Я – простой русский мужик, обыватель пыльного районного городка, каких пруд пруди в полусонной России. Я и вякнул с просыпу – надоело спать, сколько можно?
Нет, я не жалуюсь и пролитием соплей никогда не занимался. Жил как жилось – полосато: сперва тёмное, а потом светлое, а чего больше – не мерил. Всякое бывало, а впереди, если доживу, – старость, хвори-болячки и бугорок с крестом. Всё нормально, как у людей.
С молодости был богатырём: ростом под два метра и весом под семь пудов – так что в армии и после дембеля в слабаках не числился, баловался боксом и вкалывал на самых тяжёлых работах. А сейчас отлёживаюсь на обочине, вспоминаю пережитое и в меру отпущенной силёнки слежу за движением жизни. Она, российского разлива, заковыристая, идёт не прямиком, а по ухабам и такие фортеля выкидывает, хоть стой, хоть падай!
Я не стою и не падаю – отлёживаюсь, не прячась от сквозняков и буранов. Не смотря ни на что, мне в основном интересно, куда русская кривая вывезет: будущее непредсказуемо, так же как и прошлое. Если пристальнее приглядеться, увидишь удивительное: мы как народ идём вперёд с головами, повёрнутыми назад. С одной стороны, это понятно, а с другой, это опасно: не ровён час ухнешь в пропасть. Я не политик и рассуждаю по-дилетантски, но скажу твёрдо: наши госвожаки то ли близоруки, то ли лукавы – уж больно азимут, ими выбранный, петляет; нет ясности и честной прямизны – вот и плетёмся вразнобой кто в достославный социализм, кто в баксовый капитализм с чубайсовским лицом.
Казалось бы, мне-то что с моими хворями? Моя хата с краю… Только не всё равно – за державу обидно!
Обидно и за себя и за близких, и за всех шабров: как ни крути, мы достойны лучшего. Нет, я не о том, чтобы вкусно жрать и мягко спать; я о правде, для которой жирная жратва и питьё и всякие жлобские излишества – пустой пшик. Известно, Бог не в силе, а в правде; я бы добавил: и не в обильных брашнах – мы не скот, переводящий корма в дерьмо. Я много думаю об этом – болезненный досуг принуждает. Раньше, когда был здоров, как бык, не до того было – вкалывал за троих, кормил семью, одолевая дремучий бардак. Всё было ясно: вот я, вот – крутая действительность; кто кого? Спервоначалу я брал верх, а потом укатали Сивку крутые горки: в автокатастрофе погиб сын, вскоре от рака умерла жена и я остался бобылём наедине с барахлящим сердцем и ползучим диабетом. Правда, жила дочь, только не со мной, а с алкашом мужем в далёкой Костроме. Как возможно, помогаю ей пенсионными грошами – троих детей ей в одиночку на ноги не поставить. Часто пишу: «Бросай чужой угол, возвращайся ко мне.» Но она ни в какую: а квартира, мол, а детский сад и главное – работа; легко бросить, а что взамен?.. В самом деле, что я могу предложить при нашей провинциальной безработице? Вот и выходит: пусть всё остаётся как есть; терпение, только терпение – где наша не пропадала! Иисус терпел и нам велел. Я не ахти какой верующий, но это присловие, слышанное с детства, как говорится, вошло в печёнки. От дедов и прадедов живём по этой заповеди – и ничего, сдюжили чёрт те какие тяготы и сдюжим всё, что приключится на веку. Я, как и мои шабры, не избалован – все мы кавалеры «ордена сутулого» – только сидит внутри, в сердце наверно, этакая прямизна: «Хрен вам, олигархи и политиканы, кишки у вас тонки, чтобы согнуть нашего брата!»
Но врать не стану: самые слабые сгибаются. В нашем городке это видно невооружённым глазом. К примеру, мой сосед Ванька; ему нет пятидесяти, а дашь все семьдесят с довеском: вечно в щетине, мутный, и квасит месяцами подряд. Я говорю: «Ванька, кончай. Сколько можно?» А он: «Сколько нужно, Васильич. Я свою цистерну ещё не допил, пара бочек осталась»… И ведь не дебил какой-нибудь; в своё время был ас-токарь на ремзаводе, любую запчасть что для комбайна, что для трактора – нате вам, пожалуйста! Но гикнулся социализм, завод обанкротили и растащили шустрые начальнички, а нашему брату – кукиш здоровенный. Да и к чему заводишко наш? Ведь окрестные колхозы разорили, скотину пустили под нож, поля забросили. «Жрите ножки Буша, так вас - растак; приобщайтесь к мировым стандартам»…
Вот и приобщились две сотни работяг, в том числе и мы с Ванькой. Тогда-то и обострились наши болячки: у меня с нутряным «движком», у шабра – с лужёной глоткой. А как осудишь? Человек помыкался, помыкался, ткнулся туда-сюда, а работы нет. А каково мужику в глаза законной бабёнке глядеть, если выходит, что он родной земле не нужен? Хреново и стыдно. Ты вроде и не мужик, а так, абстракция какая-то.
Таких горемык в нашем городке сотни, а то и тысячи. А если помножить этот факт на все российские города и веси – мать честная, жуть берёт!
Это самый простой выход: махни бутылку – и никаких проблем. Ну ладно на время, а что потом? Ясное дело – неминучая «белочка» с глюками, а то и полные кранты. Полкладбища заселено молодыми да ранними, не говоря об одногодках. Сплошные поминки заместо праздников – каюк, приехали!
И чёрт её знает, что это за птица – модернизация, – и с чем её приподнесут? С огрызками с барского стола или со справедливостью? Окстись, мил человек! Седьмой десяток разменял, и что-то не припомню, когда жилось по справедливости – в послевоенном детстве, во всеобщей нищете? Во время Никиткиных выкрутасов? Или в тени брежневских бровей? Про «меченого» не говорю – век бы не вспоминать! Ну а потом, при пьяном царе Борисе, и там справедливостью не пахло…
Я вообще подумываю, что недостижима она в государственном масштабе, в нашей земле точно. То ли Бог наказал, то ли мы в вечном похмелье от воли разгульной? Я, как говорится, академий не кончал, но житухи сполна нахлебался и со своей колокольни вижу дальше околицы. Кое – что почитываю, по телевизору умных людей не пропускаю – не даю мозгам съехать набекрень. Зато сам съехал с пути, надоедливое нездоровье понуждает опасливо прислушиваться к себе – будто висишь на ниточке и вот-вот рухнешь чёрт знает куда… Нет, это уже не пугает, только не слишком охота в домовине киснуть: скучновато что-то. И ничего от жизни особого не требуется, имею «орден сутулого» – и тем доволен!
А то, не ровён час, приключится, как с Колькой Клюевым, моим закадычным дружком. Он служил в полярной авиации, демобилизовался. Приехал с семьёй на родину, в наш городок. Денег – немерено, вся грудь в орденах – заслуженный человек, что и говорить. Встретили мы его на все сто: обмыли с ног до головы. Посмотрел он на наше житьё-бытьё, очумело матюгнулся: «Слишком бедновато, так вас, растак! Я не из таковских!» И принялся обустраиваться. Дворец построил аж в три этажа, высоченным забором отгородился, ровно бы олигарх рублёвский; понятное дело, иномарка, гараж и прочие причиндалы. Выкопал пруд, запустил туда рыбную молодь, чтобы за плату мы, нищие земляки, рыбачили. И пошло, и поехало! Приватизировал Колян бывшие колхозные угодья, начал налаживать семейный бизнес, завёл диковинную страусиную ферму, стал было богатеть … и как раз помер от сердечной недостаточности…
Городок наш среднестатистический, каких сотни, а может тысячи. В центре – площадь имени Ленина; от неё в четыре стороны – улицы Советская, Клары Цеткин, Розы Люксембург и Марата. И неважно, что домишки непрезентабельные (есть такое словечко?), зато окрещены «в глобальном масштабе. Помнится, в перестройку местные демократы бились за возвращение имён исконных, да и бросили – деньги надо было зарабатывать.
Я живу на окраине, впритык к лесам, лугам и озёрам; тишина, чистый воздух – дыши не хочу! Правда, и в центре, окрест административного штаба, напичканного чиновниками, тоже не слишком пыльно: заводы, что некогда пыхтели, не работают; вместо них супер- и просто маркеты, лавки, лавчонки, где торгуют с накрутками, да бесчисленные питейные точки – хоть до смерти упейся. Конечно, портят воздух табуны иномарок, появившихся у «слуг народа» и торгашей; в часы пик образуются авто-пробки на манер столичных – мы тоже не лаптем щи хлебаем!
Нынче жизнь развесёлая: у кого баксы, тот – король. Мой шабёр Ванька, о котором я упоминал, с этим согласен и на свой манер комментирует:
Деньги есть – и девки любят,
И в постель с собой кладут;
Денег нет – и хрен отрубят
Да собакам отдадут.
И прозой добавляет: «Так-то, Санёк. А ты говоришь – демократия!..» А чего мне говорить? Я давно помалкиваю. Знал бы он, как изматывает постоянный контроль за сахаром в крови, как осточертела тощая диета, когда запрещено то, чего до смерти охота… Когда слишком прижмёт, я срываюсь: беру чекушку зелёного, дёрну из горла – и на душе легче, и сахар устанавливается. А как радуется за меня поддатый сосед: «Молодец, Санёк! На тур твою диету; стакан водки да хвост селёдки – и будешь кум королю и брат министру».
Чудак человек – ну какой я кум и брат? Не до жиру, быть бы живу, не скурвиться б на старости лет, не сгинуть в непотребствах. Миллиардами воруют, обустраивают закордонные апартаменты, запасаются золотыми нужниками и дорогущими яхтами, а нашему брату – рядовому кацапу – суют под нос потные простыни эстрадной «примадонны»; а то кинут в «дом два» – следите, мол, за изощрённым ****ством и слюнки пускайте… На хрена всё это? Что у меня других забот нет? Я – человек, пускай не святой, не семи пядей во лбу – какой есть.
Я не согласен с нынешними патриотами, которые за Сталина глотку дерут: он, дескать, отец нации, её устроитель и мозг, он выиграл войну, за что ему вечная слава. Что за ерунда! Не он победил, мой батя пехотинец, погибший танкист дядя Гена, сбитый лётчик дядя Вася и миллионы простых русских мужиков от сохи и станка, пропахавших пол-Европы на пузе, промёрзших в окопах.
Я понимаю: в человеке – нутряная потребность веровать и преклоняться. Но, братцы мои, не до такой же степени, не до безмозглого скотства: он – всё, а мы – ничто! Где же тут самоуважение и гордость?
Сгоряча наговорил многое, а слово – не воробей… И всё равно не отрекусь – долго отмалчивался, теперь нельзя – отступать некуда. А раньше отрекался почём зря. К примеру, от своего мнения в угоду партийному: уходил в сторону от конфликтов, когда решалось – правда или кривда. В бесшабашной молодости шутя обманывал девок, а потом и молодух. Но что греет бедовое сердце – это верность Анюте, моей пожизненной жене. Как увидел её – разом влюбился и ходил за ней, как телёнок; и всё засматривался на неё, ладную и пригожую – и отошли в прошлое бывшие подруги на ночной часок, все как одна померкли в Анютином свете.
Честное слово, ног не чуял от счастья, когда мы поженились. Какой там медовый месяц! – год , а то и полтора пьянел от ласкового тепла. А потом накатила тень: первенец рождался в муках; если б не врачи, овдовел бы на втором году. И начались женские хвори, пошли выкидыши; Анюта десятилетия гасла, гасла и угасла… Конечно, если б не сыновняя безвременная смерть… Эх, да надо ли говорить? Что суждено, того не минуешь. Как я тогда выкарабкался, не понимаю. Одни похороны, вскоре вторые, а потом – темень, холод и одиночество. Лечился по-русски и чуть не спился с круга. Помню, во сне привиделось: идёт ко мне кто-то в белом, сияющем; лица не вижу – слепит, шагов не слышу – по воздуху плывёт; приблизился, прикоснулся горячей рукой ко лбу и тихо так наставляет: «Иди,иди»… Проснулся, а лоб от прикосновения всё ещё горит и в теле необъяснимая лёгкость, почти невесомость и главное – жадное желание идти, в точности не зная куда, и всё-таки идти куда приведёт дорога… Так иду без малого десять лет – в одиночку, без Анюты и сына, но не чувствую себя одиноким.
Да, это правда. То ли запоздалая мудрость, то ли своевременная старость прояснили душу,- только обострённо чувствую негласное присутствие покойных родителей, Анюты и сына Андрея; и будто бы не умирали они, а тихо проследовали в соседний мир, а он не за семью морями и за долами – а здесь, с нами, только невидим и неслышим… А потому нет-нет да поговорю с отцом и матушкой; но чаще всего приходит Анюта, наклонится надо мной ласково, поцелует и долго смотрит с тихой скорбью: мол, трудновато тебе, дорогой мой; ну ничего, потерпи и ко мне пока не торопись – всему своё время.
А я и не тороплюсь – належусь ещё в сырой земле. Мало того, что не тороплюсь, всё больше влюбляюсь в будние красоты. Частенько брожу по окрестностям с кобельком Кузей, гляжу во все глаза на родные луга и леса, на разноцветье трав и злаков, слушаю то соловьёв, то жаворонков, смотря по сезону, поражаюсь земной и небесной широте, и будто сам расширяюсь душою, и меня пронизывает глубинная тишина, где ни грохота, ни лязга, ни суеты…
Но многотрудная жизнь берёт своё. Вчера получил письмо. «Папа, у меня горе, – пишет дочь. – Игорь допился, его разбил инсульт. Голова идёт кругом: то ли за мужем ходить, то ли за малыми детьми? Как быть с работой, не знаю. Если возьму административный, в два счёта выгонят – уже намекают. Надолго ли меня хватит?..»
Бросаю всё и срочно уезжаю в Кострому – там я нужнее.