Катарине Алисян было двадцать восемь лет и, несмотря на то, что черты её лица не вполне соответствовали общепринятым канонам красоты, почти любой, кто видел её, находил, что она необыкновенно хороша собой.
Густые тёмно-рыжие волосы, чёрные глубокие глаза, тонкий удлинённый нос, придававший лицу оттенок благородства, в меру пухлые губы, стройная фигура, казавшаяся хрупкой, спокойная, доброжелательная манера общения — один раз увидев Катарину, её запоминали надолго.
Правда, сейчас она была лишена обычного для неё нежно-розового цвета лица, вокруг глаз лежали тёмные тени, веки покраснели и опухли от слёз, а сами глаза, всегда блестящие и живые, потускнели.
Тонкими пальцами Катарина изо всех сил вцепилась в платок и лишь иногда взглядывала на капитана, а в остальное время смотрела в сторону, на свои или его руки и на стену рядом с его головой, потому что, когда она встречалась с сочувственным взглядом Василия, к глазам с новой силой подступали слёзы, а она очень старалась не плакать, и пока ей это удавалось.
— Почему вы не хотите мне сказать, как... умер мой брат, — тихо, но твёрдо спросила Катарина, с усилием вытолкнув из себя слово "умер".
— Миссис Алисян, — мягко начал Василий.
— Просто Катарина.
— Катарина, я не могу сейчас сказать ничего определённого...
— Он мучился, да? Поэтому вы не хотите мне говорить?
Дзюба опустил глаза.
— Скоро мы получим заключение, и тогда...
— Ладно, — устало сказала Катарина, — давайте продолжим.
— Вы, наверное, очень устали и вам тяжело сейчас говорить об этом, — сказал Дзюба, со страхом ожидая ответа.
Он сочувствовал ей, но информацию нужно было получить как можно скорее.
— Неважно, насколько мне тяжело. Сейчас важно только одно — то, чем занимаетесь вы. Я хочу, я очень хочу, чтобы вы нашли того, кто это сделал. Поэтому спрашивайте, не надо меня щадить. Правда, я не так уж много знаю о его жизни...
— Вот как? Разве вы не сказали, что брат был для вас самым близким человеком, если не считать дочери?
— Я его очень люблю, но... все эти мечи, ножи... они стали его жизнью. Мне это не нравилось, и он не говорил со мной об этом. Не то чтобы я не хотела слушать, иногда я пыталась его расспросить, но он не хотел это обсуждать и ничего мне не рассказывал.
— Ваш брат всегда включал запись, когда кто-то приходил?
— Всегда. Когда я гостила у него, он не хотел, чтобы я открывала дверь. Он делал это сам и всегда включал запись, кто бы ни пришёл.
— Он чего-то боялся?
— Не думаю. Хотя... Конрад умел скрывать свои эмоции, и если он чего-то боялся, то вряд ли признался бы мне в этом.
— Он всегда был скрытным?
— Нет, — Катарина покачала головой и печально улыбнулась. — Я помню его другим, хотя это и было очень давно. Мне было семь лет, а ему — четырнадцать. Я так и не узнала, что с ним случилось — это произошло в один день. Вероятно, это не имеет отношения...
— Нет, нет. Рассказывайте. Говорите всё, что придёт в голову.
— Хорошо. Я помню тот день. Родители поехали на озеро и взяли меня с собой, а Конрад захотел остаться дома. Он собирался провести день с другом — соседским мальчиком. Они были неразлучны. Мне кажется, в то утро я в последний раз видела его счастливым, беззаботным, полным надежд. Вечером, когда мы вернулись, Конрад был сам не свой. Он сказал, что устал, и рано ушёл спать, но думаю, он не спал. А утром мы узнали, что наши соседи уехали.
— Семья друга Конрада?
— Да. Совершенно внезапно, понимаете? Конрад сказал, что они попрощались, но мне кажется...
— Он солгал?
— Мне так показалось. Конрад не умел врать, но родители не стали допытываться, что произошло на самом деле. Было видно, что он чувствует себя ужасно. Помню, мама сказала мне, что ему нужно время, что всё пройдёт само собой. Но не прошло. Конрад замкнулся, ушёл в себя. Больше у него не было друзей, и девушки его не интересовали, ничего, кроме этих ножей, кинжалов и прочего.
— Значит, холодным оружием он начал интересоваться с тех пор?
— Интересовался он до этого. У отца была небольшая коллекция, хотя это громко сказано. Так — несколько сувениров, не имеющих никакой ценности. Но вы же знаете мальчишек. Конраду они очень нравились, но не более того. А с тех пор это стало чем-то вроде мании. Он учился по шестнадцать часов в сутки, он изучал специальную литературу, он...
У него больше не было детства, и юность не наступила, молодость — прошла мимо. Это был не интерес, а одержимость. Но не думайте — он был хорошим братом. Очень меня любил. Я была единственной, ради кого он мог бросить свои занятия, чтобы выслушать или помочь, но сам он не открывал душу. Сколько я ни пыталась, всё было бесполезно.
— Возможно, обида на друга привела к тому...
— Нет. Он не был на него обижен. Мне кажется, он скорее испытывал чувство вины. Не представляю, что могло у них там произойти, но однажды у Конрада вырвались слова: "Они уехали из-за меня". Он сказал это с такой болью... но тут же спохватился и замолчал.
Простите, капитан, я думаю, к убийству это не имеет отношения. Но теперь вы лучше понимаете, каким был Конрад и какой была его жизнь, — Катарина улыбнулась сквозь слёзы. — Только иногда, когда он играл с Сати, я видела прежнего Конрада.
— Сати, это ваша дочь?
— Да.
— Как она? Что с ней случилось?
Катарина сокрушённо покачала головой.
— Если бы я знала. Вчера она весь день была... не знаю... чем-то встревожена или расстроена, а потом, — Катарина запнулась, словно проглотила слова, готовые сорваться с языка. — Потом она сказала, что у неё болит горло и голова. Сильно болит. Я испугалась и отвезла её сюда.
— И что говорят врачи?
— С горлом всё в порядке, и вообще... Они ничего не нашли. Но Сати продолжает жаловаться на головную боль. Врачи считают, что это связано с нервной системой.
— Раньше случалось что-то подобное?
— Никогда. Сати на редкость спокойный и здоровый ребёнок.
— Скажите, Катарина, ваш брат никого не ждал вчера?
— Возможно, но я не могу сказать определённо. Он ничего не рассказывал.
— При вас кто-нибудь к нему приходил? Меня особенно интересует последняя неделя.
— Кажется, нет. Но днём я часто уходила с Сати — гулять, купаться. Конрад чаще всего оставался дома.
— А четыре дня назад? Постарайтесь вспомнить. Это может быть важно.
— Я пытаюсь... Нет. Я не видела никого в последнее время, если не считать доставки продуктов два раза в неделю. Если кто-то и приходил, то когда нас с Сати не было дома.
— Вы знаете о завещании, которое оставил ваш брат?
— Конечно, знаю. Он рассказал мне уже очень давно, даже не помню когда.
— Вас не удивило, что такой молодой человек решил составить завещание?
— Надо было знать Конрада. Для него это было вполне естественно — всё предусмотреть, обо всём позаботиться. В детстве, до того случая, он был другим и учился неважно. Мог забыть всё что угодно или перепутать. Но потом... Иногда казалось, что он не живёт, а... функционирует — как компьютер.
Знаете, однажды Сати мне сказала, что ей очень жаль дядю Конрада. Я была удивлена, ведь она, в отличие от меня, никогда не видела его другим. Я спросила — почему? А она посмотрела на меня таким долгим грустным взглядом, — Катарина всхлипнула. — Простите...
— Ничего-ничего. Не извиняйтесь. Вам можно плакать, — Василий погладил её по руке.
— И сказала: "Мама, неужели ты не видишь, дяде Конраду очень больно".
— Больно?
— Да, так она сказала. И знаете, я подумала, что она права. Дети видят то, что взрослым бывает недоступно. Что-то всё время мучило его.
— А ваши родители — они не видели, что с ним что-то неладно?
— Родители... — Катарина тяжело вздохнула. — Бедный Конрад, я-то узнала, только когда выросла, — она опустила голову.
— Узнали что?
— Они были приёмными родителями. Наши погибли на Земле, когда мне был год, а Конраду — восемь. Не то чтобы нас не любили, но было что-то... Я их не осуждаю, поймите меня правильно. У них не могло быть детей, и они взяли нас. Они старались, как могли, но по-настоящему своими мы так и не стали. И чем старше мы становились, тем больше это чувствовалось.
Не каждый способен полюбить чужих детей как своих. Я верю, что это возможно, но они были не теми людьми. Если они в чём-то и виноваты перед нами, так это в том, что у них не хватило мужества признаться в этом себе и другим. Нас могли бы передать в другую семью. Конечно, это нелегко, но мы могли бы найти настоящее тепло, в котором так нуждались, особенно Конрад. Да, они беспокоились за Конрада, но...
— Не слишком сильно, вы хотите сказать?
— Именно. Мама — она была нам ближе, чем отец — несколько раз пыталась поговорить с ним по душам, когда стало ясно, что само это не пройдёт, но у неё ничего не вышло, и она оставила попытки. А что волноваться? Он не хулиганил, не доставлял никаких хлопот, учился, занимался целыми днями. Отец назвал это целеустремлённостью, на том и успокоились.
Его нельзя было так оставлять. Знаете, мне кажется, что наши родители, наши настоящие родители, добились бы правды о том, что тогда случилось и, что бы это ни было, помогли бы Конраду это пережить. Тогда всё было бы иначе. Конрад говорил, что они очень нас любили, — её глаза снова покраснели, и она отвернулась. — Иногда мне кажется, что мы обречены, — прошептала Катарина.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/01/2131