старой империи Феникса, уже больше столетия этот город разделён между Новой Империей и Союзом Вольных городов. Южным, Золотым Союзом. Без кувшина вина тут не разберёшься, но похмелье было последним, о чём мечтал сейчас охотник на ведьм. Он припоминал, что договор между победителями не разорвал город напополам, но зато разграничил сферы их полномочий. Когда светскую власть возглавлял имперский чиновник, духовная – ложилась на плечи республиканского и наоборот. Представители обоих ветвей власти выбирались Священной Коллегией и собором из знати, каждый по обычаям своей страны. Ныне светским владыкой был герцог Бальтазар Торосс Старший – избранный дож Союза и консул Тоттенбурга. Религиозным – брат Маркус Лёвин – молодой пёс-рыцарь ордена Симаргла, спешно возведённый в сан как раз по такому случаю. Торосс вызывал у Геммы неподдельное уважение благодаря своему авторитету и огромному опыту. Вторым настолько же значимым человеком в Обскурии можно было считать только самого Императора. В возрасте Бальтазара, когда многие стремятся на покой, взять на себя управление фронтиром Республики – одно это вызывало у Геммы искреннее восхищение. А Маркус, хотя и был его братом по Ордену и соратником по политическим взглядам, воспринимался охотником на ведьм как не более чем выскочка. Умрёт Имератор, и этот пацан начнёт бойню ради его короны. Умрёт Бальтазар Старший и Совет Дожей единогласно укажет на младшего Торосса. Молодого Торроса, уже вырастившего вокруг себя гвардию. Его Красные Топоры будут взрослеть и крепчать вместе с ним. А что Орден? Поддержит ли он Лёвина? И чем он станет уже через несколько лет? Вопросов было куда больше, чем сил искать ответы на них. Да и голова болела немилосердно.


                * * *
Запрещённые турниры в ночных подворотнях были куда честнее, чем пышные праздники с фанфарами и шатрами. Все воины скрывали свой лик. Не было здесь ни гербов, ни дам, ни сановников. Но здесь был последний защитник Старой Империи. Он и его очередной враг.
Неизвестный рыцарь был хорош. Он двигался очень уверенно даже в доспехах и тяжёлом, глухом шлеме. Мартин едва уворачивался, а порой даже принимал часть ударов на латные наручи. Несколько недель пропущенных боёв давали о себе знать. Противники сменили одноручное оружие и на кое - что потяжелее и кузнец решил – теперь будет играть по – серьёзному. Латные пальцы врага сжали рукоять большого меча, а Мартин схватился за двуручный молот. Скорость была явно не на его стороне, но попробовал бы враг обойти его в силе удара. Отбить клинок осиновым древком нечего было и думать, а кольчужные рукавицы не спасли бы ладони кузнеца от случайных ударов. И Мартин решил работать ногами. Уходя от ударов то вправо, то влево он делал короткие выпады своим нехитрым оружием. Открытый широкополый шлем Мартина давал хороший обзор и противник мог обмануть его лишь случайно. Утомившись в бессмысленной рубке, рыцарь сделал колющий выпад, и Мартин в ярости бросил свой молот. Остриё клинка скользнуло по чешуе ламеляра и, развернувшись на пятках, кузнец поймал меч за гарду, треснув рыцаря окованным предплечьем по стальной голове. Противник отпустил клинок и попытался вступить в кулачный бой.
- «Напрасно ты так!» - проворчал про себя кузнец и вот уже два кованных наруча чеканили глухой имперский шлем. Упав на колени, и бессмысленно махая руками, рыцарь в отчаянье скинул свой шлем, превратившийся из защиты в обузу. Железный купол немного не долетел по земли, бессильно повиснув на цепях нагрудного панциря. А Мартин в очередной раз замахнулся. Враг оставался в одном малом бацинете, который имперцы чаще других носили под большим шлемом. Лицо противника было открыто, и даже незащищённые руки кузнеца могли превратить его смазливые черты в нелепое нагромождение кожи, костей и мяса. Но занеся удар, кузнец остановился.
- «Вот он! Убей его!» - противник обречённо опустил взгляд, - «Жаль ты не твой отец!» - Мартин рванулся вперёд, и подкованный каблук его сапога врезался в панцирь, отделанный лазоревым бархатом. Имперец тяжело выдохнул воздух и повалился на землю. Плюнув в сторону поверженного врага, Мартин ушёл навстречу лучам нового дня. Его пояс потяжелел от дешёвого, но честного добытого серебра. Настанет день и он станет ещё тяжелее от чистого, но кровавого золота. Настанет день и к ногам Мартина падёт лев, а не львёнок. Пусть только настанет тот день.


                * * *
- Ваше величество… - тронный зал утопал в закатном багрянце. Казалось, что разноцветные витражи окон пропускают теперь только красно – малиновые оттенки. И это не могло не радовать гостя.
- Я слушаю, - глубокий голос несомненно усиливался акустикой зала и в тоже время немного глушился золотой маской, придавая говорившему загадочное величие.
Лазутчик немного замялся. Он долго шёл к тому, чтобы служить настолько высокопоставленным персонам Империи и потому внезапный отклик и внимание к нему было так пугающе и ново. Нет, он вовсе не боялся своего нанимателя. Он вообще мало кого по – настоящему боялся. Но тот груз информации, который теперь оказался в его руках, мог утянуть в непроходимую топь международных скандалов и дворцовых интриг. А это вовсе не улыбалось лазутчику.
- К Тоттенбургу приближается большой флот лунарков.
- Насколько большой?
- Не менее одного полного каганата, милорд. Боевые галеры и транспортные суда.
- А что дож?
- Это он их призвал. О, светлейший…
- Ха! – Император хлопнул позолоченными ладонями. Покрытая самым тяжёлым металлом маска его забрала в очередной раз скрыла эмоции сановника от тайного гостя его дворца. Всё - таки принимать аудиенции в доспехах было хорошей традицией, - настраивать волка против пса – глупейшая идея!
- Торосс готов пойти хоть на союз с Силеной лишь бы против Вас.
- Пусть, пусть греет змею у себя на груди. Солар рассудят за кем из нас правда… Итак, пока ты свободен и мы довольны тобой. Получи свою плату и возвращайся в Тотенбург.
- Да, мой господин! Но… мне кажется, что Торосс держит эту змею за жало.
- Да?
- Его… гостьей является старшая дочь дома Силено. Гвардеец его сына спас ведьму от праведного суда Псов, так что Ал – Голль стеснён в своих действиях. К тому же он не может не надеяться на альянс с Республикой. И шанс пройти в Обскурию, так сказать, чрез лоно своей дочери.
- Тебе ли не знать, что это не может перерасти более чем в интрижку, Луна… так кажется, её имя… никогда не сможет стать догарессой ни ему, ни его сыну, если я правильно тебя понял.
- Кто знает? У нас говорят:«Наложницы — самые верные жены», - ответил лазутчик, сложив руки на груди, - так сказано в нашем Писании, милорд.
- Ох уж эта Чёрная Книга Силены.


                * * *
Каракули на стенах. Некрасивые и спешные рисунки. На стенах богатых поместий и ветхих трущоб. Серебряные грифоны, больше похожие на желтоватых крылатых котов, выведенных кусками сырого мела. И золотые мантикоры, превращённые безвестными рисовальщиками в едва узнаваемых чёрных, угольных скорпионов. Ещё ни капли крови не пролилось в настенной войне этих монстров. Ещё только уголь и мел тратили свою суть на каменных полях этой битвы. Но это время настанет. Уже не раз фантастические пиктограммы приводили в движения вполне настоящих людей. Не раз чёрно – белые пятна проливались на стены и мостовые горячим, слепым кумачом. И никогда, никакие пиктограммы и цвета ещё не смогли остановить ни людей, ни поток человеческой крови.
Зиги ходил по ночному Тоттенбургу, воруя кусочки беззвёздного неба средь сгрудившихся башен и крыш. Он всматривался в огни и отсветы окон, он вслушивался в бездонную тишину. Пытаясь в лае собак разобрать волчий вой, а в праздных беседах горожан настоящие, человеческие слова. Именно здесь он и был самим собой. Одиноким менестрелем, трувором с далёкого Севера, носителем бесценной крови и ни гроша не стоивших истин. Там, за дверями таверн и притонов он мог купить себе любовь и подкупить дружбу. Но именно здесь он был тем, кем являлся. Одиноким. Несчастным. Влюблённым.
Кто только ни слагал баллад о безответных чувствах. Кто только ни пел, ни рыдал о недоступной любви. Но никто из них не был столь безнадёжен в порывах своих, так как он. Их любовь скрывалась за камнем стен или за льдами безразличия, а его как будто за пределами этого мира. Быть может, за гранью мира людей? Раз так, он пересёк бы Драконово море. Быть может за гранью жизни и смерти? Но он готов был умереть, лишь чтоб увидеть Её. Отчаяние высушило его до дна, но даже оно стало бездонным кубком, из которого Зигфрид черпал свои мысли. Чёрные, тяжёлые слова, наложенные на бой его несчастного сердца. И всякая, кому он пел их, восхищённо шептала: «Это он обо мне». И всякий, кто слышал об этом, завистливо вопрошал: «Почему я не могу спеть таких слов?». Но и те и другие ошибались. Суть в том, что они не могли даже понять, о чём он поёт. Не могли до конца принять эти слова на свой или чей – либо счёт. Не могли смириться с тем, что он поёт о Той, которой и в мире - то нет. И словами того, чьё сердце уже давно не здесь и не с ними.
Таким был менестель Зигфрид Лёвин. Урождённый, милостью Хроноса, вторым сыном Императора. Человек с бесценной кровью. Человек с бесцельной мечтой. Похититель беззвёздного неба. Незваный гость подлунного мира.
Каракули на стенах. Некрасивые и спешные рисунки. Он дополнял их своими стихами. Стихами, написанными кровью. Во всех смыслах этого слова.
И здесь, в безмолвной темноте он вдруг различил чьи – то шаги. По мостовой шёл человек и спотыкался на каждом шагу. Менестрель мог различить его силуэт. Широкие плечи, копну нестриженых волос. Скупой полночный свет отражался от ледяных глаз незваного гостя. Да, гостя. Зигфрид так свыкся с тем, что ночь принадлежит ему, что любую встречу с людьми на тёмных мостовых воспринимал как вторжение в свои пределы.
А незнакомец всё приближался. Он не казался раненым или пьяным. И менестрель чувствовал – то, что тяготит его, не помешает ему напасть. Но Зигфрид не боялся. В том, другом мире, где обитало его сердце, там не было страха.
Незнакомец всё приближался. И менестреля всё сильнее охватывало чувство узнавания. Он где – то видел его. Но он видел и знал почти всех жителей этого города. Тогда, как его имя? Но ничего не приходило ему на ум.
- Скажи мне друг, чего тебе не хватает? – прохрипел незнакомец. Он приковылял вплотную к Зиги, прижимая кулак к своей плоской груди. Чего – чего, а таких философских вопросов менестрель ожидал меньше всего.
- Сердца…
- Врёшь! – незнакомец ударил себя в грудь кулаком, - слыхал, как бьётся моё сердце?! Когда хочу – тогда и бьётся! Ха! Не так как у других! – Зиги заметил, что тот едва слышно выбивает кулаком по груди какой – то солдатский мотив.
- "Вперёд бриганды, все за мной",знаешь?!
- Знаю, – в ответ на это грубые черты лица незнакомца исказила улыбка.
- А это ты знаешь? – и тяжёлый кулак врезался в нос Зиги.
- Знаю… - ответил менестрель, едва отойдя от удара. Он чуть не упал, но прирождённое равнодушие к телесной боли сделало своё дело, – а ты?
- Чуть подзабыл… - и тут уже кулак Зиги прилетел в глаз незнакомцу. Он пошатнулся, но, несмотря на то, что и так едва держался на ногах, устоял, - думаю, так даже лучше, – ответил он чуть попозже.
- Ты петь умеешь?
- Только орать!
- Думаю, так даже лучше! – их глаза встретились и они улыбнулись. И оба запели. Глубокий рык имперского льва и хриплое карканье безродного ворона оглашало в ту ночь подворотни.


                * * *
Обед воскресенья – время подведения итогов за всю прошедшую седьмицу. Дож Бальтазар Торосс и комтур Маркус Лёвин принимали хадатаев со всего города и окрестностей в стенах бывшего императорского дворца. Дело это было утомительное и долгое. А потому даже очень плохие новости или неприятные разговоры вносили некую свежесть в постылые крючкотворские переговоры. Узкие окна дворца едва пропускали скупой свет Солнца. А толстые, тяжёлые древние стены давили на присутствующих своим величием и непроглядной тенью, сочащейся из простенков. Дож бросал взгляды на комтура:
- «Орден в руках ребёнка… Не слишком ли тяжёлую и острую игрушку придумал Император для своего чада?»
Но и Маркус косился на старого дожа. Его раздражала бескрайняя жадность Торроса:
- «Сидел бы в своём городе, старый хрыч! Уж лучше я потягаюсь с твоим сыночком!»
А в городе мало что происходило. Например, Бальтазар Младший принял в свою гвардию ещё одного проходимца, да охотник на ведьм всё - таки выбрался из лап костлявой Силены. Последнему многие были довольны. Не хватало городу ещё и тяжб с Орденом. Того и гляди предложат пограничной крепости «защиту» в лице своих молодцов, а Маркус возьмёт да и согласится. Это же его «братья». Это же повод насолить обоим Бальтазарам из дома Торосс. Но трюк не удался и даже поединщик от Топоров сохранил свою жизнь. И, говорят, что не без помощи Луны. Но где находилась сама лунарка дожу оставалось лишь гадать.
- Капитаны городской стражи гер Вольф фон Хеднар и дон Леонард Кардини, - объявил молодой глашатай.
Оба начальника стражи мялись с ноги на ногу и не могли решиться, кому из них говорить первым и, главное, к кому именно обращаться. Высокий, задумчивый имперский капитан и без этой неловкой ситуации был не особенно разговорчив. А коренастый, импульсивный республиканец, наоборот силился держать язык за зубами.
- Ну же, господа! Вы что так и будете молча стоять? – Бальтазар потерял всякое терпение. А Леонард, или Львёнок, как иногда звали капитана городской стражи Республики, наконец - таки определился и созрел для ответа:
- В городе действует новая банда, мой дож, - он приосанился и гордо поднял небритый подбородок, - Четвёртое характерное убийство за эту неделю…
- Возможно, это просто новый вид, так сказать, «казни» в среде преступников Тоттенбурга, - Маркус кивнул в ответ своему капитану, и его голова разболелась пуще прежнего.
- Какой вид? О чём вы толкуете? – дож знал о бесконечных прениях между капитанами и они его откровенно раздражали. Однако даже из них можно было извлечь свою выгоду. «В спорах рождается истина» - так кажется, говорили в Древней Республике, - говорите по очереди, Вольф – продолжай! Удивлённый вниманием со стороны Бальтазара, имперец выпалил всё как на духу:
- Мне кажется, это всего лишь новый вид расправы в преступной среде Тоттенбурга, - Вольф скорчил напыщенную физиономию, от чего его длинные, соломенного цвета усы приподнялись, - это может быть не более чем следствием появления в городе всего одного нового убийцы. Возможно, что чужеземца. Или, напротив, кто либо из прежних убийц Тоттенбурга мог возвратиться на родину из далёкой страны, прихватив с собой эту бесчеловечную казнь.
- Бесчеловечную? - Маркус решил вставить свои пять медяков.
- «Мне кажется», «может быть»?! - дож повысил свой голос - в городе действует банда, переодетая лесными загонщиками. И вы не знаете этого потому что местная падаль ничего не знает.
- А откуда мне знать, о чём…
- Не перебивайте! У нас уже были одни лицедеи. Банды ночных скоморохов, - Бальтазар даже позволил себе улыбнуться, вспомнив о них, - эти налётчики пугали народ только своими песнями и стихами. Да иногда били морды плебеям и рисовали кровью на стенах. А эти...хм...охотники - убивают людей. И, что самое мерзкое, снимают с них кожу! А утром вы не можете найти их ни в одном логове и притоне. Вам всё это нравится?!
Вольф в недоумении промолчал, а Леонард, хлопнув истёртыми ладонями ответил, - значит, высокие лорды, нам нужен тот, кто поймёт этих тёмных людей. Дикарь. Убийца. А ещё лучше - дикарь и убийца. Но свой, на коротком поводке у властей.
- Чего, чего, а этого "добра" у нас валом, - прокрипел дож.
- По-моему, этого..."добра" у нас с некоторых пор даже прибавилось, - Маркус загадочно улыбнулся.
- Позвольте мне высказать своё предположение?, - имперец отвесил лёгкий поклон, - мне кажется, мы слепы не только в ночной тьме, но также и во тьме этих непокаянных душ. Это нелюди. Это звери, дикие звери в человеческих шкурах и мы их никогда не поймём!
- Не говори "никогда", капитан. А вот про слепоту - соглашусь, - дож горько усмехнулся, - что же, я готов согласиться со всеобщей и своей собственной слепотой, ибо незрячий, который считает себя всевидящим – просто дурак. Но кто будет зрячим? Кто нам поможет?
- Ал – Голь Второй! Каган острова Силена! Благородный лунарк! – объявил глашатай.
- Похоже, так тому и быть, – угрюмо прошептал Вольф.