Мемуары дворянки и советской заключённой Евгении Федоровой у нас пытаются выдать как изображение судьбы человека, которого предали и поэтому она оказалась в советском концлагере. Да Федорова и сама считает как бы по глупой наивности, что это именно так и есть. Хотя какая может быть случайность в аресте дворянина в советской республике, где непролетарские элементы выкорчёвывали вполне планомерно, осуществляя политический геноцид. Именно поэтому мемуары Федоровой даже забавны, когда она рассказывает о своём смятении, оказавшись под арестом. Как наивный ребёнок Евгения Федорова талдычит одно и то же – её арестовали по недоразумению. Но, тем не менее, мемуары этой дворянки зечки дают довольно интересную картину советской власти. Именно на таких интересных моментах я и хочу заострить внимание читателя.
Одно время Федорова работа в Артеке. В этом пионерском лагере, оказывается, отдыхали не только дети из благополучных семей, но и дети крестьян, которые донесли на своих родителей в советскую политическую полицию и за этот «благородный» поступок были награждены советской властью путёвкой на Чёрное море. Так что же такого ужасного совершили несчастные колхозники, родители этих малолетних патриотов, что их отправили в концентрационный лагерь. Да люди воровали колоски на колхозном поле, воровали, чтобы их чада не умерли с голода. Извращённая страна, где крестьяне тащат с поля горсть зерна. Такого нет и не было нигде. Фермеру нет нужды воровать у себя, а вот советскому крестьянину без воровства просто не выжить. Именно поэтому воровство в колхозах, в конце концов, приобрело массовый характер. Тащить стали всё: не только зерно, но и комбикорма для личного подсобного хозяйства. Да мало ли что можно украсть. Явление приняло столь массовый характер, что впоследствии стало нормой советской жизни. Никто уже не сажал колхозников за кражу, по крайней мере, в таком масштабе. Да и дети перестали доносить по этому поводу на родителей. Но в то время чекисты массово внедряли в свою агентурную сеть детей. Недаром же в 1934 году в СССР ввели полную юридическую ответственность для детей, начиная с двенадцати лет. Взрослые люди, которые помнили царское время, могли вспоминать высокий уровень жизни при царизме. А это уже антисоветские разговоры, которые надо было выявлять. И выявляли. И сажали. А дети? А что делать с детьми врагов народа? И насрать, что они доносчики. Тех тоже сажали в детские дома, которые в СССР были не лучше тюрьмы. Об этом довольно откровенно повествует даже советская литература. Да взять хотя бы детство Николая Рубцова. Когда его доставили в детский дом, восьмилетнего ребёнка, то детям, которые под осенним дождём в непогоду ночью прошли двадцать пять километров пешком, никто не предложил даже стакана кипятка. Вот такая гуманность по-советски. Но в Артек попадали только дети, донёсшие о воровстве. Вот об этом и повествует писательница. Вот такой интересный штрих жизни писательницы Федоровой. Кстати, на этих же страницах она рассказывает о первых колхозах, о том, как колхозники стремились давать неверные сводки, фальсифицировать отчётность. В СССР такое явление тоже стало повсеместной нормой жизни. Кстати, изображает Федорова и образы колхозников того времени: озлобленные, голодные, нищие люди.
Но, хотя нам сегодня и ясно, что дворян арестовывали не за преступления, а исходя из классовой чистоты народа, всё же интересно узнать и о тех обвинениях, которые предъявлялись дворянке Федоровой. Женщину, в частности, обвиняли за связь с княжеской семьёй. Дело в том, что лучшей подругой Евгении была её ровесница, двенадцатилетняя княжна Щербицкая. Интересна, кстати, судьба этой маленькой княжны. Часть семьи этой девочки была расстреляна в семнадцатом году, а остальная родня была уничтожена в девятнадцатом году: шестнадцатилетний брат девочки Щербицкой, её мать и восьмидесятилетняя бабушка расстреляны были, как и предыдущие родичи, без суда и следствия, просто за принадлежность к княжескому роду. Впрочем, читатель, разумеется, понимает, что и тринадцатилетнюю княжну тоже ждёт смерть от рук советских палачей. Недаром Федорова удивляется выдвинутому против неё обвинению за близость к «бывшей аристократии». Писательница так прямо и говорит, что «на её веку уже никаких бывших и не осталось». Откуда им взяться то? Террор в советской России начался с первых дней революции. Конечно, такое она всё же говорит не следователю. Это были её мысли, удивлённые мысли. Вот чему в нашем СССР удивлялись, да и то про себя. Впрочем, то, что сама писательница не имеет возможности обратиться к адвокату, Федорову абсолютно не удивляет. То, от чего бы любой человек в цивилизованной стране пришёл в ужас, для нас просто норма.
Вообще быт в советской России не за колючей проволокой так же не менее интересен жизнеописания в неволе. Сцены военного коммунизма, когда люди получали пропитание бесплатно, очень любопытны. Многочасовые очереди за хлебом, которого выдавали по двести грамм на человека. Отдельная очередь за супом с головками воблы и «намёком на пшено». Как видим воровать глобально, несмотря на глобальный террор в советской стране стали с самого зарождения советской власти. Автор и сама смеётся на отсутствие других частей тела воблы в супе. Отдельная многочасовая очередь за сахарным песком, который выдавали по одной чайной ложке. Мимоходом замечу, что двести граммов хлеба являлось в советском концлагере штрафной пайкой, которую выдавали рабам, не выполняющим дневной выработки. А здесь свобода, даже коммунизм, хотя и военный.
Кстати, среди пунктов обвинения Федоровой был и её разговор о спасении Челюскинцев. Дело в том, что когда судно оказалось зажато льдами, то Америка сразу же предложила нам свою помощь в спасении людей, которую мы гордо отвергли. Федорова нашу самостоятельность в спасении героев не поняла, и это ей вменили в вину тоже. Повод то для ареста должен быть. Кстати, то, что арест Федоровой был совсем не случайностью, говорит и тот факт, что следователь женщина знала о жизни писательницы буквально всё. Даже то, что сама Федорова уже и забыла как событие незначительное, чекисты знали со всеми нюансами. Такая осведомлённость жизни заключённой указывает на то, что арест был совершён не спонтанно, по единичному доносу, нет, это был вполне планомерный арест. Шёл тридцать четвёртый год, СССР готовился к войне и начинал завершать очищение своих рядов от непролетарских элементов.
Кстати, автор как бы проявляет детскую наивность, утверждая, что террор казался людям неким анахронизмом времён Французской революции. Так и хотелось задать автору простой вопрос насчёт её подруги княжны, у которой советская власть уничтожила всю семью вместе с детьми и дряхлой бабушкой: «А это не террор»?
Когда я читал мемуары дворянки Федоровой, то невольно обратил внимание на методы ведения «следствия» чекистами. Невольно вспомнилась книга двух инквизиторов - Якова Шпренгера и Генриха Инститориса, под названием «Молот ведьм». Это своеобразное пособие по выявлению еретиков. Я не буду приводить цитаты из этого средневекового манускрипта, но вот выдержки из протокола допроса заключённых на Лубянке привести стоит.
Вопрос: Федорова всегда была довольна своей жизнью?
Ответ: Да нет, не всегда… Последнее время у неё были нелады с мужем.
Вопрос: Значит не всегда. Но где же живёт Федорова? В Советском Союзе?
Ответ: Да, конечно, в Советском Союзе.
Вопрос: Значит, она не была довольна жизнью в Советском Союзе?
Вот такой, казалось бы, идиотизм. Когда читаешь подобные пассажи, то сразу понимаешь, почему книгу средневековых инквизиторов у нас в стране выпустили в печать лишь после развала СССР, да и то с большими сокращениями. И не важно, что Советский Союз перестал существовать, это ведь не повод для компрометации наших «славных чекистов».
Впрочем, порой люди оказывались под арестом без всякой инквизиторской казуистики, как, например, случилось с племянницей прославленного лётчика Коккинаки, которая была брошена в застенки лишь за то, что обозвала дураком сына Сталина Якова, с которым вместе училась.
Ну, да бог с ней, с Лубянкой. Моменты, конечно, есть интересные, но всё же пора переходить к лагерной жизни дворянки Федоровой. А начинается лагерная жизнь с «раскурочивания» новеньких. Другими словами, урки отбирают у новеньких всё, а потом живи себе. Когда я прочитал эти сцены, то невольно вспомнил армию, где тоже жизнь начиналась с «раскурочивания»: «старички» отбирали новую форму у «солобонов». То есть, советская армия многое переняла от лагерной системы, вот насколько лагеря внедрили свои порядки в советское общество.
Но жизнь самой Федоровой в лагерях оказалась не столь уж и безнадёжной. Человек, имея высшее образование, довольно высокий уровень культуры, репутацию детской писательницы, устраивалась и в лагерный театр, и на работу в конторах, даже медсестрой в больнице работала, не имея вовсе медицинского образования.
Кстати, интересная особенность советских лагерей сообщается в книге. Всё лагерное начальство состояло сплошь из заключённых. Но не из политических, а из социально близких элементов: другими словами, из бандитов. Но, бандиты эти, о чём, кстати, абсолютно не упоминает автор, являются, как можно понять, бывшими красноармейцами революции, которые после победы октября не перестали щипать буржуазию. То, что лагерное начальство состояло из социально близких заключённых, указывает на масштабы террора в стране. Даже вольнонаёмных людей не могло государство набрать для такого огромного количества рабов, вот и ставило на должности самих заключённых. А эти заключённые, которых чекисты ставили на должности, тоже опиралось на уголовных авторитетов, но которые не имели должностей, были просто старшими по баракам.
Кстати, интересны сцены получения посылок заключёнными. На владельца посылки сразу налетала свора уркаганов. В связи с этим мне сразу вспомнился Иван Денисович Солженицына. Там у него посылки получают без подобных эксцессов даже подростки. Более того, подросток, получивший посылку даже не делится содержимым с паханом, или смотрящим, короче, главным по бараку. Вообще книги Солженицына вовсе не являются, как видим, антисоветскими, то, что изображает Солженицын в своих писаниях, абсолютно далеко от лагерной действительности, попросту миф. В этом Иване Денисовиче все заключённые настолько бодры, что даже бегом бегают. А о «куриной слепоте» вообще речи нет, хотя это заболевание не только в советских концлагерях свирепствовало, но даже и в советской армии. Да хотя бы возьмём роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». В нём очень основательно изображён быт солдат в учебном подразделении.
Но вернёмся к процессу получения посылок заключёнными. Я, читая эти сцены у Федоровой, невольно вспомнил свои годы срочной службы. Несколько месяцев я прослужил в учебном подразделении. Казалось бы, там все равны между собой, никто никого не щемит, но вот когда через неделю после нашего прибытия прибыли ещё курсанты, то наш взвод с воодушевлением побежал щемить вновь прибывших. Это люди, всего неделю прослужившие в армии. Я единственный, кто не помчался «раскурочивать» новичков. Мне просто было дико, я даже представить себе не мог, как это буду вдруг требовать продукты из чужих сумок у людей. Вот такая у нас была советская армия. Но вернёмся к мемуарам Федоровой.
Евгения изображает лагерь «Северный», где умерли все, в конце концов. Условия труда не позволяли людям выполнять норму выработки и поэтому они получали вместо четырёхсот граммов хлеба штрафные двести. А это означало медленную смерть.
Впрочем, медленная смерть поджидала людей не только от невозможности выполнить норму выработки и, стало быть, начать получать очень мало пищи. Зачастую и сам характер работы подразумевал верную смерть. Например, на Соловках люди добывали морские водоросли. Естественно, жизнь людей, которые ежедневно бродили в холодной воде, сгребая морскую траву, была очень непродолжительной.
Интересны свидетельства Федоровой относительно расового террора советской власти. В данном случае она показывает судьбы поляков, которые попадали в советские концлагеря благодаря своей национальности. Изображены и немцы коммунисты, прибывшие в СССР ещё до войны, но, естественно, обвинённые в шпионаже, были отправлены в советский концлагерь.
Изображает Федорова и тех, арест которых был произведён превентивно, не потому, что люди совершили проступок, а потому, что находились в списках на арест с началом войны. Именно поэтому советские люди и узнали с запозданием на девять часов о начале войны, потому что НКВД по всей стране сразу же начало проводить облавы на таких людей.
Зачастую арестованных устраивали в трудовые армии, например, в какой-нибудь захолустный колхоз. Но жизнь там была не менее тяжела, чем в советском концлагере. И умирали люди на таких работах не менее часто.
Красочно показано начало войны, когда в лагерях началось волнение. Люди не знали, что их ожидает. Народ, сидевший по незначительным статьям, освобождался, остальных эвакуировали на восток. Но как эвакуировали? Когда я читал у Федоровой об этой нашей эвакуации, то невольно вспомнил кадры кинохроники, где немцы перевозили советских заключённых в открытых железнодорожных вагонах. Но в этих вагонах люди сидели на скамейках и, сам переезд длился максимум два часа. У нас людей набивали в трюмы как сельдей в бочки, причём народ ехал зачастую стоя. Конечно, были марши смерти и у немцев, но то, что можно сравнивать фашистов с нами, уже вполне полно характеризует советскую систему.
Мемуары Федоровой развенчивают миф советской власти о том, что подавляющее количество заключённых состояло из политических, из интеллигенции. Нет, большинство было простыми людьми, например, раскулаченные бежали с мест поселения и становились уже заключёнными в концлагере. А в лагере женщины выживали и, становясь «мамками». Попросту они рожали, а, стало быть, освобождались от общих работ.
Интересны методы лечения от «куриной слепоты». Заключённым давали есть сырую печень. А вот в советской армии такого не было. Нигде я не встречал в литературе, чтобы солдат лечили подобным образом. Так и страдали от этой «куриной слепоты».
Весьма интересно изображение лагерной больницы, где Федорова работала медсестрой. Опять же по контрасту вспоминается Солженицын с его онкологической больницей, где тюремные врачи творят чудеса, излечивая раковых больных. Так вот Федорова начала работу в туберкулёзном отделении. И вот что она пишет:
- туберкулёзникам мы практически ничем помочь не могли. У нас ничего не было. Ни медикаментов, ни аппаратуры, ничего. Кроме шприцев с затупившимися иглами.
- Туберкулёзники получали тот же «общий» больничный стол, что и все, кроме больных в первые послеоперационные дни в хирургии. Больничное питание было до того скудно, порции такие микроскопические, что о калорийности смешно было даже говорить.
И, тем не менее, больных туберкулёзом Федорова называет счастливчиками, потому что люди лежали и умирали в палатах на кроватях, а не на нарах.
Описывает Федорова и корпус дистрофиков. Оттуда тоже никто не выходил живым.
И в связи с войной людей, у которых кончался срок, не выпускали на волю. Люди продолжали тянуть срок.
Книга Федоровой, конечно, раскрывает вполне ужасы советских концлагерей, хотя, как это и не странно, написана в минорных тонах, причём очень хорошим литературным языком. Солженицын и рядом не стоял. Да, книга Федоровой «На островах ГУЛАГа», это и лучше, и гораздо правдивее Солженицына. Жаль только, что такая литература у нас выпускается мизерными тиражами.