Сегодня Анне Ивановне пришлось уж слишком засидеться за вахтёрским столом. Только заступила на ночное дежурство, а тут - директор!
– Черти его принесли… Да, ещё не один!
Из серебристого Лексуса выпорхнула блондинка лет тридцати пяти в белых брючках до колен и короткой розовой курточке. Директор под локоток провёл её через вестибюль.
– Может заказчица?.. – С некоторым сомнением оглядела её Анна Ивановна, – хотя, не похоже…
Обычно, когда все расходились, Аннушка спешила во двор, подышать свежим воздухом. А если дождило, перетаскивала матрац из пропахшей мышами раздевалки в широкий входной тамбур. Здесь, меж высоко застеклённых дверей, через окно, можно было видеть верхушки деревьев, косую сетку дождя или мигающие на фоне звёздного неба огоньки пролетающих самолётов. Аннушка слушала любимое «Дорожное радио» и представляла, что тоже куда-то едет, и что за рулём непременно – он, тот, единственный… Она даже ощущала его тёплую руку на колене и такие знакомые, до сих пор волнующие запахи.
– Господи, когда ж это было?..
Вдруг в приёмной директора что-то загремело. Кажется, двигали мебель. Позвякивала посуда, говорили тихо, почти шёпотом, но посетительница, похоже, возмущалась, а директор оправдывался.
– Да, может, и разговор-то у них – деловой, не поделили что-то… – убедила себя Аннушка и, достав из стола затрёпанный женский роман, зачиталась.
Но тут из приёмной раздался громкий мужской чих! И раз, и два, и пять…
– Эк, его продуло! Никогда окно у себя не закрывает, даже на ночь!
И вдруг что-то накатило на Аннушку: так явно вспомнилось, как, застегнув дрожащие пальцы в замок, она сладко повисала на голой мужской спине, прижавшись губами к бугристой впадине позвоночника. Казалось, в воздухе вновь повеяло смешанным запахом пота, дорогого дезодоранта и коньяка, а плечи и грудь её опять и опять уже податливо ловили частые короткие мужские поцелуи:
– Какая ты… Ох, какая! Не знаешь ты себя, ох, не знаешь…
– Зато тебя знаю!
– И меня ещё не знаешь…
– Уже…
А потом – точно такой же чих! И раз, и два… Именно он-то всё и напомнил.
– Нечего было голой спиной в окно светить! – Попеняла она тогда.
– Но ведь – светил же! – Расплылся он в блаженной улыбке.
Потом пришлось лечить бедолагу, неделю пластом лежал! Хорошо, жена на юге была, а то б… Больные мужики, они ведь, как дети!
Наверху ещё раз чихнули. Опять задвигалась мебель, загремели бутылки. В пакет их, что ли, складывают?.. Зачем? И сама бы вынесла - вздохнув, пожала плечами Аня.
Потом всё стихло, и она, отложив книжку, надолго ушла в себя. Вспомнилось, как неожиданно выйдя на пенсию, чуть не завыла от тоски, но потом случайно нашла эту работу…
Плевать всем на высшее образование! Если тебе за пятьдесят – берут только в вахтёры или сторожа. Но ведь есть и плюсы. Все дни – мои, а ночи всё равно коротать не с кем: муж-то давно сбежал. Сначала – в себя. Всё молчал и в окно смотрел, а потом и – к другой. А в общем-то, что на него сердиться? Любовь… Разве на такое – можно?.. Тем более уже лет десять – каждый сам по себе был, только на кухне и встречались, у чайника.
Заметив в муже интересные перемены, Аннушка даже потворствовала им – рубашки и брюки наглаживала, новый галстук купила. Конечно, и о нём думала, всё-таки любила когда-то… – пусть, мол, мужику повезёт! Но, чего врать, и самой вдруг до слёз захотелось вот так сиять по утрам…
– Аж блики на стенах!
Он ушёл. А она так никому и не понадобилась.
– Надо же… А ведь при муже отбою не было! Видно все мужики – охотники, любят за добычу потягаться! А если тягаться не с кем, то и...
Во дворе стройфирмы, куда Аня устроилась, был небольшой уютный скверик.
– Ворота на замке, значит не так и страшно. А когда гуляла при луне, уже и не вспомнить. И зачем в заводских казематах полжизни просидела?.. Знать бы раньше, сразу бы – в сторожа пошла! – задумчиво уставилась она в окно.
Работа была не сложной: проверить заперты ли двери, выключен ли свет и ещё – покормить общественного кота Митрофана, рыжего, короткошерстного, с кривым поломанным хвостом и приплюснутой монгольской физиономией. Задняя часть этого кота почему-то двигалась совершенно независимо от передней. Но именно она-то и была его основным украшением. О, как горделиво носил он её перед носами местного кошачьего бомонда, как много она выражала своим страстным повелительным прогибом: и «следуйте за мной!», и «а пошла ты со своими фанабериями!» и «о, как я вами очарован!».
Вот и сегодня Аннушка выставила ему «вискас» за дверь, мол:
– Пусть подкормится трудяга на мужском фронте… Вон их у него сколько!
И в самом деле, Митрофана навещали семь кошек разного возраста и масти, но любимицей была одна – белая, ухоженная, с чёрным ошейником от блох. Вчера вечером припоздала, подняла на Аннушку томные светло янтарные глаза и словно спросила:
– Мур… Ну и где он?..
– Не знаю… – развела руками Анна Ивановна. – Смылся куда-то!
– Жаль… Мр… – заметно огорчилась кошка, подошла к месту, где недавно лежал Митрофан, повалялась на нём, поочерёдно вытягивая восхитительные белоснежные лапы и ушла не солоно хлебавши.
Наконец, припозднившаяся пара спустилась в холл. Директор прошмыгнул, явно пряча глаза, а незнакомка – в открытую сияла! Минуя Аннушку, она сунула ей в карман горсть шоколадных конфет и заговорщически подмигнула.
– Ну, что ты, дурочка, – усмехнулась про себя Аня, – я и без конфет на твоей стороне, люби, пока любится, пока твоё времечко не убежало.
Закрыв за директором и его гостьей, она почему-то долго не могла успокоиться: то потягивала кипячёную воду из бутылки, то погромче включала радио. Слопала, одну за другой, все подаренные конфеты. Попробовала подремать, уткнувшись носом в рукав, но это здесь строго запрещалось: пять офисных иномарок под окном!
Сердце почему-то продолжало колотиться, как сумасшедшее. Щёки и уши пылали. Заглянула в зеркальце, в глазах – бесенята…
– Что это со мной?.. То с ног валит, а то аж подбрасывает!
Встала. Вышла на улицу. Белянка опять была тут, и опять опоздала! Бедняжка…
Все претендентки на чувства Митрофана обычно поочерёдно возникали в конце аллеи, демонстрируя себя с наиболее выигрышных сторон. Сначала он делал вид, что эти дефиле его не касаются, лениво потягивался, почёсывался и, наконец, будто нехотя, начинал медленно подыматься. Обрадованная кошачья модель тут же давала стрекача, но, отбежав метров двадцать, непременно оглядывалась – следуют ли за ней? А за ней, конечно же, следовали. Кот будто стелился над коротко стриженым газоном. В такие моменты, плоские, широко разбрасываемые лапы его вполне походили на мужские любовные крылья.
Днём, тщательно вылизав своё хозяйство, Митрофан дрых на вахтёрском диване, иногда коротко чихая или по-собачьи поскуливая во сне.
– Вот, кобель… – Уважительно обихаживала его женская половина обслуги. – Что расчихался-то?.. Набегался по росе?..
Так случилось, что ни у одной из офисных служащих уже не было мужей, вот Митрофан и стал для них своеобразным мужским символом, вызывавшим у каждой свои, бередящие душу и тело, воспоминания…
– Иди уж… – посочувствовала Аннушка Белянке, – видишь, нету твоего.
Заканчивался сентябрь, изрядно похолодало, но Анна Ивановна не спешила перебираться на ночёвку в раздевалку, к грязным вёдрам и мокрым тряпкам.
– Нанюхаюсь ещё этого добра, когда морозы начнутся.
Вот и сегодня, завернувшись в тёплое верблюжье одеяло, она опять устроилась в своём тамбуре, легла на спину и, широко распахнув глаза, уставилась в побелённую потолочную балку. И тут вдруг – дошло:
– Вот, что меня – так… Да это же запах… Тот самый! Видимо, духи этой, в брючках, остались на фантиках или кармане халата. Французские… Запах счастья и греха. Наверное, муж подарил, а, может, и наш…
И опять, разматываясь невидимой кинолентой, побежали воспоминания…
Восьмое марта. Смущённая мужская улыбка, и этот же, только сверх концентрированный запах!
– Вот, нес подарить, повесил пакет на ручку, а дверь гаража как ахнет! Вся твоя «франция» – всмятку… Завтра новые куплю!
Купишь, только уже не мне… – Повернулась на бочок Аннушка, скомкав в ладони шуршащие фантики. Вкус пьяной вишни в шоколаде всё ещё блаженно гулял по зубам.
– Хорошие конфетки… А вот мои, кажется, кончились. Все до одной!
Лунный свет, шагнув за двойное стекло, залил её всю тревожным серебристым светом, и где-то там, за входной дверью, утробно завопил Митрофан.
– Утром опять обчихается... – улыбнулась она уже сквозь сон, – Вот кобелина!..