Пятница – день городских свадеб. Так повелось, что в конце рабочей недели нарядные свадебные авто в лентах и гирляндах заселяют центр возле кремля. Распахиваются дверцы и на мостовые шумно выходят торжественные процессии – напряжённо радостные молодые, их шаферы, подруги и друзья; все с букетами и сумками, в которых неизменное шампанское и апельсины. С шутками, смехом и возгласами следом за женихом и невестой они не идут, а шествуют к Вечному огню, что у бетонной кромки волжского откоса, по заведённому обычаю возлагают цветы, а потом нарядными кучками вкушают вино, вновь и вновь поздравляют молодых и, конечно, возглашают упорное «горько». И пестреет кремлёвская площадь разноцветными группками, и в каждой из них единый цветовой акцент – ослепительные подвенечные наряды…
По случайному совпадению именно в такие дни я оказываюсь в городском центре, и не просто любопытство, а чувство гораздо более сложное влечёт меня в средоточие церемонного счастья. Удивительное дело, каким бы ни был день – ясным или пасмурным, летним или весенним – неизменно, в один и тот же час похожие, словно родственники, процессии следуют одним и тем же путём – к Вечному огню, потом к бетонному парапету, откуда видны широкие заволжские дали, блёсткое двуречие, соединённое остроконечной Стрелкой.
На этот раз я оказался на откосе в последний день сентября. Было бессолнечно, но не пасмурно, Из заречья, с северо-запада, плыли бесконечные пепельно-серые полуоблака-полутучи; холодный ветер срывал шумные ворохи листьев; соединяясь, они превращались в сплошной золотистый дождь, мелькавший на фоне пожухлых газонов и лилового асфальта.
В своём застарело сумрачном раздумье я шёл вослед нарядным компаниям, невольно слушал их оживлённый говор и горько завидовал им, хотя в душе скептически усмехался, как думалось, излишне театральному веселью. Но при всём том невольно восхищали трогательные невесты – так хороши, так чисты и так робко затаены они были; и против воли верилось: их сокровенно волнует скорое таинство брачной ночи. И пускай это не совсем так, пускай это моя полуинфантильная фантазия, – но почему-то хотелось верить в немодное целомудрие: ну должно же оставаться нечто непорочное!
К сожалению, я метеозависим, и дурная погода возбуждает во мне навязчивую грусть, а то и тоску. Последний день сентября в этом смысле не был дурным – скорее сумеречным, потому я не тосковал – слегка грустил по поводу лет, летящих под уклон; я не то, чтобы завидовал (это было бы глупо) – с лёгкой горечью радовался за новобрачных и.. сочувствовал им. Да, именно сочувствовал, как бы это ни было странно для меня самого.
Сорок лет отдав неизменному супружеству, поневоле станешь проецировать свой опыт на других. Понятно, свадьба и всё сладостное, связанное с нею, – это райский островок в долгой, многозаботной семейной жизни; именно островок среди бурных потоков и застойных хлябей быта с деторождением и детским нездоровьем, сводящим с ума; с библейским потом ради куска хлеба, которого с годами всё более недостаёт. А супружеские отношения? Ах, если бы пьяный медовый месяц длился годы и годы!.. Наивные мечтания. Нет, неизбежны размолвки, недопонимания, даже раздоры с недельным молчанием и внутренними слезами, разъедающими душу. В провальные дни и недели кажется, что ты безнадёжно ошибся и твой выбор непоправим. А что происходит с супругой? Там всё трикратно страшней и трагичнее! Но уходит семейное ненастье и помалу устанавливается бодрящая ясность. Надолго ли – на неделю? На месяц? И так с постоянными «климатическими» перепадами и всёвозрастающими заботами сперва тянутся, а потом летят годы, десятилетия
Но это, видимо, чересчур стандартная картина, реальность много непредсказуемей. Теперь сплошь и рядом скорые разводы или романы на стороне, а если того нет – жуткий алкоголизм одного из супругов, а то и обоих…
Как ни странно, всё это я в секунды проживал, с завистью глядя на молодые пары. А полуоблака –полутучи всё неслись и неслись, а лиственный дождь превращался в ливень, с шелестом застилая розоватые плиты площади с горящим Вечным огнём, серые парапеты и зелёные скамейки; обильные листья падали на праздничные компании, но те не замечали этого, распивая шампанское и крича «Горько».
И мне действительно становилось горько, потому что ко всему прочему там, внизу, на сталистой Волге, исходил прощальными гудками трёхпалубный теплоход, следующий на зимовку. Пришла пора последних пассажирских рейсов, и по всей реке, сверху донизу, раздаются частые, томительно тоскливые гудки, и один за другим опустевшие суда расходятся по затонам.
Я сам наполовину речник и знаю, как тяжелы такие дни: на полгода ты оторван от родных плёсов, от братского бытия на волнах; судовая команда – это единая плавучая семья, скреплённая многомесячной вахтой; ставя корабль на прикол, семья распадется на отдельные компактные ячейки аж на затонские полгода, правда, далеко не праздные (судоремонт вымотает силёнки!). И всё равно навигация – это протяжённый праздник, которого нетерпеливо ждут с первыми проталинами и робкими подвижками льда..
«Горько, горько, горько!» – кричат свадебные компании. «Горько, горько и грустно!» – вторит им осиротевший теплоход. И я уже не знаю, то ли горько мне, то ли грустно, и чтобы развеять душевную непогоду, неспешно спускаюсь от кремля на шумную Рождественскую; слушая судовые гудки, иду к речному вокзалу. Там я подойду к самой воде, в конце сентября тяжко-бурой, встану, облокотясь на чёрную металлическую решётку и надолго задумаюсь о неласковой осени, о затяжном одиночестве и неблагодарном, но неизменно заветном литературном деле. Если бы не оно!..